Новая эпоха

23. Гаста

Как я уже сказал, наша «осада» мятежной Гасты представляла из себя эдакую мелкомасштабную пародию на того же типа «осаду» Константинополя крестоносцами. Ворота в принципе блокированы, но полного окружения нет и в помине, и «в самоволку», то бишь через стену — лезь, кто хочешь, и шухерись, куда хочешь. Ну, нашим патрулям, конечно, попадаться при этом нежелательно. Потом подошла и наша тяжёлая пехота, и гораздо больше, чем ожидалось, да и кавалерии добавилось, поскольку вся наша армия теперь разместилась напротив «морских» ворот города. У «кордубских», где стоял Трай, расположились теперь все испанские отряды Бетики, а у «гадесских» город обложили сами римляне. Кольцо стало гораздо плотнее, патрули гуще, и кто успел просочиться до этого, тот успел, ну а кто не успел — тот опоздал. Нехрен было греблом щёлкать, говоря по-русски. Теоретически-то и сейчас ещё прошмыгнуть можно — по словам Володи, сам он на спор, пожалуй, попробовал бы, но это если на деньги спорить, а не на жизнь или свободу. Какой-нибудь охотник с Чёрных или с Бастетанских гор, наверное, ещё сумеет, но много ли таких охотников живёт в городах давно обжитой и густонаселённой долины Бетиса? Основная же масса «самоходчиков» попадается теперь элементарно.

— Возвращайся в город и скажи там всем, кого встретишь, что на этот раз вам не избежать суровой кары от римлян, — решил Рузир судьбу одного из таких попавшихся, — Те из вас, кого просто ограбят до нитки, скорее всего, окажутся счастливчиками, а вот что ожидает тех, кому повезёт меньше, подумайте сами. Город у вас богатый, земли вокруг него тоже, сами вы теперь изменники, с которыми незачем церемониться, а римлянам как раз нужны земли для италийских переселенцев и рабы.

— Особенно на рудники, — добавил я, — Они там редко выдерживают больше года, и римлянам всё время нужны туда новые. Даже мавров и черномазых они у нумидийских работорговцев с руками рвут, — уж это-то я знал хорошо, поскольку мы же в своё время и надоумили Арунтия подсказать нумидийской верхушке этот прибыльнейший бизнес.

Пленник, похоже, не очень-то нам верил, наверняка полагая, что это знатные и именитые зачинщики на сей раз не отвертятся, а они, простые горожане — ну, разве только на контрибуцию скинуться придётся. Какой же победитель откажется от звонкой монеты и прочих ценностей? Жалко, конечно, ну так впредь умнее будут и в бунт не ввяжутся, а добро — новое наживут. И наверное, мы бы так и не смогли доказать ему всей глубины его заблуждения, если бы не влетевший в палатку вихрем римский гонец к нашему царёнышу, который о чём-то с ним зашушукался…

— Пропретор Гай Атиний ранен, — сообщил нам Рузир по-гречески, — Я вызван к нему, — и глядит на меня эдак вопросительно, не с этим ли связаны полученные им от отца инструкции слушаться нас.

— Насколько серьёзно ранен? — поинтересовался я.

— ОЧЕНЬ серьёзно — свинцовым «жёлудем» в голову. У него промят шлем и проломлен череп, — вопрос во взгляде нашего номинального главнокомандующего виден отчётливее, и я незаметно для посторонних кивнул ему, подтверждая его догадку. Он не входит в число посвящённых во ВСЁ, как и его царствующий отец, и для них мы — просто доверенные люди Тарквиниев, допущенные к информации от имеющегося у них какого-то жутко засекреченного оракула. Как гласит один бородатый прикол из нашего прежнего мира, «секретность вашей работы заключается не в том, чем именно вы занимаетесь, а в том, что этим занимаетесь именно вы». Вот и у нас дело обстоит примерно так же…

— Я должен спешить, так что вы совещайтесь дальше без меня, — распорядился царёныш уже по-турдетански, — План вы знаете, вот и действуйте по нему.

— Хайль Миликон! — гаркнули мы с соответствующим жестом.

Были, собственно, только наметки плана, предусматривавшие прогулку в город групп володиного спецназа, но прогулка прогулке рознь, и тут наклёвывалась очень даже реальная возможность сделать эти прогулки — ну, попрогулочнее, скажем так. А нахрена нам, спрашивается, мёртвые герои?

— Ты слыхал, о чём мы говорили с «сияющим»? — спросил я всё ещё стоящего перед нами пленника, — Ах, да, ты же не владеешь греческим. Но ведь имя Гая Атиния ты расслышал, верно? Ты знаешь, кто это такой?

— Самый главный римлянин?

— Да, римский пропретор Дальней Испании, то есть всей Бетики — главнее его в ней никого нет. И вот сейчас нам сказали, что он тяжело ранен вашими со стены. Думаю, что в городе с тобой тоже поделятся этим радостным известием — ПОКА радостным. Но ты не кажешься мне непроходимым глупцом, и я думаю, ты понимаешь, как это отразится на судьбе Гасты. Если рана окажется смертельной, город ждёт кара за его смерть, но даже если он и выживет — что едва ли при такой ране — не думаю, чтобы он простил вам своё ранение, — я-то знал от имеющего привычку подтверждаться Тита Ливия, что пропретор скопытится на третий день, но это не для посторонних, для них — только официоз о двух возможных вариантах, но для злосчастной Гасты — практически одинаково хреновых.

— И что же нас теперь ждёт? — пленник заметно скис.

— Ну, я не знаю, разрушат римляне город или нет, — об этом у Ливия и в самом деле не сказано ни слова, — Но думаю, что для вас самих это уже не столь важно. Вас — тех, кого римляне не повесят на своих любимых крестах — ожидает рабство. Мужчин, скорее всего, рудники Кордубы и Нового Карфагена, женщин, кто помоложе и посимпатичнее — римские бордели, а детей — ну, наверное, продадут в Риме, и там уж — как кому повезёт…

— Да мы лучше убьём их и умрём сами с оружием в руках!

