Неправильный красноармеец Забабашкин

Глава 19 Встреча и отправка

И вновь я в седле мотоцикла. В этом времени я за последние два дня проездил на данном транспортном средстве больше, чем в той жизни за последние двадцать лет. Мотоцикл — транспорт хороший, но вот в непогоду на нём ездить очень неприятно. Особенно в дождь. И хотя он был с коляской, его нет-нет да заносило, когда заднее колесо проворачивалось на грязи. Видя это, немец даже попытался предложить, чтобы он пересел на место пассажира, сев за мной. Мол, своим весом он будет прижимать колесо, и оно будет более устойчиво чувствовать себя на грязной траве.

Его рационализаторский подход вызвал у меня приступ смеха и я, вытащив из ножен финку, помахал ей перед лицом у новатора.

— Грохнуть меня хочешь? Последний раз предупреждаю по-хорошему — лучше в следующий раз молчи, прежде чем подобную фигню озвучивать!

Мои слова вызвали у пленного явное разочарование, и он попытался вновь внушить мне свою правду:

— Забабаха, неужели ты мне ещё не веришь после того, что мы сделали? Я же молчал, не звал на помощь и не мешал твоей стрельбе, когда ты уничтожал наших солдат. Я помог тебе корректировать огонь и уничтожать нашу технику. Я за тебя теперь! И сейчас я вновь просто хочу помочь, потому что отныне я чувствую, что судьбы наши связаны.

Я не был уверен, что это так. И уж тем более в той части его пламенного спича, где он говорил про общую судьбу. Я собирался громить врага, где только можно и жить долго и счастливо. А вот его участь была менее прогнозируема. Если, я повторяю: если, нам всё же каким-то чудом удастся добраться до Новска, то и тогда его будущее будет неясно и буквально писано вилами на воде. Захочет его наше командование использовать по назначению, как корректировщика, было огромным вопросом. Это я в голове для себя всё так решил: мол, будет он нам помогать, и всё будет хорошо. А вот командиры могут подумать иначе: «Кто он был? Корректировщик? Наводил артиллерию на наши позиции? Помогал убивать наших солдат? Всё ясно! Разговор закончен — к стенке его!» Да и даже, если не расстреляют, то нам ещё выбраться из Новска нужно. А затем, пройти под полсотни километров по занятым немцами территориям. И опять же, если он с нами весь этот путь пройдёт и останется при этом в живых, то ещё не факт, что его не расстреляют уже там — у нас в тылу. А если даже и не расстреляют, то, как военнопленному, срок ему мотать до плюс-минус октября 1955-го года. Вроде бы в тот год, остатки тех фрицев, что выжили в лагерях, вернули в ФРГ.

Так что врал немец в своих фантазиях и строил неправдоподобные планы. Судьбы наши были разными и пройдем мы их каждый по-своему.

Однако, хотя и бессмысленную, но всё же жизнь свою Фриц, очевидно, ценил. Как только мы выдвинулись и направились в сторону выезда из города, он, обнимая ранец и глядя на пошатывающийся пулемёт, что стоял перед ним, забеспокоился.

— Забабаха, куда мы едем? Там же наши! В смысле, бывшие мои — немцы!

— К ним и едем, — пояснил я.

— Но зачем⁈ — ещё больше забеспокоился тот. — Они же нас убьют! Когда они узнают, что именно ты обстреливал их позиции, а ранее мы с тобой наводили их огонь по нашим танкам.

— Так, стоп! Давай-ка, Фриц, мы с тобой договоримся, что, с этого момента, нашими танками, и вообще «нашими», мы будем считать и называть только советскую технику или подразделения. Ведь ты теперь за нас?

— Да-да, конечно.

— Вот и называй теперь нашими, только наших. А то не совсем понятно, когда ты называешь нашими, кого имея в виду, что это наши, — попытался распутать запутанную ситуацию я и, проанализировав последние пару предложений, осознал, что запутал и себя, и Фрица ещё больше. А потому подвёл итог:

— В общем, надеюсь, ты смысл уловил.

— Э-э, ага, — обалдел начинающий коллаборант, но на всякий случай уточнил: — А наши, в смысле немецкие войска, как мне называть?

— А так и называй — немецкие или вражеские. Можешь ещё какие-нибудь обидные для врага эпитеты добавлять. Понял?

— Да, — впал он в задумчивость.

— Тогда повтори мне вопрос, который ты задал ранее, только с учётом новых правил, — попросил я.

Тот на пару секунд задумался и повторил.

