Неждана

Глава 15. Жестокая расправа, или Кто за сироту заступится

Избу, где ведьма живет, узнали по толпе перед воротами да по зловонному духу от тех ворот.

Из дома сквозь разбитые окна Сорока и дети с тревогой смотрели на факельные огни и черную реку из люда, что текла в их сторону. Влас плел лапти у лучины.

— Ой, что деется! — зажала себе рот руками Услада.

— Саней сколько! — завопил Богдан. — А кони, кони-то какие!!

— Б..бб..боюся, — прошептала Милаша.

— Дождалися мы подмоги из Града! — важно заявила глупенькая Голуба и оттопырила нижнюю губу. — Княжьи люди сейчас всех накажут, кто нас забижал.

— Больше на погибель похоже, чем на спасение. — хмыкнул Яромир.

Забава его заместо Сороки по шее треснула, чтобы малышей не пугал.

— Влас, отворяй! — загудел с улицы густой бас Рагозы. — Отворяй немедля!

— Мамка, он в трубу дует? А что им надобно? Они гостинцы с ярмарки привезли? — задергал всех Удал.

— Иди, отворяй уж. — велела мужу Сорока.

Даже это тяжелое судьбоносное для всей семьи решение пришлось принимать ей, бабе, в одиночку.

Пока Влас отволок от двери в избе бревно и отпер четыре засова, черная людская толпа на улице так разволновалась, что под ее натиском проломился забор. Троих мужиков и еще парня при этом насмерть задавило, но того никто не заметил, кроме одной девахи.

— Осьмиглаз, родненький, как же так?! — голосила в санях Велижа.

Никто не слышал ее за общими криками, испуганным ржанием коней, грохотом, топотом и свистом.

Пошто молодца из Тыхтышей ночью в Поспелку понесло, теперь уж никто не скажет. Мож, за Велижей дернуло за ниточку приворотную, мож, просто захотелось на ведьму поглазеть. Очень любознательный был парнишка — вспоминали потом — да хрупковат для подобных мероприятий.

Черная толпа, в которой смешались вместе деревенские и ярмарочный люд, волной хлынула на двор, затопила собой резное крыльцо.

Наконец, Влас отпер дверь, и какой-то факельщик тут же опалил ему бороду, слишком близко ткнув в лицо огнем.

— Влас! Сам Влас это! Нежданкин отец! — покатилось с крыльца в разные стороны.

Закачалась черная волна на дворе, заплескалась криками, заревела.

— Твоя дочь колдовские свистульки приворотные лепит? — строго спросил Колобуд.

Влас промолчал. Он не знал, как ответить. Сказать: «Нет», — так то откровенное вранье, за то на месте зарубают. Ответить: «Да,» — значится, полностью признать свою вину, Нежданкину вину в колдовстве. Как им обсказать все правильно? — Влас не знал, не мог понять. Он отвык думать, у него закончились слова.

— Отвечай, мужик, когда тебя княжьи люди спрашивают! — грозно на всю Поспелку зарокотал Рагоза.

— Его, его дочь лепила! — пронзительным голосом закричала из-за спины мужа Сорока. — Падчерица то моя, Нежданка, не родная мне дочь, от первой жены Власа. Ведьминское отродье, никакого сладу с нею нет!

— Не лезь, баба глупая, в мужской разговор! Тебя не спрашивали, — приказал строго Прозор. — Без тебя промеж собой разберемся.

— А у них Сорока — мужик, а Влас ужО в бабу превратился! — выкрикнул кто-то из толпы.

Вокруг загоготали. Те, кто не услыхал, об чем речь, или не понял, друг у друга переспрашивали. Вспышки хохота с некоторым промедлением раздавались то тут, то там.

Влас продолжал молчать и смотрел в никуда пустым взором. Ему снова посветили в лицо в факелом, он даже не моргнул. Сквозь толщу болотной воды ему снова все виделось нечетко, смутно, качались какие-то тени, накрывало мороками.

— Ладно, ты, Сорока, тогда говори, — поменял свое решение Прозор. — Выступай вперед.

Ох, как страшно было сделать ей этот шаг из-за мужниной спины, из-за родного порога на ночной мороз. Страшно, а пришлось-таки выйти, встретиться лицом к лицу со злой толпой, посмотреть в глаза княжьим людям. И еще Авоська маленький, как на беду, клещом в ногу вцепился — не оторвешь.

