Ничего невозможного

Глава 6 Перекрестки разных дорог

Песчаный придирчиво осмотрел Лиса и Бирюзу, подвергая сомнению каждую деталь одежды, вплоть до самых незначительных мелочей.

— Сними платок, заправь штаны в сапоги и подтяни ремень, чтобы мотня не висела. И не сутулься, словно у тебя на плечах все время лежит баранья туша. Так… Бир, я тебе сколько раз говорил, чтобы ты научилась ходить в ботах?

— Это так больно! Мне пальцы жмет, — пожаловалась женщина. — И мозоль натерла на пятке.

— Привыкай. И никаких мокасин! Раз они носят боты на каблуках, тебе придется делать то же самое.

Спорить с Песчаным никто не решился. Слово его было законом для всего племени вот уже сорок лет, и даже Лис безропотно выполнил требование — и штаны заправил, и ремень подтянул. Затем поправил шляпу, распрямил плечи и превратился в фермера-переселенца, ничем не выдавая своего истинного происхождения.

— Теперь ты, — каси[11] ткнул скрюченным пальцем в грудь Бирюзы. — Твоя кофта должна быть застегнута под самое горло, никаких украшений, никаких улыбок. Ты — перепуганная женщина, впервые выбравшаяся из захолустья в огромный город…

— А этот город и вправду огромный? — перебила его неугомонная Бирюза. — Даже больше, чем…

— Ты такого никогда не видела раньше! Ты будешь потрясена. Но ты не должна бояться на самом деле. Они такие же люди, как и мы. Помни о достоинстве, Бирюза, и держи свои волнения в узде.

Если Песчаный и разозлился на болтливую женщину, то очень умело спрятал от постороннего глаза свои чувства. Сейчас не время выказывать недовольство. Перед важным делом ругаться — дурная примета. Он важно протянул Лису увесистый замшевый мешочек.

— Тут двести таларов серебром. Вам должно хватить.

Деньги собирали по всем поселкам целое лето, обложив данью не только фермеров, но и торговцев, коробейников, барышников и танцовщиц. Даже поденщиков обязали отдавать в общую казну по два сета в день. Никто не противился, зная, что каси просто так ничего не делает и никогда не просит лишнего. Каси сказал: «Нужны две сотни», значит, будут ему эти сотни. А три надо — так три. Дай только срок.

— Бумаги вам отдаст Шептун прямо на станции.

Трудности, с которыми тому пришлось столкнуться, чтобы добыть настоящие эльлорские паспорта, воображению Лиса не поддавались. В конце концов, он был всего лишь следопытом и разведчиком, ничего не соображающим в бумажках с фиолетовыми печатями. Главное, чтобы полицейские и рейнджеры не придрались к документам, а все остальное не важно.

— Времени осталось мало, очень мало, — напомнил каси. — И если вы опоздаете…

Лис побледнел от волнения и крепко сжал руку Бирюзы. Они оба очень рисковали, и не только собственными жизнями. Каси ничего от них не скрывал.

— Мы не опоздаем, — заверил следопыт Песчаного.

— Я верю в вас, — ответил тот.

Тратить время на церемонное, приличествующее обычаям прощание не стали. В полдень в Ар-Дрого их ждала бричка, чтобы отвезти на станцию. А через декаду Лису и Бирюзе нужно сесть в поезд, едущий на запад.

Единственную уступку обуревавшим его чувствам Песчаный сделал, когда смотрел вслед уходящим по узкой тропе соратникам. Они — самый лучший выбор, он не мог ошибиться: Лис сочетает в своем характере смелость и осторожность, как разведчику ему нет равных во всем Арре, а еще он смекалист и умен. Бирюза ему под стать, даром что женщина. Все приметы указывали на них: волосы у следопыта буро-красного цвета, точь-в-точь как песок пустыни, а у Бирюзы — ярко-голубые, немыслимые среди народа эрройя, глаза; мужчина овдовел дважды, а у женщины прошлым летом родились девочки-близнецы. Две жизни и две смерти. Все сходится. Все правильно. Так и должно быть.

Каси Песчаный подставил изрезанное глубокими морщинами, коричневое от загара лицо сухому холодному ветру, вот уже который день дующему из пустыни и крепчающему с каждым часом. Знающему, опытному шаману осенний ветер говорил о многом. Например, о том, что час Исполнения Завета так близок, что время почти истекло, словно алые пески с боков бархана, а значит, остается лишь верить в удачу и выучку Лиса и Бирюзы.

Песчаный зябко поправил на плечах накидку из лошадиной шкуры, но торопиться назад к теплому очагу не стал. Он любил ветреную погоду, всегда любил, и не страшился холода. Зачем бояться, если всех ждет могила и ледяные глубины Безвременья? В молодости, когда кровь горяча, а чувства остры, смерть кажется чудовищно несправедливой выдумкой богов, а могила — худшим из наказаний. Но уходит молодость, кровь остывает, страсти тают, словно снег, а вместе с ними исчезает и страх смерти. Песчаный давным-давно устал от жизни, вернее сказать, от старческой немощи и бесчисленных болезней, но не мог позволить себе уйти в Небесный Эррайн, покуда не Исполнится Завет. Все сроки вышли, дальше ждать нельзя.

Дым костров ел глаза старого каси, а сердце его разъедало беспокойство.

Мазь, изготовленная Ниалом, хоть и была чудодейственной, но ни капли магии не содержала, а потому ожоги на ладонях не торопились заживать за одну ночь и к тому же дьявольски болели. Поэтому утром на службу Джевиджа брила, причесывала и одевала Фэйм, не доверяя столь ответственное дело камердинеру. Только ей под силу оказалось усмирить его раздражение, заодно избавив от утренней хандры невыспавшегося человека, которому никто не в состоянии угодить.

— У тебя стальные нервы, милая моя, — улыбался Росс. — Я бы себя удушил за свои же капризы.

— Глупости, ты — само послушание и смирение в одном лице по сравнению с моим покойным отцом, — отмахнулась та. — Он мог даже ВсеОтца вывести из себя.

Джевидж прекрасно помнил лорда Сааджи. Редкой стервозности человеком был папаша Фэймрил и запредельного самомнения. Помнится, когда лорд канцлер узнал, что среди заговорщиков против его персоны есть вышеозначенный лорд, то чуть не прослезился от облегчения. Другого относительно бескровного способа избавиться от вредного и вздорного старика просто не существовало в природе.

