Ночница. Коллекция ужасов

Всеголод

Я никогда не верил в Бога, нет. Возможно, потому, что детство мое пришлось на период безнадежно мрачный. Ужасы «лихих», как теперь принято говорить, девяностых мешали поверить в абсолют добра и справедливости, что обитает где-то там, в границах тропосферы, и по-отечески нежно глядит на нас сверху вниз. Ветераны, торгующие медалями у входа в метро, стаи тощих собак и ботинки, что вот уже два сезона как малы. Нет-нет-нет, в том пыльном, пропахшем луком и карбидом времени святости было ни на грамм! Особенно во всем, что касалось еды…

Не могу сказать, что мы голодали буквально, – обмороков на моей памяти не случалось. Но отчетливо помню, с какой жадностью смотрел на сладкое, выпечку, сосиски и лимонад. Блуждая с матерью в лабиринтах магазина просрочки, я мечтал скупить буквально все. Ну и пусть конфеты в коробке покрылись налетом – эка невидаль! Таким лишь балованного европейца пугать, а русский человек на сроки годности не смотрит и благодаря этому берет шоколадную пасту Alisa со скидкой 70 %.

Впервые осознать, что нужда девяностых – это не шутка, пришлось еще ребенком. Если ничего не путаю, я тогда пошел во второй класс, а экономика в стране пошла под откос. Слово «дефолт» не откликалось в моей голове чем-то страшным, отнюдь! Я даже находил его красивым, повторял громогласно, пародируя Екатерину Андрееву. В один из дней даже пришел к матери с вопросом: «А что это, собственно, такое – дефолт?» Она безрадостно вздохнула и указала на сгорбленный полупустой мешок муки в коридоре.

В тот вечер мама пекла хлеб. Я радовался. Она плакала. По очереди мы протыкали буханку спичкой, чтобы понять степень готовности теста. Восьмилетнему мне и в голову не приходило, что все это – последняя ступень отчаяния, сойдя с которой падаешь в бездну под названием «нищета». Помню, как на следующее утро спросил маму, когда мы снова приготовим хлеб. Без тени улыбки она ответила: «Надеюсь, никогда». Я смиренно промолчал и решил впредь не докучать глупыми вопросами.

Лишь годы спустя я осознал подвиг матери и оценил уровень тревоги, с которым вынужденно существовали тогдашние взрослые. Не иметь возможности купить «Пшеничный» – показатель финансовых возможностей, вернее, их отсутствия. Но так жили все, а значит, и стесняться было нечего. Мы ели маргарин Rama, закатывая глаза от удовольствия. Из одного кубика Gallina Blanca готовили кастрюлю супа на всю семью. Водой из-под крана разбавляли химическую пыль под названием Yupi и были при этом абсолютно счастливы. Никто не думал о консервантах, стабилизаторах и прочих глутаматах натрия. Просто ели, что бог пошлет. Тот самый Бог, в существование которого я отказывался верить.

Но кто в таком случае помог мне совершить открытие в помощь миллионам людей? Не раньше и не позже, ровно за год до начала «голодопокалипсиса» я вывел формулу идеальной подкормки, разгоняющей процессы метаболизма у растений. На первых порах это дало +12 % к высоте колосьев у подопытной пшеницы. Тогда я понял, что вплотную подошел к тому, что обыватель назовет «прорывом».

Обезумевшим алхимиком я денно и нощно корпел над волшебным рецептом. Идеальные пропорции меди, кобальта, железа и никеля должны были превратиться в питательную суспензию, что повысит скорость роста зерновых культур. В теории это означало невиданное: вместо одного урожая собрать за лето целых два, а то и три! С такими объемами производства легко снизить стоимость зерна и доверху забить им хранилища.

Помимо всего прочего, уже тогда я понимал, что могу влиять на размеры колоса, растущего в лучах моей УФ-лампы. Коллеги-аспиранты не скупились на шутки, говорили, что в Чернобыле этот вопрос решили без всяких удобрений, но я лишь отмахивался: «Поживем – увидим!» Дело оставалось за малым: найти инвестора, что поверит в мое изобретение, состоятельного визионера или, на худой конец, богача-авантюриста.

Забавно, но все случилось даже раньше, чем я загадывал. В один прекрасный день на меня вышли серьезные люди, представители научно-технического центра «Патрон». Сначала я решил, что это розыгрыш, и бросил трубку, но звонок повторился. Мне предложили встретиться, а я, растерявшись, тотчас согласился. Когда же в виртуальный почтовый ящик упали билеты на «Сапсан», стало понятно: шутки кончились, а деваться уже некуда, да и незачем. Выпив двойную дозу противотревожного, я отправился в Питер. Как оказалось, навстречу судьбе.

Переговоры оказались недолгими. Меня, вчерашнего студента-мечтателя, взяли под крыло. Личная лаборатория, неограниченный бюджет и полная свобода действий – я впервые почувствовал себя взаправдашним ученым, каких раньше видел лишь в кино. Серия попыток выяснить, кто рекомендовал меня «Патрону», не увенчались успехом. Куратор Тихон лишь премило улыбался и повторял: «Мы беспрестанно ищем таланты. Считай, что тебе повезло».