Так и шагнула с малым под свет злых факелов. Пыталась юбками дитя прикрыть от чужих взглядов. Да, не убережешь, когда уж со всех сторон обступили.

— А где та ведьма, что зло колдовство приворотное творит и в свистульки прячет? Неждана, что ли? Так ее кличут? — еще строже спросил Прозор.

— В подполе я ее заперла, чтоб не убегла, — повинилась Сорока. — Не хотим мы всей семьей за дела ее черные отвечать перед богами всесильными, перед князем, да перед людьми.

И Сорока поклонилась до земли толпе, желая найти поддержку в чужих сердцах.

Кто-то уже готов был посочувствовать матери малых детушек. Какой с бабы спрос, коли чертова девка ей падчеркой вместе с мужем досталась?

— Ты б ее раньше в подполе заперла, када она колдовство свое творила! — выкликнула из саней Досада-тетка Велижи. — Так ведь нет же, — на ярмарку ездили бесовскими свистками торговать, по три белки за них просили!

Толпа снова загудела, заулюлюкала. Толпа осуждала. Любое сочувствие к Сороке враз испарилось, улетело сизым дымком в морозное небо.

— Ну, ведите уже сюда Нежданку, пусть отвечает за дела свои, — строго распорядился Прозор. — Пусть покается перед честным людом, а мы в зенки ее бесстыжие поглядим.

— Ведите ее, — побелевшими губами приказала Сорока старшим сыновьям Власа.

Добросвет, Вячеслав, Всеволод и Яромир не двинулись с места. Они стали крепко плечом к плечу, заслоняя собой проход в избу.

— Ведите девку, сейчас избу спалят, — прошептала Сорока.

Ее пугали огни факелов, полыхавшие во дворе, эти злые лица, которые пламя выхватывало из толпы.

Вон баба, орущая до хрипоты, от натуги сосуды в глазах полопались — смотрит вокруг кровавым взглядом, платок на бок сбился, волосы растрепались, ничего не замечает. А вот старик пьяненький божевольный в козлиной шубе — улыбочка блаженная на бесцветных губах играет, кулачки сухонькие поднял, грозит кому-то. А потом пальцы, скрюченные старостью, растопырил и «фонарики» всем стал показывать, как малые детушки, вокруг себя юлой закружился. То вон рожа пьяная свирепая — из лихих людей, в ухе цыганская золотая серьга качается, за поясом — длинный кривой нож с костяной рукоятью.

— Ведите ее, — змеей сквозь зубы шипела Сорока.

Забава подала тяжелый меч Вячеславу, Истома еле доволокла меч Всеволоду. На дощатом полу осталась длинная царапина. Яромир подхватил топор старого Василя.

Добросвет отделился от братьев и шагнул вперед, его место заняла Забава.

В Усладу крепко вцепились Голуба и Удал, она пыталась отступить с малыми в горницу. Истома тащила за руку Милашу. Щекарь ревел у деда за печкой, искал у старого защиты. Отрада звала Прекрасу, девчонка куда-то забилась и не откликалась.

Добросвет, так похожий на молодого Власа, набрался смелости и сказал:

— Старший брат я. То я теми свистульками на ярмарке торговал, меня казните.

— Это завсегда успеется, — заверил его Прозор. — Сейчас мы хотим с ведьмой потолковать.

Княжьему человеку даже понравились эти смелые ребята, но положение и ситуация не позволяли выказывать одобрение семейной сплоченности.

— Мы будем защищать сестру, она ни в чем не виновата, — срывающимся мальчишеским голосом выкрикнул Всеволод.

— С мечом идти на княжьих людей- это измена, нас первыми казнят, — прошептал в ухо брату Вячеслав.

— Сестру не защитить — то посерьезней измена будет, — так же шепотом ответил ему Всеволод.

— Вы ж еще в дружину не вступили, присягу князю не давали, какая измена? — хмыкнул Яромир. — Просто нападение с холодным оружием на княжьих людей при исполнении. Даже не нападение — сопротивление просто.

Удивительно, как в такой ситуации, мальчишки еще умудрялись шутить и улыбаться.

