Ночница. Коллекция ужасов

Если бы эти стены могли замолчать

– Гоша, котик, нужно рубить капусту, пока она не скисла!

– Вот слушаю тебя, Юль, и удивляюсь: на вид культурная барышня, а выражаешься, как шпана дворовая! – усмехнулся Сибирский, толкая подъездную дверь.

– К черту манеры! Критики от тебя в восторге!

– А читатели?

– Такого ажиотажа я не припомню со времен этой… как ее? Зухры!

– Зулейхи? – Парень прыснул со смеху и едва не выронил телефон.

– Да, точно! Говорю тебе: выпускай новый роман к весне! А еще лучше – в феврале, чтобы на волне успеха закрепиться в статусе нового Пелевина.

– Побойся бога! – Георгий вмиг залился краской.

– Кстати, это даже не мои слова. Я сегодня общалась с руководством, они…

Голос внезапно оборвался, уступив место частым гудкам. Вторая линия. Арина Викторовна. Опять. Нахмурившись, Гоша смахнул нежеланный звонок, продолжив разговор с литагентом. Дубинина столь увлеченно рассуждала о планах редколлегии, что даже не заметила короткого отсутствия подопечного. Но стоило Сибирскому вновь уловить суть, гудки повторились, все так же навязчиво и бесцеремонно вклинившись между фраз.

– Юль, я перезвоню, ок?

– Конечно, давай, я через час уже дома. Сможем обстоятельно поговорить о планах и, если что, дать отмашку начальству!

– Договор, – скупо бросил писатель, нажав отбой.

Желание звонить абоненту с необычным префиксом было ничтожно мало. И нет, никаких личных обид, Гоша знал тетю Арину с детства. Более того, уважал ее безмерно и в каком-то смысле любил. Много лет назад она стала для него тем самым островком безопасности, на который можно было уплыть в любое время дня и ночи, когда все вокруг тонуло в океане алкоголя, жестокости и музыки в стиле шансон.

Георгий до сих пор детально помнил, как подолгу стоял у ее бордовой двери, не решаясь позвонить. Босой, одетый лишь в трусы и майку, он мечтал услышать, как там, в чужой прихожей, шаркают тапочки, а в замке поворачивается ключ. Но такое случалось лишь пару-тройку раз, когда децибелы в колонках отца превышали все допустимые значения. Куда чаще приходилось собственноручно нарушать покой одинокой, мирно дремавшей в своей полуторке женщины.

Бог свидетель, Гоша ждал, когда терпение соседки лопнет и она обругает его, не стесняясь в выражениях! Но сердобольная знакомая всякий раз вылетала на площадку и без лишних объяснений забирала мальчишку к себе. Словно то была ее работа, она поила его чаем с пряниками, а порой и грела большую тарелку супа. Ребенок страшно стеснялся, но ел, давясь слезами и не смея поднять глаз, а тетя Арина лишь вздыхала и гладила его по спине.

Простая, слегка чудная женщина была единственным защитником школьника. Она даже прикупила старенькую тахту, на которой с тех пор засыпал Гоша, когда его собственный дом становился притоном. Разве можно испытывать к такому человеку что-то, кроме благодарности? Разумеется, нет. Но именно Арина Викторовна больше других напоминала Сибирскому о неблагополучном детстве. В самом что ни на есть прямом смысле: звонками и сообщениями.

Старая знакомая выходила на связь лишь в двух случаях: если ей доводилось увидеть Гошу по телевизору или если с его отцом приключалась очередная беда. Второе, увы, становилось поводом чаще. Так со временем ласковый голос постаревшей соседки превратился в то, что на языке психологии называется триггером. Стоило писателю увидеть комбинацию цифр, которой он так и не отважился дать имя, – его желудок сжимался, и популярный писатель Георгий Сибирский вновь оборачивался беспомощным, грустным мальчишкой.

«И все же не перезвонить тете Арине – свинство!» – решил Гоша, вынудив большой палец нажать кнопку вызова.

– Гошенька, родной, здравствуй! – премило заговорила женщина, и на секунду показалось, что она собирается вновь похвастать, что видела роман Сибирского в местном книжном.

– Добрый… э-э-э… вечер! – мысленно переведя стрелки часов вперед, произнес Георгий, остановившись в прихожей.

– Гоша, тут такое дело… Должна тебе рассказать кое-что про папу. – Голос соседки внезапно померк.

– Опять он набедокурил? Что на этот раз? Разбил кому-то окно? Снова угнал машину? Или павильон ограбил?

– Нет, все намного серьезнее.

– Залетел-таки в каталажку? Ну, там ему самое место! – Свободная кисть парня сжалась в плотный кулак.

– Нет, миленький. Ушел твой отец. Совсем.

– К-как это? Что случилось? – прошептал Сибирский и резко опустился на корточки.

– Повесился прошлой ночью. Упокой Господь его душу.

– Вы уверены? – Прислонившись спиной к скрипучему шкафу, Гоша увидел сотни разноцветных искр перед глазами.

– Да. Все соседи видели, а меня милиция на опознание приглашала. Страшная-страшная картина, до сих пор перед глазами… – тяжело вздохнула женщина.

– А тело? Оно еще в квартире? – чувствуя, как сердце стучит в горле, вопросил Гоша.

– Нет. Увезли его, а квартиру вашу опечатали. Спрашивали, как найти родню, но твой номер я давать не решилась. Вот, звоню лично, так сказать.

– Спасибо, – прохрипел Сибирский. – Правда, не знаю, как теперь быть…

– Отца твоего схоронят, не переживай, но коль будет такая возможность – приезжай, простишься. Не ради него! Для себя, чтобы не тягать потом на душе камень. Заодно с квартирой разберешься – там ведь опять долгов накопилась тьма.

