Неправда

1. Ночь с субботы 30 апреля на воскресенье 1 мая 1994 года. Город Киров.

Вот скажите - о чем может думать нормальный студент, у которого впереди 4 дня выходных? А после этих самых выходных предэкзаменационный коллоквиум?

Правильно - на какой пирушке весело провести ночь с пятницы на среду. А утром среды как-нибудь халява вытянет.

Вот только Лехе пирушка никак не грозила.

Во-первых, общага разъехалась по родительским плюшкам и ватрушкам, а с городскими ботанами как-то не хотелось квасить. Почему-то на Лехином курсе сложилось так, что городские студенты, жившие с родителями, в основном учились. Зато общаговские интересы были однозначны и традиционны - вино, футбол, девчонки, гитара. Впрочем, последовательность могла быть и другой. Но вино присутствовало всегда. Точнее водка. Но чаще спирт "Роял", считавшийся бельгийским и продававшимся в любом киоске по цене русского национального напитка. Только бутылка была настоящая, самая что ни на есть студенческая - литровая. А варенья домашнего в общежитии всегда хватало. Хватало, чтобы этот спирт разбодяжить с водой из под крана, и получалось вполне приличное пойло. Его не гнушались даже интеллигентные филологини пить, правда, только после "изячной" "Анапы" или ну очень благородного болгарского бренди "Слънчев бряг".

А что еще оставалось делать?

Учиться? Но чему? Какой истории можно было учиться в начале девяностых? История делалась на их глазах. Стремительно и непредсказуемо. Когда он поступал на исторический, считавшийся тогда элитным, факультет, то на экзамене рассказывал об принципиальных решениях ЦК КПСС в национальной политике в свете XXVII съезда. Но уже через месяц компартия оказалась под запретом, пока они отрабатывали трудовой семестр в забытом Богом колхозе. И когда первокурсники вернулись в город, то диким футуристическим шоком завеял над ними трехцветный царский флаг новой России. А красный оказался вне закона. И куда было девать комсомольские билеты? Сжигать от греха подальше? Или нести в музеи?

Он успел после школы поработать третьим секретарем райкома ВЛКСМ, и комсомольский секретарь факультета уже назначил Лешку секретарем бюро курса, но через полгода этот секретарь стал удачливым бизнесменом, и забыл об идеалах и программных задачах коммунистического союза молодежи. И бывшие атеисты стали религиоведами, но продолжали слово "Бог" писать с маленькой буквы, а бывшие идеологи с ошибками писали на досках фамилии Хайдеггера, Маркузе и Кьеркегора. И те, и другие дружно, вслед за бывшими секретарями всех мастей, дружно сменили как грязные штаны "Славу КПСС" на "Слава Богу". Историю той самой КПСС заменили "Основами современной цивилизации", но от смены вывески ничего не изменилось, студенты продолжали конспектировать Ленина и ничего не знали о Бердяеве. Устаревшие в одночасье учебники твердили о неизбежной гибели капитализма, а этот самый капитализм уже раскинул свои палатки на ближайшем рынке.

Откуда-то взялись ваучеры и что с ними делать не знал никто, поэтому студенты дружно поступили так же, как и преподаватель бывшей политэкономии, а ныне просто экономист. Они обменяли их на водку в ближайшем азербайджанском ларьке.

В банях перестали мыться, зато там стали проводить деловые встречи, именуемые стрелками, а девчонки стали брать деньги за совместные помывки. Это Лешке было более чем удивительно - зачем платить за то, что итак можно взять даром?

А еще стало модно быть гомосексуалистом, чьи крашенные хари заполонили телевизор, точно размалеванные бесы на шабаше. Но, к их гомосечному счастью, в общаге такие не появлялись, а то бы дело до смертоубийства дошло бы. Конечно, это твое личное дело, с кем ты постель делишь, но ко мне в кровать не надо лезть. Да еще так разнузданно...

Некоторые подсаживались на наркотики, неведомо откуда вынырнувшие в девственной до того провинции. Снежок, герыч, шиша, трава... Лешка тогда сидел в комнате, в очередной раз переписывая классиков марксизма-ленинизма, когда их однокурсник зашел, посидел, дебильно улыбаясь глазами без зрачков, а потом сообщил в потолок неизвестно кому, что его ждут и шагнул прямо в открытое окно. Четырех этажей хватило, чтобы вся общага полдня разглядывала изломанное тело на крыше прилегающей студенческой столовой.

А в воздухе опасно пахло грозами и войной.