— Для зачинщиков и активных участников мятежа это, наверное, и будет самым лучшим выходом, — согласился я, — А вот из остальных многие могли бы и спастись, если бы попали в плен не к римлянам, а к нам. Сегодня приступа ещё не будет — и дело уже к вечеру клонится, и римлянам не до того, но вот завтра — готовьтесь к героической гибели, кому она суждена. Я вот думаю — с одной стороны надо бы и нам на приступ пойти, ведь чем больше мы ваших людей захватим в плен, тем больше их спасём от невольничьего рынка, рудников и борделей. Но с другой — вот смотрю я на ваши стены и ворота, и что-то не хочется мне гнать наших солдат на их штурм. Вам же теперь терять нечего, и вы будете драться как бешеные. Наверняка убьёте многих, да и искалечите тоже не меньше, и как мне потом в глаза их жёнам, детям и матерям смотреть? Вот скажи мне, какое решение принял бы ты на моём месте? Стал бы жертвовать СВОИМИ, спасая ЧУЖИХ?

— Я понял, досточтимый. Я поговорю с нашими в городе и постараюсь убедить их. Что я могу обещать тем, кто решит сдаться вам?

— Тебе будет фотка, сильётка, унд… эээ… как это по-рюсски… эээ… паляляйка! — схохмил Володя по-русски, и мы оба рассмеялись.

— Хорошего не обещай, — сказал я пленнику по-турдетански, — Сдавшихся нам тоже ожидает рабство. Мы — друзья и союзники Рима, и римляне не поймут нас, если мы оставим своим пленникам свободу. Более того, если нам достанется больше пленных, чем им, они потребуют поделиться с ними, и вряд ли мы сможем отказать им в этом. Но тех, кого нам удастся оставить у себя, ожидает НАШЕ рабство, а не римское. В нашем войске, кстати, есть несколько моих БЫВШИХ рабов, и я могу организовать тебе встречу с кем-нибудь из них, чтобы вы могли поговорить — времени мало, но ещё есть…

— Не нужно, досточтимый. Мы знаем, что у вас с рабами обращаются хорошо и многих освобождают.

— Да, послушных и трудолюбивых, заслуживающих освобождения. Ленивых и непослушных мы продаём римлянам. Но с вами сложнее. Римляне не поймут нас, если жители Гасты, виновные в мятеже, через несколько лет живыми и здоровыми вернутся в Бетику или поселятся у нас свободными людьми. Наши рабы из Гасты получат свободу, если будут достойны её, но не в Испании. И вернуться в Испанию они никогда не смогут, если не хотят снова попасть в рабство. Их дети и внуки — может быть, если захотят, но не они сами. Это всё, что я могу обещать твоим согражданам твёрдо и без обмана. И помни, как я сказал тебе уже, это касается не всех сдавшихся нам, а только тех, кого мы сможем отстоять от передачи римлянам. Но кому-то, скорее всего, фатально не повезёт — будем надеяться, что не слишком многим…

— Не очень-то радостную весть ты передаёшь мне для моих сограждан, — ещё больше скис пленник.

— Я понимаю. Но зато ЭТО я могу обещать им от имени Тарквиниев.

— Хоть одна хорошая новость!

— Ну так поэтому я и приберёг её под конец.

— Значит, Испании те, кто уйдёт с вами, ты говоришь, больше не увидят? И где же они тогда будут жить — те, кто заслужит там свободу?

— Я не могу сказать ВСЕГО ни тебе, ни им — не уполномочен. Поэтому место своей дальнейшей жизни люди узнают только попав туда. Скажу только, что климат там не хуже, земля плодородная, а жизнь в целом — в чём-то другая, но в чём-то и такая же, как и здесь. С охотой, правда, плохо — нет даже кроликов, но рыбалка там будет хорошей.

— Морское побережье, а может быть, и какой-то остров?

— Я и так уже сказал тебе всё, что имел право сказать, и не спрашивай меня о большем. Могу добавить только одно — я там побывал, и мне там понравилось…

— Ты, Макс, прямо в натуре Тарквинием становишься! — прикололся спецназер, когда мы, проводив пленника до наших передовых постов, отпустили его обратно в город.

— Дык, с волками жить — сам шерстью обрастёшь, гы-гы!

— Так всё ж хорошо в меру. Кое в чём можно было бы и нагребать этих олухов. Вот ты сказал ему о неизбежном рабстве, а нахрена, спрашивается, если по сути дела оно будет фиктивным? А из-за этого кто-то из тех, кто иначе сдался бы нам, включит героя и предпочтёт героически пасть на стенах.

— И хрен с ним. От упёртого рогом дурачья больше проблем, чем толку, и пусть лучше его убьют на хрен римляне, чем придётся потом вешать нам самим. Ну и вдобавок, если обещать «фотка, сильётка унд паляляйка», так кто первым делом сбежится на эдакую халяву? Халявщики и искатели лёгкой жизни. А нахрена нам сдалась подобная шелупонь? Там ведь, сам знаешь, не всё будет легко, и нам нужны такие, для которых трудности — не трагедия. А генетические отбросы — опять же, пущай героически гибнут за своё право на бестолковость и идут в конечном итоге на удобрения. Говно — к говну. А нормальные — пусть лучше потом радуются, когда увидят, что не всё там так хреново, как их стращали.

— Ну, тоже логично. Выбор-то у них один хрен незавидный, и нехрен баловать.

— Тем более, что и с кормёжкой там не всё ещё пока кучеряво. Так раб и не ждёт шикарной кормёжки, а рад, если кормят хотя бы досыта, так что и капризничать особо не будет, а за пару-тройку лет, которые придётся продержать их в рабстве для приличия, как раз и улучшения заметные подоспеют, — мы говорили, естественно, об Азорах, и я имел в виду прежде всего размножение завозимого туда скота, включая и мясной, а по мелочи — уже выращиваемые там американские вкусняшки типа помидоров и красного стручкового перца, которых тоже пока-что хватает там только на «побаловать в праздник».