Пространный ответ не удовлетворял любопытства, но этого хватало, чтобы трудиться дальше. Казалось бы, спешить некуда – экспериментируй да набивай руку, но скоро довелось понять: мои наработки – не очередная перспективная теория, а один из немногих реальных способов противостоять беде. Все это время шла подготовка, превентивный поиск решения будущей проблемы (гуманитарной катастрофы, если быть точным). То, с чем мы столкнулись восемь месяцев спустя, мистически напоминало последствия 1816-го – того самого года, когда не пришло лето.

Можно долго спорить о причинах нагрянувшего кризиса, но какой в этом смысл, если по Земле шагает голодный мор, а правительства крупнейших стран беспомощно разводят руками? В неком изощренном смысле теперь это кажется забавным. Столкнуться с недостатком продовольствия в XXI веке… Перед глазами тут же всплывают картинки бульдозеров, что давят испанские помидоры и дорогущие сыры из Франции. Хотя, черт с ними, с бульдозерами! Не счесть, сколько раз я лично оставлял блюдо нетронутым, согласившись на полную тарелку из вежливости где-нибудь в гостях. В этом смысле каждому есть в чем покаяться.

Возможность питаться регулярно стала нормой. Мы перестали бояться голода и даже научились над ним шутить! Подумать только, у сыновей блокадников в лексиконе то и дело проскальзывали фразочки вроде «бухенвальдский крепыш» и «голодающий с Поволжья»! Но куда подевались все юмористы, когда полки в магазинах опустели? Как верно подметила Регина Спектор: «No one laughs at God in a hospital. No one laughs at God in a war. No one’s laughing at God when they’re starving or freezing or so very poor». Всем внезапно стало не до смеха. Жуткое осознание того, что голод вернулся, накрыло континенты. В день, когда слухи подтвердили на официальном уровне, я с ужасом вспомнил детство, а еще – вновь задумался о Боге. Если его действительно нет, кто побудил желание бороться с угрозой, о которой я еще не знал?

– Всеволод, нужно ускориться! У нас почти не осталось времени, – однажды произнес мой патроновский куратор.

– Вы были в курсе, так? Вот почему заинтересовались мной! Но почему сразу не выложили карты на стол? – вслух возмущался я.

– Иначе ты бы не сумел расслабиться и творить. Ни к чему было сознательно крепить дамоклов меч над твоей светлой головой.

«И вправду, – подумал я тогда. – Играючи можно справиться с чем угодно. Даже с наступившим концом света».

– На каком этапе проект? Мы готовы к внедрению технологии?

– Нет, пазл еще не собран. Слишком много неизвестных в уравнении, нельзя так рисковать! Даст бог, к зиме разберусь окончательно. – Я держал оборону, хоть и понимал: на все про все у нас, дай бог, месяц…

Тихон не возразил, лишь кивнул понимающе и прошептал:

– Тогда, господин Осокин, вернемся к разговору о телохранителе.

– Вот еще! – усмехнулся я. – Не нужна мне охрана! Кого, черт возьми, я должен бояться?

Очаровательная наивность. Обескураживающая простота. Теперь же, сидя запертым в тесном подвале без окон и туалета, я кажусь себе выдающимся глупцом! И на кой было упираться? Окажись я капельку дальновиднее – не пришлось бы плакаться дневнику и сходить с ума потихоньку…

Тяжелая железная дверь зарычала и распахнулась. В бункер, где насильно держали Севу, вошел коренастый черноглазый мужчина. Молча подтащив стул, он уселся напротив пленника и украдкой взглянул на его записи.

– Ну что, надеюсь, там формула с расшифровкой, как мы просили? – бодро начал похититель.

– Мой ответ – по-прежнему «нет». Всего лишь краткое изложение моей истории, ничего больше. Писал от скуки, а над вашей просьбой даже не задумался, – издевательски пожал плечами Осокин.

– Знаешь, с тобой тут цацкаются лишь из уважения. Но я и мои коллеги умеем по-другому. Поверь, новый стиль общения тебе не понравится. – Здоровяк демонстративно хрустнул пальцами.

– Послушайте, мы же не в фильме «Заложница»! Что, к слову, жаль – замечательное кино! Лиам Нисон просто красавчик, вам так не кажется?

– Хватит зубы заговаривать, кретин! – Незнакомец шарахнул кулаком по столу. – Лучше напиши чертову формулу, и, даю слово, тебя не обидят! Пересидишь смуту, а после – уйдешь. А заартачишься – уф, туго тебе придется!

– Можете сломать мне каждый палец по очереди, но формулы не дождетесь, это моя принципиальная позиция. Слишком много работы проделано, слишком грандиозным вышел результат. Жизнь одного человека – ничто в сравнении с данным открытием, и плевать, если эта жизнь – моя… – Сева скучающе опустил подбородок на подставку из рук.

– Но почему? Откуда эта принципиальность? Если дело в деньгах, только скажи, мы утроим любой из твоих гонораров.

– Через пару месяцев банкнотами только подтереться останется. Хотя… давайте я еще подумаю? Желательно в тишине и одиночестве. – Узник демонстративно уронил голову на стол.

– Как скажешь, – холодно бросил тюремщик, поднявшись.

– Кстати, ужин сегодня будет? Завтрак с обедом мы как-то пропустили…

– Ты же подумать хотел? Так думай! На голодный желудок это всегда проще, – злорадно бросил мужчина и рывком закрыл за собой дверь.

