Неправильный красноармеец Забабашкин

Глава 9 Не сдаваться

От грохота взорвавшегося на кромке лесополосы снаряда я чуть не оглох. А через секунду с другой стороны моего резервного окопа, который был в двадцати метрах от меня и служил запасной позицией для стрельбы из ПТР, раздался взрыв:

«Бабах!»

Этим взрывом меня изрядно закидало комьями грязи. Чувствительно приложило плечо, ударная волна упруго шарахнула по телу, выбивая остатки самообладания.

«Ёлки-палки, так ведь и попасть могут», — ураганом пронеслось в голове.

Ещё свист, и ещё один взрыв. Землю снова тряхнуло, разлетелись в разные стороны глыбы вырванной тверди. Кусок толстого корня, подпрыгнув пару раз, уткнулся в кочку совсем неподалёку от меня.

«Что это? — не понял я. — Неужели немцы вызвали огонь на себя? Они же даже ещё отойти толком не успели!»

Выглянул в их сторону.

Почти сразу обнаружил спину одного из противников, который пытался убежать, и, недолго думая, выстрелил тому между лопаток.

Тот упал, и в этот момент послышался ещё один звук летящего снаряда, который упал точно в то место, где только что лежал Ганс.

«Бабах!»

А затем ещё и ещё.

«Бабах!» «Бабах!»

«Ну точно, фрицы, те, кто успел, по знаку ракетами отошли, спустившись с пригорка, и теперь мою позицию будет утюжить артиллерия, — пришёл я к окончательному выводу. — Теперь осталось понять, насколько точно их снаряды будут прилетать, а это зависит от наводчика. Эх, жаль, что я в этой суете забыл про него. Впрочем, он далеко и за пределами досягаемости. Так что уничтожить противотанковым ружьём я бы его вряд ли смог. Но оптику побить из мосинки вполне можно было бы попробовать… Впрочем, это и сейчас сделать недолго. Вот будет пауза между взрывами, и стрельну по его стереотрубе. Нечего тут корректировкой огня заниматься. У меня и без этого проблем выше крыши».

Воспоминания о корректировщике выстроили в голове логическую цепь, и я посмотрел в небо. Самолёта-разведчика «„Фокке-Вульф“ FW-189» или, на советском жаргоне, «рамы», к счастью, видно не было. А это значило, что «Люфтваффе» получило неплохой урок от меня и, потеряв около десятка самолётов, больше соваться на наш участок фронта пока не собиралось.

Можно было только себе представить, в каком недоумении находилось их командование, и какой втык получили их разведчики в тот день, когда я уничтожил немецкую воздушную армаду. Ведь, наверняка, по данным их разведки никакой серьёзной противовоздушной обороны в районе Новска они не обнаружили. Не обнаружили и не ожидали, что ПВО у потрёпанной советской дивизии есть. И на тебе, один вылет и минус восемь самолётов. А потом ещё и «рама» вместе с экипажем на тот свет была отправлена.

Недавние воспоминания понемногу привели скачущие диким табуном мысли в порядок. Конечно, до ледяного спокойствия было ещё далеко, и от адреналина меня потряхивало знатно, но ситуацию я контролировал настолько, насколько можно было её контролировать в тот момент. Во всяком случае, панически убежать, как мой «боевой товарищ», желания не испытывал. Да и собственные успехи как-то подбодрили, что ли, как вспомнилось, как хорошо получили в зубы в тот день немецкие лётчики, что теперь пришлось танкам и пехоте осуществлять атаку без поддержки с воздуха.

Оно, собственно, было очень хорошо — я имею в виду, разумеется, для нас, а не для противника. Следить и за воздушными, и за наземными целями, при этом постоянно атакуя их, было бы для меня чересчур хлопотно. А следить за самолётами пришлось бы в первую очередь. Иначе нельзя. Иначе прозевать можно прилёт. Вот сосредоточишься на каком-нибудь танке или бронетранспортёре, а тебе сверху бомбу двухсотпятидесятикилограммовую скинут, и пиши пропало. Авиационным бомбам большой мощности совершенно не обязательно поражать цель тютелька в тютельку. Ей достаточно разорваться в десяти метрах, и всем, кто рядом, мало точно не покажется. Там ведь не только мощная взрывная волна поражает, а ещё и бесчисленное количество осколков, поэтому шутить с авиацией, явно, не стоит. Если бы, например, сейчас на горизонте появились немецкие бомбардировщики, то я бы был в тупике. По всей логике мне бы пришлось уничтожать их, а не танки, ведь из всех средств ПВО дивизии это умею делать только я. И всё потому, что по факту я и есть всё ПВО, с позволения сказать, дивизии в сто с лишним человек. И получилось бы не очень хорошо. Я бы уничтожал самолёты, а колонна танков бы, в это время, беспрепятственно рвалась бы к городу. И противопоставить бы им было почти нечего.

