Невеста из Холмов

Глава 9 Пути законные и не очень

Магистр Бирн любил вводные лекции. Толпа юных балбесов, еще не придавленная грузом знаний и камнем ответственности, с горящими глазами и убежденностью в том, что магия может все. Ну почти. Сейчас ему было сложно сосредоточиться – после путешествия с Эшлин в тот странный сон все время казалось, будто бы реальность куда-то сдвинулась. Будто этот сон действительно был, просто давно.

Однако магистр тем и отличается от школяра, что может отложить размышления о чувствах ради любимого дела и ответственности.

Правда, присутствие Эшлин на лекции заставляло лишний раз беспокоиться. Вдруг она все-таки покажет что-то, людям совсем не свойственное. Впрочем, больше она стульям лишних деталей не отращивала, а преподаватели если и говорили о ней, то как о не по годам умной и довольно бойкой для деревенщины девушке. Хвалили магистра Бирна, что тот разглядел талант за красивым личиком. Если бы они знали…

Брендон вошел в аудиторию, вдыхая ее особый древесно-книжный дух. Смерть, коснувшаяся кого-то рядом, бросает тень на близких покойного. И Брендону понадобился не один день, чтобы точно сказать, что он снова чувствует себя живым. Немного разбитым после браги, бессонных ночей и необычного испытания, в котором он сам оказался ведомым. Но живым. Уже неплохо.

На первых столах, ближе всего к кафедре, сидели девушки. Эшлин же оказалась не с подругами, а в другой стороне, между кудрявым юношей в кружевах и его крупным другом, похожим скорее на пекаря или каменщика, чем на будущего мага. Снова водится с нарушителями спокойствия – вон как шепчутся и пересмеиваются. «Но только ли это заставляет тебя хмуриться, магистр Бирн?» – ехидно спросил внутренний голос.

Стряхнув непристойно личные мысли, Брендон обвел взглядом аудиторию, где затихали рывшиеся в котомках студенты, и начал:

– Вы уже прошли испытание и попробовали себя в нескольких направлениях, но чтобы в ваших головах из первобытного хаоса зародились зерна порядка, я напомню вам о самом главном. О том, чему вы здесь будете учиться, зачем и как. Эти вопросы только кажутся простыми. На самом деле некоторые узнают, а главное – поймут ответы на них лишь к концу обучения.

Прежде всего вы будете изучать тривиум. Это ординарные, обязательные курсы. Без них никак. Овладеть этими знаниями обязан каждый, кто стал на путь мага. Для магического стихосложения вам понадобится овладеть искусством риторики. Слово направляет силу, оно должно быть верным. Также вы изучите знаки и символы, чтобы не ошибаться в их начертании, когда будете создавать артефакты. Сила, помещенная в предмет, опасна, если вы не позаботитесь о том, чтобы она действовала ровно так, как задумано. И наконец, алхимия. Здесь важно увидеть ее основную суть, которая совсем не в том, чтобы стать царем Мидасом и превращать все подряд в золото, закончив и стыдно, и печально.

Он посмотрел на студентов, но не на Эшлин – чтобы не отвлекаться и не позволять себе лишних мыслей. Заслушались почти все. Только красивая девица с прической, более подходящей дворцовому празднику – Эния, кажется, – откровенно строила ему глазки.

– В следующий раз мы встретимся с вами не раньше чем через год – год это для талантливых и усидчивых или уже занимавшихся ранее с хорошим учителем, обычно три-четыре – когда вы подойдете ко второй ступени, к изучению квадривиума. Там я научу вас ритуальной магии. К тому времени вы точно должны будете усвоить те простые истины, которые позволят вам не убиться на ритуале самому и не угробить тех, кого вы позвали помочь. Также вас будут ждать астрология, магия музыки и целительство. А тем, кто выдержит испытание учебой и дальше, хорошо проявит себя перед нами, предстоит выбор из экстраординарных курсов – мантика, то есть предсказания, борьба с вредоносной магией и некоторые другие. Посмотрим, к чему ваша душа будет стремиться. Однако до этого еще слишком далеко. Вернемся к началу.