Стреляли везде. В Москве и в Кирове, на рынках и в ресторанах, в банях и в администрациях. В октябре 1993 года, в угаре очередной пьянки они вспомнили, что первой программе должен быть футбол, и когда разкочегарились лампы черно-белого телевизора, вместо рвущих "Ростсельмаш" спартачей везде была озабоченная кепка Лужкова и горящий Белый Дом. От предчувствия чего-то непоправимого они немедленно протрезвели, но тут же собрали последние копейки и сбегали еще за водкой, потому что завтра в армию, завтра на войну... Ухряпались они тогда так, что ночью, почти невменяемые, еще ползали за водкой. Шли и орали ломаным английским каких-то неправильных битлов: "Ви ай лов ю елоу субмарин, елоу субмарин, елоу субмарин". А потом строем, по команде блевали кавказской паленкой с четвертого этажа, стараясь совмещать ритм и темп рвоты, с ночными плачами Цоя.

Но утром кто-то кого-то победил, и самое ужасное, что все были наши. И на первой же паре, преподаватель государственного и гражданского права психанула и сорвалась на студентах. Потому что не знала, какое-такое государственное право читать в стране, где государства нет, а гарант конституции, не взирая на лица и людей, эту самую конституцию вертит как гулящую девку. И нет у тебя никаких прав, только обязанности перед Родиной-мачехой.

Тогда они целую неделю ждали пятнистых мужиков из военкомата, звонили родным, отрывались с девчонками. И, конечно, пили. Но теперь уже прямо на лекциях, разводя дешевую водку с дорогой пепси-колой. И потребляя сей богемный напиток на задних партах никого не стеснялись. Чего там...

Но война не случилась... По крайней мере официально не случилась. А неофициально она уже шла - начинали медленно тлеть очаги Северного Кавказа, продолжали полыхать Приднестровье, Карабах, Душанбе, Абхазия. Дымное пламя Афгана никак не хотело успокоиться. И серые вереницы беженцев-славян тянулись в негостеприимную как никогда Россию.

И самое странное, что после революционного переворота ничего не переменилось - те же свиноподобные физиономии бубнили невнятные заклинания над истерзанной страной, те же скоморохи глумились в бессмысленных плясках и песнях, те же ведущие с извиняющимися улыбками читали коммерческие объявления в перерывах между гнусными фильмами.

А студенты радовались. Радовались каким-то убогим, нелепым мелочам. Вот можно покупать доллары. Но зачем эти зеленые бумажки, если рубли куда-то исчезли со сберегательных книжек?

Вот отменено "феодальное" обязательное распределение в сельские районы, и они могут устраиваться сами на работу. Но, как они будут кусать локти, когда окажутся никому не нужны в этой жизни, когда никто и никуда их не возьмет, когда многие из них окажутся вдруг безработными.

Вот без талонов можно покупать водку, но та стала такой отравой, что в пору было посылать ее врагам как оружие массового уничтожения. Только врагов у страны уже не было. Все они, от американцев до китайцев, делали вид, что очень рады нашим дурным реформам и массовым смертям от голода, холода и безденежья.

Демократия, мать вашу! Хошь пей, хошь наркоту жри, хошь голову в газовую плиту засовывай. Все дозволено! Гуляй, Расея, продавайся за пятак Фонду Сороса!

А те, кто учился до них, либо озлоблялись в нищих школах, либо внезапно становились генеральными директорами каких-то "ООО" и "СП", сооружая будущие торговые и нефтяные империи. А те, кто будет учиться после них - станут адвокатами, пиарщиками, мерчендайзерами, обеспечивая своим хозяевам Оксфорды и Куршавели.

Кем могло бы стать ненужное поколение, подросшее на горбачевских реформах к перелому эпох? Никто этого уже не узнает.

И кем же стали те, кто оказался посредине?

Кто-то из нас сгорит в огне Чечни, кто-то сопьется в глухих деревнях, кто-то, превозмогая себя и свое отвращение, будет торговать на рынках нижним бельем. Но это будет после. В далеком, еще незнаемом ими будущем, в котором будут и кровопускания, и дефолты, и надежды и их крушения. До этого еще жить и жить, а вернее - выживать и выживать.

И потому, второй причиной Лешкиного одиночества была работа. Работать приходилось много. Потому, что хотелось кушать, хотелось дарить девчонкам, хотя бы шоколадки, хотелось читать книги, хотелось путешествовать. Хотелось всего того, что жаждала юность. И он, то торговал книгами, заодно читая их прямо на рабочем месте, то таскал тележки со шмотьем на рынке, то разгружал машины с кирпичом, то вел туристический кружок в школе.

А теперь, он работал сторожем. Странная, право, профессия. Спать за деньги... Да и само название... Вслушайтесь - сторож. Сто-рож. То бишь сто личин. Человеком с сотней лиц, поверьте, нельзя быть без высшего, или хотя бы полувысшего образования. Шутка, конечно, но, как известно...