– Хорошо, я подумаю, как лучше, – честно признался Гоша. – Можно будет вас, если что, набрать?

– Звони в любое время суток, родной, я тебе всегда рада!

Ответить взаимностью Сибирский не мог. Слова, что обычно льются потоком, просто закончились, впрочем, как и мысли. Словно неуклюжий киборг с едва гнущимися пальцами, он набрал воду в чайник и зажег конфорку. Опустившись на стул, Гоша посмотрел в окно. Унылый декабрьский пейзаж до боли напоминал виды из отцовской двушки. Той самой квартиры, в которой тянулось детство – долгий, абсолютно безрадостный период в жизни известного литератора. Оглядываясь назад, Сибирский все так же содрогался от мучительных воспоминаний, но теперь умело черпал вдохновение во мраке картин прошлого.

«Я в восторге от сюжета вашей книги! Как вообще это можно было придумать?! Откуда такая фантазия?!» – прозвенел в голове вопрос из недавнего интервью с великовозрастной журналисткой. Тогда Гоша лишь скромно улыбнулся и пошутил: мол, жизнь в столице через день подкидывает идеи для новых триллеров, нужно лишь записывать.

Теперь, мысленно вернувшись в годы подзабытой юности, Сибирский понимал отчетливо: в его книгах не было и нет ничего придуманного. Все написанное – личный опыт, отрочество, на которое он смотрит через разные светофильтры, глазами разных людей. Иногда приходится менять внешность героев и названия городов, но зачастую все остается как есть. Наверное, поэтому читатель так искренне верит в изощренный талант романиста. Ведь никому в здравом уме не придет в голову, что все это – жизнь одного-единственного мальчишки, жившего по соседству.

Трель мобильного вынудила подпрыгнуть на месте. «Опять Дубинина!» – с досадой сорвалось с губ, но Георгий все же взял трубку.

– Да, алло.

– Ты так и не перезвонил! – В голосе Юли мелькнули нотки разочарования.

– Прости, мне было не до того, – тяжело вздохнул Гоша под зарождающийся свист чайника.

– Что-то случилось? – Девушка звучала искренне озабоченной.

– Нет. То есть да. У меня отец повесился, – неожиданно для самого себя парень выдал правду.

– Господи, какой кошмар! Ты в порядке?! Хочешь, я сейчас приеду?! – Визги на другом конце линии заставили ненадолго отвести телефон от уха.

– Нет, не нужно. Все нормально, – решительно заявил Сибирский.

– Уверен?

– Абсолютно. Просто пока не знаю, хочу ли туда ехать.

– Подумай хорошенько! Если что – дай знать, я могу полететь с тобой! – деликатно ввернула Дубинина.

– Спасибо, Юль, я ценю твою заботу, но справлюсь сам. Дела обсудим по возвращении, ок?

– Разумеется. Береги себя, Гош!

– Буду. Ибо больше некого.

Фирменный черный юмор нашел выход даже в этом диалоге. Сибирский знал, что поставил собеседницу в неловкое положение, а потому смело нажал «отбой». Беречь чувства литагента он не планировал. В конце концов, Гоша прекрасно помнил, как обивал пороги издательства и эта самая Дубинина с хладнокровной маской вместо лица выдавала ему незамысловатые отказы. Проще говоря, отшивала. Забавно, как все поменялось с тех пор, как провинциальный писака вошел в TOP-10 самых продаваемых авторов России и стервозная шатенка иначе взглянула на того, кто годами добивался ее внимания.

«Гоша, ты, конечно, не парень, а мечта! Почему же до сих пор не женат?!» – то и дело кокетничала Юлия на перекурах, выпуская тонкие струйки дыма из пухлых губ. «Первым делом, первым делом самолеты…» – праздно отвечал Сибирский и сразу же возвращался к обсуждению деловых вопросов. Дубинина злилась, но виду не показывала. Вернее, ей так казалось. В пронзительных карих глазах мелькали грозные искры. Георгий знал, что нужен девушке лишь в качестве трофея, посему пользовался ею без зазрения совести.

Но теперь все эти мыльные оперы представлялись пылью. Мироздание в очередной раз показало наглядно, что́ есть мимолетная блажь, а чему суждено жить вечно. Страхи, что Гоша считал побежденными, неумолимо возвращались… Просачивались сквозь замочную скважину, проходили в приоткрытые по всей квартире окна. Они обвивали Сибирского, как нити пустую катушку. И чем сильнее был отпор, тем грубее становился натиск.

Гоша чувствовал себя Дэнни Торренсом, героем «Сияния». Сибирского, как и странного малыша, затягивало в необъяснимый транс. Но в отличие от кинговского героя, он видел не будущее, а прошлое: ужасное время, что тянулось в его собственном «Оверлуке» площадью тридцать три квадратных метра.

Сибирский хлебал давно остывший чай и листал предложения авиакомпаний, но по-прежнему не знал, хочет ли вернуться на малую родину. Бессмысленно сравнивая цены, писатель понимал, что может позволить себе билет на любой из рейсов. Единственное, в чем он сомневался, – хватит ли ему моральных сил вновь перешагнуть порог ненавистного жилища?

Выкурив три сигареты подряд, Сибирский двинулся к центральному входу в аэропорт. Двери лениво пришли в движение и впустили угрюмого путника. Здание казалось непривычно пустым. Еще бы, в четыре часа утра даже самые стойкие пассажиры находят укромные закутки, чтобы покемарить. Билетные кассы закрыты, впрочем, как и стойки регистрации, не спят лишь смурные операторы ленты досмотра и безмолвные уборщики, разъезжающие на поломоечных машинах с черепашьей скоростью. Оно и к лучшему! Последние пару недель Гоше не давали прохода. Абсолютно незнакомые люди здоровались, просили автографы и, что самое страшное, совместные фото. Этой «побочке» всероссийской славы писатель, мягко говоря, не радовался, потому в безлюдных местах расслабленно выдыхал.

