Ничего невозможного

Глава 9 Ночной Пес

Мир сузился до размеров окна, откуда открывался вид на ворота и аллею, ведущую к парадному входу в особняк, до звука шагов по лестнице, до гробовой тишины в опустевшей детской. Прошел день, и второй, и третий, и четвертый, а похитители так и не дали о себе знать. Полиция и Тайная служба ничего сделать не смогли, Гриф Деврай поднял на ноги всю свою агентуру, но пока тоже не нашел ни единой зацепки. Умом Фэйм понимала, что это еще ничего не значит, что не все потеряно, но все ее существо пребывало в нечеловеческом напряжении, балансируя на тонкой ниточке рассудка над пропастью безумия.

Казалось бы, близкие люди на то и нужны, чтобы поддержать в трудный миг, но именно они больше всего мешают, когда хочется излить чувства. И те, кто должен приносить облегчение, превращают твою жизнь в жерло клокочущего адского пламени. Мы так крепко впиваемся друг в друга, надеясь устоять перед жизненной бурей, что причиняем еще более сильную боль.

И надо держать себя в руках, чтобы у Росса не открылась язва, а у Ниала не приключился сердечный приступ, чтобы не пугать Кири и не расстраивать слуг. А Фэйм бы самой кататься по полу, царапать ногтями лицо и кричать во всю глотку, вместо того чтобы пытаться удержать на своих плечах весь их мир. Разве под силу такое слабой женщине?

Разумеется — да, лишь бы появилась хоть какая-то надежда, хоть малейший просвет в бесконечной череде томительных одинаковых дней.

Три года назад Фэймрил настолько обезумела от страха за Росса, что окончательно утратила способность бояться. Она шагнула в объятия к Великому Л'лэ, она добровольно присоединилась к его свите, а страх, словно детский разорванный мячик, остался лежать на дощатом полу в заброшенном доме на кладбище Эль-Эглод. А все просто — Фэйм Джевидж переступила ту грань, которой очерчена жизнь смертных, и теперь платила по страшным счетам за свою неслыханную дерзость. Она изо дня в день видела, как медленно угасает надежда в глазах Росса, как гнет его широкие плечи позорное бессилие, как жестокая болезнь берет над ним верх, медленно, но уверенно убивая. Но идти теперь было некуда, не ждал миледи за порогом огромный черный конь с огненными глазами, готовый исполнять желания и везти куда пожелаешь, хоть к престолу ВсеТворца, не звала за собой стая нечисти, и адские твари не вели по следу похитителей. Кончились сказочки.

Так прошла целая декада. Десять дней, хуже которых у Росса и Фэйм не было никогда: десять дней, лежа живьем в холодной могиле, десять дней, восседая на раскаленном вертеле. Ночью терпеть эту боль еще как-то получалось. Они крепко прижимались друг к другу, и, согретая телом мужа, Фэйм в конце концов засыпала. Утром Росс уезжал на службу, где хоть как-то забывался в делах. А вот его супруге приходилось тяжелее — она оставалась дома наедине со своими переживаниями. В доме, где все напоминало о недавнем счастье, где пахло Дианом, хотелось задохнуться и ослепнуть.

Профессор неоднократно говорил — тело человеческое и дух взаимосвязаны гораздо сильнее, чем может показаться. Опасное воспаление вызывает сильную лихорадку, которая в свою очередь влечет за собой бред и помутнение рассудка — это общеизвестный факт, но также верно и то, что измученный дух калечит здоровое тело. Фэйм начала задыхаться в собственном доме. На пятый день она приказала открыть все форточки, потом дело дошло до распахнутых настежь окон.

— Что вы делаете? Вы простудите грудь! — возмущался Ниал, бегая следом и закрывая фрамуги. — Хуже того, вы хотите заболеть и умереть от воспаления легких? Длань Милосердная! Разве так можно?

— Мне нечем дышать, — прошептала женщина, тяжело приваливаясь спиной к стене.

Грудь ее и вправду ходила ходуном, а на лбу выступил холодный пот.

— Надо пустить свежего воздуха.

— На улице дождь, там холодно. Подумайте о милорде! Он не переживет…

— Я помню о нем, я делаю все, что в моих силах, я стараюсь. Но, Ниал… я задыхаюсь здесь… — проскулила Фэймрил, хватая ртом воздух, точно засыпающая рыба.

Тогда решено было, что прогулки в саду пойдут издерганной женщине только на пользу. Главное — одеться тепло, избегать сквозняков и не волноваться.

За ручку с притихшей Киридис они бродили туда-сюда под быстро облетающими деревьями, собирали яркие листочки, строили шалашики из веточек. Малышка прекрасно чувствовала, как тяжело родителям, она и сама буквально за один вечер из шаловливого котенка превратилась в замкнутое молчаливое существо.

Горничные в голос рыдали, когда смотрели на двух женщин — взрослую и маленькую, — связанных одной бедой. В доме по Илши-Райн свило гнездо страшное горе, и оставалось только ждать, какую новость принесет следующий день. По правде говоря, никто уже не верил в благополучное разрешение истории с похищением ребенка. По столице гуляли жуткие слухи о младенцах, живьем закопанных в землю. Якобы в процессе поисков Диана полиция нашла несколько детских скелетиков, что указывает на существование некоей тайной секты детоубийц-похитителей. Никаких сектантов, разумеется, не поймали, но разговоры поползли во все стороны. Джевидж сделал все возможное и невозможное, чтобы эти ужасы не достигли ушей супруги, но толку- то? Ей и без откопанных трупов было плохо. К концу декады лорд канцлер и сам выглядел живым мертвецом, профессор Кориней слег-таки с приступом грудной жабы, а Кайр Финскотт напился до беспамятства. Они думали, что хуже уже не бывает. И как выяснилось, сильно ошибались.

Дождь лил как из ведра всю ночь и все утро. Будто над Эарфиреном разверзлась бездна, в которую хлынули небесные воды со всего континента. Водостоки ревели от напора, струи лупили по крыше и подоконникам, не давая заснуть ни на секунду. И то, что жена все-таки умудрилась задремать перед самым рассветом, Росс посчитал своей большой заслугой. Значит, удалось ее пригреть и так к себе прижать, чтобы заглушить навязчивый стук дождя. Первую половину ночи лорд Джевидж посвятил рассказам о Кехтанском походе — единственным сказкам, которые хоть как- то успокаивали Фэймрил. Пока звучал его шепот, до той поры отступало ее странное удушье. Ниал Кориней называл его умственным и твердил, что никакой физической причины для расстройства дыхания нет и быть не может, ибо на улице миледи дышит прекрасно, полной грудью. Особенно когда смотрит в любую другую сторону, кроме их дома.

— Я продам особняк, — решительно пообещал Росс профессору — Уедем за город из этого проклятого места.

И как на беду, его услышала Фэйм. Стала землисто-серой и посмотрела так, будто облила кипятком, а потом закрылась в спальне.

— Что я такого сказал?!

— Не нужно пока о проклятиях, — поджал губы Ниал. — Она еще верит, что малыша вернут.

— Я тоже верю.

— Тогда нет нужды столь решительно избавляться от прошлого и категорически отказываться от хороших воспоминаний, — посоветовал профессор сбитому с толку Джевиджу.

К счастью, по-настоящему злиться на Росса его жена не научилась, а потому к ночи он был прощен без всякого покаяния. Да и за что каяться? За желание хоть как-то помочь забыться?

— Нервы у меня в полном расстройстве, — вздохнула Фэймрил. — Не обращай внимания на мои демарши.

— Это все мой длинный язык, — признался Росс.

— Ну, если уж он у тебя такой неимоверной длины, то, может быть, стоит воспользоваться такой его особенностью?

Крошечная печальная улыбка затертой монеткой выскользнула из губ Фэйм и была поймана губами ее мужа.

— Снова хочешь про Кехтанскую кампанию? — догадался он.

— Угу.

Отпираться Росс не стал. Если бы от разбитого сердца и переломанной жизни помогал дословный пересказ Книги Всепрощения, то он бы заучил ее от корки до корки.

— Тогда слушай…

Тяжелая ночь, отвратительное утро и начало новой декады, обещающей окончательно прикончить их с Фэймрил веру в спасение Диана, отнюдь не способствовали бодрости духа. Так и не сумев отыскать в густом полумраке спальни фланелевый халат, лорд Джевидж отправился в ванную комнату нагишом, чтобы побриться и кое-как привести себя в порядок. Смотреть на себя в зеркало ему не хотелось совершенно, и Росс искренне сочувствовал тем, кому по долгу службы приходится общаться с мрачным господином, живущим по ту сторону отражающей поверхности. Мерзкая перекошенная рожа старого висельника, и ничего более. ВсеТворец никогда не любил этого человека, Он устал терпеть его непомерное честолюбие и самомнение, устал ждать, когда тот уймет свою чудовищную гордыню, когда усомнится в собственной непогрешимости. Еще бы! Этот напыщенный болван сам у себя отнял целых три месяца любви к сыну, во всеуслышание отрекся от плоти и крови своей. Он заслужил, воистину, он заслужил любое несчастье, любую кару.

— Но, Длань Разящая, за что наказана Фэйм? — вслух проскулил Росс, проводя опасным лезвием по намыленному горлу.

Желание резко чиркнуть чуть левее кадыка стало нестерпимым, почти осязаемым. Бритва острая, кровь теплая, и редчайшая возможность сразу решить все проблемы. Заманчиво до смерти. Что означает — мужик в зеркале еще и трус ко всем своим тайным и явным недостаткам.

— Не делайте этого.

Они с Морраном Килом встретились глазами в тусклом прямоугольнике зеркала.

— Полагаете, никто не заметит, что у меня одна щека побрита, а другая заросла щетиной? — криво ухмыльнулся Росс.

— Вы знаете, о чем я толкую, милорд.

Молодой человек выглядел слишком серьезным, чтобы поддаться на дешевую провокацию: глаза как плошки, бледный и с колдовским жезлом наперевес. Явно намерен спасти подопечного любой ценой, решись тот воплотить греховные мысли.

— Ума не приложу, о чем вы?

— О самоубийстве.

Разуверять парня, тем более оправдываться Росс не собирался. Он ведь думал о таком варианте, а ложь самому себе — вещь еще более малодушная, чем попытка вскрыть сонную артерию. Первое правило политика: чувствуешь вину — сразу же нападай. Бей по самому больному месту, даже если ты сам находишься в более уязвимом положении. Сейчас тот самый случай.

— Что, боитесь в одночасье превратиться из всемогущего мага в обыкновенного парня? Настолько страшно, что готовы безропотно терпеть и дальше унизительное положение живого щита? А, мэтр Кил? Может быть, я мало вас оскорблял, и вы еще недостаточно меня ненавидите, чтобы постоять в коридоре и подождать, чем дело закончится? — вопрошал Джевидж, продолжая стоять к телохранителю спиной.

Морран стойко вытерпел моральную оплеуху.

— Я забочусь о миледи. Она не переживет.

— Заботливый… — прошипел лорд канцлер. — Думаете, вы один такой?

Росс наклонился над умывальным столиком, экономии ради сразу сунув лицо прямо в тазик с теплой водой. Пусть экзорт-телохранитель, коль ему угодно торчать в дверях ванной и стеречь подопечного от членовредительства, заодно полюбуется его синей от холода задницей. Но как говорит Ниал, старого кобеля новым трюкам не научишь, еще сложнее на старости лет отказаться от мальчишеской стыдливости, свойственной провинциалам. Как ни старался Джевидж, а вытерпеть на себе мужской взгляд, сколь угодно безразличный, он не смог. Даже в воспитательных целях.

— Вам славы Ниала Коринея захотелось?! — прорычал Росс, прикрывая срам сорочкой. — Выйдите вон, мэтр!

— Уйду, разумеется. Но сначала отдайте мне бритву, раз побрились, — заявил наглец маг. — Давайте, давайте… Не упрямьтесь, милорд. Мне тоже как-то неохота любоваться, как вы справляете малую нужду.

И Джевидж покорно отдал острый инструмент. А что оставалось делать? Таковы неписаные правила — твой верный солдат имеет столько же прав на тебя, сколько и ты на него. Раз ты за него отвечаешь головой, то и он за тебя.

Утренняя почта, нахлынувшая на департамент лорда канцлера приливной волной, как водится, принесла с собой не только мелкую рыбешку в виде распоряжений, отчетов, рапортов и циркуляров, но и всяческую бумажно-совестную гниль. Например, послание из Ковена лично от мис Махавир. Милорд брезгливо извлек из горы пакетов темно-синий, почти черный конверт, демонстративно принюхиваясь к нему с не передаваемым словами выражением лица. Вскрытие послания происходило в самой торжественной обстановке. Без барабанного боя, правда, зато под зловещую ухмылку лорда канцлера. Морран готов бы присягнуть, что, распарывая золоченым ножичком дорогущую бумагу, Джевидж воображал перед собой горло ненавистной магички. Затем последовал стремительный пробег глазами по строчкам и ядовитое: «Ах ты ж старая… выхухоль!»

— Она, вишь ли, жаждет помочь в поисках Диана, мерзкая тварь! Каково! Надо прожить сто пятьдесят лет, чтобы сподобиться на подобную наглость, не иначе.

Мэтресса писала: «Ваше высокопревосходительство! Смею уверить Вас в своем совершеннейшем почтении и предложить всю возможную поддержку, на которую только способен Высокий Ковен в целом и каждый из его членов в частности, в постигшем Ваше семейство несчастье…» И так далее и тому подобное, самым высоким эпистолярным стилем, в духе посланий минувшего века, превыше всего ценившего куртуазность обращения.

— Тварь явно намекает, что писать училась при деде нынешнего императора. Безродная гадина!

Никогда раньше Джевидж не позволял себе в присутствии телохранителя выказать истинные чувства, никогда не ругался и не демонстрировал столь откровенно глубинную, почти животную ненависть к Даетжине Махавир.

Еще один жест доверия, догадался экзорт, преисполняясь помимо воли тайной гордостью. Ведь понимал же, что милорд крутит им, как сам хочет, но поделать ничего не мог. Будь он проклят, если это не честь — стать тем избранным человеком, кого лорд Джевидж пустил в свою жизнь. Бери выше! Это огромная честь.

Но слишком долго наслаждаться своим уникальным положением Моррану не дозволила сама судьба, явившаяся в кабинет к милорду в лице секретаря. Под звон часов, отбивающих полдень, в кабинет без стука ввалился мистрил Лоджан, и выглядел он так, словно с его спины только что сняли кожу, а кровоточащее мясо щедро посыпали солью.

— Что такое? — удивленно спросил Джевидж, не ожидавший столь явного нарушения установленных порядков со стороны вышколенного секретаря.

— Посыльный, милорд! Из вашего дома, милорд! Несчастье, милорд!

— Что случилось?! — заорал канцлер, вскакивая из-за стола.

— Миледи исчезла, — прошептал Лоджан и болотной гадюкой выскользнул за дверь.