Брендон выразительно посмотрел, как увлеченно кудрявый юноша – Эдвард Баллиоль, конечно – пытается распушить воткнутое в щель стола перо. Способность к шалостям иногда показывала пытливый ум, но чаще всего вела к опасным глупостям. Кто бы сказал это юному студенту Бирну двадцать с лишним лет назад…

– Позволите спросить, магистр? – ровный голос, за спокойствием которого чувствовался звон металла. Брендон видел, что девушка волнуется, какой бы вид она на себя ни напускала. Знакомое лицо, очень похожее на того герцогского сына, правда, лишенное его павлиньего высокомерия.

– Спрашивайте, леди Горманстон.

– Как можно стать инквизитором?

Брендон услышал, как в аудитории повисла тишина. Шорохи, шепотки, скрип перьев и скамеек разом пропали. Этот вопрос, похоже, волновал многих. Магистру нравился прямой и смелый взгляд девушки, но порадовать ее было нечем. Он впервые почувствовал, что не все традиционные правила так хороши, как кажутся.

– Кто-то из вас видел инквизиторов, возможно, даже успел пообщаться с ними. Это одна из сложнейших сфер, в которую может податься одаренный магической силой. Инквизитору предстоит не только управлять своей магией, но и разгадывать загадки, что подбрасывает случай или злоумышленник. Понимать законы природы и магии, чувствовать людей, отличать правду от лжи, оставаться спокойными, когда чувства пытаются затмить разум, уметь защищать себя и других, познать глубины человеческой подлости, но не видеть в каждом подлеца – сложное дело. Это один из путей, что можно выбрать экстраординарно, но туда отбирают строго. И только мужчин, к сожалению, – добавил он, встретившись с пламенеющим взглядом Эпоны Горманстон.

Говорить правду вовсе не легко и не приятно. Но для преподавателя необходимо, чтобы ученик не тратил силы на то, что ему недоступно. Внутренний голос тут же отметил, что эти слова напоминают оправдания. Он слишком часто стал проявляться с тех пор, как Брендон познакомился с ши.

– Я слышала о женщинах-инквизиторах, – все же ответила Эпона Горманстон. И это было вежливое, но возражение.

– Несомненно, если вы интересовались вопросом, – слышали. Их было всего две, оба случая справедливо признаны особыми. Я готов рассказать для всех. Первой была Азарика Безродная, известная также как Озрик, шестьсот лет назад. Девушка необычайно хрупкого сложения, ловкая и отважная, с сильным магическим даром, умело выдавала себя за юношу, и старик инквизитор, чьим учеником она стала, даже не задумался о проверке. Возможно, все же легендарная фигура. Вторая, леди Аннис Глостерская, триста лет назад руководила обороной своего замка от притязаний родного дяди, сильнейшего мага своего времени, при этом отъявленного мерзавца и преступника. Она потеряла мужа и сына в этой войне, но убила своего дядю в поединке, сделав, по сути, за инквизицию ее работу. Ее прошение о вступлении в ряды инквизиции рассматривали долго, но ответили «да».

– Тебе не светит, сестрица, – донес свое невероятно ценное мнение Фарлей Горманстон. – Худобой ты не отличаешься, а…

– Извольте замолчать, – коротко обрезал Брендон. Негромко, но так, что юный лорд словно подавился остатком фразы. Брендону хотелось немедленно сменить тему, и повод ему тут же дали. – Юноша, расскажите нам, вы так ерзаете, потому что случайно сели на ежа или это жажда знаний не дает вам покоя? Вы хотели что-то спросить? – обратился он к Эдварду Полведра, который повис над проходом, пытаясь что-то передать по ряду.

Оказаться под пристальным вниманием лектора в аудитории – все равно что выйти голым на площадь. Примерно так себя и чувствуешь, разве что срам прикрыть нечем, ибо он в голове. Это Брендон знал хорошо, поэтому наблюдал, как по румяному лицу Эдварда поползли красные пятна, особенно воспылали уши.

– Господин магистр… я… – Эшлин склонилась к нему и что-то шепнула. – Я хотел спросить о ши. Говорят, что они проникли сюда. Это правда?

«Зачем она это? Неужели хочет увидеть, как я, глядя в глаза ши, говорю то, что должен сейчас сказать ради всеобщего спокойствия?» Брендон поморщился, будто съел что-то кислое.

