Не ведомы пути богов

Глава 18

Чудес не бывает. Империя не держала бы в узде провинции, если бы бал всюду правили глупцы…

В первый день прошли не менее тридцати миль, и на ночлег расположились лишь когда опустились густые сумерки. Костров не разжигали, запах дыма — что свежая кровь для гончей. Хотя… как можно сбить след более трехсот человек?

Добрахх моментально соорудил для Еньки ложе из седла и веток, укрыв двумя одеялами, пока он с Ивейлой, Беатрис и малышкой изучал поблизости кусты для девочек. Затем уложил, накрыл одеялами, и уселся рядом, поглядывая через кроны на звезды…

— Есть хочешь?

— Нет.

Енька вымотан. Давно столько не ходил пешком. Люди тихо гомонили вокруг, ужиная и готовясь к ночлегу. С обоза раздавали еду, сильно нормируя рацион. Флаам с Паддисом обходили людей, переписывая и общаясь — кто старший? Нету? Кого больше уважаете? Живее, нечего переглядываться! Старшим сразу доводился круг обязанностей, передача оповещений по колоне, обязательные доклады…

Ивейла и Беатрис с дочкой уже ровно дышали, мать где-то пропадала.

— Я столько для тебя хотел… — с сожалением вздохнул дорн, поглядывая на людей. — Шикарные балы, праздники, уютные вечера… — погрустнел. — Прости, что так получилось.

— Ты любишь шикарные балы и праздники? — поднял голову Енька.

— Причем здесь я? — не понял Добрахх.

— А зачем тогда балы?

Оба рассмеялись.

— Лучше не думай о том, что потерял, — поделился выстраданной парадигмой бывший мальчишка. — Думай о том, что приобретешь.

— Плуг? Научим раширцев возделывать землю? — криво усмехнулся вояка.

— Ты будешь их учить воевать, — вдруг открылся. — Строить бастионы и защиту. Да тебя там будут на руках носить!

— С чего ты взяла? — недоверчиво повернулся капитан.

— Слышала, — опомнился Енька.

В самом деле, откуда в таком разбирается какая-то дочь пекаря?

Супруг замолчал, о чем-то улыбаясь и поглядывая на закутанное в одеяло тело. Ну? Что? Колись уже. Но вояка молча устроился рядом, одной рукой подперев голову, а другой мягко обняв Еньку.

Близость мужа уже напрягала поменьше. Кажется, начинал привыкать.

Теплее и уютнее, если забыть про шаблоны. Тело-то слабенькое.

А вдруг действительно доберутся до Рашира? Его же там… каждая собака.

В путь двинулись, как только начало сереть. Шли весь день, только один короткий привал для обеда — хозяйка немилосердно гнала, опасливо оглядываясь на дорогу. К вечеру здорово выдохлись. Спали как убитые, и с рассветом снова в путь…

Но гонка не помогла. Уже к обеду услышали позади далекий лай собак…

Люди ускорились, на ходу вытирая пот. Но погоня постепенно приближалась, лай доносился уже отчетливее. Колонну обогнал всадник из заградотряда, осадив коня у де Ярдов:

— Абстрская центурия, — пояснил, чуть отдышавшись. — Идут широкой полосой, впереди собаки. Если не встанут на ночной привал — к утру догонят.

Черт-черт-черт…

— Где сейчас? — мать развернула карту.

Боец ткнул пальцем. Все лихорадочно думали…

Что тут думать?

— Болота собьют собак со следа, — обвела обширную грязно-зеленую область.

— Придется бросить обоз, — задумчиво сказал Паддис, почесывая макушку. — И лошадей.

— Детей на руки, с собой только еда и оружие, — хмуро согласилась хозяйка. — У нас нет выхода.

Железная леди.

— Но это же… — испуганно встряла Ивейла, покосившись на карту.

— Тихо! — осторожно оглянулась хозяйка. — Не баламуть народ. Просто пройдем по краю.

Да, Ива. Те самые места. Где-то там, за туманами, скрытый в глубине…

— Хватит спорить, — поддержал Добрахх, прекращая прения. — Сейчас это единственное решение.

Кому знать, как не армейскому вояке?

По колонне полетела команда. Люди сразу послушно ломанулись в лес, оглядываясь на лай за спиной, и поглядывая на благородных господ. Готовы на все, только веди. Не по себе от этой веры.

На тропе остались перевернутые телеги и разбросанные вещи. С лошадей сняли седла, сбрую и отхлестали плетью — но многие еще долго бежали следом, преданно поглядывая своими большими глазами.

Вода зачавкала под сапогами только поздно вечером, когда начало темнеть. Колонна не останавливалась, все дальше уходя в обширную зону чахлых деревьев и белесого тумана.

— Устала? — рядом нарисовался заботливый силуэт. — Как насчет крепких мужниных плеч?

— Еще посмотрим, — упрямо отсек поползновения. — Кто из нас первый мордой в грязь…

— Кто бы сомневался? — вздохнул капитан, с беспокойством окидывая худенькую фигурку.

