Новая эпоха

12. Маракайбо

— Я ведь предупреждал, что эти чучмеки красножопые могут запросто запереть нас в этой большой луже, — напомнил Володя, указывая на перекрывшие пролив десятка три туземных каноэ с вооружёнными дикарями, — И на берегу, кстати, тоже толпятся — сотни три там, если с точностью строго на глаз, вполне наберётся.

— И у них есть луки, — заметил Велтур, — Большие, вроде кельтских. Наверное, и бьют далеко, как и у кельтов.

— Да нет, для дальнего боя у этих гойкомитичей стрелы слишком длинные и тяжёлые — целый оперённый дротик, а не стрела. Ты же видел, как они рыбу в воде ими стреляют? С большой дистанции из длинного лука попасть в цель трудно, но сблизи, да ещё и такой стрелой…

— У Яна Линдблада я читал, что и тапира насквозь протыкает, — просветил я их, — Прикиньте, здоровенная туша покрупнее хорошего свинтуса и с более толстой шкурой. А наконечник у той стрелы — обыкновенная бамбуковая щепка. Из-за неё приходится стрелу слишком длинной делать, так что она даже провисает при прицеливании.

— А какова прицельность?

— Да какая там в звизду прицельность, когда лук длинный и растягивается до уха, а стрелы все — разные, и каждая летит, куда хочется конкретно ей? Тут и на средней дистанции скорее случайных попаданий надо опасаться, чем прицельных.

— Но их собралось уж больно до хрена.

— Ага, до хрена…

— Чего-то эта ситуёвина напоминает мне такое, в детстве читанное, — зачесал репу Володя, — А, вот, вспомнил! «Одиссею капитанской мляти»!

— Это когда того Петьку Млятского гишпанцы в лагуне заперли? — припомнил я, когда мы отсмеялись.

— Ага, и причём, как раз именно в этой самой, маракайбской.

— На самом деле Сабатини всю эту маракайбскую эпопею с Моргана срисовал, — добавил Серёга, — Но в общем и целом оно всё примерно так и было.

— Так нам чего, тоже для начала брандер из самой разгрёбаной гаулы фиников сварганить, а потом и массовый десант на берег сымитировать? — прикололся спецназер, и мы поржали все втроём. Потом рассказали вкратце и Велтуру сюжет той сабатиниевской «Одиссеи», и он, въехав в суть и сравнив обрисованный ему расклад с нашим, тоже от всей души поржал.

Самое же смешное, что даже и в одной мелочи ситуёвина совпала — как тому, в этом эпизоде срисованному с реального Генри Моргана, сабатиниевскому Бладу круто подкузьмил союзник-хренцюз, посадивший на мель второй по размерам и огневой мощи корабль их флибустьерской флотилии, из-за чего они и проконогрёбились там до подхода к проливу сильной испанской эскадры, так примерно и у нас вышло с финикийцами. Нет, в целом-то, как ни странно, эти шитые бечевой эдемские гаулы показали себя гораздо лучше, чем мы ожидали — эластичность корпуса оказалась на волнах скорее плюсом, чем минусом. Но это — именно в целом, то бишь три гаулы из четырёх. А вот четвёртая — как назло, самая крупная из них, человек на сорок — то ли бечева с гнильцой попалась, то ли перебрали и перешили её после прошлогоднего сезона хреново, но течь у финикийского флагмана открылась ещё в море — хвала богам, не в самой середине а уже ближе к Южной Америке. И так-то эти финикийские лоханки потихоходнее наших остроносых и хорошо обтекаемых «гаулодраккаров», и их то и дело ждать приходится, а тут ещё и это. В самой лагуне пришлось идти из-за этого не напрямик к нужному месту, а вдоль берега, повторяя все его не показанные на мелкомасштабной карте петляния — ага, семь загибов на версту, а уже на месте, пока с этими индюками тутошними объяснялись, да торговали, вытаскивать эту горе-гаулу на берег и перешивать по новой. Так пока перебирали, пока перешивали, пока пересмаливали, пока замачивали, чтоб доски разбухли снова и перестали пропускать воду — нарисовались и соседи тутошних чингачгуков, обиженные на то, что на их долю наших предназначенных для обмена здесь ништяков уже и не осталось, да и решившие взять силой для обмена не предназначенные. Ну и перекрыли нам выход из лагуны — ага, прямо как в той сабатиниевской «Одиссее капитанской мляти», и в этом смысле Володя прав — ради пущей хохмы можно было бы и брандер изобразить, и ложный десант, гы-гы!

А лагуна здоровенная, что ни говори, отчего и обитают на её берегах несколько племён. А нам то, что у её южного берега живёт, требовалось — горы там с юго-запада совсем близко подходят к берегу, что нам как раз и нужно — не могут прибрежные дикари не общаться с горцами и не знать коку, раз уж она там растёт. Так и оказалось, и хотя язык здешних гойкомитичей несколько отличается от языка нашего переводчика, они всё-же поняли друг друга. Чем хороши тропики, так это тем, что при достаточной влажности климата растительность и цветёт, и плодоносит практически круглый год. А лето в этих субэкваториальных широтах — ещё и дождливый сезон, так что проблем со срочным заказом саженцев и семян коки не обнаружилось никаких, и не случись этой дурацкой задержки из-за перешивки той разболтавшейся гаулы — возможно, и финики не успели бы пронюхать о нашей афере. Но между делами о прочей торговле пронюхали и об этом, и скандал тогда с их главным мореманом вышел по этому поводу нешуточный. Это Фамей и прочие члены Совета Пятнадцати просекли ещё в прошлый наш приезд, что с монополией на табак и коку Эдему теперь рано или поздно придётся распрощаться, и избежать этого не удастся никак, но просекли они и то, что это — просто наша подстраховка на всякий пожарный, и если они не будут чересчур задирать цены на листья со своих собственных вновь заложенных плантаций, то мы будем покупать и у них тоже — всяко меньше возни, чем самим всю нужную нам коку выращивать. По сути дела исходить на говно тут было, собственно, не из-за чего, будь все в курсах расклада. Но тут сыглал свою роль обезьяний характер восточного социума, ведь финики, как далеко на запад они не заберись — это один хрен Восток. Любят высокопоставленные обезьяны создавать ореол тайны вокруг своих великих дел, и чем чмарнее и занюханнее их величие — тем сильнее любят. Вот и тут такая же хрень вышла — обсудить на Совете обсудили, что проблема надуманная, выяснили, а вот довести эти выводы до нижестоящих масс так и не соизволили — типа, не их ума дело. И в результате сопровождавшие нас финики были абсолютно не в курсах и совершили теперь открытие, вполне тянущее по затраченным ими мозговым усилиям на Нобелевку. Будь их больше — могло бы и до вооружённой стычки с этими местечковыми урря-патриотами дойти, но соотношение сил было не в их пользу, и дело ограничилось словесным перелаиванием. А потом и окрестные красножопые решили вдруг в проливе нас всех тормознуть, и нам с ними стало как-то резко не до дрязг.