Ближе к ужину подъехал Трай с парой десятков своих отборных бойцов. Я-то думал, что он, как мы и договаривались, ко мне просто посыльного пришлёт с рисунком и именами, но оказалось, что при размещении напротив «кордубских» ворот Гасты союзных войск из Бетики римский пропретор успел назначить самого именитого из турдетанских союзных вождей старшим над остальными, так что кордубцу нашлось у кого отпроситься и самому. Людей его мы быстренько пристроили к нашим тарквиниевским наёмникам, а сам он нам компанию составил.

— Хорошо, что я с отпрашиванием к вам тянуть не стал. Только договорился, как тут это известие о ранении Гая Атиния. Главного нашего туда вызвали, все на ушах стоят, и никаких отлучек, сами понимаете, но меня-то ведь он успел уже отпустить, а отменить в суматохе забыл, ну я и воспользовался этим, — весело пояснил он нам за ужином.

— Твоё счастье, что пропретор всегда корчил из себя большую величину и сам до общения со средним звеном не снисходил…

— Как и многие из этих «вышедших родом из народа», — хмыкнул Володя.

— И что же в этом хорошего?

— А то, что Рузира туда вызвали, так до сих пор там торчит, — разжевал я, — Вот представь себе, что было бы сейчас, будь этот Гай Атиний демократичнее. Вызвали бы и тебя, и нас, и мы тоже все сейчас застряли бы там, и накрылась бы из-за этого наша затея соответствующим женским органом.

— Тоже верно, — согласился Трай, — И каков наш план?

— Пока — ждём-с.

— Ага, первой звезды-с, — схохмил спецназер.

Реально, конечно, до первой звезды ждать не пришлось. Только начало темнеть, как приоткрылась створка ворот, и из них выскользнули несколько человек с зелёными ветками в руках, совершенно открыто направившихся к нашему лагерю. Задержавшая их у ворот лагеря охрана вскоре привела их к нам, и в одном из них мы со спецназером сразу же узнали недавно отпущенного нами в город пленника.

— В городе готовы поговорить с вами, — сообщил он, — Но вы должны поклясться в том, что если мы с вами не договоримся, вы не воспользуетесь этими переговорами для попытки ворваться в город силой.

— Слова Тарквиниев вам мало? — поинтересовался я, — Как зять этого семейства, его вам могу дать и я, но с нами есть и Велтур, сын Арунтия и внук Волния, брат моей жены. Мне позвать его?

— Не нужно, досточтимый, — ответил другой парламентёр, постарше и побогаче одетый, — Я припоминаю тебя в Онобе и возле Илипы, и твоего слова вполне хватит.

— Моего не нужно? — как бы невзначай спросил кордубец.

— Мы не одобряем твоей службы римлянам, Трай, но твоя честь сомнению не подлежит. Твоего присутствия достаточно.

— Чуешь теперь, в чём выигрыш от честности вплоть до мелочей? — напомнил я Володе недавнюю дискуссию, — Представляешь, каково иначе было бы договариваться с ними о всевозможных гарантиях?

— Дык, базару нет…

С этими парламентёрами мы и отправились в город. Ну, не с одними только ими, конечно, а в сопровождении бодигардов, двух групп володиного спецназа и центурии тарквиниевских пехотинцев, которую оставили сразу же за воротами Гасты. Так, шоб воно було, как говорят хохлы. На всякий пожарный, а то мало ли чего, вдруг какие героичекие мысли у психов тутошних возникнут? Безумству храбрых поём мы славу, как говорится — на такой случай у нас с Володей и у Бената приныкано под плащами по револьверу и по паре гранат, мечи и дротики разведчиков-диверсантов тоже в весьма умелых руках, а та центурия у ворот гарантированно обеспечит при прорыве выход из города наружу, так что заставлять нас нервничать дружески не рекомендуется. А чтобы не нервничало и местное население, нас сопровождали и здешние вояки — типа, беспокоиться не о чем, тут всё под контролем.

Осмотреть город, конечно, не получалось — и темно уже, как у негра в жопе, и недосуг, а главное — официально-то ведь нас здесь нет. И если кто отдалённо похожий на нас кому-то здесь померещится, ну так ведь темно же — долго ли перепутать? В общем, люди, похожие на нас, особо по сторонам и не зыркали, потому как смысла не было. Шли себе, куда ведут местные — им-то ведь уж всяко виднее, верно? Это не по нам, а по ним плачут римские кресты и рудники, и не в их интересах психовать и делать глупости…

Привели нас на площадь, а там — толпа. Не многотысячная, хвала богам, даже пяти сотен нет, но от полутора до двух сотен есть однозначно. Млять, неужто со всеми ими говорить придётся? С одной стороны так демократичнее, но с другой — чем больше толпа, тем меньше в ней разума и больше эмоций, часто дурных, и тем больше раздолья заводящим толпу психам. Новгородское вече, нередко кончающееся потасовками, иногда с членовредительством, а порой и со смертоубийством, изредка даже массовым — как раз из этой оперы, и в особенности вот в таких ситуёвинах, чрезвычайных, когда прямо под жопой пахнет жареным. Но не зря кто-то из наших современных мудрецов сказал, что наши недостатки — это продолжение наших достоинств. А я, пожалуй, тоже скорчу из себя мудреца и добавлю, что верно и обратное. В традиционном патриархальном социуме не очень-то свободна отдельная «ячейка общества», объединённая с родственными ей такими же ячейками под властью «большака», который хоть и старше, и опытнее остальных, а предполагается, что и умнее, но на деле частенько бывает и деспотичным самодуром, как и любая дорвавшаяся до власти обезьяна. Однако ж, в данном конкретном случае, нет худа без добра — не со всей толпой говорить пришлось, а исключительно с этими самыми «большаками», которые один хрен сами же и решения принимают. Ну, некоторые в дом собраний и старших сыновей-наследников прихватили, но их дело — сидеть и слухать старших, а самим вякать, только если их спросят. Так что прошли с нами в большое по испанским меркам круглое здание человек тридцать, из которых реально облечённых полномочиями паханов — не более двадцати. Вместе с нами — нормальный в общем-то школьный класс по численности получается, а это ведь уже совсем другое дело и совсем другой разговор. Все тутошние завсегдатаи давно знают друг друга как облупленных, все давно уже разобрались меж собой, у кого хрен длиннее и толще, и это даёт надежду, что конструктива будет больше, чем меряния хренами перед публикой.