Правильно сделал, очень разумно, своевременно и, прямо скажем, мудро. Ибо в этот миг Морран понял, почему в древности гонцов, принесших дурную весть, казнили на месте. Он и сам готов был рубить голову с плеч незадачливому клерку.

А Джевидж побледнел и рухнул в свое кресло как подкошенный, хватаясь за грудь, безмолвно открывая и закрывая рот. Потерять любимую жену — это было слишком даже для такого сильного человека, как Росс. Его сердце просто не выдержало удара, он задыхался, он умирал… Никаких сомнений! Морран вдруг почувствовал подопечного как самого себя — через его молодое сильное тело лавиной катилась невыносимая боль, такая сильная, такая мучительная, такая всепоглощающая, будто экзорта живьем четвертовали. Его Сила, которую каждый колдун ощущает по-своему, а Морран Кил, будучи боевым магом, всегда находил сходной с разрядами молний в разгар весенней грозы, его Сила сияющим всеми оттенками синего потоком утекала в небытие, устремляясь вослед за отлетающей душой лорда Джевиджа. Печать Ведьмобоя — это тебе не поводок собачий, она покрепче корабельной цепи будет, да и душа у лорда канцлера оказалась могучая, тянула за собой не только волшебную силу мага- ренегата, но кусок изрядный его сущности. И это было так невыносимо, так… неправильно. Да! Неправильно! Ах вот, оказывается, почему маги не бывают бывшими! Ах вот оно что такое! Наивный идиот! Он думал, что проживет без своего дара. Свободы захотел, ведьмачье отродье! А без Дара, без Силы — это не жизнь никакая, так… пустопорожнее прозябание меж небом и землей. От куска дерьма, болтающегося в проруби, и то больше толка, чем от колдуна, лишенного магии. Профессор Кориней — человек умный и достойный, он нашел в себе силы отречься, сломал жезл, запечатал в себе Дар, но от сути своей не отказался. Ибо непереносимо.

— Не нужна мне такая свобода, милорд. В жопу такую волю, — зарычал телохранитель и бросился к лорду канцлеру на помощь.

Торопиться надо: положить на пол тяжелое безвольное тело, расстегнуть китель, рвануть на груди рубашку так, чтобы пуговицы брызнули в разные стороны — ведь уходят-убегают драгоценные мгновения, разделяющие жизнь и смерть. А сердце канцлера уже не бьется. Совсем. Губы синие, глаза закатились, и не дышит. Тоже совсем-совсем.

— Куда?! А ну вернись, подонок чертов! — взвыл Морран, ударяя по неподвижной груди лорда канцлера. — Ублюдок старый! Назад! Назад!

Он лупил по грудине Джевиджа кулаком с зажатым в нем жезлом, разбрызгивая вокруг фонтаны слепящих белых искр, которые стрелами разлетались в разные стороны, вьюжными птицами крутились они вокруг мужчин и, не найдя иного пристанища, снова вонзались в тела смертных. И от каждого такого удара канцлера скручивала чудовищной силы судорога, а затем сгибало дугой.

— Не смей! Не умирай! Не уходи! — в ужасе от всего содеянного орал Морран, и изо рта у него вырывалось обжигающее снежное пламя. — Живи! Давай!

Еще удар, и снова… вспышка света, синие молнии, грохот, от которого стекла дребезжат. Тлеет подпаленный в нескольких местах ковер, кружатся по воздуху бумаги, а в дверях застыли в немом ужасе клерки.

— Чего глазеете?! — возмутился маг. — Лекаря сюда! Живо!

— Ах-р-г-хр…

К нечеловеческому изумлению Моррана, милорд внезапно начал дышать. Хрипло и отрывисто, но вполне уверенно. Экзорт приложил ухо к груди подопечного, потом пощупал пульс на шее. Так и есть! Сердце билось, а пульс наличествовал.

— Милорд, вы живы?! Милорд! Пожалуйста, очнитесь! Не умирайте, милорд, — от переизбытка чувств по-мальчишески разрыдался молодой волшебник. — Я обещаю, что мы спасем леди Фэймрил, только вы не умирайте, пожалуйста. Я клянусь!

От хлестких пощечин, нюхательной соли и вылитого на голову графина с холодной водой Джевидж постепенно стал приходить в себя. Сначала он застонал, потом открыл мутные глаза, затем попытался что-то сказать заплетающимся языком:

— Т'ы… м-ня… с'пас-с-с…

Звуки давались Россу с огромным трудом, но разум вернулся во всей полноте. Хотя пока еще не ясно, кто и кого спас — то ли телохранитель канцлера, то ли наоборот. По большому счету — лорду Джевиджу все равно помирать, а мэтру Килу жить дальше ущербным.

— Что вы говорите, милорд?

— Д'ай п-п-пил'ю…

— Пилюлю дать? От припадка?

Губы не слушались Джевиджа, его трясло и дергало, но он был жив и вполне соображал, что делает, а потому просто кивнул.

— В'ды!

— Воды?!

— Да.

— Вы слышали? Воды милорду Джевиджу! — крикнул маг.

И пока подчиненные заполошно метались по канцелярии в поисках питья, воскресший из мертвых лорд канцлер отлеживался прямо на ковре, бессмысленно пялясь в беленый потолок. Точнее, это Моррану Килу показалось, будто взгляд подопечного устремлен в пространство и лишен всякого смысла. Проглотив еще одну пилюлю и порошок, выпив воды, милорд попытался встать. С первого раза ничего не получилось: колени подкашивались, чувство равновесия отказало напрочь. Но Джевидж не сдавался. Он снова попробовал, и еще раз, и снова, заставляя тело принять вертикальное положение. Чтобы идти спасать Фэйм. Сначала на четвереньки, потом по стеночке, опираясь на плечо Моррана.

— Вам нельзя…

— Можно. П-помоги, — приказал канцлер тоном, не терпящим возражений, невзирая на отчетливое заикание.

— Вы только что чуть не померли, милорд. Надо хотя бы немного полежать, — умолял его маг. — Вам снова станет плохо.

— Не ст'анет. — Росс ощупал свою грудь, покрытую ранами от ожогов, и поморщился. — П-пошли, М-мор-р-ран Кил. У нас… п-полно дел. Я не для того в-вернулся с Той Стороны, чтобы ж-ждать.

И действительно, когда это было, чтобы Росс Кайлин, одиннадцатый лорд Джевидж дожидался, пока что-то в его жизни образуется само по себе? Вот только Моррану Килу пришлось на себе, в прямом смысле на своем горбу, тянуть бесстрашного милорда навстречу неизбежной битве с превратностями судьбы. Грузить почти недвижимое, но жаждущее деятельности тело в экипаж и надеяться на лучшее, на помощь и поддержку близких друзей, которые не дадут Джевиджу совершить что-нибудь героически- самоубийственное. Не дадут ведь?

Мир опрокинулся и встал вверх тормашками, как песочные часы, отмеряя секунды безвременья черным песком небытия…

Наверное, где-то там за грязно-лиловыми тучами, неаккуратно размазанными по горизонту, в этот миг садилось солнце, в горах стремительно холодало, а впереди была ночь, которую капитану Джевиджу и его роте предстояло провести на открытом всем ветрам каменистом гребне холма. Слева отвесные скалы, справа речушка. Кто-то обязательно замерзнет, потому что развести костер тут не из чего — вокруг сплошь камень, ни деревца, ни кустика.

— Хорошенький канун Нового года, — недовольно проворчал идущий рядом Кинвридж, просто подумал вслух без всякой надежды на ответ.

Ничего удивительного, многие солдаты разговаривали сами с собой: одни от страха, другие — чтобы согреться, третьи — лишь бы не думать о том, как неприятно умирать в канун домашнего теплого праздника.

Но мэтр Кинвридж был ротным магом, а капитан ненавидел чародеев и не скрывал своего отношения.

— Еще хуже будет, если мы заблудимся среди этих проклятых булыжников, — неожиданно отозвался Джевидж. — Я лично оторву яйца умнику, который сделал долбаную карту.

Он возмущенно потряс куском бумаги перед носом мага и в доказательство своих слов продемонстрировал ему сие произведение топографического искусства. Колдун присмотрелся к карте повнимательнее, и его тоже перекосило от злости.

— Проклятье! Выродок все перепутал! Даже не в зеркальном отражении… Пьяный он был, что ли?

— Я обнаружил это только утром, — честно признался капитан.

— Мы сбились с дороги…

— Но у нас есть приказ, — нахмурился Джевидж.

Не дать уйти обратно в Дамодар гарнизону небольшой крепости под названием Кафалли — вот и вся тактическая задача. Ничего сложного при наличии приличной, а главное, точной карты с достоверными ориентирами. Все утро Росс пытался определить, где они находятся, но в метель сделать это оказалось почти невозможно. И вот, глядя на своих замерзших солдат, гнущихся под порывами ледяного ветра, Росс твердо решил, что ради их спасения и выполнения задания он засунет свою нелюбовь к колдунам куда подальше.

— Кинвридж, вы сможете мне помочь? Под силу ли вам отыскать дорогу к форту? — деловито спросил капитан.

От неожиданности маг растерялся. Не привык он к отсутствию в голосе Джевиджа стали, а в глазах — отвращения.

— Я — боевой маг, моя специализация… — Он смущенно развел руками.

Крошечный огонек приязни тут же погас.

— Я так и знал! — фыркнул капитан. — Вечная история…

Но Кинвридж его перебил:

— Но я мог бы попробовать одно заклинание. Как вы относитесь к собакам, милорд?

Росс опешил. А при чем здесь собаки? Разумеется, в детстве у него был пес — с хвостом-бубликом, острейшим нюхом и синими глазами — по имени Сва. Настоящий друг, единственный, кому стоило доверять безгранично.

— Я люблю собак.

— Отлично! Тогда у меня получится, — обрадовался маг.

У сержанта Либана в бездонном мешке сыскалась медная проволока, из которой дубеющими руками тот кое-как сплел ошейник, а потом Кинвридж разделся догола… Он был смуглый и призрачно худой, сутулился и косолапил — словом, ничем не напоминал большого белого зверя редкой северной породы охотников. Но отзывался он только на Сва, а в глазах его застыла небесная голубизна. Рога шла за воскресшим из мертвых псом в человечьем обличье всю ночь, а на рассвете Росс в подзорную трубу увидел стены форта Кафалли. Метель задержала дамодарцев, тем самым отдав их судьбы в полное распоряжение капитана Джевиджа и его солдат. Никто не хотел умирать в канун Нового года, в том числе эльлорский командир, щедро предложивший полковнику Мирринье сдаться в плен. Кто же знал, что тот окажется таким дураком и будет стрелять по парламентеру?

После ночного марш-броска Джевидж выглядел не лучше своих солдат — весь обмороженный, с опухшим лицом и струпьями на щеках, он прицепил носовой платок к штыку винтовки и отправился на переговоры. Кусок батиста с вензелем чистым назвать было сложно, но на почти две сотни эльлорцев он оказался самым белым предметом. Жаль, дамодарец не оценил щепетильности капитана.

— Мы не сдадимся! Мы будем драться! — орал Мирринья, плюясь кровавой слюной. — Убирайтесь к демонам со своими мирными переговорами!

— Сударь, подумайте хорошенько, — вздохнул Джевидж. — Подмоги вам ждать неоткуда, никто не придет, война скоро закончится, а сдавшихся без ненужного кровопролития обменяют в числе первых. К концу весны вы и ваши люди будут уже дома.

Говорил он громко, так, чтобы слышали в форте.

— Сегодня Новый год, стоит ли отличным солдатам гибнуть в такой хороший день?

Но, видимо, Мирринье надоело жить, и он решил помереть героически — в бою с превосходящими силами. Хотя вряд ли… убийство переговорщика каралось во все времена трибуналом. Дамодарец выхватил револьвер и выстрелил.

Пуля попала прямо в сердце…

Но вместо вечной тьмы Той Стороны Росс Кайлин Джевидж увидел лицо мага-экзорта Моррана Кила. И свой кабинет в безобразном виде: дымящиеся дыры в бархатных шторах, трещины в оконных стеклах, разбитая в щепы мебель, разбросанные бумаги. Словно по «белому» дому опять стреляли картечными гранатами.

«Какого… дьявола?» — хотел было спросить капитан Джевидж, но вдруг вспомнил, что он уже много лет как в отставке, что покинул армию на вершине славы в чине маршала.

И он тысячу раз думал о том, сколько остался должен судьбе за тот меткий выстрел дамодарского стрелка-рядового, который предпочел чужого милосердного командира своему бесчестному. И еще о том, что однажды настанет час платить по этому векселю. Раньше Россу казалось — он готов честно заплатить… Но, ВсеТворец-Вершитель, только не жизнью Фэйм!

«Такого уговора не было. Я не согласен! Никогда!» — сказал он себе и заставил подняться с пола. Внутри, прямо в грудной клетке, горел костер, паркетный пол качался, словно палуба корабля, в голове звенело, но это не имело никакого значения.

В миг, когда песочные часы перевернулись обратно, Джевидж понял — начался обратный отсчет. Когда на аккуратную горку упадет последняя песчинка — его жена, его Фэйм, умрет. Любящее сердце не обманешь никакими уловками. Оно чует несчастье, как барометр скорое изменение атмосферного давления. Не могла леди Джевидж уйти в неизвестном направлении, ничего никому не сказав, просто так, чтобы вернуться через часок-другой Целой и невредимой с ворохом покупок, как пытались уверить Росса ошеломленные домочадцы. И с Кайром Финскоттом тоже все неблагополучно, раз он исчез вместе с миледи.

— Отставить! — хрипло скомандовал бывший капитан и бывший маршал Джевидж, окидывая свинцовым взглядом попытавшихся пуститься в оправдательные разговоры охранников.

И ничего доброго этот взор парням не сулил. Расстрелять, положим, не расстреляет, но хорошего будет мало. В границах Эльлорской империи повинных не возьмут даже кладбище сторожить, это точно.

— Где Д-деврай?

— Я тут, милорд!

— Д-доложите обстановку, кап-питан.

Говорить Джевиджу было тяжело, непослушный язык через слово сворачивало набок. И пока Морран Кил смазывал ожоги и перевязывал раны, лорд канцлер выслушал сыщика. Тот в свою очередь успел допросить всех обитателей особняка, причем самые важные сведения были добыты у Киридис. Девочка заявила, что в сад залетел камушек, завернутый в бумажку, мамочка ее подобрала и прочитала, а потом ушла вместе с дядюшкой Кайром.

— Их выманили, милорд. Должно быть, кто-то сулил поделиться известиями о Диане, и миледи не смогла устоять, — рассуждал Гриф Деврай.

После этих слов убежденность Джевиджа в своей правоте только окрепла, а решение, принятое еще в рабочем кабинете, созрело окончательно.

— Г'де Кориней?

— Поплохело нашему профессору, — сокрушенно вздохнул бывший рейнджер. — Сердце расшалилось, да так сильно, что едва не помер.

Канцлер и его телохранитель-маг переглянулись. Что такое по- настоящему расшалившееся сердце, они уже прекрасно уяснили. Но поблажки Росс Джевидж ни себе, ни кому бы то ни было еще давать не собирался. Он сунул в рот сразу несколько пилюль, молча оттолкнул от себя экзорта, встал и, пошатываясь, как в стельку пьяный, отправился в апартаменты уважаемого профессора.