Шли всю ночь, спотыкаясь и падая. К утру вода уже поднялась выше колен — люди сильно углубились в область трясины и болотных кочек. Рассвет высветил зыбкий туман, испарения и плохо различимые кривые деревца. Лай все еще отчетливо слышен, люди не останавливались…

Пошатывало. Енька подоткнул подол, как большинство женщин — мокрая юбка мешала. По лбу струится пот, несмотря на холодную воду. Тишина, только хлюпанье шагов и тяжелое дыхание, даже дети не плачут. Впрочем, дети у рабов никогда не плачут. Бухра усадил на плечи маленькую Грацию, малышка обеими руками вцепилась в круглую голову.

Люди вымотаны. И только богам известно, когда смогут передохнуть.

К обеду наконец проглянуло солнце, еле пробиваясь сквозь белесую мглу, но потеплело. Колонна сильно растянулась, тяжелое дыхание с хрипом вырывалось из горла. Лай собак уже еле слышен…

К вечеру леди наконец объявила привал. Нашли более-менее мелкое место и упали прямо в грязную жижу — люди не в состоянии пошевелиться. Бойцам пришлось бросить латы, оставили только оружие. И сейчас те, кто еще на ногах — разносили еду, медленно хлюпая по воде вдоль цепи. Еды — максимум еще на раз…

Ночевали здесь же, по колено в грязи, стуча зубами от холода. Капитан, не обращая внимание на возражения и усталое сопротивление — обернул Еньку своим плащом, усадил к себе на плечи и уселся в воду, прислонившись спиной к трухлявому деревцу. У Еньки не хватало сил даже на благодарность — просто откинул затылок на гнилой мох и закрыл глаза. Ноги почувствовали движение — Добрахх стянул мокрые сапоги, обернул сухими портянками и принялся сквозь ткань разминать ступни…

Черт, как же приятно… Ноги ломило, от долгой ходьбы. Зараза. Откуда силы? Последняя мысль, и отключился. Проснулся ночью, от шевеления, дрожа от холода — капитан переменил позу, удерживая на весу, и поверх плаща накинул на плечи уже подсохший мундир.

— Сдурел? — возмутился, стуча зубами. — Замерзнешь!

— Цыц! — отмел возражения воин. — Женщинам слова не давали.

Ща как получишь, за женщину.

Снова на плечах, ступни обернуты в сухое и прижаты теплыми мужскими лапами. Более-менее согрелся, и мозг начал снова уплывать в сон… Сдуреть. Вообще-то, иногда быть ей… совсем неплохо. Только бы тело покрепче. Как он там внизу, бедняга?

С утра снова в путь. Люди поднимались, пытаясь согреться, хлопая себя по мокрым плечам, разминали занемевшие кости. Енька сполз с головы, смущенно поглядывая — как он? Сам-то сравнительно отдохнул, и даже согрелся.

— Песня! — бодро улыбается офицер, застегивая ремень на мундире. — Никогда так не высыпался!

Ожидал чего-то другого?

Похудел. Волосы сто лет не мылись. Борода отросла, пора подрезать. Но глаза живые, хоть и с сеточкой морщинок. В груди постукивает, наполняя странным ощущением…

Стоять!! Ты что творишь? Разглядываешь мужчину?

Чертыхнулся и зло зашагал — колонна уже вытягивалась, по цепи перекликалась команда. Недалеко нарисовалась громадная фигура Бухры, с завернутой в одеяло Грацией на широких плечах. Рядом Ивейла, Беатрис, поддерживающая Паддиса — муж еще не до конца оклемался. Но стойко держится, благородный дорн.

Снова брели весь день, почти по пояс в воде. То один, то другой проваливались в трясину — ближайшие немедленно вытягивали за руки. Впереди армейцы с длинными палками — колонна извивается среди чахлых кустов и кочек…

— Сутки-двое, — вглядывается в мокрую карту мать, тыча грязным пальцем: — должны выйти где-то здесь, у степей.

— Если не ходим по кругу, — с сомнением посмотрел на еле пробивающееся солнце Паддис.

— Шульма следопыт, — отмел сомнения капитан. — Выведет.

Девчонки молчат, тяжело дыша. Енька тоже. Собак с прошлой ночи не слышно — похоже, Абстрская центурия не захотела лезть в топи.

Снова дорога. Кто-то в арьергарде утонул, окунувшись с головой в ряску — не успели помочь. Мокрые одеяла разрезали на полосы, и все привязались друг к другу. К ночи изможденные тени снова валятся от усталости…

На этот раз нашли небольшой сухой островок — народ облепил, тесно прижавшись друг к другу. Через головы передавали остатки еды — мокрый хлеб и пропитавшееся водой вяленое мясо. Капитан снова стянул сапоги, не слушая возражений, и снова накрутил сухие портянки — когда успел высушить? Размял ступни, завернул в плащ и прижал к груди — Енька почувствовал, как согревается, и сразу стал клевать носом… Вообще, вояка прав. Ноги в походе… от них все.