На все предполетные процедуры ушло не больше получаса. В зале ожидания Гоша сел на железную скамью и осмотрелся – десятки обмякших тел, уложенных как попало. Одни умудрялись занять сразу несколько мест и просочиться сквозь неподвижные металлические подлокотники, вытянувшись во весь рост, другие сидели у стены с розетками, утыкаясь лбами в колени, а третьи без зазрения совести лежали на полу, постелив под спины верхнюю одежду, а под головы уложив рюкзаки. Можно было представить, что все эти люди еще час назад зажигательно танцевали под ритмы дешевой попсы и громко хохотали, чокаясь рюмками. Теперь же их резко сморило и каждый упал там, где был. Гоша видел подобное не раз в отчем доме: в ночь на первое сентября, во время осенних каникул, все новогодние праздники и, конечно же, перед очередным последним звонком.

Чужаки не покидали дом Сибирских добровольно, да и по запросу уходить отказывались. Быть может, кого-то из них могли пронять мольбы школьника, но распитый алкоголь мешал нерадивым взрослым принимать верные решения. В конечном итоге все сводилось к бессонным ночам и заваленным контрольным, за которые Гоше нехило прилетало… в те моменты, когда папа частично трезвел и решал заняться воспитанием сына.

Тогда казалось, будь у Сибирского мать, все сложилось бы иначе. Да, женщины в глубинках тоже не чураются закладывать за воротник (наглядные примеры тому регулярно звонили и стучали в дверь), но даже в них порой просыпается благоразумие. А еще они более чуткие и добрые, по крайней мере в сравнении с Гошиным отцом.

Свою мать будущий сочинитель почти не знал. Помнил лишь отдельные эпизоды, но и те не грели ему душу – слишком много криков и рукоприкладства он застал в раннем детстве. Наверное, поэтому мама Таня и сбежала в один из дней, прихватив с собой малолетнюю дочь. В тот же вечер отец впервые ударил Гошу взаправду. Просто так. На ровном месте. Без предупреждения. Тогда Сибирский искал ему оправдания: мол, сам лез под горячую руку, и больше такого не повторится… Но повторилось на следующий же день, и вновь без повода.

От нахлынувших воспоминаний Гошу затрясло. А может, сказалось злоупотребление красным Lucky Strike, ведь он совсем не курил. Вернее, не делал этого на постоянной основе. Скорее баловался в компаниях, дабы не разлучаться надолго с теми, кто зависел от никотина всерьез. Как бы там ни было, тошнотворный тремор разошелся по телу и конечной его точкой стала нижняя челюсть. Она постукивала, как у бутафорского скелета из лабиринта ужасов. Что это? Страх вернуться в родные пенаты? Но ведь это просто смешно! Гоша давно не мальчик, а сильный рослый мужчина, и вмиг раскидал бы с десяток кривых забулдыг. Только сейчас и выгонять некого… Все последние годы, если верить докладам тети Рины, отец пил в позорном одиночестве, а теперь его и вовсе нет. В нехорошей квартире на пятом этаже наконец воцарился покой. «Или затишье перед бурей?!» – вероломно шепнул внутренний голос, отчего Сибирский вскочил, закашлявшись.

Писателя одолевал сон – та самая усталость, что обычно не навещала до самого утра. Но прямо сейчас каждая кость в его теле трещала от напряжения, а мышцы ныли в ожидании отдыха.

«Не спать! – Сибирский отдал суровый приказ. – Во-первых, рейс всего через час. Во-вторых, после всех переживаний и стрессов ничего хорошего не приснится. Зачем портить себе настроение перед дорогой?»

Степенно разгуливая по молчаливым просторам зоны вылета, Георгий думал о том, что День защиты детей – праздник, казавшийся ему странным на слух и по своей сути, – крайне важная дата. Помимо бесплатного мороженого, что раздают малышам на центральных площадях по такому поводу, неплохо бы открывать лектории для взрослых. Ведь собираясь продолжить род, редкая пара осознает, какая ответственность ложится на ее плечи.

А ребенок тем временем все равно, что благодатная почва, в которой прорастает любое, даже случайно оброненное зернышко – каждое слово и каждый поступок родителя. Хорошие примеры взращивают ароматные цветы. Дурные – лишь сорняки. И если второго оказывается больше, все светлые начала будущей личности задыхаются в чужих пороках. «В пору писать книгу о воспитании!» – в мыслях пошутил Сибирский, растирая лицо ладонями.

Вдоль и поперек исходив холодные залы, Георгий решил наведаться в сувенирную лавку, захватить приятную мелочь в подарок Арине Викторовне. Сонная продавщица кивком приветствовала гостя и вновь уткнулась в экран мобильного. Осматривая полки и стеллажи, Сибирский разочарованно качал головой. Сплошной алкоголь – водка в самых причудливых и безвкусных сосудах, что только можно представить. Тут вам бутылка в форме матрешки, здесь – в виде покорно сидящего волка с идиотской надписью «Тамбовский». Ну и венец креатива – сложносочиненная композиция под названием «Калашников», представляющая собой стеклянную копию известного автомата.

– И что, пользуется нынче спросом? – через губу заговорил Сибирский.

– Всегда пользуется, иначе не продавали бы! – поспешила оправдаться женщина за кассой. – А вы что-то определенное ищете?

– Угу. Веру в человечество, – усмехнулся Гоша, но, заметив смущение на лице работницы, исправился. – Хотелось бы найти что-то приятное для дамы в летах. Может, подкинете идей?

– А куда вы летите?

– Туда, где неизменно холодно, – равнодушно пояснил писатель.