— Погодите, милорд! Я вам должен рассказать… — воскликнул сыщик, увязавшись следом.

— П-потом, — отмахнулся Росс.

— Я кое-что узнал…

— Потом, я сказал!

Он без стука вломился к отрекшемуся магу в берлогу. Потому что назвать спальней комнату, заваленную всяческим хламом, нельзя. Это в лаборатории у Ниала Коринея идеальная чистота и абсолютный порядок: каждый флакончик подписан, на каждой коробочке инвентарный номер, не говоря уже о наглядных пособиях. Пожалуй, о любимой гипсовой заднице профессор заботился больше, чем о собственном удобстве. Горничные аккуратно вытирали пыль вокруг стопок анатомических атласов, ботанических определителей и монографий на всяческие противные глазу и слуху медицинские темы, зажмурившись, обметали веничками банки с заспиртованными уродцами, но роптать не смели, помня о главном — профессор не только знаменитый врач, но и маг.

— Вст'вайте, Н-ниал! Вы мне н-нужны!

Морран подозревал, что сейчас полумертвый канцлер станет вытаскивать из кровати ничуть не более живого старика, трясти его, как пыльный мешок, и пытаться втолковать свой безумный план. Тот в свою очередь начнет упираться, а в итоге все выйдет по желанию лорда канцлера. Но профессор Кориней умудрился снова удивить юного коллегу по дару.

Хрена с два Ниал отлеживался! Натянув халат поверх необъятной сорочки, босой и небритый, он возился со своей устрашающих размеров химической установкой. Горелки подогревали реторты, на водяной бане упаривалась какая-то ядовито-синяя жидкость, через воронку цедилось нечто буро-малиновое, а сам мэтр Кориней сосредоточенно титровал раствор.

— Не орите так, милорд. Я не глухой, — проворчал Ниал.

— Что вы делаете?

— Наверное, то самое, за чем вы и пришли.

Они с отрекшимся магом из одного теста слеплены, подумалось Джевиджу. Ниал тоже умел превозмогать телесную боль и делал это ничуть не хуже бывшего пехотного капитана.

«Наверняка ведь от беспокойства за Фэймрил и Кайра с ума сходит, переживает и волнуется, сердце болит точно так же, как у меня сейчас, а все равно заставил себя работать».

— Я пришел за колдовством, — честно признался Росс. — Вы ведь знаете, что надо сделать, чтобы я нашел Фэйм. Я пойду по Знакам, по ее следам. Влейте в меня столько эликсиров, сколько поместится, наложите нужное заклятье.

Отрекшийся маг подозрительно покосился на своего пациента.

— А ведь помрете, — спокойно констатировал пожилой мэтр. — Как пить дать — помрете. «Ночной пес» — заклятье для молодых и сильных.

— Я уже умирал сегодня, — фыркнул Джевидж и попытался лихо подмигнуть онемевшему телохранителю налитым кровью глазом. — Но я вернулся. И мне нужно ваше колдовство.

— Я отрекся… — вспылил Кориней.

— У нас есть господин Кил, который не отрекался, — не сдавался милорд, указывая на телохранителя. — Объясните ему, что нужно делать.

— Проклятие! Джевидж, вы без остановки клянете магов, изводите их всеми доступными методами, но, когда речь идет о чем-то важном, готовы заключить сделку хоть с Ковеном, хоть с дьяволом…

— Хоть с Даетжиной Махавир, если на кону жизнь Фэймрил!

— Не исключено, что именно к ней и придется идти на поклон, — ядовито прошипел Ниал. — Мне потребуется гримуар Дунланга, ибо без него ничего не выйдет ни у меня, ни у Моррана.

Росс тут же развернулся к молодому человеку — белый, как меловая стена, с дергающимся веком — не ровен час, снова удар хватит.

— Это правда? Что это еще за гримуар?

При мысли о том, что придется брать в руки столь омерзительную вещь, Джевиджа перекосило. В былые времена маги вместо пергамента использовали человечью кожу, порой взятую со спин конкурентов. И до сих пор единоличное владение подобным артефактом чревато неприятностями, как со стороны закона, так и со стороны коллег.

— Это обычная книга, написанная на обыкновенной бумаге самим архимэтром Дунлангом. Очень большая ценность среди магов, — уточнил Морран. — Там и заклинания, и чертежи, и схемы, а также описания сложных ритуалов.

Судя по выражению лица, Росс слыхом не слыхивал об архимэтре. И сей провал в знаниях ему не нравился. Непорядок, однако!

— Строго говоря, книга вовсе не гримуар в чистом виде, — поспешил с объяснениями телохранитель. — Она подчиняется не только своему создателю. Практически любой маг способен воспользоваться ею в своей работе.

— И вы?

— И я могу.

— Оч-ч-чень х-хорошо!

Ох! Лучше бы промолчал, как это заведено у степенных немолодых магов, которые семь раз подумают, а только потом откроют рот и дернут языком. Что-то в этом духе было написано на отекшем лике профессора. Сказано же, когда ВсеТворец раздавал обязанности частям человечьего тела, то голос перепал той дырке, которая жрет, чтобы не уподобить разумную тварь вечно жующей саранче. С другой стороны, сидеть на физиономии все же не так сподручно, как на многоуважаемой молчаливой заднице.

— Мало тебя били в Хокваре, щенок, — выдавил из себя Ниал и сплюнул в сердцах.

Ну и что с этими недоумками молодыми сделаешь, а?

— Я так понимаю, что мистрил Финскотт вам уже не нужен? — съязвил телохранитель.

И получил первым подвернувшимся под руку профессора предметом в лоб. Хорошо еще, что под руку попалась пустая чашка, а не колба с кипящим зельем.

— Рановато у тебя цинизм вырос, щенок. Гляди, отрежу без наркоза, — прошипел Ниал, а потом перевел взгляд на Джевиджа: — Росс, вы не понимаете, с каким огнем играете!

— Ош-ш-шибаетесь, мэтр, — глухо рассмеялся лорд канцлер. — Еще как п-понимаю. Доваривайте-ка свои эликсиры, Ниал, чтобы к заходу солнца все было готово. А я скоро вернусь с вашим гримуаром.

Несчастный профессор издал булькающий звук в знак согласия. А что ему оставалось делать? Росс Джевидж прав — один раз он сумел по Знакам отыскать почти незнакомую женщину, связанную с ним всего лишь колдовским ритуалом, значит, получится снова. Ныне их и без того прочная душевная связь многократно усилилась узами супружества и общим ребенком.

— Вы рискуете, Джевидж. Гораздо сильнее, чем когда-либо прежде, — честно предупредил Кориней на прощание.

Естественно, никто и не собирался внимать его гласу. Не для того было сказано.

— Я всю жизнь т-только и д-делаю, что рискую. Еще один разочек м-можно.

Джевидж медленно перевел испытующий взор на Моррана, заставив того сжаться от неприятного ощущения, будто милорд видит его насквозь.

— Если вам не по нраву свобода от м-меня и от своего Д-дара, тащите сюда мой палаш, мэтр Кил, — процедил канцлер и вдруг ни с того ни с сего по-армейски резко прикрикнул: — Исполнять!

Четкий щелчок каблуков и ровные твердые шаги были ему единственно верным ответом.

Вышло же точь-в-точь как в бородатом армейском анекдоте: «Мне нужны добровольцы! Ты! Ты! И ты!» Из готовых землю грызть охранников лорд Джевидж выбрал трех самых здоровенных, приказал каждому взять по винтовке и следовать за ним.

— Куда мы едем, милорд? — поинтересовался встревоженный Морран и чуть сам не пал с сердечным припадком. Потому что путь их лежал прямиком в Ковен. Да, да! Именно туда, куда заказана дорога колдуну-ренегату и где спят и видят, как бы сжить со свету неуемного канцлера-магоненавистника.

— Вы это серьезно?!

— Абсолютно! — отрезал лорд Джевидж и переключил все внимание на присоединившегося к «штурмовому отряду» сыщика Деврая.

— Выслушайте же меня наконец милорд! — воззвал тот. — Это касательно Диана. Я, кажется, знаю, почему никто из экзортов Тайной службы не смог найти малыша даже при помощи магии.

Ради такого важного случая магам разрешили работать с запрещенным колдовством. Его императорское величество лично дал соизволение, а Морран своими глазами видел персональный указ.

— Почему же? — напрягся Росс.

— Его увезли из Эарфирена. Вот почему! — радостно заявил сыщик. — И никто не собирался требовать выкупа или предъявлять ультиматум. Никто не собирался шантажировать вас ребенком, милорд. Цель похищения иная. И следы похитителей ведут на Восток.

— Точно? — голос Джевиджа предательски дрогнул.

Он вжался в спинку сиденья, страшась спугнуть удачу. Она — птица капризная, один неловкий жест — и упорхнет безвозвратно.

— Мне веревка и рейнджерские ботинки спать не давали, милорд. — Деврай по-детски радовался возможности выложить свои открытия самому заинтересованному человеку на свете — родителю похищенного младенца. — Я все голову ломал, как такие вещи могли попасть в Эарфирен. Оно ж всегда так бывает — ищешь без всякого результата, роешься, как крот, — все глубже и глубже, а ответ на поверхности лежит.

— Похитители приехали с Востока? — ухватился за ниточку рассуждений сыщика Росс.

— В яблочко, милорд! Точно так, — шлепнул себя по бедру бывший рейнджер, не в силах иначе выразить довольство собственными умственными способностями. — Сначала было только предчувствие, смутное такое, но когда я опросил дворников на нашей и соседних улицах… Словом, один из них видел подозрительных мужчину и женщину. Я все вокзальные книги перерыл за последние три декады, все записи поднял. Для верности съездил в Конкруш, на тот случай, если они следы заметали, и там проверил по спискам покупателей билетов на все поезда, следующие на Восток.

Росс затаил дыхание.

— И вот верите, позавчера нашел странную парочку из… как бишь его там… Ан-Катасса. Некие мистрил и мистрис Мохта прибыли в Эарфирен за дюжину дней перед похищением Диана вдвоем, а на следующий день после случившегося уехали обратно с младенцем мужского пола. И сегодня утром я разыскал грузчика, который в тот день багаж подносил. Тот, сволочь, в запой ушел, насилу пивом отпоил, пока добился правды. По виду та парочка из Ан-Катасса типичные переселенцы… Ну, как их представляет коренной эарфиренец, то бишь чин по чину все: кожаные штаны, широкополые шляпы, шпоры и остальные звенящие при ходьбе причиндалы. Оба — и мужчина, и женщина — загорелые дочерна, оттого грузчику и запомнились. Говорит, мол, переселенка титьку давала мальцу — титька-то темная, а дите беленькое, точно головка сырная. С одной стороны — если похитительница грудью кормила ребенка, стало быть, ничего плохого ему уже не сделает. И грузчик подтвердил — переселенка дитя все время к себе прижимала, тетешкала, погремушкой колотила. Сине-красной, к слову. А с другой стороны — ведь не первого попавшегося ребенка похитили, сына канцлера империи, ни много ни мало. Значит, неспроста, — рассуждал Деврай. — Все равно остается много вопросов. Зачем украли? Куда повезли?

У Джевиджа голова кругом пошла, а дыхание перехватило от несказанной радости — Диан жив, пусть сейчас он где-то далеко, но он живой и сытый, какая-то женщина кормит его своим молоком, меняет пеленки и заботится в меру сил. Его маленький мажонок жив! Слава ВсеТворцу-Зиждителю!

Будь сейчас рядом Фэйм, он бы разрыдался от облегчения. Они бы вместе разрыдались. И этой же ночью стали бы собираться в дорогу. Но пока Росс мог только крепко пожать руку бывшему рейнджеру и сказать:

— Я п-перед вами в неоп-платном долгу, Гриф.

Особняк, в котором квартировал ныне Ковен, располагался в той части города, что примыкала к Старым Верфям. За двести лет Аверн несколько раз поменял русло, и там, где прадеды спускали на воду речные карбасы[16], вбиты лиственничные сваи и насыпана земля, а сверху построены дома. Сначала они предназначались для семей ремесленников — беженцев из пограничных с Дамодаром графств, потом уютные тихие улочки и живописные каналы облюбовали разбогатевшие на военных поставках купчишки, теперь же здесь прочно обосновалась столичная богема. Непризнанные поэты искали под старыми ивами вдохновения, забеременевшие хористки — забвения в укромных прудах, актеры — низких цен на съемное жилье, и все, как правило, обретали желаемое. И вовсе не потому, что бок о бок с разгульными служителями Высокого Искусства обретались самые могущественные волшебники Эльлора. Колдунам менестрели вовсе не соперники в отличие от Клира, но и те и другие претендовали на тончайшую сущность смертных, называемую душой. Должно быть, это обстоятельство и сближало воплощенных прагматиков с возвышенными романтиками, и еще, разумеется, крайняя степень цинизма, свойственная и тем и другим в равной мере.

От закрытых для проезда экипажей ворот до самого порога Россу пришлось ковылять под дождем, его пальто промокло насквозь, а на сапоги налипла грязь. Сколько ни привози землю, а все равно в низине она постепенно превратится в вязкое болото. В плохую погоду извозчики наотрез отказывались ехать в Старые Верфи. Кому ж охота вытаскивать увязшие в грязи колеса?

Под проливным дождем горгульи на фасаде особняка выглядели не просто грустными, а в чем-то даже несчастными. Вода с ревом вырывалась из раскрытых каменных пастей, будто монстров тошнило при одной только мысли об обитателях дома.

И до чего же приятно было наблюдать Россу Джевиджу за процессом окаменения магов в момент, когда он ввалился внутрь — мокрый, грязный и с отрядом вооруженной до зубов охраны. Например, по степени выпученности глаз и перекошенности физиономий волшебники могли смело соперничать с горгульями.

Вы будете смеяться, но винтовка полковника Улеама, нацеленная в грудь, по силе воздействия ничуть не хуже магического жезла, а зачастую и гораздо эффективнее.

— Я не советую делать резких движений, господа чародеи, — ласково посоветовал Гриф Деврай, медленно поводя перед собой двумя револьверами. — Мы пришли по приглашению мис Махавир… на консультацию.

В качестве доказательства лорд Джевидж помахал в воздухе утренним посланием мэтрессы. Выказывать явную слабость, свое внезапное заикание, он не хотел, поэтому доверил переговоры сыщику с хорошо подвешенным языком и большим солдатским опытом.

Тем временем один из охранников канцлера ухватил за шиворот ближнего из застывших в прострации колдунов, самого молодого на первый взгляд. Молодость — она ж почти синоним глупости, разве не так?

— Ведите-ка нас к мис Махавир, господин волшебник, — ухмыльнулся рослый детина. — И без шуточек.

Моррану аж подурнело, когда он рассмотрел, кого выбрал в проводники простодушный рейнджер. Самого мэтра Рейлге — столетнего мага, главного соперника Даетжины в Ковене, ее заклятого врага, в свое время недотравленного мис Махавир исключительно по нежеланию создавать вокруг конкурента ореола мученика.