Во-первых, тихоходность гаул не позволяла развить максимальную для наших «гаулодраккаров» скорость. Будь все суда экспедиции таковы — дождались бы попутного бриза и тупо ломанулись бы на прорыв под парусами и на вёслах, и пусть бы кто только попробовал преградить нам путь! Но малым гаулам фиников такой скорости не развить, да и размеры у них не те, чтобы снести на хрен преграду из каноэ, и не бросишь же их в лагуне на расправу чингачгукам, так что скорость и нам придётся ихнюю выдерживать и прорываться всей кодлой, а это означает неизбежный бой — и пострелять придётся, и под шальными стрелами постоять, а может быть, при особо неудачном раскладе, и попытку абордажа отражать — ага, со всеми вытекающими, из которых следует и «во-вторых».

А во-вторых, у нас груз, резко увеличившийся по сравнению с исходным. Это тряпки цветные со стекляшками и побрякушками много места не занимают и весят тоже соответственно, а вот полученное в обмен на них — совсем другое дело. Кроме таких же компактных ништяков, как золотой песок и самоцветы с жемчугом, есть же ещё и жратва, а главное — живой груз. Мы же ещё и баб у гойкомитичей для нашей колонии десятка два наменяли — не только классных по нашим меркам, но и с большой выгодой — пять штук за одну единственную зажигательную линзу для вождя получили, например, да и остальные обошлись не дороже. Но теперь-то ведь их до Тарквинеи ещё довезти надо, а дешевизна не сделала их ни легче, ни компактнее, ни устойчивее к повреждениям. Причём, все они у нас на одном «гаулодраккаре», на котором и саженцы с семенами коки размещены, дабы с наибольшей пользой третью наших сил распорядиться, как только прорвёмся и выйдем на оперативный простор. Между двумя другими придётся ему идти, чуток приотстав, и это не есть хорошо — лучше было бы наоборот, клином двигаться, и огневую мощь используя эффективнее, и фиников наших прикрывая надёжнее. Но с этими бабами — не судьба.

Смех смехом, но нам тут не до исторической реконструкции художественной, вдобавок, литературы, так что никакого брандера городить мы, конечно, не будем, да и что жечь тем брандером? Самое большое из туземных каноэ меньше самой мелкой гаулы сопровождающих нас эдемских финикийцев — не мореманы тутошние красножопые ни разу. Десант на берег — тем более никакого смысла. Нету там у индюков ни каменного форта с дальнобойными кулевринами, ни глинобитного с баллистами, даже деревянного нет, который хоть чем-то мешал бы нам выйти в море. Есть только эти перекрывшие пролив каноэ, да большая толпа на берегу, окромя стрел ничем больше поддержать те каноэ неспособная и для нас поэтому интереса не представляющая. На другом, правда, скорее всего, такая же, отсюда не видно, но мы и к тому берегу тоже жаться не будем, а пойдём серединой фарватера, куда стрелы с берегов хрен долетят, и дело будем иметь исключительно с флотилией красножопых. Не факт, что мы видим её всю, далеко не факт, но во-первых, сколько бы сюрпризов ни ожидало нас на этом пути, другого-то у нас один хрен нет, а во-вторых, у нас тоже в изобилии припасены для дикарей весьма неприятные для них сюрпризы. И кстати, именно для этих, маракайбских — особенно наглядные.

Ведь чуток западнее места, где мы торговали с индюками, у заболоченного устья впадающей в лагуну реки Кататумбо, всё время бушуют грозы и бьют молнии, которыми, собственно, и знаменита маракайбская лагуна. С чем эта хрень связана, я так и не въехал. Серёга говорил про ветры с Анд, которые приносят осадки и про метан с болот, который якобы тем молниям как-то способствует, но как именно — хоть и ни разу я вам не герой-комсомолец, но хрен скажу и под пытками. Чего не понимаю, того не понимаю, и отгребитесь от меня. Но само это явление, надо отдать ему должное, внушительное. Гром доностися отдалённый, глухой, не всегда по звуку и определишь, что это именно гром, но вспышки — эффектнейшие, особенно ночью. Ну и долбят молнии постоянно, как-то раз мы их больше пятнадцати за минуту насчитали, и всякий раз в непредсказуемом месте, так что и вероятность поражения молнией там зашкаливает. Мы-то туда, ясный хрен, и не попёрлись, на хрен, на хрен, но чингачгукам-то тутошним иногда приходится по своим чингачьгучьим делам и в гиблые места соваться, в том числе и туда, и то и дело хотя бы кого-нибудь, да убивает молнией. Не всех, естественно, кому-то и везёт, а кому-то может и много раз повезти, но кого-то и испепелит на месте с первого же раза, а шаманы — они ж по должности всё о неведомом знать обязаны, и они, естественно, всё непонятливым объяснят о богах и духах, которым надо угождать и которых нельзя гневить. Хотя — ради справедливости — тут и не только дикари, тут и цивилизованные греки наверняка связали бы местное явление с гневом громовержца Зевса и на этом основании объявили бы и само место проклятым. Так или иначе, гойкомитичи маракайбской лагуны хорошо знают, как гневаются боги или злые духи, и это нам с нашим огнестрелом очень даже на руку.