– Тогда возьмите кашемировый платок. Старшее поколение себя таким не порадует, да и не оценит, скорее всего, но греть будет отлично! За это ручаюсь. – Женщина улыбнулась и потянулась за стопкой упаковок. – Вам какой цвет?

– На ваш выбор, – лениво моргнул Сибирский. – К слову, можно вопрос?

– Разумеется, – не отрывая пристального взгляда от цветастых тряпок, бросила собеседница.

– Как считаете: в России всегда будет так?

– «Так» – это как? – Пара зеленых глаз вознеслась в недоумении.

– Ну, я про эти ваши самые популярные сувениры. – Мужчина оглянулся на стену с алкоголем.

– Знаете, прелесть нашей с вами родины заключается в том, что никто не знает, как будет. Вернее, будет как угодно, но только не так, как мы планируем… – пожала плечами консультант. – Так что давайте верить в лучшее!

– Вдохновляющий ответ. Спасибо.

Писатель забрал покупку, оставил щедрые чаевые и вернулся к выходу на посадку. Там уже суетились две блондинки в идеально отглаженных формах. Пассажиры рейса Москва – Иркутск неторопливо строились в зигзагообразную очередь. Игнорируя необъяснимое желание занять в ней свое место, Гоша сел на одну из свободных лавок.

«Это действительно происходит! – подумал он, прочитав на загоревшемся табло информацию о предстоящем полете. – Я еду домой».

Boeing 737–800 поднялся в воздух без задержек, точно по расписанию. Сибирский плохо запомнил этот момент, ведь стоило упасть в кресло и пристегнуть ремень, как сон обрушился на него многотонной плитой. Сладкая дремота настолько ослабила путешественника, что он так и не сумел выключить дурацкий кондиционер, задувавший в лицо потоки холодного воздуха. «Так и простудиться недолго!» – дала знать о себе природная осторожность. «Да и черт с ним…» – тут же включился фирменный пофигизм.

На целых шесть часов Георгий выпал из реальности и нехотя открыл глаза, лишь когда в динамиках зазвучал уверенный голос командира судна, объявлявшего скорую посадку.

Ступая на трап, мужчина сделал глубокий вдох и едва не подпрыгнул от ужаса. Избалованный европейской зимой последних лет, он напрочь забыл о том, насколько суровым бывает мороз и каким беспощадным становится декабрьский ветер. Зябко кутаясь в приталенную куртку без капюшона, Гоша залетел в автобус, где было немногим теплее.

«А это ведь самое начало зимы! – подумал писатель, сгибая и разгибая вмиг окаменевшие пальцы. – Как тут вообще можно выжить?»

На фоне просторного московского аэропорта иркутский казался школьным спортзалом. Минуя багажную карусель, прибывший закинул вторую лямку рюкзака на плечо и направился к выходу. Там его встретила целая толпа местных извозчиков. Бесцеремонно хватая за руки, они предлагали свои услуги, но Гоша лишь брезгливо отмахивался. Больше всего на свете он не любил две вещи: торговаться и когда его дурачили. Так, столичный гость решил довериться мобильному приложению.

Как оказалось, зря. После двадцати минут безуспешных попыток призвать водителя Георгий со злости пнул закоченевшей стопой бетонную полусферу и едва не взвыл от боли. Чудилось, что ногу в кроссовке сломали ударом кувалды. Прихрамывая и чертыхаясь, он отполз в сторону и подал рукой сигнал наблюдавшему за ним кавказцу. Тот усмехнулся и, отправив в полет окурок, поманил за собой. Посрамленному писателю оставалось лишь признать поражение и двинуться вслед.

– Не задалось ваше утро? – едва сдерживая улыбку, вопросил шофер.

– Простите, но я утомился в дороге и не готов вести беседу.

– Тогда последний вопрос! Куда едем?

– Предместье Марата, улица Рабочего Штаба, дом… э-э-э… езжайте, я покажу куда! – по-прежнему корчась в мучениях, прошипел Сибирский.

Удивленно вскинув густые брови, горец стартовал в неожиданном направлении. Несколько раз осмотрев пассажира с головы до ног, он так и не сумел разобраться, какой черт дернул его сунуться в один из самых неблагополучных районов города. Но желание клиента – закон, и уже через полчаса побитая «Лада» остановилась у видавшей виды пятиэтажки.

– Берегите себя и поздно вечером на улицу не ходите, – бросил на прощание таксист.

– Не переживайте, все в порядке, я дома… – хрипло произнес Сибирский. – Кто бы мог подумать!

Неловко поглядывая в сторону коридора, Сибирский ерзал на стуле. Он решительно не понимал, куда деть колени, что упирались в табурет под обеденным столом. Забавно, ведь именно тут Арина Викторовна раскатывала тесто для пирогов и домашних пельменей, а маленький Гоша помогал как мог. В те времена казалось, что кухня у женщины просторная, в разы больше той, в которой отец собирал друзей-собутыльников. В действительности же все хрущевки до смешного похожи и, сколько бы ни было в квартире комнат, на зону для приема пищи отводилось жалких шесть квадратных метров. Другое дело, что гостей, помимо Гоши, одинокая женщина не принимала. Да и за порядком следила исправно. А потому мальчишка весьма своеобразно запомнил планировку ее дома.

– Вот, смотри, какие нашла! – донеслось из-за спины.

Сибирский обернулся на голос и по-доброму заулыбался. Давняя знакомая несла в руках целый пакет шоколадных конфет и карамелек. По одним только цветам мужчина вспомнил каждое из названий. Насыщенно-фиолетовый фантик – это «Южная ночь», рыжий – «Коровка» с вареной сгущенкой, желтый с красным – «Красная Шапочка», белый с бордовым пятном – противные «Раковые шейки». Ну и куда без них, сластей в обертке фисташкового цвета, любимых и самых редких конфет «Грильяж». Мешочек упал на затертую скатерть, и старушка принялась горстями вынимать лакомства, рассыпая их перед гостем. Будто маленький, Гоша плотно сжал губы и замотал головой.