Старший городского посольства представил нас совету паханов Гасты, после чего нам сообщили, что наши предложения совету известны, и повторять их нет нужды, а вот объяснить кое-что не мешало бы…

— Правильно ли мы поняли, что вы не гарантируете защиты от римлян всем, кто сдастся вам? — спросил один из «большаков».

— К сожалению, это правда, — ответил я ему и всем остальным, — Официально мы стоим под стенами Гасты как друзья и союзники Рима…

— Как римские прихвостни! — выкрикнул кто-то из молодых, — Уууу! — сидящий рядом отец отвесил ему добротный подзатыльник.

— Не держи обиды на моего молодого и неразумного сына, досточтимый.

— Пустяки, почтенный, — кивнул я ему, — Тем более, что парень прав, и понять его можно. Рим велик, мы — малы, и кем же нам ещё быть, как не его прихвостнями? И это, конечно, не может не сказываться на условиях наших дружбы и союза с Римом. Если римляне потребуют от нас поделиться добычей, включая и пленных, это требование будет справедливо, и на каком основании мы сможем отказать им? А среди вас ведь наверняка немало и зачинщиков мятежа, выдачи которых на суд и расправу римляне потребуют от нас непременно и поимённо — наивно думать, что они не выпытают у своих пленных всех интересующих их имён. И как мы тогда откажем такому БОЛЬШОМУ другу и союзнику в выдаче мятежников, названных нам поимённо, хорошо известных и не имеющих никаких шансов затеряться в толпе? Таких людей мы уж точно спасти не сможем, и им нет смысла сдаваться нам…

— Не мятежников, а борцов за свободу! — выкрикнул ещё один представитель горячей молодёжи, сумевший даже увернуться от воспитующего отцовского тумака.

— Для вас — может быть, хотя как раз именно свободы эти ваши борцы и лишили как самих себя, так и весь остальной город, — хмыкнул я, — Но важно не то, что думаете об этом вы сами или думаем мы. Важно то, что об этом думает Рим. А для римлян вы сейчас — мятежники. Сперва заключили с ними союз, затем приняли новый порядок вещей, когда в Бетике учреждалась римская Дальняя Испания…

— Мы его не принимали, — возразил третий из молодых, но уже спокойнее двух первых, без особой горячности.

— Но смирились, не выступив против. Гаста ведь не поддержала мятеж Кулхаса и Луксиния, верно? А значит — по римской логике — приняла этот новый провинциальный порядок. А теперь — по той же самой римской логике — не только восстала, но и заключила союз с врагами Рима, то есть совершила не только мятеж, но и измену. И не в первый уже раз, кстати.

— В первый раз не было союза с лузитанами, — заметил уже отец парня.

— И ваше счастье — иначе не отделались бы в тот раз так легко. Но мятеж, даже и без союза с лузитанами — уже второй, и глупо теперь даже надеяться на прощение.

— Римляне нас ещё не взяли! — снова выкрикнул второй из молодых, — Уууу! — на сей раз его папаша не промазал.

— У тебя есть сомнения в том, что римляне возьмут Гасту? Стены карпетанского Толетума были ничуть не хуже ваших, но разве помешало это Нобилиору взять его?

— Не без вашей помощи, — продемонстрировал осведомлённость первый юнец.

— Да, мы там тоже отметились и поучаствовали, но город был бы взят и без нас. То же самое ждёт и Гасту, и вряд ли она продержится дольше Толетума.

— Ну, это мы ещё посмотрим! — опять подал голос первый.

— Уймитесь, молокососы! — прикрикнул один из старших, — Мы здесь не для пререканий дурацких собрались, а для решения важного вопроса! Итак, досточтимый, именитых вдохновителей и организаторов нашего восстания вы спасти не сможете. Ну а их семьи и тех, кто попроще и меньше известен?

— Тут, думаю, всё зависит от того, сколько жителей Гасты попадёт в плен к самим римлянам. Если больше, чем к нам — тогда своих, скорее всего, спасём всех. Если примерно столько же — уже труднее, а если гораздо меньше, то плохо дело — придётся, боюсь, пожертвовать теми, кто окажется сверху положенной нам справедливой доли. Будем тогда жеребьёвку проводить, чтоб всё справедливо было…

— Но ты говоришь «боюсь»? Означает ли это, что может и повезти, и выдавать никого не придётся?

— Может, если римляне захватят достаточно для показательной расправы, а их алчность будет утолена другой добычей. Поэтому будет лучше, если те, кто решит сдаться нам, захватят с собой не всё ценное, а оставят достаточно и римлянам на поживу. Добро, если останутся живы и заслужат свободу, новое наживут, а вот жизнь у каждого одна.

— Но и у вас сдавшихся вам тоже ожидает рабство?

— Не совсем так. Ожидает, но не у нас. В смысле — не в нашем государстве.

— Да, мы слыхали, что где-то даже вообще не в Испании. Как это понимать?

— Продажа жителей Гасты в рабство — это их кара за мятеж, и на этом римляне будут настаивать неукоснительно. О том, что рабство у нас гораздо легче, чем у них, им тоже уже должно быть давно известно, и вряд ли их устроит такое наказание мятежников. И что мы с вами будем делать, если Рим потребует их выдачи? Рим велик, и не в наших интересах ссориться с ним. Поэтому ваши люди будут проданы оптом заморским купцам, которые увезут их к себе за море — на земли, нашему государству неподвластные и ни в нём, ни в Риме никому неизвестные.