С одной стороны, этот поведет куда надо и с большой охотой, а с другой стороны — чародею-ренегату совсем не хотелось очутиться в одной комнате с двумя могучими колдунами. Тут и винтовки Улеама могут оказаться бессильны.

Экзорт не ошибся в прогнозах — мэтр Рейлге без возражений доставил нежданную делегацию прямиком к кабинету мис Махавир. И когда лорд Джевидж приказал всем ждать его под дверью, никого внутрь не пуская, на траченном ядом лице многоопытного чародея расцвела такая злорадная улыбочка, что Морран едва удержал себя от желания врезать паскудному предателю между ног. Такое знакомое, такое сладостное стремление устранить с дороги потенциального конкурента любой ценой, выпестованное в каждом чаровнике с младых ногтей. Нет, разумеется, в учебных планах магических академий никогда не стоял такой предмет, как «прикладная подлость», но, не освоив азы этой науки, юный адепт просто не выживет. От природы добродушные или, хуже того, искренние гибнут первыми, а те, кто уцелел, навеки запоминают преподанный урок — никому верить нельзя, ибо обманут, предадут и растопчут.

«Вот за это неистребимое желание утопить в дерьме собрата по Дару нас так ненавидят обычные люди», — мрачно размышлял телохранитель канцлера.

Разумеется, простые и обычные, они и не на такие подлости горазды. Все грешны, и праведных меж ходящими ногами по земле поразительно мало. Но то, что середь немагов почитается признаком душевной гнили, ущербностью и мерзостью, в чародейской среде есть доблесть, гордость и честь. Такие вот обычаи некрасивые у господ магов процветают, совсем как горгульи, прикрывающие удлиненные водостоки.

Пожелай Росс Джевидж проявить свои познания в тактике боя, ничего лучше придумать у него не получилось бы. Даетжина его не ждала и предположить не могла, что одним паршивым дождливым днем главный враг всего Ковена распахнет ногой дверь в ее личный кабинет и к тому же окажется вооруженный и очень-очень злой. Мис Махавир успела всего лишь протянуть руку к жезлу, а его уже накрыла широкая полоса наточенной стали.

— Нет, нет, Даетжина, — медленно покачал головой канцлер. — Даже не думай.

И скинул жезл на пол, будто самую никчемную помеху, а затем носком грязного сапога зашвырнул его в дальний угол. Видимо, в тот же самый угол отправилась и напускная вежливость, с которой канцлер и мэтресса обращались друг к другу на людях.

— Что тебе надо? Зачем пришел?

— Верни моего сына, Даетжина, — странно растягивая гласные, молвил Росс.

Откуда только взялись эти плавные, почти текучие движения у человека, едва выкарабкавшегося после тяжелой контузии и жестокого колдовского эксперимента? Магичка глазом не успела моргнуть, как лезвие палаша оказалось приставленным к ее шее, и только тончайшая полоска кружев отделяла Даетжину от смерти. И еще желание Джевиджа поговорить.

— Я тут ни при чем, — тихо пискнула чародейка, не смея шелохнуться.

— Как в той истории с Уэном Эрмаадом и его дьявольской машиной? Там ты тоже была посторонней? Я верно понял?

— Росс…

— Не стоит называть меня по имени, Даетжина. Мне неприятно слышать его из твоих уст.

Угроза в голосе Джевиджа стала столь же осязаема, как и оружие в его руках.

— Я повторю вопрос. Где мой сын, Даетжина?

— Откуда мне знать? Кому ты насолил больше — шиэтранцам или дамодарцам? У того и спрашивай! — возмутилась женщина.

Ее гладкие фарфоровые щечки раскраснелись от с трудом сдерживаемой злости, а глаза метали почти настоящие искры. Видимо, в этот миг она сама себе казалась прекрасной и опасной, ибо как раз такие чувства и должна внушать недругам разгневанная чародейка. Восторг, трепет и преклонение и, разумеется, Ужас, а человек, спровоцировавший магичку на такие сильные эмоции, обязан дрожать всем телом, аки паутинка на осеннем ветру. Но вместо всего перечисленного выше произошло кое-что непредвиденное. Нет! Лучше сказать — невозможное.

Пальцы левой руки Джевиджа впились в нижнюю челюсть мисс Махавир. Резким движением он развернул голову женщины под неудобным углом, так чтобы она не смогла отвернуться в сторону.

— Слушай меня… Даетжина, — прошипел лорд канцлер прямо в лицо магички. — Я никогда не бил женщин, Даетжина. Но ради тебя я сделаю исключение, Даетжина.

Ее имя Росс выплевывал, словно отвратительное грязное ругательство, будто горький яд, разъедающий горло и язык.

— Сначала я сломаю тебе ребра, Даетжина… Потом перережу сухожилия на ногах и руках, затем изуродую так, как это делают дамодарцы, — отрежу уши и веки…

С такими глазами — налитыми кровью, черными из-за до крайнего предела расширенных зрачков — шуток не отпускают. Бывший маршал неоднократно воевал с Дамодаром, он видел такое, чего лучше не рассказывать на сон грядущий, и не исключено, что даже определенную сноровку получил. Если не гнушался собственноручно расстреливать дезертиров, то запросто мог пытать особо упертых пленников.

— Джевидж! — тоненько взвизгнула насмерть перепуганная чародейка. — Я не причастна к похищению твоего ребенка! Я клянусь!

— Я тебе не верю, Даетжина! Однажды ты пыталась украсть мою память, и тебе это удалось. Почти удалось. Теперь ты решила отнять у меня единственную подлинную ценность — мою семью. Так, Даетжина? — Пальцы на челюсти сжались еще крепче, еще плотнее прижалось к шее лезвие клинка. — Тебе рассказать, как страдает моя жена, Даетжина? Ты слышала, как она плачет, когда заходит в детскую? Ты вообще понимаешь, что такое потерять сына, старая ты подлая сука?!

Росс на мгновение ослабил хватку, чтобы тут же вонзить пальцы в волосы чародейки. И плевать, что вместе со шпильками он выдирал у мис Махавир целые пряди. За острейшей болью, после того как он швырнул и припечатал ее к стене, женщина ничего не почувствовала. Должно быть, Даетжину не таскали за косу со времен босоного детства. Больно, конечно, но тогда не было так страшно, ибо в те далекие времена у нее еще не имелось столь кровожадного и неумолимого врага.

— Джевидж, я умоляю вас! Милорд! В исчезновении вашего сына я не виновата… я клянусь… всеми Дланями ВсеТворца клянусь!

— Я не верю, — прошипел тот и еще раз приложил всемогущую чаровницу об стену, так и норовя расплющить ее породистый нос. — Ты умеешь только лгать!

В чем, в чем, а в тонкой науке причинения сильнейшей боли лорд канцлер разбирался превосходно. Но не боли испугалась в конечном итоге мис Махавир. За сто пятьдесят лет с ней чего только не приключалось — на один только пересказ уйдет несколько дней, а слушатель рискует поседеть, как лунь. Опытная чаровница устрашилась неподдельного свирепого безумия своего врага. С таким невозможно договориться, такого нельзя запугать, и такой — не отступит. Джевиджу слишком сильно досталось в переделке трехлетней давности, он медленно умирает, а потому не шутит он с угрозами. И… он в своем праве: подметать чародейкой пол, вытирать ее лицом стены.

— Пощадите, милорд! — не выдержала женщина.

— Пощадить? Ты молишь меня о пощаде, ползучая тварь?

Подчиняясь руке, тянущей назад, Даетжине пришлось выгнуться дугой, иначе она рисковала остаться без скальпа.

— Меня, которого по твоей указке лишили памяти, искалечили и засунули в лечебницу для душевнобольных, ты просишь теперь о пощаде? — удивленно переспросил Росс, словно не веря в услышанное.

Женщина мелко затрясла головой в знак согласия.

— Возможно, я и помилую тебя… возможно… если…

— Если — что? Если — что? — извивалась пойманной змеей чародейка. — Пожалуйста, Джевидж!

— Мне нужен гримуар Дунланга. Сейчас же! Немедленно!

В ответ мис Махавир яростно и протестующее пискнула:

— Нет!

— Нет? — удивился незваный гость.

Росс пребольно пнул ее под коленки, чтобы подогнулись ноги, и всемогущая магичка не успела глазом моргнуть, как оказалась на полу. Ее косу Джевидж намотал на кулак, а лезвие палаша недвусмысленно приставил к шее.

— А теперь?

— Ты не посмеешь…

Вместо ответа бывший маршал Эльлора отпустил волосы, зато отвесил магичке полноценную тяжелую пощечину. Так иные господа лупят проворовавшуюся прислугу или нагадившего на ковер пса — наотмашь, с брезгливым выражением на лице.

— Ты думаешь, что я тебя сейчас унижаю, Даетжина? Нет, дражайшая моя, это просто единственный способ дать тебе почувствовать, каково человеку, который после очередного припадка приходит в себя с обмоченными штанами. Мне профессор объяснил — во время судорог сфинктер не держит. Может, тебе этого не достаточно, а? Та парочка малолетних уродцев из Ховкара, которых мы с Фэйм пристрелили в лесу, они хотели на нее помочиться — вас этому прямо на занятиях учат? Мне тоже так сделать?

И снова ударил — еще больнее, еще оскорбительнее. И еще раз. До тех пор, пока из глаз мис Махавир не брызнули слезы. Наверное, впервые за последние полвека.

Дело вовсе не в побоях, нет! Но когда ты, сумев возвыситься настолько, что взираешь на весь мир свысока, вдруг сталкиваешься с грубой равнодушной силой, силой, плюющей на твое могущество, когда тебя, великую и недосягаемую, лупцуют, как последнюю батрачку, это ломает сильнее пытки.

— Вы пообещаете, что вернете гримуар? — всхлипнула мэтресса.

— Пообещаю, — ответил Джевидж. — Слово даю!

Смешно, но таких клятв в жизни Росса имелся явный дефицит — на пальцах одной руки можно сосчитать. И спроси его еще несколько дней назад — достойна ли Даетжина Махавир столь серьезного к себе отношения, — ответил бы грубо и нецензурно. В играх с магами нельзя быть честным, потому что противник обязательно попытается обойти правила и ударить в спину. Но жизнь Фэйм… она стоила любых клятв…

Потом, когда весь «штурмовой отряд» лорда Джевиджа без потерь в живой силе и к тому же с добычей возвращался домой, Росс еще раз пожал руку Грифу Девраю:

— Спасибо вам, капитан. Если бы вы не рассказали мне про то, что мой маленький м… Диан жив, я бы ее убил.

Морран несколько раз видел подопечного обнаженным, и всегда его удивляла приличная для столь нездорового человека физическая форма. Видимо, деятельная, беспокойная натура канцлера не позволяла ему обрюзгнуть и обрасти жиром. Джевидж по-прежнему оставался плотного телосложения, достаточно мускулистым, а еще он был покрыт седеющими волосками и весь разукрашен шрамами. Нанося на его кожу ритуальную раскраску, усиливающую действие эликсиров, мэтр Кил не мог отделаться от мысли, что немного завидует силе воли милорда. Надо еще уметь себя заставить — шагнуть под пули или же согласиться на опаснейший ритуал, а ведь наверняка страшно в обоих случаях. Но Джевидж только сморгнул лишний раз, когда на его шее застегнулся плетенный из серебряной проволоки ошейник.

— Солнце уже село, — напомнил Деврай, сверяя таблицу восходов и заходов с показанием стрелок на часах.

На улице по-прежнему шел дождь.

— Тогда пейте вот это! — приказал Кориней и вложил в руку канцлера чашку с еще теплым зельем. — И запомните, милорд, до рассвета вам нужно не только найти Фэйм, но и вернуться, чтобы я дал вам антидот.

Проще было бы дать противоядие сопровождающим, тому же мэтру Килу, но на его приготовление уйдет еще несколько часов. Такие вот дела невеселые.

— Я помню… — покорно кивнул Гриф.

— А я прослежу, — заверил профессора Морран.

— Я тоже.

— Очень хорошо. А теперь одевайте его. Как раз успеете, прежде чем подействует.

Исподнее, шерстяная рубашка, штаны, пиджак, грубые башмаки, непромокаемый плащ, шляпа — со стороны слегка нетрезвый, подгулявший фермер, заглянувший на столичные чудеса одним глазком посмотреть. Одним, значит, на императорский дворец, а Другим — на дно бутылки, там тоже интересное показывают.

— Готов? — осторожно поинтересовался Деврай.

— А-гр-р-р-ррр! — отозвался милорд, по-собачьи наморщив нос, обнажая зубы в полузверином оскале. — Гр-ррр!

— Тогда — ищи! — азартно крикнул профессор и сунул Джевиджу… Нет! Не Россу Джевиджу, а Ночному Псу ткнул в лицо нижнюю рубашку миледи. — Ищи хорошенько!

Глаза у лорда Джевиджа стали черно-белыми, а если точнее, то черно-розовыми — черные огромные зрачки и розоватый из-за полопавшихся сосудов белок. Губы растянулись в дикой усмешке, их тонкая кожица лопнула, и по подбородку побежали тоненькие струйки крови, которые канцлер слизывал быстрыми нечеловечьими движениями языка. В остальном же Росс оставался прежним: на четвереньки не становился, носом по земле не водил и на каждый столб ногу не поднимал. Только время от времени замирал на месте и, задрав голову, глядел в небо, словно вслушиваясь в одни ему чудящиеся голоса. А потом шел туда, куда звало его кипящее в крови колдовство.

«В доме, хозяин которого ненавидит магов больше всего на свете, а хозяйка натерпелась от чародеев страшного позора и унижений, на удивление много волшебства», — думал Деврай, с каким-то отстраненным любопытством наблюдая за происходящей с милордом метаморфозой. Не верилось ему до конца, что человека можно обернуть в животное, пускай даже одними лишь чувствами. Сказки про страшных лесных оборотней — людей, силой волшебства превращенных в волков или медведей, — он с детства не любил. Зачем на лесных тварей напраслину возводить? Они по-всякому счастливее и свободнее человеков будут.

— А почему нельзя было точно так же искать Диана? — не удержался Гриф от законного вопроса профессору.

— Нельзя, ни в коем случае, — отмахнулся Кориней. — Кровное родство убьет обоих. Любая другая связь — ненависть, любовь, желание и даже преступление — помогут, а родная кровь погубит. Э-хе-хе! Было б можно, они с Фэйм рыскали бы за малышом по Эарфирену, как волки, еще декаду назад.

— Странная штука эта ваша магия, мэтр, — задумчиво молвил сыщик, немного поразмыслив над услышанным.

— Чем же?

— Против естества она. Уж казалось бы, что сильнее кровных уз, которые у родителей с детьми бывают. Иная мать в другом городе чувствует, как ее ребенок болеет или плачет. А примешай к нормальным человеческим чувствам вашу магию — и получается чистый яд. Неправильно это.