На майские выходные попало его дежурство в детском саду. Сегодня он заступил, а сменщик должен был выйти в понедельник. Конечно, выходные были убиты, но впереди еще было время для того, чтобы свалить автостопом на первый майский турслет. В этом году он проводился на карстовом озере Чваниха, что в Нолинском районе Кировской области. Далековато, а потому вперед придется экономить на автобусе, чтобы обратно добраться вовремя и без непредвиденных задержек на трассе.

Удивительно, но в турклубе, в отличие от общаги практически не пили. Хотя ребята были те же самые. Там веселились просто так. От души. Несмотря ни на что и вопреки всему.

Конечно, вечеринку, в просторечии "буханку", можно было бы устроить и на работе. Как это Леха устроил в новогоднюю ночь. Потом он целый день выгребал бутылки по всему детскому саду. И только прибрался, как пришла бухгалтерша, жившая, оказывается в доме напротив, и наблюдавшая за процессом в окно. Наваляла ему таких, извините за выражение, бздюлей, что Леха ждал, по крайней мере, тюрьмы лет этак на десять. "Если хотя бы одна кровать сломана! Если хотя бы один ребенок заразится! Если хотя бы одна чашка пропала!" Но ничего обошлось. Даже не уволили. Но бухню сторож больше не затевал. Но девочек все ж водил. Иногда. Через черный ход.

Но самой главной причиной того, что Леха как никогда сегодня жаждал одиночества, было то, что...

Впрочем, обо всем по порядку.

Об этом секрете не знал никто. Ни собутыльники, ни друзья-туристы, ни, тем более, родители, которые всегда знают меньше всех. Леха целый месяц занимался в кружке экстрасенсорики. Он уже научился снимать головную боль бесконтактным массажем, диагностировать локализации болевых ощущений, даже тех, которые человек еще не чувствовал. Сегодня он, наконец, закончил ступень Ученика-Неофита, и получил новое внутреннее имя - Ученик-Шаман. Недавно на занятии была произведена первая робкая, но самостоятельная попытка выхода в астрал. И ведь получилось!!! О, если б вы видели - как прекрасен тот мир - мир магических аур, мир мыслей, энергий, чувств, желаний. Как он был потрясен, увидев вокруг себя огненные сгустки энергий, бывших людьми в физическом мире.

Правда, следующей же ночью Лешка испытал невероятные муки - с ним случилась жесточайшая судорога: не отпускающая ни на секунду боль стальным обручем охватила диафрагму - область солнечного сплетения под самой грудной клеткой. Начинающий экстрасенс решил было, что траванулся чем-то. Он в отчаянии попробовал вызвать у себя рвоту, но желудок был пуст. Аппендицитом это быть не тоже могло, так как аппендикс у него был удален еще в годовалом возрасте, двадцать лет назад. Несмотря на боль, дышал Лешка нормально, с сердцем, судя по пульсу, тоже все было в порядке. Не было ни испарины, ни каких-либо иных болезненных симптомов - только сильная, давящая напряженность группы мышц в верхней части живота. Наверное, следовало немедленно вызвать "Скорую помощь", но ухудшения не наступало. В то же время и лучше не становилось. С половины десятого примерно до полуночи судорога и боль продолжались. Обычные домашние способы лечения - а в общаге это димедрол, водка и сигареты - не помогали. Где-то после двенадцати, когда все силы были уже на пределе, Лешка, наконец, заснул, жестоко намаявшись. Проснувшись рано утром, он обнаружил, что судорога и боль прошли. Осталось лишь болезненное ощущение в мышцах диафрагмы, какое бывает после долгого и сильного кашля. И тяжелейшая усталость, такая, какая у него была после того, как они втроем разгрузили на вокзале два вагона сахара, зарабатывая на очередной поход. И сквозняк в опустевшей голове. Учитель потом объяснил ему, что произошло пробуждение внутренней силы - кундалини - энергии, спящей в нижней чакре.

Через пару дней, произошло еще одно событие. Только Лешка лег спать, как вдруг почувствовал на себе нечто вроде пучка света или луча, исходящего слева и сзади головы, под углом примерно тридцать градусов к горизонту.

Ощущение было такое, словно какой-то теплый свет охватил его. Только это был дневной, а не электрический свет, и луч был невидимым, если только он на самом деле был. Сначала он решил, что это солнечный луч, хотя уже темнело. Но как только свет пронизал все тело, оно начало сильно дрожать, точнее сказать, вибрировать. Студент не мог сделать ни одного движения, было ощущение, что он словно зажат в тисках. Потрясенный и напуганный, он стал заставлять себя двигаться, преодолевая сопротивление каких-то невидимых оков. Когда наконец ему удалось медленно сесть на общаговской кровати, дрожь и вибрация постепенно сошли на нет.

Учитель улыбался, глядя как Лешка испуганно рассказывает об этом, а потом сказал ему: "Не переживай! Это был спонтанный выход в астральный мир! Теперь тебе надо научиться контролировать такие выходы!"