В очередной раз Сева погрузился в безмолвие. Вернее, в какофонию из тревожных мыслей, рассуждений и споров с самим собой. Внешне невозмутимый парень внутри гудел от напряжения. Отчасти потому, что знал: скоро терпение людей, взявших его в плен, иссякнет, они пустятся во все тяжкие. Хватит ли Севе мужества противостоять им? Должен ли он вообще идти на такие жертвы? У шахматной партии, в которую вовлекли ученого, не осталось выигрышных ходов. Это и был тот самый цугцванг, в котором чем дальше – тем сложнее.

Урчание пустого желудка напомнило о том, что финальный выбор может оказаться на редкость сложным. Ведь как ни крути, даже самый упрямый на свете человек – раб своего тела, а значит, всегда подчиняется его приказам. Или умирает.

Как долго может обходиться без еды отдельно взятый человек? А миллионы людей? Рассуждать об этом – все равно что воображать марафон. Раньше или позже, на последнем дыхании или относительно бодрым, с улыбкой облегчения или гримасой страдания, каждый придет к финишу (если, конечно, не сойдет с дистанции досрочно). Это гонка, в которой нет победителей, а те, кому удастся протянуть подольше, лишь приумножат мучения. Будут умирать как все, просто чуть медленнее.

Лежа на узкой кушетке и глядя в потолок, Сева думал лишь об одном: ему не хватило дня, жалких двадцати четырех часов, чтобы сдать проект и, возможно, тем самым остановить катастрофу. Нелепое и досадное обстоятельство. А может, провидение? Что, если Осокин, сам того не ведая, ступил на запретную территорию и вмешался в промысел Божий? Вдруг все это изначально было задумано Всевышним, а любые попытки сопротивляться противоречат его воле?

«Забавно, как часто ты стал думать о Создателе, господин ученый», – усмехнулся Сева, коснувшись места на груди, где однажды болтался крестик. Та самая запись в дневнике, заметка про неверие в Бога – разумеется, ложь. Вернее, самообман. Еще точнее – попытка оправдать собственный выбор. Ведь далеко не всегда Осокин рассуждал с позиции атеиста-циника. Было время, когда он повторял: «Бог есть любовь, он же – весь мир».

Мальчишка верил истово. Молился выходя из дома, перед едой и до того, как уснуть. Он обращался к Господу в любой беде, в миг, когда требовалась защита, помощь или хотя бы смирение. Серьезность, с которой Осокин изучал Священное Писание, умиляла. В шутку ему даже прочили большой церковный чин, а потом случилось оно. Потрясение, что взорвало убеждения, как камень, брошенный в вазу из хрусталя. Юнец так и не смог простить Творцу равнодушия. Как следствие – ударился в науку, отыскав идеалы и ценности на замену.

Переписать картину мира оказалось несложно. Широкими мазками Сева закрасил все, перед чем благоговел однажды. И случилось это так давно, что из памяти напрочь стерлась эпоха праведности. А может, его лишь ненадолго укрыло пеплом, что бесследно сошел сейчас, в разгар великой бури? Новая краска потрескалась и облупилась. Парень отчетливо видел библейские сюжеты в происходящем. Он бесконечно думал о высшем смысле происходящего и способности Бога все наладить. Подобным образом, вероятно, мыслит каждый, кого поглотило несчастье. Осокин – в том числе.

Железная дверь застонала вновь. Похититель вернулся с полной тарелкой спагетти болоньезе. Исходящее паром блюдо приземлилось на хромой столик. От первых же ароматов рот Севы заполнило слюной, а живот мучительно свело.

– Привет, – выдохнул мужчина. – Надеюсь, трех дней было достаточно? Готов передать формулу, а после – отужинать как следует?

– Нет, – сухо бросил Осокин. – Считайте, что я на безуглеводной диете.

– Остряк! – хмыкнул преступник. – Но это ненадолго. Еще пара дней, и котелок у тебя варить перестанет. Тогда запоешь как миленький…

– Как тебя зовут?

– Что?

– Ты ведь расслышал мой вопрос, – закатил глаза Осокин. – Раз уж периодически заглядываешь в гости, представься.

– Не положено, – буркнул надзиратель.

– Кем не положено? На кого ты работаешь? Могу я с ними поговорить?

– Наглости тебе не занимать. Ну что же, если это принципиально, зови меня Казимиром.

– Ничего глупее не придумал? – Сева карикатурно сморщился.

– Думаешь, задайся я целью обмануть, выбрал бы такое дурацкое имя? Нет, представился бы Лёшей или, к примеру, Сашей. Но так уж вышло, что отец у меня большой поклонник Малевича.

– Любопытно… – Пленник через силу поднялся с кровати. – Что же, Казимир, расскажешь, зачем вам мои исследования?

– Чтобы их уничтожить, конечно. Ну, или найти антидот к этой отраве. – Зацепив макароны вилкой, Казимир дернул бровью.

– Благодарю за откровенность, но вы, право, что-то напутали. Яды убивают людей, а моя суспензия, наоборот, поможет им выжить.

– Ошибки нет, – покачал головой мужчина. – Как минимум, с нашей стороны. Ты взаправду создал токсин, способный погубить целую планету.

– О чем речь?