— Здесь я, Нежданка, — выступила вперед из темноты лохматая зареванная девочка.

Они щурилась от ярких огней после кромешной тьмы погреба и прикрывала глаза тыльной стороной ладони.

Пока Добросвет пытался совершить подвиг или глупое самопожертвование — тут уж с какой стороны посмотреть, Сорока нашептала Богдаше, и тот открыл крышку подпола. Мальчишка сказал Неждане, что сейчас мамку, тятьку, дедуся и всех братьев старших зарубают, коли она не выйдет. И та вышла.

— Тююю, вот так ведьма, — заржал в голос Рагоза.

Конь Колобуда также откликнулся заливистым ржанием. Казалось, что он передразнивал будущего воеводу.

— Молчать! — взревел Рагоза.

Его бас всколыхнул толпу, упал в черноту тяжелым камнем, и тут же пошли круги, как по воде: кто-то смеялся, кто-то свистел, кто-то выкрикивал проклятия. Снова полетела гнилая свекла, разбилась темными пятнами о резное крыльцо.

Кто-то попятился, испугавшись ведьминого взгляда, кто-то, наоборот, напирал вперед от любопытства. Те, кто стоял подальше, начали подпрыгивать, чтобы хоть что-то рассмотреть.

Колобуд отступил назад, в тень, предчувствуя, как сейчас оба брата — Рагоза и Прозор поднимут его на смех. Гнать коней из самого Града ради испуганной девчонки? Князю докладывать о черном заговоре?

— Скажи-ка нам, девка, ты ли лепила свистульки приворотные? — строго спросил у Нежданы Прозор.

— Лепила, но…Я не хотела…Они не… — залепетала испуганная Неждана.

— Цыц! — прикрикнул на нее Рагоза. — Говори четко: «Да» или «Нет».

В воздухе повисла зловещая тишина, все замерли, чтобы услышать, как она ответит.

— Да, — сдавлено выдохнула Неждана.

И ее тихое «Да» подхватили, разнесли эхом.

— Да!

— Да!

— Вы слышали, она сказала: «Да»?!

«Да!» «Да!» — звучали, как короткие удары под дых.

Если и были те, кто не верил в колдовство, а пошел к Сороке на двор поглазеть на княжьих людей, нарядных коней да яркие огни, то теперь уже все повторяли это отчаянное «Да!», все поверили в злую силу.

Толпа уже не видела перед собой испуганного ребенка, она видела ведьму.

— Вот же ж патлы бесовские распустила, — вопила какая-то баба. — Косу девичью не плетет — срамота какая!

— Да, у них, у ведьм, в волосьях вся сила! — истерично хохотал какой-то паренек. — Знаем мы таких…

— Вот уж я ей сейчас все патлы повыдергиваю! — напирала рябая баба, на ходу снимая рукавицы. — Будешь знать, как чужих мужей уводить приворотными посвистами.

Пока рябая пробиралась сквозь толпу, расталкивая народ налево и направо, Досада вытащила припасенные овечьи ножницы и шагнула на крыльцо. Походя, она откинула толстым боком в снег пару мужичков.

Смелая и наглая бабища крепко в кулак схватила Неждану за волосы, подтянула к себе и дыхнула в лицо злым луком. Он ловко защелкала ножницами, срезая девке волосы. Со всех сторон одобряюще заревели, засвистели, заулюлюкали. Уверенными размашистыми движения, как стригла скотину, Досада клоками выстригала косицы и пряди. Ведьмины патлы серебристыми змейками полетели в снег, толпа с визгами и криками откатилась назад. Бабы, которым некуда было шагнуть, прыгали в сугробы, лишь бы не коснуться ведьминых волос, не зацепить себе беду.

— Харю! Рожу ей порежь! — визгливо орали слева из саней. — Чтоб на всю житя следы остались.

— Да, какая житя? — гнусаво кричали справа. — На плаху ее в Град везти, казнить с утреца, да и дело с концом!

— Вот еще чего! На княжьих конях по тракту катать?! — протестовали деревенские. — На погост тащите, там и прикопаем. Живую — как и положено!

— Разве ж можно ведьму на погост?! — шамкающим ртом поучала старушка. — на перекресток ее тягните, к коням привязывайте — пусть разорвут, разнесут клочки в разные стороны! Всегда так делалось — не нам традиции нарушать.