– Льщу себя надеждой, что вас интересует природа магии и представления древних о том, откуда она появилась, а не сказки, которыми в деревнях пугают детей. Откуда в нашем мире появилась магия – вопрос до сих пор спорный и точного ответа на него нет. Давным-давно считалось, что она входит во врата между миром людей и ши, просачиваясь сквозь них подобно дыму или туману. Томас Лермонт поэтично называл их Зелеными Вратами. Но это легенда.

Эшлин сидела за партой и, накручивая на палец кончик косы, хитро улыбалась. Брендону казалось, что он слышит ее мысли, мол, давай, расскажи мне подробнее, чего еще в моем мире нет. Он окинул взглядом аудиторию и продолжил, стараясь не замечать краем глаза живое напоминание о том, что магистр Бирн впервые в жизни откровенно лжет ученикам. Возможно, те, кто желал оградить магическую науку от женщин, тоже встретился с девой из ши и она его зачаровала? Нет, не магией, а каким-то неведомым женским способом занимать все твои мысли… Мысли неслись в одну сторону, а слова совсем в другую. Чем обладают преподаватели – так это умением говорить то, что надо, не сбиваясь с ритма.

– Представьте себе, что есть ши – существа земли, деревьев и трав, и фоморы – существа каменной природы, которые черпают силу из минералов и противостоят живому, обитая в морях и скалах на побережье. Они пребывают в вечной войне. Это легенда? Нет, иносказание. Аллюзия на вечную борьбу между скалами и жизнью, что пробивается через камень. Так названы противоположные силы природы, равновесие которых дает нам возможность наблюдать привычный нам мир. Если оно нарушится, то мир потеряет устойчивость и станет непригодным для жизни. Эти легенды часто используют нечистые на руку люди, чтобы вселить страх в окружающих. Но маг не должен поддаваться суевериям.

Что ж, ты только что обозвал ректора Галлахера нечистым на руку. Или ты правда так считаешь? Противный осадок медленно опускался на дно души. Брендон уверял себя, что ректор знает, что говорит и зачем. Так нужно для Университета. Но найти того, кто убил Дойла, не поможет.

Эдвард вздохнул с облегчением, пряча в берет то, что собирался передать. Иногда тем, кто задает вопрос, нужен не ответ, а передышка.

Эпона Горманстон вздрогнула, почувствовав, как в спину ей прилетело что-то твердое. Братец ухмылялся с верхнего ряда и, считая, что лектор не видит, швырнул в нее каштаном. Жареные каштаны продавали в «Королевском лососе», но есть их на лекциях было запрещено. Правда, Фарлей и не ел…

Брендон понял, почему преподает в квадривиуме. Юных магов порой хочется отправить заряжать артефакты в покойницкую всем курсом. Чтобы учились вести себя тихо перед лицом вечности. К тому же мертвому сложно испортить настроение.

– Лорд Горманстон, я вижу, уже овладел многими знаниями и щедро делится запрещенной едой с окружающими. Похвально. Может быть, вы поведаете нам, почему ни одно знание нельзя давать частично?

На лице Фарлея отразилось недоумение. В своих мечтах он, вероятно, хвастался перед сестрой одеждами инквизитора. Такому не важно, где служить, лишь бы все завидовали.

– Ммм… магистр Бирн… потому что мы оплатили полное обучение?

Весь первый ряд хором прыснул со смеху. Там через одного сидели те, кого взяли стипендиатами из деревень, бедных городских семей и даже повозок босоногих чумазых пэйви, так как у каждого был сильный магический дар.

– Золото – это последнее, о чем должен вспоминать маг, когда думает о науке. Самое главное – точно знать, что вы делаете, зачем и что будет, когда исполнится задуманное. Истории о том, как кто-то нанес вред с помощью магии, – в половине случаев истории о тех, кто не знал до конца, с чем связался. Не справился со своими или природными силами. Магия – это знания и власть над собой. Тот, кто идет путем мага, желая получить власть над другими, в конечном итоге смертельно ошибается. Даже над собой получить полную власть очень тяжело, и немногим дается эта наука. Особенно если по юности ею пытаются пренебречь.

Фарлей скривил губы и сделал вид, что все равно остался при своем мнении. Правда, ему в голову прилетел каштан, и сохранять лицо стало сложнее. Одна из подруг Эпоны, смуглая и кудрявая, усмехнулась.