Все эти мысли в мгновение ока пронеслись в голове, и я, вновь пробежав быстрым и цепким взглядом по небу, радуясь, что самолётов не видно, продолжил уничтожение механизированных колонн, непроизвольно ёжась при каждом разрыве артиллерийских снарядов неподалёку.

Плотнее прижался к прикладу противотанкового ружья и выстрелил по очередному немецкому танку, который крутил башней во все стороны, вероятно, пытаясь найти подходящую цель. После попадания вращение башни прекратилось, а сама машина начала дымить. Открылись люки и оттуда полезли члены экипажа. Они стали перебегать на противоположную сторону дороги. Я невольно сфокусировал взгляд в ту сторону и увидел, что в картофельном поле уже оклемались пехотинцы, которых я начал отстреливать, но, очевидно, не добил до конца ещё в самом начале боя.

«Эх вы, картофельные вы души. Ожили? Ну, ничего, сейчас мы это быстренько исправим!»

Помня, что, кроме всего прочего, я на общественных началах также занимаюсь и деводителеризацией Вермахта, сменил калибр на более мелкий и, взяв винтовку системы Мосина, открыл огонь.

В первую очередь отстрелялся по экипажу подбитого танка. Ну а потом занялся окучиванием картофельного взвода, а точнее, его небольших остатков. Остатков там было не более десяти человек, которые, уже давно не помышляя о наступлении, копались в грязи и картофельной ботве, пытаясь помочь своим раненым.

Этот балаган пресёк на корню, да так, что вся эта ботва завяла буквально за десять секунд, получив ураганный полив свинцом.

Убедившись, что пехота противника уничтожена, а в магазине осталось ещё два патрона, стал искать для них подходящие цели внутри колонны. Эти цели нашлись почти сразу. Двое солдат, вытащив из кузова грузовика пулемет, залегли под его задним колесом и собирались открыть огонь по лесополосе.

Разумеется, такого кощунства я допустить не мог, сразу же в них прицелился, но выстрелить и поразить цель мне не удалось. И всё потому, что новый взрыв артиллерийского снаряда раздался совсем рядом и меня взрывной волной бросило вниз окопа.

— Ого! Ещё бы метров пять и попали бы, — поднимаясь на ноги, прорычал я, протирая грязной рукой не менее грязное лицо.

Но мне уже было всё равно, грязный я или чистый. Всё это было полной чепухой. Не до этого мне стало.

— Да и было не до того! — поднял винтовку с земли. Спешно перезарядил её, поставил рядом, прислонив к уцелевшей стенке окопа, и, прильнув к ПТР, вновь переключился на технику.

Выстрел! И очередной Т-2 стал дымить. Ещё один выстрел, и стоящий рядом с ним французский танк вспыхнул. Вероятно, я пробил ему бензобак, а потому он немедленно загорелся, присоединившись к множеству горящих собратьев. Не став отвлекаться на эту апокалиптическую картину, навёл ПТР на застывший за ними Т-1, что из пулемёта строчил по возвышенности, на которой мы находились, и, попав ему в борт, отправил осколками на тот свет весь экипаж. Откуда я это знаю? Так логично же, ведь после того, как этот танк получил повреждения и стал дымить, никто из экипажа из люков так и не вылез. Вполне возможно, что они не вылезали, опасаясь снайперов, то есть меня. Но, тем не менее, вскоре это стало совершенно неважно. Танк подымил-подымил и загорелся.

— Меня это тоже устраивает, — устало буркнул я, не став сочувствовать врагам, которые предпочли пуле огонь. Наверное, было именно так. Плевать.

Ниже по склону громыхнул ещё один снаряд. Звук долетел какой-то искажённый, тугой, медленный.

Закрыв глаза, потёр лоб и чуть-чуть, аккуратно тряхнул головой. Она стала очень сильно болеть, и я начал подозревать, что артиллерийский обстрел прошёл для меня не без последствий. Скорее всего, c одним из взрывов я вновь получил очередную контузию.

Но жаловаться на боли в ноге, смертельную усталость, контузию и регулярно слезящиеся глаза сейчас было не время. Как не было времени и на детальный осмотр поражённых целей. Нужно было продолжать бой и поддерживать своих, потому что враг отступать ещё совершенно не собирался. Правда тут, справедливости ради нужно сказать, что и не мог враг никуда отступить. Колонна была заперта в огневой мешок и все мы, кто из засады, а кто из окопов, что у города, обстреливали колонну со всех стволов.