— Я даже не планировал его… хм… строго наказывать. Ссылки вполне хватило бы, — буркнул смущенно Росс.

Его вина в безвременной смерти лорда Сааджи тоже наличествовала, тот умер прямо в зале суда от сердечного приступа. Да и вообще их с Фэйм отношения тянутся из далекого прошлого и достаточно сложны и запутанны, чтобы безнаказанно ворошить былое.

— Надеюсь, ты не превратишься на старости лет в зацикленного на какой-то одной бредовой идее старикашку, который будет третировать Совет? — приподняла бровь леди Джевидж, для общего блага решившая перевести тему разговора в другую, менее скользкую плоскость.

— На старости лет, как ты выразилась, я собираюсь наслаждаться достатком и покоем где-нибудь подальше от Эарфирена и Совета Лордов, — уверенно заверил супругу милорд, несказанно ее удивив.

Фэймрил замерла на месте, словно громом пораженная. Не ослышалась ли? Ее одержимый политикой муж вдруг заговорил об отдыхе и покое?

— А что ты так смотришь на меня? Виджмар — замечательное место, чтобы встретить старость и пожить в свое удовольствие остаток дней. Мы с тобой, конечно, не слишком богаты, но и отнюдь не бедны, вполне можем себе позволить жить поближе к природе, ни в чем не нуждаясь.

Родовое поместье Джевиджей — это очаровательный патриархальный дом, перестроенный когда-то из настоящего замка, в окружении старинного парка с прудом и липовой аллеей. Плющ и ползучие розы на стенах, заросли малины, конюшни и псарни, вековые деревья, крошечный водопад и романтическая заводь — надо ли говорить, что Фэймрил была очарована с первого взгляда? Она влюбилась в теплый уютный дом и роскошный в своей первозданности парк, затаив робкую мечту о том, что когда-нибудь они переселятся сюда вместе с Россом навсегда. Когда-нибудь… может быть… если все сложится удачно… Ах, слишком много пресловутых «если»! Если Джевидж надумает расстаться с креслом канцлера, если перестанет обижаться на покойного отца, если примет Диана, если его беспокойный дух приживется вдали от бурной столичной жизни, и еще полсотни условий.

— Росс? Неужели в твою мудрую голову наконец-то просочилась мысль о необходимости отдыха? — поразилась Фэйм, не поверив своим ушам. — Я даже не надеялась… Я так рада!

— Рада? Вот и прекрасно, — промурлыкал лорд канцлер с самым многозначительным видом. — Значит, я сумел-таки тебя по- настоящему удивить и обрадовать.

— Не то слово, — восторженно ахнула миледи.

Обещаниями Росс, как правило, не разбрасывался. Если не собирался чего-то делать, то и не говорил на эту тему никогда. А значит, идея об уходе на покой посетила его разум и не встретила особого сопротивления.

— Я заслужил поцелуй? — лукаво ухмыльнулся он.

— Вполне. Только без рук.

Но, как обычно, без рук не получилось. Целоваться Джевидж любил, а распускать руки еще больше, и никакие ожоги и боль не остановили его порывов.

Пришлось смазывать раны заново и для надежности залепить их пластырем.

— Постарайся сегодня не писать и возвращайся пораньше, — попросила Фэйм на прощание, не слишком надеясь на послушание мужа.

— Я постараюсь…

По привычке, глядя на уезжающего мужа из окна гостиной, леди Джевидж задумчиво кусала костяшки пальцев. Любимый супруг загадал ей новую загадку. Надо знать его властолюбивую и амбициозную натуру, достаточно однажды увидеть, с какой страстью он набрасывается на очередную проблему, чтобы брать на веру легкость, с которой дано недавнее обещание уйти на покой. Росс не создан для тихой незаметной жизни в провинции, и он лучше остальных знает о своих… хм… душевных склонностях. Если три года назад он из двух спутников — женщины и юноши — создал армию, а потом незаметно, но настойчиво превратил всех домочадцев в личный отряд, то лишь потому, что не имел возможности развернуться в полную силу. Он по-прежнему влюблен в свою Большую Игру — политику, как и десять лет назад, бредит новыми идеями и время от времени отчаянно замахивается на будущее, глядя только вперед. Россу всего-то сорок четвертый год пошел — для государственного деятеля самое начало расцвета.

Фэйм нервно забарабанила пальцами по стеклу, изо всех сил сдерживая желание закурить от волнения. Ее радость иссякла тоненьким ручейком в горячих песках нехороших подозрений. Что-то случилось, причем совсем недавно, возможно, даже вчера, решила она. Что-то заставившее мужа вспомнить о Виджмаре как о лучшем пристанище после завершения карьеры. Никаких сомнений, поместье — место замечательное, сельская жизнь много полезнее для хрупкого здоровья Росса, чем столичная суета, а детям там будет просто великолепно, и все же только самые серьезные причины могли подтолкнуть Джевиджа к разговору об уходе на покой.

«Что случилось, Росс Джевидж? Что произошло у Раила? Что он тебе сказал такого?» — безмолвно вопрошала Фэймрил, наматывая круги вокруг обеденного стола. За суматохой из-за покушения он так и не поведал о причине срочного вызова к императору, а она настолько переволновалась по той же причине, что забыла расспросить подробно. Ночью они крепко-крепко прижались друг к другу и в молчании лежали без сна. Смерть снова промахнулась — это главное. Нужны ли тут слова или какие-то иные объяснения? Вполне достанет мерного дыхания, родного запаха и тепла, чтобы ощущать себя живыми.

Самое простое и самое опасное предположение о разговоре во дворце Фэйм решительно гнала прочь, запретив себе даже думать о том, что император каким-то образом догадался про сущность Диана, но коварная мыслишка впивалась иголкой в сердце. Даже до такой затворницы, как леди Джевидж, доходили слухи и сплетни. К откровенному поклепу ей было не привыкать, но, когда сплетня настолько близка к истине, поневоле становится… Нет! Не страшно, а жутковато и очень неуютно. Неопределенность выедает изнутри, словно червяк переспелое яблоко, оставляя после себя гниль тревоги.