Люди, уверенные, что все можно купить, не переведутся, пока есть деньги. Брендон надеялся, что младший Горманстон оторвет себе что-нибудь ценное неудачным алхимическим опытом и до квадривиума не дотянет.

– Гордыня, которую многие принимают за силу, – магистр задержал взгляд на Фарлее чуть дольше, – приводит к тому, что маг пытается прыгнуть выше головы. А это верный путь к тому, чтобы его силы овладели им, а не наоборот. Так он становится опасен, как вышедший из повиновения артефакт, а значит, завершит свою жизнь в доме для магов-безумцев или в заточении, пока инквизиторы решают, есть ли надежда запечатать силу так, чтобы вернуть ему хотя бы обычную человеческую жизнь, или остается лишь избавить несчастного от страданий. Все вы помните первое испытание. Помните первую попытку овладеть силой того, кто пришел на ваш зов, когда вы нуждались в помощи. Это животное или существо должно быть вашим слугой, а не вы потакать его инстинктам. Сила – это стихия. Искусство мага в том, чтобы направлять внутри себя потоки магии, что будут проходить по определенным точкам. Чтобы сохранять трезвый рассудок… да, не стоит фыркать, как лошадь перед гнилым сеном, господа, во всех смыслах этого слова. Вы должны избегать и излишнего вина, и избыточной страсти. В идеале маг должен быть способен очистить себя от чувств, когда приступает к делу. А все мы, постигая науку, стремимся к идеалу, верно?

Аудитория утвердительно зашуршала. Эшлин не умела писать, но перо взяла и задумчиво щекотала им тыльную сторону ладони. Видимо, то, что не касалось ши, не слишком ее занимало. «А жаль, – подумал Брендон, – почему-то самые способные ученики часто самые безалаберные. Поначалу».

– Сейчас я попрошу вас сделать одно очень простое и в то же время сложное действие. Как известно, магия с трудом простирается за пределы человеческого тела. Направлять силу таким образом легко и по своему желанию без участия специальных артефактов, которые долго заряжают несколько магов, сложно. И все-таки опытный маг на это способен. А начинающий способен, так сказать, упрощенно. Я покажу вам. Выйдите, пожалуйста, к кафедре вы и… вот вы! – он указал на увлеченно выводившего что-то прямо на парте Аодана и Мавис, несмотря на свою полноту, практически слившуюся с партой, чтобы стать как можно незаметнее.

– Встаньте в двух шагах друг от друга, – скомандовал Брендон, – в двух, господа, не переоценивайте свои сегодняшние возможности. Не стоит так неистово краснеть, здесь не таверна, чтобы предлагать вам что-то непристойное. Итак, вы должны дотянуться и прикоснуться друг к другу с помощью магической силы. Если получилось, то каждый из вас почувствует прикосновение и тепло, хотя никто не пошевелит и пальцем. Сосредоточьтесь. Это очень полезное упражнение для тренировки силы. Будете делать вечером в коллегиях, разбившись на пары.

Аодан напрягся, будто ему предстояло поднять мешок муки, и сжал зубы. Не то чтобы его пугало общество Мавис, но то, как она мрачно смотрела исподлобья, не давало ему покоя. Такие юноши, как Аодан, не слишком верят слухам, но опасаются странных. Потому что сами просты и прямы.

Мавис переступила с ноги на ногу, вцепилась повлажневшими ладонями в подол платья и вперилась взглядом куда-то Аодану в шею. С таким выражением лица можно было разве что выискивать место для укуса. Брендон слишком поздно понял, что выбрал не совсем удачную пару, но менять студентов – тратить время и отступать. Не Эшлин же вызывать с ее странностями… и уж точно не Горманстонов.

Аодан собрал все силы и зажмурился. На виске забилась жилка. Простое задание оказалось с подвохом. Его магическая сила никак не желала покидать тело и кого-то там щупать. Особенно при всех. И особенно Мавис.

Вдруг Мавис вскрикнула и влепила Аодану пощечину. Просто рукой. Но Брендон отчетливо увидел: в тот момент, когда девица ударила Аодана, в ближайших к ней лампах погасли свечи, а по деревянной кафедре пролегла тонкая трещина. Когда она, сдерживая злые слезы, сорвалась с места и под смешки, больше изумленные, чем злые, выбежала в коридор, магистр был не меньше обескуражен, чем потирающий щеку Аодан. Неуклюжая с виду девчонка смогла с первого раза не то что прикоснуться – расколоть дерево в шести шагах от нее. Опасное свойство.