Наблюдательность Грифа порой граничила с чтением мыслей и пугала иного собеседника до немоты. Поди пойми, откуда бывший рейнджер дознался про сокровенное — сам додумался или подслушал-подсмотрел. Но Кориней успел привыкнуть, да и скрывать ему от сыщика было нечего. Умозрительный интерес Грифа ко всему непознанному льстил старику несказанно, чувствовалось — Деврай из тех, кому по жизни неймется разгадать все тайны, а следовательно, он такой же, как и сам Ниал, той же породы сующих везде нос. Словом, чем не духовный сын?

— Вы очень недалеки от истины, капитан. Наша магия, по сути, противна природе, ибо насилует ее, наизнанку выворачивая незыблемые законы.

Бывший рейнджер легко кивнул и развил тему дальше:

— Будто нелепым законом запретили людям ногами ходить, а выдали ходульки. Знаете, дети играют в «Выше ноги от земли»? Кто на забор лезет, кто на дерево, а водящий норовит стащить игрока вниз, чтобы его подошва коснулась почвы. Кто окажется на земле, тот, стало быть, проиграл. Так это про магов.

Профессор забавно пошевелил мясистыми ушами, взирая на собеседника с одобрением:

— Удачное сравнение, если его развить дальше, то и я, уже отрекшись, время от времени залажу на эти самые ходули, чтобы достать нужную штуковину с верхней полки. Как, например, сейчас заклинание для милорда.

— Значит, неправильно.

— Почему? — полюбопытствовал заинтригованный Кориней.

— Было бы по-настоящему, было бы чудом — маги бы летали, если уж земли касаться и в самом деле запрещено. Как Великий Л'лэ и его Огнеглазые.

А теперь скажите, что Гриф Деврай — обыкновенный солдафон, наделенный сверх меры одним лишь логическим мышлением, делающим его талантливым сыщиком? Да ничего подобного!

Ниалу ничего не оставалось, как покорно согласиться с выводами человека вдвое моложе, к тому же военного и не отягощенного академическими знаниями. Все нынешнее чародейство всего лишь ходули для детей, играющих по дурацким правилам.

Одно отличие — эта так называемая игра если убивала, то взаправду. Например, Росса Джевиджа.

— Берегите его, Деврай, — сказал профессор. — Держите наготове оружие. Чую, наша милая девочка оказалась не в самых хороших руках.

Бывший рейнджер лихо крутанул кончик пшеничного уса и подмигнул голубым, чуточку шальным глазом, мол, не извольте беспокоиться, сударь чаровник, с какой стороны из ружья больно получается, еще не забыто.

«Береги тебя ВсеТворец, Гриф Деврай, под Дланью своей Хранящей, как всяких безумцев и всяких храбрецов, а также бродяг и отчаявшихся», — истово молился Ниал Кориней, медицинское светило и отрекшийся маг, прижавшись лицом к истекающему дождем черному оконному стеклу.

А с той стороны, из тьмы на профессора нагло пялился Эарфирен — город-людоед.

Будь она проклята, эта привычка всегда и везде искать запасной ход, дырочку, щелку, лазейку, через которую можно осторожненько, на цыпочках, выскользнуть незамеченной. Даже в доме, где искренне любят и где твои желания — непреложный закон. Упущение подрядчика — слишком широкий промежуток между прутьями решетки забора, которого хватит, чтобы протиснуться бочком и юбку не порвать, — Фэйм обнаружила почти сразу. Не отдавая себе отчета, проверила на себе, ведь главное, чтобы голова пролезла, и убедилась — подходит.

И ведь даже не думала ни о чем, когда впервые обошла дозором по всему периметру и пробовала решетку на прочность. Так, на всякий случай, который может и не случиться. По крайней мере, Фэймрил, в ту пору уже леди Джевидж, безмерно любимая и обожаемая новым мужем, — свято верила, что старая наука ей более не пригодится никогда. Зачем бежать от Росса, у которого и в мыслях никогда не было неволить ее хоть в чем-то?

Но, как говорится, любой навык даден смертным для своего дня и часа, когда без оного не обойдешься. Хоть шить учись, хоть бить, а все равно судьба выведет на тропинку, где и шить заставят, и бить придется. Есть, должно быть, какой-то высший смысл в каждом учении, только загодя, кроме ВсеТворца, никому не ведомо, зачем, куда и на что сподобимся.

Камушек, бумажка и всего три слова «Ребенок жив. Выходи!» — этого хватило, чтобы осторожная Фэйм, отправив Кири под присмотр няньки, бросилась к заветной лазейке. Бросилась, разумеется, только в своем воображении, а на деле обманула бдительную охрану. Для женщины, умевшей просчитать и обвести вокруг пальца мужа-чародея, совсем не проблема. Та, которая незаметно исчезала из гостиной так, чтобы этого не заметили трое внимательных мужчин, могла и не такое. Пробудилась звериная хитрость, проснулась изворотливость, жаль только, до осторожности не получилось докричаться.

Но, видимо, не зря профессор Кориней оставался столь низкого мнения о способностях женского ума, противопоставляя ему и превознося эстетические достоинства женской попы, чье влияние на умы мужские неоспоримо как в обывательских, так и в научных кругах. Так или иначе, но даже про такую элементарщину, как деньги, в момент своего побега Фэймрил и не подумала. Не говоря уже о том, чтобы послать за мужем или посоветоваться с многомудрым профессором. Нет, разумеется! Где там подумать! Леди Джевидж бежала по улице, выискивая взглядом… Останови ее кто-нибудь в этот миг и спроси, что она собиралась узреть, вразумительного ответа не нашлось бы. Фэймрил и логика в этот день окончательно рассорились. Ведь села же в закрытый экипаж, притормозивший рядом? Села. Захотела поверить, что рыжий проходимец отвезет ее к Диану? Сразу же. Волшебное слово сказал ведь: «Диан!»

И только когда вокруг шеи сжались твердые пальцы, разум вернулся и, как всегда, слегка припоздал.

Дралась жена канцлера Джевиджа не как аристократка, а словно портовая девка, пуская в ход зубы и когти, шипела и плевалась. Дикая кошка, да и только. И лягалась точно горная коза. Пришлось Ярру врезать бабе как следует в челюсть, чтобы сознание потеряла и не визжала на всю улицу. Столь отчаянное сопротивление породило в наемнике нехорошие подозрения, а уж он-то умел разбираться в людях… в жертвах… Не видать Плонту безвольной и перепуганной бабенки, готовой на любые унижения, а следовательно, все дело осложняется. Напарника придется стеречь от необдуманных поступков ничуть не меньше, чем саму пленницу. Иначе мистрил Бирида получит истерзанное мертвое тело вместо живой женщины. А это никуда не годится, и денег за дохлятину никто не даст, ибо уговор был иной. Для мстительных забав мистрила Бириды баба потребна не только живая, но и в здравом уме. Хотя бы поначалу.

Рыжий толстячок досадливо сплюнул сквозь дырку в зубах. Не было у него забот! И все из-за Плонтовой дури. Проклятый ублюдок-извращенец! Не в силах сдержать раздражение, Ярр отпинал бесчувственную, словно ворох тряпья, в самый угол комнаты. Правду говорил старый урод Кромрех — последний гильдейский убийца, — дескать, жертву всяко приятнее мало-мальски уважать. Душегубство тоже своего рода дар и в чем-то искусство сродни охоте. Дворяне, вона, в охотничьих клубах собираются и там языки чешут о том, кто и как завалил дичину. Простолюдинам туда хода нет. А ведь человек та же дичь, только умнее лисицы, бесстрашнее кабана и опаснее медведя — одно удовольствие выследить и завалить равного тебе.

Как уважать бабу, которая по-любому тварь слабая? Все равно что с картечницей на мышь ходить. Тьфу!

Впрочем, на супружницу канцлера Ярр и Плонт потратили столько времени и усилий, сколько иной раз уходило на троих клиентов из блатных. Можно сказать — повезло. Если бы не украли мальца какие-то колдуны, дом Джевиджей потребовалось бы приступом брать. А когда баба за дите переживает, то, понятное дело, не соображает ничегошеньки. Надо только выманить за ворота, а там хватай и волоки, куда тебе надобно.

— Убираться из города надо скорее, — нервничал Ярр, меряя шагами затоптанный до состояния тряпки вязаный половик. Четыре шага вперед, четыре — назад.

— Утром, торопыга, — сыто пробормотал долговязый, не спуская глаз с бесчувственной пленницы. — Утром будет в самый раз.

Он сидел на единственном ободранном стуле задом наперед совершенно неподвижно. Ждал момента, когда за напарником закроется дверь, и, судя по тоненькой тягучей струйке слюны, текущей из угла рта, уже предвкушал развлечение.

Рыжий убийца заскрипел зубами.

— Поздно будет утром, еще до заката надо убираться. На катер — и прочь из Эарфирена.

— Нет! Утром.

Плонт совершенно очевидно решил, как он выражался, надкусить пирожок уже нынешней ночью. В любом другом случае Ярру было бы плевать с большой горы, но не сейчас…

— Нужно ноги уносить, идиот! — взорвался он. — Даже если Джевидж не поднимет по тревоге всю полицию и армию в придачу, в чем я сильно сомневаюсь, и если на каждом углу не будет стоять по актору из Тайной службы, то нас зацапают те, другие. Вот этого я не хочу, и ты, думаю, тоже не жаждешь.

Никогда еще толстяку ничего подобного видеть в своей жизни не доводилось — чтобы вокруг одной жертвы вилось столько охотников. Прямо как в старинных историях про драконов — возле пещеры летучего ящера собирается целая орава драконоборцев, и каждый мнит себя самым сильным и достойным, ловчие ямы роют, капканы ставят, точат мечи и плетут колдовство. Придурки! А дракон все равно улетит, порвав, потоптав и пожегши незадачливых охотничков. Джевидж — он такой же: старый, хитрый, жестокий и беспощадный змей. Ярр бы на него никогда заказа не взял, ни за какие деньги, потому и поглядывал на рисковых храбрецов с подозрительным шиэтранским акцентом не без жалости. Были и другие — от тех бывалого наемника самого в дрожь бросало. Насмотрелся он в жизни своей на тихих, спокойных, благостных и немного туповатых на первый взгляд дядек с горящими глазами, которые убивают, терзают и насилуют исключительно из высших побуждений и ни в коем разе не за деньги. В голове у рыжего Ярра, будто на каменных скрижалях, высеклись слова Кромреха: «Бойся фанатиков, парень, бойся заразиться их безумием, ибо они убивают душу, а ты всего лишь смертную плоть». Новые времена и технический прогресс, точно весеннее половодье, смыли в сточную канаву небытия старые традиции, исчезли древние, как эльлорская земля, тайные гильдии убийц, и последний из адептов — старый кособокий выродок советы давал не просто дельные, а мудрые и мыслил почти как философ. Мол, смерть, как и любовь, просто товар, ее можно продать и купить за Деньги. Но нет ничего противнее ВсеТворцу, чем сотни тысяч жизней, губящихся во имя сумасшедшей идеи.

— Я не хочу связываться с дамодарцами, — настаивал на своем Ярр. — Кто их знает, зачем они вертятся возле дома Джевиджа. А если тоже хотят его бабу заполучить?

— Нужна она им! — фыркнул Плонт. — Разве это она Дамодару насолила? Нет ведь.

И облизнулся, скотина эдакая. Чисто животное. Нет, ну что похоть с мужиком делает?!

Ярр никогда аскетом не был, любил в свое удовольствие потискать крепких зрелых девок, а скотские желания напарника вызывали у него тошнотворное чувство омерзения.

— С бабой нам и так вышло чистое везение, неведомо, как дальше сложится.

— Да уж…

Аж дрожит весь от нетерпения. Тьфу!

— Давай не рисковать?

— Давай… — эхом отозвался Плонт.

Глаза его медленно стекленели.

— Э нет, дружище, так дело не пойдет, — жестко ухмыльнулся рыжий убийца, мгновенно скинув маску незлобивого добрячка, кем он, собственно, никогда не был, равно как и покладистым, миролюбивым или, упаси ВсеТворец, безопасным. Люди, знавшие Ярра близко, имели все основания его бояться, и даже тугодум Плонт хорошо помнил, сколь жестоким и неумолимым может быть пухлый низенький мужичок в неопрятной одежонке.

— Значит, поступим следующим образом, мистрил Плонт, — проскрипел неласково Ярр. — Бабу я свяжу и запру в комнате, а сам пойду договариваться о лодке, но ключ заберу и тебя оставлю сторожить снаружи. Понял? У нас будет достаточно времени в дороге, чтобы ты успел попользоваться кралей в свое удовольствие, но не сейчас.

Напарник погрустнел, но смирился. Напороться на любимый кривой нож толстяка он не хотел.

— А ты, Джевиджева сучонка, — рыжий зловеще оскалился и дернул за веревки, стягивающие Фэйм запястья, — молись, чтобы мистрил Плонт оказался послушным мальчиком и не добрался до тебя раньше, чем я вернусь.

Ответить женщина не могла, рот ей пришлось завязать шарфом, но по широко распахнутым глазам пленницы похититель догадался, что его слова услышаны и поняты правильно.

Ярр ошибался, когда думал, что леди Джевидж до смерти перепугалась мистрила Плонта, а если бы она сказала, что целых пятнадцать лет созерцала похожее стеклянное выражение глаз, только на другом лице, то вряд ли поверил бы. Уэн считался красавчиком — высокий, стройный, белокурый, он умел подать себя так ловко, что нипочем не заподозришь в нем изощренного мучителя. Ни дать ни взять — принц из сказки. Но когда никто не видел, когда он входил в спальню, то смотрел на Фэйм точно так же, как отвратительный костлявый наемник. Рот его становился слюнявым, зрачки расширялись, и тело сотрясала мелкая дрожь возбуждения. А потом… Фэймрил прекрасно знала, что будет потом, причем в мельчайших подробностях. Пожалуй, она бы могла подсказать парочку особо гадких деталей чересчур впечатлительному мистрилу Плонту. Он о таких вещах не слышал, это точно. Слишком уж примитивным показался наемник вдове мага — образования никакого, стало быть, фантазия такая же убогая, как внутренний мир.

— Сладкая… слышишь меня? — шептал убийца в замочную скважину. — Думаешь, Ярр тебя защитит?

«Слышу, все я прекрасно слышу, — устало подумала леди Джевидж. — И ничего подобного я не думаю. С чего бы? Твой дружок еще и присоединится к забаве. Это же так весело».

Равнодушие при мысли о возможном насилии Фэймрил не удивляло ничуть и не слишком пугало. Разум ее был занят совсем иным — неустанным самобичеванием. Как еще можно наказать такую пустоголовую идиотку? Более безответственного поступка, чем уход из дому, придумать сложно. Росса это убьет еще вернее, чем пуля. Воображая себе, как именно муж воспримет известие, Фэйм становилось по-настоящему страшно.

