Невинные дела. Роман

11. Звезда Бена Дакнайра

Прожекторный завод и особняк господина Прукстера были расположены на противоположных концах Медианы. Вблизи завода теснились рабочие домики - это был демократический район. Перед заводом, со стороны главного входа, простиралась довольно обширная площадь с храмом св. Бернадетты, построенным еще отцом Прукстера: очевидно, зачинатель военного бизнеса хотел видом постоянно находящейся перед глазами рабочих церкви внушить им мысль, что они работают на божье дело.

Особняк Прукстера был в аристократическом квартале, на другом социальном и географическом полюсе. Но так как Медиана не так уж велика, добраться из дому до завода на автомобиле хватало пятнадцати минут.

Оба редактора сели рядом с Прукстером, и хозяин велел шоферу гнать. Выехав со двора, Прукстер, приоткрыв дверцу, выглянул наружу. Стояла осенняя холодная ночь. Звезды безмятежно сияли, точно позируя поэту для стихов, и это взбесило господина Прукстера. Почему такая безмятежность, если у него пошла полоса невезения! Впереди, за домами, он увидел зарево. Его завод горит!

Захлопнув дверцу и откинувшись на подушки, Прукстер злобно бросил:

- Мерзавец Дакнайр! Поручил ему охрану, а он что допустил? Я с него с живого шкуру сдеру! Пропустить забастовщиков! Ясно, что их рук дело.

В действительности, однако, все было иначе, чем представлял господин Прукстер. Нет, Дакнайр принял все меры предосторожности. Хотя забастовщики не проявляли никакой активности, Дакнайр, не полагаясь на эти внешние признаки спокойствия, решил усилить охрану завода. Немало братьев ордена «Вольных тюремщиков» служили охранниками при заводе: такое совместительство поощрялось и вполне устраивало господ Прукстера и Дакнайра. Теперь же Дакнайр решил пустить в ход и более квалифицированную силу. Во главе охранников он поставил свою «правую руку» - брата Сэма Скуолдринга, употребляемого только для самых важных и рискованных дел.

Скуолдринг тоже был замечательный… как бы это сказать? Слово «личность» тут как-то не вполне подходит, настолько над личностью преобладали его феноменальные кулаки - именно в них сосредоточилась и проявилась его личность - с этой оговоркой он, конечно, был совершенно замечательной личностью. Но биография его была несколько проще, чем его хозяина, так как целиком вытекала из его кулаков и, в сущности, могла быть выражена в двух словах: он бил. Он бил в личных целях, он бил в порядке индивидуальных заказов там, где нужно было вразумить какого-нибудь непокорного профсоюзного организатора, он бил там, где нужно было спровоцировать столкновение, сорвать собрание… Работа его кулакам всегда находилась, заказы не иссякали, и все-таки всей его деятельности не хватало той целеустремленности, которую она получила, когда он вступил в орден. Можно сказать, что орден «Вольных тюремщиков» вдохнул душу в его кулаки.

А кто заметил и подобрал Скуолдринга? Ну конечно же господин Бернард Дакнайр! Как по пальцам узнают пианиста и скрипача, так по кулакам Дакнайр узнал будущего брата ордена «Вольных тюремщиков». Этот человек как будто был рожден специально для ордена. И пожалуй, даже специально для того, чтобы стать правой рукой Бернарда Дакнайра, настолько слепо он повиновался своему мастеру.

Вот почему господин Дакнайр послал своего верного оруженосца в дело, которое, по расчетам главного мастера, становилось самым важным.

И вот холодной октябрьское ночью Сэм Скуолдринг сидел в проходной будке завода, время от времени выходя проверить посты внутри замолкнувшего завода, и снаружи - вдоль его каменной ограды. Дул резкий ветер, забиравшийся за воротник в рукава, во всякую щель в одежде и проникавший, казалось, до самых костей. Скверная погодка! Совсем напрасно морозят молодцов: разве забастовщики, да еще на пустое брюхо, полезут такой мерзкой ночью на завод? Зачем?

Скуолдринг тоже изрядно промерз и все с меньшей охотой совершал свои вылазки из проходной будки. Наконец он незаметно задремал. Среди ночи он проснулся и заставил себя выбраться на холод. Он обошел южную ограду завода, где был главный вход, обошел восточную ограду, где наткнулся на спящего в будке охранника и хорошенько распек его, затем свернул за угол к северной ограде… Здесь у высокой каменной стены завода были сложены штабели тонких досок, употреблявшихся для разных поделок. С трех сторон доски окружала колючая проволока. И вдруг Скуолдринг с ужасом увидел, что вверху пробиваются огненные язычки. Пожар!

- Пожар! Пожар! - с неистовым криком Скуолдринг бросился к проходной будке. Пока по телефону вызывали пожарную команду, Скуолдринг с несколькими охранниками вернулся к горящим доскам. Огонь уже прорвался наружу: вероятно, внутри все горело. Ах, черт возьми, прозевать такой пожар! Скуолдринг неистово ругался.

У колючей проволоки Скуолдринг наткнулся на лежащего человека. Видимо, он пролезал под колючей проволокой, задел ее, колючки разорвали его одежду. Одежда его была не только порвана, но обгорела и дымилась. Человек лежал не шевелясь, лицом вниз: он был без сознания.