— Но если это даже не ваше государство, то каковы тогда гарантии хорошего обращения и свободы в будущем?

— Гарантий, конечно, никаких — кроме слова Тарквиниев…

— Гм… Ну, нам надо ещё подумать…

— Думайте, но не слишком долго. Не удивлюсь, если уже завтра будет штурм…

Выходим из халабуды ихней звиздобольной, толпе на площади на дверь киваем — типа, паханов своих спрашивайте, чего они там нарешать соизволят, это уже будут ваши с ними дела, а наше дело — посольское, и оно нами сделано на совесть…

— Веди к своим, что ли, пока они там болтают, — предлагаю Траю. А его разве надо на такое дело долго уламывать, если он сам только ради этого с нами и увязался?

Да только идти нам никуда не понадобилось. Кордубец подошёл к одному из толпы, и оказалось, что это и есть глава интересующего нас семейства. Я кивнул Траю, и мы с Володей отошли на несколько шагов, давая своякам пообщаться без помех. Этим тут же попытались воспользоваться несколько человек, обступившие нас с теми же вопросами о судьбе города, что обсуждались и за дверями здания совета, но мы снова на них же им и указали — ждите, вам всё объявят. Во-первых, как уже сказал, большая толпа редко бывает склонна к вменяемому конструктиву — обычно над ней довлеют дурные обезьяньи эмоции, а с истероидами общаться — на хрен, на хрен! Во-вторых — времени ведь в обрез, и успеть всё можно только организованно, то бишь под руководством привычных им авторитетных людей — местной власти, иначе говоря. И надо ли говорить, что самый надёжный способ испортить свои отношения с властями любой общины, а заодно и внутри самой общины — это затеять переговоры с их подданными напрямую, минуя их посредничество? А нам разве это нужно? Сейчас они — сограждане, но уже завтра их судьба должна разделиться — одни будут спасёны, но ценой ухода навсегда из родных мест в неизвестность по сути дела, а другие останутся здесь, но обречённые на гибель — не столь уже важно, побыстрее или помедленнее. И чем дружнее и спокойнее они разберутся меж собой, тем быстрее и выберут судьбу — каждый свою…

— Мой свояк всё понял и завтра сдастся вам со всей семьёй, — сообщил кордубец.

— Ты сказал ему, надеюсь, чтобы он не тащил с собой громоздкого скарба?

— Да, я предупредил, что их увезут морем, и никто не позволит взять на корабль много вещей, не говоря уже о вьючных животных…

Отцы города тем временем, похоже, если и не пришли ещё к какому-то общему знаменателю, то хотя бы уж его наметили. Открывается дверь, снова приглашают нас. Ну, раз так — входим. Морды уважаемых и авторитетных лиц серьёзные, насупленные, явно всё осознавшие, и понять их можно вполне — кому ж понравится совершенно свободный выбор исключительно между хреном и редькой?

— Мы понимаем, что ваше предложение для наших людей лучше, чем то, что их ожидает в римском плену. Мы объясним им всё, и думаю, что многие согласятся на ваши условия, — сказал нам старейший из совещавшихся, — Но речь у нас с вами шла о простых людях, а теперь мы хотим знать, что ожидает у вас людей именитых и благородных — из наших семей, например?

— То есть известных? Дайте боги, чтобы римляне не потребовали их выдачи, — хмыкнул я, — Я ведь говорил уже…

— Это мы поняли. Поэтому и говорим сейчас не о самих себе, а лишь о наших родных и домочадцах. Что ожидает их?

— Те, кого римляне не вытребуют поимённо, всё равно будут тянуть жребий вместе со всеми, если сдавшихся нам окажется СЛИШКОМ много. Семьи мы разлучать не будем, и жребий будет тянуться на семьи целиком, а не на отдельных людей. Кому-то повезёт, и его семья спасётся целиком, но кому-то и нет…

— Сурово, но хотя бы справедливо, — покачал головой старейший, — Что ждёт тех, к кому судьба окажется более благосклонной?

— То же, что и всех остальных. Знатность рода не даст им никаких преимуществ. Вместе со всеми они будут увезены за море в качестве рабов и там наравне со всеми будут заслуживать своё освобождение. И те из них, кто заслужит — тоже не будут иметь никаких преимуществ перед прочими. У людей, уже живущих там, нет обычая уважать человека за одно только его благородное происхождение. Да и сами посудите, кому вообще интересно происхождение вчерашнего раба? Там таковы почти все, и уважать будут только того, кто САМ окажется этого уважения достойным. Тем, кто считает, что их все должны уважать просто так, а не по личным заслугам, я бы не советовал попадать туда, — млять, у их чад уже под жопой костёр полыхает, того и гляди, яйца им опалит, а они рангами обезьяньими для них озабочены! А вот хренушки вам, с нуля ваши чада будут достойное место в жизни заслуживать, кто сумеет! Если кому-то это не по вкусу — силой мы никого за хрен тянуть не собираемся, погибайте на хрен здесь благородными и не согнутыми!

— Ты не слишком жёстко с ними говорил? — спросил уже Трай, когда мы вышли, оставив их там всех в невесёлых раздумьях.

— Я сказал им правду, и нам не нужны такие, которых она не устраивает. Твои, надеюсь, не таковы?