Слишком хорошо запомнился крошечный эпизод из самого начала их супружеской жизни. На следующее утро после свадьбы новоиспеченная леди Джевидж проснулась раньше и надумала сделать любимому приятный сюрприз — приготовить чай и собственноручно накрыть завтрак в маленькой уютной гостиной. Как романтично, не правда ли? Нарядилась в кружевной пеньюар, чья стоимость зашкаливала за все разумные пределы, и уже насыпала в чайничек заварку — редкого сорта чай вперемешку с лепестками жасмина, как дверь с грохотом распахнулась, с потолка прямо на столик обвалился кусок штукатурки, и с воплем «Фэйм!» в комнату ворвался новобрачный — голый, прикрывая простыней срам. Ужас, застывший в глазах Росса, ей не забыть никогда. Бывший маршал, прошедший три войны, покрытый шрамами, убивший больше людей, чем Фэйм видела в жизни своей, до смертной дрожи перепугался, не обнаружив спросонок рядом жены. То ли приснилось ему дурное, то ли померещилось, но леди Джевидж, старательно делая вид, будто ничего экстраординарного не произошло, мысленно поклялась, что отныне поутру муж первым делом будет видеть ее лицо.

«Клятвопреступница! Своими, можно сказать, руками убила Росса!»

Фэйм сжалась в углу в комок, закрыла глаза и без устали кляла себя, свое легкомыслие, свою глупость и безмозглость последними словами. Она не слышала, как сосредоточенно сопит за дверью наемник, как сулит он ей всевозможные сомнительные утехи, только от перечисления которых любого нормального человека, находящегося в здравом уме, наизнанку бы вывернуло.

Годы замужества за Уэном Эрмаадом лишили Фэйм всех иллюзий относительно силы молитвенного слова, и если не избавили от слепой веры, то сделали женщину весьма сдержанной прихожанкой. ВсеТворцу нет никакого дела до несчастий и нужд обычных смертных, Он милостиво дозволяет им самим творить свою судьбу. Должно быть, в этом и заключен великий Замысел, который богословы именуют Свободой Воли. К такому выводу пришла однажды Фэймрил, и вся ее жизнь стала тому прямым подтверждением. Даже явление Великого Неспящего прекрасно вписывалось в данную концепцию мироздания. Огнерожденный пришел незваным, когда сам пожелал, когда ему понадобилась перепуганная смертная женщина для каких-то своих никому не ведомых целей.

Но сейчас Фэйм истово молилась об одном: «Только живой остаться, только бы живой! Ради Диана, ради Росса! ВсеТворец-Вершитель, я все выдержу!» Если Джевидж до сих пор в здравом рассудке, если не лежит бездыханный, то он придет и спасет. Никаких сомнений! Он сможет… Главное — дожить.

Слишком яркий свет, слишком густая тьма, и граница меж ними размыта всеми оттенками серого — от сияющего торжества серебра до матовости погребального бархата.

Снизу черная еще теплая земля, сверху черное уже холодное небо, а посередине тончайший, мерцающий горячий слой жизни, и где-то там жадно пульсирует крошечная точка — сердце любимой женщины. Надо лишь дорогу найти, правильную дорогу между небом и землей.

Забудь закат, но помни о рассвете, Ночной Пес. Дом твой — полночь, новолуние — конура, дождь — шкура, ветер — дыхание.

Кто они? Те, кто идет рядом. Ночной Пес втянул воздух жадными чуткими ноздрями.

Первый… мужчина… сильный и взрослый… в самом цвету… пот крепкий, ядреный, горячий… не страшно ему… любопытно и весело… ничего не боится… А еще прошлой ночью он был с женщиной… ласкал… вжимался плотью… благодарил… пил ее… а накануне пил другое… хмель и ячмень перебродившие… золотые шелестящие шишки-соцветия, пропитавшиеся солнцем… пил… хмелел… любил… смеялся… мужчина… сильный… тоже по-своему ищейка…

Черты лица рассыпались в жерновах контраста тьмы и света. Невозможно рассмотреть… неверен глаз Ночного Пса, и только нос не подведет.

«Иди за мной, двуногая ищейка!»

Второй… молодой… другой… пахнущий неправильно… в крови его течет Чужая Сила… Чужая Вера… Не-Настоящая… не пил он ничего… не пил хмеля… не пил лозьего сока… и с женщиной не был давно… и не радовался… и не смеялся… холодный… одинокий…

Из тьмы сочился дождь, зазывая поднять лицо… морду вверх, понюхать ночь и небеса. Ночь пахла кровью, а небо — смертью. И Ночной Пес выл, бросая вызов, вызывая на бой всех чудовищ, спрятавшихся за темным пологом:

«Вылезайте из своих нор, щелей и логовищ! Я иду-у-у! Слышите меня, твари! Я иду-у-у! Бойтесь моих клыков! Страшитесь моих когте-э-э-эй!»

Ветер хлестнул влажной оплеухой по правой щеке. Направо! И, словно подтверждая правоту выбора, холодный порыв толкнул в спину. Беги, Ночной Пес!

«Фэ-э-эйм!»

Женщина… живая… его женщина… тысяча неповторимых запахов… волосы, кожа, губы, груди, живот, лоно, ладони, ступни… со всех сторон знает… спереди и сзади… на запах, вкус и цвет… он ел ее пальцами, губами, языком, глазами… за нее Ночной Пес будет рвать врагов зубами… за нее умрет… за нее преступит любой закон…

«Фэ-э-эймрил!»

Нога провалилась в водосток. Больно! Прямо! Вперед!

Лошади… мужчина… овес… холодное железо… мокрая кожа… Торопись, Ночной Пес, торопись!

Ты уже забываешь закат, скоро истает ночь… Торопись! Беги! Зови ее, зови — она где-то рядом!

По черному мокрому небу, по мягким тяжелым тучам, по серебряным травам, по кровавым лепесткам чужих страхов бежал он — черный, мокрый, тяжелый пес в серебряном ошейнике с кровавой раной в груди. Туда, где теплилась жизнь, туда, гдё ждала его… Фэйм…

«Я иду-у-у! Фэ-э-эйм!»

— Уйди от меня! Мерзкий черт! Я уже три года на мосту стою. У «мамки» спроси, кобелина!

Визгливый голос… женщина… тяжелый резкий запах семени и дурной болезни… приторная гниль и мерзкая сладость разложения… язвы-гуммы по всему телу…

Мост?

На мост!

— Па-а-айду-у-у утоплю-ю-юся я в речке глыбоки-и-ий…

Пьяный… давно пьет… остановиться не может… пропащий…

Река?

К реке!

Черная вода, мокрый камень, ветер и дождь. Блестящее колышущееся полотно вод порвалось, и в неровную дыру падали и падали звезды… Охотник и Свора… Лис… Крылья Смерти… осенние звезды…

Лицо женщины на фоне звездного неба… стон удовольствия золотой струйкой меж полураскрытых губ… влажные волосы цвета горького шоколада по плечам… горькая и сладкая… затуманенные наслаждением глаза…

Ночной Пес воет… стонет… кричит… зовет… кровь горяча… жжет в паху…

Где-то рядом она… та, которая заставляет… томиться и выть от неутоленной страсти… рядом… где-то…

Ищи, Ночной Пес, ищи!

Потом у них родится сын… Диан… маленький хитрый мажонок…

Первому, тому, которому было весело, ему уже страшно, его страх похож на стаю ночных бабочек, облепивших все тело, у его страха крошечные ножки и отвратительно мягкие тельца, усыпанные серой пыльцой. Стряхни их, Первый!

Ночной Пес клацнет зубами и прогонит серую копошащуюся стаю прочь.

Второму, тому, что с Чужой кровью в жилах, уже не одиноко, он не только держит в своих руках повод от серебряного ошейника, к нему течет сила Ночного Пса, его страсть, его отчаяние. Держись, Второй, сложно устоять под таким напором!

…Черные собаки бегут, белые кошки крадутся, черные змеи шипят, белые совы летят, черные жуки ползут, белые цветы растут, черные глаза в слезах, белые зубы в крови, черные стены вокруг, белые окна горят… Закружил-подхватил хоровод видений, замелькали перед глазами страхи и желания, слетелись монстры и твари, забылся закат, в ужасе спряталась ночь, Ночной Пес бежал в сторону рассвета, навстречу безумию и смерти. И выл от боли и счастья…

Сначала долговязый наемник с оловянно-тусклыми глазами топтался под дверью и сыпал непристойностями, сам в себе распаляя похоть. Потом он попытался высадить замок, но безуспешно, зато ушиб то ли ногу, то ли плечо, долго ругался и наконец подозрительно затих. Но Фэйм была далека от мысли, что мистрил Плонт сдался. Таких, как он, запреты и непреодолимые препятствия только возбуждают до крайности. Уэн был из той же породы — любой отпор считал вызовом, а слово, сказанное наперекор, — бунтом. Напротив, отрешенность и равнодушие остужали его пыл. Фэймрил поняла это не сразу, но потом быстро освоила хитрую науку безразличия. Разумеется, Уэн злился, но поделать ничего уже не мог.

Не сбежать от прошлого, не запечатать его в смоленую бочку и не бросить в море, не вытравить кислотой его мерзостную плесень и не сжечь на костре вместе со всякой рухлядью. Оно настигает, когда не ждешь, оно охотится на тебя из засады, идет по следам и вонзает зубы в холку.

Крошечная слезинка стекла по щеке леди Джевидж. Она-то думала, она-то надеялась, что никогда больше не окажется беспомощной жертвой, с которой можно сделать что угодно.

А вот Росс всегда чувствовал незримую угрозу, он лучше всех познал истинную сущность прошлого, а потом ни на миг не ослабил бдительности, всегда оставался начеку, будто сторожевой пес. Кое-кто посмеивался над его нездоровой тягой глаз с жены не спускать, некоторые считали лорда канцлера чрезмерно подозрительным, а то и вовсе — собственником. Слухи о том, что бывший сердцеед на старости лет превратился в одержимого ревнивца, каких свет не видывал, росли, точно снежный ком. Дескать, держит супругу взаперти, да еще подозрениями, что ребенок не его, бедняжку измучил.

ВсеТворец, как смешно! Фэйм через силу улыбнулась своим мыслям. Была бы ее воля, вообще из дому, кроме как на прогулку с детьми, не выходила бы. После замужества за магом, после бегства в Сангарру, после сумасшедшей эскапады в компании с потерявшим память Джевиджем, знакомства с нечистью, полетов на воздушном шаре и остальных приключений женщина наслаждалась каждым днем, каждым часом, проведенным в покое, тепле и уюте. Собрать вокруг всех-всех домочадцев, качать на руках сына, слушать щебетание дочери, смотреть на дремлющего в кресле мужа — что же это, если не счастье?

Ткань кляпа врезалась в углы рта, кисти рук онемели, а ноги затекли, но, пока убийца оставался по ту сторону двери, пленница почти не чувствовала боли. Только пить хотелось очень. А где-то за стенами вонючей берлоги, в которой держали Фэйм, лил дождь, в комнате стало очень холодно, а от пола тянуло сыростью.

Внезапно окно с закрашенными темно-синей краской стеклами распахнулось настежь, но вместо холода осеннего вечера на леди Джевидж дыхнул жар преисподней.

— Заждалась меня, конфетка? — глумливо скалясь, спросил мистрил Плонт. — Сейчас повеселимся.

Видеть эти горящие предвкушением зенки Фэйм заставить себя не могла. Она закрыла веки и твердо сказала себе: «Я должна жить».

Проблема у Плонта была только одна — добраться до бабьего тела, но при этом случайно не освободить пленницу. Паскуда Ярр связал ей ноги одной веревкой, и если распустить узел, то женщина начнет брыкаться, и тогда придется ее бить со всей силы, до обморока. Скучно это, совсем неинтересно. И так уже глаза закатила.

— Смотри на меня, шлюха! — взвизгнул наемник и наотмашь хлестанул леди Джевидж по лицу.

Была бы из простых, избил бы ногами, но аристократке и пощечины хватит. Небось непривычная к такому, небось за всю жизнь пальцем никто не тронул.

У женщины были золотисто-карие глаза, слишком яркие и красивые для такого заурядного лица. Бирида выколет их раскаленным прутом, о чем Плонт поспешил сообщить пленнице. Ждал всепоглощающего ужаса, чтобы выпить его, будто самое хмельное вино. Многие насильники, прежде чем приняться за свое гнусное дело, должны, просто обязаны опрокинуть в себя хотя бы стакан вина, чтобы сбросить невидимые оковы внутренних запретов. Неважно, что жертва слаба и абсолютно беззащитна, мучителю, словно оружию, для выстрела требуется нажать на спусковой крючок. Плонт жаждал страха, но вышло иначе — в глазах женщины застыла пустота, как у мертвой.

— Хорош-ш-шо, а так что ты запоешь? — рявкнул убийца и рванул платье за ворот вниз.

Проклятущие корсеты, корсажи, крючки и всякие тряпки! А эта к тому же забинтована полотном от подмышек до талии, затянута, словно в броню, только плечи торчат, он же хотел увидеть ее груди.

— Ты издеваешься, сучонка?! — взвыл разочарованный Плонт. — Пошутить вздумала?

И впился зубами в обнаженное плечо.

Человеческое существо обладает таким запасом прочности, что иногда складывается впечатление, будто ВсеТворец создавал людей исключительно для мук и страданий, а вовсе не для радости и любви, как написано в Книге ВсеПрощения. Леди Кайльтэ, вот уже триста лет служившая образцом для подражания всем девочкам благородного происхождения, тому пример. Вынесла же она все пытки, затем сумев взойти на костер с гордо поднятой головой. О чем думала леди Кайльтэ, когда палач рвал раскаленными клещами ее тело? Вряд ли о величии своего подвига или о бессмертии в памяти потомков, но Фэйм точно знала, куда прячется разум в миг непереносимого страдания. Невидимая дверца уводит прочь из мира, где царят унижение и боль, туда, где не страшно и не стыдно, где царит вечная тишина, туда не проникают грязные слова, влажное надсадное сопение и отвратительные посулы.

Даже на балах леди Джевидж старалась танцевать только с Джевиджем, соглашаясь на приглашения лишь в том количестве, чтобы ее поведение оставалось в рамках приличий и не вызывало кривотолков. Причина же коренилась в том, что Фэйм с огромным трудом переносила любые прикосновения к себе. Вытерпеть касание чужих мужских рук она могла, самое большее, два танца, и то не подряд, а хотя бы через раз. Поэтому едва мистрил Плонт дотронулся до Фэймрил, как спасительные врата привычно распахнулись в сознании бывшей мажьей жены. И там ее ждал неприятный сюрприз.