«Это все материнские тревоги, — твердила себе Фэймрил. — Ниал не ошибается, он точно знает, чего ждать от будущего мага. Не выдумывай ужасов! Слышишь?! Не смей!» Но воображение уже рисует всякие страшные картины: науськанный советниками Конклав требует освидетельствования, в дом являются суровые рестрикторы и проводят с малышом обряд, тайна раскрывается, и… Затем следует чудовищный скандал, в результате которого Росса вынуждают подать в отставку. А там и до опалы недалеко. Простит ли он Диану, простит ли он ей подобную карьерную катастрофу? Этого никто не знает.

Фэйм сама не заметила, как добежала в детскую, очнувшись от тягостных мыслей уже возле колыбели. Маленький Джевидж безмятежно спал с фамильным упрямым выражением на круглой мордашке. Надо заметить, суровый младенец — это весьма забавное зрелище: насупленные брови, плотно сжатые губы по контрасту с толстыми щечками. Миледи тихо рассмеялась, любуясь сыном.

«Ну какой из него маг, скажите на милость?»

Словно услышав мысли матери, Диан открыл глаза и тут же расплылся в беззубой улыбке. Точь-в-точь такой же обаятельной, как у его отца, и грозящей со временем превратиться в сокрушительное оружие против любого недоброжелателя, едва мальчишка подрастет и научится ею правильно пользоваться.

— Хочешь к мамочке на ручки?

Естественно, Диан хотел на ручки. Как можно сомневаться? Такая замечательная возможность посмотреть на новый для него мир, чтобы ее упускать. Младенцы, они просто маленькие, но совсем не глупые. Опять же, врать и притворяться равнодушными к тем, кого любят, взрослые их научат гораздо позже. Возможно, Диан и унаследовал от папаши скрытность, ослиное упрямство и мизантропию, но пока, с разрешения присутствующих, воспользуется возможностью открыто выражать свои чувства и желания — простые и легко исполняемые. Так что пусть мама-миледи будет так любезна и возьмет его на ручки.

— А кушать будем? — спросила Фэйм, усаживаясь на кресло-качалку и расстегивая кофту на груди.

Диан поглядел на мать с выражением крайнего и нескрываемого изумления. Как? Есть такие дети, которые не хотят есть? Быть такого не может! Так пренебрегать своими прямыми обязанностями?! Стыд и позор на младенческие волосенки! Само собой, он не собирается отказываться от еще одного завтрака и высосет все молоко до последней капли. У него работа такая — хорошо кушать и расти, и он исполняет ее со всей фамильной тщательностью. Совсем как отец — свою.

— Я не знаю, кто из него вырастет, но это будет весьма обстоятельный и целеустремленный человек, — оценил старания малыша Ниал, перед отъездом в университет решивший заглянуть к любимцу.

Он тяжело опустился в пустующее нянькино кресло и вытянул ноги. Неумеренность в еде все больше и больше сказывалась на ширине профессорской талии.

— К тому же очень серьезный, — согласилась Фэйм и, чуть подумав, добавила: — Мне кажется, у Росса что-то случилось.

— Случилось. На него вчера снова напали, — пожал плечами Кориней.

Тогда леди Джевидж поделилась своими наблюдениями и тревожными выводами.

— Никто, кроме меня, вас и самого Росса, не знает правду о малыше. Не забивайте себе голову беспочвенными измышлениями, детка моя. Его императорское величество мог отчитать вашего супруга по множеству поводов, начиная от недавних высказываний в Совете и заканчивая шиэтранским великокняжеским недовольством. Росс — человек мнительный, вот и надумал себе обиду.

Ниал говорил самым обыденным тоном, но от Фэйм не укрылось его беспокойство. Профессор же не дурак, и его любимое слово из четырех букв вовсе не обозначает то место, которым он привык думать. Как всякий ученый-естествоиспытатель, он чрезвычайно внимателен к мелочам.

— Ваш муж отнюдь не чувствует себя стариком, деточка, поэтому так легко бросается планами на грядущую старость. Уж поверьте мне, — вздохнул Ниал. — Я вот стараюсь в послезавтрашний день не заглядывать. Он все равно наступит, а меня в нем может уже и не быть.

«Он вообще не планирует до нее дожить, до вашей пресловутой старости», — загрустила Фэйм, но вслух возмущенно фыркнула на профессора:

— Вот еще! Вы специально меня расстраивать пришли, да? А меня нельзя печалить, если помните.

— Миледи, деточка! Помилуйте! — смешно вскинул пухлые ручки Кориней.

Они так давно и упоенно играли в настоящую семью, что уже и сами поверили в свое единство. Взрослые и юные, здоровые и больные, отрекшиеся и присягнувшие — им всем отчаянно хотелось каждый вечер возвращаться в шумный дом на улице Илши-Райн, встречать друг друга теплыми словами, сидеть за одним столом, говорить и слушать. И чтобы в гостиной вечерами горел свет, Фэйм играла на рояле, Кайр дурачился с Кири, Ниал дремал возле камина, Росс, опустив очки на кончик носа, читал и комментировал газетную статью. А еще совершенно необходимо, чтобы Морран и Касан азартно играли в карты, под ногами у них лежал Рико, а мимо бегали горничные. Чтобы дворецкий пригласил всех отужинать, а после трапезы дружными аплодисментами встретить кудесницу Биби Джетенгру, придумавшую новый десерт: вкусный, питательный, идеально подходящий для больного желудка хозяина дома. И только Диан Джевидж не играл в сложные взрослые игры, не придумывал правил, он точно знал — так и должно быть, и все эти люди — его самая настоящая семья. И нечему тут дивиться. Маленькие будущие волшебники, они знают.