Последние мысли внесли в больную голову очередную логическую цепь, которая вызвала небольшое сомнение в последнем утверждении. Что-то не связывалось воедино. Где-то в цепи был разрыв. И в чём дело, я сразу понять не мог. Понадобились долгие полсекунды, чтобы я, наконец, осознал, что именно мне не нравится в логическом построении на тему огневого мешка и обстрела колонны.

А дело было в том, что сейчас, в этот миг, мне стало абсолютно ясно, что кроме меня никто вражеские колонны не обстреливает.

Вот я сейчас не стреляю, и техника, что стоит в колоннах, не поражается. Более того, с моей лесопосадки тоже никто в сторону немцев не стреляет. Исходя из того, что атакующие наш фланг немецкие пехотинцы, прежде чем оказаться на моей позиции, прошли как минимум половину лесополосы, получалось, что снайперская пара, прикрывающая ту сторону, либо погибла, либо попала в плен. Уйти они не могли, потому что мимо меня никто из них не проходил, не проползал и на мотоцикле не проезжал. Конечно, был шанс на то, что в запарке боя я отход мог и не увидеть. Но, скорее всего, не заметил я его потому, что этого отхода и не было вовсе.

Что же касается снайперской пары справа, то с ней тоже всё было, скорее всего, печально. Получив от меня отпор, причём трижды, немцы обошли мою позицию и, вероятно, атаковали прикрывающих снайперов с тыла. И если учесть, что сейчас стрельбы с той стороны не видно и не слышно, то судьба красноармейцев тоже незавидная.

Это я уже понял, как и то, что теперь в лесопосадке из наших войск я нахожусь один. Однако, если с этим было понятно, то непонятно было с другим: почему по немцам не работают наши пушки, ведь в начале боя артиллеристы неплохо себя показали и таки сумели замедлить продвижение противника?

«Так что же они молчат?»

Перебрался в часть окопа, откуда была видна окраина Новска, и сфокусировал зрение на наших позициях, а, точнее сказать, на тех местах, где должны были быть позиции артиллеристов. И уже через мгновение обомлел, увидев удручающую картину. Обе позиции были разбиты и дымились. У одной из пушек ствол был задран куда-то в небо, а щиток наполовину смят и разодран. Второго же орудия вообще не было видно, а из того места, где должна была находиться сорокапятка, к серым свинцовым тучам поднимался высокий столб чёрного дыма. Посмотрел по сторонам от места трагической гибели артиллеристов и увидел, что у выезда стоит горящая грузовая полуторка, к которой прицеплена третья из имеющихся у дивизии в наличии сорокапяток. Сама пушка тоже была подбита. Скорее всего, в неё попал артиллерийский снаряд, потому что от неё мало что осталось. Только груды покореженного железа и ствол говорили о том, что когда-то это всё было 45-мм противотанковой пушкой образца 1937 года (53-К).

Очевидно, наше командование, увидев, что с востока, со стороны города Чудово, противник атаку не начинает, решило в последний момент перекинуть это орудие на усиление западного направления. Однако развернуться и принять бой ни пушка, ни артиллерийский расчёт так и не успели. Их подбили на марше, когда они, миновав крайние дома, пытались переместиться на другую позицию.

А чуть дальше я увидел ещё одну печальную картину. Разбитая перевёрнутая телега, которую я за сегодняшнюю ночь видел не раз, говорила о том, что судьбы помогавших нам лошадки по кличке Манька и её хозяина старика Митрича, скорее всего, тоже незавидны. Их тел отсюда заметно не было, но видя, что случилось с повозкой, можно было предположить, что они не выжили.

Представшая перед глазами картина наших разбитых позиций удручала. Однако то тут, то там были видны красноармейцы, которые, несмотря ни на что, вели стрелковый огонь по противнику. Это не могло не вселять в душу надежду на то, что мы выстоим, и город немцам взять не удастся.

Но долгое время быть сторонним безучастным наблюдателем я не мог, не имел права. Меня ждала незаконченная работа. Да и не собирались немцы мне давать отдыха, ежесекундно давая понять, что они пока ещё живы, гады.

И на этот раз этим напоминанием вновь послужил танковый обстрел моей лесопосадки, в которой от леса с каждым таким обстрелом оставалось всё меньше и меньше. Взрывы снарядов заставляли землю непрестанно дрожать. Казалось, сама земля, не замолкая, болезненно стонет.