– Кушай миленький! Еще вафли есть! Сейчас принесу! – борясь с небольшой одышкой, произносила Арина Викторовна.

– Нет-нет-нет, спасибо, теть Рин, но я не ем больше сладкого! – поспешил заявить Сибирский. – Возьму одну конфетку, и хватит мне. Вредно.

– Как же так, Гоша? – засмеялась женщина. – Мальчишкой ты за конфеты мог душу продать!

– Все меняется, слава богу. Вы лучше присядьте, поболтаем, я не голодный.

– Может, хоть бутербродик сделать?

– Все хорошо, правда. Я тот еще едок с утра… – не соврал мужчина, но из вежливости развернул первую попавшуюся конфету и сунул ее в рот.

– Солнце ты наше ненаглядное! – Соседка наконец прижалась к стулу. – Знал бы, как мы гордимся! Весь дом про тебя говорит. Да что дом, целый город помнит!

– Ладно уж! – смущенно опустил глаза Георгий. – Но спасибо, приятно.

– Кто бы мог подумать, что у такого отца вырастет настоящий талант…

– Боюсь, все успехи моей жизни не благодаря ему, а вопреки. Хотя он вдохновил меня в каком-то смысле, от этого никуда не деться. В половине своих злодеев вижу его черты.

– Вы так и не примирились? – с досадой вопросила хозяйка дома, опершись на локоть.

– Чтобы ссориться и мириться, нужно быть друг другу кем-то. А мы сто лет как чужие люди. Были и навсегда останемся, – печально усмехнулся Гоша. – Вы его когда последний раз видели?

– Не так давно. – Женщина стыдливо отвела взгляд. – Заходил просить соли.

– Или взаймы на бутылку?

– Ох, Геша, ты совсем взрослый! Ничего от тебя не скрыть!

– Тоже мне секрет! Он писал и звонил раз в неделю. Как правило, в пятницу. Просьба всегда была одна…

– Бог с ним, горемыкой, отмучился! Пусть отдыхает, – всплеснула руками тетя Рина. – Расскажи лучше про себя! Чем живешь помимо творчества? Жениться не надумал?

– Только творчеством и живу, – тряхнул волосами Сибирский. – А жена и дети? У меня слишком плотное расписание!

– Ну смотри, чтоб совсем один не остался! Хотя мужик до старости жених, был бы пиджак приличный…

Гоша рассмеялся и сделал глоток ароматного чая. Несколько часов кряду старые знакомые болтали обо всем на свете, и в какой-то момент неловкость после десятка лет в разлуке испарилась. Сибирский подарил женщине шарф, выслушал благодарственную речь на двадцать минут, а после взглянул на часы и живо произнес:

– Кстати, у вас ведь остались запасные ключи?

– Да, конечно, на всякий случай.

– Могу я их одолжить? Пойду взгляну на авгиевы конюшни и прикину, что с ними делать.

– Так милиция вашу квартиру опечатала. Может, сначала в отдел позвонить?

– А давайте сделаем вид, что я не в курсе? Просто приехал домой и знать ничего не знаю.

– Как скажешь, Гошенька, лишь бы проблем не было! – растерянно залепетала Арина Викторовна и исчезла в прихожей.

– Я, если что, со всем разберусь, спасибо! – Сибирский взял рюкзак и направился к выходу.

Идти пришлось недолго, всего два этажа наверх, но московский гость чувствовал, как рубашка липла к взмокшей спине. Он остановился передохнуть. Чувство абсолютного изнеможения вынудило схватиться за грязные перила и прикрыть веки. Подобную усталость Гоша не испытывал со времен поездки на Шри-Ланку, где однажды в ночной тиши отважился покорить Адамов Пик. Но там заветная точка парила в небесах, укутанная в несколько слоев предрассветной дымки. До нее было ни много ни мало 5200 ступеней… В то время как здесь насчитывалось всего четыре лестничных марша. Откуда же эта странная ломота в теле? Почему такой тяжелой кажется голова, а ноги, в противовес, будто из пластилина?

– Чертова акклиматизация! – прошептал Сибирский, подползая к знакомой двери.

Вход в отцовское жилище почудился неправдоподобно маленьким – того и гляди придется согнуться в три погибели, переступая порог. Сунув ключ в замок, мужчина попытался его провернуть, но отмычка упрямо не двигалась. Стоило это осознать – колено инстинктивно ударило в полотно, и послышался заветный щелчок. Гоша понемногу вспоминал это место. Крохами и обрывками информация возвращалась в ватную голову.

Вонь гнилого лука ударила в ноздри, стоило оказаться в прихожей. Тогда же подоспели не менее тошнотворные ароматы залежавшейся верхней одежды и, разумеется, перегара. Парень хлопнул по выключателю и тут же отпрянул, увидев на стене огромного рыжего таракана. Движение было таким резким, что Сибирский едва не рассек бровь, ударившись об угол шкафа.

– Твою мать! Черт, фу! – зашипел он, оставив мысль разуться.

Ужас от возвращения в тюрьму своего детства был таким явным, что Гоша не сразу приметил обрывок веревки, тянувшийся от антресоли, в которой летом хранили теплую одежду и обувь. Отец когда-то сам ее смастерил и очень этим гордился. Возможно, потому, что с тех пор палец о палец дома не ударил, а может, иных поводов для бахвальства у него просто не было.

– Так вот, значит, где… И как только не рухнула эта халабуда?

Не сдержав любопытства, Гоша опустил глаза в пол. Там вполне ожидаемо виднелась засохшая темная лужа – все, что осталось от великого и ужасного Петровича, державшего в страхе весь подъезд.