– Я же только хотел коснуться плеча, – оправдывался пострадавший студент, – а получилось, ну… не там. Я схожу извинюсь?

– Надо смотреть вперед и видеть цель, – ответил ему Брендон, – а не тыкать пальцем наобум с закрытыми глазами. Садитесь. А остальные могут разделиться на пары и попробовать. Только прошу вас, на этот раз аккуратно и без лишних чувственных проявлений. Аодан, ваши извинения будут уместны, но позже. Кто-то из девушек дружит с Мавис Десмонд? Сходите за ней, помогите успокоиться.

Кудрявая Кхира побежала к выходу. Брендон договорил и вдруг почувствовал тепло пальцев, скользящих по щеке к подбородку. Эшлин смотрела на него в упор с четвертого яруса и возмутительно улыбалась.

Магистр Эремон смотрел на крендель. Его политые медом бока напоминали ему о бесконечности. Когда одной версии событий доверяешь в глубине души больше, чем остальным, она может повести тебя по такой вот замкнутой фигуре. А разум, блуждающий по кренделю, бесплоден. Великий магистр-инквизитор отхлебнул горячего вина и откусил кусок кренделя. Так внутри стало немного теплее, а мысли обрели больше свободы.

Страсти для мага опасны. Магистр Эремон был весьма сдержан в выпивке, избегал любовных связей, не вдыхал дым восточных зелий, вначале обостряющих ум, но потом вызывающих болезненное пристрастие, дрожь в руках и печальную скудость мыслей. Более того, он никогда не предавался пустому и сладкому самосожалению, которое считал весьма распространенным и не менее губительным, чем вино. Но страсть к хорошо приготовленной еде он себе позволял как отдушину, уравновешивая ее обливанием ледяной водой в любое время года и упражнениями с тяжелой железной палкой, которые ему расписал профессор Тао. Что поделать, никто не безупречен. За обучение тогда еще далеко не магистра Эремона не зря заплатила гильдия пекарей, когда-то подобравшая голодного сироту и пристроившая к делу.

Брендон Бирн честно перевел то, что было написано на клочке бумаги из руки покойного. Первым там упоминалось слово «ферн», что переводится как «ольха». Но никакой ольхи в университете не было, это дерево давно извели в угоду более приличным для университетского сада породам. Внутренность саркофага, в котором с научными целями лежал Дойл, была из лиственницы. Ольха мертвому ныне профессору могла встретиться только в качестве дров для камина, но кто и зачем будет писать на древнем языке записки о дровах? При чем тут ольха, будь она неладна? Друиды были мастера аллегорий и иносказаний. Эта ольха могла оказаться чем угодно, от направления на север до указания на болезни печени. Письменность они зачастую презирали, так что сохранить удалось совсем мало, и то в таком творческом пересказе, что авторов тех трактатов проще счесть сказочниками, чем учеными.

Полностью фраза или часть фразы звучала так: «Ольха станет вратами для людей, и для того нужны пятеро». Легче не становилось.

Пока Ласар старательно изучал записи погибшего, к счастью, на понятном языке, магистр решил нанести один неожиданный визит. Он не рассчитывал на правду. Он хотел увидеть реакцию.

Ректор Галлахер сидел на увитой плющом скамье, из-за зелени напоминавшей беседку, и смотрел на заросший тростником пруд. Если подумать, это было зрелище редкостно диковатое и неопрятное по сравнению с клумбами и стрижеными кустарниками сада. А Горт Галлахер не был похож на человека, который пожалел уток и решил не разорять их давние гнездовья. Хотя Эремон признавал, что во времена душевного смятения приятно наблюдать, как греется на рассохшихся досках причала утиное семейство. Пушистые утята возятся, покрякивают, сцепляются в комок, из которого кое-где торчат лапы и клювы. Жаркое лето. Утки вывели птенцов дважды. Это к урожаю.

Ректор сидел, сжимая в левой руке какую-то подвеску. Лицо его застыло, немигающий взгляд был устремлен прямо перед собой, губы шевелились. По зеленоватой воде пруда тянулась легкая рябь. Магистр-инквизитор печально заметил, что глаза его стали уже не те, и с такого расстояния он не может разобрать по губам слова.