– В начале прошлого века на земле проживал один миллиард человек. На данный момент – свыше восьми. Как по-твоему, на сколько лет нам хватит ресурсов? Хотя нет, давай иначе: как быстро кончится кислород в лифте, что битком набит всяким отребьем?

– Вы ведь о людях говорите… – Сева наблюдал, с каким аппетитом ест его оппонент.

– Человек человеку рознь, – нагло улыбнулся Казимир. – И давай не будем лукавить, без одних этот мир обойдется, а без других только лучше станет.

– Звучит как неприкрытый фашизм.

– Бог с тобой! – рассмеялся мужчина. – Наций мы не выделяем, а вот отдельных людей – разумеется! И цвет кожи тут ни при чем. Единственный критерий – полезность. В конечном итоге ты либо двигатель прогресса, либо его кандалы.

– И вновь все упирается в деньги?

– Мимо. Деньги ничего не значат. Ты и сам это верно подметил. Мы всего лишь строим идеальное общество. Впрочем, идеал – это что-то недостижимое, а у нас есть верный план, реализация которого – вопрос времени.

– Мы… нас… с кем я вообще имею дело?! – постепенно заводился Сева.

– Неважно. Единственное, что действительно имеет значение, – твое будущее. Давай, хватай ручку, пиши чертову формулу. И поторопись, а то ничего не останется. – Очередной клубок спагетти, закрученных на вилке, отправился в рот Казимиру.

– Почему бы вам просто не убить меня?

– Это просьба? – неразборчиво бормотал Казимир.

– Нет, просто рассуждаю вслух.

– Во-первых, ты мог передать свои наработки коллегам, чего, согласно наблюдениям, не случилось, но кто знает? Во-вторых, мы все еще надеемся заманить тебя в наши немногочисленные, но весьма эффективные ряды. Босс точно обрадуется, он твой преданный фанат.

– Все окончательно спуталось! Я вам нужен как ученый?

– Разумеется. Будешь трудиться во благо хороших, состоятельных людей. Они в долгу, уж поверь, не останутся!

– И все-таки нет, – превозмогая слабость, произнес Осокин.

– Ладно. – Казимир развел руками. – Тогда до встречи!

– А поесть оставите?

– Конечно! – кивнул мужчина. – Вот, держи!

Нарочно уронив тарелку, похититель раздавил ее подошвой ботинка, а следом украсил окурками из жестяной банки. С болью созерцая глумление над едой, Осокин злился, но понимал, что все это – последствия его выбора. Того самого выбора, что он делает каждую минуту и что с каждым разом дается ему все сложнее.

Мировой кинематограф убедил нас в следующем: апокалипсис – штука мгновенная, он приходит нежданно-негаданно, посреди ясного дня, когда ровным счетом никто его не ожидает. Он словно вспышка, после которой толпу накрывает паника. Люди бегут, сбивая друг друга с ног, кричат и толкаются, каждый пытается спастись, но большая часть умирает мгновенно. Избранным счастливчикам удается найти укрытие, в котором они до конца дней своих выживают в нечеловеческих условиях.

В реальности все, конечно, иначе. Судный День наступает неспешно. Все не так драматично, но по-настоящему неотвратимо. Мировой продовольственный кризис не спровоцировал драк в супермаркетах. Никто не бился за последнюю буханку хлеба. Более того, полки магазинов не опустели. Вот только цены унеслись куда-то в стратосферу, мгновенно лишив среднестатистического покупателя его способности платить. Кризис развивался этапами. День за днем. Неделя за неделей. Месяц за месяцем. В нем не было той пугающей динамики, что заставит толпу слететь с катушек. Но даже слепец понимал траекторию полета… оно же – падение.

В поисках выхода миллионы россиян решили попытать удачу в сельской местности. Там, где их соотечественники по-прежнему вели хозяйство, подолгу не выбираясь в город. Многим это казалось решением. Плохеньким, угнетающим, но все же решением. До тех самых пор, пока не выяснилось, что в отдельные регионы нашей необъятной родины смерть наведалась задолго до… Покосившиеся избы, заброшенные угодья и кучки спившихся маргиналов, последнее умение которых – отличать этанол от метанола, и то далеко не всегда.

Из времен года осталось лишь отчаяние, и было оно покорно-молчаливым. Будто все давно смирились с тем, что в истории человечества пришло время ставить точку. В тех самых экшен-фильмах, что взрастили поколения, спасением становился герой. Он самоотверженно летел навстречу метеориту, опускался на дно морское и даже прогрызал себе путь к центру Земли, чтобы расшевелить уснувшее ядро. Как бы иронично это ни звучало, у стремительно теряющих в весе людей тоже был свой герой, но сил на подвиг ему уже не хватало.

– А у пальцев вкус пальцев, ничего особенного! – Сева процитировал героя одного из любимых рассказов, медленно проводя ладонью перед лицом.

Голод, им овладевший, даже близко не был схож с тем, что толкнул Ричарда Пайна на поедание частей собственного тела, но история не просто так напомнила о себе. Осокин знал, что с каждым часом ему будет все сложнее противостоять искушению. А это значит лишь одно: люди, взявшие его в плен, одержат победу, он собственноручно передаст им наработки, сделает это за горбушку ненавистного черного хлеба или ложку кислых щей.