– Иронично, пап, не правда ли? – усмехнулся парень.

В то же мгновение на кухне послышался грохот и звон стекла. До смерти перепуганный Гоша прижался спиной к стене. Однажды он уже слышал этот шум… Ноги отказывали, но Сибирский пошел вперед. Ему казалось, что дневной свет развеет страх, но предплечья все же покрылись мурашками, стоило толкнуть прозрачную дверь. Догадка подтвердилась: на кафельном полу лежали осколки и длинное горлышко, а в воздухе стоял специфический едкий запах спирта.

Бутылка водки разбилась о твердый пол, как тогда, в 98-м, в ночь, когда отец пытался спрятать заначку от жены, а в итоге разбудил даже соседей. Кто-то должен был ответить за трагическую случайность, а потому второкласснику Гоше досталась мощная оплеуха, стоило ему сонному показаться в кухне.

– Что за чертовщина?! Как это вообще? – Сибирский чувствовал, как бешено колотится сердце, а в горле становится невыносимо сухо. – Так, спокойно. В этом бардаке могли завестись мыши. А может, и крысы. Наверняка одна из них толкнула эту отраву с полки! – успокоил себя Георгий и осмотрелся в поисках веника.

Желание тут же покинуть квартиру едва не вытолкнуло за порог, но Сибирскому все же удалось взять себя в руки. Бежать, испугавшись нелепой случайности, мог мальчишка, но не мужчина. В конце-то концов, Гоша – здоровый лоб, от рассказов которого у читателя в жилах стынет кровь. Он не может, просто не имеет права малодушничать! Иначе какой он, к черту, король хоррора? Так, великовозрастный трусишка…

Прервать поток тревожных мыслей помогла уборка. В пустой полипропиленовый мешок с остатками сахарного песка на дне отправлялось все подряд: банки из-под пива, пустые сигаретные пачки, газетные листы, смердевшие вяленой рыбой, и прочий мусор, что в доме приличного человека не встречается. Доверху заполнив куль, Сибирский сотворил узел и вытер проступивший на висках пот. Только тогда он обратил внимание, что рубаха его насквозь мокрая. Взглянув на себя в мутное зеркало прихожей, Гоша разочарованно покачал головой. Нездоровый румянец на щеках говорил лишь об одном: чечетка на морозе в ожидании такси не прошла бесследно, он простудился.

Стоило смириться с этой данностью в мыслях, физическая оболочка сдалась хвори. Голова стала мутной, а дыхание – частым, но неглубоким. Вдобавок ко всему поднималась температура. Гоша помнил это состояние. Едва ртуть в градуснике переходит красную черту, начинаются проблемы с координацией и клонит в сон, а еще неизменно морозит. Ближе к ночи придет лихорадка, но уже к утру станет легче. Сибирский неплохо знал, как устроен его организм. Единственное, что тревожило, – перспектива заночевать в этом вертепе…

Звонок мобильного вернул писателя в реальность.

– Гошенька, ты как там? Помощь нужна? Могу подняться, пока не поздно, вместе веселее, – вкрадчиво произнесла Арина Викторовна.

– Спасибо, теть Рин, я пока один справляюсь. А вы чего не на домашний звоните?

– Так вам его давно за неуплату отключили.

– Мог бы и сам догадаться, – слабо улыбнулся Сибирский, разминая ноющую спину.

– Хотела спросить: ты к нам надолго? Я бы пирог рыбный приготовила, твой любимый! Можно и одноклассников твоих позвать, глядишь, невесту тебе отыщем…

– Ой, нет, давайте без невест. Я сюда приехал инкогнито, так что в этот раз никаких встреч. К слову, от вашего фирменного пирога не откажусь! Как насчет пятницы?

– Добро, миленький, я как раз со своими делами управлюсь, а там уж посвободнее буду!

– Хорошего вам вечера, теть Рин! Я сегодня спать пораньше лягу, устал с дороги.

– Принести тебе чистые простыни? Есть новый комплект!

– Да нет, у меня все с собой! – выдумал писатель на ходу. – До связи!

– Береги себя, сынок, если что случится – спускайся в любое время дня и ночи.

От последней фразы Гошу бросило в жар. Хотя, скорее всего, то была новая волна недуга, что накрыла его с головой. Положив трубку, Сибирский направился в сторону комнаты, что когда-то была его спальней. Одному богу известно, во что она превратилась за двадцать лет! Неуверенно нажав ручку, парень со скрипом отворил дверь и ахнул. Он думал, что готов ко всему, но от увиденного подкосились ноги. Печь, полыхавшая в районе груди, приняла новую порцию угля…

Время беспощадно к воспоминаниям. Забывается все – и хорошее, и плохое. Даты теряют святость под натиском новых впечатлений. Годы спустя не припомнить, в какой из дней не стало любимого пса или когда случился твой самый первый поцелуй. Важнейшие события меркнут и затираются. Будто нарисованные акварелью, они едва уловимы, почти иллюзорны.

Но тлену подвластна не только память – материальные вещи также не в силах победить течение лет. Их оставляет лоск, они ветшают и в конечном итоге ломаются. По крайней мере не сохраняют первозданного облика даже в условиях музейной заботы. Вот почему Гоша наблюдал привычную обстановку своей комнаты как пугающий феномен. Так не бывает, так не должно быть!

Сибирский бежал из отчего дома почти две декады назад. Этого срока достаточно, чтобы самый роскошный дворец пришел в запустение: чтобы прогнили его дубовые полы, потрескались стекла, а ржавчина разъела металл ворот и сердцевины замков. 7305 дней способны что угодно превратить в развалину – и человека, и его обитель. Но каким-то чудом это правило не сработало в комнате Гоши. Здесь все осталось так же, как и в далеком 2003-м. Никаких перемен с того самого дня, когда будущий писатель спешно покинул отчий дом, убежал босиком без оглядки.