— Товарищ Забабаха, я опасаюсь, что немецкие варвары, узнав нас, могут припомнить нам, что мы чуть ранее праведно уничтожали их как свиней. И вспомнив свою гнилую сущность, они могут исподтишка напасть на прекрасных людей — нас.

Услышав столь интересную интерпретацию беспокойства новоиспечённого бойца с немецкими захватчиками, одобрительно постучал ему по шлему и ответил на его озабоченность.

— Не бойся, Фриц, они не будут знать, что всё, тобой перечисленное, сделали мы. Ведь мы им об этом не скажем.

— Но как же… они же прекрасно знают, что мы, что я наводил их снаряды на мерзкую технику врага!

— Знают. И помнят. Как и то, что ты их по телефонному аппарату предупреждал, что русские идут. Более того, стараясь подражать твоему голосу, я тоже им об этом говорил. Мы буквально кричали им, что наши войска уже близко и вот-вот ворвутся в город, а затем и на их позиции. А они что? Они не слушали нас. Они самым скотским образом игнорировали сообщения наводчика. А ведь кому-кому, а наводчику, который следит за всем полем боя, наблюдая и видя всю картину целиком, им стоило бы полностью довериться. Но они решили этого не делать. И вот итог: русские действительно оказались в городе и перестреляли большую часть артиллеристов, — провёл небольшой экскурс в историю я. Посмотрел на задумавшегося Фрица и уточнил: — Ведь так всё было? Я ничего не перепутал? Не упустил?

Тот, всё ещё находясь в задумчивости, кивнул.

— Да. Ты прав. Всё было именно так, как ты сказал, — он перевёл на меня взгляд и с надеждой в голосе спросил: — Так значит, получается, меня не за что вешать? И господин обер-вахмистр зря на меня кричал?

В его предположении был резон. Но вот юридическая часть этого утверждения немного хромала. А потому, чтобы закончить с этой темой, сказал:

— Де-юре — да, зря. А вот де-факто, как ты понимаешь, кое в чём он всё-таки был прав, — и, увидев, как собеседник ещё больше впал в задумчивость, решил его чуть ободрить: — Но тебе совершенно не о чем беспокоиться. Твоего фон Кригера уже, скорее всего, на нашей Земле нет, и он уже давно в котле готовится. Я сразу, при первых выстрелах, всех офицеров уничтожил. Наверняка, среди них был и командир батареи. Я так предполагаю, потому что кроме тех, кого уничтожил, больше никаких других офицеров я в мушку прицела не видел. Так что забудь про своего бывшего немецкого командира, как про страшный сон. Теперь я твой командир.

— Хорошо, — покорно согласился тот, очевидно, принимая мои доводы. — Так, что мы будем делать, когда приедем на артиллерийские позиции?

— Как что? Приедем и скажем, что спасаемся от безжалостных русских, которые беспощадно захватили Троекуровск и теперь без сожаления всех немцев уничтожают.

— А они в это поверят?

— А почему бы и нет? Ты моё лицо видел? — сказал я и засмеялся.

Однако, к моему удивлению, мой визави моей радости на грани безумия не разделил, а начал нервничать и нести какую-то чушь:

— Мотоцикл. Мотоцикл…

Помня о том, что пленный всё время пленения от происходящего находится в шоке, постарался его успокоить.

— Ну, ясно, что на мотоцикле и подъедем. Не волнуйся. Они нас примут за своих. Мы же в форме немецкой. Так чего нам шифроваться-то⁈ Тебя они знают, а я — раненый солдат Вермахта, который помог тебе сбежать из окружения. Вроде бы всё нормально.

— Мотоцикл!

— Да не нервничай ты так! Мотоцикл припаркуем прям у гаубицы. Так что, никто его у нас не украдёт.

— Что мотоцикл? Ты прокатиться, что ль, захотел? Не сейчас! Дело закончим, и, обещаю, перед тем как тебя в плен сдать, дам тебе порулить пару минут, — буркнул я, косясь на психа.

Но на Мольтке мои обещания не подействовали, и он продолжил истерить, тряся ранцем:

— Мотоцикл! Мотоцикл едет!

«Совсем, что ль, крыша поехала⁈ Только сумасшедшего мне в разведгруппе не хватало!» — с негодованием подумал я и закричал:

— Да! Едет! Ты же слышишь, что мотор работает! Вот и едет! И мы на нём едем!

Пленный стал меня изрядно подбешивать своим приступом шизофрении. Его, конечно, понять было можно. Утром он помогал бить советскую армию, а уже во второй завтрак наводил огонь на немецкую. От такого мгновенного перехода у любого крыша поедет. Но вот только дело всё в том, что сейчас, когда до позиций батареи осталось с полкилометра, психически нездоровый «напарник», который в любой момент может завалить дело, демаскировав нас, мне был не нужен.