Это в прошлый вояж у нас были лишь скорее крепостные ружья, чем пушки, да трёхствольные кремнёвые «перечницы», теперь же наш огнестрел куда солиднее. Хоть и небольшого калибра, трёхдюймовая примерно, но всё-таки уже настоящая артиллерия, и уж всяко не коногрёбистая дульнозарядная — удовольствием типа «забил заряд я в пушку туго» пущай себе те исторические рекинструхтеры наслаждаются, которые и от самого процесса заряжания, а затем от грохота и дыма балдеют, а нам эффективность надобна. И как те крепостные ружья у нас были казнозарядными со сменными зарядными каморами, так и эти орудия. Схема в своей основе — ещё более архаичная, чем у тех дульнозарядок, в пользу которых, плюнув даже на скорострельность, от неё где-то на рубеже пятнадцатого и шестнадцатого веков и отказались, потому как при тогдашнем топорном исполнении и обтюрация была ни в звизду, и рвало их на хрен от мощного заряда, вынуждая обходиться слабым, а кому нужен слабый выстрел? Но у нас-то исполнение добротное, не кузнечная сварка из железных полос, а бронзовое литьё, да ещё и нагартованное внутри ствола при дорнировании полигональных нарезов. Нахрена ж нам, спрашивается, гладкие стволы и маленькие круглые ядра при заряжании с казны? Нарезной ствол и продолговатый снаряд — это то, к чему пришла современная артиллерия после веков метаний из крайности в крайность, и глупо было бы нам, зная об этом, не сделать этого сразу же, как только это станет возможным.

И не столь уже для артиллерийских калибров важно, что вместо штампованных латунных гильз, которые нам пока не по зубам, у нас всё те же, что и в пятнадцатом веке, архаичные сменные зарядные каморы, отлитые из бронзы по выплавляемым моделям и с проточенным на токарном станке дульцем под сопряжение со стволом. Пять штук таких камор на ствол, не считая запасных — это почти унитарная скорострельность в пределах этих пяти выстрелов и немногим меньшая, если есть кому перезаряжать стреляные, не отвлекая на это занятие орудийный расчёт. А грохочет пушка внушительно, и вспышка у выстрела солидная, а в картузе достаточно картечи, чтобы даже издали кого-нибудь, да завалить, а в густой толпе вблизи и сплошную просеку проложить. А уж чего способен наворотить впендюренный точно в нужное место осколочно-фугасный снаряд! Ну и чем это для дикарей не гром с молнией вроде тех, что свирепствуют над устьем Кататумбо?

Хоть и не настоящий это ещё современный унитар, его основные признаки на наших зарядных каморах уже присутствуют. Запалы в них тоже сменные. Сейчас там с капсюльным замком вкладыши поставлены для мгновенного выстрела, но есть такие же и с ударно-кремнёвым замком, а есть и просто с запальным отверстием под архаичный пальник. Есть капсюли — кайфуем с почти современной стрельбой, кончились или надо поберечь оставшиеся — уже не с таким форсом, а при качке на морской волне и не с такой точностью, но один хрен стреляем, пока есть порох, пыжи и снаряды.

Есть, конечно, и прежние крепостные ружья, и теперь их куда больше, чем в тот раз, есть и гранаты, которых в тот раз не было вообще, а главное — есть винтовки Холла и пистолеты той же системы, а у нас с нашими бодигардами — и капсюльные револьверы. А кроме огнестрела есть ведь ещё и короткие роговые луки наших стрелков, есть дротики и саунионы, есть и прежние пулевые полиболы — ставлю, млять, три карфагенских статера против одного, что хрен дойдёт дело до наших испанских мечей. Желаете взять нас на абордаж — милости просим, гы-гы! Только уговор — пенять потом на себя или, допустим, на гнев богов, но не на нас, ладно? Даже и совестно как-то становится, как представишь себе предстоящее в скором времени…

— Все готовы? — видно уже и так, что финики на своих гаулах тоже подтянулись и едва ли отстанут, если мы будем держать заданный темп гребли, и план действий давно согласован и доведён до каждого, и на вёслах сидит свежая смена гребцов, и бриз дует уже ощутимо, надувая паруса, — Вёсла на воду! Пашшёл! — зазвенели бронзовые диски, заскрипели уключины, вспенили воду вёсла — мы пошли серединой фарватера на той максимальной скорости, какую только и могли поддерживать гаулы наших финикийцев, держа строй и не отставая от нас.

Чингачгуки в проливе при виде нашего движения заметно оживились — орут чего-то на своей тарабарщине, копьями и луками трясут, многие даже приплясывают от нетерпения. В одном каноэ так расплясались, что перевернули его на хрен, создав тем самым изрядную неразбериху. Жаль, только одно, но это-то как раз поправимо — щас добавим, млять — с двухсотметровой примерно дистанции…

— Пушкари — цельсь! Сменные каморы — готовь! Первый залп — по команде, после — самостоятельный огонь по готовности! — они и так проинструктированы заранее, но повторение — мать учения, — Гранатомётчики — готовь гранаты! Метать самостоятельно по достижении дистанции! — эти тоже в курсе, что как отстреляются пушки — очередь за ними и почти вся надежда на них, — Пушкари — огонь!