Что бы там ни мнил из себя Уэн Эрмаад, сколь бы могущественной не казалась изобретенная им мнемомашина, отбирающая у жертвы память, но все же разум человеческий на несколько порядков хитрее. Уэн думал, что старательно удалил все воспоминания Фэйм о ее визитах к лорду канцлеру. Кто же знал, что мистрис Эрмаад знает тайный ход? Никто не знал, а сама она не помнила ничего… до поры до времени…

…Наверное, Уэн специально дожидался, когда к жене придет самый первый сон, чтобы проскользнуть в спальню и выхватить Фэймрил из ее теплого убежища, врасплох застать. Словно от одной мысли, что супруга может прятать в своих снах какую-то недоступную его пониманию тайну, чародею становилось неуютно. Это всегда было неожиданно, поразительно больно и на редкость унизительно, его физическое проникновение всегда превращалось в пытку, не говоря уже о вливании Силы. Каждый раз Фэйм чувствовала себя не просто грязной, не просто использованной, но наполненной какой-то гнилью, от которой тошнило и скручивало внутренности узлом. Насилие превращалось в избиение, а затем истерзанную, перепуганную жертву привязывали к крестообразному столу…

А потом, на следующий день, она шла на очередное «свидание» с лордом канцлером, даже не понимая, что делает это не по своей воле. Точно кукла-марионетка, которую дергают за нитки.

В тот раз встречались в самом респектабельном клубе столицы, в недосягаемой роскоши «Серебряного клинка». Только милорд вошел через парадный вход, а его визави незаметно шмыгнула в подъезд для прислуги, пряча недешевый наряд под широким потертым плащом.

— Что же вы хотите взамен, мистрис? — спросил лорд Джевидж.

Женщина в элегантном темно-сером платье аккуратно сложила на коленях руки, затянутые в серебристо-стальной шелк перчаток, и выпрямила спину.

— Официального развода с Уэном, — сухо молвила она. — Надеюсь, это в вашей власти, милорд?

— В моей, можете не сомневаться, мистрис Эрмаад, — ухмыльнулся канцлер. — Что же касается денежного вознаграждения…

— Благодарю за предложение, но, пожалуй, я обойдусь. У меня хватит собственных средств, милорд.

— Вот как? — удивился он. — Позволите узнать, что вы имеете в виду?

— Не позволю, — дерзко отстранилась Фэймрил.

— Почему? — удивился Джевидж. — Я вас не выдам.

В его присутствии она не стеснялась курить, тем более что лорд канцлер и сам не отказался от сигары ради общества дамы. Терпкий сандаловый запах, холодный усталый взгляд еще нелюбимого, еще незнакомого, еще чужого Росса, его широкие ладони, расслабленно лежащие на подлокотниках кресла. Фэйм еще не знала, как нежно и деликатно он умеет прикасаться, вкладывая в каждое движение множество тончайших оттенков, так, чтобы невозможно было перепутать дружеское одобрение, сдержанное раздражение или интимную ласку. Но все равно доверила лорду канцлеру самую главную тайну:

— Бабушка оставила мне домик в Сангарре…

Значит, даже покалеченный мнемомашиной Росс помнил об этом разговоре. И не только о нем. Джевидж знал, что именно мистрис Эрмаад заманила его в смертельную ловушку. Знал и молчал все эти три года. Неужели простил? Росс Джевидж, никому и ничего не прощавший?..

Плонт искромсал одежду Фэйм, он безуспешно пытался разрезать повязки на груди, затем исступленно рвал верхнюю и нижнюю юбки, прерываясь только затем, чтобы впиться вонючим ртом в губы женщины.

— Рыба ты снулая, а не баба! — бесился он. — Стань на четвереньки, сучка! Счас я тебя…

Юбка окончательно разошлась по шву, лезвие ножа вспороло нижнее белье, задевая кожу…

«О ВсеТворец-Крушитель, дай мне все это пережить!»

Убийца расстегнул штаны…

«Нет! Пожалуйста, нет!»

Неожиданно он закричал и мешком повалился сверху.

Почти сразу же Фэймрил схватили под руки, вытащили из-под бесчувственного Плонта, и, увидев лица склонившихся над ней людей, она завизжала так, что едва не порвала голосовые связки.

Полумаски, изображающие змеиные морды, раздвоенные языки, подпиленные зубы — кого угодно повергли бы в трепет и душевное смятение, но не это было самым страшным. А то, что один из незнакомцев держал в руке отрезанную голову рыжего похитителя. Прямо за волосы. Остекленевшие глаза мертвеца взирали на мир с немым укором и странным изумлением.

«Из огня да в полымя, ВсеТворец, из огня да в полымя! За что?» — мысленно причитала леди Джевидж.

Пятеро взрослых мужчин, которые разговаривали между собой на дамодарском, но не на обычном, а на каком-то диалекте с едва заметным пришепетыванием.

— Мы приш-шли за тобой, Избранница, — прошелестел один из дамодарцев. — Не крич-чи! Страш-шно не будет.

Но страшно все-таки стало. Впрочем, назвать страхом чувство, которое Фэйм испытала в следующие четверть часа, все равно что обозвать море лужей, а дубренские горные хребты — холмами. То, что «спасители» сделали с мистрилом Плонтом в наказание за покушение на честь Избранницы, находилось где-то за гранью человеческого рассудка. И слава ВсеТворцу, что леди Джевидж время от времени благополучно теряла сознание.

Красные шторы в чужом окне… черный женский силуэт…

Фэйм!

Ищи, Ночной Пес, ищи! Не жить тебе без нее, не дышать, не увидеть грядущего рассвета… без нее… без той, по чьему следу ты идешь от самого заката…

Город огромный, он хищный, он охотится на слабых и беззащитных, опереди его, Ночной Пес, обгони его. Нырни в подворотню, скользни в щель в заборе, протиснись через решетку…

Так она и ушла… ее поманили… обманули… а в решетке прореха… Ночной Пес знает… и о дыре, и об отчаянии… все-все знает…

«Фэ-э-эйм! Где ты?»

— Выпить не желаете ли, господа хорош-ш-шие? Сла-а-а-аденькое виниш-ш-ш-шко! Крепенькое! Отведайте, господа!

Прелая старая шуба… блохи… немытые волосы… вши… черные зубы… мутные глаза… красное-красное вино, густое, похожее на кровь… пахнет кровью, свежей, теплой и пряной… весь мир красно-черный…

Стон? Больно… ему больно…

Где? Кто?.. Вот они, липкие следы на стене…

Первый, ты видишь? Второй, ты чуешь? Следы… следы… следочки… кап-кап-кап… кровью забрызгана стена…

— Кайр! Кайр! Ты живой? Потерпи! Хорошо? Только потерпи!

Третий… тоже мой… мой солдат… его кровь… его боль… его страх… густой слой крови, а под ним тягучая патока боли, а на Дне… на самом-самом дне, там смоляным комком лежит страх… спрятался… затаился…

Не бойся, Третий, ты настоящий воин, ты дрался, как мужчина… как волк… как медведь… как охотник…

— Они повезли Фэйм дальше… в сторону доков…

Ты шел по ее следу, Третий… ты — мой солдат… я не оставлю тебя умирать… я никого не оставлял… я, Ночной Пес!

— Их двое — рыжий коротышка и высокий тощий…

Два фонаря… два золотистых глаза… две прохладные руки… Два крыла… две дороги…

Торопись, Ночной Пес, ты опаздываешь, ты все время опаздываешь! Следы не просто горят рубиново-алым, они кричат, они ведут закоулками, подворотнями, черными лестницами, грязными подъездами, вонючими углами… не останавливайся, Ночной Пес. Не болит у тебя ломаная-переломаная нога, не режет усталость глаза, и сердце не вздрагивает от пронзающих его насквозь разрядов… Нет ни боли, ни страха… только кровавые следы под ногами и кровавые звезды над головой…

Быстрее, еще быстрее, свистит в ушах ветер, заливает лицо холодный дождь, чавкает грязь под ногами…

Скоро зима, скоро все станет белым… скоро, скор-р-ро, к-р-р-ро… так кричат черные птицы над погостом… на рассвете… в призрачно-сером небе…

Фэйм!

Ночной Пес слушает, как мягко ступает по кромке небес грядущий рассвет… но пока небо черное, мокрое и равнодушное, а кровавый след теплый… он ведет… к смерти…

— А ну-ка, убирайтесь отсюда! Бр-родяги! Пошли вон! Нечего вертеться под окнами…

Легкие горят… кашляет кровью… умирает… умирает… она умирает…

А вот и мертвец! Куда ты дел свою голову, парень?

Скорее, скорее, скорее… Она рядом… она близко… она… она была здесь недавно…

«Фэйм! Где ты? Держись! Я иду!»

О том, как действует на человека заклятие Ночного Пса, Морран только читал, причем еще в школярские годы. Гримуар Дунланга оказался еще более лаконичен в описаниях, видимо, великий архимаг априори считал всякого читателя своего труда искушенным чародеем. Мэтр Кил мог только оценить сложность изготовления эликсира и стоимость компонентов, в него входящих. Но кто же мог подумать, что у эксцентричного профессора в запасах отыщется такое количество специально собранных и заговоренных трав, такая экзотика, как желчь дубренского горного козла и перья симургов. Во всяком случае, так было написано на баночках, в которых содержались уникальные ингредиенты. Мэтр Кориней только похихикал над наивностью своего юного коллеги и тут же развеял заблуждения во славу истины и науки. Желчь принадлежала обыкновенному козлу, а перья безвозмездно, то бишь даром, презентовал белый гусь. Но тем не менее столь прозаические вещества в сочетании с мастерством профессора и Даром самого Моррана произвели над лордом канцлером нужное превращение. Смотреть в глаза Джевиджу было жутковато, там не осталось ничего, кроме звериной целеустремленности, но в остальном он выглядел обычно, только не разговаривал. Боли он тоже не чувствовал, наступая на больную ногу без видимых усилий. По правде говоря, они с Грифом едва поспевали за лордом канцлером в его безумном кружении по Эарфирену. Он то шел прямо, то внезапно ни с того ни с сего сворачивал в сторону — только успевай следить и не терять Джевиджа из виду. Но постепенно и сыщику и магу стало ясно — волшебство заманивает милорда в направлении речных доков, в самые гнусные трущобы, где и шагу нельзя ступить без опаски оказаться в окружении лихих парней с ножами, в низко нахлобученных шляпах. Но в эту ночь обитатели столичного дна попрятались от проливного дождя, и не исключено, что от гнева Ночного Пса тоже. Гриф Деврай снял чехол с винтовки, а Морран Кил и не подумал прятать от посторонних глаз свой магический жезл, но случайные прохожие в основном шарахались при виде самого Джевиджа.

И, глядя на прямую спину подопечного, чародей отчего-то был уверен — они найдут миледи, обязательно отыщут женщину в лабиринте лачуг. Леди Фэймрил где-то тут, неведомые злодеи думают, что надежно спрятали ее в гуще воровских малин, работных домов, грязных притонов, борделей и опиумных курилен, но только не от чутья Ночного Пса.

И точно! Сначала Джевидж привел своих спутников прямиком к раненому Кайру Финскотту. Не будь парень медиком, точно бы кровью истек. Он был слаб, крайне измучен, но все равно смог показать, куда два негодяя утащили миледи.

— Выманили они ее… честью клянусь, милорд… она же в отчаянии была… на все готова ради малыша… — шептал молодой человек, пытаясь оправдаться перед Джевиджем за свою покровительницу.

— Мы знаем. Ты ничего не говори, у тебя легкое повреждено, — остановил его Деврай.

— Но милорд…

— Росс все равно ничего не слышит и не видит сейчас. Под заклинанием он. Да и не важно это уже…

Пожалуй, безумней и страшнее ночи в жизни Моррана не случалось раньше. Даже ночь, когда он сбежал из Хокварской академии, и та по напряжению всех душевных и физических сил теперь бы показалась на диво безмятежной. А тут на спящий Эарфирен обрушился невиданный ливень, гроза бушевала, не переставая ни на миг, и все нормальные люди стремились спрятаться под какую-нибудь крышу от ледяных потоков, низвергающихся с небес. Все, кроме лорда Джевиджа и его соратников. Маг-экзорт с огромным трудом доволок Кайра до ближайшей аптечной лавки, чтобы хоть кто-то сумел облегчить страдания раненого, и едва успел догнать Деврая, как обнаружилось еще одно тело. Обезглавленное и страшно изуродованное.

Все, что успел разглядеть Морран, прежде чем его оттеснил в сторону привычный к таким зрелищам бывший рейнджер, были блестящие, омытые дождем куски мяса вперемешку с обрывками одежды. Милорд, разумеется, не поморщился. Ему все нипочем, все безразлично, кроме поиска.

— Не смотрите туда, мэтр. Зрелище на редкость неприятное. Кто-то поработал серпами… или косой… или еще чем-то острым.

Маг сглотнул и заставил себя дышать глубже. Главное — изгнать из памяти тошнотворно-яркий блеск вывороченных внутренностей мертвеца.

Дальше шли по кровавым следам в буквальном смысле, по тоненькому ручейку крови, текущему по мостовой и становившемуся все шире и шире.

Гриф Деврай шагнул в распахнутую дверь и отпрянул назад.

— Стойте тут, Морран. Стойте тут! Это приказ! — рявкнул бывший капитан рейнджеров и, закрыв рот платком, шагнул внутрь.

Свежий запах убоины ударил мага по носу, словно кувалдой, вышибая дыхание. Желудок моментально подскочил к горлу, и все съеденное за день попросилось наружу.

— Она была здесь! Милорд, эти… — Сыщик тяжело сглотнул, нервно кивая на очередной труп. — Они куда-то увезли леди Фэйм. — И показал потрясенному чародею и равнодушному Джевиджу обрывки юбки.

Губы видавшего виды Деврая стали серыми, а на лбу выступила испарина, когда он шепотом сказал экзорту:

— Поверьте, Морран, нам стоит поторопиться. Я не хочу оставлять миледи в лапах этих зверей ни на одну лишнюю минуту.

— А что там? — осторожно спросил сотрясаемый нервной дрожью маг.

— Я так полагаю, что это было… это был один из похитителей миледи. Его распяли на полу, выпотрошили живьем и, наверное, кастрировали.

— Наверное?

— Там много всего… хм… отрезанного… лежит…

— Длань Милосердная! — охнул Морран, вообразив себе упущенное, к превеликому счастью, зрелище.

— Одно я знаю точно — сегодня ВсеТворец отвел Длань свою от Эарфирена, — уверенно молвил сыщик, обычно ни в коем разе не склонный к проповедям. — Будем надеяться, что лишь для того, чтобы сберечь нашу добрую миледи. Ей сейчас защита высших сил нужна как никогда прежде.

Фэйм пришла в себя от резкой боли в запястьях и лодыжках. Причина обнаружилась тут же — змеепоклонники распяли ее, привязав за руки и ноги к металлическим скобам в стене — каменной и просто дьявольски холодной. На леди Джевидж осталась только нижняя рубашка, разорванная спереди надвое, отчего назвать ее одеждой было крайне сложно, наготы она не скрывала совершенно. Но, похоже, Фэймрил за эту ночь позабыла всякую стыдливость. Пусть голая, главное, что живая и… если так можно сказать, целиком. Манипуляции, проделанные с мистрилом Плонтом молчаливыми господами в полумасках, до сих пор стояли у женщины перед мысленным взором, а в ушах по-прежнему звенели его же истошные вопли. И хотя леди Джевидж не могла испытывать к тощему наемнику никаких теплых чувств, учитывая, что он собирался сотворить с ней самой, но, видит Зиждитель, негоже так поступать с живым существом. Страшно это! Бесчеловечно!