И Лешка стал учиться. Вообще, вся эта эзотерика давалась ему легко. Что маятник, что измерение ауры, что чистка квартиры, что составление натальной карты...

Сегодня вечером должен был, наконец, состояться долгожданный эксперимент по передаче информации на расстоянии и контакт с Учителем в астрале. Он сказал, что сегодня очень подходящая ночь для экспериментов подобного рода, ведь это древний праздник рождения жизни - ночь с 30 апреля на 1 мая. Так называемая Вальпургиева ночь. Средневековые мракобесы считали, что в эту ночь нечистая сила гуляет на шабашах. На самом же деле эта ночь была разгулом энергетики чистых природных стихий - земли, огня, воздуха и воды. Наиболее мощные всплески происходили если на этот праздник приходилось преддверие христианской Пасхи - Великая Суббота, как ее называли консервативные ортодоксы. Такие сочетания были достаточно редки, но именно в этом году Вальпургиева и предпасхальная ночи совпали.

Должно поспособствовать успешной магической практике и место - детский сад полон эманаций чистой энергии, не замутненной взрослыми грехами. А удачное сочетание места и времени - одно из условий экстрасенсорного эксперимента.

Участвовали в нем сегодня четверо - Лешка, две девчонки и еще один паренек. Все они еще ученики, пожалуй, только Аня опытнее в этих делах. Ольга с Мишей тоже только-только начинали, но все они были чертовски талантливы в эзотерике, все четверо. По крайней мере, так утверждал Учитель: "Как мало сегодня людей живущих высокой душой, а не грязной материей!" И сегодня они должны были организовать свой астральный магический квадрат - Лешка из своего детского сада, Аня из общаги, а Мишка и Оля из своих, точнее, родительских квартир.

Наконец-то в бездумной и бездарной Лешкиной жизни появился смысл! Причем не какой-нибудь банальный - типа заработать много бабла, купить все, а потом все это пропить, - а самый настоящий смысл. Развитие скрытых возможностей. И, даже более того, Учитель не раз намекал, что всех их, начинающих экстрасенсов, ждет какая-то особая миссия. Даже не так, Миссия! Но всему свое время, и когда они дорастут до определенного Порога, придет и осознание Миссии.

Но до того Порога, и даже до полночи есть еще время, а потому, можно дочитать "Черный обелиск" Ремарка или сочинить какую-нибудь песенку, благо гитара всегда под рукой.

А с гитарой так время быстро проходит!

И почему интересно?

А песен у него было аж 1942 штуки! Не своих конечно. Просто у него было двенадцать рукописных песенников, где Лешка собирал тексты всех, кого можно было петь - Визбор, Мищуки, Окуджава, конечно Цой, и даже частями Гребень с его неудобоваримыми буддийскими песнопениями. Но и свои были малость. Некоторые даже удачные.

С этими песнями у Лехи случилась невероятная история - прямо как в кино. Если бы это было с кем другим - он бы не поверил. Выдумка и все тут.

Пару месяцев назад местный клуб самодеятельной песни, куда он захаживал по понедельникам, пригласил его съездить со товарищи, на всероссийский фестиваль авторской песни в Сергиев Посад. Самое приятное, что проживание и питание оплачивали организаторы. Где они взяли денег в разгар судорожной реформизации не понятно, но это бардов и не волновало. Кончилось советское время тайных фестивалей в палатках! Ура! Состав мэтров был солидный - кажется все, кто был жив на тот момент, собрались. Кроме Окуджавы, спрятавшегося от русской вакханалии в спокойном еще Париже.

В первый же день Леха прослушивался на творческой мастерской, где в жюри сидели Вадим Егоров, Алик Мирзаян, Владимир Васильев. На следующий день еще на одной - у братьев Мищуков, потом у Никитина. И нигде его толком не слушали. Успевал только одну песню спеть. И начиналось! От мелодии камня на камне не оставляли, от стихов тоже: "Это что? Это песня? Это не стихи, а тексты, извините за выражение! Разве может собаке сниться пес? Тавтология какая-то!" И прочитали целую лекцию о происхождении слов, где Леха узнал, что "собака" - это слово скифское, а вот "пес" - славянское, и означают они одно и тоже. Вот новость-то... "А вот мелодика у вас интересная... Свежие решения, не правда ли коллеги?" - и коллеги похмельно кивали в знак согласия всклокоченными гениальными головами.

Впрочем, на другой мастерской, эту строчку очень даже хвалили: "Какая прелесть! Собаке снится пес! А на критиков не обращайте внимания, они завидуют! А как тут заменить - сучке снится кобель? Нет, стихи прелестные, очень свежие! Но мелодия... Кто вас молодой человек, учил, что в тональности до мажор после соль мажора допустим переход в си минор с открытой септой? Это же не бардовская, а роковая какая-то стилистика!"