Резь в животе внезапно усилилась. Одной лишь мысли о еде (даже самой нелюбимой) хватило, чтобы организм взбунтовался. Корчась от боли, Сева осторожно скинул себя на пол и, превозмогая усталость, пополз. Он замер перед горкой холодных макарон вперемешку с окурками и битым стеклом и плотно сомкнул губы, сдерживая рвотный позыв. Окажись в желудке хоть что-то, его бы тотчас вывернуло, но за последние четыре дня там не было даже чая. Ученый добровольно отказался от лучших блюд. Включая то, что прямо сейчас отдавало табаком и, судя по хаотичному движению, служило пропитанием для целой колонии тараканов.

Резко выдохнув, Сева упал на спину и откатился как можно дальше. Спазм в районе солнечного сплетения казался невыносимым – так о себе напоминал некогда залеченный гастрит. Сложившись пополам, Осокин думал о том, что готов сдаться в любую секунду.

– Нужен план, мне просто нужен план… – шипел парень, карабкаясь обратно на кушетку.

Сева слушал тишину. Обессиленный и заторможенный, он пытался уловить хоть что-то. Скрип половиц, стук каблуков, а может, чей-то мимолетный вздох. Что угодно, лишь бы поверить: он здесь не один, его не бросили умирать в холодном подвале, кто-то обязательно придет! Ведь не может все кончиться так глупо и бездарно? Это стало бы скучнейшим финалом истории. Сценой, досмотрев которую разочарованный зритель плюнет под ноги и покинет кинозал, не дождавшись титров.

Осокин всматривался в темноту и заранее щурился, ожидая вспышки света в дверном проеме. Но никто не шел. Безмолвие казалось оглушительным. Ученый стонал, зажимая уши ладонями. Каждый вдох давался с трудом и казался последним. Должно быть, похитители отчаялись и решили заморить Севу голодом, раз сломить не удалось. «Что же, умно. На их месте и я бы так поступил», – рассудил парень, то ли засыпая, то ли теряя сознание от истощения.

Высокий нестерпимый писк заполнил пространство. Нечто похожее Севе доводилось слышать в детстве, когда субботними вечерами ему разрешали допоздна смотреть телевизор. Засыпая под монотонный бубнеж, мальчишка чувствовал себя абсолютно счастливым и взрослым. Конец вещания обрывал эту иллюзию. Неприятный звук и ряд цветных полосок на экране вынуждали очнуться, щелкнуть пультом, а потом еще долго ворочаться, тревожно вслушиваясь в мертвую тишину ночи.

Едва Осокин задумался о природе этого шума, новая картинка проявилась в сознании. На этот раз – кардиомонитор, все линии на котором выпрямились, констатируя смерть пациента. Неужели всё? Тело парня сдалось, а мозг отключился, издав последний вопль? Подобная мысль не испугала. Напротив, смиренное спокойствие подавило остатки тревоги. Но вещание запустилось вновь…

Сева обнаружил себя посреди бездыханной пустоши. Ни единой живой души, только высохший саксаул, изогнувшийся, словно в агонии, и редкие булыжники, разбросанные по желтому холсту регистана. Осокин взглянул на свои ладони: израненные и чумазые, будто не человеческие вовсе, они сотрясались в бессилии. Коснувшись лица, новоявленный отшельник представил, как выглядит: ходячий мертвец с тонкой, полупрозрачной кожей, что неплотно обтягивает череп, живой труп, лишь чудом передвигающийся на своих двоих.

– Если ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами… – Змеиное шипение раздалось откуда-то слева.

Осокин повернулся резко и уперся взглядом в нечто. Каноничный дьявол с завитками козлиных рогов укрывался от солнца в размахе перепончатых крыльев. Злорадно улыбаясь, он ждал ответа.

– Написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих! – отчеканил парень чьим-то чужим незнакомым голосом.

Обернувшись юношей с тонкими чертами лица и копной жестких, как лошадиная грива, волос, демон зашептал:

– Ну зачем? Зачем сопротивляешься? Я бы мог дать тебе все, что пожелаешь, только взгляни! – Одним жестом Лукавый начертал в воздухе правдоподобный мираж.

– Отойди от меня, сатана! Ибо написано…

– Хватит! – гаркнул нечистый. – Я протягиваю тебе руку, предлагаю помощь! А что предложил он?! – Пламенеющие очи устремились в небо. – Где был твой хваленый Бог в самый трудный час? Или ты забыл, как, стоя на коленях перед иконостасом, взывал к его милости?!

– Замолчи! – в ужасе отшатнулся Сева.

– А если и забыл, позволь напомнить! – Древний змий в человеческом облике схватил Осокина за грудки и закружил в пыльном вихре.

Жмурясь от песка, ударяющего в лицо, парень закрылся руками, но в тот же миг понял, что его больше не держат. Неспешно размежив веки, несчастный обнаружил себя в знакомых интерьерах. То была его комната. Спальня, в которой по просьбе Севы отец повесил многоярусный стеллажик, полностью вмещавший коллекцию икон. Большинство из них были подарками, но отдельные мальчишка выбирал сам, без посторонней помощи откладывал деньги на их покупку. Великомученик Пантелеймон, Святитель Николай Чудотворец, Блаженная Ксения Петербургская – пантеон святых взирал свысока, по-прежнему внушая необъяснимый трепет.

