Не ведомы пути богов

Глава 4

Выглядело серьезно. Величественно. Длинные колонны с пиками, бряцая латами и поднимая пыль, собирали всех крестьян в деревнях у дороги: «Куда? На нас напали?» «Говорят, новая княжна Густогай освободить хочет…» «От уммов? Божечки! Полягут!» «Тихо! Кажись, вон она сама, на лошади!» «Где?» «Вон, где дружинники… видишь?» «Батюшки! Молоденькая какая, краси-ивая…»

На дороге вся величественность и закончилась. В первой же попытке прочесать густогайский лес полегло четырнадцать человек — пара разъяренных роголобов смяла левый фланг, будто детскую игрушку. У Еньки ком застревал в горле, когда смотрел на изувеченные трупы под пропитавшимися кровью покрывалами…

Как тебе? Любуйся. По твоей вине.

Ваальцы не вмешивались, издали наблюдая за действиями местных армейцев.

Командор Демиссон собрал в своей избе всех майоров и сотников — не спали до полуночи, обсуждая и взвешивая силы. На утро заявился к Еньке:

— Ваше сиятельство, — сдержано поклонился. Наверное, даже в полыхающем доме флегматично поклонится и вежливо предложит покинуть помещение. — Мы все равно не охватим ширину массива целиком, — неторопливо разложил на столе огромную карту. — Недостаточно людей. Разрыв в цепи слишком велик.

Енька молча смотрел на карту. Зеленая зона дремучего урмана длинной полосой стлалась вдоль гор, взбираясь северным краем высоко на отроги.

— Предлагаете свернуться? — спросил наконец мрачно.

— Что? — удивился командир. — Ни в коем случае. Это война, — пожал плечами, — кто первый уступит, тот и проиграет. Мы предлагаем вот что… — двумя руками оперся о стол, разглядывая зеленую полосу. — Прочесывать лес частями. Цепи сделать двойными, на расстоянии пяти шагов друг от друга, и сократить дистанцию между звеньями. Тогда в случае прорыва повысится оперативность помощи от соседей.

Уалл за спиной Еньки косился на карту. Не имел права самостоятельно открывать рот при высоким дорне. Чего не скажешь об Айшике:

— Звери перейдут в уже прочесанные квадраты, — усомнился офицер. — Это как бесконечная игра в шахматы.

— Звери не шахматисты, лейтенант, — спокойно отшил полковник. — Охотники убеждены: основная масса уйдет в восточную марь, отдельные постараются прорваться к своим норам-берлогам. Но, — согласился, — будут и такие. Их придется отлавливать отдельным отрядам.

— Делайте, — прекратил спор Енька, глядя на карту. — Что угодно, лишь бы погибших было меньше.

Когда солнце поднялось над вершинами Идир-Яш — вновь застучали боевые барабаны. И длинные цепи, ощетинившиеся пиками, как суставчатая сколопендра, принялись вновь нырять в густую листву. На этот раз более плотно. И за первой авангардной линией, поблескивая на солнце надраенным железом, плавно двигалась вторая…

У опушки остановил коня и спрыгнул на землю.

— Ваше Сиятельство? — не понял Эйд.

— Думаешь, я буду сидеть и ждать? — огрызнулся Енька, ныряя в густую тень.

Стражники взвыли и дружно ринулись следом.

Прохладно. Сумеречно. Лесное эхо разносит грохот тамтамов и отрывистые отклики переклички: «Первый, второй, третий, четвертый…» Над кронами громко кричит растревоженное воронье. Ковер перегнившей листвы глушит шаги, колючий подлесок скрывает видимость до десяти-пятнадцати ярдов…

— Повар для вас столик накрыл, на свежем воздухе, — вздохнул лейтенант, не оставляя надежду вернуть мозги в более респектабельное русло. — С вином и уткой…

Девушка решительно таранила колючие кусты.

— Не забываем про верх, — мрачно предупредил всех Уалл, подозрительно оглядывая ветви. — Льдица может прятаться на дереве.

Первые стычки начались через час, когда лязгающие железом цепи довольно далеко углубились в лес. Вопли, шум — Енька с клинком в руке ломанулся через подлесок…

Все было уже кончено. Роголоб выскочил неожиданно и успел насадить на рог ближайшего, но остальные сработали как по учебнику — толстую шкуру распорол десяток протазанов — объемная туша пробороздила мордой прошлогоднюю листву и замерла, густо напитывая землю кровью. Армейцы окружили тварь, пиная и ругаясь вполголоса. Застыли от неожиданности, с открытыми ртами, совершенно не ожидая увидеть княжну. Енька покосился на труп солдата, в покореженных латах:

— Продолжайте, не обращайте внимания.

До вечера случилось еще несколько нападений и погибли еще пятеро, но цепи воинов уже миль на пятнадцать углубились в дебри. К ночи распалили костры и встали лагерями прямо в чаще, чтобы не позволить тварям вернуться в пройденную гриву.

Стражники принялись споро связывать жерди для шатра, но Енька остановил ненужные телодвижения:

— Зачем? — поглядел на перемигивающиеся сквозь кроны звезды. — Дождя не будет, ветра нет. Костра достаточно.

Армейцы выставили густую линию дозорных и застучали ложками-котелками у костров, изредка с удивлением оглядываясь на задумчивую фигурку у огня…

За следующий день углубились еще дальше. И на третий, и на четвертый. В деревеньке метались в бреду десятка три умирающих, за околицей выросло два ряда могильных холмиков. С каждым днем неистовство тварей росло — на копья швырялись волки, грыли, буры — но люди вгрызались в урман, сгоняя одержимое зверье к восточной мари.

Беда пришла через неделю. К вечеру. Когда порядком уставшие железные цепи продрались через колючий жмур, прогнав выводок здоровенных волков.

— Слишком тихо, — заметил Ятту, армейский сотник, с подозрением оглядывая деревья.

— Что? — не понял Айшик.

— Птиц не слышно, — пояснил, кивнув на листву над головой.

Все замолчали и прислушались. Тишина. Будто вымерло…

— Плотнее строй! — оглянулся капитан — лязгающая шеренга сдвинулась, перехватывая в руках древки, — перекликающаяся команда побежала дальше по цепи…

— Не нравится мне это, — глухо пробормотал Уалл, вглядываясь в сумерки за деревьями.

И будто отвечая на его слова — лес вдруг взвыл. Одновременно со всех сторон — будто заорала, завизжала и завыла от боли сама тьма, окунувшись в котел гигантской жаровни… Сердце замерло, на лбу выступил холодный пот. За стволами в вечерних сумерках бесновались дикие тени — сотни неистовых тварей…

— Плотнее! — крикнул капитан, стараясь перекричать шум, — железо вновь залязгало за спиной. — К бою!

Мгла шипела, рычала и сатанела. Тварей становилось все больше — то одна, то другая выпрыгивала из-за деревьев, яростно хрипя и клацая клыками, и исчезала обратно. Псы, волки, лесные шакалы, грыли, буры — впервые звери грызли не друг друга, словно послушные чужой нечеловеческой воле…

А потом уйман бросился на людей. Первую волну слаженно отбросили — прибой откатился, оставив корчиться дюжину гадин, брызгающих кровью. Но вторая уже захлестнула и сбила с ног, разбив строй на отдельные участки неистовой сечи…

Енька дрался как одержимый — твари нападали, визжали, трясли окровавленными мордами и снова нападали. Слева прикрывал Уалл, справа сверкал мечом Айшик. Через несколько минут сквозь когти и клыки пробились дружинники, чуть оттеснив тварей, но у Енька вряд ли получилось бы остаться за спинами…

С трубным ревом мелькнула громадная тень, обдав смрадом, — в ряды вломились несколько роголобов, разметав по сторонам и псов, и бойцов. Через десяток минут справились — туши затихли, подергивая ногами и вывернутыми внутренностями.

Дыхание сперло, руки работали как заведенные — принять спереди, еще одна, по оскаленной морде, отбросить со спины — очередная гнида кувыркнулась через голову, хрипя перерезанным горлом. Айшик перескочил через массивную тушу роголоба, срезав прямо на лету распластавшуюся тень, — Уалл вогнал меч по рукоять прямо в оскаленную пасть…

Через какое-то время — час или два — месиво схлынуло, оставив на поляне груды слабо шевелящихся тел.

— Факелы! — донесся хриплый приказ капитана. Вспыхнул огонь, разметав темень до ближайших деревьев. Тьма шевелилась, скулила и рычала, отражая свет десятками поблескивающих глаз…

— Кто их, уммы? — спросил Енька, тяжело дыша.

— Кто еще? — согласился Уалл.

— Пересчитаться… — долетел приказ Ятту.

Отсчет. Через пять минут картина прояснилась — тридцать два бойца. Из всей сотни капитана. Восемь стражников из дюжины Айшика. Многие ранены. Бойня, а не бой…

И… кажется, они теперь отрезаны.