Причем, стихи хвалили композиторы, а музыку поэты. Молчала только единственная девушка в составе жюри - Светлана, с необычайно красивой фамилией - Ветрова. Она вообще ничего не говорила, черкала что-то в своем блокнотике... Создавалось такое впечатление, что она думает о своем Ветрове, а не о молодых бардах.

Естественно, на финальный концерт Леха идти не хотел - чего там делать-то? Слушать, как девочка из Украины будет читать свои стихи - надерганные из Шопенгауэра? Та самая притча про человеков-дикобразов, о которой Леха на семинаре докладывал философу. Помните, там дикобразы бредут по ночной пустыне? Им по одиночке холодно, а вместе колюче? И получил пару, за то, что не смог интерпретировать - почему в притче дикобразам холодно и темно?

Но друзья таки затащили его в зрительный зал. Причем в самую середину.

На концерте Леха хотел водки и пива, потому что в России пьют только в трех случаях - с горя, от радости и со скуки. Сейчас налицо было вариант горя, именуемый "крушение надежд", к тому же отягощенный похмельем. Примерно такие же ощущения у Лехи были, когда в общаговской драке факультет на факультет получил удар по..., в общем, ниже пояса. Зато в ответ проломил голову спортфаковцу плоскогубцами. Личная встреча закончилась один-один. Но матч в целом, конечно, проиграли. Еще бы, любители-историки против профессионалов с факультета физической культуры и спорта. Но вернемся же на концерт фестиваля...

Там Лешка не слушал песни, а сидел и мечтал о том, как его вдруг пригласят на сцену - громко так пригласят, на весь зал. Чтобы как в кино, чтобы чудо случилось. И оно случилось. Когда концерт уже подходил к концу, та самая Света Ветрова, прямо со сцены в микрофон, вдруг вызвала его, Алексея, за кулисы.

Леха, не веря сам себе, помчался искать выход на сцену, заблудился, естественно, и за эти самые кулисы так и не попал. А выскочил прямо на сцену из середины задника.

Ослепленный софитами, как заяц на ночной дороге, он растерялся, не зная, что делать. Кто-то сунул ему гитару в руки, настроенную не под его голос. Кто-то подвел к микрофону. А он только глупо улыбался. Но он все-таки спел. Нет, конечно, триумфа не было. Зал просто аплодировал. Ему вручили "Командирские" часы, грамоту о том, что он дипломант, а после кировские друзья-барды стали на него недобро коситься, а какие-то незнакомые девчонки улыбаться и строить глазки. Потом зачем-то он дал пару автографов.

Пива уже не хотелось, хотелось водки и шампанского, шампанского, водки, и снова шампанского! Но сразу выпить ему не дали. Подошли распорядители и объявили, что финалисты концерта через несколько часов поедут на благотворительный концерт в Загорский детский дом для слепо-глухо-немых сирот.

Это уже было слишком. Представив, как он будет петь для слепых, немых, и одновременно, глухих зрителей, Леха глупо засмеялся. Теперь на него стали недобро коситься администраторы фестиваля.

Хорошо, что концерт не состоялся. И они мирно отправились в гостиницу - устраивать прощальный банкет и собирать вещи. В чьем-то номере он забыл грамоту, перемазал белую рубашку помадой, а когда начал в коридоре орать по общаговской привычке "Кино" и "Чайфов" - его уложили спать. Моветон, знаете ли. На фестивале АВТОРСКОЙ(sic!) песни петь какой-то там популярный рок.

Мда... Приятно вспомнить о былых победах, когда сидишь в пустом детском саду, греешь на огромной кухонной плите цейлонский чай в ковшике и пощипываешь серебряные струны хорошей ленинградской гитары.

А за окном уже темнеет... А в голове слова кружатся... И монотонная мелодия уже выплескивается на белый лист бумаги...И чувства уже складываются в строчки...

И вот оно, идет, идет, идет, словно кто-то диктует. И рука не успевает за чьей-то мыслью и рвет бумагу карандаш...

...Осатанелая тоска

Как черный червь изгложет душу

И боль слепой, упрямой сушью

Хлестнет как выстрел по вискам...

Печальных песен суета

Погаснет перед адской тенью

И вспыхнет мягкой, нежной ленью

Распятых мыслей маета

И вязкой ночи забытье

Придет нежданно, как спасенье

Два слова - жизнь и смерть - нетленны

Но кто стучит в окно мое?

В окно как в дверь иных миров

Освобожденьем от иллюзий

Не берег брошено медузой

Величье умерших богов.

Но кто диктует мне слова

Текущие из черной дали?

Сбежал сюда - и здесь достали.

Вновь развалилась голова!

Куда бежит мое перо?