Лорд Джевидж по очереди внимал докладам министров, вернее, делал вид, что погружен в обдумывание услышанного. Пустая формальность, которой он зачастую пренебрегал, сейчас удивительным образом пригодилась. Можно сидеть, беззастенчиво разглядывать говорящего и спокойно размышлять совсем не о докладах. И так как перебивать оратора не в правилах лорда канцлера, никто и не заметит. Мало ли почему Джевидж столь сосредоточен, может быть, и впрямь из-за вчерашнего разноса от императора? Говорят, после аудиенции вылетел из дворца, словно снаряд из пушки, такой же смертоносный и разрушительный, разве только не дымился в разных местах. Именно об этом шептались клерки по всему департаменту, пренебрегая своими обязанностями и рискуя праздным видом навлечь гнев канцлера. Джевиджу доставалось от государя редко, но метко. И теперь служащие поголовно пребывали в состоянии трепетного ожидания последствий. Не то чтобы канцлер злобно отыгрывался на подчиненных, но его просчеты в немалой мере оказывались общей заслугой. Так что все ждали грозу. Но вместо разбора полетов лорд канцлер отправился гулять по парку. Не в одиночестве, разумеется, с магом-телохранителем и тремя охранниками, благо, на слишком далекую прогулку сил ему не хватило. Похромал в одну сторону по аллее и уселся на скамейку, похожий со стороны на больную нахохлившуюся птицу — черный плащ, согнутая спина и острый нос — один к одному старый ворон на ветке. Сидел, наверное, часа два, почти не двигаясь, полуприкрыв воспаленные веки и ловя последние по-настоящему теплые солнечные лучи. После жаркого лета первая осенняя прохлада казалась чудесным избавлением, но Джевидж знал, как быстро ему надоест промозглая эарфиренская осень и затяжная зима. Вот и наслаждался в меру сил, а заодно обдумывал кандидатуру возможного преемника. Дело даже не в предупреждении от Раила, подобные мысли приходили и раньше, особенно после очередного припадка. Кориней честно признался — все идет к недееспособности, если не хуже, и коли жить охота, то с активной работой надо завязывать. Осталось выбрать достойного преемника, способного продолжить начатые преобразования и угодного императору. Но сделать это будет непросто.

Неуклюжими от заживающих ожогов пальцами Росс поднял с земли первый желтый листок, повертел туда-сюда, поглядел на просвет. Его собственная осень только начиналась, но не сулила благостного тепла, а обещала стать жестокой и короткой. Ну и пусть! Какая, собственно, разница, если жизнь сама по себе чертовски короткая штука? Значит, он обязан успеть подготовить преемника, обязан застраховать труд своей жизни, а потом… потом можно будет придумать себе другое занятие. Наверное.

Министр иностранных дел лорд Ферхис Таммаш, министр финансов — Трен Кариони и лорд Эдрих Нишен — министр юстиции. Именно их пригласил Джевидж на это липовое внеплановое заседание, чтобы наконец-то определиться с выбором.

«Итак, кто? — напрямую спросил себя Росс. — Кто из них троих?»

Фэрхис — весьма проницателен, он опытнейший дипломат с сорокалетним стажем. Спокойный и уравновешенный мужчина, еще не разменявший до конца шестой десяток — староват, пожалуй, но зато породистый и умный. С ним у Джевиджа никогда не возникало особых трений, хотя тот и не всегда схватывал на лету. Но если дать себе труд объяснить задумку подробно и в деталях, то вполне способен проникнуться и даже подсказать дельную мысль. Но, дьявол раздери, потребуется самое меньшее двадцать лет, чтобы Эльлор окончательно встал на дорогу, ведущую к их с Раилом мечте — могучей, процветающей империи, где маги знают свое место, народ богатеет, промышленность развивается, закон торжествует, искусства и культура расцветают, а границы спокойны. Да, они в чем-то идеалисты, но надо же стремиться к наилучшему, рассчитывая при этом только на свои силы. Хватит ли у лорда Таммаша здоровья и сил? Есть ли смысл отдавать бразды правления в руки пожилому человеку, хотя опыта и знаний тому не занимать?

Теперь другой кандидат — Кариони. Не аристократ, но выходец из старинной купеческой семьи с устоями и традициями. В молодости прославился как успешный делец, наживший состояние не на биржевой игре, а внедрением новой техники на своих заводах. Впоследствии его банк быстро стал самым влиятельным в Эльлоре, но, когда Трен обратил свой взор в сторону политической карьеры, он без колебаний передал и заводы, и банк под управление братьям. Кариони был не просто богат, а сказочно богат, но вел настолько благопристойный образ жизни, что даже у закоренелых столичных ханжей скулы сводило от скуки. Сказывалось суровое воспитание.

Пока министр финансов по памяти пересказывал свой доклад, Джевидж внимательно его рассматривал, пытаясь по внешним чертам угадать особенности характера.

Аккуратный пробор в редеющих волосах — значит, педант, что для финансиста основная добродетель. Скорбные складки у рта из-за общей мрачности натуры или знак внутренней сокрытой боли? На переносице след от дужки очков, а делает вид, что читает по бумажке, — это стеснительность или гордыня?

«А сам-то? Смущение уже и дорогу забыло к тебе, дружок, а все равно скрываешь, что слаб зрением», — напомнил сам себе канцлер. А еще Россу понравились руки Трена Кариони — сильные и крепкие, надежные руки настоящего мужчины. И рукопожатие приятное. Но не слишком ли молод? Только-только сорок исполнилось, всего два года в правительстве. И хотя к его министерству никаких претензий за весь срок руководства, но сомнения остаются.

Джевидж перевел взгляд на последнего выступающего министра. Сразу чувствуется бывший военный — иначе откуда бы взяться кавалеристской выправке, ровной спине и пышным франтоватым усам. Лорд Эдрих Нишен вышел в отставку по ранению очень молодым, но подающим надежды капитаном и подался в юриспруденцию, сделав на этом поприще не менее головокружительную карьеру так же стремительно, ибо обладал одновременно профессиональной хваткой, морем здорового честолюбия, жгучим темпераментом и весьма влиятельным отцом. Он был шефом жандармерии, начальником личной безопасности императора, проявил себя только с самой лучшей стороны. Целеустремлен, честен и прекрасно образован. Но чрезмерно, почти болезненно горд, а также слишком зависим от мнения Раила Второго. Получится ли у Эдриха отстоять собственное мнение, если оно разойдется с желаниями императора? Опять же отец — в Совете, сын — канцлер… Не много ли власти в руках одной семьи? Нишены во все времена славились непомерным честолюбием. В карих выпуклых глазах министра юстиции Росс не единожды видел огонек фанатизма, от него не дождаться бесстрастности и незаинтересованности, когда речь пойдет о делах всеимперского масштаба.

«Кто? Кого? Другие еще более сомнительны во всех смыслах, — безмолвно терзался Джевидж, не в силах отдать кому-нибудь окончательное предпочтение. — Или подождать еще немного, присмотреться ко всем троим тщательнее? Дождаться Знака?»