Слитного залпа, конечно, не вышло — из-за качки орудийные расчёты сами выбирали момент для наиболее прицельного выстрела, но мы ж не на параде, мы на войне, и насрать на ту парадную слитность — нам эффективность важнее. Картечь хлестнула по лодкам и дикарям в них, с треском впечатавшись в дерево и с хрустом — в мясо и кости. Раздались вопли и плеск, но за дымом не очень-то разглядишь, чего там на самом деле творится. Лязгнули выбитые клинья и сменяемые зарядные каморы, стукнули молотки, забивая клинья обратно, щёлкнули курки замков, и снова вразнобой загрохотали пушки. Хряск, вопли, завывание спереди, грохот и дым очередного орудийного выстрела рядом, а когда рассеивается дым — становится видно, какая свалка впереди. Добрая четверть каноэ опрокинута, и не столько от нашей картечи, сколько от панических метаний охреневших от такого сюрприза красножопых. Кто-то пытается стрельнуть из лука с раскачивающейся долблёнки, некоторые норовят сделать то же самое и с берега, но для их перетяжелённых стрел ещё слишком далеко, а вот для наших гранатомётчиков скоро будет уже в самый раз. Ведь метать гранаты врукопашную никто не собирается — техника на что?

В данном случае новое — это хорошо забытое старое. Ну, для нас и для нашего современного мира, конечно. В Первую Мировую войну, на её позиционном этапе, когда расстояние между передовыми траншеями противников зачастую не превышало сотню метров, все стороны-участники столкнулись с катастрофической нехваткой миномётов и мин к ним. И из-за недооценки этого оружия заранее, потому как подобной позиционной войны никто не предвидел, и из-за кризиса вооружений, потому как и масштабов бойни, и её продолжительности тоже никто заранее не предвидел, и промышленность элементарно не справлялась с резко возросшими потребностями воюющих армий. Не только в России — вообще ни у кого. Причём, если Россия ещё как-то дотянула на своих довоенных запасах до пятнадцатого года, то у всех остальных тот пресловутый кризис вооружений наступил ещё в четырнадцатом. Жопа у нас тогда, в том пятнадцатом, получилась оттого, что у нас он только начался, когда все прочие, в том числе и вражина-супостат, его уже в основном пережили и худо-бедно из него выкарабкивались. Как говорится, раньше сели — раньше вышли. Но тогда, в первой половине пятнадцатого, хреново было всем, только нашим — уже, остальным — ещё. Ручные гранаты оказались для тогдашней промышленности проще, чем снаряды и мины, и их дефицит преодолелся быстрее, но разве ж забросишь ту гранату рукой метров на восемьдесят, да ещё и попав точно в траншею? Не только у нас голь на выдумки хитра, в Европе тоже, если припрёт, а припёрло и их тогда капитально. И начали вместо отсутствующих миномётов применяться мечущие ручные гранаты дальше и метче, чем рукой, пружинные катапульты — сперва импровизированные самодельные, а потом уж и произведённые в оружейно-ремонтных мастерских, а то и вовсе фабричные. Потом-то, когда промышленность наклепала наконец миномётов и мин, все эти катапульты пошли в утиль, но в самый острый кризис, когда заменить их было нечем, они послужили верой и правдой. Некоторые и из рук в руки не по одному разу перейти успели — одна, например, захваченная нашими у фрицев в конце четырнадцатого, была снова отбита ими у наших в пятнадцатом и на нашей службе тоже, ясный хрен, не бездействовала — для неё ведь все гранаты «той» системы. Вот её-то как раз, оказавшуюся, судя по сохранившейся фотке, наиболее простой, а заодно и наиболее похожей на античный онагр, мы и взяли за основу для нашего серийного пружинно-механического гранатомёта.

Есть у нас уже и нормальные запалы для «лимонок», не боящиеся воды — пока не так много, поэтому идут только для флота, а на суше и фитильный сойдёт. Да и сами «лимонки» уже не чугуниевые, а из конвертерной стали, в готовом виде науглероженные и перекаленные до хрупкости в тонких местах насечки, где то науглероживание сквозное. Поэтому и колется литой корпус при взрыве по насечке, давая примерно одинаковые осколки, при заряде чёрного пороха убойные на паре-тройке десятков метров. Вот как раз и на дистанцию сблизились, и гранатомётчики тоже включились в работу — один рычаг с ложкой оттягивает, второй чеку из гранаты выдёргивает, да в ложку её вкладывает, после чего первый её отпускает, и та швыряет гранату. Часть их, конечно, попадает в воду и шарахает там, но в воде уже немало барахтающихся дикарей, а гидродинамический удар — тоже ведь ни разу не фунт изюму. А часть добивает и до берега, и толпе чингачгуков на нём как-то тоже становится не смешно…

Бьют и крепостные ружья, а вслед за ними дают залп и винтовки. На твёрдой земле их можно было бы применить гораздо раньше, но на воде из-за качки не было смысла. Теперь же, когда дистанция ближе, а противник обезумел от ужаса — в самый раз.

— Курок взведи! Полку открой! Патрон достань! — командует Володя стрелками, выучка которых пока ещё не совсем такая, как нам хотелось бы, — Патрон скуси! Затравку сыпь! Полку закрой! Курок спусти! Затвор открой! Порох сыпь! Патрон сомни! В затвор вложи! Придави! Затвор закрой! Курок взведи! Готовьсь! — из-за ударно-кремнёвого замка получается несколько медленнее, чем было бы с капсюльным, но уж всяко быстрее чисто дульного заряжания, да и для чистки удобнее, а главное — не нужны капсюли, в отличие от кремня одноразовые и слишком хайтечные для заокеанской колонии. Надо только менять по мере износа те кремни, да обтюраторы — шайбы-прокладки из оловянно-свинцового сплава с цинковым покрытием, одинаково годные благодаря унификации и для винтовок, и для пистолетов, и для револьверов. Наделано их достаточно на годы, да и изношенные всегда можно переплавить и переотлить, следить только тогда за затвором потщательнее, а на крайняк и кожаная прокладка несколько выстрелов выдержит. Кремней же любой кубинский гойкомитич наколет по образцу хоть десяток за раз. Это крупные кремнёвые желваки для больших наконечников копий и кинжалов дефицит, а мелочи на ружейные кремни — до хренища.