Кому нужно мое томленье

Чье испытаю я терпенье

Когда поставлю на зеро?

Зачем беспечье холодов

Кружится белыми холмами?

Зачем над нашими домами

Парит тень умерших богов?

Зачем немыслимая дрожь?

Зачем бравада дальних странствий?

Зачем нельзя мне здесь остаться?

Где свет, уют, покой и ложь?

Тропа. Куда она ведет?

Какие двери открывает?

Скажите - кто все это знает?

Куда все это упадет?

Уйди! Прошу тебя уйди!

Распутных мыслей моих муза!

Какие тоненькие узы!

Какие страшные пути...

Леха изумленно перевел дух. Такого с ним еще никогда не было. Написать без единой помарки, без остановки. Он слышал об этом - когда накатывает нечто, когда стихи льются на бумагу - только успевай-записывай. Многие поэты мечтают о таком состоянии. Многие рассказывали о нем. Вот и Леха дождался. Правда, очень странное состояние... Как будто ты себя не можешь контролировать, как будто рука чужая, да и все тело тоже. И только краешек сознания твой. Самый краешек - такая точка разума, которая откуда-то со стороны и изнутри одновременно наблюдает за процессом творчества. Удивленно и слегка напугано. И ты понимаешь, что не сможешь остановиться, пока не допишешь. Стих освободит тебя от душного дискомфорта, очистит, облегчит, разгрузит. Так писали Брюсов, Сологуб, Есенин, Маяковский, Рубцов, Высоцкий.

И ведь даже самому нравится! Ни одного слова не исправишь. Как будто бы все уже приготовлено кем-то, продумывать сюжет и образ, работать над формой некогда, надо просто успеть записать ЭТО.

Правда, не понятно - о чем ЭТО. Но это ничего. Сейчас в авторской песне тенденция такая - чем мудренее, чем не понятнее, тем лучше. Времена Визбора ушли. Прямая речь закончилась. Начался постмодернизм аллегорий, метафор, смутных силуэтов. Ей Богу, Юрий Иосифович бы сейчас не смог бы пройти отборочное сито фестиваля. С его-то "Милой моей" и тремя полублатными аккордами.

Последняя мысль почему-то отрезвила Леху.

Он посмотрел на часы - было уже без пятнадцати двенадцати. До эксперимента оставалось совсем чуть-чуть, четверть часа. Быстро покурить и готовиться к медитации.

Курить, конечно, Учитель, запрещал. Эманации никотина забивают чакры. Но как тут бросишь в общаге? Где курят практически все - от вахтера до первокурсницы. А те, кто не курит, включая общаговских кошек, становятся такими пассивными курильщиками, что понимаешь - дышать синим смогом все же лучше через фильтр болгарской "Трувы" или "Опала". Или жить в противогазе.

Естественно, за час-другой до медитации Леха не курил. Чтобы карму не портить. Но сейчас исключительный случай. Какую, блин, песню написал шикарную! От гордости за себя аж мурашки бегут! А в голове, да и во всем теле опустошенность такая, что кажется, ветер гуляет внутри. Да уж... Зато для медитации самое лучшее состояние.

Открыв входную дверь, Леха вновь был ошарашен.

Пока он взахлеб писал песню, тихий весенний вечер превратился в мокрую буйную черную ночь. Шел такой ливень, что брызгами от козырька над входом тут же промочило сигарету и умыло лицо. Пришлось курить в тамбуре, немало подивившись погоде.

Ну ничего, в астрале всегда тепло. И сухо.

Устроился он в маленьком методическом кабинетике, на такой же маленькой детской раскладушке. С его ростом - без двадцати два - приходилось подкладывать тоже детскую табуреточку. Но это мелочи. К этому он уже привык.

Самая правильная поза для медитации - Шавасана. В просторечии - поза трупа. То есть лежать надо на спине, вытянув руки и ноги. Разные там позы лотоса с завязыванием ног в узлы - это экзотика для туристов и непосвященных. Только состояние трупа помогает отключать сознание для выхода в астральный мир.

Руки уже автоматически сложились в мудру Отрешенности - большой и средний палец замыкают энергетическое кольцо. Кстати, кукиш - это тоже мудра, эзотерическое сложение пальцев. В данном случае, мудра Отречения. Используется для нанесения энергетического удара или, что чаще, отражения сглаза и порчи.

Три глубоких вздоха, очищение ума, появление белой точки перед глазами, знакомая вибрация по мышцам...

И только где-то глубоко-глубоко и осатанело...

...Осатанелая тоска

Как черный червь изгложет душу

И боль слепой, упрямой сушью

Хлестнет как выстрел по вискам...

...Он летел в синей холодной глубине, а вокруг переливался яркий мир. Темными пятнами стояли дома, и в них яркими прожилками блестели чьи-то сны. На дорогах остывали дневные следы чьих-то мыслей и чувств. Деревья окутывала тонкая аура нежных весенних чувств.