— Если честно — я тоже на это очень надеюсь…

Толпе мы снова указали на двери, за которыми продолжалось совещание, а сами с бодигардами пошли к воротам. Там дали отмашку центуриону тарквиниевской пехоты, и центурия тоже вышла вместе с нами. Проходя в воротах, кивнули привратной страже, чтоб закрывала и запирала створки — мы соблюдаем договорённость…

Возвращаемся в наш лагерь с намерением забуриться по палаткам, завалиться на боковую и поспать минуток эдак если и не шестьсот, то хотя бы уж четыреста — ага, мечтать не вредно, да только человек предполагает, а судьба располагает. Опять эти наши заклятые друзья нам подкузьмили — римские легат и квестор. Ну раз уж их на ночь глядя совещаться так припёрло, то неужели нельзя было подольше и самим там проторчать, и царёныша нашего продержать? Будить нас он, вернувшись, вряд ли стал бы, а вот так, ещё не спящих — конечно, вызвал нас к себе новости свои сверхценные нам сообщать. Я ведь уже говорил как-то раз, кажется, один умный вещь — что чем бестолковее начальство, тем чаще и длительнее оперативки?

— Рана Гая Атиния тяжела, и он то и дело теряет сознание, так что по военным вопросам теперь командует его легат, а по тыловым — квестор, — объявил Рузир то, о чём мы догадывались и сами, — Назавтра запланирован приступ, и скорее всего, римляне не будут считаться с потерями союзников.

— Прямо с утра? — поинтересовался я.

— С утра, хвала богам, не выйдет — не готовы даже штурмовые лестницы, но с обеда легат не станет уже слушать никаких возражений. Как у вас вышло?

— Поговорили с городской знатью. Они там ещё думают, но многие должны бы взяться за ум.

— И сколько они думать собираются? Времени мало!

— Их тоже можно понять. Выбор-то ведь у них такой, что и не всякому врагу пожелаешь. Будем надеяться, что решатся своевременно.

— Хорошо бы! Говорю же, с обеда нам от приступа, скорее всего, не отвертеться. А это представляешь, какие потери?

— Я намекнул им, что мы не рвёмся в мёртвые герои, так что римский приступ будет успешнее нашего, и это уж точно не в их интересах. Вроде бы, поняли правильно.

— Хорошо бы, — повторил царёныш, — Ну, раз так — идите отдыхайте…

— Хайль Миликон! — млять, и вот для ЭТОГО надо было нас к себе вызывать! В результате теперь уже ни о четырёхстах минутах сна речи не идёт, ни даже о трёхстах — двести пятьдесят от силы. Подходим с Траем к моей палатке — чтоб ему не топать вокруг Гасты в свой лагерь среди ночи, я у себя решил его разместить, даю команду слугам, и тут — млять, звиздой накрылся наш сон! Караульные опять пленника привели, точнее — того давешнего парламентёра. Подождать хотя бы до рассвета было, конечно, ну никак нельзя!

— Рассказывай уж, чего вы там надумали, — предлагаю ему, прибомбив свою жопу в раскладное походное кресло и указав ему на такое же.

— Утром наши сделают вылазку небольшим отрядом. Вы отрежете этот отряд от ворот и оттесните правее, за башней. Другие наши со стены спустят для них верёвочные лестницы, но отряд замешкается, и ваша лёгкая пехота захватит их раньше. Ваши полезут на стену, наши пращники со стены будут обстреливать их — они уже заготавливают для этого ПРОБКОВЫЕ «жёлуди». Но пусть уж и ваши люди тоже не слишком усердствуют в бою, ладно? Ваши залезут наверх, наши им там сдадутся, отряд внизу — тоже. Вы тогда тяжёлую пехоту на стену посылайте и к воротам тоже, да побольше. Сотня пусть на стену влезет и с нашей стороны спустится, а у ворот построится и щиты сомкнёт — как у вас это называется?

— Черепаха?

— Да, пусть будет черепаха. Выглядит страшно, наши у ворот испугаются и тоже сдадутся. Ещё сотня пусть на стену с другой стороны от ворот поднимется, и там им тоже наши сдадутся. Захватываете ворота, открываете и впускаете в город новые отряды. Все наши, кто решил вам сдаться, испугаются ваших отрядов и сдадутся им…

— Хорошо, понял — так и сделаем. Ты только скажи там своим, чтоб не с самого рассвета вылазку начинали — нам самим вы нормально выспаться уже не дали, так нашим солдатам хотя бы дайте. Вот как встанут, позавтракают, выстроятся — тогда и начинайте.

Проводил парламентёра до передовых постов, спровадил, к Володе зарулил — тот уж закемарить успел, так что спросонья ещё и не враз въехал. К Рузиру, естественно, уже не пошёл — утром доложим, а на сегодня хватит с нас дурацких совещаний. Минут на двести тридцать сна надежда ещё есть, и упускать её я не собираюсь. Завалились, конечно, уже не раздеваясь, только доспехи скинув — всё, идите все лесом, полем, лугом и болотом или просто на хрен, а меня не кантовать и при пожаре выносить в первую очередь, гы-гы!

К утренней побудке, конечно, хрен выспался, но хоть как-то — всё-таки лучше, чем совсем никак. Я не говорил ещё, как гнусен звук турьего рога? Привык уже, конечно, за последние годы, но когда хлопаешь глазами и решаешь три глобальных вопроса «кто я», «где я», и «какого хрена я тут делаю», то нет звука омерзительнее. Впрочем, сильно подозреваю, что и бронзовая римская букцина при аналогичных обстоятельствах едва ли будет приятнее. Бог, говорят, создал отбой и тишину, а чёрт — подъём и старшину. Трай тоже глаза продирает с не слишком счастливым видом, и ему даже хуже, чем мне — вон, щупает щетину на подбородке и морщится. Он же цивилизованным человеком в глазах римлян стремится выглядеть и регулярно бреется, а мне с моими турдетанскими усами и бородкой этот фактор похрен. Выходим, гляжу на стену Гасты, оттуда тоже наблюдают за нашей лагерной суетой — со стороны, если всех нюансов не понимать, так бардак ещё тот.