И сколько бы ни говорили люди в сердцах, что, дескать, злодей обязан быть наказан соразмерно своему преступлению, но справедливое возмездие обязано быть коротким, бесстрастным и по-своему милосердным. Словно высверк тяжелого топора в руке палача, — раз — и приговор исполнен. Честные и достойные могут позволить себе жестокое милосердие, а мучения пусть остаются прерогативой Зла, на то оно и Зло.

Ноги уже не держали измученную женщину, но и просто повиснуть на вытянутых руках она тоже не могла — сильно болели растянутые суставы. К тому же Фэйм совершенно утратила чувство времени, даже не представляя, сколько прошло с тех пор, как ее привязали к холодной кирпичной стене, то ли несколько часов, то ли целые сутки. Кажется, она снова потеряла сознание, но, когда очнулась, увидела перед собой дамодарца в полумаске. Круглые темные глаза сквозь ее прорези взирали на пленницу равнодушно и отстраненно. Будто это не живой человек смотрел, а некая потусторонняя инфернальная сущность разглядывала очередную жертву перед хищным прыжком из преисподней.

— Во имя Великого Неспящего… — торжественно провозгласил мужчина и обрызгал Фэйм какой-то жидкостью, одуряюще, до тошноты пахнущей южными цветами и тленом.

По древней традиции дамодарцы в гроб к покойнику всегда клали множество цветов — так, должно быть, и пахло бы из свежевыкопанной могилы через пару недель после погребения.

— Вы ошиблись, сударь! Я — жена лорда канцлера, одиннадцатого графа Джевиджа, и меня похитили враги моего супруга. Он заплатит за мое спасение, уверяю вас, — подражая сороке, быстро-быстро застрекотала двоекратная пленница. — Лорд Джевидж — очень щедрый человек, не сомневайтесь.

— Мы знаем, кто ты, — горячо дыхнул на нее дамодарец. — Ты — нареченная Главного Жреца, на тебя указал сам Великий Неспящий Змей.

— Нет, неправда! Вас ввели в заблуждение, сударь. Я уже почти три года как замужем, — прикинулась дурочкой леди Джевидж, удивленно вытаращив глаза на собеседника.

«Огнерожденный просто не мог снизойти до выродков вроде тебя», — подумалось ей невольно.

— Не упорствуй, Избранница, — нахмурился тот и, немного поразмыслив, решил окончательно открыть глупой женщине глаза на истину. — Ты обречена стать супругой Жреца, чтобы на брачном ложе зачать воплощение самого Неспящего. Великая честь! Высшая доля!

«Этого еще только не хватало!»

На языке у Фэйм так и вертелись словеса из арсенала профессора Коринея, которые она адресовала поочередно и Великому Л'лэ, и его сумасшедшим поклонникам из Дамодара. Если бы леди Джевидж не познакомилась с Неспящим, так сказать, лично, то до сих пор искренне считала бы Великого Неспящего персонажем страшных детских сказок, которыми необразованные темные няньки пичкают на сон грядущий маленьких балованных девочек. Впрочем, Огнерожденный служил пугалом и для молоденьких романтических девушек. Помнится, пансионерки — одноклассницы Фэймрил шепотом пересказывали друг другу жуткие истории про отчаянных барышень, обольщенных прекрасными, но порочными принцами-герцогами, которые, утратив невинность в объятиях негодяя-соблазнителя, отправляются темной-темной ночью на старое заброшенное кладбище, чтобы воззвать к Великому Л'лэ, прося о мести. Естественно, нечистый дух древнего, забытого людьми божества не может быть благой силой, и он обманывает наивную девицу, а затем пожирает ее душу. Впрочем, душами соблазнителей он тоже не брезговал. Кто бы мог подумать, что где-то еще остались верующие в Неспящего, и менее всего Фэйм ожидала, что на нее падет выбор какого-то Главного Жреца.

— Я замужем, у меня есть ребенок, я не гожусь в невесты, — пыталась переубедить дамодарца она. — Наверняка вам нужна невинная девушка, не познавшая мужчины.

Леди Джевидж решила во что бы то ни стало тянуть время. Если ее ищут, если Росс поднял на ноги Тайную службу, то ни в коем разе нельзя допустить, чтобы ее увезли из столицы.

— Мы убьем их обоих — ничтожного смертного и плод его чресел! — весьма провозгласил… торжественно жрец.

«Длань Творящая! Сколько пафоса!» — ухмыльнулась мысленно Фэймрил.

Откровенно говоря, смешного во всем происходящем было Дьявольски мало, но женщина уже дошла до края нервного истощения. Сейчас ее рассмешило бы даже сошествие ВсеТворца во плоти.

— Мы найдем их и убьем, чтобы изгнать из твоей жизни, Избранница, все ненужное и освободить для великой миссии.

«Значит, Диана похитили не они. Слава ВсеТворцу!» — облегченно вздохнула Фэйм.

— Нам под силу дотянуться до самых дальних земель, и, где бы ни прятали Отступники порождение греха, мы найдем и убьем его.

«Далекие земли? Это где? Ну, скажи еще хоть полсловечка, намекни! Где мой малыш?»

Больше всего ей хотелось схватить дамодарца за грудки и вытрясти из него все, что он знает об этих Отступниках и о том, куда увезли Диана. Но Фэйм лишь изобразила крайнюю степень удивления:

— О! Неужели? Так уж и до всех? Не может быть!

— Верь на слово, Избранница, — ядовито фыркнул пленитель. — И не заговаривай мне зубы.

— А можно меня отвязать и дать одежду? — жалобно заскулила Фэйм. — Мне холодно, я замерзла, у меня ноги болят и руки тоже. Я никуда не убегу. Пожалуйста, сударь!

Дамодарец молча наблюдал за тем, как она подергивает плечами и трусит коленками, иллюстрируя свое незавидное положение.

— Снач-ч-чала нуж-ж-жно провес-с-сти ритуал очищ-щ-щения, — прошипел змеепоклонник и попытался лизнуть женщину своим мерзким раздвоенным языком.

Обычно, когда человек оказывается в столь безнадежном положении, то его охватывает апатия, становится безразлично все на свете, но от крайней степени отвращения Фэйм вдруг исступленно забилась в путах, точно рыба, попавшаяся на крючок, в руках рыбака. Пыталась ударить лбом, всеми силами отстраняясь от прикосновений ладоней дамодарца — липких и холодных, похожих на огромных слизней. А запах… у Жреца изо рта нестерпимо воняло падалью. Он зажал пленнице рот, продолжая то ли шарить, то ли намазывать ее тело какой-то гадостью, от которой кожа начала гореть как в огне.

«Великий Л'лэ! ВсеТворец! Помогите!»

Желудок скрутило рвотным позывом. Фэйм захлебывалась собственной желчью, она задыхалась, но затем каким-то чудом извернулась и укусила мучителя за палец, чтобы сделать долгожданный вдох и пронзительно заорать на всю округу:

— Росс! Росс! Спаси! А-а-а-а! Росс!

Великий Л'лэ, Огнерожденный, называл ее Бесстрашной, но даже у бесстрашия есть свой предел и край. Фэймрил Джевидж шагнула за этот край и на какое-то время перестала ощущать себя разумным существом. Эта ночь оказалась слишком ужасной для смертной женщины — она кричала и рвалась из пут, постепенно утрачивая рассудок.

Наверное, Гриф Маэлл Деврай уже никогда и ничему не удивится, что бы с ним ни произошло в будущем, ни колдовству, ни злодейству. А он-то наивно полагал, что Кехтанский поход по части всяких кровавых ужасов переплюнуть будет тяжело. Все- таки тогда была война на диких землях, а тут мирная жизнь, столица… И никогда впредь бывший имперский рейнджер не усомнится в бывшем маршале — только Джевидж и мог победить Кехтану. Чары чарами, эликсиры эликсирами, но без целеустремленности и силы воли, без боевого духа, от природы присущего милорду, они никогда не нашли бы Фэймрил. Даже Ночной Пес, заполонивший без остатка всю сущность лорда канцлера, успел выбиться из сил, когда они наконец-то добрались до лежбища изуверов. По сравнению с этими местами район трущоб возле доков показался фешенебельным, можно даже сказать, респектабельным. Словно заразный нарост, смердящий и разлагающийся заживо, прилепилась кучка жутких лачуг к телу города. Когда-то это была бедная деревушка на краю болота в речной низине, но по мере приближения к ней окраин Эарфирена она превратилась в жуткую клоаку. Здесь селились всякие темные личности, желавшие урвать свою долю столичной щедрости, откусить ломтик жирного пирога. По большинству давно плакала виселица, а появление обитателя Болотищ на улицах Эарфирена было чревато немедленным арестом и препровождением в участок, где, разумеется, на самом видном месте уже висел его портрет, озаглавленный крупной надписью: «Разыскивается живым или мертвым». Ничего удивительного, что кровожадные звери в человечьем обличье нашли себе здесь пристанище. Где-то тут — в этих землянках, сараях и норах — находилась сейчас леди Джевидж. Пожалуй, Гриф бы точно с ума сошел от тревоги, узнай он, что нога Лалил студила на залитые нечистотами улочки Болотищ, хотя храбрости мис Лур не занимать. Что же говорить о чувствах нежной и утонченной аристократки?

Сыщик в очередной раз поблагодарил ВсеТворца за ниспосланную удачу и лично профессора Коринея за то, что лорд Джевидж пребывает в невменяемом состоянии и не может здраво оценить глубины окружающего их со всех сторон кошмара. Искренне сказал: «Спасибо» — и взял винтовку на изготовку, готовый стрелять в каждого, кто осмелится высунуть нос на улицу. Жезл Моррана тоже недвусмысленно окутало снежно-серебряное сияние накопленной для боя энергии. И только лорд канцлер упорно шел вперед, ведомый одному ему понятными Знаками, которые сделала зримыми магия заклинания.

Путь спасителей лежал прямиком к древнему, как этот мир, каменному сараю, вход в который сторожили два типа в непромокаемых плащах с капюшонами. Под тяжелой, пропитанной каучуком тканью угадывались широкие черные балахоны. Совершенно очевидно, они что-то или кого-то охраняли.

— Клирики? — удивленно шепнул Морран, движением подбородка указывая на сторожей.

Вот уж кто мог похвастаться прекрасным ночным зрением, так это маг-телохранитель.

— Может, женщины? — на всякий случай усомнился Гриф. — Мне отсюда ничегошеньки не видно.

Прятались они за покосившимся забором в надежде, что подвернется удачный момент и нападут.

— Нет, никакие это не женщины. Плечи широкие, сами высокие. А под плащами балахоны длинные надеты. Странно… В таком месте… — И зябко повел плечами.

Последнее уточнение сыщику совсем не понравилось. Не любил он связываться со служителями культа.

А Росс Джевидж рвался вперед, его, точно железный гвоздь магнитом, тянуло к сараю. Грифу едва удавалось удерживать канцлера на месте, и не лей дождь и не вой ветер, уже давно рассекретилась бы их засада.

— Что делать?! — в тревоге грыз ногти Морран. — Ждать мы не можем, а вдруг там с миледи делают что-то ужасное…

Но закончить фразу у экзорта не вышло. Из сарая раздался душераздирающий женский вопль. Кричала леди Фэйм, она отчаянно звала на помощь Росса. И тот, едва заслышав зов, с нечеловеческой силой отшвырнул Грифа и бросился спасать жену.

— Прикрой меня! — приказал Деврай и выстрелил в одного из сторожей, метя прямо в голову.

Второго прожгла насквозь колдовская молния.

«Все-таки боевой маг — это сила! — невольно ужаснулся бывший рейнджер, мельком глянув на дымящийся труп. — Длань Благословенная! В дыру в груди можно кулак просунуть!» Неспроста до появления огнестрельного оружия маги оставались основной ударной силой любой армии, а короли старались переманить на свою сторону побольше чародеев. То был Золотой век Магии — как справедливо полагают историки и как пишется в школьных учебниках. Люди во все времена воевали, а чародей, способный наносить столь смертоносный удар по врагу, ценился на вес золота. Но сами же волшебники и положили конец собственному могуществу. По злой иронии судьбы, пытаясь усовершенствовать магические жезлы, они придумали, как использовать наилучшим способом энергию сгорания пороха для придания начальной скорости снаряду, они сами придумали огнестрельное оружие.

Когда спасители во главе с лордом Джевиджем ворвались внутрь строения, то увидели, как еще трое балахононосцев в полумасках пытаются совладать с беснующейся в истерике женщиной. И хотя миледи была прикована к стене, буквально распята, чтобы удержать ее на одном месте, мало оказалось силы двух рослых мужчин. Третий пытался нацарапать на обнаженной груди леди Фэймрил какие-то знаки. Ножом. Разумеется, за истошными криками, шумом бури и азартом борьбы негодяи не услышали выстрела и не заметили пришельцев.

«Трое на трое — силы равны! — решил Гриф. — Главное, не зацепить женщину.

Обернувшегося назад изувера он саданул прикладом по зубам. Следующего приложил стволом к стене и выстрелил прямо в живот, зная точно — попал и убил, потом крутанулся на каблуках, всаживая еще одну пулю в окровавленный рот первого балахононосца. Главное правило имперского рейнджера — не оставлять за спиной недобитого врага. За оставшимся похитителем пришлось погоняться Моррану. Ловкий попался, и ножом своим кривым владел неплохо. Но мэтра Кила в Тайной службе натаскали на рукопашный бой не хуже, чем на магические поединки, с ним не каждый рейнджер справится, откровенно говоря.

А милорд тем временем шагнул к жене и крепко ее обнял, закрывая собой от всего мира.

— Ты? Ты пришел… — простонала несчастная женщина, не веря своим глазам, и обвисла, лишившись чувств, в своих путах.

— Фэйм, — выдавил из глотки Ночной Пес-Джевидж.

И то, что он наконец-то заговорил, означало одно — нужно торопиться домой, без всякого промедления. Профессор Кориней предупредил заранее, мол, если милорд вдруг по-человечески хоть слово молвит, тут-то ему скоро и конец наступит. Ибо Ночному Псу запрещено голос иметь.

Об обратном пути ни Гриф, ни Морран всю оставшуюся жизнь старались не вспоминать и в разговорах старательно обходили эту тему. Было отчего, уж поверьте на слово. Потому что не осталось закона божьего и человечьего, которого бы они не нарушили на исходе той страшной ночи.

Но они успели. Насквозь промокший Гриф принес на руках завернутую в его плащ миледи, а мэтр Кил на закорках втащил едва живого милорда. И никто — ни спасенные, ни их спасители — так и не понял, что же придало им столько сил, чтобы не отступить и не сломаться.

Чудеса, да и только!

Перед самым рассветом, почти не ощутимым за пеленой дождя, Фэймрил Джевидж вдруг проснулась от странного прикосновения. А это просто Росс пришел в постель, лег в ногах и уткнулся холодным носом в ее голую пятку. Как воспитанный, верный и преданный пес. Лег и сразу заснул, но сны ему снились уже человеческие. И он улыбался.