— Запалить костры, по кругу.

Напряжение сводило нервы. Люди образовали круг, выставив копья, — в центре рубили валежник. Монстры везде. Спереди, сбоку, сзади… Руки дрожали, за деревьями метались неистовые тени, чуть видимые в неровных всполохах…

— Это конец? — спросил кто-то испуганно.

— Отставить панику, — заткнул Ятту.

Енька сжал зубы. Они не могли перебить всех. Никак. Во всем Густогае не наберется столько зверья, чтобы убить тысячу закованных в железо латников. Не наберется же?

Ближе к полуночи исчадия злобы сделали еще одну попытку, но, напоровшись на густой частокол копий за кострами, схлынули, оглашая лес воем и паленой шерстью.

Еще через час напряженного ожидания капитан отдал приказ отдыхать. По очереди. Чтобы к утру не тряслись одни изможденные трупы. Монстры за линией огня притихли, следя из темноты сотнями отраженных огоньков. Тьма щерилась, ненавидела и ждала…

Енька присел на корточки и вытянул руки к огню, глуша панику. Уммы оказались сильнее? Бойцы пытались дремать, вздрагивая от малейшего шума. И смотрели — спина постоянно ощущала взгляды. Простите. Если сможете. Это была моя идея…

В середине ночи из-за деревьев донесся далекий шум, крики и звон — люди встрепенулись, мгла за деревьями заклубилась движением…

— Какого черта? — не понял сотник, вглядываясь в темноту.

В свет костров из тьмы вдруг вынырнула лошадь, с головы до ног обвешанная железом, — отчаянно всхрапнула в последний раз и замертво рухнула на землю. Всадник перекувырнулся через голову и успел насадить на меч особо смелую тварь. Десяток солдат перескочили через костры, отгоняя ярившуюся тьму, — подхватили смельчака под руки и потащили за линию огней. Воин поднялся на ноги, оттолкнул помогающие руки и стянул с мокрой головы барбют.

— Бруллис, мать твою! — не поверил глазам Айшик.

— Следи за языком, чернь! — назидательно напомнил гвардеец и удивленно повернулся к Еньке. — Ваше Сиятельство, вы еще не выгнали эту деревенщину?

Среди костров, душного запаха крови и горелой шерсти — бойцы впервые улыбнулись. Енька дышал…

— У меня донесение от полковника Демиссона.

Через пару минут все стало понятно, и напряжение несколько отпустило сведенные судорогой лица. Бруллис привел из Дарт-холла еще тысячу воинов. Мешингерр наконец начал работать. Как только небо чуть посереет — пойдет плановая зачистка. Командор просит продержаться до утра.

Прорыв цепи, оказывается, сегодня ночью был в трех местах. Три лагеря неистово бились, окруженные тварями, — но в двух других, по словам Бруллиса, ярость несколько ниже и потерь меньше.

Далеко не конец, чертовы твари. Это только начало.

Енька удивленно разглядывал покореженные, залитые кровью латы:

— Как ты пробился?

— Пустяки, — даже не повел бровью вояка. Что-нибудь сможет смутить его гвардию?

К утру вдруг твари исчезли. Растворились в густой листве садеры. Капитан с десятком бойцов аккуратно проверили ближайшее пространство за деревьями — тишина. Только залитый кровью лес, груды смердящих туш и неподвижные тела товарищей… Воины принялись молча стаскивать трупы. Енька тоже молчал, отвернувшись в сторону, — на каменных лицах никаких эмоций. А еще через полчаса донесся приближающийся бой барабанов — с запада двигалась железная полоса зачистки…

Продвижение продолжалось, с каждым днем все глубже вгрызаясь в дебри тайбола. С большими или меньшими боями, но одержимая жарня больше не повторялась — основная масса зверья уходила в восточную марь. Енька перебрался на лошадь, в условно очищенных зонах сами собой образовались тропы: люди использовали звериные вакутки для подвоза продовольствия, снаряжения, забора раненых. Мелкие тропинки превратились в неплохо утоптанные бечевники.

Ночевал уже в деревушке. После многодневных посиделок у костра чувствительное тело ломило невыносимо, стража и повара ожили. Ваальцы ушли, как только убедились, что новая княжна настроена решительно. На сильно раздавшееся кладбище за околицей старался не смотреть…

А еще через неделю левый фланг вышел к Густогайским копям.

Енька оглядывал остатки построек — сгнившие подпорки, рухнувшие склады-амбары, поваленный забор, покореженные говенки, заросший густой травой пустырь. В отвесном горном склоне чернел просторный вход в шахту…

— Осторожно, — осмотрительно приказал Айшик. — Не стоит раньше времени будить лихо.

Судя по всему, отсюда спускались уммы. И, похоже, все давно знали о его мыслях.

К чему лес, если не освободить шахты?

Енька развернул коня, воины осторожно отступили назад за деревья…

К утру полковник Демиссон собрал у шахты половину подразделений, работающих в Густогае, — Енька оторопел от такой оперативности.

— Если вы хотите сделать это — делайте, — коротко пояснил командор. — Нельзя давать время страху взять верх, нельзя позволить людям опомниться. Два-три дня, и мы начнем собирать дезертиров по всему Аллаю.

Воины присели за щитами, ощетинившись копьями. За первой цепью плавно выгнулась вторая, следом третья…

Енька медленно вошел в штольню, держа наготове клинок. Слева приглушенно дышал Айшик, справа наклонился Уалл. Дружинники обступили со всех сторон, готовые при малейшем шорохе оттащить и прикрыть латами. Иззубренный кирками каменный массив, под ногами трухлявые бревна, рассыпающиеся в пыль. У стен — перевернутые говенки, покрытые плесенью. Из темноты доносится шорох и писк…

Вспыхнули факелы, отбросив темень до поворота. Шорох шагов глухо улетает под высокий свод. Сзади залязгало — железные ряды слаженно двинулись следом, выставив щиты и копья…

Им нужен бой. Срочно. Нормальная драка. Наглядно увидеть, что с мразями дерутся, как с обычными тварями. Копьем и мечом. Дохнут, как и все, и не являются потом из кошмаров, чтобы забрать невинные души. У армейцев скоро начнут сдавать нервы.

Плавный изгиб коридора. Факелы потрескивают, нещадно коптя смолистым дымом, — темень отступает, приоткрывая огромную пещеру…

— Твою мать, — сквозь зубы выругался Айшик.

Тысячи глаз. Тысячи огоньков отраженного света. Тьма зашевелилась, задергалась, задвигалась… Сердце колотилось, ладонь вспотела на рукояти де Броза…

— Сколько их? — изумленно сипнул Бруллис.

Много. Сотни. Тысячи. Вот же черт…

— Отходим, — мрачно процедил Енька. — Аккуратно…

Конец.

Всему.

Вся стратегия псам под хвост. Будь проклято, адово отродье…

Все надежды. Чаяния. Бесполезная драка за лес.

Никогда не возносись. Тебя предупреждали. Тысячу раз.

Кто знал, что их может быть столько? Караваны, дозоры — встречали два-три…

— Мельница? — вдруг спросил за спиной знакомым голос.

— Для мельницы надо минимум трое… — задумчиво возразил второй.

Енька обернулся — мать вашу! Оба королевских друга, в обычных стандартных армейских латах, чуть ли не дышат в затылок. Откуда?!

— Мельнице училась? — спокойно спросил первый, будто только вчера расстались.

Стражники вышли из ступора и начали нервничать, беспокойно прыгая глазами с одного на другого.

— Только видел…ла, — напряженно ответил Енька, покосившись на темноту. — В Ясиндоле, на стене.

— Лови ритм, — кивнул тот. — Ничего сложного. Возьми еще один меч.

— Не мешайте, — сдержанно предупредил стражу второй. — Ничего не случится с вашей княжной.

Енька не успел открыть рот, как оба рыцаря скользнули мимо и прыгнули в темноту — тьма всколыхнулась, зашипела, зашелестела… «Аваатра, мать богов!» — рванул немой отчаянный вопль к небу — вспотевшей ладонью обхватил еще одну рукоять у Бруллиса и сиганул следом.

На слабо освещенной площадке разместились спиной к спине. В мерцающий свет вынырнула первая тварь — страшная, белесая… Енька сглотнул ком в горле. Впервые видел умма, да еще в такой близости. Лысая вытянутая голова, беззубый рот, тонкие, как у паука, ручки и ножки, мертвенно-бледная морщинистая кожа — в блеклых глазах вместо зрачков темные сгустки. Свистнуло — беззубая голова кувыркнулась в сторону, яростно клацая и шипя, — тело плюхнулось, продолжая сучить ручками и царапая камень… Ни крови, ни брызг.

Нежить. Катись в ад, мразь из преисподней.

— Не подпускай близко, — посоветовал первый. — У них под когтями трупный яд.

Енька нашел глазами руки твари — острые скрюченно-гнилые когти. Стало светлее — дружинники запалили сразу все факела. Из темноты вынырнуло сразу несколько мразей — через пару секунд рассыпались с ревом — на полу трепыхались отдельные головы, руки, ноги… Секундная пауза — и твари ринулись со всех сторон…

— Двинулись!

Рыцари закружили, спина к спине — к силе удара добавлялась инерция движения — недобитую тварь добивал следующий — клинки слились в один неудержимый хоровод. Остро защекотало между лопаток, и вдруг Енька уловил ритм… Простой, несложный — как единый механизм, где каждый винтик четко знает свое место. Отпала необходимость думать — руки сами приняли плотный режим работы, как часть единого устройства, — визг, рев, отрубленные головы, части тел… Он видит только свой участок, ему нет дела до остального — не пропустить, принять еще, и еще…

— К центру!

Колесо закрутилось в направлении середины пещеры. Мозг знал — со стороны смотрелось невыносимо. Вгоняло в ступор. Вытаращенные зенки стражи и армейцев у входа. Поблескивающий мельтешащими клинками круг, как настоящий жернов смерти, — перемалывал всё на своем пути — веером разлетаются головы, руки, ноги, части тел…

Адова мельница.

Лучше не пытайся повторить.

— Она рыцарь? — ровным тоном спросил на входе полковник Демиссон — стражники только отупело переглянулись. И вновь уставились на безумную карусель бойни…

Ступор длился еще долгую минуту. А спустя десять минут армейцы уверенно вошли в пещеру, слаженно растянулись в железные шеренги и принялись с жесткой твердостью теснить остальных тварей к дальним штрекам.

Енька разглядывал длинные штреки, в свете факелов. Стены отсвечивали сплошными черно-блестящими пластинчатыми отложениями — протянул руку, мазнул пальцем… Антрацит. Мать твою…

Лабиринт. Скрытый темнотой и ужасом. Под разработки использовались только ближайшие проходы, но в недра горы тянулась целая сеть извилистых, разбегающихся в стороны тоннелей…

Сегодня здесь много народа. И много света.

— Отсюда?

Одну из просторных пещер, с множеством боковых коридоров, пересекала широкая пропасть-трещина. Один из воинов присел на корточки и посветил вниз факелом — чернота, ничего не видно…

— Бросить?

— Идиот? — напрягся офицер-армеец. — Это уголь!!

Возможно, уммы поднялись снизу. А возможно — из каких-нибудь малоизученных рукавов. Енька осторожно прошел вдоль края — темный разлом упирался в стену и отвесно обрывался вниз…

— Говорят, они пронизывают всю гору? — задумчиво спросил командора.

— Если верить старым схемам, — согласился полковник. — Можно даже выйти на ту сторону.

— А что с той стороны?

— Горы, — пожал плечами офицер. — Только пониже.

— А за горами, — усмехнулся Айшик, — Рашир…

Западная часть Раширской сельвы брала начало за этой горной грядой. Страна густых лесов и таежных тигров. Бурлиц, льдиц и гуров. Охотников в меховых шубах и ведьм…

— Если все закрыть, — продолжал командор, оглядывая обозримое пространство пещер, подсвечиваемое множеством солдат с факелами, — то уже довольно скоро можно начать разработку.

— Да, — согласился Енька. — Все нецелевые ответвления должны быть перекрыты и заделаны. До единого. Нам не нужен этот чертов лабиринт и выпрыгивающие из ниоткуда твари. Кладка с ярд толщиной. Трещины, — кивнул на провал под ногами, — также. Толстый настил и засыпать сверху, — вдруг замолчал и задумался, отрешенно глядя в темноту. Демиссон терпеливо ждал. — Рашир, надо же… — тихо вздохнул и кивнул. — У меня все.

Командор невозмутимо поклонился. Енька поспешно двинулся к выходу под многочисленными взглядами бойцов, все сильнее ощущая поднимающуюся муть. На свежий воздух. Черт-черт-черт…

На улице накрыло с головой — лес крутанулся перед глазами. Айшик успел подхватить, растерянно оглянувшись…

— Коня, живо!!!

Мать умоляла за старшего самого Сварза, капитана городской стражи, когда Енька был еще совсем маленький. Толстый вояка, после обильного вчерашнего возлияния, страдал и сочно хрустел солеными огурцами — сок стекал по многослойному подбородку, капая на холщовый котт:

— Понимаешь, Шейра… хрум-хрум… хрусть… городская стража, это дело такое… тьфу, — сочный плевок на пол. — Не простое, — вытер рукой подбородок. — Благоденствие всех жителей Городеи!

— Честь и слава! — кланялась мать, стоя на коленях. — Понимаю.

— Ебруз просил… хрусть, хрум-хрум-хрум… у него сын, Кутц, — два ярда ростом, подковы гнет. Старая Байхам, помнишь Байхам? Внуку тридцать годков… Помнишь, кем приходится Байхам Абузе?

— Ваша милость, как не помнить? — теребила трясущейся рукой узелок мать.

— Стража! — потряс пальцем Сварз, предварительно облизав. — Это тебе не молотом в кузне махать… тьфу, — новый плевок, — каждый болван сможет.

— Вот, — женщина угодливо протянула подрагивающий узелок. — Вашей милости, за чин и спокойствие нашего города.

— Что там? — обрюзгший капитан высыпал на ладонь горсть золотых монет. — Это все? Ай-ай, Шейра, — укоризненно покачал головой, потом перегнулся через подлокотник и шумно высморкался на пол. — Твоему голопузому Брааззу на подштанники, что ли?

— Мы собирали много лет, — побежали слезы по морщинистым щекам — аккуратно вытерла их ладошкой. — Клянусь, Ваша милость! Столько же через год, мы соберем, поверьте!

— И еще столько же через два, — снова хрустнул огурцом Сварз, лениво отмахнувшись, — иди уже… Потесню совесть, по доброте своей… — тяжело вздохнул, — к неблагодарным…

Темнота щерилась и выла — растаяло мокрое рыло капитана Городеи, и вдруг замелькали пятна… головы, руки, ноги, части тел — веером разлетающиеся в темноту…

А потом стало легко.

Енька открыл глаза — вештица участливо поправила подушку.

— Мелисса? — приподнял голову и оглянулся — знакомая густогайская избушка, все на своих местах… — Снова приступ, да?

Сколько провалялся без памяти?

— Я могла не успеть, — укоризненно покачала головой ведунья. — Нельзя так рисковать, госпожа.

— Откуда ты… — начал Енька, но вспомнив, кем является Мелисса, — устало упал на подушку. — Ну да… — удивленно покачал головой. — Спасибо тебе.

Ведьма. Все сказано. Но только в том случае, если он ей дорог.

— Эх, госпожа… — вздохнула вештица. — Вы сами не понимаете, что творите.

Прозорливица смогла ощутить и успела приехать. Немыслимы пути-дороги.

— Я просто щепка, — грустно сказал Енька. — На реке…

— Все равно придется выбрать берег, — не согласилась ведьма, — и лучше рано, чем поздно.

Как его выбрать, Мелисса? Как?!

Енька отдыхал два дня. В Густогае сделал все, что можно, и даже больше. Теперь будет только мешать. Вот только радости почему-то никакой…

Пил укрепляющие отвары, приготовленные Мелиссой, жрал от пуза и спал. Набирался сил. Стараясь не обращать внимание на встревоженные лица Айшика и Бруллиса. Офицеры не дураки, второй случай и болвана заставит задуматься.

Уаллу все рассказал. И очень удивился реакции: «Ты еще думаешь? — поразился горец. — Полагаешь… — кивнул в сторону леса, — со зверями без тебя не справились бы? Или с уммами?» «Ты чертов горный олень…» — начал наливаться гневом Енька, но горец перебил: «Хочешь быть недо-бабой? Горбатым гуром? Зато махать мечом как Кромвальд? Думаешь, станут уважать? Жалость в спину — а не уважение…»

А ведь он прав — вздохнул Енька. Чертов олух.

И что тогда? Слабенькой беззащитной девочкой, пускающей слезки от обидных слов, и прячущейся за спины мужчин? Серьезно?! Как?!!

К черту. Голова как амбар, забитый прелой соломой. Никаких мыслей. Мелисса вынесла эпикриз: отдых. Полный. Покой мозгам, свежий воздух, солнце, хорошая деревенская жратва. Буры и козы. Пение птичек. Мычание коров.

Два дня обдумывал мысль, давно засевшую в голове. Когда одевался, шнуруя свою кожанку, за трапезным столом, любуясь на солнышко, и когда ложился в постель. В лес и к шахтам ведунья запретила. На третий день созрел и неожиданно объявил офицерам, что уезжает. Один. На неделю. Вештица велела отдыхать — вдали от человеческой грызни, возни и суеты. Пить отвары и жрать траву. Восстанавливать силы. Стража вытаращила глаза: какие отвары, какая трава? В замке нельзя? Почему одна? Но перечить все-таки не посмели — обеспокоенно удалились, глухо гомоня…

Через минуту в комнату влетела изумленная ведьма: «Ваше сиятельство?!!» Еньке пришлось напрячь все силы, чтобы убедить. И даже приказать. И упросить…

С Уаллом так не вышло. Уперся как роголоб: «Только со мной!» Пришлось повысить голос и объяснять на пальцах, что ассаец не оруженосец, как у де Броза. Не телохранитель. Не охранник. Для этого есть дружина. Поэтому — никакой ответственности за жизнь Еньки не несет. «Ты… — задумался, выбирая роль посолидней. — Аколит. Паралегал. Помощник. Понимаешь?» Судя по упрямо-хмурому взгляду — не проняло. «Ты должен выполнять мои приказы, правильно?» — вдруг спросил в лоб. И по мелькнувшему в глазах страху понял, что попал в точку…

Недалеко от таверны завернул в лес, спрыгнул с коня и, воровато оглянувшись, переоделся. Аккуратно расправил Мелиссин шугай, широкую крестьянскую юбку, набросил на голову платок. Шугай, конечно, великоват, но другого не было. Свое платье плотно упаковал в мешок и приторочил к седлу. Взял лошадь под уздцы и неторопливо двинулся к знакомому подворью…

Все как и прежде. Пара лошадей у коновязи, повозка с мешками у лабаза, распахнутые настежь двери конюшни. Знакомый мальчуган сгружает с телеги тяжеленные кули.

— Добрый день, — увидел Еньку и опустил мешок обратно на воз. — Будете обедать, добрая гуаре?

Не узнал. Темно было. Да и кто сейчас, в здравом уме, станет проводить аналогию с той ночью, когда останавливалась княжеская дружина?

— Я могу оставить лошадь?

— Конечно, — мальчишка обогнул телегу, взял Енькину кобылу под уздцы, ласково похлопал по шее и повел в конюшню. — Надолго?

Самая обычная крестьянская кабуча, каких пруд пруди. Малец показался из ворот, щурясь от солнца…

— На неделю, — ответил Енька, высыпав ему в ладонь несколько медяков. — Далеко деревня?

— Две версты, за лесом, — кивнул на дорогу мальчуган. — Не беспокойтесь, я за ней, как за своей зазнобой… — широко улыбнулся.

Енька усмехнулся. Мал ты еще, для своей зазнобы.

Значит, лесная ферма? Что скрывает местный сквайр, куда ведут пути-дорожки?

Лучший способ разглядеть — снизу. Где не прячут. Сдернуть покрывало и увидеть всю картину целиком. Без прикрас. Ему не привыкать к роли простонародья. Вот только немножко другого пола…

Девчонка с рыжими волосами летела по лесу, ныряя под колючие ветки и перескакивая через ямы, — коса растрепалась, подол разоврался. Ее нагонял парень, азартно хрипя — рывок — снова ускользнула, отчаянно взвизгнув. Как вдруг что-то ловко ударило по ногам — разгневанный вахлак с воплем кувырнулся через голову. Тело почему-то мгновенно оказалось прижатым к земле, и в горло уперлось лезвие баселарда…

— Не шевелись, — зло предупредил Енька, надавливая на податливую кожу. По шее побежала тонкая струйка крови…

— Ты кто такая? — хрипнул опешивший насильник, шевельнув кадыком.

Лес шелестел листвой, в кронах пересвистывались птицы. Солнце разрисовало хвойный ковер причудливыми пятнами…

— Не надо!!! — неожиданно завизжал за спиной девичий голос, сорвавшись от ужаса. — Пожалуйста…

Енька удивленно оглянулся — запыхавшаяся девчонка упала на колени рядом и ухватила за руку. — Не надо, прошу вас… — из глаз брызнули слезы.

Енька убрал кинжал и изумленно поднялся, перескакивая глазами с одного на другую. Насильникам во всех королевствах полагалось только одно наказание… Парень приподнялся, стряхивая прилипшие иголки, и вдруг мягко-успокаивающе обнял девушку, а она разрыдалась у него на груди. Енька почувствовал, что тупеет.

— Не лезь, когда не просят! — огрызнулась сквозь слезы бегунья.

— Ну-ну, Риша, — ласково успокаивал ее пазгала, беззлобно посмотрев на Еньку. — Она просто пыталась тебя защитить…

— Что здесь происходит?

Через пять минут уже все понял. Оказывается, это была Белянка. Та самая, из баллад менестрелей. Сохранившаяся еще от старых богов. Когда девушка отдается любимому. И, чтобы не разгневалась Аваатра за блуд, — тот должен сначала ее догнать…

— Зачем? — удивился Енька. — А по-людски? Свадьба-гости?

Они медленно шли по лесу. Рыжая уже успокоилась, иногда еще судорожно всхлипывая. Парень оказался вполне нормальным — дружелюбно рассказывал, хотя мог уже раз десять послать. Наверное, потому что Енька девушка. И кажется, в коей мере рад, что остановил действо…

История оказалась совершенно банальной. Раздраженно поморщился — как уже осточертели, эти права благородных на красавиц… Свадьбы не будет. Риша приглянулась Гварду Гвинцу — младшему отпрыску местного сквайра. Негодяю и развратнику. Семье Ришы заплатят хорошие деньги, а ее отдадут в наложницы.

Енька скрипнул зубами. То, что раньше воспринималось как естественное, — уже не казалось естественным. Права дворян на девушек испокон веков цвели в изведанном мире — некоторые красавицы даже специально портили лица ожогами или шрамами, лишь бы не выбор барина.

Она не хотела дарить девственность мерзавцу. Она хотела красоты с любимым.

То, что изобьют и объявят на всю округу шлюхой, — уже не трогало. Подавитесь, гады.

Где вы спите, боги?

— А ты откуда? — наконец обратили внимание на Еньку. — Какими судьбами?

— Издалека…

Историю Весянки можно даже проверить, если вдруг окажется такая оказия. Как две капли воды Ришина. Только с другим концом. Оба даже остановились, распахнув рты и пораженно разглядывая Еньку. Серьезно?

— Берлица? — недоверчиво почесал затылок парень.

Ну, да. Через три княжества. Это не просто.

Кметя звали Ичу. Мягкий, здоровый, косая сажень в плечах — этакий деревенский добряк-увалень, без ума от своей любы. Рыжая наверняка им крутила-вертела, в былые времена.

— Ты смелая, — завистливо вздохнула Риша. — Я так не смогу, — всхлипнула, — бросить маму, папу, сестру, — кивнула на лес, — уйти куда глаза глядят…

— А если поймают? — все еще не верил Ичу. — Продадут! Станешь рабыней, собственностью!

Не хотелось объяснять, что в городах как бы… чуток посвободней.

— Думаешь, наложницей легче? — ответил вопросом на вопрос.

Оба хмуро вздохнули, девушка опять всхлипнула. Все-таки не рабыня. По сути, любовница, зависимая от своего пана. С какой-то долей свободы. И даже денег, если барин не скряга. И надеждой на снятие уз, когда появится барыня, или надоест… Конечно, если нет в подоле маленького бастарда.

Подло, гнусно, мерзко. Но все-таки не рабыня.

Накатило острое чувство противоположного пола, непривычной принадлежности кому-то, ощущения себя вещью, предметом… Проклятое бабство. В замке только платья бесили.

— И куда ты теперь?

Набрался наглости:

— У вас можно переночевать?

— Ой, конечно… — всплеснула руками Риша.

Хорошие ребята. Крестьяне рисковали, скрывая беглянку.

Деревня показалась сразу, как вышли на опушку. Соломенные крыши, скрытые густой зеленью — обычная айхонская деревушка. Флегматично жующие на лугу коровы, недовольно разбегающиеся из-под ног куры, вечно бегающие где попало…

Риша попросила подождать у калитки и отправилась общаться с семейством. Минут через пять на крыльце показалась мать — высокая, статная, не растерявшая свою природную красоту. Понятно, в кого дочь.

— Весянка, да? Откуда?

— Из Берлицы, добрая гуаре, — поклонился Енька.

Еще раз смерила с ног до головы и махнула за собой:

— Заходи.

Просторная горница, низкий потолок с длинными балками. Два маленьких окошка, широкая лавка, у стены громадная печь. Изба как изба. У стола сутулый хозяин, с благородной бородкой и добрыми глазами, Риша и девчушка лет двенадцати, маленькая версия Риши.

— Мир вашему дому, — еще раз вежливо поклонился Енька.

Его сытно накормили, умыли и даже переодели. Опрятный Ришин сандальник как раз по размеру, в традиционно бело-красных тонах, с расклешенной юбкой до колен. Теплый цветастый платок на плечи. Риша заплела косу, завершив красивым белым бантом… И совершенно не поняла густую краску смущения на Енькиных щеках: «Ты чего?» В задней комнатке висело старенькое потускневшее зеркало — Енька повертелся… Краса-раскраса. Не отличишь от обычной деревенской девчонки. Баба и есть баба.

Выходить запретили. Зачем тогда наряжали? «Как зачем?» — снова ничего не поняла Риша.

Вечером пришел староста. Деревенский кузнец, в прошлом армейский солдат, дядя Храпну. Высокий, плечистый, в кожаном фартуке — поставил табурет посреди комнаты и уселся, подперев подбородок натруженной рукой:

— Рассказывай.

Семья притихла. Кузнеца уважали. Во всем уезде. По словам Риши — многим семьям помог-защитил. Вот только Рише ничем помочь не мог.

Енька рассказал. Как и друзьям в лесу. Ему незачем выдумывать — жизнь Весянки, как его жизнь, — постоянно перед глазами…

— Чем думала? — угрюмо спросил бывший солдат. — Головы нет? И что теперь?

Енька пожал плечами. В комнате зависла пауза. Родители молчали, жалостливо поглядывая на Еньку — кажется, он им приглянулся. За пару часов. Или тронула та же судьба, что и у дочери?

— Ладно, — наконец вынес вердикт кузнец, — у старой Жу племянница была в Юльде, потом пропала… — посмотрел на Еньку. — Тебя зовут Глая, запомнила? — дождался ответного кивка и строго потряс пальцем: — Смотри мне! Как мышка! Справлю бумагу, в управе… — чуть помолчал. — Что делать умеешь?

— В кузне помогала, бочки выпаривала, вяженку грузила… за лошадьми смотрела! — с готовностью отрапортовал Енька, пользуясь моментом: — У вас вроде лошади, на лесной ферме? — поторопился пояснить, заметив вытянувшиеся лица, — мальчуган в таверне упоминал…

— Совсем того? — дядя Храпну раздраженно постучал пальцем по голове. — Мало Городеи? У вас там что, зеркал нету? Себя видела? — строго добавил: — Чтобы ни к каким господам не лезла! Ни к стражникам, ни к слугам! Уяснила?

Енька машинально кивнул, опешив — ничего себе. Вот это оборот. Они тут что, беглецам помогают? Вот так вот?

— Я проверю, твой рассказ про Городею, — хмуро пообещал бывший солдат, поднимаясь. Оглянулся на родителей: — Жить пока у вас будет? У Жу домишко совсем старый…

— Конечно! — радушно всплеснула руками хозяйка. — У нас места хватит!

Спасибо. Честно. Енька летал в прострации. Вот так да. По идее, должен плясать от радости — никто ведь не в курсе, что на недельку…

Ночью долго не мог заснуть, буравя глазами темноту. «Весь… — крутилась рядом Риша. — А где ты научилась так кинжалом махать?» Спали на одной постели, и теплое девичье дыхание рядом почему-то не клинило мозги. «Брат научил… — нехотя пояснил Енька. — Умел». «Ты крутая… — завистливо засопела подруга, доверчиво уткнувшись носом в плечо. — Я бы так не смогла…»

Енька промолчал. Добрая семья, отзывчивая.

С утра отправились вместе на пахоту. Весна. Крестьяне готовили поля к весеннему севу. Целый день переворачивал прессованные комы дерна на борозде, чтобы затем тщательно раздолбить мотыгой. Риша пристроилась недалеко, сразу помогая, если Енькиных сил не хватало. К обеду появился Ичу и работа закрутилась веселее.

Обедали в поле — матушка принесла объемный узелок и расстелила прямо на траве, аккуратно разложив вкусно пахнущий свежевыпеченный хлеб, сыр и свежие яйца. Челюстями отработал за троих — аппетит явно подзабыл о его недавних недомоганиях. После обеда прибыла в подмогу еще целая толпа, соседи-друзья — по Еньке забегали любопытные взгляды. «Глая, да? — приветливо поздоровались две девушки, полная и похудее. — На Вечку придешь?» Что за зверь? «Куда она денется?» — рассмеялась за него Риша.

Оказалось — местечко за околицей, где по вечерам собиралась молодежь. Играли на лютне или свирели, танцевали, болтали, веселились.

Ни на какие Вечки, конечно, не пошел. Валился с ног от усталости. Упал на постель и наотрез отказался шевелиться. «Это только межевание такое, — жалостливо успокаивала Риша, помогая переодеться. — Дальше легче, честно!» Матушка понимающе улыбалась, через десять минут двенадцатилетняя Юза притащила в громадной кружке горячий расслабляющий отвар…

Риша тоже никуда не ушла. Вместе с Ичу сидели допоздна рядом с Енькой, улыбались, рассказывая разные истории из местной жизни. Матушка с отцом только вздыхали, поглядывая на бедного парня — знали с детства. О свадьбе начинали поговаривать. Но ничего не могли поделать против злого рока…

«Я могу, — думал Енька, глядя на ребят. — Никаких Гвинцев, подруга. Ты у меня будешь счастливой. Улыбаться ярче солнышка. Только подожди немножко…»

На следующий день на поле объявился староста, привычно поприветствовал отца и махнул девчонкам за собой: «На выделке нужна помощь».

Еще один зверь? Риша сразу посерьезнела: «Шкуры когда-нибудь выделывала, Весь?» «Я не охотница» — извинился Енька. «Ничего, научишься». Прошли полдеревни, и вышли за околицу с другой стороны — среди зеленой листвы проглядывала крыша солидного подворья…

Стоп. Енька остановился в воротах — посреди двора лежала огромная туша королевского серебристого оленя. «Разве они не под запретом?» — осторожно спросил подругу. «Были…» — вздохнула Риша. Что значит были? Отлично помнил, что за браконьерство в королевских и княжеских лесах отрубали кисти, как ворам. Охота категорически запрещена.

Девушка потянула к амбару. Ударил удушливый запах — замер на пороге, привыкая к полутьме после яркого солнышка. Шкуры. Целые стопки мокрых шкур. Судя по всему, это цех выделки. В других сараях сушили…

В амбаре суетились три женщины, старшая ткнула пальцем в сторону длинных столов с железными чанами: «давайте на мездрование». Енька все еще ошарашенно озирался…

Пушнина, поставленная на поток. Производство. Сотни шкур — выдрица, шамель, бортугай, андагорг, белый тигр, льдица… Самые ценные меха. Воздух вдруг прорезал человеческий крик, из повети у дома — вздрогнул от неожиданности… Льдица.

«Что встала? Ворона залетит!» — поторопила старшая. «Пойдем, Весь…» — потянула к железным чанам подруга…

Система известная. В железных чанах свежеснятые шкуры отмачивались в соляном растворе. Долго, сутки. Затем мездровались — снимался подкожный жир, широким ножом, — этим и занялись, старательно соскребая с каждой мертвую плеву…

Риша вполголоса вводила в курс дела. Следом шкуры будут тщательно выполаскивать и снова замачивать, уже в кислотном растворе. Потом укладывать под гнет, сушить, дубить, жировать… Все стандартно. Ничего тайного. Но для искристого меха необходима тщательность и скрупулезность…

Вонь невыносимая. К горлу подступают спазмы.

«Что здесь происходит, Риш?» — шепотом спросил напарницу, через полчаса работы. «Что?» — не поняла она. «Куда это все потом?» — обвел глазами чаны. «Раньше отвозили в Лихород, — ответила после паузы, — а оттуда… — кивнула в сторону отрогов Идир-Яш. — Сейчас не знаю, — вздохнула. — Говорят, великая княгиня с Ваалем рассорилась, полгорода сожгла…»

Контрабанда? Охренеть.

«И много таких цехов?» Подруга пожала плечами: "Слышала, в Дубраве делают, Можайке… — нахмурилась. — Не лезь в это, Весь. Тут не любят вопросы. Не нашего ума, пусть господа думают».

Широкий нож аккуратно поддевает толстую пленку, оставляя чистое поле гладкой кожи. Потом шкурка летит в бочку с мыльной глиной. Сзади заскрежетало — два крестьянина сдвинули и потащили полный чан. Все заняты делом…

К вечеру нарисовался Ичу. Парень дышать не мог без своей лады.

«Вы уверены, что княгиня в курсе?» — задумчиво спросил Енька по дороге домой. «Веся!» — укоризненно напомнила Риша. «Дядя Храпну на раз ставил в известность барина, — глухо ответил Ичу, — что на востоке скоро не останется ни королевских оленей, ни выдрицы, ни андагорг. Ему одному не все равно. Но… — махнул рукой, — господское останется господским. Последний раз арестовали. Привезли избитым, кровью харкал, неделю отлеживался…»

Енька молчал. Ничего себе, отправился узнать про пару лошадей…

Перед сном долго сидели на крылечке, разглядывая яркие звезды. Парень ласково обнял Ришу, а та чуть ли не мурлыкала от удовольствия, положив голову ему на плечо…

Посевная. Золотое время. У крестьян праздник. Сеятели, как щедрые боги урожая, бороздили пахотные воды, изобильно разбрасывая золото…

— Веся! — счастливо смеялась Риша. — Хочешь попробовать?

Енька накинул через голову ремень, пристраивая на поясе полную корзину, зачерпнул ладошкой — искристое зерно весело сбежало между пальцев… Это ль не магия? Через пару месяцев взойдут всходы, а к осени поля нальются, заиграют, заколосятся пышно-твердым богатством…

— Ау? — помахала перед глазами веселая Риша. — Проснулась?

Присоединился к улыбающимся родителям — двинули… Ступенчато, по свежей пашне, щедро зачерпывая полную горсть… В небе завистливо кричат птицы — не надейтесь, морды пернатые, — позади уже ползут бороны, пряча богатство в землю…

Обедали весело, у всех приподнятое настроение — даже у лошади, вытягивающей пучки сена с телеги.

— Проголодались? — ласково похлопала по шее Риша.

Семья Риши небогатая — единственная кобыла, старенькая уже. В семье ее обожали. Енька провел ладошкой по жесткой рыжей гриве:

— Правда, что в Ачанке есть бернские скакуны? — вспомнил о изначальной миссии. — На лесной ферме?

— Высокие такие, длинноногие? — наморщила лоб девушка. — Краса-авцы… Нам до таких, как до звезд. Господские.

— Много?

— Ну как много… — пожала плечами подруга. — Табун. Голов тридцать, наверное. А что?

Енька захлопнул рот. Мать твою!!

— Тоже собирались туда, — добавила Риша, махнув на расплывчатую линию у горизонта. — Теперь ждут.

День ото дня не легче.

Спроси обычных крестьян. Что проще?

Хмарь давит на голову. Мозги тяжелые, и мысли вязкие, как кисель. Будто предчувствие…

Вечером матушка накрыла праздничный стол — страда. Как упадет первое зерно — такой и урожай осенью. Крестьяне умасливали Аакву, богиню плодородия.

— Прости, — извинился к ночи Енька. — Пойду спать. Устала, как лошадь.

Риша возмущенно взвыла — надеялась утянуть на Вечку. Девушке хотелось радости и новых лиц.

— И я, — неожиданно поддержал Ичу. — Давай просто посидим? Тишь, звездочки…

Парню тоже было нехорошо. Будто что-то свербило, мешая дышать. Приятней просто быть рядом, вдыхая запах ее волос….

— Слабаки! — констатировала Риша, презрительно оглядывая обоих. Попыталась взять на ревность: — Найду других, поддержат одинокую девушку…

Енька промолчал. Ичу добродушно улыбнулся:

— Ты слишком меня любишь.

— Ты в этом уверен? — разозлилась Риша, развернулась и решительно зашагала от калитки по улице.

— Риша… — крикнул вдогонку парень, но подруга не обернулась.

— Догонишь? — спросил Енька.

Добряк безнадежно отмахнулся и грустно побрел домой:

— До завтра, Весь.

— До завтра…

Это был их последний вечер вместе.

Через час девушка вернулась. Конечно, какое веселье без ее Ичу? Тихо разделась и юркнула в постель. Доверчиво прижалась к Еньку, всхлипнула и вдруг разревелась. 'Ну что ты, Риш, ну всё…' — не знал, как успокоить. Потерпи, хорошая моя. Я вмешаюсь. Хоть и давал зарок. Еще чуть. Мне бы только узнать, кто за этим стоит…

Но на следующий день пришла беда. Большая. И нежданная.

После обеда все отправились в лавку. Страда — многое нужно хозяйству.

Людей в центре как никогда. Возле таверны гомонят нетрезвые сельчане, в жестяную лавку очередь. В часовне Аакве горят свечки, высятся горки подношений.

Неожиданно перед лавкой из улочки выскочил верховой — народ быстро расступился и испуганно притих, Риша побледнела… Гвард Гвинц, собственной персоной. Енька с интересом разглядывал мерзавца — прилизанный, с ниточкой усов. Наверняка считает себя красавцем. Младший дорн возбужденно оглядел крестьян, заметил девушку и спрыгнул с коня:

— Ты уже не девственница? — взвизгнул без всяких предисловий. Голос дрожал от ярости. — Правда?

Господа не утруждают себя беседами?

— Что-о?

На площади тишина. Исчезли звуки. Побледнели отец и мать. У Ришы задрожали губы:

— Да как вы смеете…

Барчук наотмашь ударил по лицу — девушка чуть не упала…

— Тварь!

Народ испуганно притих. Рядом вдруг выросла высокая тень Ичу, перехватив тщедушную ручонку широкой ладонью:

— Не надо барин. Это ложь.

— Пшел вон, быдло, — Гвард яростно выдернул руку и… внезапно носком начищенного сапога ударил девушку прямо в живот…

Риша задохнулась, беспомощно хватая ртом воздух… упала на колени, схватившись за живот, пытаясь втолкнуть вдох в легкие… Отец и мать превратились в камень. Добродушное лицо парня затвердело, онемение длилась ровно секунду… Куда вы смотрите, боги? Кулак мелькнул тенью — Гвинц почти перекувыркнулся через голову, пропахав длинную дорожку на истоптанной земле…

Площадь застыла в тишине, женщины от страха прикрыли рты руками. Мужчины замерли, не сводя с Ичу перепуганного взгляда…

Мерзавец медленно поднялся, держась за лицо. Отряхнулся, вскочил в седло и пришпорил коня — грохот удаляющихся копыт — как набат пришедшей беды.

Конец. Всему, что дорого.

Ичу арестовали через двадцать минут. Стражники выволокли из дома, долго били, затем одели кандалы и прогнали в цепях через все деревню. Потянулись долгие часы ожидания.

Назавтра ничего не садили. Не выходили из дома, Риша беспрерывно ревела, захлебываясь слезами, периодически пытаясь вырваться из комнаты — отец постоянно находился рядом. Маленькая Юза еле сдерживалась, чтобы не разреветься вместе с сестрой…

Лихо.

Енька неподвижно сидел у окна, уставившись куда-то за стекло. К вечеру прибыл судья из Юльды, и стражники начали сгонять народ на деревенскую площадь.

Толпа глухо гомонила, поглядывая на цепь стражников и закованного в кандалы Ичу. Потом скрипнула дверь деревенской управы и на крыльцо выбрался толстый обрюзгший судья, в черной судейской мантии. За ним чинно вышли местный хозяева: седой старший Гвинц, с черными глазами, прямая как жердь хозяйка, и оба сына, поглядывающих на крестьян с нескрываемой ненавистью.

— Жители Ачанки, — представитель закона прокашлялся, жирно сплюнул с крыльца и развернул бумагу. — Сим удостоверяю, что Ичу Тибарт, сын Арта Тибарта, такого-то числа такого-то месяца, совершил жестокое нападение на благородного Гварда Гвинца, сына его превосходительства Дигу Гвинца, сквайра деревни Ачанка, с целью нанесения тяжких телесных увечий. Злодеяние по закону Аллая подлежит судебному разбирательству под юрисдикцией магистрата города Юльда. Посему, — судья оторвался от бумаги и обвел назидательным взором толпу, — постановляю: Ичу Тибарта приговорить к двадцати годам каторжных работ на каменных рудниках в Урюхе, а его семье назначить штраф в пятьдесят золотых монет…

— Нееееет!!! — истерично закричала Риша, и без сил опустилась на землю…

Матушка с отцом окаменели, по толпе пробежал изумленный выдох…

— …Если же семья не сможет оплатить оный штраф, — продолжал официальный чин, сделав маленькую паузу. — Ичу Тибарта продать в рабство в покрытие долга. Такое-то число такого-то месяца, заверенное магистратом города Юльда.

— Ложь!

— Вранье!

— Парень защищал девушку!

— Его милость первым напал!

В толпе рос ропот. Ичу, белый как мел, уставился куда-то поверх голов. Шеренга стражников опустили копья в боевое положение и принялись теснить толпу.

Мозги сжали тиски. Бред.

Ты слишком долго ждал, Енька. Слишком долго тянул эту чушь.

Не верил…

Рывком сбросил оцепенение и начал проталкиваться сквозь толпу, пока не выбрался, уткнувшись в частокол пик…

— Пропусти ее, Хору, — разрешил судья, с интересом разглядывая Еньку. — Что ты хочешь, добрая гуаре?

Еще несколько шагов. Мозг не отпускало оцепенение. Что ты им скажешь, Енька? Услышат? Это уммы. Только оболочки людей…

— Меня зовут Эния Шрай, — наконец проговорил негромко, но отчетливо, прямо в морду ненавистной мантии. — Это очень легко проверить. Достаточно сообщить в Дарт-холл, — набрал побольше воздуха. — Остановите этот фарс. Прямо сейчас.

— Что? — представитель закона открыл рот, пробежавшись по крестьянскому сандальнику, платку на плечах, и беспомощно оглянулся на Гвинцев… Сквайр махнул охране — Еньку схватили с обоих сторон, заламывая руки…

— Мать вашу!! — закричал, вырываясь. — Не слышали?! Сообщите в Дарт-холл!!

Латник наотмашь ударил в лицо — мелькнуло небо — больно ударился затылком о землю, из разбитой губы брызнула кровь…

— Веся!!! — истерично закричала Риша, вырываясь из толпы. — Не трогайте, ублюдки, будьте вы прокляты!!!

Мир подернулся какой-то рябью. Пеленой. Вроде пьесы — крутится-вертится, идет своим ходом, — а он просто смотрит со стороны…

— Веся, — склонилось лицо подруги — близкое, мокрое… — прости, — неожиданно выхватила из-за его пояса спрятанный баселард — и ринулась к Гвинцу…

Живые актеры, неживые акты. Ее перехватили сразу — лезвие только бесполезно царапнуло железные латы. Удар, еще — навзничь упала на землю, сжавшись в комок и прикрывая лицо руками — сапоги с отработанной ритмичностью принялись избивать податливое тело.

— Ришааааа!!! — рванулся Ичу, в цепях разбрасывая охрану — один из стражей шагнул навстречу… Стоять, автор!!! Пелена дернулась, потемнела… Меч насквозь прошел сквозь тело — красное лезвие выглянуло с другой стороны… Кость застряла в горле, Енька бесполезно пытался сглотнуть…

— Ааааааа!!! — раненным зверем забилась в конвульсиях Риша…

Парень стоял еще пару секунд, с тоской глядя на любимую. Потом рухнул, щедро пропитывая землю быстро расползающейся лужей крови.

Толпа оцепенела. Ряд воинов двинулся, тесня шокированных крестьян с площади. Двое подхватили Ришу за ноги и потянули избитое тело к ступенькам управы. Чья-то рука схватила его за косу и потащила следом…

— Ваша милость! — из толпы долетел голос кузнеца, сквозь шум и лязг. — Проявите великодушие, отпустите девушек…

Еньке не было больно. Ему было плевать.

Крохотная камера-клетушка, в здании управы. Два на два, развернуться негде. Вместо постели охапка прелой соломы. Через крошечное окошко под потолком видны кроны деревьев и темнеющее небо…

Енька откинулся затылком на стену, уставившись в окно. Перед глазами постоянно вплывал кончик лезвия, в густых красных разводах, выглядывающий из спины Ичу…

Куда утащили Ришу?

Совесть стонала. Красная, воспаленная.

Эх, Ичу, Ичу…

Весь мир — как зеркала. Вместо людей. И в каждом отражается он сам. Самодовольный, напыщенный… в богатом бабском платье. Княжна.

Ждал? Думал, повернешь вспять?

Давай, поверни. Она больше не хочет жить.

Прости, Риша.

"Женик… Ты чего? Шутишь так, да? — плакала Весянка. — Бросишь всех, бросишь? Оставишь меня здесь одну?"

Прости, Веся. Простите, отец и мать. Вы когда-нибудь видели крестьянку, доказывающую, что она княжна? Веся, ты бы обхохоталась…

Ближе к ночи не выдержал и забарабанил кулаками в дверь — замок провернулся и заглянул раздраженный стражник:

— Уймись.

— Позовите сквайра, — попросил Енька. — У меня есть, что сказать.

Солдат презрительно смерил с ног до головы и закрыл дверь:

— Еще раз постучишь — руки оборву.

Но через час все-таки донеслись шаги и загромыхал ключ — подтянул ноги и обхватил колени руками. Седой хозяин замер, шумно дыша и разглядывая сверху Еньку.

— Сообщите в Дарт-холл, — не стал тянуть Енька. — Вы не представляете, что сейчас творите.

— Я знаю, кто ты, — неожиданно ответил старик.

Захлопнул рот. Серьезно?

— Ты малолетняя дура, — начал покрываться пятнами старый Гвинц. — Не сиделось в замке? Не нужны балы, столица? Лучше залезть, куда собаки не лезут? Сунуть свой чертов нос?

Енькины глаза от удивления стали похожи на блюдца.

— В заднице свербило?! — потряс кулаками старик. — Заноза мешала?! — кулаки устало упали вдоль тела. — И что теперь с тобой делать?!

— Отпустить, — посоветовал Енька, поднимаясь с пола. — Проблем меньше.

— Ты моя главная проблема! — почти завизжал благородный дорн, ткнув пальцем. — Ты!! — перевел дух и вытер пот со лба. — Ты завтра умрешь, понимаешь это? Не оставила выбора.

Енька ошеломленно молчал. В камере повисла пауза.

— Вы не сможете это спрятать, — наконец предупредил через минуту. — Меня видели многие.

— Не смогу, — неожиданно согласился Гвинц, продолжая люто смотреть. — И поэтому — на твоей совести деревня…

Он еще не устал удивляться?

— Мне придется это сделать, — закричал сквайр. — Королевская следственная комиссия перевернет каждый камень в округе, допросит каждого лесного клопа… — скривился. — Понимаешь это? Дошло, что натворила?

— И вы убьете целую деревню? — изумился Енька. — Как?!

— Все видели сегодня, — развел руками старик. — Бунты испокон веков вырезались на корню.

— Бунт? — не поверил экс-мальчишка. — Где, когда?

— По твоей вине, — ткнул пальцем дорн, еще раз оглядев с головы до ног, — комиссии предстоит ковыряться в пепелищах. Будь ты проклята, княжна. Я не хотел так…

Дверь оглушительно захлопнулась. Два раза провернулся ключ. Енька очумело опустился на пол…

Совесть больше не стонала. Не кричала, захлебываясь кровью. 'Ты как ворона! — весело хохотала Риша. — Ласково надо, нежно… — садилась на корточки и показывала, как пальчиками мягко охватывают вымя. — У вас в городе коз нету?'

— Веся…

'Эх ты, — мягко улыбался добряк Ичу, забирая из рук мотыгу. — Кетмень не кинжал, Веся, им не закалывают…'

— Веся!

Енька вскинулся. Тишина. Только темнота в углах…

Что-то вдруг стукнулось о решетку в окошке, упало на пол и рассыпалось. Удивленно задрал голову на окно и пошарил по полу — хлеб. Сыр. Поднялся, ухватился за прутья решетки и подтянулся…

Под окном с опаской оглядывалась маленькая Юза. Увидела Еньку и растерянно заулыбалась:

— Мама передала!

— Передай маме большущее спасибо, — растроганно улыбнулся Енька. — Как они?

Девочка понуро вздохнула. Понятно.

— А Ришу видела? — мелькнула в детских глазах надежда.

Енька отрицательно покрутил головой и отпустил прутья решетки.

Мозг пух. Он думал. Идея совершенно дебильная, но разве есть выбор? Вздохнул, и снова подтянулся:

— Юз, зайка, слышишь меня? — осторожно зыркнул по сторонам. Тишина. В траве стрекочут сверчки, на небе перемигиваются звезды. Стража охраняет вход с другой стороны. — Оседлай лошадь и скачи в Дарт-холл, как ветер! Знаешь дорогу к замку? — малышка удивленно кивнула. — Передай начальнику стражи, что здесь утром убьют княжну. А потом сожгут деревню. Передашь? — девочка еще более удивленно кивнула. — Только маме с папой не говори! — взрослые есть взрослые. Никогда не поверят в такой абсурд. — Давай, солнышко, на тебя вся надежда…

Кто в здравом уме отпустит ребенка в княжеский замок? Да еще ночью? Малышка некоторое время смотрела, потом развернулась и побежала…

Енька снова опустился на пол. Идея нулевая. Даже если предположить, что послушает — к утру туда-сюда вряд ли успеют…

Бред. Но он хотя бы пытался.

Поплотнее укутал юбкой ноги, обнял себя за плечи и попытался согреться. Платок потерял, когда получал в зубы…

Сна не было. Лишь изредка впадал в странное оцепенение, и колотила дрожь. Грань неумолимо близко. Когда за окном посветлело — донесся вдруг одинокий топот копыт. Спустя пару минут далекие отзвуки раздраженного спора, затем всхрап лошади и снова копыта…

Странно. Енька поднялся, ухватился за прутья и подтянулся — голос показался знакомым. Задний двор. Деревья в предрассветном сумраке, сонные крыши домов. Из-за угла наконец вынырнул всадник — придержал коня, оглянувшись на окна…

Мешингерр.