– Позволите прервать ваше уединение? – наконец обнаружил себя Эремон, выходя из-за ивы.

Горт ответил не сразу, будто пробуждаясь ото сна. Лицо его постепенно, начиная с уголков рта, обретало живость, как поднимается трава, избавленная рассветным солнцем от изморози.

– Вы уже прервали его, не оставив мне выбора, магистр.

На песке перед ним было с красивыми завитушками вычерчено странное. Гьетал… бессмыслица какая-то, на латыни тоже такого слова не существовало. Тоже какой-нибудь огам?

– Моя служба такова, что я вечно разбавляю мысли о высоком своими вечными вопросами о низком. Преступления редко совершаются из-за высоких идей.

– Неужели? – усмехнулся ректор, заправляя подвеску под воротник.

– Поверьте, в глубине всегда простые чувства – страх, ярость, зависть или гордыня. Их порой раскрашивают так искусно, что изобретают целые философские школы, чтобы подтвердить свое право творить зло.

– А разве само зло не философская выдумка? – отозвался Галлахер. – К чему стоять, садитесь рядом, раз уж вы настроились на диспут. Я люблю игры ума, но предпочитаю заранее знать тему ученого спора.

– В моей службе чем меньше ожидают вопроса, тем лучше, и даже при всем уважении к вам это останется так. Ректор Галлахер, мой вопрос прост. Зачем такой уважаемый человек, как вы, публично солгал, придав досужим слухам вес своего авторитета?

– Вы можете опровергнуть мои слова? – ректор снова смотрел не мигая, и от его взгляда почему-то становилось жутко.

– Ши не существуют, – раздраженно ответил Эремон и тряхнул головой, сбрасывая морок.

– Я не говорю о том, существуют ли ши. Я спрашиваю: вы можете опровергнуть мои слова?

Эремон не отвел взгляд. К его годам он мог смотреть в глаза всему, кроме солнца. Он терпеть не мог оставлять последнее слово за другими, но сейчас молчание было важнее. Когда играешь с опытным игроком, истину нельзя услышать, ее можно только почувствовать.

Ректор молчал тоже. Солнце грело тростник и уток. Иногда молчание – это очень много.

Итак, сотрудничать он не будет. А значит, хоть и неприятно, нужно ехать к королю. Университет обладает огромными свободами, и магистру Эремону понадобятся дополнительные полномочия, чтобы вести расследование при противодействии ректора.

И в чем инквизитор не сомневался – что ровно туда же отправится Горт Галлахер.

Но иного законного пути не было. А беззаконие инквизитор не любил.

Библиотека была похожа на лес из листьев-книг вдоль рядов-веток. Пахло деревом и особой терпкой и приятной пылью. Ряды уходили в глубину сложными ломаными линиями – жизнь можно было потратить, а прочитать лишь малую часть. В доме Эшлин книг не было, и сейчас она смотрела на них изумленно, как на странный, красивый, ненужный обычай людей, занимающий так много времени.

В глубине узкого длинного зала стояла Феруза Аль-Хорезми, закутанная в свой привычный синий шелк. Перед ней на деревянном треножнике была раскрыта огромная книга, как отдыхающая птица, и стояли краски. Кошка спала на вышитой подушке рядом.

Феруза бережно касалась страницы кисточкой, подновляя сложный яркий орнамент, обрамлявший ее углы. На нем причудливые синие и зеленые ветви распускались алыми цветами, и все это под сетью мельчайших золотых блесток, как солнечный луч на водной ряби. Эшлин залюбовалась. Такая особая рукотворная красота была не хуже цветника Ройсин и вина Каллена. Люди умели создавать красоту. Эшлин никогда не сказала бы, что человек хуже ши – хотя бы поэтому.

Она знала, что не сможет прочитать ни строчки, ни слова, но все же пришла в библиотеку, где после слов Горта ожидала ответа хотя бы на одну загадку из окруживших ее. Кроме того, в книгах могли быть не только слова, но и понятные ей знаки. Или рисунки.

А еще ей просто хотелось сделать что-то самой. Без Брендона. Без появившихся здесь… ну, не друзей, но тех, с кем было забавно гулять и смеяться вместе. Эшлин не могла и не хотела рассказать им все – в конце концов, они думали о ши разное плохое и очень плохое.