Позавтракали, Володе последние изменения в планах напомнил, к царёнышу на доклад вместе пошли, высочайшее «добро» на операцию от него получили, префектам ал и когорт боевые задачи с ним поставили, а как вышли от «сияющего» — пожрали уже к тому моменту и служивые. Подразделения выходят из лагеря на «нейтралку», строятся в боевые порядки, с городской стены наши псевдосупостаты на это дело глазеют, я в трубу их разглядываю, нахожу парламентёра, дожидаюсь момента, когда он на меня уставится, снимаю шлем и машу им — типа, мы готовы, можете начинать свою часть спектакля.

Приятная всё-таки штука, эти «договорные» военные действия. И результат их известен заранее, так что планировать можно спокойно и уверенно, и солдат на операцию посылаешь со спокойной душой. Нет, ну всякое, естественно, бывает, и с той же лестницы нагребнуться и расшибиться шансы таки не нулевые, но это уж совсем неудачником надо быть, чтобы именно с тобой такая хрень приключилась, и это правильно — нам так и надо, чтобы процент неудачников у нас был поменьше, а процент везучих побольше. Незадолго до нашего «попадания» сюда уже и кое-кто из серьёзных учёных нашего прежнего мира начинал склоняться к мысли, что и везучесть тоже запрограммирована генетически…

На стене засуетились, некоторые исчезли — видимо, вниз спустились, и через некоторое время из приоткрывшихся ворот выбежал отряд легковооружённых сотенной примерно численности. Его показушно обстреляли наши особо проинструктированные пращники — пробковых «желудей» у нас, конечно, не было, но вместо них были просто деревянные, на которые с утра пустили по звизде с десяток запасных копейных древков. В общем, одни бестолково, но зрелищно атакуют, другие не менее зрелищно по ним мажут — и размах эффектный, и летит что-то куда-то в сторону цели, а если недалеко и неточно, так ведь у пращников же наших не написан на лбу их стрелковый стаж, а за неопытными новобранцами и не такое водится. Мне, например, пращу дай и обстрелять их прикажи, так и я, скорее всего, разве только чисто случайно в кого-то попаду, и едва ли это будет именно тот, в кого я метил.

Подпустили «атакующих» поближе, ближайшая к ним пехотная когорта даже «черепаху» изобразила, а кавалерийская ала слева аккуратно их с фланга обошла и от ворот отрезала. Они, как и договаривались, вправо подались, не слишком торопясь к стене приблизиться, с которой «им» уже добрый десяток верёвочных лестниц спускать начали. Естественно, их обошла пара центурий нашей лёгкой пехоты, одна из которых — ага, под густым градом пробковых «желудей» — полезла на стену. Интересно, кому сейчас смешнее — лезущим или обстреливающим их? Так, первые взобрались на парапет — я даже не смог сдержать смеха, наблюдая в трубу, как один из наших уже цепляется за зубцы, а один из защитников стены легонько и аккуратно постукивает его по шлему фалькатой плашмя. Типа, не бездействует, какое-то сопротивление таки оказывает. Наш, взобравшись, тоже по цетре его постучал — ухмылок обоих в трубу не разглядеть, но я и так представляю себе эту картину маслом в цвете и в лицах. Наши взбираются, накапливаются, вся центурия уже на парапете — кусок стены, можно сказать, «захвачен». Изобразившие вылазку теперь изображают полную и безоговорочную капитуляцию, и кавалерийская ала сопровождает их к нашему лагерю, даже не потрудившись разоружить…

Вторая центурия легковооружённых лезет на стену уже и без этих показушных помех, первая с той стороны в город спускается, легионная когорта выдвигается вперёд, пара центурий бегом к лестницам, остальные четыре шагом к воротам. Легковооружённые взобрались, легионеры полезли следом. А над городом — с дальнего от нас конца — дымки виднеются. Так, это ещё что за хрень?

— Римляне начали обстрел города из баллист, — подсказал подъехавший Рузир, — К штурму сами ещё не готовы — я уже говорил, что с обеда, скорее всего — и что могут уже сейчас, то и делают. Надо же воинственные намерения показать, а заодно и напакостить хоть в чём-нибудь…

— После взятия и разграбления город собираются разрушить? — спросил я его.

— Об этом вчера не говорилось, но всё может быть. Долго там ещё? — по взгляду видно, что он имеет в виду.

— Уже скоро — легионеры спускаются вниз, — шлемов нашей тяжёлой пехоты меж зубцов заметно поубавилось, а по лестницам уже лезла вторая центурия.

Наконец наши показались на стене и слева от ворот, а сами ворота открылись, и основные силы выдвинувшейся к ним легионной когорты начали втягиваться в проём.

— Хвала богам! Проклятие, опять меня вызывают! — царёныш недовольно указал на римского посыльного, явно его и разыскивавшего.

— Ну, тогда удачи тебе там. О том, что уже взяли ворота, легату не докладывай — скажи, что мы только начали штурм, — говорю ему, усаживаясь в седло, — Вторая ала — за мной! Когорты «один — три» и «два — два» — за кавалерией! — я повёл конницу шагом, да ещё и развернув так, чтобы закрыть от зыркучих глаз римского гонца происходящее в воротах. Нехрен тут у нас подглядывать — не голые бабы, чай. Въезжаем в ворота, а за ними и стража привратная, и защитники «захваченных» нашими участков стены стоят и изображают «Гаста капут», а вдобавок к ним ещё и из города народ явно с такой же целью подтягивается. И хрен ли тут с такой толпой делать прикажете?

— Римский гонец с нашим сияющим уехали? — спрашиваю старшего декуриона последней кавалерийской турмы.

— Уехали, досточтимый.

— Вот и прекрасно! Пленников — в лагерь! Быстрее! — этих тоже повели к нам, и не думая разоружать. Оглядываюсь вокруг — при дневном солнечном свете город совсем иначе выглядит. Для турдетанского — достаточно солидно. И домов каменных побольше, чем даже в старой турдетанской Кордубе, а те, что с глинобитным верхом стен, смотрятся аккуратнее обычных среднестатистических мазанок, и сами горожане как в одёжке, так и в манерах тоже не без соответствующих понтов — сразу видно, что город «царский».