- Вот он, поджигатель! - воскликнул Скуолдринг и перевернул неподвижное тело на спину. Все узнали пожилого бродягу Джима, известного под кличкой Дохлая Жердь, что заменило ему давно забытую фамилию. Он слонялся по городу, работал, если попадалась работа; просил, если подавали; воровал, если что плохо лежало. Иногда на целые месяцы он исчезал из города, затем снова появлялся, точно Медиана притягивала его, хотя никакой собственности, кроме своей тени, у него не было. Впрочем, он и сам был не многим объемнее своей тени: за худобу он и получил свое звонкое прозвище.

Скуолдринг распорядился перетащить Джима в проходную. Трубя и звеня, примчалась пожарная команда, и Скуолдринг разослал сбежавшихся охранников ей на помощь и по постам.

Джим, которого положили на скамью, стал в тепле проявлять признаки жизни: раскрыл глаза, попытался было приподняться, но снова упал, прохрипев: «Воды!» Скуолдринг злобно сунул ему в зубы край жестяной кружки, Джим пил, обливаясь и захлебываясь.

- Ну, дохлятина, очнулся? - свирепо спросил Скуолдринг, когда Джим наконец уселся, опираясь спиной о стену. - Видишь этот крюк? - показал Скуолдринг на потолок. - Так вот, считай, что ты уже болтаешься на этом крюке. А не нравится, выкладывай все начистоту. Понял?

Но Джим и не собирался ничего скрывать. История была самая простая. В эту холодную ночь ему не повезло: ни в сарай, ни на чердак - нигде забиться не удалось. Вот и занесло его в доски: между штабелями были промежутки, есть где человеку погреться, все-таки там затишье. Ну, закурил, холодно ведь. Сам не заметил, как задремал, да, видно, огонек из трубки заронил…

- Ты мне глаза не отводи! - яростно закричал Скуолдринг. - Говори: кто послал поджигать?

- Я? Меня? Да господин начальник…

- Э, я думал, с тобой добром договорюсь… Ну, пеняй на себя!

Скуолдринг с таким свирепым видом подошел к бродяге, что тот завопил:

- Начальник, господин начальник, все скажу, все, что надо!..

- Забастовщики подослали?

- Они…

- Коммунисты?

- Они…

Скуолдринг услышал в коридорчике шаги Дакнайра и, наскоро показав Джиму свой знаменитый кулак, прошипел:

- Ну, смотри, попробуй отказаться от своих слов!

Дакнайр был взбешен. Этот неожиданный пожар грозил сжечь его карьеру. Скуолдринг понял, что дела его очень плохи, когда услышал, каким презрительным тоном хозяин бросил ему:

- Щенок слепорожденный! Мокрица! Туда же - взялся за охрану!.. Купи себе соску!..

- Да ведь забастовщики подослали, коммунисты… - заторопился Сэм, показывая на Джима, безуспешно пытавшегося вскочить со скамьи. - Сам сознался… Говори! - прикрикнул он на бродягу.

Джим, так и не совладав со своими ногами, снова свалился на скамью.

- Да… действительно… коммунисты… - бубнил он, - подослали… говорят: подожги… обещали… - тут бродяга запнулся, не успев придумать, что ему обещали.

Господин Дакнайр, брезгливо разглядывая бродягу, напряженно раздумывал. Конечно, можно затеять дело против забастовщиков. Да ему, Дакнайру, чести от этого мало: допустил, чтобы лазутчик коммунистов поджег завод! Выдумка хороша для Сэма, а не для будущего Великого Магистра Ордена. Здесь нужен взлет вдохновенней!

И вдруг господин Бернард Дакнайр понял: вот он, великий случай, великий шанс!

- Коммунисты сказали: подожги… обещали… - тянул бродяга.

- Заткнись! - угрожающе тихо сказал Дакнайр. - Чего врешь?

Бродяга осекся и замолчал. Он ничего не понимал: тот грозил, а этот… Скуолдринг был изумлен еще больше: хозяин не одобрял его замечательной выдумки.

- Ты видел, как упал огонь? - отрывисто спросил Дакнайр у бродяги.

- Из трубки? Не видел. Спал.

- Из трубки… - передразнил Дакнайр. - С неба!

Бродяга молчал. Он понимал только, что над ним издеваются.

- А ты видел? - повернулся Дакнайр к Скуолдрингу.

Сэм понял. У него мороз по коже подрал: хозяин гениален!

- Видел! - радостно закричал он. - Видел!

- Эх ты, дурак, - почти ласково сказал Дакнайр бродяге. - От страха все перепутал. Слушай да запомни. Ты проходил мимо досок. Вдруг с неба упал огненный луч. Тебя обожгло. Загорелась одежда. Ты потерял сознание. Ведь так?

- Так… - неуверенно сказал бродяга.

- Ну вот, и он видел, - Дакнайр показал на Скуолдринга. - И я видел. Дома, из окна… Луч с неба видел. Потому сюда и прибежал. А ну-ка повтори…

Господин Прукстер приехал, когда огонь уже сбили. Пожарники заливали догоравшие доски. Прукстер ругнулся и пошел в проходную, где, как ему сказали, был Дакнайр. Он собирался до конца разделать этого мерзавца, так, чтобы от него костей не осталось. Но поднесенная ему Дакнайром история заставила его онеметь. Он слушал и изумленно поглядывал на вещественное доказательство: бродягу в обгорелой одежде, с обожженным лицом и руками. Оба редактора самозабвенно строчили в блокноты.

«Да, этот пойдет далеко!» - подумал Прукстер о Дакнайре: он чувствовал не только изумление, уважение, почтение, но даже что-то вроде робости. И господин Бернард Дакнайр, ощутив это, понял, что великий шанс не упустил. Нет, о нем не скажут, что звезд с неба он не хватает! Разве не с неба снял он свою звезду?