Ши не просят помощи у людей, если могут избежать этого.

Феруза обернулась и улыбнулась Эшлин одними глазами.

– Юная ученица муаллима Бирна просто хочет посмотреть, как я поправляю узор, или ей нужна помощь?

– То и другое, – призналась Эшлин, с досадой понимая, что помощь все же нужна. – Я искала книгу об одном человеке, хотя не умею читать. А потом увидела то, что делаешь ты. Ты делаешь красоту, и я засмотрелась.

– Я исправляю испорченное в меру моих скромных сил. Книги беззащитны перед руками злых и небрежных людей, огнем, водой – как и люди. Мой господин и супруг лечит людей, я же лечу книги. Какую книгу искала ты, Эшлин-бинти, о ком?

– Я слышала о молодом друиде, который писал знаки на глиняных табличках. Он жил примерно четыреста лет назад в этих местах или близко. Может быть, его записи сохранились? Или кто-то знал его и писал о нем?

Черные глаза Ферузы посмотрели удивленно:

– Юная ученица знает больше, чем можно подумать, – о том, что когда-то здесь был круг друидов, рассказывает лишь муаллим Бирн на своем особом курсе по огаму. Эта мудрость считается сейчас утраченной, потому изучается совсем мало. Всегда печально, когда умирает знание, Эшлин-бинти.

Эшлин чуть не сказала вслух, и крайне возмущенно, что кое-кто может знать о прошлом этих мест и побольше магистра Бирна, но удержалась и просто неопределенно кивнула.

– У всех свои тайны, – ответила Феруза и взяла небольшой закрытый светильник, – мир людей – тропа между чужими тайнами. Пойдем со мной, Эшлин-бинти. Слышала ли уже ученица муаллима Бирна о барде Томасе Лермонте? Он почитается как один из наших основателей, о нем расскажут на Осеннее Равноденствие. Он не менее велик, чем Талиесин, причем родился неподалеку отсюда, объездил все острова и вернулся сюда, чтобы умереть – или уйти в холмы, как знать. О нем больше легенд, чем правды, и в его песнях сокрыто больше, чем можно прочитать.

– Уйти в холмы? – заинтересовалась Эшлин.

– Так говорят о тех, кто, согласно легендам, уходил в земли ши через некие Врата. О Томасе Лермонте рассказывают, будто ребенком во время праздника он оказался у ши – была зима, он недавно научился ходить, отошел от дома и потерялся и замерз бы, но некие нечеловечески прекрасные юноша и девушка увидели его и унесли в свой дворец. Там он пробовал мед ши, что сделало его великим бардом и провидцем, а еще…

Эшлин на несколько мгновений перестала слышать. Перед ее глазами стоял ребенок, подобранный в снегу и переставший плакать на руках, пригревшись и заинтересовавшись украшениями в ее волосах. И медовые леденцы, которыми угощала его Ройсин.

– …прожил более двухсот лет, не старея. Возможно, он не умер, а действительно ушел в холмы. Не все легенды о ши устрашающи. Так вот, кроме песен он оставил кое-что еще. И он совершенно точно был вхож в круг друидов. Кого-то иного я и не вспомню.

Кошка бесшумно шла за ними. Она проснулась, как только Феруза сделала первый шаг в глубину библиотеки.

– Вот, посмотри здесь, Эшлин-бинти. Это записи и провидения Томаса Лермонта. Огромная ценность, мне досталась честь переписывать ее. Ученица муаллима Бирна не умеет читать, я помню, но здесь есть знаки огама, который использовали друиды.

Среди тщательно выведенного кружева неизвестных Эшлин букв было кое-что еще – палочки и черточки. Как на фибуле, оставленной Браданом.

– Это огам, да?

– Верно. Это удобно, чтобы вырезать знаки на дереве и выбивать на камне. Пергамент стали использовать позже.

– А ты… а вы можете прочитать мне то, что написано перед знаками огама? Где он объясняет, откуда узнал их?

– Конечно, Эшлин-бинти. Сразу лишь предупрежу, что это немного обрывочно – не все удалось сохранить.