— Сюда! — громко зашипел кому-то над ухом. — Быстрее!

Край плаща приподнялся, и к нему нырнула маленькая Грация, доверчиво уткнувшись носом под мышку — Енька обнял малышку обеими руками. Снаружи привалились Ивейла с Беатрис, завершил кучу Паддис, тоже что-то там завозившись над своей женой… Потеплело. Чуть позже появилась мать, со вздохом оглядела этот перепутанный клубок: «Что за кракен?» и опустилась рядом, обхватив колени маленькими ладонями.

Мокрая, перемазанная с головы до ног, только белки глаз на темном лице. Но даже в таком виде… с ней не хочется спорить. Народ на королеву смотрит со страхом.

Утро скрыл белесый туман, который не выдул даже легкий ветерок. Вода отдает тяжелым серным смрадом, исчезли лягушки, бегунки и прочая болотная живность. Не слышно уханья птиц. Люди идут, с опасением оглядываясь на чуть видимые в белой мгле странно выгнутые деревца…

Все на пределе. Ноги тяжело вырываются из жидкой массы, за час не больше полумили. Извивающаяся цепь забирает правее — слева непроходимая топь…

Выглянуло солнце, слегка рассеяв туман, люди повеселели.

А потом впереди проступили полуразвалившиеся строения…

— Мать!!!

Бросило в холодный пот, народ попятился, наталкиваясь друг на друга…

Вудром?!

Кошмар детских сказок. Ужас, о котором боялись говорить в полный голос.

Он действительно существует?!

Далеко не все верили в тысячелетнюю сказку. Стерлась-забылась быль, за века. В народах любят придумывать страхи…

Боги!!

Люди дышат, не отрываясь от мистического зрелища — легенда наяву. Перед глазами. Строения напоминали руины древних храмов — какие-то колонны, арки, стены… Передние все сильнее пятятся назад, в колонне нарастает паника…

— Обойти никак? — пробилась вперед мать.

— Слева топь, госпожа, — покачал головой Шульма. — Спереди и справа это…

— Черт.

Все замолчали, хмуро разглядывая еле виднеющиеся развалины. Енька оглянулся вокруг — хоть бы палку в руки какую, покрепче.

Сзади в толпе все сильнее росла паника — подтянулся хвост, уплотняя толпу…

— Хотите вернуться?! — зло развернулась к народу хозяйка. — Вперед!!

Трезвый голос пробил пелену мистического ужаса — люди уставились на мадам, сдерживаясь от страха.

— Там вас очень ждут, с собаками, — продолжала, ткнув пальцем туда, откуда пришли. — Знаете, как долго висят осужденные на кресте, прибитые гвоздями, испытывая нечеловеческие муки? — чуть подождала, будто ждала ответ. — Несколько дней! Пока чертова смерть не сжалится, и наконец не заберет.

Народ затравленно бросал взгляды то назад, то на проступающие в тумане развалины. Тупик. Толпа клокотала.

— Они забирают души! — кто-то взвизгнул, испуганным голосом.

— Никто не заберет твою душу, Еггеур, — вдруг ему ответил кто-то другой, в толпе. — Пока она не скажет «да» отродью ада. Ибо души — в руках великой матери…

Гул притих. Вперед выбрался, раздвигая людей, тот лысый старик со шрамом:

— А мать не позволит осквернить чистоту, что не поддалась лжи и предательству… — оглядел людей. — Что сказано в Триптихе, Еггеур? — посмотрел на говоруна. — «Да не коснется грязная длань чела твоего, светлый муж, ибо не пал на колени пред нечистью царства теней…»

Боги. Да это же священник!

Тоже раб?!

Безбородый оглядел свою паству, с ноткой укоризны:

— Слушайте эту добрую леди, дети, ибо в ее устах истина непорочной Аваатры.

«Добрая леди» так напоминала добрую, как черт маленького котенка. Прямая как палка, перемазанная в тине с ног до головы, с белеющими на черном лице глазами…

Толпа молчала, напряженно поглядывая на хозяйку. Леди некоторое время смотрела на лысого старика — на бесстрастном лице не единой эмоции, — затем с достоинством кивнула, поблагодарив.

— Мы пройдем через него, ясно? — объявила в лоб, не давая времени для нарастающей паники. — День, солнце — боги на нашей стороне. Твари не терпят солнца, спят в своих норах. А мы просто пройдем… выживем, и будем вместе вспоминать это час, рассказывая внукам.

Народ молчал, хмуро поглядывая на видневшиеся руины.

— Если кто-то хочет назад — сейчас самое время! — завершила речь, еще раз оглядела всех, и первой двинулась к развалинам.

Это не женщина. Это воин.