– Помнишь тот вечер? – Великий искуситель шептал прямо в ухо. – Тот роковой звонок, после которого ваша с матерью жизнь изменилась навечно?

– Папа… – невольно произнес Осокин.

– Он самый! Ненастная осенняя ночь, когда вновь пришлось идти таксовать, чтобы заработать на кусок хлеба. Сколько он не спал к тому моменту? Двое суток? Может, трое? А впрочем, какая разница. Его развалюха так бодро вылетела на встречку, что он даже не проснулся… Груду костей повезли в реанимацию часом позже. Врачи говорили, что шансов ноль, но ты решил иначе. Примчался сюда, рухнул на пол и молился в истерике! Просил у Бога лишь одного… Такую мелочь, в сущности!

– Умоляю, прекрати! – задыхался Осокин.

– И каков итог? Господь не услышал тебя, а если и услышал – равнодушно усмехнулся в ответ на стенания.

– Чего ты хочешь?

– Покорись мне… Как и в то злосчастное утро, когда не стало отца, оскверни имя Господа, поцелуй мою руку и поклянись в верности! Взаимен я подарю все Царствие Земное!

Сева тяжело вздохнул и закрыл глаза. Раскаленная слеза прокатилась по его щеке. Враг рода человеческого обнял его за плечи и коснулся губами виска.

– Поздно, – с горькой ухмылкой произнес Сева.

– Что ты хочешь сказать?! – Ледяные объятия стали теснее.

– Вся эта слабость – в прошлом. Убитого горем мальчишки больше нет. Перед тобой взрослый мужчина, способный менять реальность. Ты пришел, потому что нуждаешься во мне. Вот только я в тебе – нет.

– Неужели ты забыл, как…

– Отойди от меня, сатана! – неожиданно взорвался Осокин. – Ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи!

Великий Дракон зарычал в исступлении и пронзил когтистой лапой живот непокорного упрямца. Хватая воздух ртом, Сева ощутил предсмертные судороги… В тот же момент он очнулся от собственного крика. Первые секунды ему казалось, что антихрист продолжает терзать нутро. Но это по-прежнему был голод, его финальная стадия, за которой раздастся тот самый ровный писк прерванной жизни.

Новый голос, следом раздавшийся над ухом, сошел за галлюцинацию. Осокин не потрудился открыть глаза. Лишь вдохнул чуть больше воздуха и кашлянул вполсилы.

– Гляди-ка, держишься молодцом! – Знакомый баритон вернул пленника в чувства. – Думал, ты уже все, труп.

– Казимир, – облизывая сухие губы, просипел ученый. – Я много думал и решил: вы получите формулу. Но мне нужны гарантии безопасности. Поклянись, что со мной ничего… – Голос парня оборвался.

– Ну вот, другой разговор! Сейчас принесу ноутбук, все распишешь, а после – наешься досыта. Насчет себя не волнуйся, с нами – как за каменной стеной, это я обещаю.

Сева качнул головой в знак согласия. Его мучитель вновь покинул бункер, только в этот раз совсем ненадолго. Пару минут спустя он вернулся с серебристым ноутбуком и стаканом компота. Исхудавший узник потянул руку к напитку, но замер на полпути, ожидая подвоха.

– Пей на здоровье, мы ведь теперь заодно! Да и вообще, никто тебя не хотел мучить. Ты это, не серчай… – Казимир хлопнул мужчину по колену.

– Спасибо. – Осокин схватил сосуд и, едва не пролив содержимое на грудь, жадно впился в него губами.

– До чего же ты себя довел, приятель? Ну ладно, все самое страшное позади. Ты увидишь, чему противился, и мы вместе над этим посмеемся.

– Угу, – сдавленно простонал Сева, поднимая крышку лэптопа. – Послушай, а можно мне хоть что-то пожевать? Быть может, пюре картофельное или фрукт какой?

– Пиццу хочешь? – воспрял надзиратель.

– Нет. После длительной голодовки лучше щадить организм. Немного манной каши сейчас – предел мечтаний.

– Как скажешь, сейчас все будет. – Лицо Казимира озарила мобильная подсветка. – Только ты давай там без дураков, тебя все равно не отпустят, пока не проверят информацию.

– Не осталось сил на выдумку. Опишу формулу как есть, и делайте с ней что угодно. Мне уже все равно.

Казимир вновь отошел. Вернувшись с большим прозрачным пакетом, он деловито разобрал контейнеры, в рядок составив блюда домашней кухни. Сева несколько раз обернулся на запахи, но продолжил печатать. И лишь поставив финальную точку, он схватил одну из коробочек. Выбор пал на любимый салат «Оливье». Медленно, но с аппетитом ученый выскреб каждый грамм и, довольный, упал на подушку.

– Мне нужно отлучиться – отвезти твои записи в офис, – а после я вернусь и мы подумаем, куда тебя пристроить.

– Круто. Спасибо! – куда более живо отозвался Сева. – Но если не затруднит, купишь мне бутылочку вина сначала? Дико хочу расслабиться, немного отвлечься.

– Какие вопросы, это ждет до вечера? – изогнул бровь Казимир. – Я бы привез тебе настоящий нектар богов, десятилетней выдержки, из личной коллекции!

– Что же, если иначе – никак, дождусь… – уныло произнес Осокин. – Прости мне эту наглость, я все понимаю.