— Мне, мне ее отдайте! — хрипела обездоленная рябая баба, — я ее живьем загрызу!

— Пусть сначала все, что наколдовала, исправит, а потом уж на погост! — орал ярмарочный люд.

— Прекратить беспорядки, — густым басом ревел Рагоза. — Отступитесь!

Он хлестал плетью направо и налево.

Холеные кони топтались перед крыльцом, давили людей, вставали на дыбы. Колобуд так давно не ездил верхом, что давно бы оказался в грязном окровавленном снегу, просто вороному никак не удавалось сбросить с себя такую тяжесть.

Прозор выхватил у факельщика огонь и очерчивал в воздухе огненные дуги.

— Расступись! Отошли все! — кричал он.

И это был единственный голос, который еще как-то слышали, и перед ним отступали.

Сорока изловчилась и закрыла дверь в избу изнутри, бросив Нежданку на крыльце одну на верную погибель. Кто-то из толпы метнул в ведьму топорик, и он глубоко вошел в дерево чуть правее головы.

Неждану трясло от ужаса, от своей беспомощности. Она вжималась острыми лопатками в дверные доски, и не находила в них опоры. Девчонка пыталась вывернутся, но Досада держала ее мертвой хваткой. Баба продолжала дышать в лицо луком и лязгать ножницами, этот звук оглушал. Казалось Неждане, что не волосы, а ее саму кромсают на куски.

Думал ли дед Василь, что на его резном крыльце, которым он так гордился, его любимую внучку растерзает злая толпа?

Началось. Не хватало дыхания, Неждана жадно хватала морозный воздух, глотала его большими кусками. Все, что удалось сдержать днем в избе Надейки, сейчас с утроенной силой рвалось наружу.

— Мама! Мама! Мамочка! — чужим сильным голосом завыла-закричала девчонка. — Матушка, помоги!

Никогда никому за всю жизнь она не говорила таких слов, ей некого было так называть. Дарена умерла до того, как ее тринадцатая дочь научилась говорить. А потом была только Сорока, и у Нежданы язык не поворачивался называть ее «матушкой», как та всем велела.

Кому? Кому кричала затравленная девчонка-сирота в морозную ночь? Кого призывала на помощь? Она сама не осознавала, не понимала, не ведала, что творит. Звериные крики рвали изнутри душу, они вырываться на волю и летели над притихшей толпой, над темным полем, накрывали лес. Оглушали баб и мужиков, пригибали к земле испуганных коней.

— Ведьма!

— Колдовское отродье!

— Сгинь, нечистая!

— Ведьма! Ведьма! — раздавалось со всех сторон.

Неждана ревела медведем, ухала совой, клекотала хищными птицами, названий которых она не знала, отчаянно рыдала подраненным зайчонком и снова ревела лютым зверем. Ее тело содрогалось, неведомая сила толкала ее изнутри и разрывала на части. Это невозможно было удержать, и это нельзя было выплеснуть, выкричать без остатка. Она уперлась спиной в дверь, запрокинула голову и кричала-кричала-кричала в морозное небо… Выла, стенала и снова кричала.

Ужас оглушил толпу, а потом…

Испуганный шепот пронесся по двору. Шепот скоро разогнался до крика:

— Медведь!

— Рыкарь!

— Смотри, Косматый!

— Хозяин пришел!

— Медведь на опушке!

— Медведь!

— МЕЕЕЕДВЕЕЕЕЕЕДЬ!!!

Наконец все посмотрели на опушку леса- от дома Власа ее отделяли четыре двора да мостки. На опушке стоял медведь. Большой бурый медведь.

— Медведя зимой разбудили! — прошептал кто-то.

— Да, откуда ж медведи в ближнем лесу? — заспорил другой. — Там и зайца уж не сыскать.

— Он сейчас нас заломает, — тише осеннего листа прошелестела какая-то баба.

Медведь толкнулся задними лапами и прыгнул, еще оттолкнулся и побежал. Толпа бросилась врассыпную.

У самого крыльца, где дрожала, раненой птицей билась Неждана, медведь поднялся на задние лапы и пошел на толпу.

— Медведица, — ахнула Досада.