В Знаки Росс верил свято. Они помогли ему, беспамятному и полностью сумасшедшему, найти Фэймрил Эрмаад в Сангарре, они указали ему путь к спасению, к любви и жизни. Не подвели и не обманули, приведя на порог незнакомого дома, в чужом городе, к той, которая стала главным смыслом, отрадой и благословением. Знаки — начиная от внезапного порыва ветра и заканчивая случайной встречей — в воле одного лишь ВсеТворца, и сколько бы ни бурчал профессор Кориней, дескать, мракобесие это и первый признак безумия, но Джевидж продолжал вверять им свою судьбу.

Пусть случится, пусть сдвинется и грянет что-то говорящее чувствительному взору и бдительному уху лорда канцлера яснее ясного — да будет так!

К дьяволу! Хоть мракобесие, хоть придурь — лишь бы сработало.

Лорд Джевидж даже под пыткой не признался бы в своей странной и смешной вере, да и никто, кроме Ниала, знать-то не знал, ибо не так уж часто прибегал он к столь экзотическому методу решения спорных вопросов, но сейчас вышел подходящий случай. Трое достойных мужчин, словно три дороги на сказочном перекрестке. Куда идти — направо, налево или прямо? И топчется перед путеводным камнем хромой рыцарь в поисках единственно верного ответа. Так пошли же ВсеТворец ему Знак, ответь на немую мольбу. Молчишь? Ничего удивительного, между прочим. На то и жизнь дана человеку, и посланы мужчине испытания, чтобы он решал сам. За себя, за семью, за Родину, за всех, в конце концов. На то ему и власть, и сила, и мужество.

Таммаш, Кариони или Нишен? Дипломат, финансист или законник? Кто?

— Спасибо, господа, мне было крайне отрадно выслушать ваши соображения, — сказал Джевидж. — Но на некоторых аспектах я бы хотел остановиться подробнее…

Министры слушали внимательно, удивившись, должно быть, только доброжелательным ноткам в голосе канцлера, более знакомыми в его устах лишь вне службы: на приеме, в гостях или в мужском клубе за карточной партией.

Таммаш в последние годы совсем не пьет, поговаривают, сердце шалит. Кариони — затворник и аскет, почти не участвующий в светской жизни. Нишен, напротив, сердцеед и винолюб, но в меру и без излишеств. Какой же бывший кавалерист откажется от бокала красного и поцелуя красавицы? То-то же, ибо вопрос риторический! Джевиджу припомнились собственные отчаянные пьянки в компании друзей-офицеров и дам полусвета, до которых он в свое время был большой и страстный охотник. Теперь — смешно, а раньше то был единственный способ развеяться и разогнать кровь по жилам. Молодости свойственны крайности — либо война, либо любовь; или жизнь, или смерть; все либо же ничего. Большинству достается война, смерть и ничего.

Росс нетерпеливо тряхнул головой, отгоняя посторонние мысли.

«Нужен Знак, чтобы поставить точку в бессмысленных метаниях и работать дальше уже на результат. Итак, кто?»

Если пожелать по-настоящему, всем сердцем, то, будьте уверены, обязательно исполнится. Джевидж все-таки получил Знак. Не так, как рассчитывал, но тем не менее сбылось его желание — он обрел свой ответ. Только другой и на иной вопрос. Забавно, правда? Но так тоже бывает.

Так ничего не решив относительно преемника, с тяжестью на душе Росс объявил об окончании заседания, отпуская министров по домам, и тогда Кариони вдруг попросил:

— Ваше высокопревосходительство, не уделите ли мне несколько минут конфиденциально?

Отказывать Трену не было причин, поэтому Джевидж согласился, сделав знак телохранителю, чтобы их оставили одних. За окном стемнело, но канцлер не стал сильнее зажигать газовую лампу, его глаза желали созерцать бархатную темноту за окном. К тому же от усталости в них двоилось.

Кариони не стал тянуть время и сразу перешел к делу.

«Кстати, отличная черта для будущего канцлера, да?»

— Через три дня Кабинет собирается на отчетное заседание.

— Это так.

— Я бы хотел испросить разрешения отсутствовать на этом заседании. По личной причине.

— Могу ли я узнать, какова эта причина? — строго спросил Росс, не скрывая неудовольствия. — Насколько она существенна?

Отчетные заседания случались не так часто, чтобы их необоснованно пропускать. В конце концов, министр финансов — одна из ключевых фигур в правительстве, его мнение зачастую крайне необходимо для принятия решений.

На скулах Трена проступили валики желваков, он молчал и смотрел исподлобья волком. За ним не водилось приступов тупого упрямства, а значит, вопрос чрезвычайно серьезен.

— Я спрашиваю не из праздного любопытства, — более миролюбивым тоном пояснил Джевидж. — Если потребуется, то можно перенести время и даже день. Но хотелось бы знать…

Собеседник задохнулся от возмущения и, пронзив патрона ненавидящим взглядом, заявил срывающимся шепотом:

— Все вы знаете, Ваш-ш-ше высокопревосходительс-с-ство! Если бы… если бы вы… — И осекся, углядев замешательство написанное на лице канцлера. — Говорят…

Росс поморщился:

— Трен, я, разумеется, бессердечная свинья и редкая скотина, но, поверьте, не настолько любопытен, чтобы лично изучать досье на каждого из членов правительства, мне хватает кратких докладных записок от Тайной службы.

Иногда репутация всезнающего манипулятора мешала жить гораздо больше, чем помогала достигать поставленных целей. Очевидно, Кариони решил, будто подозрительный лорд Джевидж специально проверяет его лояльность, а возможно, измыслил еще какую-то каверзу.

— У моего сына назначена консультация с известным врачом — мэтром Ванедйлом, и я бы хотел присутствовать на осмотре. Он — наша последняя надежда, — молвил министр.

Про мэтра Ванедила канцлер слышал впервые.

— А что с вашим ребенком? У меня ведь тоже недавно родился сын, — словно оправдываясь за неуместное любопытство, спросил Росс.

— Это семейная болезнь. Что-то с отделением слизи. У всех наших детей она была.

Кариони говорил отрывисто, почти задыхаясь, борясь с подступающими рыданиями.