Енька немедленно двинулся следом, за ним де Ярды и бойцы, потом потянулись и остальные. Развалины приблизились — старые, зеленые, заросшие мхом, сверху проплыла какая-то арка… По колено в воде — дно стало тверже, на ладонь затянутое илом, но под мягкой массой ощущался камень. Надвинулось здание с черными провалами окон — приняли правее. Затем улица, с высокими колоннами по бокам — люди со страхом вертели глазами, вжимая головы в плечи. Откуда-то издалека на пределе слышимости доносились леденящие звуки — шипение, сиплое дыхание, постукивание…

Длинная цепь извивалась по улицам проклятого города. Солнце пробивало туман косыми лучами, но не разгоняло — белесая дымка стлалась, будто живая. «Ни звука!» — шепотом пролетела команда по цепи, но предупреждать незачем — каждый пуще смерти страшился нарушить безмолвие мертвого царства.

Спереди развалины — колонна изогнулась вправо. Снова развалины — еще правее. Тишина. Только хлюпанье холодной воды под ногами и хриплое дыхание людей. Дети притихли, испуганно глазея по сторонам. Дорогу перекрыло развалившееся строение, пришлось искать путь через соседний дом. Темень. Только столбы света через окна рисуют квадраты на противоположной стене. Люди задерживают дыхание. Воды под ногами почти нет, гулко шуршат шаги, улетая к далекому своду. Затем снова туман и город…

Без конца и краю. Изгибающаяся цепь уже полдня крутилась средь мертвых развалин — напряжение выматывало нервы. Люди ослабели от голода, холода и усталости — многих откровенно пошатывало, мозг притуплялся от постоянного страха. Кто-то свалился, подняв тучу брызг — туман приглушил эхо, но все замерли с ужасом…

Хозяйка жестом подозвала Шульму:

— Долго? Мы не можем остаться здесь на ночь.

— Его нет на карте, госпожа, — прямо ответил следопыт. — Но судя по расстоянию, — задумчиво посмотрел вперед, где темнело что-то громадное. — Выход должен быть уже недалеко. Может, даже за этим зданием.

Добрах тоже сощурился, разглядывая темень, темным облаком выступающую из тумана.

— Поторопись, — приказала леди. — Вечер на носу.

Развалины перекрыли дорогу слева и справа — колонна слепо ткнулась в заплесневелый мох тут и там, и остановилась. Все молча разглядывали непомерный храм с круглым куполом, нависающий над головами, и черный зев входа…

— Двинули, — коротко кивнула мать, мельком глянув на солнце, и первой вошла в проход. Цепь осторожно заструилась следом…

Внутри нет воды, но влажная застоявшаяся сырость делает воздух тяжелым и смрадным. За тысячу лет сырой мох скрыл орнаменты и рисунки, только кладка в местах, где обвалились стены. Сырой коридор поворачивает влево — стоп. Тупик. Обрушился пололок, проход завален камнями. Цепь сдает назад, и заворачивает в следующий…

Эхо шагов гулко рикошетит от заплесневелых стен — позади дыхание и покашливание. Потом стало совсем темно, и Добрахху пришлось запалить маленький факел, чтобы хоть что-то видеть. Остальные вцепились в плечи друг друга.

Уже не меньше часа крутились по коридорам этого огромного здания, как в лабиринте, а выхода все не было видно. Люди тупели от постоянного напряжения, невозможно бояться вечно. Мать разрешила бы получасовой привал, все еле держались на ногах, но… Жрать нечего. И до темноты необходимо быть как можно дальше отсюда — ночью проснется нечто… И тоже захочет жрать.

А через час они неожиданно миновали центр…

Провалы в потолке высветили длинный черный тоннель и широкое боковое ответвление. Шипенье и чужеродное дыхание уже чуть ли не давило на уши — люди сжались, чуть ли не уменьшаясь ростом. Капитан затушил факел и осторожно выглянул за поворот… Огоньки глаз. Много. Очень много.

— Уммы, — коротко обрисовал картину, вернувшись к остальным. — То ли спят, то ли заторможены…

— Не пройдем? — вопросила мать, внимательно глядя сыну в глаза.

— Три с лишним сотни? — с сомнением оглянулся в темноту коридора, где затаились люди.

Тишина. Все молча смотрят на черный боковой провал входа.

— Это можно опустить? — Паддис кивнул на вертикальную каменную плиту над входом.

Все задрали головы. Непонятно, как строили древние строители, но судя по всему — плита была чем-то вроде двери. Или шлюза. Опускалась сверху, по специальным каменным желобам.

Все лихорадочно думали.

Опасно. Шумно. Но хоть какой-то шанс, три сотни все равно не пройдут незамеченными.

— Делай, — кивнула мать.