С чего же все началось? Не сказать при всем желании. Зато Сибирский отчетливо помнил, как не смог вынести очередную пощечину, вернее, не оставил ее без ответа. Следующая вспышка – отец размазывает кровь по перекошенному лицу и пятится в свою комнату, будто скрываясь от опасного зверя. А против зверя есть лишь один прием, одно оружие – охотничья двустволка, пылящаяся в продолговатом сейфе. Гоша знал: если не уйдет прямо сейчас, через минуту его мозги разлетятся по потолку. Папа выстрелит не задумываясь, претворит в жизнь излюбленное «Я тебя породил, я тебя и убью».

Все, что удалось тогда схватить, – джинсовая куртка из прихожей. На удачу, в ней оказались кошелек и мобильный телефон с наполовину севшей батареей. Счет шел на секунды. Услышав выстрел где-то позади, мальчишка понял, что не ошибся: отцу окончательно снесло крышу! Это предел. Финиш. Обратно – никак! От напряжения меж лопаток пронзило болью, но Гоша все же выскочил за порог. Часто дыша, он вылетел из подъезда прямиком в новую жизнь…

Удивительно, но карусель испытаний, которая закрутилась после, не стала для Гоши мучением. Конечно, было непросто, но в сравнении с домашним концлагерем даже ночевки в промозглых сторожках и на продуктовых складах с крысами казались терпимыми. Парень ни о чем не жалел. А если и жалел, то лишь о том, что не удалось забрать иные нехитрые пожитки.

Теперь же вот оно, все перед глазами, только руку протяни! В розетке по-прежнему торчит зарядка. На рабочем столе тускло горит лампа. Диванное покрывало слегка помялось от короткого обеденного сна. Фотографии в рамках, книги с закладками, коллекция кактусов на подоконнике, плакаты Rammstein на двери!

Быт десятиклассника сохранился в первозданном виде. Это пугало и в то же время трогало до слез. Усевшись в скрипучее кресло, Сибирский закрыл рот ладонью, хоть и не собирался кричать. Он запросто поверил бы во что угодно, но только не в то, что отец сберег в его комнате все как есть.

Новая волна болезни настигла внезапно. Писателю мерещилось, что его огрели дубиной по затылку. Как минимум голова разболелась соразмерно. Опустившись на колени, Гоша дернул тканевую петлю, что пряталась в складке дивана, разложив его полностью. Новым движением он уронил тело на мягкую поверхность и с облегчением выдохнул. Рифленая подушка влезла под голову, мужчина укрылся пледом и блаженно опустил веки. Напряжение в черепной коробке спало. Не исчезло полностью, но сделалось меньше. Гоше даже почудилось, что он вот-вот уснет.

– Паскуда ты мелкая! Иди сюда немедленно! – приглушенный крик отца раздался где-то за пределами комнаты.

Похолодев от ужаса, писатель замер и прислушался. Должно быть, это первые ласточки надвигающегося кошмара, неприятное воспоминание, что эхом донеслось из прошлого. Частый топот маленьких ножек и хлопок двери обнулили спасительную уверенность. Сибирский слышал, как в его сторону движется нечто. Всхлипы, зарождающийся плач и сбивчивое дыхание. Неизвестный схватил край одеяла и в следующую секунду накрылся им с головой, крепко прижавшись к напряженной спине Сибирского.

«Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя и на земле, как на небе…» – тревожный шепот прорывался сквозь ткань, доносился отчетливо, без искажений.

Гоша знал эти слова наизусть. То была его молитва. Фразы, что он исступленно повторял в моменты отчаяния или наивысшей опасности. Все еще не смея обернуться, Сибирский пытался разгадать природу жуткого видения. Реалистичный сон? Лихорадка? Или дебют шизофрении, спровоцированный детскими травмами? Грохот двери, открывшейся пинком, избавил от лишних дум.

– Тварь проклятая! – ревел отец. – Я деньги, по-твоему, печатаю?!

Первый взмах ремня рассек воздух с характерным свистом. Существо, таившееся за спиной, взвизгнуло, но не дернулось. Еще удар, еще. Малыш, которым Георгий был когда-то, мужественно принимал побои, стараясь уменьшиться в размерах. Сибирский помнил тот вечер и новости о разбитом в школе окне. Глаза горели от накативших слез и возмущения. Мужчина набрался сил и резко обернулся, но комната оказалась пуста. Нервно отбросив одеяло, Гоша убедился в том, что вся сцена – мираж, жестокая, непомерно реалистичная иллюзия.

– Так! Хватит с меня! – просипел Сибирский и немалым усилием поднялся с кровати.

Проклятая обитель отозвалась немедленно – за дверью что-то громко бахнуло. Дальше – хрип и утробный вой. Мокрой от ужаса ладонью Гоша коснулся ручки и выглянул в коридор. Прямо у порога лежал табурет, а в воздухе, дергаясь в конвульсиях, как червь, нанизанный на крючок, болтался мужчина. В полумраке не удалось различить черты его лица, но Сибирский не сомневался: это ОН!

– Нет, господи, нет! – Подперев собой хлипкую преграду, писатель отчаянно замотал головой, будто пытаясь вытряхнуть из нее увиденное.

«Будем сидеть тихо, он нас не найдет…» – детский шепот разлетелся по комнате, и дверь старинного платяного шкафа скрипнула. Шумно сглотнув, Гоша сделал шаг в направлении гардероба. За лакированными створками кто-то страшно суетился. Сбивчивые голоса, хныканье, стуки. Сибирский знал, кто притаился в шифоньере. Помнил, кого достанут оттуда за волосы буквально через минуту и отходят ремнем изо всех сил. В тот вечер ему было совсем не страшно. Все, чего хотелось, – защитить сестру от отцовского гнева, спрятать ее там, где и сам сберегался не раз.