Прицельно вести огонь в таких условиях было очень сложно, если вообще возможно. Выстрелив в танк, который сейчас проехал в начало колонны и собирался объехать горящую технику, подбил его. Танк намертво встал, но, в отличие от других подбитых танков, не загорелся и не задымился, а повернул в мою сторону башню, чуть поводил стволом и выстрелил. К счастью, по моему окопу он не попал. Снаряд ухнул метрах в пятидесяти левее. Из этого можно было сделать вывод, что моего точного места расположения экипаж танка не знает. И я ещё раз возблагодарил дождливую погоду, которая не давала возможности противнику заметить облака пыли после выстрела из ПТР и нанести более точный удар.

Окинув взглядом колонну и удостоверившись в том, что никто никуда не едет, оставаясь неподвижными целями, зарядил мосинку и перевёл взгляд на центр лесополосы. Вовремя. Я заметил, что враг уже успел перегруппироваться и сейчас полз с востока, то есть, со стороны Новска, в мою сторону. Как только я высунулся из своего окопа, коим служила воронка, по мне тут же открыли ураганный огонь.

Пришлось наказывать, и в течение десяти секунд я ранил или отправил на тот свет как минимум пять пехотинцев.

Моя точная стрельба дала неожиданный результат. Противник прервал наступление, развернулся и пополз восвояси в сторону низины.

Это меня удивило и озадачило, так как не такой уж и серьёзный урон я нанёс этой волне.

Протерев очки, сразу же посмотрел в небо. И в своём предположении не ошибся. На небосводе вновь светились две красные ракеты, запущенные противником из Троекуровска.

«Ага, ясно, опять сигнал своим подразделениям подают, — понял я. — Ну и ничего. До этого-то я артобстрел пережил и жив остался. Контузило, конечно, пару раз. А так руки-ноги целы и голова, хотя и кружится, и болит, но всё ещё на месте. Глядишь, и в этот раз переживу. Да и смысла паниковать нет. Ну, будет по мне артиллерия работать. Ну и что? Я же всё равно ничего изменить не могу. Да что там говорить, я даже сбежать не могу, вокруг немцы. Куда бежать-то? Тогда зачем нервничать понапрасну? Я буду тут, на своей позиции до последнего снаряда, последнего патрона. А как отстреляю весь боезапас, то тогда и буду думать, что делать. И если мне на роду написано умереть сегодня, то умру я в этой лесополосе, до последнего мгновения своей жизни отнимая жизни врагов. Мне терять уже было нечего, и сейчас меня не волновала ни артиллерия, ни кавалерия, ни смерть, ни жизнь. Сейчас меня волновало только одно — танки противника. Я сюда пришёл за ними, а потому именно их я сейчас и собирался уничтожать».

К ПТР осталось пять патронов, а в колонне целей ещё хоть отбавляй. Я понимал, что теперь, кроме меня, больше никто поразить бронетехнику не способен. Артиллеристы, выполнив свой долг, сделали всё, что могли. Другого же бойца с оружием, способным бороться с танками, в дивизии не было.

А потому не стал обращать внимания на отползающих пехотинцев, решив ими заняться, когда отстреляю все патроны из ПТР, если останусь жив.

Уже зная на практике, что противотанковое ружье, которым я работаю, неплохо берёт в борт даже современные, по этому времени, немецкие танки Т-3, ими и решил заняться.

Один из таких бронированных монстров, стоящий седьмым с начала колонны, решил, что самый умный. Он стал пробовать проехать, маневрируя между обочиной и кюветом и горящими остовами танков.

Но я решил, что это дело ему стоит прекратить. И нажав на спусковой крючок, отправил в него пулю.

Как всегда, когда я фокусировал зрение, время словно бы немного замедлялось, и сейчас я увидел, как мой мини-снаряд, преодолев положенное расстояние, влетел внутрь башни танка, разбрасывая металлические осколки и сея на своём пути смерть и разрушения.

Танк сразу же задымил, а судя по тому, что пробитие было ровно по центру корпуса, участь экипажа, скорее всего, была понятна и однозначна — все они уже были уничтожены. И свидетельством этого предположения было то, что никто из немецких танкистов люки подбитой машины не открывал и на свет белый вылезать не спешил.

Однако радость моя была недолгой. Я ещё не успел перезарядить ПТР, а в воздухе уже стал слышаться нарастающий и приближающийся с каждой долей секунды, неприятный свист. Который был, понятное дело, предвестником очередного взрыва.

И так как этот свист я слышал очень чётко, то, с большой долей вероятности, мог предположить, что артиллерийский снаряд летит именно ко мне.

«Бабах!!!»

Взрыв раздался чуть правее моей позиции, совсем недалеко, и это было последним, что я запомнил перед тем, как потерять сознание.