— Все четверо умерли в мучениях один за другим. Мы с Нимэль надеялись, что младший избежит этой участи, но он тоже заболел. Мэтр Ванедил считается главным специалистом…

Страшная болезнь подкрадывалась к детям Кариони на втором-третьем году жизни, и постепенно из пышущих здоровьем малышей они превращались в одутловатых, безразличных ко всему старичков, кашляющих, со вздутыми животами, худых и отстающих в развитии.

Теперь многое становилось понятно. И почему Трен ведет такой образ жизни — тоже. У него дома умирали дети, и ни за какие деньги нельзя было купить им лишний год, хотя на врачей, магов, травников и шаманов тратилось целое состояние. Все без толку.

— Я могу попросить мэтра Ниала Коринея осмотреть вашего мальчика. Возможно, он сумеет подсказать дельную мысль или посоветовать лечение, — предложил встревоженный и огорченный Джевидж. — Ниал — мой личный врач и к тому же отрекшийся маг.

Кири болела редко, но каждая ее простуда заставляла Росса переживать и мучиться несуществующей виной. Ему самому не привыкать страдать, но малышка не заслужила ни жара, ни озноба.

— Если это вас не затруднит, милорд. Лишний совет и еще одно мнение не помешают, — сразу же согласился несчастный отец.

— Не затруднит, разумеется, — поспешно заверил его Джевидж. — И я перенесу заседание на другой день. Обещаю.

Вечером Росс рассказал эту историю профессору и затребовал срочного ответа — не случится ли нечто подобное с Кири и Дианом? Тот внимательно выслушал и помрачнел:

— Насколько я могу судить, от этой хвори не поможет никакое лекарство. По непонятной причине в организме неправильно образуется слизь, она становится вязкая и густая, забивая все возможные протоки — в бронхах, в слюнных и поджелудочной железах, в кишках. Ребенок мистрила Кариони умрет той же смертью, как и его старшие братья и сестры, от тяжелейшего бронхита и отказа поджелудочной железы.

— ВсеТворец-Милостивец! Кошмар какой! — ужаснулся Джевидж.

— Но за наших можно не опасаться. Семейные болезни не заразны, они только наследуются от родителей к детям. Хворь прячется в матери с отцом и никак не проявляется. Но дети болеют и умирают. Ванедил ничем помочь не сможет. А я могу посоветовать лишь разжижитель мокроты и обильное питание с исключением всех мучных продуктов и всего содержащего крахмал — в качестве диеты.

Профессор разочарованно развел руками, видя, как потрясла вся эта история Джевиджа:

— К сожалению, медицина не всесильна.

— А магия?

— В данном случае она тоже бесполезна.

Россу даже работать расхотелось, он посидел без всякого толку над бумагами, продолжая думать о Трене Кариони, и, когда понял, что ничего на ум не идет, отправил Моррана Кила спать.

— Мне не понадобится помощь секретаря, мэтр. Вы свободны.

— Спокойной ночи, милорд, — обрадовался маг и шмыгнул за дверь.

Она, может, и выдалась спокойной, но только не для Росса Джевиджа. Сон сбежал от канцлера вприпрыжку, утащив с собой душевный покой, которого и так осталось с наперсток. Не сиделось ему и не лежалось.

Жить в ожидании смерти своего ребенка — ни один палач еще не выдумал худшей муки. Как же Трен выдержал? Он ведь человек сугубо мирный, никогда не бывавший на войне, не видевший смерти вблизи, вокруг и повсеместно. Бывший маршал терялся в догадках. Привычный ко всему, зревший столько крови и людских страданий, посылавший других на верную погибель, сам припадочный и недужный, он впал в форменную истерику, когда прошлым летом у Кири случилась ангина. Виду Росс не подал, но по нескольку раз за ночь ходил проверять, как обстоят дела у приемной дочери, сменяя на посту Фэйм, дежурившую у постельки. А тут четверых похоронить и готовиться каждый день потерять пятого, возможно, последнего своего ребенка. Это немыслимо!

Лорд канцлер бродил по кабинету, не смея отправиться в спальню и продолжить смущать жену переживаниями. Она и так весь вечер поглядывала на него с подозрением и тревогой. Не так уж часто ужин не лез Джевиджу в глотку.

ВсеТворец-Вершитель! Если так больно глядеть на своего, здорового и крепкого ребенка, по несчастливой случайности родившегося магом, то каково же точно знать наперед, сколько твоему сыну отмерено лет жизни? Как жить с роковой обреченностью, почти без надежды?

Росс выпил порошки и прижался лбом к оконному стеклу. По подоконнику стучал меленький дождик, такой осенний, уютный и баюкающий, когда сидишь дома возле камина, потягивая глинтвейн, он же — омерзительная напасть, если застигает тебя в дороге. Не успеешь оглянуться, как промокнешь насквозь и подхватишь пневмонию.

«Вот тебе и «цивильная крыса», а ведь мужеством Трена Кариони следует только восхищаться, — размышлял Джевидж. — А с какой нежностью он говорил о смертельно больном малыше…» В этот момент его пронзила парадоксальная, но такая долгожданная мысль: «Если другие люди могут отдать свою любовь ребенку, который обречен умереть, если они не боятся, значит… значит, оно того стоит, значит, не зря…»

Если бывший маршал хотел, то мог ходить почти бесшумно, и хромота не мешала ничуть. Поэтому ночная нянька не проснулась, когда он осторожно прокрался в детскую. Фэйм, по всей видимости, тоже задремала в ожидании мужа, а убаюканный, сытый Диан сладко почивал в сухих пеленках. Росс нагнулся над колыбелькой, пристально вглядываясь в его личико, даже во младенчестве повторяющее его собственные фамильные черты. Крошечные ладошки сжаты в кулачки, сердитая складочка между белесыми бровками — прирожденный боец, настоящий Джевидж. Отец легонько погладил сына по розовой щечке, едва сдержавшись, чтобы не взять на руки сопящее создание.

«Ты победил, маленький мажонок, — признался Росс безмолвно и абсолютно честно. — Ты оказался сильнее и провел осаду по всем правилам. Деваться мне некуда. Я больше не в силах бороться и сопротивляться, но если ты думаешь, что я сдаюсь на милость победителя, то сильно ошибаешься, родной мой. Я буду любить тебя, любить и лелеять до тех пор, пока ты жив, потому что когда ты станешь магом, то умрешь для меня навсегда. Я похороню тебя в сердце своем, оплачу и стану жить так, как если бы действительно положил тебя в могилу. И буду помнить о чудесном маленьком мальчике, которого так любил, ради которого жил и который тогда еще не был магом».