Сотрясаясь всем телом, писатель потянул на себя медную ручку, но тут же отпрянул, заметив две пары испуганных глаз. Дверца захлопнулась сама собой. Шум прекратился. Гарнитур вновь сделался мертвым, как и две минуты назад.

– Да как же это? – выдохнул Гоша и, не сумев сохранить равновесие, рухнул обратно на скрипучую тахту.

Комната плыла и кружилась. С грохотом падала мебель, а люстра, в которой горела лишь одна лампочка, качалась из стороны в сторону, роняя мутные кристаллы. В ноздри ударил смрад бараньего жира (им Сибирские растирали грудь, когда появлялся кашель), позже он разбавился сладостью жженных спичек (вечный спутник медицинских банок, что грызли спину, когда Гоша заболевал всерьез).

– Успей Садако сложить тысячу бумажных журавликов, ее мечта играть с другими детьми исполнилась бы незамедлительно… – словно в бреду протянул Сибирский. – А если я нарисую тысячу журавликов, пожелаю, чтобы папа бросил пить? – Тонкие пальцы приподняли грубое полотно ковра.

Там, на засаленной стене, словно за кулисами, таились десятки длинношеих птиц, готовых выпорхнуть на свободу несметной стаей и унести просьбу мальчишки наверх, под самые облака, к тому, кто сумеет ее исполнить.

– Один… два… три… – шептал писатель, слабо касаясь истертых журавлей, поселившихся на обоях. – Сколько же вас тут? Ох и влетит мне, если батя это увидит. Четыре… пять… шесть…

Протяжный скрип ненадолго прервал счет, но Гоша даже не повернул голову в сторону двери. Указательным пальцем он небрежно водил по холсту своего давно забытого детства, надеясь произнести заветное число. Но мысли путались, а веки тяжелели. С каждым мигом становилось все труднее оставаться в сознании. С каждым вдохом Сибирский все меньше понимал, где он и что с ним происходит.

– Ну вот и вернулся… – Знакомый прокуренный бас вынудил приоткрыть глаза. – А соседи твердили, что забыл ты меня, непутевого.

– Забыл бы на веки вечные, представься такая возможность, – едва различимо усмехнулся Сибирский. – Но кровь – не вода. А я, к несчастью, плоть от плоти твоей.

– Забудем обиды, дорогой. Я при жизни сам не свой был, но это в прошлом. Давай там же оставим и всю нашу боль… Идем, я знаю, где будет легко и хорошо.

Тяжелая рука осторожно приземлилась поверх Гошиной ладони. Писатель окончательно проснулся. Перед ним сидел отец. Но вовсе не тот мужчина, которого знал весь двор, не тот человек, что оставил болезненный отпечаток в памяти Сибирского. Его молодая и благовидная копия грустно улыбалась, щуря кристально чистые глаза.

– Идем, у меня совсем немного времени, а я так хочу все исправить…

– Но тебя ведь больше нет, ты умер! – возразил Гоша, размыкая касание. – А я живой… Нам не по пути, пап.

– Как знаешь, родной, – кивнул отец и непроизвольно потупил взор.

Из нагрудного кармана его рубашки показалась тонкая струйка дыма. Точно такие же просочились сквозь губы, еще несколько вырвались из неподвижных ноздрей. Горькая отрава таяла в воздухе, вынуждая глаза слезиться. Образ родителя подернулся мутной пленкой. «Прости меня, если сможешь…» – просипел мужчина и тут же вспыхнул, будто пропитанный смолой факел.

Писатель молча наблюдал, как усопший поднялся. Объятый пламенем, тот двинулся к выходу, каждым шагом распространяя огонь. Рухлядь вокруг бралась моментально. Тут и там вспыхивали зарева, клубился иссиня-черный дым. Сибирский, словно в бане, закрыл лицо от неприятного жара и задышал ртом.

«Должно быть, это температура… – Гоша скривился от запаха паленых волос. – Все будет хорошо. Мне просто нужно немного поспать».

Тяжелые резиновые сапоги рассекали грязную воду. Переместившись в последнюю комнату, мужчина в спецодежде пнул обугленный стул и, подобравшись к балкону, крикнул, невзирая на ранний час:

– Все, пацаны, потушили! Сворачиваемся!

– Жертвы есть? – донеслось с улицы.

– Не, никого! Пусто, слава богу!

– Спускайся тогда!

Откашляв гарь, повисшую в воздухе, пожарный двинулся к выходу. Переступив порог, коренастый брюнет сбежал по лестнице и, натянув вязаную шапку вместо каски, толкнул подъездную дверь. Его коллеги устало курили рядом с неизвестным стариком, печально глядевшим в разбитые почерневшие окна пятого этажа.

– Вы сосед? – задал вопрос огнеборец, приняв папиросу из рук товарища.

– Нет. Но дружил с покойным хозяином. Выпивали там раньше большой компанией. – Дед шмыгнул носом и сощурился.

– Ну все, теперь лавочка закрыта! – гоготнул один из эмчеэсников, набирая сообщение в мобильном. – Единственное, родственников жаль. Что им теперь делать с таким наследством?

– А некому наследовать. Не осталось никого.

– Что, совсем?

– Совсем. Жена и дочь Петровича сбежали в конце девяностых, с тех пор о них ни слуху ни духу. А сын… – Мужчина перевел бесцветные глаза на курящих. – Его Гена застрелил двадцать лет назад. Тюрьма, считай, продлила ему жизнь маленько, а как вышел – на глазах спился. Видно, так и не сумел простить себя за Гошку…