Добрахх осторожно вытащил клинок, стараясь не звякнуть, и осторожно подобрался к боковому проходу, разглядывая каменные направляющие для плиты… Все затаили дыхание. Грак! Грак! Двумя быстрыми движениями выбил каменные клинья под плитой — плита дернулась, — вниз осыпалась тонна пыли и грязи… И вдруг со страшным скрежетом поползла вниз, чуть ли не по дюймам…

В храмовом зале сразу взметнулся дикий шум и визг — заухало, забегало, застучало, запищало… Люди замерли, с ужасом наблюдая за медленно опускающимся пластом. С той стороны что-то ударило, заставив опять осыпаться пыли, потом снова… А снизу вдруг высунулось и замелькало что-то длинно-извилистое, напоминающее пучки веревок, или связки щупалец… Бойцы вжались в стены, отодвигаясь от мерзости. Топот и визг из зала закладывал уши, плита медленно опускалась, а верткие веревки-щупальца хлестали по всему коридору… Дюйм, еще дюйм, еще… Когда до пола осталось не более фута — омерзительная скверна зацепила ногу маленькой девочки… Детский вскрик — мерзость рванула легкое тельце — малышка рывком скрылось под плитой.

Пауза. Все остолбенели, тупо смотря на почти опустившийся камень. Лязг — молодая жена капитана выхватила меч у ближайшего бойца, и успела перекатиться в почти закрывший проход. Плита опустилась, глухо стукнув о пол…

Бешенный крик вывел из столбняка — Беатрис кинулась к монолиту, колотя маленькими кулачками бездушный камень. Хозяйка застонала, обхватила голову и упала на колени. Поддис неподвижно замер, бледный как смерть, уставившись на опустившуюся стену.

Что вы творите, боги?

Бойцы молча стояли, глядя на мертвый безответный камень. Беатрис в исступлении колотилась о пласт, заливая слезами равнодушные руины.

Забираете души самых невинных?

Добрахх не выдержал. Подскочил и согнулся, надрываясь поднять неподъемную тяжесть. Осознал невозможность и отступил, выхватывая меч… Сильные удары выбивали мелкое крошево, веером разлетающееся по коридору. Еще через пару секунд к нему присоединился другой боец, потом третий…

А затем всех отодвинула могучая фигура великана, поплевала на руки, и замахала своим гигантским топором — стена задрожала, на пол посыпались целые пласты…

Железная леди сдалась. Сидела на коленях, закрыв лицо руками, и покачивалась из стороны в сторону, подвывая. В малышке не чаяли души все, и… даже у каленого железа сдают нервы.

Минуты утекали за минутами. Сколько времени монстрам, чтобы разорвать пару слабеньких человеческих тел? Секунда? Но все равно рубили.

Бухра махал как заведенная кукла, блестя от пота, в застоявшемся смрадном коридоре. Пласты откалывались, осыпаясь на пол — люди в тоннеле молча ждали. Никто не произнес ни слова.

Беатрис завывала в руках у мужа, а Паддис все смотрел, как плита содрогается под мощными ударами. Ивейла обняла мать…

Через пару десятков минут камень развалился, бойцы перепрыгнули через обломки и ворвались внутрь, держа наготове клинки и пылающие факела…

Невозможная картина. Практически весь пол покрыт изрубленными, еще шевелящимися останками, в густой черной слизи — целые горы останков. У амвона возвышается бездыханная туша, напоминающая медузу, с густой россыпью щупалец. А к одной из колонн обессиленно прислонилась жена капитана, в черной крови с ног до головы, одной рукой сжимая меч, а другой обнимая маленькую девочку…

«Опускайте!! Осторожно! Осторожно, мать вашу!!»

Енькино сознание плавало в тяжелой черной мути. Внешний мир иногда прорывался, какими-то голосами — смысл убегал от сознания. Иногда ощущалось, что его куда-то несли, опускали, поднимали, снова несли…

«Доб, ты понимаешь, что это невозможно?» «Дай остыть мозгу, Паддис!» «Грация рассказывала: меч мелькал, как мельница, невозможно уследить — фаршировала все, что двигалось… будто на землю спустилась сама Никта, богиня возмездия» «Что ты еще хотел услышать от маленькой девочки?» «Ты сам видел зал!» «Успокойся. Слышал, в кого превращаются женщины, за своих детей?» «В бога войны?» «Хватит. Мозг не соображает. Доберемся, голова отдохнет… Потом спросишь, у нее самой. Если захочешь. Ты бы лучше радовался за спасение дочки» «Ты это мне говоришь?!!»

Черная муть колыхалась, будто портьера, отделяющая весь остальной мир…

«К черту… — после долгой паузы. — Плевать. Она наша. Крестная мама Грации. Захочет, сама расскажет. Мне плевать».

Слова будто теряли значение. Или не хватало сил понять суть.

«Знаешь, Падд… — смешок в ответ. — Целительница. Мастер меча. Точно не дочь пекаря. Если ломать голову о всем, что касается Тали — мозг треснет. Я бросил. Давно» «Ты просто влюбился, как мальчишка!» «Это моя жена, идиот! Аваатра благословила!» «Речь проста, незамысловата. Как у воина. Но поведение, как у дорессы — даже платье служанки не могло скрыть…» «Вы что, сделали ее служанкой?!!» «Вот черт… мать меня убьет».