«Поглядим», — не открывая глаз, ответил сладкой сонной улыбкой Диан на страстный мысленный монолог отца.

«Я сумею!» — нахмурился упрямо Росс.

Джевиджу неоднократно приходилось избавляться от чувств волевым усилием, жертвуя ими ради чего-то иного, более важного и существенного. Как скальпелем по живому телу, так же больно, только без крови. Но пережить можно. Потом на том месте в душе, где жили любовь и привязанность, образуется грубый уродливый шрам, который потихоньку болит в ненастную погоду.

«Не спорю! Попробуй!» — причмокнул губами самоуверенный будущий волшебник.

Что-то очень хорошее снилось ему в этот миг. Ведь что-то же снится младенцам, если они так крепко и счастливо спят? Наверное, есть такие запредельные царства, где бродят их невинные души, еще не знающие горестей, кроме мокрых подгузников, и радости сильнее материнской улыбки. И чудные волшебные врата в то царство стерегут белокосые феи-риилисы[12], сидящие верхом на синих единорогах. Посему взрослым сновидцам дорога туда заказана на веки вечные. И правильно. Нечего им там делать. Дело взрослых не спать ночами и хранить покой своих невинных чад.

Фэйм замерла в дверном проеме и не верила своим глазам. Неприступный ожесточенный Росс гладил пальцем ручки и ножки Диана, что-то шептал и, по всей вероятности, собирался простоять над колыбелью до утра. Какая-то невидимая сила смыла все внутренние барьеры, ведь даже спина Джевиджа сейчас выражала любовь к малышу.

— Не волнуйся, он хорошо поел и будет спать до утра, — прошептала женщина тихонько, боясь спугнуть столь редкостную птицу — Джевиджеву нежность.

Надо пользоваться моментом, потому что, агрессивный и скрытный по природе, он редко давал увидеть самые тонкие потаенные стороны своей натуры, а на пятом десятке лет мужчину уже не переделаешь.

— Я соскучился по нему, — ответствовал так же тихо лорд канцлер.

«Не мудрено. За три с половиной месяца-то», — усмехнулась мысленно Фэйм, но ничего не сказала, а просто обняла супруга за талию и прижалась щекой к его плечу, присоединяясь к радостному бдению.

«Мы с Дианом победили! — ликовала Фэймрил. — Слава Великому Л'лэ! Жаль только, нельзя раскрыть Россу главную тайну. Или можно?»

Человечья натура такова, что всегда и везде ищет дорожку к запрещенному, маленькую лазеечку, крошечную щель в желаемое. И, что показательно, всегда находит искомое. И сколь бы высоки ни казались стены внутренних крепостей-запретов, сложенных из несгибаемой воли, твердокаменных убеждений и стальных принципов, в них отыщется потайная дверца. Главное, убедить себя в том, что ничего страшного не случится, если хотя бы одним глазком… ну, в общем, все знают, что бывает дальше.

Росс так отчаянно искал предлог позволить себе полюбить сына, что, когда нашел таковой, его «крепость» пала в тот же час. Дав себе зарок и понимая, сколь быстро утекает время, Джевидж припал к источнику своего счастья со всем пылом страстной натуры. На Диана и Кири обрушилась целая лавина любви и обожания. Наверное, Росс и сам от себя не ожидал такого половодья чувств, ибо это была безумная любовь, в том смысле, что в ней не нашлось ни капли рассудочного, чего-то от ума, логического или практичного. Нечеловеческая, почти звериная неутолимая жажда — вот что это. Так волк готов отдать жизнь за своего волчонка и растерзает любого, кто осмелится угрожать жизни детеныша. Так орел от зари до зари без устали печется о пропитании своего беспомощного птенца. Джевидж коршуном кружил над детьми и волком глядел на каждого, кто посягал на их внимание. С профессором Коринеем они почти дрались за право первым утром достать малыша из колыбели, вдохнуть его теплый молочный запах и ответить на сонную бессмысленную улыбку. Ниал, поначалу честно пытавшийся вызвать у милорда собственнические чувства и ревность, попался в расставленную ловушку вместе со своей жертвой. Теперь он сам ревновал и не хотел делиться хитрым маленьким мажонком даже с его родным отцом и чувствовал себя обделенным, почти обворованным.

Фэйм, хоть и нарадоваться не могла такой резкой перемене настроения Росса, потрясенно взирала на каждодневную битву двух немолодых мужчин за внимание одного младенца. Они на полном серьезе строили друг другу козни, плели интриги и ругались до тех пор, пока не додумались по-честному разделить время, отдаваемое детям. Вторая половина дня, после окончания занятий в университете, честно принадлежала Коринею, а вечер — Джевиджу. И упаси ВсеТворец посягнуть хоть на минутку сверх положенного — загрызут.

— Эта хитрая ж-ж-ж… филейная часть — твой муженек, деточка, откровенно мухлюет, — жаловался разобиженный Ниал. — Тоже мне выискался папаша! Он возвращается каждый день все раньше и раньше.

— Разве не этого мы с вами добивались? — сдержанно улыбалась Фэймрил. — По-моему, наш план был именно таков — заставить Росса ощутить себя отцом.

— Он удался! — сокрушался профессор, еще более расстраиваясь. — Но кто ж знал?

Леди Джевидж, к примеру, тоже не могла себе вообразить такой реакции от сдержанного, вечно закованного в панцирь условностей супруга. Не говоря о няньках. Те так и вовсе не привыкли, чтобы сиятельные небожители в раззолоченных мундирах, нисходящие к простым смертным со своих вершин лишь по острейшей необходимости, уделяли своим отпрыскам более трех минут в день, и не знали что и думать, когда милорд отбирал у них детей на два часа кряду.

— В детях есть удивительная прелесть, дорогая, — удивленно объяснил он. — Ты не поверишь, но у меня даже желудок перестал болеть по утрам.

— Это от хорошего настроения и добрых мыслей. От детей ведь не только грязные пеленки и горючие слезы бывают.