Сегодня ему было не до красот, к этому он уже привык, хотя каждый раз он восторгался этим миром. И все меньше ему хотелось возвращаться назад. В серые будни учебы, работы, общаги, песен... Но сегодня его ждала встреча. Он искал их. Они должны встретиться!

И вот оно! Кажется, он почувствовал что-то. "Отключай разум, доверяй чувствам!": вспомнилось вдруг любимое выражение Учителя. Словно чье-то присутствие задело легким крылом спину. Он лихорадочно закружился, ища - ну где же ребята?

Их не было, но на близком-близком небосклоне вдруг появился глаз. Отстраненный, холодный, он равнодушно смотрел на Алексея. Лехе стало не по себе, и когда круглый бесстрастный зрачок вдруг удлинился, вытянулся и мигнул третьим, змеиным веком, студент попятился.

И огромная сила вдруг ударила его так, что он почувствовал свое тело. Не астральное, а настоящее. Он обнаружил себя на раскладушке лицом вниз, и кто-то навалился сверху так, что вздохнуть нельзя.

"Я ПРИШЕЛ!" - прогрохотало в голове. Леха посмотрел вниз и обомлел от страха: прямо под ним тяжело колыхалось море, где вместо воды - кровь, слизь и разорванные куски человеческих тел. Огромное смрадное море - от горизонта до горизонта. Леха вцепился в раскладушку, как в единственный кусочек реальности. Но море неотвратимо приближалось, некто давил и давил сверху. И самое страшное - это ледяное равнодушие, физически ощутимое даже сейчас. Леха понимал, что если он коснется гнилой крови внизу - то все. Нет, не смерть, нечто, что еще хуже, чем смерть. И ведь он знал, да знал, что тело его лежит на раскладушке в детском саду, и рядом гитара, и телефон, и остывший стакан чая... А еще он понимал, что нужно увидеть дежурный свет, маленькую лампочку в коридоре детского сада, и тогда он останется жив, жив! Но сил не было даже вдохнуть, не то, что открыть глаза.

И уже можно дотронуться рукой до чьего-то оторванного, полуразложившегося плеча, вот уже все...

"Отче наш, иже еси на небеси...": вдруг всплыли древние, никогда не знаемые студентом слова. Хватка тут же ослабла и...

И Леха с диким криком подскочил на раскладушке, изогнувшись неистовой дугой. Безумным взглядом он провел по комнате: "Все, все! Я здесь! Все!" - билась отчаянная мысль, но дикий страх все усиливался. Словно в кино сознание выхватывало отдельные куски реальности - порванная тетрадь, сдвинутый кем-то стол, разбитый стакан. А вот и лампочка, горит родимая! "Надо бежать! Надо бежать! Бежать! Да! Бежать!" - лихорадочно заскакала новая мысль.

Но чей-то жгучий, но бесчувственный взгляд тяжело ударился под левую лопатку, так что немедленно заныла в спине тягучая боль. И словно в подтверждение реальности происходящего за окном сверкнуло так, что Леха не успел и шевельнуться, как небо разодрал удар грома, от которого жалобно зазвенели окна.

Замычав от страха, Леха выскочил на улицу и понесся от этого страшного места. Ливень обжег его разгоряченное тело, но он это не заметил. Бежать, бежать, неважно куда, важно подальше, подальше. Только раз он оглянулся и успел увидеть в очередной вспышке черную фигуру с надвинутым капюшоном, шедшую за ним. И вокруг него дождя не было.

Ноги стали словно ватные, он понял, кто это. Это тот самый... Это тот, кто "ПРИШЕЛ!". Студент прибавил, но время как будто замедлилось, а пространство стало таким плотным, что бежать приходилось, словно по пояс в реке против течения. Фигура приближалась, так же медленно, неумолимо, неотвратимо.

"Или! Или! Лама савахфани!" снова вдруг мелькнули незнакомые слова. И Леха перекрестился. Неумело, наверное, в первый раз в жизни, он старательно ткнул себя в лоб, живот, правое плечо, левое плечо.

И ураган кончился. Дождь, конечно, шел, но ветра уже не было. И молнии уже уходили на восток. И уже начинало светать. И никого не было, никакой фигуры с надвинутым на глаза капюшоном.

Леха медленно приходил в себя. Смертельно болела голова, его подташнивало, но это было не важно, потому что он знал - все кончилось. Он стоял на перекрестке в одних носках, около своего института. Каким-то чудом он перескочил через яму, еще осенью выкопанную водопроводчиками. В руках студент держал мокрые кеды и ключ от детского сада.

На газоне он снял носки, сунул их зачем-то в карман, надел кеды, выбросил насквозь измочаленную пачку сигарет. И все это в полутумане, на автомате каком-то.