«Тогда что? Может быть, выкинуть его тут у рощи. Привязать к дереву, а после зачистки недобитков вернуться и забрать?» — задал я себе вопрос.

И покосившись увидел искаженное лицо и очередной крик сошедшего с ума:

— Мотоцикл! Мотоцикл!

«Ну что ж, ты сам этого захотел», — сказал себе я, начав притормаживать и прижиматься к растущим рядом с просёлочной дорогой берёзам.

Однако в этот момент Фриц не просто закричал, он и, отпустив ранец, замахал руками:

— Чёртов немецкий мотоцикл вместе с двумя гадами — мотоциклистами, догоняет нас!

— Э-э, нифига себе, — только и прошептал я и обернулся в ту сторону, куда пытался показывать пленный.

За разговорами и рассказом о будущем плане я совсем упустил из вида, что кроме нас с Мольтке и недобитых артиллерийских расчётов вокруг ещё есть живые существа.

И вот теперь в пятидесяти метрах позади нас, я увидел двух подобных существ, которые на гусеничном мотоцикле следовали в том же направлении, что и мы.

Даже без фокусировки зрения было видно, что на помощь к артиллеристам мчат те два санитара, которые эвакуировали меня от берега реки до города.

— И как они узнали, что пушкарям нужна помощь? — удивился я и остановил свой мотоцикл прямо посреди дороги, таким образом перекрыв проезд.

Гусеничное транспортное средство вскоре подъехало, остановившись в двух метрах позади нас.

Водитель мотоцикла протёр свои очки, и выкрикнул:

— Эй, вы застряли? Можете самостоятельно освободить дорогу?

— Нет, — слез с сиденья я.

Один из фельдшеров узнал меня.

— Это ты, солдат? Зачем ты здесь? Почему не в госпитале?

— Еду на доклад к командиру, — не стал я уходить от предыдущей легенды, что они уже однажды от меня слышали.

— А он там? — водитель мотоцикла показал в сторону артиллерийских позиций.

— Должен быть там, — мне было интересно, как они узнали о нападении на батарею, ведь я все телефоны уничтожил. — А вы зачем туда едете?

— Полчаса назад лейтенант сломал ногу. Вроде бы открытый перелом. Серьёзная рана. До этого времени возможности его эвакуировать не было. А вот сейчас едем его забрать.

— А, так значит, вас не прямо сейчас по телефону вызвали, а ранее. Ещё до того, как всё случилось?

— Что всё?

— Ну, э-э, всё…

— Ты о чём говоришь? Не понимаю тебя. Мы узнали о том, что нужна помощь и минут тридцать-сорок уже прошло. И вот едем.

Сидящий в кузове поднял руку и вернулся к теме проезда.

— Так вы едете? Офицер мучается. Вы можете уступить нам дорогу? Нам надо спешить.

— А, ну раз спешите, то буду рад вам помочь.

Допускать помощь недобиткам, я совершенно не собирался. А потому не спеша полез под плащ, где за поясом был пистолет ТТ.

И в этот момент из кустов сзади раздался голос:

— Камрады, это Вы провода порвали?

— Что⁈

Мы вчетвером посмотрели в сторону рощи. А там из кустов вылезли два немецких солдата. На спине у одного была привязана бобина с телефонным кабелем.

— Я говорю: не вы тут, случаем, провода порвали? Связи с артиллерией нет! Проверяем кабель. Но он пока везде цел.

— Так если цел, значит, не повреждён, — заметил я, опустив лицо вниз, чтобы не пугать вновь появившихся.

— Наверное, новый теперь поведём. Повреждение может быть скрыто за изоляцией, а потом он увидел, глаза его расширились, и он воскликнул: «О, майн год»!

— Что, страшно?

— «О, майн год»! — повторил связист. — Что с тобой?

— Жизнь потрепала. Это лик войны…

— Ничего себе! Это за тобой медики приехали?

— Можно и так сказать.

— Это раненый, — в подтверждение моих слов напомнил о себе санитар, а потом, вероятно, решив с нами не связываться, сказал тому, кто сидел за рулём: — Фридрих, объезжай их слева. Нас ждут.

— Ага. Ты прав. Вас всех уже давно ждут. Только не здесь, а в Аду, — улыбнулся я всем собравшимся немецким захватчикам и вытащив из-под плаща верный ТТ, за пару секунд освободил мир от обременительного присутствия четырёх нежелательных персон.