– Ах, черт с тобой, пятнадцать минут ничего не решат. Тут недалеко магазинчик, выбор скромный, но постараюсь найти что-то приличное. Красное или белое?

– Красное, пожалуйста. Полезно для кровообращения, – улыбнулся Сева. – Полусладкое, если отыщешь.

– Проще простого! – подмигнул Казимир. – Чувствую, мы подружимся.

Жизнь постепенно возвращалась в посеревшее тело ученого. Он ощущал, насколько легче ему стало двигаться. Впервые за неделю Осокин прошел от одной стены к другой, почти не шатаясь. Удивительно, как быстро организм приходит в норму, если просто давать ему минимально необходимое! Выполнив простенькую зарядку и вновь научившись дышать глубоко, Сева встретил Казимира у порога своей темницы. Тот настороженно отступил и осмотрелся.

– Извини, не думал тебя пугать. Просто кости ужасно ноют. Немного размялся, пока тебя не было.

– Все в порядке, но ты лучше присядь на кушетку, – твердо заявил похититель.

– Как скажешь. Кстати, штопор захватил?

– Такие штуки у меня всегда с собой! Вот, складной, вместо брелока для ключей. – Мужчина хвастливо потряс связкой.

– Плесни тогда полкружки, если не торопишься. Сам пока не справлюсь.

Казимир молча опустился на стул и загнал в пробку спиралеобразный штырь. Ловким движением он освободил горлышко и приготовился налить алкоголь в кружку.

– Мне совсем чуть-чуть, я водой разбавлю, – заявил Сева, вынимая из пакета бутылку.

– Минералкой? Извращение какое-то! – скривился надзиратель.

– Отчего же?! Ты бывал в Испании? Они там сангрию кувшинами пьют. А она, по сути, то же бодяжное вино! – Осокин налил в стакан газированную воду и блаженно отпил. – Потрясающе! Хочешь попробовать?

Казимир пожал плечами, но долго раздумывать не стал. Пустой сосуд придвинулся к Осокину. Тот аккуратно наполнил его до краев.

– В целом неплохо, – причмокивал бандит. – Вот только на вино это уже не похоже. Какой-то лимонад с привкусом…

– Греки так утоляли жажду. Ну и в целом боролись с пьянством, а они дураками не были.

– И то верно, – хмыкнул Казимир. – Давай тогда выпьем за тебя, за правильные и своевременные решения!

– Чудесный тост! – улыбнулся Сева. – Вздрогнем!

Легкий напиток довольно быстро кончился. Вызывая такси, бывший мучитель протянул опустевшую кружку и предложил повторить. Осокин исполнил просьбу.

– Чертовы пробки! Такси будет только через двенадцать минут – мы за это время всю бутылку уговорим.

– Тогда на вечер прихвати две, – пожал плечами Сева.

– Давай полегче, ты ведь чуть не умер, – возразил Казимир. – А у меня с утра работа… Кстати, хорошо так в голову дало, не находишь?

– Есть немного! Думал, у меня это с непривычки, я ведь почти не пью.

– Хммм… – нахмурился мужчина. – Наверное, стоило закусывать. Так, пойду-ка я подышу свежим воздухом, а то, не дай бог, еще укачает в тачке.

– Давай, конечно. – Залпом допив алкоголь, Осокин поднялся с кровати. – Помочь тебе выйти или сам справишься?

– Сам, – напрягая лицо, выдал похититель. – Довольно странно себя чувствую.

– Удивительно, из одной ведь бутылки пили! – Сева театрально развел руками.

Казимир встал, но с трудом удержался на ногах. Схватившись за стул, он глазами, полными ужаса, взглянул на Осокина.

– Что… что происходит?

– Кто знает, – зловеще улыбнулся парень. – Должно быть, вино – не твой напиток. Кстати, как переносишь анксиолитики? Меня от них порой в сон клонит, особенно если переборщить. – Ученый достал из кармана джинсов пустой блистер.

– Вот же выродок! – Преступник попытался замахнуться, но потерял равновесие и с размаху ударился головой о стену.

– Не бойся, ты не умрешь, просто выспишься как следует. Кстати, когда придешь в себя, не пей из той бутылки. – Пленник указал пальцем на полупустую минералку. – В ней я растворил шесть таблеток транквилизаторов. Благо ты не догадался осмотреть меня перед заточением.

– Па… па… подонок! – Казимир безуспешно силился встать.

– Сладких снов. – Ученый схватил ноутбук и телефон похитителя, направляясь к выходу.

Без лишней спешки поднимаясь по лестнице, Сева прислушивался к звукам. Что встретит его там, наверху? Судя по гвалту, что становился яснее с каждой ступенькой, место весьма оживленное. Подпольное казино? Притон? А может, бойцовский клуб? Не задумавшись и на секунду, Осокин повернул ручку и толкнул дверь. Десятки тревожных взглядов пронзили его в момент. Ноздри уловили резкий запах рыбной похлебки. Сева обнаружил себя за прилавком старомодной столовой, какие до сих пор встречаются в провинциальных школах и на заводах. Грузная тетка в пожелтевшем фартуке взглянула на него строго и продолжила разливать уху по мискам.