И на этом же автопилоте побрел в ближайшую церковь.

Конечно, ночь, храм наверняка закрыт. Но хотя бы так посидеть, возле ограды. Возвращаться в детский сад? Даже думать об этом не хотелось.

Зубы стучали не от холода, не то от страха. Скорее всего, от того и другого. Но, по крайней мере, не от ужаса и отчаяния.

А церковь была почему-то открыта! Не смея заходить далеко, он остановился у порога, шла какая-то служба. Народу было немного - одни бабушки. Они только покосились на мокрого, с ног до головы в глине, парня, но ничего не сказали. Наверное, его дикие глаза объяснили им все. Псих и тот к Богу тянется.

Свечное тепло и размеренные басы священников почему-то успокоили Лешку. Захотелось спать. Как младенцу в люльке, когда материнская прохладная ладонь ложится на разгоряченный лоб... А со всех сторон ласково и, одновременно, строго смотрели серьезные лики икон...

Тяжело вздохнув, Лешка вышел на улицу, когда сердце его перестало колошматиться о, помнящие еще смертельные объятия, ребра. Светло-серое небо уже успокоилось, только запоздавшие капли смачно чмокали с деревьев о землю. На работу надо было все же идти. Посмотреть - все ли в порядке? По крайней мере, проверить - закрыл ли он дверь, когда выскочил. Этого он не помнил.

Впрочем, все произошедшее уже начинало казаться каким-то чудовищным сном.

"Завтра я уже буду смеяться над всем!" - мелькнула откуда-то мысль - "Или не буду?" - противоречила ей другая.

Вдруг в ноги Лешке кто-то ткнулся. Маленький белый котенок, пару месяцев от роду. Мокрый как гусь, он терся о грязные джинсы. Лешка взял его на руки. Тот немедленно замурлыкал, выпрашивая ласку и еду.

- Ну, пошли! - сказал котенку Лешка - Вы же кошки, говорят, нечистую силу видите! Вот посмотришь, как да что.

По дороге пришлось зайти в круглосуточный магазинчик, что на полпути между общагой и детским садом. Магазинчик тот имел очень странное название "XXI век". Вроде бы и эпоха Водолея еще не началась, с другой стороны обслуживание здесь осталось вполне совковым. Опять же, можете себе представить какой-нибудь магазин или кабак с названием "XIX век" или того хуже, например "XVII столетие"? Понятно, что хозяева хотят подчеркнуть суперсовременность их лавки, но ведь через какое-то время, пусть даже через сто лет это название устареет. А значит, и понятно нежелание новых хозяев жизни строить и быть здесь навсегда. Временщики... А это значит, что плевать этим бизнесменам на тебя, на город, на страну. А может быть и на самих себя. А может быть и на все. Кроме денег, конечно. В другое время, Лешка бы обязательно поразмышлял на эту тему, но не сейчас, не сегодня...

Здесь студенты обычно брали тот самый "Рояль". Но на этот раз заспанная продавщица удивленно выдала только бутылку сливок. Ну и, конечно, сигарет.

Дверь здания была на удивление закрыта. "Рефлексы!" - подивился Леха. - "А кеды забыл!" А котенок за пазухой уютно заворочался и стал мурлыкать еще больше. Это Леху успокоило. Он открыл дверь, зашел в комнатку и... обомлел: "Ешкин кот!" Огромный сук старого тополя, сбитый ураганом, разбил окно и, разорвав непрочную ткань раскладушки, воткнулся в пол на несколько сантиметров. Как раз в том месте, где у Лехи должна была быть голова.

"Вот ведь японская кочерыжка!". - Теперь он закурил прямо в кабинете. И руки его дрожали, так что сломал он несколько спичек.

Но тут замяучил котенок.

- Действительно, брат. - погладил его Лешка. - Я сегодня второй раз родился. Так что бахнем, обязательно бахнем. Только вот вина у меня нет. Сливки будешь? Пошли на кухню.

Котенок, естественно, согласился. И стал лакать с таким хлюпом, что слышно было, наверное, на втором этаже. Брюхо его надулось как барабан. По неистребимой кошачьей привычке котенок сразу после еды стал умываться и мурлыкать одновременно. По малости лет это у него получалось плохо, но котейка старался.

А Леха закимарил, опершись на стенку. И, потому, не увидел, как котенок вздрогнул, вздыбил загривочек и уставился в окно, когда там мелькнула чья-то тень. Но потом успокоился и снова стал вылизываться.

Наверное, это был голубь. Или ворона.

А когда котенок тоже малость подремал, то потом сладко потянулся и ушел в ту самую маленькую комнатку, где с огромным трудом вскарабкался по стволу сука и ушел по своим делам. Больше его Леха никогда не видел.