План предусматривал, что при дальнейшем сближении наши «гаулодраккары» ускоряются и таранят скопление утлых дикарских долблёнок, прокладывая путь гаулам фиников, но на деле этого не требуется — красножопые и так улепётывают без оглядки. Даём им вслед залп из пушек, крепостных ружей и винтовок — им достаточно. Можно было бы и презрительно проигнорировать толпу их соплеменников на берегу, нашему продвижению помешать неспособную, но ради пущего воспитательного эффекта мы решили всё-же уделить внимание и ей. Долбанули из всех огнестрельных калибров, добавили гранатами, всыпали из пулевых полиболов — в общем, подробно и популярно разжевали этим размалёванным чудам в перьях всю глубину их неправоты.

У самого выхода из пролива у них в натуре оказалась ещё одна флотилия, но поменьше той, которую мы отметелили, и как раз к ней ломанулись беглецы на каноэ, после чего и морской резерв чингачгуков тоже брызнул врассыпную, не дожидаясь от нас нашего «фу». Мы прикинули хрен к носу и обратили внимание, что больше всего — где-то десятка с полтора каноэ — удирают вдоль берега вправо, и туда же бегут пешие с правого берега. При заходе в лагуну мы видели в той стороне неподалёку дымки — там наверняка селение этих горе-разбойничков, которое тоже не мешало бы поучить хорошим манерам. Сворачиваем за ними — так и есть, виднеются за кустами какие-то халупы типа шалашей, но внушительных размеров, а толпа на берегу уже никуда не убегает, а явно намылилась родину защищать. Ну, раз уж тут так много героев нарисовалось, то по многочисленным просьбам трудящихся, как говорится…

На сей раз мы этим героическим чудам в перьях осколочно-фугасными вмазали — дипломатия канонерок называется, просим любить и жаловать. И вот тут они почему-то вдруг попадали. В смысле — ВСЕ попадали, не одни только те, кого осколками посекло или ударной волной припечатало. Аналогия с громом и молнией дошла наконец до их дикарских мозгов, что ли? Мы ведь десантироваться не планировали, собирались только шугануть их как следует на берегу, пяток каноэ в щепы разнести, пару-тройку больших шалашей разворотить — работа для десятка или полутора самое большее снарядов, а там красножопые должны были по сценарию мужики с воплями, а бабы с визгом брызнуть врассыпную по зарослям, где ищи их свищи, и это в наши планы уж точно не входило. Нам ли не знать, что чем дальше в лес, тем толще партизаны? Тем более — уже к вечеру дело клонится, а создание колониальных империй не столь уж просто и даже у знатоков этого ремесла англичан за пару-тройку часов обычно не получалось. Но, раз уж тут такие расклады, то надо ковать железо, не отходя от кассы. В смысле — контакты нормальные устанавливать на будущее. Высаживаемся на берег, винтовки наготове, у лучников стрелы на тетивы наложены, некоторые из морпехов и мечи обнажили. Чего? Какие три статера? Ах о которых я перед проливом говорил? Так там речь о прорыве на оперативный простор шла, который как раз благополучно обошёлся без мечей, как я и предсказывал, и нехрен мне тут теперь демагогию разводить! Тем более, что и пари тогда, помнится, хрен кто принял, гы-гы!

Все гойкомитичи, кто жив, в гордой позе на четвереньках, а на многих при этом и золотые побрякушки поблёскивают, и наши бойцы тут же начали деловито снимать их с дикарей. Но разве ж тут угонишься за жадными финиками? Пришлось даже прикрикнуть на союзничков, когда они принялись ещё и пинать побеждённых, а один из них выдрал у красножопого из уха массивную серьгу прямо с мясом, и только после пары выстрелов в воздух инцидент был исчерпан. Их вождю, увешанному цацками особенно обильно, я приказал парочку мелких оставить — типа, из уважения к его почётному статусу. Тот — не будь дурак — милость и такт оценил и залопотал чего-то по-чингачгучьи, но разве ж его трескотню поймёшь без переводчика? Пока его искали, прочие дикари смелеть начали, а это ж разве дело? Мы так не договаривались! Рванули шумовую петарду, чуда в перьях снова мордами в песок уткнулись. То-то же! Встанете, когда велят! А то развели тут нам без спросу, млять, своё дикарское самовольство. Хрен вы угадали, орднунг юбер аллес!

В ожидании толмача я рассказал вождю по-русски его родословную, начиная от скотоложства его дальнего пращура в хрен знает каком поколении с андскими ламами и заканчивая такого же сорта шалостями евонной мамаши с кабанчиком пекари. Потом уже подошёл наконец переводчик, и я уже по-финикийски спросил их главное пернатое чудо, когда нам его засолить, чтоб не портился — до расстрела или после. Уж что там понял сам толмач, его спрашивайте, но что-то он таки вождю перевёл. Тот сбледнул, насколько это вообще реально для красножопого, растерянно осмотрелся по сторонам, а потом вдруг пополз вправо, перелезая через соплеменников, хвать одного за волосья, да каменным ножиком по кадыку. И лопочет чего-то, довольный и даже почти счастливый. Я к толмачу оборачиваюсь, а он переводит, что вождь глубоко сожалеет о случившемся, и вообще, он тут ни при чём, это всё вот этот, зарезанный им только что, и теперь он предлагает нам его зажарить и съесть в знак примирения. Мы прихренели от такого радушия, переглянулись и покачали головами, а главный дикарь, приободрившись от ловкого перевода стрелок и спасения собственной сановной задницы, подал знак бабам, чтоб спешили за закусью и приправами. Я объяснил этому миролюбивому людоеду, что мясом человекообразных обезьяньих говнюков мы не питаемся. Переводчик перевёл, как понял сам и сумел, вождь озадачился и зачесал загривок, но тут вернулись ихние бабы со снедью, и среди них оказалось несколько очень даже недурных.