В черной мути нет образов, нет света и теней. Просто мгла. Даже не понятно, откуда ощущение плотности, колыхания. Тело не ощущалось. На чернь невозможно долго смотреть, и тогда вспоминались картинки… Стук палок — мальчишка крутится сразу после двоих. Грац, грац! — ближайший чувствительно схлопотал в живот, и валится в пыль. Второй уже отступает, испуганно выставив перед собой дубину. Еньку никто не мог победить. А потом приходил домой, и получал знатную затрещину от идиота Браазза…

«Твою мать!!» Кто это сказал? В черной мути проступает довольная морда старшего брата: «Енька?! — изумленно расплывается: — охренеть! Ну-ка повернись!» Енька тяжело дышит. «Вот это задница! — продолжает наглец, разглядывая со всех сторон. — А сиськи мешают?! Прыгают, когда бегаешь? Или лезешь под шкаф, чтобы достать закатившуюся монету?» Енька беспомощно оглядывается — здесь невозможно спрятаться или сбежать. «Да ладно… — лыбится довольная морда. — Всегда хотел узнать! Слушай… — вдруг заговорщицки наклоняется ближе. — А раком уже загибался? Как оно?» «Что тебе надо, Браазз?!» — не выдерживает Енька. Удивительно, но голос четко прозвучал в черной мгле. «Не злись, — вдруг миролюбиво ответил умник. — Я просто такой. Дурак, знаю, — смешливо окинул с ног до головы. — Но ты классно смотришься. Никогда не думал, что у меня появится вторая сестра…» Это Браазз сказал, только что? Енька дышит, ожидая очередной пакости, внутри все заходит от стыда. Девка. В платье. Перед братом. Хоть и сознавал, что это игры воспаленного разума. А затем произошло вообще невероятное — наглец быстро наклонился и поцеловал в щеку: «Будь счастлива, сестренка! И прости за все…» Енька опешил, но брат уже растворился в темноте, махнув на прощанье…

«Сын?» Отец?! Новое видение… Спокойно смотрит, наморщив лоб, и поглаживая бороду. Енька почувствовал, как начинает потряхивать. «Мне казалось, что это я тебя упустил, — наконец задумчиво проговорил глава семейства. — Недоглядел. Все пропадал неделями, у хозяина. А оно вон как оказалось…» «Я не хотел!» — не выдержал бывший мальчишка. «Знаю, — кивнул родитель, и помолчал. — Судьба, она такая… не знаешь, что ждет за поворотом… — вздохнул и поднял лицо. — Но теперь тебе придется поступить, как настоящему мужчине» Енька молча ждал. «Принять себя, сынок…» — завершил совершенной неожиданностью. «Стать бабой? — опешил мальчишка. — Значит, чтобы поступить как мужчина… я должен стать женщиной?!» «Любой мечтает о счастье для своих детей… — тихо пояснил отец. — Лучше иметь нормальную дочь, чем полу-сына» «Не выходит!» — с сарказмом обрадовал Енька. «Выйдет, — остановил пылкую речь глава. — Ты теперь девушка, и… — снова помолчал. — Научись слушать чувствами, а не разумом» «Именно они и не…» — не оставлял спора. «Не те, которые навязывает твой тупой мозг, — уже устал от тупости отец, грустно пояснив: — в него нагрузили всякого… — вздохнул. — А те, которые нашептывает сердце. Сердце, оно ведь… — улыбнулся, — человеческое. Не имеет пола».

Енька пораженно молчал, глядя на исчезающее родное лицо. Семья. Осуждения своих боялся больше всего на свете, остальное ведь можно пережить…

«Енька?!» Обернулся, уже заранее зная, кого увидит. По щекам матери катились крупные слезы — сразу крепко обняла: «Сынок… это я виновата! Прости! Я всегда хотела еще одну девочку…»

Эх, мама-мама… Если бы всегда сбывалось то, о чем мы мечтаем…

Черная портьера колыхалась, скрывая за собой все тайны. Средний, младший, Веся?

«Тали…» Сердце вздрогнуло и невыносимо защемило — лицо Аюлы светлое, будто подсвеченное внутренним светом. «Ая?! Боги!!» Девушка порывисто обняла Еньку: «Как же я тебя люблю, Тали…» Сердце зашлось, грозясь выпрыгнуть наружу: «Ая, я не… не…» «Все знаю, родная, — подруга прижала к груди. — Я всегда буду любить тебя, вечно! Но ты… — приподняла его лицо и заглянула в глаза. — Должна меня отпустить» «Как?!» — горько прошептал Енька. «Он хороший, — улыбнулась раширка. — И очень тебя любит. Просто доверься. Именно так и поступают девушки!» «Я не…» — начал Енька. «Девушка! — прижала пальчик к его губам Аюла. — Моя малышка, хоть и грозная, как Никта! — снова прижала его лицо к своей груди: — слышишь, как бьется сердце?» «Ая, я…» — попытался что-то выдавить — горло предательски сжимали спазмы. «Прощай, солнышко мое светлое, — губы ощутили властный поцелуй. — Прощай, и спасибо за все…»

Спасибо?!! «Ая!!!» — но теплые глаза уже растворилась за темной портьерой. А потом колыхающаяся муть начала светлеть, постепенно растворяясь в обычной мгле. И снова пришли наружные ощущения — его куда-то несли, нос почувствовал знакомый болотный запах… А затем отключился. Просто потерял сознание, без всяких видений и осознания. А затем снова наружные голоса. Вернее, яростный спор:

«Мы больше не можем торчать здесь! Возможно, имперцы уже сейчас выставляют дозоры!» «Проваливайте! — еле сдерживающийся от ярости голос хозяйки. — Я не тронусь, пока ей не станет лучше» «Госпожа…» «Ты не слышал?! — повысил голос Паддис. — Пшел вон!! Забирай всех, кто хочет бежать, и проваливайте!» «Вы здесь умрете!» «Еще одно слово… — пугающий своей холодностью голос Добрахха. — И я тебя проткну мечом».

Енька не знал, сколько был в беспамятстве. Разум уплывал в какие-то темные дебри, потом снова выбирался, чтобы ощутить дуновение ветерка на горячем лбу, или шелест листвы над головой. А потом пришел в себя. Неожиданно и сразу.

В поле зрения все — Добрахх, Паддис, Ивейла, Беатрис… даже маленькая Граца тут как тут, шмыгает своим смешным носиком.

— Ну наконец-то, — у мужа в глазах неподдельное облегчение. — Как ты?

— Отлично!

Хотел подбодрить, но смог выдавить только слабый сип. Правда, оказалось достаточно, сразу поднялась суета, в рот немедленно ткнулась ложка с горячим бульоном. Еда? Откуда? Закончилась же, черт знает, когда!

Через десяток минут уже был в курсе — двое суток назад вышли из болот и разбили бивак, Вардарь категорически запретил трясти Еньку. Бойцы начали охотиться, Шульга понаставил в лесу силков.

— Люди ушли?

— Какие люди? — удивились осведомленности, подкладывая под голову что-то свернуто-мягкое.

Оказалось, ушло немногим меньше сотни бывших рабов. Не выдержали. Во-первых, Вудром и болота рядом. А во-вторых… Их можно понять. На кону жизнь и свобода — боятся, что армейцы обложат степь. Да черт с ними, не бери в голову.

Правда, лагерь сменили. На всякий случай. Их теперь двести сорок два человека, считая бойцов.

А потом Енька снова провалился в дебри. Но когда пришел в себя, вдруг обнаружил, что руку сжимает горячая ладонь самой старшей леди. Мир перевернулся?

— Ты уж прости меня, ладно? — тихо проговорила, заметив, как дрогнули его ресницы. — Не разглядела.

Дорого ей стоили, эти слова. Непрошенной жене сына, да еще простолюдинке. Сил ответить не было, но он улыбнулся, и статная женщина тоже улыбнулась в ответ…

Это оказался последний глоток спокойствия и тишины.

С утра вновь беда — злой рок, преследующий с самого начала, так и не отпустил беженцев. В лагере поднялась суматоха — снова бегство. Еньку погрузили на специальные носилки, для шестерых — бойцы подняли, поудобнее устраивая на плечах…

— Что происходит?

— Имперцы.

Разведчики обнаружили в брошенном биваке армейских дозорных. По-видимому, ушедших ранее схватили. Теперь будет методичное прочесывание окрестностей. Колонна вытянулась среди деревьев, прислушиваясь к звукам…

Пока ничего не происходило — Енька трясся на носилках весь день, закрыв глаза. Носильщики менялись каждые полчаса, дабы не снижать темп, включая Добрахха. Паддиса еще не допускали до нагрузок — хоть бы себя донес…

Откуда приходят беды? Капитан знал, что нельзя отпускать беглецов, но… как удержать? Силой?

К вечеру вышли к заросшим полынью холмам степи, и Шульга сразу обнаружил следы патрулей. Сдали назад, и с десяток миль двигались вдоль опушки, прячась в листве. Мимо несколько раз проскакали тройки военных в латах, внимательно оглядывая опушку — ищут, твари. Не успокоятся.

Отошли еще дальше в лес, и изобразили дугу на карте, с полсотни миль ближе к веролицкой зыби. Места трудные, но лучше, чем смерть.

А потом ветер донес лай собак… То, чего опасались больше всего, прислушиваясь в дороге. И все сразу вдруг осознали, что это конец…

Еще не сдавались, уходя все дальше и дальше, в глубину дебрей — лай преследовал по пятам. Пробовали снова прорваться к болотам, но путь уже наглухо перекрыт. Их умно и методично выдавливали к степи…

Снова дорога всю ночь — Енька от тряски терял сознание. К утру лай уже слышался и слева, и справа. К обеду зажали со всех сторон, и в поле зрения появились железные шеренги, с выставленными копьями…

Финиш.

Вперед на лошади выехал офицер:

— Рабы — на колени, — голос привык приказывать. — Господа де Ярды — вперед, показать руки.

Бойцы выхватили клинки и с шумом бросились в бой — пытались геройски умереть на поле брани. Но опытные армейцы просто задавили железной массой и уложили в траву.

Конец.

Долгого изматывающего пути.

Надежд на будущее.

Енька не видел бесславного финиша, валяясь в носилках без памяти.

Телегу немилосердно трясло. Пришел в себя уже в клетке, пристегнутый кандалами к решетке. Зазвенел цепью и вскинулся, испуганно оглядываясь…

Мрачная картина. Длинный обоз, с клетками, по бокам плотная шеренге армейцев на лошадях, в железных кирасах. В клетях рабов не продохнуть, набиты чуть ли не на головы друг другу. У них, из уважения к статусу — только де Ярды. Потерянно уставилась в пол Ивейла, Беатрис обняла свободной рукой дочку, поблескивая мокрыми щеками. Паддис мрачно смотрит куда-то в сторону. У матери и Добрахха закрыты глаза. Все покачиваются, позвякивая цепями…

Понятно. Вопросов нет. Енька закрыл глаза…

Удивлен?

Нет, но… надежда, все-таки, была.

Конец.

Тряслись весь день, к ночи прибыли в Дригборт, небольшое поселение по дороге к Абстре. Пить и есть не давали…

— Твари! — не выдержала хозяйка, презрительно глядя на солдат. — Дайте напиться ребенку!

Пара бойцов переглянулась и исчезла. Через минуту клетку облепило человек десять зрителей, и сквозь прутья просунулась миска для собак, привязанная к палке, полная мутной жижи…

Девочка гордо отвернулась. Зрелища не получилось.

— Что происходит? — в поле зрения появился офицер, разглядывая непонятное столпотворение.

Твари мгновенно рассосались, миска с палкой упала на пол.

— Гвардалей, пить пленникам, — хмуро приказал лейтенант, догадавшись о причине. Потом вздохнул, и вытянул через решетку гнусное устройство:

— Простите чернь, господа. Никакого уважения.

Еще через минуту боец принес полное ведро чистой воды с половником, распахнул дверь и позволил всем напиться. И то слава богам…

Это был последний раз, когда им дали воду. На следующий день требование уже не возымело успеха.

— Не унижайтесь, — глухо попросил Добрахх. — Приговоренным не принято давать пищу и воду.

Енька стиснул зубы. Что-то об этом слышал, давно. Во-первых, во избежание отвратительного запаха из желудка при казни. Во-вторых — меньше мороки с походами в уборные…

Надо просто дождаться конца.

До Астра добирались еще два дня. Енька ослабел, обессиленно повиснув на цепях — в клети никто не разговаривал. Губы потрескались, горло пересохло. Все молчали, с закрытыми глазами, только Беатрис постоянно трясло, как от холода. Маленькая Грация тоже молчала, прижимаясь к маме, изредка поднимая голову и удивленно оглядываясь на остальных — ребенок все никак не мог поверить…

У самой столицы вдоль дороги встретили кресты. Высокие, просмоленные, пугая страшными абрисами на фоне солнца…

— Раз, два, три, четыре… — начала девочка.

— Не считай, радость моя, — остановила старшая леди, невыразимо глядя на малышку. — Двести сорок два. Они никогда не ошибаются.

Абстра впечатляла. Пограничный город, на самой границе — от улланских степей закрывала высокая городская стена сорока ярдов высотой. Две громоздкие квадратные башни, оббитые железом въездные ворота, три центурии регулярных войск. Вся сила имперской границы, потрясая железным кулаком…

Их встречали. У ворот уже бесновалась и улюлюкала городская толпа:

— Изменники!

— Отступники!

— Предатели!

— Бунтовщики!

Имперцы не любили Белую лилию, ровно как и всех, кто разными способами пытался освободить рабов. Горожанам нравилась спокойная безоблачная жизнь, когда весь тяжкий труд на плечах тех, кто не достоин уважения…

Рабы были, есть и будут. Созданы богами для того, чтобы облегчать жизнь замечательных граждан.

Солдаты с натугой пробивали проход среди запрудившего дорогу народа, чуть ли не поддевая пиками, или поднимая лошадей на дыбы… В Енькин лоб что-то ударило и потекло, оставляя смрадный запах… Потом еще. Неистовая масса наконец схлынула, освобождая дорогу, и забрасывая клетки тухлыми яйцами и гнилыми яблоками…

Добрые люди.

— То-овсь!!!

Сразу за воротами встречала развернутая центурия, ощетинившаяся копьями. Горожанами пришлось сдать в стороны, освобождая въездную площадь — яйца и гнилье уже не так метко попадало в клетку. На свободное пространство втягивался обоз, окруженный конными латниками…

Мать с отвращение вытирала лицо ладонью, звеня цепью. