(ненужное зачеркнуть)

- Это означает, - спросил Виктор, пока она не выздоровеет?

- Вы что, шутки здесь шутите? – резко спросила врач. – Пока не выздоровеет? Подпишите!

Под концом лечебных процедур, сообщила она, мы понимаем завершение пребывания в больнице. Или он действительно считает, что больница вот просто так выпустила бы кого-нибудь не излеченного?

- А если она не выйдет из комы… - начал было Виктор.

- Если, - уточнила женщина-врач.

Не следует так тянуть резину. Пускай пан Виктор просто подпишет, поставит свою подпись под документом: ведь хотя бы это он в состоянии сделать! Да, еще одно: что он за растяпа, что, выходя, оставил телефон? Ибо взрослый мужчина, бизнес-партнер, не может себя так вести; разве не получил он SMS, которая все меняет? Разве акции не пошли вверх? Разве не настроился он на всю жизнь?

Виктор глянул на панель iPhon'а. Завтра в десять, информировал пан Эдек, в фирме, встреча с представителем кредитной кассы: всем чрезвычайно интересно, как там раскручивается порученное ему дело, и все надеются узнать конкретные подробности.

В роликах, сохраняемых в архивах портала Фабула, особенного внимания заслуживает один элемент из бесед, посвященных работе: вопрос, подпишет ли работодатель с работником какой-то договор, будет ли тот иметь какое-то обеспечение. Юридическое обеспечение! Сам корпус законов здесь мало к чему относится: насколько нам известно, он давным-давно утратил свою актуальность, подчиняясь странному desuetudo[22]; не хватало судей, чтобы наказывать все переданные им на рассмотрение проступки. В наши времена, насколько нам известно, договор является исключительно каким-то стаффажем предыдущего мира. Для работодателя это самая замечательная из всех возможных шутка; репертуар грубого гогота в ответ ну подобного рода вопросы должен заинтересовать археологов голоса.

Подпишут ли они какой-то договор?

- Знаете, что… - буркнул Виктор. – Мне кажется, что, возможно, лучше будет без него. То есть, без договора, я… я до конца даже не знаю, имею ли я право. Разрешено ли такое, - обеспокоился он.

- Ну естественно, - продолжила Вероника этот вопрос с надеждой в голосе. Она не спросила, а что ему разрешено, в голове мелькнуло, что речь идет о ее, конкретно ее трудоустройстве; что предоставление работы таким лицам, как она, было запрещено. Но, что ни говори, работа: неужели ей удалось? Похвалится ли она матери?

Да, и еще одно: его зовут Виктор Фабровский.

- Очень рада, - сказала Вероника; ей очень приятно, что его так зовут, что он имел счастье таким родиться. – Мне очень приятно. – Приветствую и поздравляю, мне очень мило. – А меня зовут Вероника, - сообщила девушка. Виктор нахмурил брови: ее лицо уже раньше казалось ему знакомым. – Вероника Кульпа.

13

Хотя Виктор и опоздал на назначенную ровно на десять следующего дня встречу с представителем кредитной кассы, ему все равно пришлось подождать. Недавно принятая секретарша, спросив, точно ли он знает, кто это перед ним, минут пятнадцать потратила на то, чтобы нахально выгнать его из помещения, после чего вспомнила, что та самая конференция, о которой идет речь, состоится через два часа.

- Так что можете подождать у нас, - совершенно дружелюбно предложила она.

Представитель кредитной кассы появился без пяти двенадцать. Виктор не знал, следует ли ему здороваться с ним. Мужчина, казалось, вообще не замечал его, время от времени посматривая на свои массивные наручные часы. На всякий случай, Виктор решил даже не подниматься с места; секретарша неодобрительно собрала губы в куриную гузку. И тут до Виктора дошло: раз в коридоре поставили только один стул, он не имеет права на нем сидеть. Он спешно поднялся: представитель кассы глянул на него с признанием, словно хозяин, награждающий послушную собачку. Когда этот тип присел, Виктор внимательно поглядел на его часы: стрелки, похоже, вообще не шевелились.

- О, я вижу, что вы уже здесь! – вынырнул из глубины коридора пан Эдек. – Я не сообщил вам, Виктор, об изменении времени встречи, - сообщил он, - чтобы вы, случаем, не опоздали. – И очень хорошо, - подумал Виктор. – Проходите, пожалуйста! – улыбнулся пан Эдек. – Прямиком в конференц-зал… да, да, и нашего гостя…

В помещении было прохладно, окна были прикрыты жалюзи из шершавого, желто-зеленого материала.

- Нет, нет! = сразу же предупредил пан Эдек, видя, что Виктор направляется к стоящим вокруг стола стульям. – Нет, Виктор, не садитесь. Проходите на центр! – приказал он. – И расскажите, что вы сделали по порученному вам делу.

Виктор и не знал толком, с чего ему начать: он поймал себя на том, что еще несколько часов назад радовался этому небольшому брифингу; а вот прямо сейчас не имел понятия, что должен сказать. Похоже, пан Эдек не был особо восхищен склепанным на коленке рапортом.

- Ага, выходит, это вы действуете. В этом проекте, - высказался представитель кредитной кассы.

Все это время Виктор стоял посреди зала; неожиданно до него дошло, как сильно он устал.

- Ну, естественно, Виктор действует! – с досадой произнес пан Эдек. – Ну да, ну да, действует, это наверняка, - заверил он. – Но ведь он мог сделать больше, правда? – жал он. – Ну, Виктор, признайся, ведь ты же мог сделать по этому делу больше?

Виктор почувствовал, как у него кружится голова. Он сплел пальцы, заслоняя промежность.

- Ну! – хлопнул себя по колену пан Эдек. – Вы видите? – спросил он у представителя кредитной кассы. – Ну, Виктор, скажи громко! Ведь мог?

- Да.

Виктор сглотнул слюну: он почувствовал громадное, разливающееся по телу облегчение.

- Мы не слышим! – усмехнулся пан Эдек. – Мог?

- Да! – уже громче промямлил Виктор.

- Ага. Вот именно, - покачал головой пан Эдек. – Вы видите, - обратился он к сидящему рядом с ним мужчине. – Ведь мог сделать больше, а не сделал. Вот скажи нам, Виктор, а почему?

На губах представителя кредитной кассы мелькала легкая усмешка.

- У меня был… - выдавил из себя Виктор, - у меня был… был отпуск…

Насколько же абсурдно это звучит; быть может, следовало сделать фотки со спящей Беаты и сварганить из какую-нибудь презентацию? В PowerPoint: забабахать какие-нибудь заебательские, но по-настоящему заебательские переходные эффекты…

- Отпуск! – нахохлился пан Эдек. – Видите ли, - склонился он к сидящему рядом мужчине, - невеста нашего сотрудника, а говоря точнее, одна такая девица, которая регулярно расставляет перед ним ноги, чтобы он не игрался с Дуней Кулаковой на работе, попала в аварию. Автомобильную аварию. И вот теперь лежит в коме, - сообщил он, а до Виктора внезапно дошло, что собирается запретить говорить об этом кому угодно, - ну а наш сотрудник вышел из этой аварии целым и невредимым. Вот ты не спрашиваешь себя, - поднял голос пан Эдек, почему ты вышел из всего этого, можно так сказать, целеньким?

Виктор неуверенно отрицательно покачал головой.

- Вот видите, не спрашивает… - буркнул пан Эдек. – И наш сотрудник, Виктор, взял отпуск. Без, смею вас заверить, нашего ведома. То есть, - поспешно прибавил он, - лично я предоставил ему этот отпуск, это правда. Возможно, я и предоставил… - как-то неуверенно глянул он на сидящего рядом с ним мужчину. – Но кому? – вернулся он в резонерский тон. – Виктору? Нашему сот-руд-ни-ку? Разве я, - не переставал он удивляться, - предоставлял отпуск от того, чтобы быть сотрудником? А кто ты такой, Виктор, что я должен был бы его тебе предоставлять? Ну, скажи, - побудил он. – Ответь. Нет, пускай ответит, - обратился он к представителю кредитной кассы. – Разве я предоставил тебе отпуск от того, чтобы быть сотрудником? Или, разве, не будучи сотрудником, смог бы ты заработать на жизнь? Наверное же, нет. И что, был бы ты человеком без этого? Неверное, нет, - повторил он. Виктор соглашался с каждым его словом. – Без работы человеком ты быть не можешь. Впрочем, а что бы ты делал без работы? Есть у тебя, какие-нибудь, ну, не знаю, интересы? Может, ты клеишь модели самолетов? Вот что бы ты делал, Виктор?

Тот молчал. Он подумал, что, возможно, стоило бы чем-то таким заняться.

- Мне кажется, - мягким тоном отозвался представитель кредитной кассы, - что в этом нет ничего плохого. Пан Виктор еще очень молод, - сказал он, а Виктор покраснел от гордости. – Он пока что еще стажер, правда? Все мы начинали стажерами, - мечтательно пустился он в воспоминания. – Но, тут же заметил он, - думаю, что с этим необходимо что-то сделать. Нужно предпринять какие-то действия.

- Во! – выпрямился пан Эдек. – Естественно. Пан Виктор пока что пойдет…

- Потому что подобного рода проблемы необходимо устраивать, - перебил его представитель кредитной кассы. – Подобные вещи попросту устраиваются, после чего переходят к следующим вещам, которые необходимо устроить. Мне так кажется, что они у нас имеются затем, чтобы нам было что делать в жизни.

Выводы, к которым пришли пан Эдек совместно с представителем кредитной кассы, не были такими уж удивительными для Виктора, которого попросили из зала ("Ну а ты уже иди!" – скомандовал пан Эдек. – "Или поиграйся в другом месте!"): возможно, они показались ему несколько безжалостными, да, унизительными, тем не менее, он был склонен признать, что на их месте он сделал бы точно такие же; и он не мог дождаться момента, когда сам сможет принимать такие решения. Дверь конференц-зала открылась уже через десять минут: великолепно, неожиданно подумал Виктор, что столь быстро удалось прийти к консенсусу: что с целью наилучшего разрешения проблемы все решили отказаться от личного мнения. Представитель кредитной кассы кивнул, когда Виктор сорвался со стула; секунд пятнадцать он ожидал, протянув руку, прежде чем ее убрать. Стучащая по клавишам секретарша фыркнула тихим смешком.

- Думаю, так как мы и определились, будет лучше всего, - буркнул представитель кредитной кассы, после чего, ни с кем не прощаясь, энергичным шагом вышел.

Пан Эдек энергично кивал.

- И что же вы определили? – умильным тоном спросил Виктор.

Пан Эдек не прекращал кивать головой; наконец он повернулся к Виктору.

- Да? – тихо промямлил он. – Ты это хочешь знать? Что мы определили?

Тут он схватил парня за рубашку и прижал его к стенке.

- Тогда послушай, - прошипел он, - что мы определили. А установили мы то, что у тебя на завершение всего этого – месяц. Понял? – тряхнул он Виктором. – У тебя, курва, месяц на то, чтобы покончить с этим всем. С этим делом? И в течение месяца ко мне не обращайся и… и лучше не спрашивай, что будет потом. Если же, - набрал он воздуха, - не справишься… Если не справишься с этим заданием… Тогда я у этого типа на крючке, - говорил он медленно, подчеркивая каждое слово. – И он сможет меня наказать. Ты знаешь, кто он такой? У меня имеешься ты, и я тебя накажу. Но вот у тебя, - осклабился он, - у тебя нет никого, кого ты мог бы наказать.

И это не было столь уж неожиданным, в мире работы, как доказал портал Фабула, откровенность, выражающаяся, между прочим, и в публичных упреках, в какой-то степени даже желательна. Какого-то рода изумление может породить наблюдение, что наши земляки не заметили этого простого правила в те времена, когда труд был еще обязанностью; что потребовалась целая эпоха, чтобы труд сделался привилегией, чтобы заметить: работают только лишь затем, чтобы вышестоящие могли низводить находящихся на низших ступенях до уровня пса.

Доискиваясь до источников этих регулярностей, наши историки привыкли обращать внимание на некую рецессию, вспыхнувшую под конец первой декады XXI столетия. Хотя официальной датой завершения того кризиса повсюду признают сейчас 2025 год, ближе к правде было бы утверждение, что тот кризис не закончился – и наверняка уже не закончится – вообще никогда. Глубокое, фактически не встречавшееся раньше в истории расслоение между более богатыми и более бедными нагнаивалось, утверждают наши историки, уже довольно долгое время, и 2025 год не был никаким поворотным пунктом, он лишь представлял собой момент, когда немногочисленным работающих стали поддавать более широкому контролю: это чтобы они не взбесились.

Понятное дело, что цивилизованный мир открыл контроль над работающим уже в первые декады XXI столетия; тем немногочисленным избранным, которым в 2025 году плюс-минус пару месяцев повезло найти трудоустройство на посту финансового консультанта или специалиста по жарению картофеля-фри, все это казалось определенным образом непристойным. Непристойно: чтобы их работодатель мог читать отосланные со служебных эккаунтов мэйлы; просматривать историю страниц, посещенных в смартфонах, использующих служебный хотспот. Но уже где-то под конец 2018 года одному не известному по имени – о, скольких великих мы не знаем по имени! – сотруднику московского филиала банка (или баристе одного варшавского кафе; историки в этом плане никак не могут прийти к согласию) имплантировали первый чип, который информировал заинтригованное начальство о движениях тела работничка на рабочем месте. Только лишь позднее было признано, что удовольствие слежения за тем, как работник удерживается от того, чтобы кашлянуть, чихнуть или мастурбировать, принадлежит не только работодателю, но и всем ближним контролируемого – так что пускай отрыжка будет у всех вас. Фабула, и это правда, весьма облегчила эту проблему, тем более, что предоставила возможность забрасывать в пространство Интернета громких комментариев в отношении поведения работничка; возможность обращать его внимание из каждого местечка на свете, насколько же сильно проиграл он свою жизнь, ту единственную, что будет он иметь.

Не так, как обитателям Фабулы, для Вероники понимание того, в чем же, более-менее, должна заключаться ее работа в закрытом жилом комплексе, не представляло особых проблем. Хотя сама она была решительно настроена начать предоставлять услугу еще тем же днем, Виктор решил, что ее первый день начнется только лишь с завтра; вечером он даже позвонил предложить конкретное время.

- Быть может, с десяти? – очень вежливо спросил он. – Не будет это рано?

- Десять? – удивилась Вероника.

- Нет… не станем притворяться… - неожиданно бросил Виктор. – Просто приходите на десять.

Теперь Вероника ездила на более позднем автобусе: пустом, в котором она без труда могла найти сидячее место. Она очень полюбила ленивую предсказуемость дней в пустой квартире недоступного для первого встречного жилого комплекса; поначалу ей несколько мешало это тело, или же – представилось ей – та женщина, что лежала в соседней комнате; но со временем она научилась совершенно не обращать на нее внимания. Вероника не знала, а, собственно, какие чувства ей следовало к ней испытывать; предполагала, что наиболее адекватным будет сочувствие. Вот только, а почему она должна была той сочувствовать? Может потому, что та спит; что просыпает столько новых вызовов? Беата, время от времени, издавала из себя какие-то звуки, постанывала, охала. Один раз даже открыла глаза, но тут же снова заснула, так что Вероника могла вернуться к оглядыванию себя в зеркале, тренировке поз и мин, сценок, которые могут пригодиться ей в будущем.

Однажды утром после начала работы в квартире закрытого жилого комплекса, Виктор не ждал Веронику у дверей, чтобы тут же уйти – просто их приоткрыл. Когда удивленная девушка вошла вовнутрь, она не заметила хозяина ни в прихожей, ни в гостиной. Что-то случилось, мелькнуло у нее в голове. Вероника осторожно прошла в спальню; Виктор беспомощно стоял перед кроватью. Простынка была розово-красной, в оттенке клубничного мороженого.

- Ооо… - обрадовалась Вероника. – Менстра! – воскликнула она. – У нее менстра пошла!

Виктор неуверенно глянул на девушку.

- Ну… - буркнула Вероника, - обычная течка. Вы же сами видите.

- Течка, - тихо, совершенно беспомощно повторил Виктор.

- Ну, - усмехнулась Вероника. – Течет из нее. Взрослая уже. А вы, что, никогда такого не видели? – спросила она.

- Так ведь это же надо… - Вопрос он проигнорировал. – Не знаю, как-то помыть.

Вероника глядела на него с усмешкой.

- Понятное дело, что помыть, - сказала она. – Если бы вы ее от всего этого отключили…

- Нет, - перебил он, вздрогнув. – Я не знаю… как это потом подключить назад.

- Ладно, - вздохнула Вероника. = Так может, вы ее… как-нибудь, - она подыскивала подходящее слово, - разденете? Снимете с нее все это, а я принесу какие-нибудь тряпки… гели?

- Разденете… - Виктор бросил взгляд на пижаму в попугаях. – Даже и не знаю, как… - охнул.

- А может разрезать как-нибудь? – предложила Вероника. – Пижаму.

- Разрезать, - тихо повторил Виктор. – Ну да, разрезать! – загорелся он. – Но… вы будете....

О, нет, подумала Вероника. Он хочет поглядеть на все это.

- Я принесу ножницы, - предложила она.

Когда минут через десять после того она вернулась в спальню с несколькими намоченными губками – не знала, какие выбрать, так что взяла для мытья посуды – Виктор заканчивал вытаскивать из-под лежащей остатки пижамы. Вероника остановилась на пороге, чтобы поглядеть; собственно говоря, она и сама не могла понять, почему сама ранее не попыталась раздеть Беату. Виктор повернулся к ней.

- Думаю, - произнес он с явным нежеланием, что мы могли бы уже как-то и начать… - оттягивая неизбежное, он поглядел на лежащее на кровати тело: бледное, желтое, цвета разваренного супа. – Вот только, что бы, ну, я не знаю… - поглядел он на рукава своей белой рубашки, - чтобы не запачкаться, может…

- Гы-гы, - засмеялась Вероника. – Понятное дело.

Она стала отмывать внутренние стороны бедер влажной губкой. Ну и номер, думала девушка. Такая неухоженная, мохнатая! И ему хотелось?...

- Так, - сказала она, выпрямляясь. – Теперь ваша очередь.

- Моя очередь?

- Помойте свою невесту! – подсказала Вероника. – Ну, давайте!

Склонив голову, Виктор сильнее и сильнее двигал губкой для мытья посуды. Вероника прикрыла рот, чтобы не рассмеяться. Так ему и надо, думала она. Вот у тебя ножка и подвернулась.

- Замечательно у вас получается, - бросила она с насмешкой. – Вижу, - прибавила девушка, - что из этой работы вы получаете громадное удовлетворение. Вы делаете нечто для себя! Вы работаете самостоятельно, сам по себе!

Ящики, которые несколько недель назад Виктор перетащил из квартиры на Таргувке, лежали спрятанными на дне большого зеркального шкафа, унаследованного от предыдущих хозяев квартиры. Поначалу Беата называла его "гардеробом"; но затем, с некоторой неловкостью перестала, когда они, в один из прохладных вечеров, прикрывшись одеяльцем, посмотрели "Секс в большом городе". Гардероб Керри Бредшоу имел величину небольшой квартиры: и не только потому, что у его владелицы имелось больше тряпок, но, в основном, по той причине, что она была лучшим человеком.

После первого визита Вероники Кульпы Виктор присел перед раздвижной дверью шкафа из светлой сосны. Над ящиками представлял себя ряд небрежно натянутых на пластмассовые вешалки платьев Беаты: чтобы извлечь картонные ящики, пришлось сунуть голову прямо в шкаф. Виктор чувствовал трущиеся о его выбритую шею концы одежек; а ящик были тяжелыми, не желали вылезать. Есть! – неожиданно стукнул себя ладонью по лбу и храбро помчался в кухню за ножом. Ящики были оклеены коричневой лентой; со странным для себя удовольствием Виктор вонзил лезвие в твердую, проявляющую злостное сопротивление картонную поверхность. Нож выгнулся, и Виктор почувствовал, как его ладонь сводит от боли. Он рванул, зацепив при этом головой ткань висящих над ним одежек Беаты: те, как назло, сорвались с вешалок и упали на распотрошенный ящик.

Ладно, все будет хорошо, - набрал побольше воздуха Виктор. Через это проходил каждый великий человек, так что будет и моим уделом. В конце концов, ему удалось вытащить наполовину разодранный ящик из шкафа: правда, в него упало еще несколько платьев. Усталый, тяжело дыша, он оперся о край кровати, после чего – с неожиданной яростью – атаковал картонку. Сейчас чего-нибудь найдем, подумал он и перевернул ящик: компьютер, который он забрал из квартиры девушки, выпал последним.

Он с трудом извлек его из-под кучи мягких, покрытых пылью тряпок. Повернулся, чтобы глянуть на Беату: правда, ему был виден только кончик ее носа, белесая тень, разлившаяся по розовой коже. Вот погляди, хотелось сказать ему, какого гадкого вкуса эти тряпки: словно бы и не из Варшавы. Виктор подбросил несколько юбок. Он помнил, что уже в ходе визита в квартире на Таргувке оценил десятка полтора из этих тряпочек, но сейчас был не в состоянии вспомнить: какие и на сколько. Синяя футболка, голубая рубашка, черные леггинсы; платьице блекло-красного цвета. Через какое-то время до него дошло, что часть одежек не принадлежит набору тряпья, которое он несколько недель назад сунул в ящики. Часть казалась ему удивительно знакомой, но он не знал, какие из них видел ранее на Беате, а какие обнаружил – мятые и скомканные – в шкафах квартире на Таргувке. В глаза ему бросился кружевной бюстгальтер с меткой Intimissimi; он уже хотел отложить его на вторую кучу, как вдруг припомнил, что – ну да, такой имелся у Беаты; вот только после той аварии он был совершенно растерзан, так что этот никак не мог принадлежать ей. Махнув рукой на проблему лифчика, он вытащил черное платье: его материал, тонкий и просвечивающий, тоже показался ему знакомым, а через несколько минут до него дошло, что большая часть этих тряпок, и вправду, могла принадлежать Беате; и даже не потому, что были дешевыми, но – просто потому, что они явно бы ей понравились.

Схватившись за покрытый разводами ворсы матрас, Виктор встал на ноги; голова пошла кругом. Пришлось опуститься на колени на кровати; он был толстым и тяжелым; так что выглядел смешно. Пробираясь на четвереньках, он приблизился к дышащей все быстрее Беате, после чего сильно схватил ее за шею, сдавливая ее. Пустое, наполненное застоявшимся воздухом тело: словно шоколадный заяц. Через мгновение он почувствовал под ладонью толстый питон артерии. Ладно, все будет хорошо, сказал Виктор сам себе, громко дыша. Я тоже на этом зарабатываю. Это же проверенная, заслуженная инвестиция, вложения в золото, Амбер, курва, Голд[23]. И я тоже на этом зарабатываю. Это всего лишь маргинальные риски. Поднявшись, он увидал тяжеловатую колоду устаревшего компьютера и снова свалился на кровать, словно кто-то ударил его под дых.

Когда они вдвоем завершили церемониал помывки, Виктор тяжело свалился на кровать.

- Ладно, я понимаю, - заговорила Вероника, - что вы на этом зарабатываете, но чтобы вот так вот удерживаться от секса? – спросила она. Виктор совершенно неожиданно покраснел. – Но, но, но! – погрозила девушка ему пальцем; все шло как по маслу. – Только не стройте из себя невинную овечку! Я же уже видела, - конфиденциальным тоном сообщила она, - что у нее там имеется. И не говорите мне, будто бы не любите делать с этим разные, - она зачерпнула воздуха, - взрослые вещи.

Виктор хотел выйти, когда Вероника вставляла спящей Беате тампон. Но она настояла на том, чтобы он остался. Тот вздрогнул, после чего привстал на колени и с неожиданным интересом стал всматриваться в сухой, открывшийся ему фрагмент плоти. Он не знал, какой размер является соответствующим.

- На такую маленькую… - начал он.

- О! – чуть ли не пропела Вероника. – А вы у нас знато-о-ок!

После чего прервала деятельность и шепнула Виктору на ухо:

- Пан любит тесные письки?

Что же касается тампонов, предложила, что воспользуется теми, которые носит в сумочке.

- Ну а такой размер… - смутился Виктор.

- Никаких проблем, - успокоила его Вероника. – Вы сами поглядите, - она сильно прижала его за шею и притянула к раздвинутым ногам лежащей. – Глядите, глядите! Вы же уже взрослый, тут нечего стыдиться! Так как, затычки здесь будут чаще, чем вы, а?

Виктор пожал плечами.

- Вам, случаем, этого не хватает? – выпытывала Вероника. – Ведь от этого взрослому человеку трудно отказаться? Потому что я считаю, - молола она, - что это по-настоящему здорово.

- Здорово? – спросил Виктор.

- Нууу… - буркнула девушка. – Ведь речь, похоже, в этом. В этом… - она подыскивала подходящее слово, - пожертвовании.

- Пожертвовании, - пробормотал Виктор и бессознательно вернулся к поглаживанию ног спящей Беаты.

- Да, - продолжила Вероника. – Это ведь так по-взрослому. Что вы не можете… - снова она подыскивала нужное слово, - что вы не можете ее, - она задумалась, - подвинуть!

- Не могу ли я… - начал Виктор.

- А что, - спросила она, - вы пробовали? – Захихикала. – Ой, так я была права! Вам этого не хватает!

Виктор задумался.

- Не хватает, - буркнул он, а Вероника облизала губы. – Не хватает, - повторил он чуточку громче, - но… как по мне, - он прочистил горло, - в том же и суть, что от некоторых вещей необходимо отказаться. Как раз… в этом все и заключается. Бытие взрослым.

- Потому что это инвестиция, - Вероника очень серьезно покачала головой.

- Ну конечно, - Виктор охотно схватился за эту тему. – Инвестировать можно… в рынки капитала и в альтернативные формы… в вино… в произведения искусства…

Он глянул на Веронику с неожиданным испугом.

- Наверняка, вы познакомились с ней в каком-то клубе, - рискнула та, остря себе зубки. – Куда впускают с восемнадцати лет.

- Кое-что вам скажу: я ее высмотрел, - указал Виктор на дышащий под одеялом манекен.

- Высмотрели ее? - удивилась Вероника.

- Ну да, - подтвердил мужчина. – Я в это инвестировал. И… знаете, что?

Та отрицательно покачала головой. Виктор осторожно глянул на спящую, после чего начал быстро совать выпрямленный палец в отверстие, образованное свернутой ладонью.

- Инвестиция, - хихикнул он, - вернулась тем же самым вечером.

Поначалу компьютер не желал включиться; Виктора это не удивляло. Ноутбуку-параллелепипеду могло быть лет десять, ничего удивительного, что поломался; возможно, так и должно было случиться. Но, в конце концов, запустился: долго и хрипливо. Учетная запись пользователя "Вероника" не была защищена паролем; Виктор навел курсор на иконку Интернет Эксплорера.

Долгое время ничего не происходило: компьютер хрюкал и задумывался, и Виктор с некоторым облегчением подумал, что ничего здесь не найдет. Но тут на матовом экране расцвела белая страница с небольшим голубеньким орнаментом: отсутствие Интернет-соединения. Виктор кликнул на "Обновить страницу"; через мгновение вновь появилось уже известное сообщение. Еще раз, и еще… Виктор навел курсор на ленту инструментов; но в том месте, где в более последних версиях "Винды" мигала иконка Wi-Fi, ничего подобного не было; в Панели управления тоже не было и следа от беспроводного интернета, от того витающего в воздухе собрания сведений, которые всякий может использовать, как ему заблагорассудится. Только через какое-то время Виктор допер, что ноутбук, найденный им в квартире с небольшим садиком, попросту слишком стар, чтобы иметь подобные функции. Виктор скептично покачал головой, разглядывая в меню Пуск установленные программы. "Пэйнт", "Майкрософт Ворд", "Павер Пойнт", "Блокнот… говоря технически, здесь было все, что могло помочь человеку в изгнании свободного времени. Он мог чего-нибудь написать, мог чего-нибудь нарисовать; наверняка, если хорошенько поискать, то нашел бы программу для написания музыки. Но, задумался Виктор, с какого рожна? С чего ему было чего-то писать, с чего было чего-то рисовать? Еще раз он обновил страницу Эксплорера; тот и не дрогнул. Так с чего же? Он должен все это брать из самого себя? А кому какое дело, что у кого играет в душе? Только по прошествии скольких-то там минут до Виктора дошло, что без соединения с Сетью он не мог бы поделиться хотя бы с кем-то своим творением; а в таком случае, имеется ли вообще какой-то смысл делать что-либо подобное.

Но ведь кто-то же должен был с этого компьютера соединяться с Нэтом, подумал Виктор. Он еще раз открыл Эксплорер; кликнул по иконке "История". И действительно, посещенных страниц было много. Виктор тщательно переписал один из адресов в ленту Мозиллы на своем "асусе": в Гугле появился поиск словосочетания "ксендз Томек".

Результаты не были столь уж необычными: до полусотни роликов с Ютьюба, представляющих сообщение о призвании душепастыря из Зеленой Гуры, еще читающего реп об искуплении грехов викария из общины в Ясенице. Все они были ксендзами, всех их звали Томеками; было похоже на то, что на свете масса ксендзов Томеков, они множились словно крысы. Виктор покачал головой, после чего начал переписывать следующий адрес. Минут через пятнадцать снова открылся браузер Гугл: на сей раз в окне поисковика было видно четкое словосочетание: "ксендз Томаш Лыманьский".

Первым результатом был профиль ксендза Томаша Лыманьского в Фейсбуке. В качестве главной фотографии тот выбрал снимок, сделанный во время футбольного матча: растрепанный, в футболке LegiaWarszawa и крупным логотипом ITI. Ксендз Томаш Лыманьский, кратко сообщал он о себе, работал в фирме "Католическая Церковь"; если говорить о высшем образовании, то окончил Варшавский Университет по специальности "философия". Среди лиц, которые его служили источником вдохновения, главное место занимал Роберт Кубица[24]. В рубрику "Политические взгляды" ксендз вписал "Иисус Христос"; а вот в религиозную – "Гражданская Платформа"[25]. У Виктора не было доступа к его данным, так что он вернулся к результатам поисков.

Просматривая последующие страницы, Виктор нашел форум для матерей, готовящих своих детей к Первому Причастию. Тема интернет-обмена идей касается прихода и священников, особо рекомендованных в подготовке детей к этому крупному "эвенту", как определила данное событие одна из участниц дискуссии; вторая же написала, что это, собственно, единственная такая оказия перед "стодневкой"[26], а, может, даже и перед свадьбой; с технической же точки зрения, это могло быть единственным в своем роде развлечением перед собственными похоронами.

Ксендз Томаш Лыманьский из прихода на Бемове был одним из чаще всего рекомендованных варшавских священников; похоже было на то, что к нему валили со всех сторон. За что его хвалили? "Прежде всего, он очень открытый и современный", утверждала участница форума под ником "Фамарь". "Он позволил моей дочке понять, что это реально ее выбор!", информировала "Раав"; Виктору показалось существенным, что это "не педик и не педофил", о чем свидетельствовала "Жена Лота", равно как и то, что приходская церковь на Бемове – это "красивое здание с кондиционером" (мнение "Юдифи"). Но самое главное, утверждала "Вирсавия", что "ксендз Томек не идеологически обрабатывает детей, но ищет с ними вместе; мол, пускай решают сами; он ничего не скрывает, и что просто не вбивает в головы нашим малышам, будто бы Бог существует"[27].

- Высмотрели? – повторила она вопрос.

Виктор кивнул; его кудрявые, черные слипшиеся волосы затряслись. Вероника посчитала, что он рассказал ей все; да и мог ли он что-либо утаить? Что, прошу поверить, что он с ней вообще, ну ничего, ну никаких… ладно, неважно, но для него это и вправду мало что означало. Он выбрал для себя соответствующий продукт и будет его держаться. Высмотрел: то есть, проверил активы и пассивы, учел оборот и посчитал, что, неизвестно как кто другой, но он на этом заработает. "Это инвестиция, прежде всего, для меня". А где высмотрел? На Фейсбуке? На портале свиданий? Где? Да разве это так важно? Важно, что, что…

- Ну а вообще… - Вероника всматривалась в арабески занавесок, - вы ее… ну, вообще?…

Похожее на манекен тело пошевелилось; Виктор перепугано отскочил, но тут же пришел в себя.

- Ну… А зачем?

Чувства, проинструктировал Виктор Веронику, иметь можно; да, иметь – хорошее слово; но только с определенного уровня – скажем: богатого клиента. Это не инвестиция для индивидуального клиента. Индивидуальный клиент попросту не может себе чувства позволить; мы не советуем индивидуальным клиентам инвестировать в чувства, только с ума сойдут.

14

Костел – выстреливающая вверх глыба из светло-рыжего кирпича – укрылся за полукругом не слишком-то современного жилого комплекса квартир улучшенной планировки. Его металлическая дверь, темно-коричневая и тяжеленная, громко хлопнула, когда Виктор попытался ее открыть. Несколько минут Виктор простоял в притворе: его внимание привлек плакат акции "FaceBóg[28]", предлагающей молодым людям найти Бога в Интернете. FaceBóg: встань с Богом лицом к лицу, deal with it.

Неф церкви был, должен был признать Виктор, современным; если Господь в чем-то и понимал, то уж наверняка в оснащении интерьеров. И в акустике: стоя на входе, Виктор без труда услышал священника, говорящего у небольшого алтаря. Ведущие на амвон ступени были украшены свечками, выстроившимися в надпись EURO 2012. Голос ксендза расходился гармонично, плавно: нетрудно было поверить в то, что он говорил. Через мгновение до Виктора дошло, что кроме него самого и священника в костеле никого не было. Он тихонечко занял место на последней лавке; ксендз Томек, казалось, его не замечал.

- Пускай отбросит меня и пускай ищет себя: а несчастья будут ему доказательством, что без меня ничего нет. Что означают эти слова, которые Боженька говорит Иову? – спросил священник. – Все вы, что здесь сидите, вся ваша толпа, ваша толпень! – выкрикнул он, - наверняка задавала себе эти вопросы. Вы обязаны были задавать их себе. Все! Ничего без меня нет. О чем тут говорит Боженька? – Ксендз Томек шельмовски глянул на пустую аудиторию. – О том, что каждый любит. Это ведь по-человечески: любить. Я люблю это вот! – воскликнул он, после чего поднял к глазам белый iPad, чтобы подсмотреть текст. – Тааак… - промямлил он, перемещая палец по экрану. – Где же это… Зверушки, - неожиданно сказал он. – Ведомы ли тебе роды страуса? – прочитал он, касаясь микрофона запекшимися губами? – Поверишь ли ты, что он вернется, - читал он дальше, - что проследит за зерном на гумне? Яйца свои бросает он на землю, согревает их в песке, забывая, что можно их растоптать, или что их могут уничтожить дикие звери. К своим детям относится он как к чужим; напрасный то для него труд – лишен он стада. Мудрости лишил его Бог, здравого рассудка не дал[29]. Мудрости! – восхитился ксендз Томек.

И с удовольствием отложил iPad на пюпитр.

- Ну вот, именно, - произнес он уже тише. – Вот. Боженька говорит ясно, и здесь нет места на всякие трали-вали и чего ты мне тут заливаешь. Боженька не дал страусу ума, знаний, что на этом вот свете, который Он сотворил, в Польше, брошенные на землю яйца будут растоптаны. Брошенные на землю яйца будут пожраны! Боженька говорит ясно, и мы не можем с этим не согласиться. А знаете, почему? – обратился он к пустому залу. – Потому что Боженька точно такой же, как мы. Точь в точь! И в тебе, и в тебе, и в тебе, - указывал он пальцем в несуществующих слушателей, - имеется такой Боженька! А что говорит Иов Боженьке? Ведь о же жалуется. Вот послушайте: Почему Всемогущий не устанавливает сроков, а ближайшие не знают дней Его? Живущие не по закону осла отбирают у сирот, вола у вдовицы отнимают в залог. У кого на совести нет подобных грешков? Ма-а-аленьких таких грешков! – добродушно усмехнулся ксендз Томек. – Миленьких таких грешков. Убирают бедных с дороги, и бедные все прячутся, словно ослы на пустоши. Знаете что? Я вот что думаю, что эти слова каждый может интерпретировать, как ему захочется. Ведь каждый – иной, и каждому удобней по-другому. Так вот, я думаю, - объявил ксендз Томек, - что Иов – он тоже такой вот осел.

Виктор удивленно поднял голову.

Ксендз Томек кашлянул, улыбнулся и распростер руки.

- Разве не подобна жизнь человека сражению? Разве не проводит он дни свои словно наемник? – прочитал он. – Вот же как оскорбляет Боженьке этот наш Иов! Оскорбляет! А ведь друзья говорили ему: раз Боженька так нехорошо обходится с ним, выходит, у него имеется какая-то причина. Берегись, но зла избегай! Ибо не достала тебя нищета. Что же это за зло, по причине которого у Иова были отобраны его… - он замялся, - денежки и детки, и почему вообще это пари? Хм? Почему Господь вообще играется Иовом? Знаете? Потому что Иов был праведным. Потому что Иов не позволял себе маленьких грешков. Что такой вот был из него грибок-боровичок. Такой холодный, такой горячий. Боженька смеется: Кто тут собирается затемнить намерения неразумными словами? Перепояшь же чресла свои словно муж царственный! Стану тебя спрашивать – поучишь Меня, - говорит. Потому что у Боженьки имеется чувство юморка, - заметил ксендз Томек, - и глядит он на мир через розовые очочки. И во всем, что существует, имеется Боженька. И в Интернете, и в телевидении.

Раскрытой ладонью он стукнул по скрежещущему микрофону.

- К чему я все это веду? – откашлялся священник. – Боженька играется Иовом, чтобы показать, что и мы можем играться. Что расчет с нами будет произведен только по тому, как хорого мы игрались, как хорошо использовали дни наши. А как мы можем их использовать? Наверняка, не так, как Иов. Чего стоило это его пожертвование? Хмм?

Церковное собрание молчало.

- Ну? Так чего стоила его жертва? Она не нравилась Боженьке, так я вам скажу. Потому Боженька и показал, что над такого рода пожертвованием следует смеяться. Что следует смеяться… и хорошенько развлекаться, веселиться. На разные экскурсии ездить. А остальное… - он огляделся по пустой церкви. – Думаю, что все остальное мы можем себе простить… Да… ибо кому…

Он начал неуклюже спускаться с амвона. Виктор хотел было схватиться, идти за ним; но сендз Томек быстренько, наступая на край сутаны, вернулся за пюпитр.

- Doing real stuff sucks![30] – пропыхтел он в микрофон. – Да, чуть не забыл, чуть не забыл!... Очень скоро все мы сможем увидеть меня на канале TVN и в Интернете, как я думаю. В программе с Шимоном Головней и с ксендзом Казиком Совой[31] мы будем говорить о Боженьке, но! – погрозил он пустой аудитории пальцем, - мы будем задавать сложные, заковыристые такие вопросы. И всю программу посвятим педофилам в Церковке нашей!

Как-то раз, не скрывая легкой насмешки, Виктор спросил у Вероники, а занималась ли та уже когда-нибудь чем-то подобным (не уточняя), ухаживала ли за кем-нибудь. Тело спящей в коме дрогнуло. Вероника прочистила горло.

- Ну… не совсем. То есть, - сообщила она, - ухаживала… Ухаживала за матерью… своей матерью…

При этом она очень старалась покраснеть.

Виктор какое-то время с удивлением вглядывался в девушку.

- Матерью… - пробормотал он, после чего с отвращением скривился. – Вы ухаживали за матерью, - шепнул он. – Кто бы мог подумать. Вы ухаживали за матерью?

- Ну да… - промямлила Вероника; Виктор дернулся, словно его только что ударили локтем в бок.

Ей вспомнился пятый банк, в который она попала тем солнечным зимним днем. Вообще-то, она даже и не собиралась туда заходить. В предыдущих отделениях обитые бархатом кресла были красного, голубого, серовато-бежевого и желтого цвета; из отделения на Театральной площади – с желтыми креслами – ее попросили.

Солнечный зимний день потихоньку переходил в сумерки. Перед входом в Национальный Театр останавливались элегантные автомобили, из них вылупливались мужчины в кашемировых пальто: огромный плакат рекламировал фарс "В Москву!". Бредя через обледеневшие сугробы, Вероника направилась в сторону метро "Швентокшыска". Площадь Пилсудского была пустой, ветреной; там стоял громадный крест. Девушка с облегчением спряталась в закоулке Мазовецкой улицы. Клубы: Bank, Nine, Tygmont и COCOFLI сияли цветными огнями и приманивали; в темно-фиолетовое вечернее небо, словно в разлившиеся чернила, прожекторы бросали пучки молочно-белого света. Вероника не знала, куда ей идти: на перекрестке Швентокшыской с Маршалковской она обратила внимание на огромный плакат с симпатичным блондином в свитере в ромбы. На плакате, помимо европейца, имелся еще измеритель пульса, завершенный направленной вверх стрелкой. Да, еще два слова: ПРОГРЕСС. РОСТ.

Дыша в ладони, Вероника остановилась на обледеневшем тротуаре. "Не посчитал ли банк, что ты не можешь позволить себе кредит?", - спрашивал плакат. Вероника с недовольством фыркнула. Выходит, это место для таких, у которых банк не засчитал надежной кредитной истории, так? Наверняка тут что-то подванивает! "А знаешь ли ты", - спрашивал плакат, - "что у нас ты можешь получить на руки пятьдесят тысяч?". Пятьдесят тысяч? У Вероники закружилась голова. РОСТ. "А знаешь ли ты, что у нас мы к каждому клиенту относимся с УВАЖЕНИЕМ?". ПРОГРЕСС.

Открывая на удивление легкую дверь кредитной кассы, Вероника отметила, что до закрытия отделения осталось всего четверть часа. Но тут же у входа появилась улыбающаяся брюнетка в голубом жакете, заявившая, что с этим никаких проблем нет.

- Это точно? – робко спросила Вероника. – Потому что… - громко сглотнула она слюну, - я могу как-нибудь и завтра… я же понимаю, что для вас…

- Да никаких проблем! – весело рассмеялась брюнетка. – Вы знаете, кто я такая? Если я говорю, что это никакая не проблема, значит – это не проблема. Можно попросить ваше пальто? - Вероника, покраснев от гордости, сняла с плеч клетчатое изделие марки Reserved. – Сумочку прошу оставить. Приглашаю вас! – произнесла она. – Приглашаю от всего сердца, желаю всего доброго и приветствую у нас. – Вероника вошла в комнату, выложенную фиолетовыми коврами. – Вот сейчас мы вами тут хорошенько и займемся. Но и вы, мы надеемся, тоже немного нам поможете.

- Я?… помогу?… - несмело спросила Вероника.

- А это вот Дарек! – Брюнетка указала на молоденького блондинчика, который ни с того, ни с сего появился в бархатной комнате. Тот отвесил поклон, после чего галантно чмокнул Веронику в руку. – Вот видите, кавалер Дарек уже обожает пани! – рассмеялась женщина в голубом жакете. – Дпрек проходит у нас практику, и под нашим покровительством, - подчеркнула она, - поможет пани в подборе финансовых инструментов. Это его первый раз. Короче, пани лишит нашего мальчика девственности. А сейчас мы приглашаем пани за столик… - Брюнетка с Дареком деликатно взяли Веронику под руки и посадили на кресле, обитом бархатом. – Присаживайтесь, как вам будет удобно. Кофейку? – предложила женщина. – Кофеечку? Должна вам признаться, что недавно мы получили новый экспресс. Так он просто заебательский! Наконец-то можно попить кофе… наконец-то можно почувствовать себя, как человек.

- Хорошо, пускай будет кофе, - покорно согласилась Вероника.

В то время, пока брюнетка заваривала чашечку, как определила это потом, "ароматной и живительной жидкости" (из коридорчика, время от времени доносилось: "и как же это работает?", "курва"), Дарек тщательно переписывал данные из удостоверения личности Вероники в массивный компьютер. Он спросил: является ли она клиентом кредитной кассы; паренек был настолько милым, что Веронике сделалось как-то не по себе, что придется ответить "нет".

- С этим никаких проблем! – Он подпрыгнул, когда компьютер издал из себя протяжный писк. – С этого момента – вы наша клиентка. Сейчас я все это распечатаю, - повернулся он на своем офисном кресле, - в двух экземплярах, и договор с вами…

Когда Вероника уже допивала кофе, практикант положил перед ней несколько весьма солидно выглядящих документов. Веронике доставила удовольствие мысль, что все это – для нее.

- Так, вот здесь прошу подписать… - Дарек поставил темно-синюю галочку в нижней части страницы, и Вероника поставила там натренированную подпись, после чего украсила ее сердечком. – Замечательно! – оценил Дарек. – У вас все замечательно идет! В таком случае: по какому же делу захотела пани к нам обратиться?

Вероника кашлянула. Все удастся, - сказала она сама себе.

-По вопросу кредита… - протяжно произнесла она. – То есть, взять в долг…- Понятно. - Практикант очень серьезно кивнул. – Я это прекрасно понимаю. – Он выпрямился в своем офисном кресле и спросил: - И о какой сумме мы говорим?

О какой сумме? Вероника не знала. Это же лечение, все это для мамочки: оно должно много стоить, наверняка: а вот сколько это – "много"?

- Пятьдесят, - запинаясь, произнесла она.

- Пятьдесят тысяч? – Практикант как будто бы даже удивился, но когда Вероника подтвердила, кивнув, он с энтузиазмом воскликнул: - Замечательно! Пятьдесят тысяч – это хорошая сумма. Оптимальная сумма, правда? И наша касса, - склонился он к девушке, - такую сумму предлагает.

Вероника покраснела.

- И на какой срок хотели бы взять у нас деньги в долг? – продолжал спрашивать парнишка.

- На какой срок… - промямлила она. – Я не знаю… - Разве это важно, как надолго? Важно, насколько быстро она эти деньги получит. Нужно действовать быстро. Болезнь пожирает мамочку. - Вообще-то говоря, мне они нужны немедленно.

Дарек очень серьезно кивнул.

- Скажем, - сказал он, - на три месяца. Это оптимальное, инновационное время займа.

- Пускай будет три, - добродушно согласилась Вероника. Практикант откашлялся.

- Думаю, - сказал он, - мне кажется, что для вас наиболее оптимальным, - он акцентировал последнее слово, после чего какое-то время еще смаковал его, перекатывал во рту, - продуктом будет ремонтный кредит. Вы что-нибудь слышали о таком инструменте?

- Нет, - отрицательно покачала головой Вероника.

- Так вот, - наклонился к ней практикант, - этот заем является нашим новейшим продуктом. Смею заявить: нашим наилучшим продуктом. Я сам им пользуюсь и должен вам заявить, что данный продукт, что бы там ни было, совершенно изменил мою жизнь. – Он постучал ручкой по светло-серой столешнице. – В рамках данного продукта, - сообщил он, - мы предлагаем вам пятьдесят тысяч злотых. Это продукт с начислением суммы за обслуживание в размере ста процентов, - заявил он, невинно улыбаясь. – Вы же наверняка ни о чем подобном еще не слышали, так?

- Нет, - закашлялась Вероника. Она не знала, что такое проценты, но ей было немножечко стыдно спросить об этом.

- Так вот, - сказал Дарек. – Такого пани ни в одном банке не получит.

- Я пробовала… - начала Вероника, она почувствовала странную связь с мужчиной, сидящим на противоположной стороне стола. – Я пыталась идти с этим в банк и…

- И получили отрицательный ответ, ведь так? – спросил практикант, а когда девушка подтвердила, он удовлетворенно кивнул. – В том-то и оно. Банки не могут предлагать подобного рода инструментов, поскольку действуют в правовом поле. И они обязаны придерживаться законных принципов. А это не является инновационным, - неодобрительно покачал он головой. – Насколько я понимаю, - вновь очистил горло Дарек, - вы… заинтересованы?... То есть, вы бы хотели взять этот кредит?...

- Взять? – спросила Вероника.

- Взять, - подтвердил практикант. – Взять, именно так. Банки оперируют виртуальными денежными средствами, за которые вы сможете, самое большее, купить себе корову на FarmWille, - Вероника обрадовалась тому, что и Дарек играет в эту компьютерную игру, - ни ничего помимо того. Мы же, - тут он гордо выпятил грудь, - предлагаем нашим клиентам реальные деньги. У нас клиенты берут деньги и по этой причине счастливы.

Вероника внимательно пригляделась к нему. Дарек выглядел неподдельно ангажированным: его костлявые, покрасневшие костяшки нервно стучали по столешнице.

- А вот простите, - неожиданно спохватилась она, - но тут… дело ведь в том… что никак не смогу отдать эти деньги. Что… через эти три месяца?

- Отдать? – изумился практикант. – Да прошу вас, - улыбнулся он во весь рот. – В этом нет никакой проблемы. Об этом пани будет беспокоиться черз три месяца, а как по мне, - Дарек снова наклонился к Веронике, - то пани вообще не будет беспокоиться, такая женщина, как вы… - произнес он, а Вероника резко покраснела. – Впрочем: ведь как раз сейчас это не важно, правда? Сейчас важно то, чтобы пани могла отремонтировать свой красивый дом.

- Но погодите, - попыталась объяснить Вероника, - ведь это значит… Тут все означает, дело здесь в том, что моя мать… моя мамочка, - поправилась девушка, - больна. Очень больна. И… и… мне бы хотелось ей помочь…

Дальше она не могла говорить. Практикант какое-то время молчал, потом тепло улыбнулся.

- Может, еще кофейку? – предложил он.

- Кофейку? – удивилась Вероника, глотая слезы.

- Ну конечно, - подтвердил практикант. – Всегда же можно поговорить за чашечкой кофе. Думаю, эту проблему решить можно. За чашечкой кофе!... – нараспев продолжил он, а Вероника поудобнее устроилась на стуле: раз все проблемы можно решить за чашечкой кофе, тогда, похоже, она зря нервничала. Кофе: и действительно, такого решения она во внимание не принимала.

Двери в ризницу были приоткрыты. Виктор хотел постучать, но ксендз Томек наверняка бы его не услышал, все помещение заполняли звуки шумящего телевизора. Бросив глаз на экран, Виктор заметил, что это повтор последней серии "У меня имеется талант": в студии как раз представляли пана Вальдемара, худющего мужчину шестидесяти лет, гордящегося титулом чемпиона в поедании бигоса на время. Стоящий спиной к Виктору и снимающий стихарь ксендз Томек тщательно повторял руками горячечные атаки, которые участник шоу проводил на кастрюльку с вкуснейшим блюдом. Когда выступление пана Вальдемара закончилось, священник переключил телевизор на канал TVN24, на программу "Катоталиб". Долгое время он с восхищением наблюдал за танцевальной жестикуляцией Томаша Терликовского[32], по сути своей не слишком отличающейся от жестикуляции пана Вальдемара, после чего выключил шумящий ящик. Виктор откашлялся, а ксендз Томек повернулся, краснея, будто зрелый абрикос.

Но тут же он улыбнулся и спросил:

- Да, слушаю? Кто вы такой… то есть: что я могу для вас сделать?

- Меня зовут Виктор. – Ксендз Томек высоко поднял брови, переворачивая лежащую на столе книгу обложкой вверх. – И сюда я пришел, - пояснил прибывший, - по делу одной женщины…

- Женщины? – заинтересовался ксендз Томек.

- По делу пани, - промямлил Виктор, - Вероники… Вероники Кульпы…

Ксендз Томек замер.

- А вы кто? – несколько неуверенно спросил он.

- Я… - задумался Виктор. – Я юрист, - ответил он в конце концов.

- Судья? – спешно спросил ксендз Томек.

- Нет… - после некоторого раздумья сказал Виктор. – Я… я – прокурор.

- Прокурор! – присвистнул ксендз Томек. – И это означает… - забеспокоился он, - вы ведете какое-то расследование… по делу нашего костела? То есть, - поправился он, - по делу нашей маленькой церквушки? Знаю, что ходили различные слухи, сплетни! – оживился он. – Но, - тут он присел прямо на стол, болтая выступающими из-под сутаны ступнями в вязаных тапочках, - пан должен понять, что… мы здесь делаем множество добрых дел. А если говорить про то дело, - убеждал он, так курия давно уже все устроила…

- Нет, - успокоил его Виктор. – То есть, я прихожу к вам… Я действую по доверенности одной кредитной кассы…

- Уфф! – облегченно вздохнул ксендз Томек, после чего расстегнул верхнюю пуговку сутаны; его священнический воротничок был грязен от пота. – А знаете что? Может, пан присядет… - он придвинул Виктору почищенный полиролью светло-коричневый стул. – Это означает, что я весьма рад тому, что вы смогли… так разграничить различные измерения жизни. Что вы знаете: в одном измерении у нас имеются грешки, а вот в другом, - тут он обвел рукой ризницу, - в другом мы стараемся, но ведь невозможно во всем быть одинаково хорошим. Невозможно быть во всем одним и тем же человеком. Ну а по делу той пани…

- Ну да, - спешно включился Виктор. – Да, как я уже говорил, я здесь по поручению кредитной кассы, которая… Ну, во всяком случае, мне поручили дело той пани.

- Превосходно! – Ксендз Томек выпрямился. – Превосходно! – повторил он. – Мне очень нравится, что вы обращаетесь ко мне на "вы", а не "пан ксендз". Тут хорошо то, - подчеркнул он, что вы не забываете, что я здесь только работаю, ну а с вами разговариваю… совершенно частным порядком, ведь правда?

- Да, естественно, - быстро подтвердил Виктор.

- Это весьма существенно, - акцентировал ксендз Томек. – То есть, я, конечно же, вспоминаю ту пан, ну да… - Виктор услышал в его голосе странный яд. – Прекрасно ее вспоминаю. И недавно она меня, знаете ли, тоже посетила. Несколько месяцев назад или даже недель… - покачал он головой. – И вот тогда, знаете ли, я вспомнил, - снизил он голос.

- Что вы вспомнили? – подогнал его Виктор.

Ксендз Томек соскочил со стола и начал нервно кружить по ризнице; Виктор со стула не поднимался. В конце концов, ксендз Томек вынул из кармана сотовый телефон, самсунг, и нервно выключил его; а потом, протянув руку к висящему на крючке пиджаку, извлек оттуда другой телефон, на сей раз – нокию; через несколько секунд раздался звук запускаемого устройства. Виктор с удивлением прослеживал эту странную церемонию. Ксендз Томек пробормотал: "Прошу прощения", затем начал расстегивать сутану; скинув ее, он набросил на плечи серый пиджак и, тяжело дыша, снова уселся на столе.

- Прошу прощения, - повторил он. – В общем, вы имеете в виду Веронику. Ну что же… - он вздохнул и вновь ненадолго замолчал. – Вы же были на этой вот мессе, только что, правда? - неожиданно спросил он. – Я вас видел. Небанальный вид, я так бы это определил. Давно уже никто не приходит на мессу в три часа дня; и, знаете, мне кажется, это уже вошло в привычку. На мессе в три дня никогда никого нет. Но я, тем не менее, эту мессу провожу. Мне это доставляет много радости! - возбудилс он. – Моя работа дает мне удовлетворение! То есть, как вы сами видите, я ограничиваюсь только лишь проповедью.

Виктор кивнул.

- Поначалу, - продолжал ксендз Томек, - когда верующие перестали приходить на эту мессу… Верующие! А знаете ли, ведь это было не так уже и давно. Еще десять, ну ладно, двенадцать лет назад на мессе в три часа дня было дочерта людей, честное слово.

Какое-то время он молчал, играясь полами пиджака.

- Здесь я начал работать во второй половине девяностых годов, - рассказывал он. – То было… забавное было время, так я вам скажу. Сам я как раз закончил философию в Варшавском Университете. Магистерская работа: "Католическая этика и дух либерализма"; я хотел… Мне хотелось сказать нечто важное. – Кончиком пальца он собрал с письменного стола клубок пыли. – Вот только мне не было на что жить; я сидел без гроша в кармане. Не было у меня ни на еду, ни на книги. Знаете, я даже мыл сортиры в ресторациях у Магды Гесслер[33], как Сераковский. Ну и…

- Ну и?… - подбодрил священника Виктор.

- Ну что же, как бы это вам сказать, - ксендз очертил рукой круг. – Честно говоря, сейчас я даже не должен ни от чего не отказываться. Мне так кажется… что то было одно из самых лучших решений в моей жизни. Да, именно так. Одно из самых лучших решений. Вы же понимаете, - оправдывался он. – Тут у меня есть и что покушать, и где жить. Мне очень тепло. Так что, должен вам сказать, то было по-настоящему хорошее решение. Даже если не веришь, - он сглотнул слюну, - в Бога. Тем более, - тут он хитро усмехнулся, - если в Бога не веришь.

- Но, - попробовал вернуться к теме Виктор, - если речь идет о Веронике…

- Сейчас я до этого дойду, - успокоил его ксендз Томек. – Выслушайте меня, пожалуйста! Это моя жизнь, моя биография! Да знает ли пан, кто перед ним?! – выкрикнул он. – Когда я начал здесь работать… честное слово, должен вам сказать, на все мессы в течение дня: в шесть утра, в три часа и семь вечера, ну да… приходило много людей. И закончилось это… лет одиннадцать назад? Сначала отпала месса в шесть утра, - злорадно скривился он. – Но тут все понятно. Ведь каждому хочется выспаться. Боженька может и подождать. Поначалу-то я ее проводил, понимаете, срывался с постели в пять утра, курва!... – Он покачал головой с явным неодобрением. – Сейчас же мы просто открываем дверь костела позднее. Даже если бы кто-то и захотел прийти на ту мессу, то он не сможет. Но, - тихонько прибавил он, - к счастью, никто и не желает. К счастью.

Ксендз задумался.

- Если же говорить про мессу в три часа дня, - продолжил он через минутку, - то люди перестали приходить уже позднее. И уже довольно давно, скажу вам откровенно, я считал ее… ну, скажем… словно тренинг перед вечерней. Coaching. Ну, словно репетицию? Что вы скажете? Я старался, - заверил он Виктора. – Я модулировал голос, работал над жестикуляцией. В каждой проповеди я пытался сказать важное. Что-нибудь о значительных, великих делах, - произнес он насмешливо.

Виктор с нетерпением проглотил слюну.

- Нуу… - резюмировал ксендз Томек. – Но я посчитал, что в сумме все это не стоит. Еще, знаете ли, как правило, в своих проповедях я говорю о терпимости; самая лучшая тема. Всегда хорошо продается. Нужно только лишь сказать, что терпимость крайне важна, забросить чего-нибудь там про евреев и так разводить канитель где-то с полчаса. Очень много своим овечкам я говорю о знаменитостях. Говорю, прошу прощения, про Касю Цихопек[34]. Какие же это мелкие люди, говорю. Но поглядите, сколько они зарабатывают. И вы станете богами, говорю… И я уже не пишу проповедей, - признался ксендз. – Да и необходимости нет. Пишу, собственно, только одну, все время, ту самую, которую вы слышали на мессе. Знаете, один раз я уже ее прочитал, - произнес он, выпрямляясь. – Ой, и к добру это не привело, меня даже хотели уволить! – захихикал он. – То есть, перевести в другое место. Церковь – хороший работодатель, здесь людей не увольняют.

Через какое-то время он прибавил:

- А ту проповедь я прочитал, когда Вероника принимала Первое Святое Причастие.

И в одном отношении практикант Дарек действительно был прав: соответствующим образом подобранный финансовый инструмент способен изменить жизнь человека. Если речь идет о самих деньгах, то они очутятся на ее новом счете уже завтра, уже с самого утра. "Таким образом, можете уже собираться, чтобы на завтраке в Париже начать сходить с ума!". Вероника послала Дареку извиняющуюся улыбку. Ну а вообще, еще сообщил практикант Дарек, он от всего сердца рекомендует полюбить на Фейсбуке fan page кредитной кассы: там организовывают различные конкурсы с денежными призами.

Вероника считала, что это, несмотря ни на что, будет выглядеть чуточку иначе: что она вернется домой, а мать будет спать, ну а утром обе они проснутся в совершенно новой, незатасканной еще жизни.

Двери в квартиру на восьмом этаже не были закрыты; открыв их пошире, Вероника увидела, что на матери надета нейлоновая куртка-пуховик. Она присела в прихожей, пытаясь что-то сунуть в заслуженную спортивную куртку KIPSTA.

- Ужин на столе, - бросила мать, приподняв голову.

- А ты… что… - выдавила из себя Вероника, - ты куда-то… куда-то выезжаешь?

Мать поднялась на ноги, отряхивая одежду.

- Выезжаю, - с насмешкой подтвердила она. – Понятное дело, выезжаю.

Какое-то время она молчала.

- Ложусь на обследования, - бросила она под конец. – Меня не будет. Несколько дней.

Вероника от изумления раскрыла рот.

- Счета, - буркнула мать, - оплачены до конца года.

Она снова присела. Сумка KIPSTA явно была перегружена. Когда в очережной раз она попыталась ее закрыть, замок-молния вырвался из зубчиков.

- Вот же ж курва! – не сдержалась мать.

Вероника осмотрелась по маленькой прихожей. Готовящаяся сгореть электрическая лампочка на мгновение мигнула: темень, мгновение света. Мать расстегнула карман нейлоновой сумки – и лампочка вновь погасла; когда она через время вновь зажглась, мать сидела на полу и плакала.

- Почему я? – спрашивала она. – Почему я?

Почему я? – подумала Вероника. Почему я? А почему она? Я ничего не должна, никому, подумала она. Никому и ничего я не должна. Никому не обязана ни за что благодарить, ничего не делать в знак благодарности. Никому и ничего я не должна. Никому и ничего я не должна. Я ничего не должна. Ничего я не должна.

15

Под влиянием портала Фабула наши лексикограф перепроверили словари, которые они застали в обращении. Упрямо торчащее до сих пор между "капибарой" и "капитаном" существительное после их вмешательства было аннулировано, а его значение было перенесено на словечко, находящееся между "любовный" и "любое". Впрочем, трудно удивляться такой вот замене "капитала""любовью" – уже в 2025 году одаренных ним было всего лишь три процента человечества. Остальным девяноста семи процентам пришлось жить в состоянии, которые давние создатели апокрифов называли "нищетой" – или же, после вмешательства лексикографов, "справедливостью". Ибо справедливо состояние, в котором девяносто девять процентов подданных мира сего не обязано притворяться, что их интересует нечто большее, кроме жратвы, желания продлить род в сексе и идти в люлю; ну а оставшийся один процент – это те, у которых имеются деньги, и которые могут предаваться красоте.

Записывая историю Фабулы, наши историки заметили, что человечество в 2025 году вовсе не была столь рада конституционному оформлению нового порядка, как можно было бы предполагать. Наши хроники содержат описания определенного рода бунтов, что были подняты в Европе тем странным сословием, представители которого перед взрывным развитием кризиса посчитали, будто бы им принадлежит мир: средний класс. Их побуждения? Самые разнообразные. Работники корпораций в прошлом заявили, к примеру, что порядок портала Фабула – порядок кризиса – не является правомочным, так как не позволяет им радоваться жизни, путешествовать; что теперь они должны либо подыхать нахрен, либо гнить; интеллектуалы в прошлом, претендовали на то, напритмер, что новая система, кризисная система, не позволяет им получать гранты и стипендии – чтобы они сами могли предназначить их на проекты, в которых выразили бы себя, свои тревоги, проблемы с поднятием члена и с матерью. Что удивительно, к 2025 году проснулись даже священники: они шептались, что новая конституция, конституция портала Фабула, уж слишком рано осудила своих граждан.

И задрожали те, ибо Господь с поколением справедливым. И подглядывающие, и подглядываемые поначалу не обращали внимания на плачи давнего среднего класса: но через какое-то время они были вынуждены на них ответить. Этот ответный удар историки сегодня согласно призывают в качестве примера самосознания пользователей Фабулы, прекрасно понимающих, что для счастья они никак не созданы.

Дело в том, что как-то раз, в начале февраля 2026 года серверы, управляющие порталом, неожиданно отметили, что никто уже не подсматривает за бледнолицыми середняками: никто не интересуется тем, что у тех имеется для переживания. Какой была причина столь массовой реакции? Наши философы через какое-то время должны были выяснить, что эта причина очень проста: жизнь обедневших нытиков, просто-напросто, было совершенно не смешной: в своей оголтелости, в отсутствии добродетели безразличия, они сделались уж слишком серьезными. Своими жалобами они напомнили подглядывающим некий устоявшийся уже в первой декаде XXI столетия взгляд, а именно: что бедность – это преступление. Бедность – это преступление бедняка, об этом всем известно; но ведь в эпоху Фабулы никто не беден. Каждый ведь богаче кого-то и – будучи презираемым – имеет кого презирать; каждый, будучи подглядываемым, имеет за кем подглядывать.

- Ну что, вы выслушали мою проповедь, так? – спросил ксендз Томек, а Виктор беспокойно пошевелился на стульчике. – Понравилась ва моя проповедь? Лично я считаю ее превосходной. И считаю, что это по-настоящему современная, весьма инновационная проповедь. И ведь на какю замечательную тему: Иов! Эту тему можно рассматривать в куче аспектов и, обязан вам сказать, никто так и не дойдет до тех заключений, которые представил я. Диалектика! – неожиданно загорелся он. – Вы ведь эту историю знаете, правда? – Виктор стыдливо отрицательно покачал головой.3- Правда? Вы не читали про Иова? Не ходили на уроки Закона Божьего? Но, может это и хорошо, - захихикал священник. – Наверняка у вас… у вас было множество интересных занятий; в конце концов, вы же теперь обвинитель.

Он кашлянул, после чего извлек из внутреннего кармана пиджака пачку красных "мальборо". Угостил Виктора: когда тот отказался, тихонько рассмеялся.

- Иов, - сообщил ксендз Томек, затягиваясь сигаретой, - был, как кажется, проживавший две с половиной тысячи лет назад чрезвычайно богатый купец, житель земли Ус. Этот Иов был чрезвычайно хорошим человеком. На жизнь он зарабатывал торговлей, но еще, как бы это вам сказать, он вспомоществовал бедным, помогал обиженным. Он не спрашивал: почему они, эти вот бедные, эти вот обиженные, существуют на свете. Не спрашивал, поскольку пребывал в Господе. Он признавал Бога. Вот вы знаете, что это означает: признавать Бога? Это означает, прошу вас, считать, - ксендз Томек склонился к Виктору, - что все это, что здесь, это только подготовка. Признавать Бога – это означает свои страдания считать ничем; считать тем, что будет вознаграждено. Ведь все должно быть вознаграждено, правда? Потому что добрый Боженька позаботится о том, чтобы те, что страдают, познали успокоение и удовлетворение, ведь так?

Какое-то время он всматривался в Виктора с насмешкой на лице.

- А ведь страдаешь… Правда? Ты ведь страдаешь, испытываешь мучения. Это ведь больно. О, да Это ведь ужасно больно.

Он покачал головой.

- Ага, так вот, знаете ли, Иова, того самого нашего Иова, это мало касалось. Иов понимал, что вот тут имеется боль, имеются мучения, но он прославлял Господа, то есть – издевательски заметил ксендз Томек, - его это не встречало. Иов или прекрасная жизнь. Ибо то ведь была жизнь. Вы знаете об этом? То была жизнь!… Жизнь, со всеми ее наслаждениями, - он широко раскрыл глаза. - Звездные ночи. Запах осчастливленной женщины. Вкус пальмового вина. Прохладный ветерок после полудня. Вы понимаете? Все это было самым настоящим!... Так что, - продолжил ксендз Томек, - прославляющий Боженьку Иов сделался, и об этом вы уже должны были слышать, предметом пари. Злой… не тот наш Злой[35], - искривился ксендз Томек. – Другой Злой: некто такой, как вы, пан Виктор. Обвинитель, - акцентировал он, а Виктор уставился в пол. – Злой обвинил Господа, что хороший Иов пребывал в Господе по одной-единственной причине. И ничего великого в этом нет, - захихикал ксендз Томек. – Это счастье. И счастье его было таковым: что он не один в Господе, но именно он вознагражден. Что имеется множество других, возможно, даже лучших, чем он, которых не встретили эти… наслаждения. Ну, вы понимаете, те наслаждения, которых потом уже не будет, вы знаете эти наслаждения? Которые имеются только раз; потом они уже не вернутся. Это счастье Иова: что он может ними радоваться в то самое время, как у множества иных их нет. Что сам он может наблюдать, как эти иные перекатывают свою кучу навоза.

Ксендз Томек затушил сигарету в небольшой, грязной пепельнице.

- Ну, - сказал он, - и что случилось? Ну как раз это вы уже должны знать, - буркнул он. – Злой поспорил с Богом и, спустившись на землю, унизил Иова. А вот так. Он отобрал все его имущество. Но тот Иов продолжал и дальше прославлять Господа! Неплохо, а? – рассмеялся ксендз Томек. - Потому Бог, наш добренький Боженька, позволил Злому поиграть с Иовом еще. И Злой сослал на него болезнь. Тело Иова покрылось язвами; кожа его начала растрескиваться, - проурчал он. – Гангрена, пан Виктор. Пролежни. Много-много подкожного, жирного гноя, жира, вы понимаете? Струпья. Можете сами поглядеть на снимки в Интернете. И все это воняло. И уж если семейные Иова чего-то не могли выдержать, так это смрада. Ну да, - очень серьезным тоном произнес ксендз Томек, - наш добрый Боженька позволил, чтобы родные ему люди говорили: от тебя смердит.

Ксендз Томек постучал костяшками по столешнице.

- Что за великолепная история! Жена уговаривает Иова, чтобы тот проклинал Господа; ну а Иов делает так? И где тут смеяться, прокурор? Где смеяться?! Раз Господь позволил людям, чтобы те относились ко мне, как к дерьму, то, похоже, я дерьмо и есть! – рассмеялся ксендз Томек. – Видать, именно этого и заслуживаю! Заслуживаю? Ну? Как вы считаете – заслуживаю?

У Виктора не было желания об этом размышлять.

- Но для нашего Иовчика это награда, - продолжал ксендз Томек, - хотя Иовчик и не знает: а за что? Не нужна мне такая награда, твердит себе Иовчик. И знаете что? Боженька показывается Иовчику. Боженька говорит Иовчику, что тот ничего не понял. Что, возможно, тот громадный мир, который Иовчик населяет, не был создан для Иовчика, а сам маленький Иовчик не был создан для того мира. Что случилась такая вот обычная ошибка, ну вы понимаете, - скривился ксендз Томек. – Банальная, маленькая ошибка, но как же вознагражденная… После всех тех мук Господь благословляет нашего маленького, бедненького, но ведь какого стойкого Иовчика вдвойне. Стада Иовчикового скота теперь вдвойне многочисленны, чем были. Это какой процент возврата! – улыбнулся ксендз Томек. – И прожил наш Иов сто и сорок лет. И знаете, как кончается эта книга? Иов умирает, пан Виктор. Иов умирает, сытый годами. Сытый лет. Сытый тем, что пережил. Но… а что же с теми годами страданий? Что там с тем смрадом? Ой, пан Виктор, да кому до этого дело? Все было ему вознаграждено, так что должно было оставаться напоминанием, что Иов будет спасен. Почему? А потому что он был предназначен к спасению: что оно ему надлежит.

Он выпрямился.

- Ну а Вероника, если речь о Веронике… - пробормотал ксендз Томек. – Конечно же, я припоминаю. В той проповеди, которую я прочитал, когда она приступала к Первому Причастию, я сказал ясно, - у него блеснули глаза. – Вот знаете, - задумался он, - замечательное то было время, тот конец девяностых годов. А знаете, почему? Потому что, наконец, все знали, кто лучший, а кто худший человек. Неожиданно все в Польше могли делать бизнес. Все могли делаться предпринимателями, - сказал он, а Виктор кивнул. – Ну, и почему не все сделались богатыми? А? И знаете, пан обвинитель, я тогда это так сказал, в той самой проповеди. Вот так, просто бросил пару слов. Но через несколько дней, это после того майского причастия, ко мне пришла одна девочка. Мать воспитывала ее одна; была она очень бедной. Не была она создана для счастья, - сказал ксендз Томек. – И как раз об этом, собственно, спросила меня девочка. По чему это можно распознать, - спросила она. – По чему можно узнать, что кто-то никогда уже не будет счастливым. Я это прекрасно помню: теплый майский вечер; сейчас-то уже все отцвело, но, должен вам сказать, что весной в парке за нашей церковью особенно красиво. Цветет сирень, бузина… - он задумался. – Бузина, буки. Много зелени. Та девочка спросила: каждый ли человек, независимо от того, кем он является, может быть счастливым; имеется ли у него на это право. "Нет", - ответил я. И громадные глаза. "Нет?", удостоверилась она. "Нет. Это же видно".

Он закурил очередную сигарету.

- Той девочек это весьма понравилось, - сказал он. – Честное слово! Она еще несколько раз требовала подтверждения, так что в конце концов я ее прогнал… Но через несколько дней ко мне пришла ее мать. Страшно возмущенная. И спрашивала, чего такого я насовал ее дочери в голову. Она говорила, что ведь каждый может быть счастливым, каждый, - захихикал, - может быть хорошим. Я позволил себе не согласиться, - тихо произнес ксендз Томек. – А тогда она заявила, что даже если то, что я говорю, и правда, то никто не желает этого слушать.

Он выпустил изо рта клубы серого дыма.

- И она была права! – рассмеялся ксендз Томек. – А я, прокурор, пытаюсь подладиться под моих овечек. Им нужен человечный Боженька. Им нужно притворяться, будто бы все счастливы.

- А что было потом с той девочкой? С Вероникой? – быстро задал вопрос Виктор.

- О-о, все было очень хорошо, - улыбаясь, сказал ксендз Томек. – Через неделю или две она пришла ко мне и сообщила, что желает стать белянкой[36].

- А ее мать?

- Похоже, ее мать знала, что это последняя надежда на спасение.

На следующий день после того, как мать покинула дом, Вероника спала допоздна; очнулась она только после обеда. Ей хотелось завопить, позвать мать, словно жаждущий молока новорожденный. "Почему ты меня не разбудила!?", - хотела заорать Вероника. И как сильно унизит себя мать, чтобы обрести утраченную благосклонность?

Поскольку она не открыла на ночь окна, в ее комнатке царила ужасная духота; батареи кочегарили на всю катушку. Потягиваясь на одинарной кровати, Вероника почувствовала, что у нее начинает болеть голова; толстое, пуховое одеяло воняло затхлостью пота. Нужно будет заказать матери смену постельного белья; спросить, может ей чем нужно в этом помочь: вот просто так, чтобы услышать отрицательный ответ, а потом обаятельно так улыбнуться.

- Мама? – позвала Вероника, но ей никто не ответил.

Набросив на себя затасканное одеяльце, Вероника робко потопала во вторую комнату. Она надеялась увидеть там чашку с недопитым чаем, может быть, "Телевизионную Газету", открытую на разделе реалити-шоу, гороскопов и кроссвордов. Но помещение было пустым: лежанка, на которой обычно спала мать, был тщательно прикрыт оливково-рыжей накидкой.

- Мама? – попробовала Вероника.

Кухня. Вероника раскрыла шкафчик, в котором мать держала стаканы: те стояли ровными рядочками, вымытые и спокойные. Тогда она с энтузиазмом начала рыскать по очередным шкафчикам: но не нашла ни чая, ни кофе; даже печенья не нашла. Пропали сахар, соль, бумажные пакетики с приправами; тихо трещавший холодильник тоже был пуст.

- Мама! – завопила Вероника. – Мама! Мама!

Позвоню, подумала, и что скажу? Что у меня имеется неожиданность, которая изменит ей жизнь!

Она помялась, выбирая номер; после чего уверенным движением нажала на зеленую трубку. Несколько секунд грызла ногти. Ох, вот я ей как скажу! Тут она меня и похвалит!

Но мать, однако, трубку не брала; когда включилась голосовая почта, Вероника решила попробовать еще раз. Вот же мамулечка почувствует себя дурой, когда узнает, какую неожиданность я ей заделала!

- Ну, возьми же трубку, - прошипела она; нет, снова голосовая почта.

Она легла на материнском топчане в большой комнате и попробовала в очередной раз. Может… может, ей следует сказать: "Мама, я тут лежу на твоей лежанке, и мне ужасно печально, одной-одинешенькой на всем свете". Ну да, нечто подобное всегда срабатывает. Когда в очередной раз она нажала на кнопку с зеленой трубкой, то почувствовала, что под накидкой что-то шевелится. Вероника нащупала твердый, вибрирующий предмет.

- Мама? – прошептала Вероника.

Начальный экран сообщал о трех непринятых соединениях от контакта "Доченька". Вероника покраснела. Хорошо еще, что этого никто не увидел, подумала она. А вот интересно, как старая перечница назвала других контактирующих с ней людей. А любопытно, неожиданно подумала Вероника, а кому она посылала SMS-ки! Сейчас, сейчас поглядим, какие тут тайны у мамочки!

Когда Вероника вошла в опцию "Контакты", то поначалу подумала, то телефон завис, что произошел какой-то сбой или ошибка. У матери не было никаких других номеров, кроме "Доченьки"; в приемном ящике не было других SMS-ок, кроме как от Вероники; перечень соединений не показывал каких-то других собеседников, кроме "Доченьки". Войдя в приложение "Фотографии", Вероника обнаружила снимки, сосканированные из старых альбомов: тут ей пять лет, тут – семь. Ну а обои? - бездумно – заинтересовалась она, сжимая аппарат. Плюшевый медвежонок на розово-зеленом фоне. И надпись: "ТЫ – ВСЯ МОЯ ЖИЗНЬ".

- Последняя надежда на спасение, - с трудом повторил Виктор.

Ксендз Томек браво соскочил со стола.

- На спасение? – с хитрой усмешкой спросил он. – Разве спасение? Вы не поняли! - с претензией обратился он к Виктору. – Разве не предназначенную для счастья жизнь можно спасти?

Виктор пожал плечами; ксендз Томек тяжело вздохнул, он явно был разозлен.

- Я ведь говорил вам про ее мать, правда? – спросил он. – Говорил вам, что то была не очень богатая особа. Возможно, следует сказать иначе, - сухо заявил он. То была нищета, понимаете? Чуточку больше, чтобы не сдохнуть.

- У нее, что, никакой профессии не было? Не было образования? – удивился Виктор.

- Образования? – фыркнул ксендз Томек. – Вы думаете, что если бы она предназначила пять лет жизни на высшее образование, если бы была обучена, - он подбирал слова, - какой-то профессии, то все было бы о'кей, так? И что за эти ее усилия от Боженьки ей досталась бы награда, так? Может быть, деньги?

Он никак не мог перестать хихикать.

- Из того, что мне известно, ВУЗ она закончила. Я даже больше вам скажу, из того, что мне известно, образование это было не хухры-мухры. Она получила образование как художник, если не ошибаюсь. И даже вела здесь, неподалеку, в доме культуры, занятия художественным творчеством. Она была специалисткой! – загорелся он. – Специалисткой по красоте. Но вот красота… скажите честно, нужна ли кому-нибудь красота во времена, когда все хотят быть богатыми? Наверное, нет. Разве что только неудачникам; пускай ищут себе утешения в красоте. Только эти вот неудачники, пан Виктор, никому не заплатят за обучение красоте. И эта вот художница, та самая мамочка Вероникушки, должна была начать мыть сортиры. Она стала уборщицей, вы не ослышались. Итак, она сделалась, прошу вас, уборщицей; и она мыла и сортиры, и супермаркеты. И езе, скажу вам, смастерила себе короеда. Смастерила себе ребеночка и подумала, что ей это сойдет с рук, ей казалось, что свою дочку она сможет просто любить. Она подумала, что для такой вот бедноты, - выдул он губы, - такая любовь дозволена. Но, все счастье, что наша Польша после тысяча девятьсот восемьдесят девятого года по-настоящему замечательно изменилась. У нас имеется демократичная, либеральная и, самое главное! – подчеркнул он, - сим-па-тич-ная страна с экономикой, основанной на свободной конкуренции. И в нашем климате те, кто любят, хотя им этого не разрешено, очень скоро бывают наказаны.

- Наказаны?... – удивился Виктор.

- Да, прошу вас, наказаны. Мамочка Вероники, как вы наверняка заметили, не слишком-то воспользовалась нашими переменами. Просто ей не хотелось работать, вот что. Отскрести на несколько сортиров больше. Полазить на четвереньках на несколько часов больше. Но… почему? Ведь она и так постоянно ходила не выспавшаяся. Ведь она и так нюхала дерьмо. Лень, - заявил ксендз с блеском в глазах. – Недостаток чутья.

Он закашлялся.

- И ведь странно, - сообщил он через смнуту. – Ведь под рукой имелся прекрасный пример…

- То есть? – поднял брови Виктор.

Ксендз Томек закусил губу.

- А вы о нем не слышали, правда? – спросил он.

- О ком вы говорите?

- Об отце Вероники, - пояснил ксендз Томек. – Тут целая история!... Та женщина, - он громко сглотнул слюну, - мать, рассказала эту историю довольно хаотично. А чего еще можно ожидать т такой нищеты? Во всяком случае, отца Вероники долгое время в Польше не было. В конце восьмидесятых годов он выехал в Германию. Вернулся через десять лет, - но, - Виктор заметил даже некоторое восхищение в глазах ксендза Томека, - как вернулся. Какой бизнес закрутил! А когда выезжал, у него ничего не было. Так или иначе, когда он вернулся… то начал Веронику выискивать. Он хотел, - рассказывал ксендз Томек, - чтобы Вероника с матерью… чтобы они обе поселились у него. И не на шармака, Боже упаси, - прибавил он с тем же блеском в глазах. – Так мне изложила та женщина; она сидела как раз там, где сидите сейчас вы, - сообщил он, а по телу Виктора прошла дрожь. – "Он хотел, чтобы мы пошли к нему в службу!…", - плакалась она. "А Вероникушке так ведь у него нравилось! Ей бы этого хотелось! Ведь что я могла ей дать? У меня не было денег!". Так что могло бы быть лучшего, когда ты не имеешь денег, - с хитринкой в глазах спросил ксендз Томек, чем занять Вероникушку Господом Богом, а?

Он задумался.

- Белянка Вероника. Вероника, обрученная с Господом, - буркнул ксендз Томек. – Белянка Вероника, в то время, как другие дети ходят на дзюдо, в бассейн. На практике же это выглядит следующим образом: бесплатные занятия с истекающими слюной духовными лицами, это несколько часов в день, плюс свадьбы и похороны. И всякая подобная херня, - презрительно бросил он. – Правда, каким-то образом, чуть позже, уже в лицее, Вероника сама отказалась от этой идеи.

- Потому что в конце, - догадался Виктор, - она не пошла… они к нему не пошли?

- Нет. Через какое-то время, отцу попустило. И Вероника воспитывалась с матерью, все время с матерью, в доме, где она была, - он подыскивал подходящее слово, = человеком, а не прислугой.

- Наверняка, сейчас он желает ее как-то отблагодарить, - сказал Виктор, а ксендз Томек поднял брови. – То есть, вам не известно, проживает ли Вероника до сих пор с матерью? – Священник уставился в пол. – Потому что, мне так кажется, - развивал свои предположения Виктор, - что делает для нее все…

- "Делает", - перебил его ксендз Томек, - это, похоже, неправильное время… Вы применили неправильное грамматическое время.

- Почему? – удивился Виктор.

- Мать Вероники, - тихо сказал священник, - скончалась несколько месяцев назад.

Ей сложно было оценить, как долго пролежала она на холодной лежанке, крутя в пальцах параллелепипед сотового телефона. Из окна каморки на Бемове открывался вид на соседние здания; в этой части жилого комплекса дома образовывали плотную конструкцию в форме полумесяца. Поворочавшись с боку на бок, Вероника заметила, что начало темнеть: небо, поначалу арко-синее, поменяло свой цвет на темную бронзу. В доме напротив уже зажигали окна; она еще плотнее закуталась одеяльцем.

Когда она вновь пришла в себя, в квартире было светло. Испуганная, она сорвалась с лежанки; а в комнату проникла явно изумленная ее присутствием соседка.

- Вероника? – спросила Индюшка. В руках у нее был тяжелый картонный ящик, бряцание стекла и фарфора. Вероника глянула вовнутрь: чашки, стаканы; ее чашки и ее стаканы.

- Что… - начала она. – Что вы творите?

- - Как это "что"? – парировала соседка. – Твоя мама дала мне свои ключи, чтобы я могла забрать отсюда вещи, которые мне понравятся. Утром я уже приходила, - сообщила она. – За едой.

- Это вы забрали еду? – удивилась Вероника.

- Естественно! – подтвердила Индюшка. – Раз твоей мамы нет…

- …и чтобы не испортилось, - тихо бросила Вероника.

- Не испортилось, - вякнула соседка.

- Но, – не могла понять Вероника, - ведь мама вернется, послезавтра…

Соседка долгое время с изумлением всматривалась в Веронику. Потом еще крепче прижала ящик к груди: бзынь.

- Так ты ничего не знаешь? – спросила она. – Ну и номер! Ничего не знаешь?

Вероника отрицательно покачала головой.

- Ну… - пыталась продолжить Индюшка. – Потому что твоя мама не вернется… - Она опустила глаза. – Ты знаешь… твоей мамы уже нет.

Да, это и вправду могло быть изумлением: но не большим, чем застать застеленную кровать в больничной палате. Сегодня мы не можем понять времен до эпохи портала Фабула: не можем мы понять того эгоизма умирать в одиночестве; не сколько в силу собственного решения, сколько определенной случайности, что никому не хотелось (под)смотреть этот вот уход. Понятное дело, что мы отдаем себе отчет в том, что это было нелегко сидеть вот так с кем-то день за днем; тем более, что и плач, и чувства собственной жалости через какое-то время просто надоедают. Но – чтобы прошляпить сам момент ухода, изменения состояния концентрации, перехода через гладкую и темную поверхность небытия? Идя навстречу потребностям пользователей, портал Фабула ввел, в форме pay per view, опцию информирования пользователей о моменте, когда пульс умирающего начинает резко спадать, соответственного раннего предупреждения, чтобы пользователь мог увидеть не только последнюю секунду жизни ближнего, но даже провести краткий последний отсчет. (Поначалу эта опция пользовалась большим коммерческим успехом, но в последние годы сделалась обыденной, что ни говори, но каждый день мир покидает несколько миллионов человек, так что удивляться тут нечему).

- Скончалась? – удивился Виктор, а ксендз Томек незначительно шевельнул головой. - Умерла? Вы уверены в этом?

- Да, - неохотно подтвердил ксендз Томек. – Скончалась.

- Вероника, должно быть, тяжело это пережила.

В голосе Виктора можно было почувствовать нотку сочувствия.

Ксендз Томек широко раскрыл глаза и хрипло рассмеялся.

- Вас это удалось! А что… что эта женщина дала ей кроме собственной любви? Прошу вас, совершенно ничего. Ничего она ей не дала. Вы скажете, что это просто замечательно, мол, любовь, мол пожертвование, и так далее. – Виктор глубоко погрузился в раздумья. Ну да, все это, перебирал он словами, через какое-то время все это может… - надоесть, - донеслось до него последнее слово священника. – Никто не в состоянии выдержать такого навала добра, пан обвинитель. Почему? Ну, возможно, потому, что никто такого добра не заслуживает.

Длительное время оба молчали.

- Ну что же, - наконец заговорил ксендз Томек, - если у вас еще имеются какие-то вопросы, вам придется остаться на мессу в шесть вечера. Мои овечки ожидают утешения. – Он скорчил гримасу. – Сами понимаете, взывает долг. Именно этим занимаюсь. Это моя, так сказать, профессия.

Прежде чем услуга pay per view сделалась обыденной, ее восхваляли под небеса; хотя, утверждают наши психологи, вовсе не по причине возможности видеть банальное умирание. В соответствии с хранимыми в архивах Фабулы материалами, обычная смерть довольно быстро подглядывающим надоела; в особенности же – смерть в одиночку, без вечного присутствия ожидающих награды аколитов. Вот их разговоры: да, это следует признать, пользовались и до сих пор пользуются определенной популярностью: их ложь, их заверения о печали частенько гостят в видеороликах. И дело даже не в деньгах, которые они могут получить в собственное владение, не то это развлечение: как правило, деньги тут небольшие. Речь здесь идет, скорее, о том, как они выдают из себя эту ложь, чтобы она звучала достаточно правдиво.

- Пани пожертвовала собой, - буркнул Виктор, щекоча спящую под пушистым одеялом.

- Ну да… - смущенно пробормотала Вероника. – Ну да… наверное, так можно сказать…

- И вы этим не гордитесь? – спросил явно изумленный этим Виктор.

- Гордитесь? – удивилась Вероника.

Виктор закашлялся, продолжая совать руками под одеялом.

- Но ведь, - сказал он, - вы взяли этот кредит, правда? Пани пожертвовала собой! Вы отдали… отдали свою жизнь, разве вы этого не чувствуете?

Вероника нерешительно исследовала взглядом пол из коричневого ламината.

- Это означает, - подняла она голову, - что в этом нет ничего… - тут ее заклинило. – То есть, может я и не считаю, будто бы это нормально, - акцентировала она последнее слово, - но каким образом… Ну, вы не понимаете… что это попросту случилось, вот!

- Попросту случилось, - повторил Виктор.

- Да, вот просто случилось, - уже с раздражением сказала Вероника. – Как жизнь. Что-то попросту случилось. Хотя и не должно было.

- Попросту случилось, - протягивая слоги, повторял Виктор.

Вероника сглотнула слюну.

- Это вовсе не обязано было случиться, - заявила она.

- Нет, - согласился тот. – А какую награду вы собираетесь получить за это самопожертвование? На что у вас имеется охота? – скривился он.

- Моя мама жива, - медленно произнесла Вероника.

- Пани не поняла, - процедил Виктор. – Каким образом может она вас отблагодарить?

Вероника закусила губы. Никаким, вот как должен звучать ответ: никаким образом. Пока самопожертвование не стало преступлением, портал Фабула контролировал его летучей избыточностью таким образом, который и ныне пробуждает признание: заставляя подглядывающего пользователя дать выражение своей благодарности: заплатить.

Когда тем вечером Виктор отправил Веронику из квартиры в закрытом жилом комплексе, по привычке он погасил свет и, сбросив обувь, тихонечко направился в сторону спальни: и только посреди гостиной до него дошло, что это абсолютно излишне. Со смехом он зажег все лампы, потом врубил громкую музыку на стоявшем на кухонном столике ноутбуке. Вытащив провод питания, он осторожно поднял компьютер и пошел с ним в спальню.

На кровать он влез с ногами, почувствовал, как его колени проваливаются в мягкую поверхность матраса. Открытый, в форме буквы L, ноутбук он выдвинул далеко перед собой: мерцающий отблеск экрана осветил повернутое на бок лицо Беаты, преломляясь на родинках, на покрывающих кожу беленьких волосках. Что, все время дрыхнешь? – скорчил злую гримасу Виктор. Так может погромче? Поддерживая ноутбук одной рукой, он приблизил его встроенный в нижнюю часть экрана динамичек поближе к уху спящей. Песня в iTunes закончилась, программа случайным образом выбрала другой диск: попурри из свадебных хитов. Виктор схватил компьютер обеими руками и начал водить им по лицу Беаты, после чего положил пальцы на клавишах, как будто играл на аккордеоне.

Случайно он запустил сразу несколько программ; одной был интернет-браузер, другой - камера. Виктор замер: не записалось ли это, случаем? Не была ли эта запись кому-нибудь выслана, не стала ли она доступной широкому доступу? Вдруг кто-то это увидит? Вдруг увидит?

Нет, никто этого не увидел, злорадно подумал он минут десять спустя, запуская похожую на ящик "тошибу". Открыв историю в Интернет Эксплорере устаревшего ноутбука, он вписал в окошко поиска "Фейсбук". Как он и предполагал, после того, как переписал соответствующие комбинации в окошко Мозиллы на своем ноутбуке, пароль оказался излишним: через пару секунд ожидания он имел полный доступ ко всем данным, к настройкам и частным сообщениям Вероники Кульпы.

В рубрике "активность" (недавняя) он лишь заметил, что Веронике понравился сериал Сплетница, а еще несколько статей из приложения "Ящички", и что, больше ничего? Больше тысячи знакомых. Виктор задумался над тем, не войти ли в архивные снимки; но через мгновение его внимание привлекло событие полугодичной давности; конкретно, это случилось в декабре. То был линк к другому профилю в Фейсбуке, пользовательницу которого, сообщал сервис, Вероника Кульпа какое-то время назад отметила как собственную мать.

16

Соседке из соседней квартиры Вероника разрешила забрать всю посуду и столовые приборы. "А вот это можно? А это?", - спрашивала похожая на откормленную индюшку женщина, подсовывая под нос Веронике то вилки, то ложки. "А вот это… тоже?", - шептала она, хватая ободранное ушко коричневой чашки, указывая толстым пальцем на миксер, на электрочайник. "Да все забирайте". "Веронися… а вот этот набор, эти рюмочки?". Шесть гадких, разбухших рюмок на красных ножках; Вероника и не помнила, чтобы мать когда-нибудь ими пользовалась – только раз, когда одна рюмка разбилась, мать горько рыдала. "Почему бы и нет?", - напевно бросила Вероника. "Твоя мама, - выдала ей соседка, - купила их для тебя… хотела подарить их тебе, когда ты будешь взрослой", - закудахтала она, крутя в пальцах уродливую посудинку. "Это такой подарок должен был тебе стать". Вероника рассмеялась. "Забирайте!". Соседка все еще качала головой. "Ну, даже и не знаю… Твоя мама… очень долго собирала на них…". "Так что?". "Ну, даже и не знаю…", - мямлила соседка. Вероника поглядела на ее плохо выстиранный халат. "Бери", - прошипела она. – "Бери, а не то отдашь все, что натаскала". Соседка сделала большие глаза и с энтузиазмом начала упаковывать рюмки в картонный ящик. "Боже…", - вырвалось у нее, "Боже…"; звон стекла. "Но… ты не будешь злиться? Веронися?". "Забирай!".

Не все поместилось в притащенном соседкой ящике. Но Вероника поставила условие: та может взять только то, что унесет в руках. Соседка двоилась и троилась, извинялась, думала и передумывала; чуть ли не каждую минуту Вероника громко хохотала. В конце концов, полотенца и банный халат старая вонючка набросила себе на плечо; флаконы с шампунем сунула в карманы собственного домашнего халата, не зная, что делать с мылом, она вцепилась в него зубами. "И чтоб больше тебя здесь не было. Пиздуй отсюда!" – рявкнула Вероника, закрывая за ней двери.

Вообще-то идея отдать старой индюшке все оснащение ванной была не самой лучшей: выйдя из-под поплевывающего душа, Вероника не обнаружила сухого, мохнатого полотенца, которым могла бы вытереться. На стиральной машинке лежало коричневое одеяло; когда же девушка попыталась закутаться ним, почувствовала, что шершавая поверхность не поглощает воду и оставляет на ее озябшем теле какие-то клочки. Спотыкаясь, она проскочила к себе в комнату; компьютер уже успел загрузиться. Тщательно укрывшись влажным одеялом, Вероника открыла Интернет Эксплорер, после чего быстренько ввела адрес интернет-магазина Ральфа Лорена.

Закладка Women (Shop All Brands) была украшена фотографией двух девушек-подростков в твидовых брюках и кашемировых свитерах. Стоя на фоне покрытого слоями медного цвета листьев здания из рыжего кирпича, они держали в руках по несколько тетрадок и книжек. Вероника почувствовала укол зависти. Это, что, студентки? Или они просто учатся? Имеется ли перед ними светлая взрослая жизнь, сходят ли они с ума во время каникул на карибских островах; все время нерассудительные, все время, вечно молодые? Не совсем понимая, что делает, Вероника наехала курсором на темно-зеленый свитерок одной из моделей: на экране компьютера тут же выплыло дополнительное окошко, сообщая о цене. 200 долларов, или же, задумалась Вероника… Я сану о нем заботиться, решила она. Если буду о нем заботиться, то смогу это сделать. Ну конечно же, могу это сделать. Это всего лишь одна такая покупка, и ничего не мешает, ничего.

Свитер: "купить". Так может еще один подарочек, не такой заметный? В окно Гугла Вероника ввела "Интернет парфюмерия", после чего перелистывала предложения от Дизеля, Барберри и Кальвина Кляйна. Что ей следует выбрать? Парфюмерия объявляла акции: большую часть продуктов можно было купить в предложении "Два по цене трех". Вероника не знала, какую марку следует выбрать; похоже, будет лучше установить минимальную цену". "500"? Через мгновение на экране засияли наборы от "Шанель". "Купить!".

"Есть ли у вас счет на нашем портале?" – высветился вопрос. Вероника почувствовала, что ей стыдно. "Если нет", - добродушно советовал Интернет, - "зарегистрируйся и залогинься еще сегодня!". Несколько смутившись, Вероника кликнула по закладке "Новый пользователь". Там можно было не указывать номер телефона, это правда; но, кто знает, может Вероника сделала и лучше, указав его? Через секунду сервис проинформировал, что счет Вероники Кульпы успешно активирован, и, что магазин только поощряет, она может продолжить осуществление покупок.

"Купи!".

Заплати сейчас, заплати немедленно; заплати перечислением через Интернет. Парфюмерия перенаправила ее на страницу кредитной кассы; чуточку поколебавшись, неумелыми еще пальчиками Вероника начала вводить логин, код доступа.

"Добро пожаловать!" – сообщил экран компьютера. В закладке "Состояние счета" была видна выписанная вытянутыми цифрами графитового цвета сумма: 50 000.

В ходе работы юристов Фабулы над запретом транслирования жизней, пользователи которых решили отдать свои средства другому человеку – "пожертвовать собой" – родился существенный вопрос; что, ну ладно, пожертвование ближнему почки или легкого, ну конечно, здесь нет никаких сомнений, уже является преступлением; но вот как измерить финансовое пожертвование? Какие здесь принять пределы?

- Пятьдесят тысяч! – свистнул Виктор, стуча ногтями по столу в гостиной квартиры в закрытом жилом комплексе. Вероника покраснела. – Пятьдесят тысяч! – повторил Виктор, потирая руки. Почувствовав, что у нее пересохло в горле, Вероника закусила губы. Пятьдесят тысяч, подумала она; действительно, то были пятьдесят тысяч злотых. – Значит, ваша мама стоила именно столько?

- А что, - спешно спросила Вероника, - что бы с ними сделали вы? – Тот глянул на девушку ожидающим взглядом. – Ну… - засуетилась та, - что бы вы с ними…

- Ах! - загорелись у него глаза. – Во что…

- Во что? – удивилась Вероника.

- Во что я бы эти средства инвестировал, - очень спокойно ответил Виктор. Вероника только разинула рот. – Это же ясно, - глянул он на нее с презрительной усмешкой. – А чего еще можно сделать с такими деньгами? Понятное дело, ними можно выплатить кредит, правда? Приобрести недвижимость… Чтобы сдавать внаем. А что еще кто-нибудь взрослый способен сделать с такой суммой?

- Ну, не знаю… - робко вставила свои три копейки Вероника. – Возможно… Возможно… - Она сделала глубокий вдох. – Можно ведь как-то развлечься?... Ну, развлечься, это означает… - она подыскивала наиболее подходящее слово.

- Да-а-а?… - усмехнулся Виктор. Вероника уставилась в пол.

- Я, - акцентировала она, - хотела бы… мне бы хотелось почувствовать. Что я живу.

- Почувствовать, что вы живете, - тихо повторил Виктор. – А без денег… разве это не жизнь?

- Ну нет же, тоже жизнь, - возмутилась Вероника. – Естественно!

- Естественно, - кивнул Виктор с издевкой. – Естественно, это жизнь, - громко сказал он, после чего жестом головы указал на наполовину раздвинутую дверь спальни.

Этим утром он решил, что, похоже, нет никакого смысла, чтобы Вероника шла в ту комнату ухаживать за лежащей в коме: он был небрит и выглядел, словно бы вообще этой ночью не спал. Когда девушка спросила, хорошая ли это вообще идея, он подтвердил рассеянным тоном и сказал: неужели Вероника забыла, что Беата вскоре проснется? Вскоре можно будет определить конкретную дату: и останется только отсчитывать дни, вычеркивая их в календаре. Кто знает, не купить ли по этому поводу праздничную бонбоньерку шоколадок-сюрпризов и каждый день съедать по одной? И чтобы ну день пробуждения: с карамельным вкусом.

- И все же, - буркнул Виктор, 0 вы этого не сделали. Вы не почувствовали себя в состоянии, правда?

Этим утром Вероника рассказала Виктору всю свою историю: рассказала, как сильно мама была ей благодарна за это… за это самопожертвование!

- Мама, - произнесла она. – Ну… - замялась. – Вы же сами ведь сказали! Это просто сталось!

- Значит, все-таки, - высоким тоном сказал Виктор. – Раз сталось, раз случилось, значит – вы, все-таки, почувствовали!

- Да, - машинально подтвердила Вероника. – Да.

- И что же вы почувствовали? – ехидно оскалился Виктор.

- Что я живу, - шепнула Вероника. – Почувствовала, что живу.

Юристы Фабулы пришли к решению, гениальному в своей простоте. Так вот: посвящение любой суммы является преступлением.

После нескольких часов просмотра интернет-предложений бутиков Ральфа Лорена, Леви, Манго и Томми Хильфиджера Вероника признала что – по крайней мере, для начала – все выглядит очень даже неплохо. Ей удалось собрать комплект, в котором было бы не стыдно выйти на улицую Самой большой проблемой были джинсы; Вероника не была полностью уверена, какая модель будет ей подходить. Так что она заказала по нескольку пар каждой, не слишком обращая внимания на3мало что говорящие размеры; этим можно было побеспокоиться позднее! Уставшая, но счастливая, она потянулась на неудобном стуле; после чего почувствовала голод.

Получасовый пересмотр накопленных в шкафу одежек удовлетворительно не закончился. Не только одежда, купленная ей матерью, но даже те вещички, которые она купила себе сама (черный свитерок от "Зары", вроде-как-кожаные дудочки H&M) показались ей неподходящими для похода в продовольственный магазин. Взбешенная, Вероника побежала на кухню; в практически опустошенных шкафчиках удалось обнаружить мусорные мешки. Заталкивание туда старой одежды заняло почти час. Поплотнее закутавшись в одеяло, Вероника босиком выскочила в коридор подъезда и выбросила мешки в мусоропровод.

Имэйлы с подтверждением подачи заказов сообщали, что купленная ею одежда должна быть доставлена ей через два, самое большее – три дня; хорошо, а в чем она будет ходить до этого времени? Что она будет есть? Начинание жизни с самого начала: сколько ей придется его ожидать?

Через полчаса раздался звонок в дверь; Вероника беспомощно осмотрела комнату, но не обнаружила ничего, чем могла бы прикрыться. Итак: у нее осталось только лишь отсыревшее коричневое одеяльце; этого должно было хватить.

Когда она открыла дверь, доставщик пиццы – в заснеженной куртке, небритый - посмотрел на Веронику изумленным взглядом. Девушка же только облизнула губы.

- Хай! – произнесла она; мужчина пришел в себя.

- А… - он с хитринкой в глазах вручил ей две большие коробки, - вы это сами собираетесь съесть?

Вероника прикусила губы.

- Нет, - огрызнулась она. Да знает ли он, кто она такая? – С мамой съем.

И захлопнула дверь перед самым его носом.

А вот этого мне как раз не хватает, подумала она минут где-то через десять, заядло поедая куски пиццы: мамы. Мамочки. Холодные комки томатного соуса упали ей на грудь; Вероника почувствовала, как твердеют соски. Запачканным бордовой слизью пальцем она нажала на кнопку "Выйти из Фейсбука", а заглотав жесткий кусок, кликнула на "Регистрация".

- Мамощка, - прошипела Вероника.

Мамочка, мамулечка; но вот как бы эту мамочку назвать? Как мамочка длжна зваться? В этом она не была уверена. К тому же Фейсбук требовал еще сообщить адрес электронной почты, на которую он станет высылать соответствующие профилю пользователя рекламные предложения Какое же выбрать имя? Ага, знаю! – подумала Вероника. Как там звали ту директоршу по вопросам рекрутинга; ту пани, которая угостила Веронику кофейком? Такая красивая пани; такая добрая пани; взрослая такая пани; настоящая шляхтянка. Адрес wioletta.mordazewicz@gmail.com был свободен; Вероника злорадно усмехнулась.

"Имеются ли уже Твои знакомые на Фейсбуке?", крайне вежливо спросил портал, предлагая импортировать контакты из новосозданного эккаунта на Джимэйл. "Шаг 2". "Фейсбук", - информировал ее сервис, "не предоставляет Твои контакты другим лицам, но хранит их от своего имени и использует их для генерирования рекомендаций, касающихся Твоих знакомых". И какими могут быть эти рекомендации? Кого следует отбросить, а с кем следовало бы получше задружиться? Кого можно подкалывать, а с кем лучше не задираться? Кто красив, а кто – нет? Джессика Мерседес? Шелдон Купер? Тайуин Леннистер? Норт Вест? Дезориентированная Вероника кликнула на тоненькие синенькие буковки "Пропусти этот шаг"; на сей раз портал предложил ей пополнить информацию в профиле. Зачем? "Эти сведения помогут Тебе в нахождении знакомых на Фейсбуке!". Ясен день, подумала Вероника. Ведь к чему-то подобному следует хорошенько приготовиться: нужно закончить хорошую школу, чтобы иметь хороших знакомых; и хороший ВУЗ; твои шансы увеличивает участие в программе ЕU Erasmus, а более всего – практика и стажировки. Быть может, с подобными козырями новая мама Вероники обнаружит каких-нибудь знакомых; ничего удивительного, что у старой половой тряпки их не было. Как говорит поэт: Ибо едва ли счастлив безобразный с виду, дурного происхождения, одинокий и бездетный; и должно быть, еще меньше [можно быть счастливым]; если дети и друзья отвратительны или если были хорошие, да умерли. А потому для счастья, как мы уже сказали, нужны, видимо, еще и такого рода благоприятные обстоятельства[37].

Дата рождения: 3 мая 1968 года. Ну хорошо, а что с "высшим образованием", что с "университетом"? Это должно быть что-то такое, решила Вероника, что покажет: мамочка Вероникуси занимается очень серьезными вещами; что это зрелая, прекрасно одетая женщина, не экономящая на модных дополнениях. "SGH Warsaw School of Economics" – выскочила первая из возможностей. Так, а теперь – работодатель. Найти "Ernst&Young" не было особенно сложно.

Сервис тут же предложил Виолетте Мордазевич несколько новых знакомых; Вероника прямо завыла от восхищения. Среди них была даже Сьюзен из RPA, директор в Ernst&Young; можно ли было рискнуть? Понятное дело, подумала Вероника; уж кто как кто, но Сьюзен наверняка полюбит мою новую маму; они наверняка давно уже знакомы, уговариваются на бокальчик и обсуждают мужские ягодицы: "пригласить". После клика на "Запомнить и продолжить", Фейсбук предложил Виолетте Мордазевич прибавить снимок на профиле; Вероника долгое время беспомощно вглядывалась в экран компьютера.

Как должна выглядеть ее мама? GoogleGrafika: если бы только знать, чего вписать. Для начала рискнула "bizneswoman": но кандидатки, которые предложила поисковая система, были слишком молодыми. Им столько же лет, сколько и мне, неожиданно подумала Вероника; а уже взрослые. Зато у них нет, обрадовалась она, такой мамы! А может, вставить снимок негритянки? Это покажет, что я толерантная, подумала Вероника; быть может, Роберта Бедроня[38]? Или Анны Гродской[39]? На сей раз она ввела в окошко поисковика: "Woman with class". Есть! Есть!

Снимок представлял уже немолодую тетушку в очках, сидящую в кожаном кресле; когда Вероника кликнула, чтобы увидеть ее в большем увеличении, оказалось, что снимок взят с порно-сайта. Ой-ой! – устыдилась Вероника. Занимается ли мамочка на работе подобного рода вещами? Не врубится ли кто? А и пусть! Все станут ей завидовать: будут расспрашивать про опыт.

Скачав снимок на винт компьютера, Вероника поместила его в профильную информацию пользователя на Фейсбуке.

- Добрый день, мамочка, - шепнула она.

Долгое время Виктор всматривался в это, как определил проблему Фейсбук, "событие из жизни" пользователя Вероники Кульпы, которое сервис решил определить: "отметка пользователя Виолетта Мордазевич в качестве своей матери". Отметка? Обманка? Ласковый ветерок раздвинул занавески окон квартиры в закрытом жилом комплексе; Виктор навел курсор на голубенькие буковки перенаправления его на профиль матери Вероники и замялся.

Когда его родители решили завести себе Фейсбук, долгое время он сам игнорировал высланные их профилями приглашения присоединиться к кругу знакомых, ограничиваясь только лишь осмотром, иногда – посылкой лайков, фотографий, выставленных ими для широкой публики; то было несколько экземпляров фотографий, снятых в о время отпуска all inclusive. В конце концов, кликнул "согласиться".

Уже через несколько дней до него дошло, что сделал правильно: не было чего опасаться. Родители не публиковали на своих страничках ничего такого, что могло бы поставить его в неловкой ситуации; как правило, они выставляли практически то же самое, что и сам Виктор. Маме нравились смешные картинки "демотиваторы" и с kwejk.pl; помимо того, она подписывала статусы ксендза Адама Бонецкого. Отец выбрал несколько более серьезные виды активности: занимался, в основном, он тем, что в своих "любимых занятиях" разместил "бойню селезней[40]". Имела ли мама Вероники, эта грязная половая тряпка, подобные заинтересованности? Войдя на ее личную страничку, Виктор с самого начала понял, что должна была случиться какая-то ошибка: здесь не было ничего линка на статью о сексуальном туризме женщин и нескольких похожих на скаченные с порно-сайтов фотографий мускулистых негров. Неужто негры сожалели об утрате упокоившейся мамы? Совершенно дезориентированный, он как можно быстрее покинул фейсбуковый профиль и выбрал закладку "Сообщения".

Сразу же он выяснил, что практически все собранные в ящике Вероники беседы заключаются на ее единственном, оставленном без ответа предложении; он бессознательно кликал по очередным рубрикам. Проскочив из пару десятков, он повернул, похоже, чего-то не заметил. Фейсбук сообщал, что в апреле этого года Вероника провела долгий разговор с доступным исключительно через телефон лысым, бородатым молодым человеком по имени Юлиан Рашчиняк.

Корреспонденция начиналась сообщением от Вероники, датированным декабрем прошлого года. "Привет!", - писала она. "Не знаю, помнишь ли ты еще меня, мы вместе ходили в лицей. Потом как-то о друг друге позабыли… Но я всегда считала, что ты лучше других ;-Р. Я тут поглядела твой профиль, вау, ты различные статьи пишешь, так? Рецензии? Некоторые я прочитала, и они ЗАЕБАТЕЛЬСКИЕ!!! Не знаю тех книжек и фильмов, но прочитаю. Ты теперь знаменитый? ;) Не думал ли ты о том, чтобы в ближайшее время встретиться? Цьом-цьом!!!!!! Вероника". Тут она даже поместила постскриптум: "Ты до сих пор еще гей? Уууу, надеюсь, что ты предпочитаешь всовывать куда-нибудь в другое место, а не только парням в попы!!!!".

Ответа от Юлиана Рашчиняка ей пришлось какое-то время подождать: в конце концов, он ответил на второй день Рождества. Мэйл был коротким, довольно предметным; Виктор рискнул бы утверждением, что письмо наполнено странной буффонадой. После краткого вступления Юлиан просил прощения, что не мог ответить раньше; ссылаясь на праздники (которых сам не празднует, так как Юлиан не верит в Бога), и заявлял, что да, конечно, они могли бы встретиться; Виктор от возбуждения сжал кулаки. Но дальше Юлиан спрашивал, а зачем, собственно, им встречаться: разве Вероника не заметила, что люди Юлиану противны, что он предпочитает им книги?

Ответ Вероники был отстукан еще в тот же день. "Ну, не знаю", - писала она, в чем-то растерянно. "Но мне всегда хотелось иметь ПРИЯТЕЛЕМ ГЕЯ. Быть может, они вместе выскочили бы на какой-нибудь шоппинг или на чего-то подобное? В "Аркадию"?". Только Юлек ничего не ответил. Только Вероника, как видим, была настроена решительно: "ПОШЛИ!", написала она; когда же и это сообщение осталось без ответа, прибавила: "Нет, ну на самом деле, пошли". И снова прокол. Десятью часами позднее: "Я куплю тебе какие-нибудь одежки, только пойди со мной!!!". На этот раз Юлан Рашчиняк ответил молниеносно: они договорились встретиться на следующий день в "Аркадии", внизу, у входа в "Эмпик". А может, перед тем заскочим на кофеек? – предложила Вероника. Она ставит! Юлиан подошел к данному предложению с энтузиазмом: только Веронике следует знать, что Юлиан является интеллектуалом, а интеллектуалы питаются кофе и куревом. "Гыгы", прокомментировала это Вероника.

Итак, подумал Виктор, Юлиан Рашчиняк у нас интеллектуал. Он не знал, что конкретно это могло означать: то ли хлопец работает в рекламе, в дизайне или создает контент? Не особо думая, он кликнул линк к его профилю: тот получил высшее образование в Колледже междисциплинарного индивидуального гуманитарного образования Варшавского Университета (культурология, тибетология). Работа: предыдущая должность – гардеробщик в фирме "Прекрасный Новый Мир". В последнее время любит ходить на страницы: "Послевоенный модернизм", "Kac Kupa", "Аборт", "ПЖД Повисле", "Бруно Латур[41]" и "Трахал бы тебя как дикая куница в крыжовнике". Он же приглашал всех знакомых на событие: конференцию, посвященную гендерной интерпретации Холокоста; организовывала ее "Политическая Критика". Из наскоро проведенного обзора выставленной им информации и выходов в Википедию, Виктор сделал вывод, что Юлиан интересуется французской философией, в особенности – БДСМ. Что еще он делал доступным для других? Между прочим, номер телефона. Недолго думая, Виктор настучал короткую SMS-ку: "Это Вероника. Я поменяла номер. Встретимся ;)".

Хотя пожертвование любой суммы является преступлением, пожертвование суммы в пятьдесят тысяч злотых является преступлением, которое никак не может быть не наказанным. Финансовые дарения: пользователи Фабулы таких случаев не любят. Наши психологи утверждают, что таковые провоцируют к представлению, будто бы жертвующий считал самого себя кем-то лучшим, а этого делать никак нельзя. Зато можно делать массу других вещей: например, пытаться умножить собственный капитал в форме зрелищной карьеры, по образу Джея Гэтсби. Зрелищные карьеры связаны одна с другой таким образом, что, попросту, случаясь, они не требуют большей концепции, как будто бы они заранее были тщательно запланированы.