Тело обессиленно брякнулось на пол. Конец. Окончательный.

Что ты сделал с девочкой, подонок?

Помощь не придет. В ногах все сильнее наливалась слабость…

К чему весь этот чертов бег? Чего добивался? Спалил гостиницу, рассорился с Ваалем, убил сотни под Густогаем?

Благими намерениями устлана дорога в ад.

Финишная прямая.

Через час донеслись шаги и снова громко заскрежетал замок…

Себя не жаль. Плевать. Покончить с бабским существованием, платьями-прическами…

'Заткнись. Достал уже. Ты привык к платьям. Не лги в последний час'.

Это кто еще? Совесть? Что от меня хочешь? Чтобы я взвыл, как баба, раздирая волосы, и упал на колени? Не дождешься.

Короткий коридор, на выходе младший Гвинц — пытается взглядом поджечь управу:

— Думала когда-нибудь, что подохнешь, как собака?

— Возьмите себя в руки, благородный дорн, — презрительно скривился в ответ. — Или подонкам незнакома вежливость?

— В могиле обнимешься со своей вежливостью…

Но все-таки сдулся — видимо, спеси хватало только на крестьянок. Скрипнула дверь — еще один коридор, выглянувшее солнышко проложило через окна косые тени…

'Ты просто не закончил то, что хотел…' А что я хотел? Похоронить тьму народа? Куда до меня Гвинцу, с его деревней…

'Снова ложь'. Ты не совесть, ты склероз. А я хорошо помню, как на меня смотрели.

Минуты неумолимо исчезали, каждой секундой приближая черту. Говорят, в Диоре придумали механизм, отсчитывающий время. Его называли 'ходики'. Тук-тук, тук-тук… Они даже могли звучать каждый час, как набатный колокол: 'Бум, бум, бум…'

Последний 'бум' уже прозвучал. И следующего Енька уже не услышит.

В коридоре ждал старший Гвинц и четверо стражей. С ума сошли? Я же девушка!

В ногах холодело. Все сильнее.

— Попросишь что-нибудь? — вместо приветствия нервно спросил сквайр.

— Отпустите Ришу, — сделал попытку Енька.

— Сожалею, — покачал головой палач, едва сдерживаясь. — Участь Ачанки ты знаешь.

— Ты умрешь, с мешком на голове… — вдруг сорвался в ответ. Упоминание о деревне добило. Тело все сильнее слабело…

— Тварь!!! — с готовностью не выдержал старик. — Королева, да?! — его понесло: — Тебя здесь ждали?! — даже пошел пятнами от злости. — Как приблудная собака! Пришла, затявкала… Дотявкалась? Посмотри на себя!! Принести зеркало? Думаешь, кому-то не все равно? Всем на тебя плевать!!

Слова били в лицо. Больно. Трудно сохранять невозмутимость. Как ни крути — правда…

Кому не все равно? Уаллу? Айшику? Матери? Не проще ли было просто жрать вино, и наслаждаться жизнью? Ноги слабели все сильнее…

— Делай свое дело, — остановил пьяный монолог.

Стражники дернулись, Енька закрыл глаза… Прости, Риша. Матушка, отец с благородной бородкой. Юза. Простите, родные…

Звонко зазвенело стекло в одной из комнат, эхом разлетаясь по всей управе. Следом еще…

— Что за черт? — нервно оглянулся сквайр. Бойцы удивленно переглянулись — из-за окна донесся какой-то шум…

Вдруг свистнуло — ближайшее окно осыпалось осколками — в стене у головы латника задрожал арбалетный болт…

— Поймать и казнить!! — бешено заорал дорн — солдаты ринулись к выходу…

Енька устало прислонился к стене — ноги сдались. Несите теперь на руках.

Мир подернулся рябью…

Мозг устал. Не хотел думать.

Мозг еще не знал, что в деревню на полном скаку влетали озверелые всадники, поднимая столбом пыль на дорогах…

Армейцы из Густогая готовы были сравнять с землей весь Аллай за свою княжну.

_______________________________

— Веся! — малышка бросилась навстречу — Енька распахнул руки и крепко сжал доверчиво прильнувшую девочку…

— Как ты додумалась?

— Я бы не успела в Дарт-холл… — смутилась. — А в Густогай вполне…

Святая детская простота. Перед которой опускаются на колени взрослые.

— Весь, это правда? — не выдержала и покраснела. — Что ты… сама великая княжна?

— Только не для тебя, — подергал за детский носик, наклонился и поцеловал в лоб. — Договорились?

Плотная шеренга бойцов улыбалась. Поднимающееся солнце щедро заливало двор позади управы, зелень деревьев и дома…

— Ваше сиятельство? — сзади протиснулся полковник Демиссон. — Взяли. Все здесь.

Солдаты расступились. Енька грустно потрепал детскую челку:

— Не ходи за мной, ладно? Не надо на это смотреть.

Тяжело вздохнул, прошел вдоль дома и завернул за угол. В синем небе недобро загалдело воронье…

Все четверо. На коленях в траве, с мешками на головах. Гвинцы в полном составе. Раскачиваются, шумно дышат, пытаясь что-то разглядеть сквозь плотное сукно. Позади десяток бойцов с взведенными арбалетами. В груди застучало, засвербило, взметнулась хмурь…

— Ваше сиятельство! — услышал шаги и нервно затрясся крайний мешок. — Я не знал, клянусь!! Ничего не знал!! Пожалуйста…

Енька кивнул — тонко пропела тетива — четыре тела рухнули на пыльную землю — по мешкам расползались крупные красные пятна. Неподвижные лица солдат. Плотно сжатые губы офицеров. Убийство княжны во всех обозримых землях каралось одинаково. Не ему судить о справедливости законов…

Будто бешенных собак. В душе ноль. Ни грамма. Девчонка?

— Госпожа!!!

Дико заржали резко осаживаемые кони — замелькали знакомые лица… Пара дюжин гвардейцев растолкали армейцев, окружая со всех сторон:

— Ушли, сволочи, — Айшик смотрит в землю — ему очень стыдно поднимать лицо. — Перевернули весь замок. Как в воду. Ни капитана, ни Хватца…

— Ладно, успокойтесь, — горько вздохнул Енька.

— Остальных закрыли, — добавил запыхавшийся Бруллис. — Ждут вашего возвращения. Будем разбираться.

Уалл молчал. Но по смертельно перепуганным глазам яснее ясного — клещ теперь не отцепится дальше дюйма…

На площади перед управой вся деревня. Тихо гомонит ошалелый народ, со страхом взирая на плотные шеренги всадников со всех сторон. 'Что происходит?' 'Говорят, чуть княжну не убили…' 'Что-о?! Здесь? Умом тронулся?' 'В Ачанке была сама ее светлость?!' 'Что ты мелешь, старый пень! Из ума выжил? Гвинц объявил, что деревня взбунтовалась!' 'Мы?! Когда?' 'Нас теперь убьют? Всех?' 'Тихо! Глядите…'

Из управы двое солдат аккуратно вынесли избитую девушку и принялись осторожно укладывать на повозке.

— Риша!!! — закричала матушка и дернулась к дочери, но несколько бойцов преградили путь. — Это моя дочь!!! Куда вы ее?!

Из-за угла показалась плотная группа офицеров — по толпе пролетела быстро наступающая тишина… Впереди всех знакомая девушка, в Ришином сарафане, на плечи наброшен княжеский мантель с ветвистым гербом. 'Матушка родненькая…' — тихо прошипел чей-то сип, в наступившей тишине. Люди всколыхнулись — вся деревня опустилась на колени…

— Ей лучше пока уехать, — попросила княжна мать, хмуро покосившись на то место, где убили Ичу. — Я заберу ее, можно?

Матушка шокировано смотрела. Потом растерянно кивнула…

Енька медленно прошелся по лицам крестьян. Бородатые, растерянные, огорошенные, потрясенные… Встретился глазами с кузнецом — тот не выдержал, опустил глаза. Вспомнил, что укрывал беглянку — за что вообще-то полагается каторга…

— Принимай деревню, — неожиданно приказал — тот в ответ вздернул непонимающее лицо. — Если справишься — на праздник летнего солнцестояния я возведу тебя в сквайры.

Кузнец ошалело открыл рот. Деревня потрясенно молчала. Дружинник подвел коня — Енька вскочил в седло и последний раз оглянулся сверху:

— Мир вашему дому…

— Пока, Веся! — закричала Юза, изо всех сил махая ручкой.

Мать побледнела. Отец с благородной бородкой пошел пятнами…

— Пока, зайка! — улыбнулся ей в ответ Енька, пришпоривая коня.

Крестьяне медленно поднимались с колен, очумело сквозь пыль провожая бесконечную колонну боевых всадников в латах, покидающих Ачанку…