— Не исключено. Рядом с Дианом меня охватывает удивительное спокойствие.

Фэймрил только и оставалось, что улыбаться и тихо радоваться своему счастью — видеть умиротворенного, живущего с самим собой в ладу и мире Росса Джевиджа. И — да, он позволил Кири играться со своими орденами — цеплять их на платья куклам и скалывать края «королевской мантии» из бархатной скатерти, когда та рядилась в принцессу.

Хисим-месяц заканчивался так же стремительно, как истощались финансы Ярра и Плонта, заказчик — мистрил Бирида требовал исполнения обещания, а леди Джевидж оставалась столь же недосягаема, как бриллиантовая корона на статуе ВсеТворца в Нэну. И то, пожалуй, украсть священную реликвию проще, чем дотянуться до супруги лорда канцлера.

Пока мистрил Плонт добросовестно обследовал все подходы к дому по Илши-Райн, мистрил Ярр пытался свести знакомство с кем-то из домочадцев.

— В охране там сплошь бывшие рейнджеры, — сетовал рыжий толстячок, затягиваясь горьким дымом самокрутки. — С ними договариваться бесполезно.

— Сойдись с горничной, — безразлично посоветовал Плонт.

— Пробовал, — поморщился Ярр, обиженный таким невысоким мнением напарника о своем воображении. — Это первое, что я сделал, между прочим. А толку? Миледи без охраны никуда не ходит, в театр, в оперу, на приемы только с мужем и телохранителями, даже в саду с детьми гуляет в сопровождении двух верзил. Не дом, а осажденная крепость.

Чистенькая служаночка побрезговала случайным знакомым, но наболтала достаточно, чтобы тому не понадобилось специально развязывать ей язычок.

— Это точно. По ночам собак выпускают бегать и четыре раза делают обход территории, — поделился выводами тощий наемник. — Особняк только штурмом надо брать.

— Заказ выполнять надо, — проворчал Ярр недовольно. — А задаток мы потратили.

— Угу.

— И хочется получить оставшиеся пять тысяч.

— Угу.

Долговязый Плонт не отличался красноречием, и его костлявая длинная физиономия, как правило, не выражала никаких чувств. За то и ценил его шустрый напарник — за контраст и невозмутимость. Ярру же на месте никогда не сиделось, вечно тянуло куда-то. Он и сейчас, подобно мячику, скакал по убого обставленной, нетопленой меблированной комнате, то ли согреваясь в постоянном движении, то ли ища выход накопившимся эмоциям. Аж вспотел в старой, потертой шинели, подобранной на свалке и кое-как очищенной от грязи, отчего вокруг распространялся острый запах свежего и застарелого пота.

— А может, ну его, этого Бириду? А? Или того лучше — давай хлопнем его самого? — горячился он.

— Нет, — заявил Плонт. — Я хочу эту бабу.

Он успел хорошенько разглядеть леди Джевидж, когда они с канцлером выходили из ландо возле оперы. Бархатная кожа покатых плеч, соблазнительные очертания груди под прозрачной газовой накидкой и стройная талия привлекли унылого наемника больше, чем обещанная награда. При одной только мысли, что эта гордая женщина, изнеженная аристократка окажется в полной власти безродного изгоя и убийцы, его охватывало острейшее возбуждение. Воображение подкидывало Плонту самые соблазнительные картинки. Она еще будет умолять взять ее, ползать на коленях, просить оставить жизнь. Особенно когда узнает, в чьи руки попадет. Конечно же, мистрил Плонт снизойдет до мольбы, не сразу, разумеется, немного поломается для порядка. На этой сливочно-мягкой коже даже кровоподтек и рана будут выглядеть прекрасно, как цветы…

Ярр грязно выругался, видя, как и без того тусклые глаза напарника затягиваются мутной пленочкой предвкушения удовольствия. Теперь мистрила Плонта можно резать на куски, но от своей задумки он не отступится. Тем более заказчик разрешил попользоваться пленницей. Хотя вряд ли наемник сделает миледи больнее и хуже, чем мститель Бирида. Ну, помнет-порвет немного, но замордовывать до смерти не станет. Ярр ему не даст. За пять тысяч он против кого угодно восстанет, даже против озверевшего соратника. Так уже бывало. Главное, Плонта вовремя остановить, не дать пустить в ход нож.

— Аристократка… ах-ха…

— Заткнись! И вытащи руку из штанов, похабная морда! — окончательно взорвался коротышка. — На двор иди рукоблудничать! Глядишь, дождик тебя охладит достаточно, чтобы мозги заработали.

— Не кричи на меня, — проворчал Плонт, недовольный, что его так грубо прервали, насильно вызвав из мира грез.

— Надо придумать, как ее выманить!

— Вот ты и думай. Ты у нас самый умный, — промычал долговязый и прямо в одежде лег на кровать, отвернулся к стене и продолжил свое увлекательное занятие.

Напряжение, которое он испытывал, требовало освобождения. Немедленного. А мистрилу Плонту уже не шестнадцать, к слову.

Ярр сплюнул на пол, нахлобучил на макушку липкую от наслоений кожного сала кепку и отправился прямиком в ночную винную лавку. Всем хорош напарник Плонт — дело свое знает, молчалив и покладист, но извращенец, каких свет не видывал. Толстый убийца знал коллегу не первый день, чтобы уяснить, — того возбуждают только собственная безнаказанность и беспомощность пленника.

«Выродок проклятый! Уже бы в золоте купались, если бы не его заскок — обязательно надо снасильничать жертву. И добро бы только баб. Урод!» — бессильно злился Ярр, кусая потрескавшиеся губы.

Кабы не Биридовы тысячи, в которых коротышка отчаянно нуждался, уже давно сделал бы от Плонта ноги куда подальше.

«Зачем, ну зачем надо было… тьфу!.. похищенного мальчишку… это самое? Последний раз с ним работаю!» — твердо решил рыжеволосый убийца, прикладываясь к горлышку бутылки.

Пойло, купленное у неопрятной вонючей бабки в ближайшей подворотне, было настолько паршивое и кислое, что назвать его вином язык не поворачивался, для крепости туда добавили винного спирта. Желудок отчаянно сопротивлялся, но Ярр все равно допил. Ему хотелось согреться, уж больно промозгло и сыро было в их с Плонтом комнате. Прямо как в могиле.