Она давно, как только Неждана начала кричать, бросила ножницы, скатилась с лестницы и сидела, закрыв уши ладонями, пригибая голову в снег.

— Гляньте, это ж медведица, — подхватила многодетная баба.

— Да, ладно! — завопил Звездан.

— У нее сосцы, по ним течет молоко… — почему-то заплакала какая-то девка.

— Да, не бывает зимой, — спорил со всеми подслеповатый дед.

— А ты сам посмотри! — огрызались на него. — Поближе подойди, коли не боишься! Пощупай!

Медведица заревела и подняла морду вверх, растопырила передние лапы. Теперь уже все стоявшие рядом видели, как из розовых длинных сосцов на бурую шкуру капало молоко.

— Макошь пришла за сироту вступиться, — громко закричала Надея. — Дождались, нелюди.

— Богиня Макошь — матерь всехняя показалась из леса медведицей… — зашептала сообразительная девчонка.

— Поди, всех накажет, кто ведьму… Неждану обижал, — засопел мальчишка не из пугливых, но стал пятится назад, к своим саням, к рОдной мамке.

Медведица шла на людей, рвала когтями морозную ночь. Все разбегались кто — куда. Один из факельщиков бросил огонь, чтобы затеряться среди ярмарочного люда. Осоловевший пьяный мужик, подхватил его факел и закинул на крышу избы Власа.

Рябая баба силой вырвала огонь у другого испуганного паренька в малиновом кафтане и тоже швырнула факел в разбитое окно. Уже полыхало подожженное кем-то крыльцо.

Новенький в отряде факельщиков подумал, что поступил какой-то приказ, который он пропустил — надо палить дом ведьмы, и тоже кинул свой факел на крышу, только с другого боку.

Вороной, наконец, сбросил с себя Колбуда и все три его подбородка. Княжий виночерпий ползал на коленях, перемазался гнилой свеклой и вонючей рыбьей требухой. Кто-то украл его богатую лисью шапку, что скатилась в снег. Колобуд тянул растопыренные пальцы в перстнях к бегущим людям, приказывал, чтобы кто-нибудь помог ему подняться. Вместо этого резвый лихой паренек пнул его в зад, подпрыгнул, оттолкнулся и помчался дальше, оставив грязный след от сапога на бархатном кафтане.

Изба полыхала с четырех сторон. Медведица ревела на дворе, распугивая толпу. Местные разбегались и прятались по избам. Прочие валились в сани и правили лошадьми в сторону тракта. Сильные выбрасывали из чужих саней тех, кто пожиже, погоняли лошадей. Все молили о пощаде, о спасении. Надо ж было так древнюю богиню Макошь прогневить, чтобы людям наяву показалась, медведицей из леса вышла.

Никто не помог семье Власа бороться с огнем.

Пронзительно в дыму голосила Сорока. Когда начался пожар, она посадила Богдашу на сундук и потащила к выходу. Мальчишка сразу начал задыхаться. Сорока поставила сундук, чтобы сбросить непосильную ношу, и спасать только сына. Но Богдан уже куда-то схоронился. Мать отчаянно искала его в дыму. Наткнулась на Прекрасу, подтолкнула ее к выходу и снова продолжала искать любимого сыночка.

Первой из огня выбежала Забава. В одной руке она несла орущего вертлявого Авоську, другой — тащила волоком притихшую Голубу. Кот выскочил за ними сам.

Добросвет вывел на воздух Власа, тот кашлял и мало что понимал. Хозяин дома даже не смотрел на пожар, не замечал ревущую рядом медведицу. Его старший сын бросился обратно в пламя спасать братьев и сестер.

Как только первый факел упал на крышу, Надея стащила с крыльца бьющуюся в конвульсиях Неждану. Они обе повалились в снег, и Ванькина мать крепко держала девчонку. Та вроде начала успокаиваться, крики и всхлипы потихоньку сходили на нет.

Добросвет отыскал в дыму и вывел из пожара зареванную Милашу. Яромир выбросил Щекаря и Удала в разбитое в окно. Те попадали в снег в одних рубашонках, и сейчас орали от холода и страха. Их звонкие сильные голоса оглушали Поспелку.

Влас по-прежнему не двигался. Все, что происходило вокруг, казалось, не доходит до его сознания.