Феруза поставила светильник, придирчиво проверив, что он не может открыться, выбросив искорки, и принялась читать мягко и очень чисто, словно творила заклятие. Эшлин мимолетно подумала, что Феруза ведь издалека, но неродной для нее язык сходит с ее губ и родным, и любимым. А потом перестала думать о Ферузе, потому что услышала:

«Книгу же нашли подле пятерых убитых друидов, чей убийца не был найден, потому поселяне более не ходили в то место, считая его опасным или заколдованным. Я же отметил иное, узнавая через годы эту историю: и убитые, и книга найдены были подле Врат, которые я называл Зелеными Вратами, дверью в потаенную страну прекраснейшего и скрытого народа ши. Когда же я стал расспрашивать, книгу с охотой и сразу отдали мне, ибо все прошедшие годы опасались и уничтожить ее, и сохранить, но, по счастью, сохранили. Я щедро наградил семью, сберегшую великую ценность, – ибо эта книга из глиняных табличек несла удивительные знания, собранные неким молодым друидом, судя по всему, даже и за Вратами. Впрочем, начинает он с огамического письма…»

– Дальше огам. А потом вот что: «Писал он также о фоморах, существах, созданных горными породами, извечными врагами ши, жестокость и коварство которых не знает границ. И, как кажется, был влюблен в деву из ши, чье имя, впрочем, нигде не упомянул. Рассказывал и о языке цветов, трав и деревьев, в совершенстве используемом ши…»

Дальше были рисунки. Которые кто-то – Томас Лермонт – перерисовал с глиняной таблички, а потом умелые руки переписчицы Ферузы повторили их еще раз. Чтобы их вот так увидела Эшлин.

– Ты плачешь, Эшлин-бинти, – сказала Феруза мягко. – Есть что-то, чем тебе надо поделиться? Я умею выслушать и никому не рассказать.

Эшлин так ожесточенно замотала головой, что волосы выбились из косы. Она злилась на свои слезы. Еще чего! Надо было думать, а не плакать.

– Спасибо. Нет. Мне надо узнать, кому Томас Лермонт отдал книгу Бра… друида. Или спрятал? Тогда где она хранится?

Феруза вчиталась в пергамент, переворачивая страницы особой тонкой закладкой.

– Вот, смотри, Эшлин-бинти, это ближе к концу записей «…мое время высчитано Кругом до точности, так или иначе я покину мир людей – это и мое предчувствие. Я оставил уже распоряжения о том, как поступить с моим телом», – дальше он перечисляет, что должно лежать в каменной гробнице, где она должна находиться – «что до книги безымянного друида, я хочу, чтобы она попала в руки того, кто ведом знанием и пытливым умом, верой в благой и прекрасный мир ши, а не алчностью и злобой. Для тех, достойных, я оставлю подсказку к пути: встань в центр моего мира без уважения – я прощу. Сделай четыре шага к черному дурману, протяни руку к белому алтею, отсчитай число его лепестков сверху, и в фоморском схроне найдешь искомое. Помни: употреби для блага, или судьба твоя будет жестока».

– Насколько мне известно, пока никто не понял смысл этой загадки, – пояснила Феруза. Она смотрела на Эшлин удивленно. Или казалось? Полутьма, скрытое легким шелком лицо – не разберешь. – Нужно ли юной ученице это записать? Я помню, что ты не умеешь читать, но если показать кому-то…

– Спасибо. Я запомнила. А где он похоронен?

– Через холм отсюда, на земле Университета. Это красивое место, и любой покажет его.

Эшлин поблагодарила еще раз и чуть ли не бегом кинулась к двери.

Там просто. Черный дурман – цветок севера. Белый алтей – запада. Пять лепестков у алтея. Фоморский схрон – это тайник за камнем.

Феруза Аль-Хорезми молча смотрела девушке вслед, поглаживая кошку. Она не сказала Эшлин следующую строчку.

«Если возьмет в руки рожденная Ежевикой или разделивший с ней душу, свершится их судьба и радость. Если же рожденный плющом и хранящий злое дело в сердце своем – смерть постигнет книгу, смерть разделит влюбленных. Но нельзя в это вмешиваться ни человеку, ни ши, ибо это их и только их путь».

Феруза переписывала книги, а не писала их. И не считала себя вправе добавить что-то от себя в чужой узор.

Особенно если тот, кто начертил узор, просил его не касаться.