Абсолютно растерянный и смущенный вниманием, беглец нырнул в толпу, стараясь просочиться на улицу. Внезапно его предплечье сжала чья-то грубая кисть. Обернувшись, Сева увидел перед собой старуху. Несуразно маленькая, но сильная, как любой человек, пребывающий в отчаянии, она вынудила согнуться пополам и зашептала:

– Сынок, ты не знаешь, сегодня супа на всех хватит? А то я второй день тут стою. Мне не для себя, дома сын-инвалид…

Отшатнувшись, Сева помрачнел и задал встречный вопрос:

– А что это за место?

– Буфет для малоимущих, – вмешалась в разговор худосочная дама с ребенком на руках. – Один хороший мужчина, Казимир Андреев, открыл его в пользу нуждающихся. Помогает нам как может, но на всех его не хватает. Я вот уже третий заход делаю, как бы не помереть прямо тут.

Бесцеремонно прорываясь к выходу, Сева в ярости сжимал кулаки. Цинизм, с которым действовал Андреев, обескураживал. Кормить нищих одной рукой, а другой подписывать им смертный приговор… И как ему спится, ничтожеству? В какой-то момент Осокин даже захотел вернуться в подвал и наглухо его запереть, прихватив ключ. Но, как гласит бессмертный миф, рыцарь, убивший дракона, сам становится драконом. Посему ученый лишь ускорил шаг и прыгнул в заказанное не ему такси.

– Едем по новому адресу, шеф.

– Без проблем, диктуйте, – равнодушно отозвался водитель.

– Артиллерийская улица, дом девять. Побыстрее, пожалуйста, это вопрос жизни и смерти.

– Мне страшно, – без стыда признался Осокин. – Я ведь всегда был теоретиком: работал с гипотезами и высчитывал вероятности. Проверял и перепроверял свои догадки тысячи раз, прежде чем вынести окончательный вердикт. Где найти смелость, чтобы от построения концепций перейти к их воплощению?

– Нигде, – улыбнулся Тихон. – Наука – это всегда риск, а порой и чистое безумие, логически обосновать которое невозможно. Что чувствовал Луи-Себастьян Ленорман, прыгая с башни обсерватории Монпелье? Думаешь, ему не было страшно? Уверен: на всякий случай смельчака исповедовали накануне. Но если бы тогда он струсил, кто знает, появился бы вообще парашют? – Ментор ненадолго стих. – Так что, если нет возможности проверить, остается только верить.

– Но у нас нет результатов клинических исследований – вдруг в будущем проявятся побочные эффекты?

– Если не дашь старт проекту, нет у нас никакого будущего, но если дашь – появится шанс. В нынешней ситуации о большем и мечтать не приходится! Ну так что, запускаемся? – сверкал глазами Тихон.

– Я бы, конечно, взял небольшой тайм-аут и еще раз все проверил… но ладно, пробуем! Если что, разберемся по ходу.

– Ну наконец-то! – Мужчина взял телефон и набрал короткое сообщение. – Все, обратной дороги нет, слава богу!

– Остается только верить… – запоздалым эхом отозвался Сева.

Следующие семь месяцев пролетели, как неделя. Ничего удивительного: так всегда случается, если задача стоит непростая, но увлекательная. За этот период у Осокина не случилось отпуска. Даже выходные можно было сосчитать по пальцам одной руки. Впрочем, парню и в голову не приходило жаловаться, ведь его дело правое, а мотив благороднее некуда.

За минувшие двести тринадцать дней проблема не решилась, а люди не перестали голодать. Ведь только в голливудских блокбастерах катастрофы библейских масштабов сходят на нет волей одного персонажа. В жизни, чтобы вновь расставить все на свои места, требуется время, очень много времени – месяцы, а порой и годы. Но вот чего у людей теперь не отнять – так это надежды! Мир узнал об изобретении Осокина. К доработке и развитию суспензии подключились тысячи ученых со всего мира, от Латинской Америки до Новой Зеландии. У тех, кто выбился из сил, открылось второе дыхание. Миллионы людей внезапно поняли, что продержаться нужно еще чуть-чуть, помощь в пути, а если хорошенько прислушаться, уловишь спасительные звуки сирен…

– Поздравляю, Сева, результаты удивительные. Рано, конечно, об этом говорить, но мы в «Патроне» уверены – ты в списке претендентов на Нобелевскую премию!

– Ладно уж! – раскраснелся Осокин. – Цыплят по осени считают.

– И номинантов объявляют тогда же! – крикнул кто-то из толпы, породив всеобщий хохот.

– В любом случае, за тебя, друг! – Тихон договорил тост и чокнулся шампанским с подопечным.

Вчерашнего студента зажали в тесных коллективных объятиях. Улыбки, сверкающие взгляды, слова одобрения – в тот день «Патрон» праздновал заслуженную победу.

– Ребят… – растерянно и нарочито громко произнесла одна из сотрудниц компании. – Кажется, мы рано выдохнули.

– Что там? – Сева заглянул в телефон коллеги и от первых же слов новостного заголовка сделался серьезным.

– Нам вновь бросают вызов? – Тихон бегло пролистал вести новостного паблика.

– Похоже на то, – закивал Сева. – И что-то подсказывает: враги у нас все те же. Ну что, зададим им жару?

– Как? – Куратор не скрывал растерянности.

– С божьей помощью, друг мой, с божьей помощью…