Наконец, Сорока вытащила на руках Богдашу, он не дышал. Она тормошила мальчишку, прикладывалась губами к его губам, вдыхала в него свою жизнь. Потом надумала растирать его щеки и шейку снегом, отчаянно кричала и толкала в грудь. Все ее усилия не прошли даром, Богдан открыл глаза и сделал пару слабеньких вдохов.

Всеволод и Вячеслав уже открывали стойла, выгоняли коней. Истома и Услада гнали из дыма коров, те горестно и протяжно мычали. Сами повыпрыгивали из загончика испуганные поросята. Они носились по снегу, шарахались от огня, от ревущей медведицы и визжали так, что закладывало уши. Бегали по двору и куры, те, что остались, хлопали крыльями. Повсюду кружились в воздухе белые перышки — то ли от куриной беготни, то ли от треснувшей перины в избе.

Надея все еще крепко держала Нежданку, не пускала ее в охваченный пламенем дом.

— Деда! Дедусь! — рыдала девочка.

Выбегая из огня, никто не вспомнил про старого Василя за печкой.

Все давно заволокло дымом, огонь уже подобрался под самую крышу, лизал своими длинными языками резного конька. Спасать уже было некого — Надея это понимала, поэтому сильнее вцепилась в девку, гладила ее по вихрастой макушке.

До того, как появилась медведица, Досада успела оттяпать своими овечьими ножницами почти все прядки с этой бедной головушки, выхватывала их криво да неровно, старалась резать покороче.

Страшно затрещало догорающее крыльцо, сложилось на земь.

Влас резко обернулся. Как будто только сейчас он услышал и увидел, что происходит.

— Где дети? — заорал он Сороке.

— Да, спасли уж всех без тебя, — зло огрызнулась она.

Влас снова посмотрел на полыхающий дом.

— Батя! — вдруг закричал он, озираясь по сторонам.

Старика нигде не было.

Влас поднялся на ноги и, шатаясь, пошел в сторону пожара. Добросвет увидел это и побежал к нему с другого конца двора. Он надеялся перехватить, остановить отца до того, как тот шагнет в огонь на верную погибель.

— Держи! Держи его! — кричала в след Отрада.

— Тятя, не ходи! Тятя, не надо! — умоляла Забава, прижимая к себе кота.

Но тут Влас как будто очнулся, сверкнул вороньим глазом. Он крепко сжал кулаки, наклонил вперед голову на бычьей шее и ворвался в родной дом через огромную дыру, прогоревшую в стене.

Он бежал влево, туда, где за печкой почти три последние года лежал немощный отец.

То был последний миг, когда все видели Власа.

Страшный треск расколол раннее утро. Крыша прогорела настолько, что сложилась внутрь дома. Полетели вниз тяжелые балки, покосилась печная труба.

Никто не заметил, куда подевалась со двора медведица.

Вскоре подоспел Ероха с тулупом, завернул в него орущих посиневших мальчишек, сгреб обоих в охапку и понес к себе в избу. Остальных погорельцев тоже начали разбирать по дворам сестры и братья Власа.

— А вы, знаете, я видел его глаза, — рассказывал потом всем Добросвет про отца. — У него стался такой ясный чистый взгляд, как был только давно, десять лет назад. Он все понимал, он чувствовал свою силу. Как проснулся будто после долгого сна…

Забава заревела, уткнувшись в плечо брата. Тетка Перегуда обняла ее за плечи и повела к себе греться и отпаивать взваром.

Разобрали по избам всех, кроме Нежданы.

Сорока нехотя отдала Богдашу в семью Златоцвета и жены его Искры. Бездетные они были, прикипят еще сердцем к Богданчику, потом назад сыночка не выцарапаешь. Но больше Богдана никто к себе не позвал, а Сорока не могла тащить больного мальчишку в худую избу Галки. Она сама не представляла, как снова будет жить с матерью. Овдовев, Галка давно прикладывалась к чарке, за избой не следила, за огородом не ухаживала, кормилась — кто чем подаст. Сорока подсовывала матери какие-то денежки, но та все под чистую пропивала.

— Пойдем в избу, дочка, — негромко позвала Надея.

Она подняла Неждану из снега и повела к себе.