Наши их тут же ухватили за выпуклости, ощупали, заценили и решили, что для этих такие красотки явно лишние, а тарквинейским колонистам они не в пример нужнее, я потребовал у вождя ещё, тот велел вообще всем бабам выстроиться в ряд и предложил нам выбирать, мы упрашивать себя не заставили и добрали до двух десятков, а это чудо в перьях высокопоставленное, поняв нас в меру собственной испорченности, предложило нам помощь в их забое, разделке и зажарке. Покуда мы ржали, схватившись за животы, обезумевшие с перепугу бабы с визгом сиганули врассыпную. Я поведал вождю по-русски кое-какие дополнительные подробности его скотоложческой родословной, после чего по-финикийски велел вернуть беглянок. Тот распорядился, отрядил погоню, да и Володя с десятком наших турдетан тоже кинулся наперехват — а то, говорит, хрен их знает, этих красножопых, как они команду поняли, вдруг решат вернуть сбежавших в уже забитом и разделанном виде? У людоедов ведь с этим делом разве долго?

Пока погоня ловит разбежавшееся бабьё, финики пристали как банный лист — надо, говорят, хорошенько пошарить в халупах гойкомитичей, а на светлое будущее и вовсе постоянной данью их обложить. И золотом, и жемчугом, и бабами, и вообще рабами — типа, горе побеждённым. Ну вот каким отсеком спинного мозга думают, спрашивается? Это сейчас, при первом применении «грома и молний», дикари зашуганы до усрачки и на всё согласны, а пройдёт время, опомнятся — не с первого раза, так с очередного, и тогда к их берегу уже и ради честной торговли хрен причалишь. А нам и нашим колонистом разве это нужно? За выступление не по делу красножопые и отметелены, и оштрафованы по самое «не балуйся», тут всё по справедливости, а вот беспредельничать — уже нехорошо. Не будут «громы с молниями» прокатывать вечно, а посему — так не делается. Разжевал главному финику, что раз пройдёт номер, ну два пройдёт, а на третий сборщиков дани уж точно сожрут с солью и со специями, и хорошо ещё, если не живьём перед этим зажарят. В общем, меру надо знать в нагибаторстве слабых, потому как и их терпению есть предел, и нехрен его перехлёстывать. Вряд ли я его убедил принципиально, но по мелочи нагибать чингачгуков самому, без помощи наших испанцев и огнестрела, ему как-то расхотелось.

Тут возвращается Володя с бойцами и шестью пойманными бабами, вытирает пот со лба и докладывает:

— Ещё восемь красножопые поймали и ведут, одна в их ловчую яму, дурында, свалилась, и её колом насквозь проткнуло, а с пяток в речку сиганули, и одну из них там большая крокодила сцапала. Четыре речку переплыли, но их красножопые преследуют, должны поймать. А не поймают — и хрен с ними, не очень-то и хотелось…

— А что так? — поинтересовался Серёга, — Бабы колонии нужны…

— Да ну их на хрен! Кому нужны, те пущай сами себе и ловят, а я без крайней нужды людьми рисковать не подряжался.

— Чего-то случилость?

— Не случилось, но искать на свою жопу приключений, млять, у меня дураков нет. Нам там сразу же за бродом через речку чёрная кошка дорогу перебежала. Очень большая и очень чёрная…

— Кошка, говоришь, большая и чёрная? Гм… А, ясно! Вот такая, что ли? — я показал ладонью высоту примерно по пояс.

— Ну, поменьше маленько, но — мля буду, где-то вот так она была, — спецназер показал в районе причинного места.

— Ягуар? — дошло и до геолога.

— Ага, он самый. Небольшой, но сурьёзный — коренастенький такойй, лапы коротковаты, но крепенькие. И чёрный, зараза. На хрен, на хрен…

— А вообще — да, ягуары из всех больших кошаков какие-то для своих размеров перетяжелённые, — припомнил геолог, — Вот сравнить по фоткам — львы, тигры и леопёрды нормальные пропорции имеют, а ягуары — в натуре какие-то приземистые и толстолапые.

— И у них нормальные пропорции были, пока не измельчали, — пояснил я ему, — Нынешний ягуар — карликовый, можно сказать, а вот его плейстоценовый предок — вот то был всем кошакам кошак. В «Прогулках с чудиками» Би-Би-Сишных глядел ту серию про саблезубых кошаков?

— Ну, глядел.

— Броненосца оттуда помнишь с шипастой блямбой на хвосте?

— Ага, были там такие.

— Ну так без такой блямбы, но в остальном такие же — глиптодоны назывались — дожили до прихода гойкомитичей, и вот на них как раз тот здоровенный ягуар охотился…

Пока мы кошаков местных обсуждали, вернулись и чингачгуки с остальными беглянками, которых сумели поймать, доведя их число до восемнадцати штук, а вождь, перепуганный возможностью срыва с таким трудом заключённого мира, сам предложил нам выбрать двух взамен потерянных, что мы и сделали. Обеих красножопые сразу же связали — во избежание, и лишним это не оказалось, потому как одна тут же попыталась удрать, едва её только выпустили из рук. Видимо, наши гастрономические намерения в отношении отобранных баб сомнений у дикарей не вызывали, и дискутировалось лишь, сколько раз их пустят по кругу перед этим. Дикари-с!

Местных баб я приказал грузить до кучи на тот «гаулодраккар», на котором были и вымененные ранее, и рассада коки, а двум десяткам вооружённых мореманов с него — перейти на два других. Хватит там и одной смены гребцов, а у нас тут какждая пара рук, умеющих обращаться с колюще-режуще-стреляющими предметами, на особом счету. Я бы и пушки оттуда забрал, да только ставить их банально некуда. Нет, финики-то наши, ясный хрен, с удовольствием бы разместили их на своих гаулах, им только предложи — ещё и сами перетащить вызовутся, тоже ведь под впечатлением, но нехрен их баловать. Уж очень не понравилась мне их тяга к нагибаторству, сдерживаемая в отношении тех, от кого легко схлопотать ответку, но с «громами и молниями» грозящая стать безудержной. Так что обойдутся уж они как-нибудь и без пушек, а мы — без обезьяны с гранатой…

Для ночёвки разбили лагерь на небольшом островке неподалёку. После ужина сидим на бревне, курим. И опять главный финик припёрся мозги нам полоскать:

— Не понимаю я, почтеннейшие, почему вы не хотите привести этих дикарей к полной покорности. Ведь у них есть и золото, и жемчуг, и нужные вам женщины, а их первейшие храбрецы панически боятся вашего оружия. Баал и Мелкарт, да где ж такое видано! Да будь у нас в Эдеме ваши громовые трубы, мы бы давно уже заставили падать перед нами ниц и ползать у наших ног в пыли всех этих голозадых обезьян! Ну почему вы не понимаете своего счастья и не пользуетесь им?

— Сам-то ты, финик грёбаный, далеко ли от тех обезьян ушёл? — проворчал Володя по-русски, — Не жрётся и не спится, если никого в позу рака не нагнул, что ли?

— Как есть макака, — согласился с ним Серёга, — Да ещё и настырная прямо как местечковый еврей, и видок самый, что ни на есть семитский!

Это он верно подметил. В западных финикийцах, вообще говоря, преобладает заметная минойская примесь, смягчающая семитские признаки — например, Милькату велтуровскую за финикиянку с виду и не примешь, куда больше на минойскую критянку похожа, как их реконструируют, но у этого конкретного экземпляра — ярко выраженная «жидовская» морда…

— А кожа тёмная, почти как у туземцев, — прикололся мой шурин.

— Так это-то как раз и самое омерзительное, — заметил я, — Был бы этот финик чистопородный белый, пущай даже, хрен с ним, и семитского разлива — я мог бы ещё как-то понять его пещерный расизм, но когда сам метис и гойкомитич гойкомитичем, если раздеть, так мог бы и поменьше «истинного арийца», млять, из себя корчить.

А до финика хрен доходит, как он раздражает, всё капает на мозги и капает:

— Баал, Мелькарт, Решеф и Астарта поставили нас, истинных людей, над этими человекоподобными животными, долг и предназначение которых — повиноваться нам. Сами боги вручили вам средство для достижения этой великой цели и направили с ним сюда, к нам — разве вы не видите в этом их воли?

— НАШИ боги обычно являют нам свою волю сами, а не через других людей, — ответил я эдемцу, не дожидаясь, пока спецназер взбесится и набьёт ему морду — только ссоры с финиками нам ещё сейчас не хватало, — Иногда через знамения, иногда во сне. Как они внушат мне, так я и поступлю. А посему — шёл бы ты себе на хрен, жидовская морда, подобру-поздорову, пока тебе звизды не вломили, — эту последнюю фразу всё с той же дружески-доверительной интонацией я добавил, конечно, по-русски.

Финик наконец утомился проповедовать нам свою расовую теорию — где-то примерно за полминуты до того момента, когда острое желание достать револьвер и шмальнуть ему под ноги пересилило бы, наверное, и моё миролюбие. Вот так вот люди с не устоявшимся ранее мировоззрением, пообщавшись с подобными «богоизбранными» и становятся, доннэр вэттэр, махровыми зоологическими антисемитами, гы-гы!

Бабы-красножопки, взятые нами в качестве живого штрафа с нападавших на нас в проливе разбойничков, успели уже пообщаться на «гаулодраккаре» с вымененными ранее на южном берегу лагуны и въехать наконец, что жрать их никто не собирается, а взяты они сугубо по основной бабьей части. Это сразу же примирило их с ожидающейся перспективой, и мы уж по простоте душевной решили, что проблемы с ними закончились. Ага, хрен там! Прибегает одна в слезах и лопочет чего-то, жестикулируя. Переводчик — и тот не сразу разобрался, кто её обидел или чего ей не хватает для полного счастья — там больше нечленораздельного визга было, чем внятных слов. Наконец выпытали у неё, что шамана ей, оказывается, надо позарез и всенепременно сей секунд. Класс! И где мы ей среди ночи, спрашивается, всенепременно сей секунд возьмём шамана на маленьком необитаемом островке? И так, и сяк допытываемся, нахрена он ей сдался, а эта дурында твердит своё как заведённая и явно близится к истерике. Потом наконец-то сообразила и соизволила показать пальцем, что шаман, оказывается, нужен не ей, а там, где остальные.

Идём с ней туда и наблюдаем при свете факелов картину маслом — одна баба валяется, хреново ей, стонет, несколько возле неё хлопочут, да толку от их хлопот мало, а кровищи возле больной столько, что впору заподозрить наличие на этом несчастном островке какого-нибудь маньяка вроде Фредди Крюгера. Минут пять, наверное, прошло, пока разобрались по их трудноразборчивой даже для переводчика трескотне, что эту болезную змея тяпнула. А кровища — это они её тут уже лечить пытались, поражённую ядом кровь выдавливая, да отсасывая. Нет, в принципе-то правильно сделали и в целом спасли, но теперь ей хреново и от остатков яда, и от большой кровопотери, а шаман им нужен, чтоб отвар какой-то хитрый приготовить, которым он всегда укушенных змеями после оказания им первой помощи отпаивает. Вот проблему нашли, млять! Чая, который рекомендуется в таких случаях, у нас, конечно, не было, но ведь есть же листья коки! Я распорядился развести костёр и кипятить воду, а пока она грелась, мы стали опрашивать баб, выясняя обстоятельства дела. И оказалось, что тяпнула-то её змея ещё там, в лесу, когда она от нас, заморских людоедов, убегала. Повезло дурёхе, что в мозолистую от постоянной ходьбы босиком подошву, которую прокусить — это ещё очень постараться надо. От этого и яду она схлопотала немного, сразу в горячке бегства и с перепугу при поимке даже не поняв, что укушена, и хреноветь ей начало только недавно…

Напившись вволю горячего отвара коки и налопавшись вприкуску вместо сахара сладкой мякоти какого-то местного чешуйчатого плода, болезная окочуриваться явно передумала и даже сумела на кое-какие вопросы ответить. Куснувшая её змейка была по её словам небольшой и самой обычной в их краях, любящей уцепиться хвостом за ветку или лиану и висеть вниз башкой, подстерегая добычу. По этому описанию Серёга, как-никак изучавший живность, способную повстречаться в геологической экспедиции и от души напакостить, опознал ботропса цепкохвостого, называемого ещё копьеголовой куфией. Не самая страшная из американских ямкоголовых, лабария или бушмейстер уж всяко пострашнее, но и не наша обыкновенная лесная гадюка с её слабеньким и редко когда смертоносным ядом. Скопытиться от укуса этой местной куфии можно запросто, если в шею или в плечо тяпнет, но и чингачгуки тутошние прекрасно её знают и ведут себя обычно осторожно. Сама пострадавшая десятки раз с этими змеями встречалась, когда съедобную растительность в лесу собирала, и всегда всё обходилосбь благополучно. В этот раз просто неслась с перепугу сломя голову, отчего и нарвалась, и если бы не набитая мозолистая подошва, которой позавидовал бы, наверное, и какой-нибудь крутой японский каратюга, так легко она хрен отделалась бы. В общем, ей крупно повезло.

А ещё крупнее, пожалуй, повезло нам и нашим колонистам, что на Больших Антилах ядовитых змей не водится. Но — надо это дело брать на заметку и учитывать на будущее в плане техники безопасности. Во всех смыслах, кстати говоря, а то есть тут среди наших союзничков, как выясняется, фанатичные нагибаторы, которых хлебом не корми, а дай нагнуть голопузого туземца. Хрен их знает, этих местных гойкомитичей, известен ли им уже яд кураре или ещё нет, но при наличии таких змей в лесу, сдаётся мне, не сильно-то он им и нужен. Вот и понагибай тут таких, которым смазать наконечники стрел змеиным ядом — как нам два пальца обоссать. И не надо мне ля-ля про тех лихих конкистадоров Кортеса, что жалкой горсткой ацтеков усмирили. То ацтеков, которые не убивать противника на войне стремились, а в плен захватывать, дабы человечинкой своих прожорливых богов попотчевать, а если бы захотели просто и незатейливо поубивать на хрен, так элементарно бы отравленными стрелами поубивали. Берналя Диаса почитайте, его «Правдивую историю завоевания Новой Испании», как они Теночтитлан штурмовали и почти все поголовно были ранены, а почитав — прикиньте хрен к носу, где были бы все эти лихие конкистадоры, будь наконечники ацтекских стрел и дротиков отравлены…

Утром покусанной змеёй красножопке было, конечно, ещё далеко до полного выздоровления, и я уже склонялся к мысли возвернуть её взад к родным и близким, но та, успев уже поразмышлять на досуге и оценить перспективы «замуж за бугор», испугалась ещё хлеще и поклялась, что выдержит путешествие. Поговорили с навигатором нашего «бабовоза», тот ознакомился с состоянием болящей и согласился, что шансы доставить её в Тарквинею живой и не сильно расхворавшейся достаточно высоки. Раз так — на том и порешили. В остальном всё было оговорено заранее, и пока лагерь неспешно свёртывался после завтрака, назначенный к возвращению в колонию «гаулодраккар» принял экипаж и груз, снялся с якоря и без особых прощальных церемоний отчалил.

— Куда?! Гнев Решефа на ваши головы! Как они посмели?! Кто им приказал?! — забесновался главный финикийский мореман при виде стремительно удаляющегося на север быстроходного судна.

— Успокойся, — остановил я его, — Я приказал. Нет смысла везти с собой дальше туземных женщин, которые нужны нашим людям в Тарквинее, а для нас были бы только лишней обузой, и я приказал доставить их туда.

— Женщин и семена дерева с бодрящими листьями? — сообразил финикиец.

— И семена, конечно, — не стал я отпираться, — В Тарквинее они сохраннее будут.

— Я буду жаловаться почтеннейшему Совету Пятнадцати, когда мы вернёмся!

— Обязательно расскажи им всё и без утайки, — тоже мне, Америку он нам тут открыл — а то мы будто бы не догадываемся, зачем на самом деле к нам эта финикийская «подмога» эдемским Советом приставлена.

— Это неправильно! Так не делается! Совет Пятнадцати будет разгневан!

— Гнев вашего Совета я как-нибудь переживу, — заверил я его.

— И гнев богов тоже?

— Чьих? Наши боги довольны и не возражают, гы-гы!

— Есть ещё НАШИ боги — Баал, Решеф и Мелькарт!

— Ну так спускай на воду свои гаулы — может быть, твои боги помогут тебе догнать и вернуть наш корабль. Там только одна смена гребцов, и если твои люди не будут слишком уж мешкать, а поднажмут…

Окончание моей издевательской отповеди потонуло в ещё более глумливом хохоте наших солдат, которым моряки-бастулоны переводили всё с финикийского на турдетанский. Финик тоскливо окинул взглядом свои округлые тупоносые гаулы с их маленькими одноместными вёслами, сравнил их движитель и обводы с нашими двумя, проводил взглядом удаляющийся третий и скис окончательно. Вместе с «гаулодраккаром» безвозвратно уплывала и монополия его города на поставку листьев коки.

— Так тебе помочь спустить твои гаулы на воду?

— Сами спустим! — буркнул он, сплюнув под ноги и зашагав к своим. Ведь наша совместная экспедиция ещё только начиналась, и её главная цель — даже та официальная, в которую финики были посвящены — оставалась ещё далеко впереди. Ничего, свыкнутся ещё с новым раскладом, а там, если всё пройдёт по плану, нам найдётся чем подсластить им пилюлю. Мы ж разве звери?