Гаста, если кто не в курсах, какое-то время после падения Тартесса, но ещё до завоевания Бетики Карфагеном — не баркидского, а самого первого — была даже столицей последнего из тартесских царей. В ней и после того царствовали его потомки — мелкие местечковые царьки вплоть до того самого Хальба, что во время Второй Пунической лет тридцать назад воспользовался вторжением в Испанию братьев Сципионов для восстания против Баркидов и реставрации тартесской державы. Ну, для попытки, скажем так. Года два продержался, пока его Гасдрубал и Магон Баркиды, братья Ганнибала, окончательно не разгромили. Царского титула его наследники с тех пор лишились, но никак не царских амбиций, и вот они-то, похоже, и явились причиной нынешних антиримских бунтов. Ну и не утерпело ретивое, как говорится. Почему, спрашивается, какому-то Миликону быть царём и иметь своё царство можно, а потомкам самого Териона Аргантониевича и внукам Хальба нельзя? А за царскими последышами и у «малых сих» тоже, по всей видимости, столичные амбиции проклюнулись, снова «центровыми» заделаться захотелось. И хрен дошло до обезьян своевременно, что если уж у Хальба при весьма благоприятных для него обстоятельствах не выгорело, то у них и подавно хрен выгорит, а за их нынешнюю дурь теперь всему городу расплачиваться предстоит. Ну да ладно, что сделано, то сделано, и теперь уже не мораль этому дурачью читать надо, а вытаскивать из этой глубокой жопы всех, кого только удастся…

— Растянуть верёвку! — командую легковооружённым бойцам, которые быстро разматывают один из заранее приготовленных мотков, — Выстроиться в ряд вдоль верёвки! — это уже местным адресовано, — Взяться за верёвку и держать, не перебирая! — нам нужно, чтобы издали они выглядели как привязанные, — К воротам бегом — марш!

— Быстро! Не задерживай! — шуганули их наши конвоиры — трусцой, конечно, иначе бабы неминуемо запутались бы со своими многочисленными узлами и кошёлками и хрен удержали бы темп, да и о мелкой детворе тоже не следовало забывать. Где-то около полусотни человек составила эта первая вереница эвакуируемого из города гастовского мирняка. Потом вторую такую же таким же манером сколотили и тоже погнали следом за первой. Третью собираем, а народ всё прибывает и прибывает — явно въехали в расклад и осознали всю серьёзность момента. Млять, хоть бы бастулонской флотилии хватило!

— Командуй тут! — передаю бразды правления Володе, а сам разворачиваюсь и скачу с бодигардами к лагерю, где Велтур явно не готов к такому наплыву перешуганных, ни хрена толком не знающих и способных в любой момент впасть в панику штатских. К счастью, там ещё и Трай подзадержался, дабы пообщаться со свояком и подбодрить его — как бы не влетело ему за эдакую затянувшуюся самоволку во время военных действий…

Подъезжаю, а там как раз бардак наметился — из-за спешки многие, видимо, так и не разжевали толком своим эвакуируемым домочадцам сути предстоящего, которую и сами не слишком хорошо понимали, а просто погнали к площали у ворот и велели «делать как все». В результате несколько баб, так и не въехавших в расклад и только просёкших, что их сейчас погонят дальше к порту, закатили истерику. Кордубец, едва успокоивший своих, пытался помочь моему шурину урезонить бузотёрок, но разве ж их перекричишь? Достаю револьвер, взвожу курок и шмаляю в воздух — ага, замолкли! Одна, кажись, ещё и обгадилась. Ну, нет худа без добра — вспоминаю первые месяцы собственной срочной на учебном пункте, когда нас даже ссать водили строем, ну и даю отмашку конвоирам гнать толпу к отхожему месту, дабы отоссались и отосрались на дорожку. Первая «связка» с толчка возвращается облегчённая, и её тут же снова выстраивают вдоль верёвки. А я киваю уже проинструктированным трубачам, и те трубят сигнал «Внимание!» Штатские его, конечно, не знают, но настораживаются, что нам от них, собственно, и нужно.

— А теперь — слушайте все! — я говорил в жестяной матюгальник, — Ваш город скоро будет захвачен римлянами, и тех, кто останется в нём, не ждёт ничего хорошего. Не слишком позавидуешь и тем, кого приведут сюда в полдень — и из них какую-то часть, возможно, нам придётся отдать римлянам. Но вам, попавшим сюда первыми, повезло — вас сейчас поведут в порт и погрузят на корабли, — я не стал распространяться о том, что везение первой партии не было случайным, поскольку первыми к воротам послали как раз тех, кому слишком опасно было медлить, — Для римлян вы все сейчас исчезнете так, как будто бы вас и не было вовсе, и если они пожелают найти и поймать кого-то из вас — им придётся разыскивать вас среди морских волн. Не знаю, сильно ли им помогут в этом их собаки-ищейки, — рассмеялись не только конвоиры, но и кое-кто из толпы.

— А сильно ли лучше будет там, куда нас увезут? — спросил оказавшийся в этой первой партии парень, назвавший нас на переговорах в городе римскими прихвостнями.

— Это решать вам самим, — ответил я и ему, и всей толпе, — Вы же всё равно не знаете ни того, что будет здесь, ни того, что будет там, так что в любом случае выбираете хорька в мешке, — я уже упоминал, кажется, что кошки в античном мире распространены мало, а вместо них используются хорьки, — Может быть, я говорю вам сейчас правду, а может быть, и подло обманываю вас — проверить это вы сможете только уже на месте. Но силой мы СЕЙЧАС не держим никого. Сегодняшний пароль в лагере «ноги в руки». Все расслышали и запомнили? Кто не хочет идти в порт, грузиться на корабль и плыть за море в неизвестность — может пройти к любым из ворот лагеря и сказать эти слова привратной страже, и она выпустит любого, кто скажет их правильно. И уж это-то любой из вас может проверить хоть прямо сейчас…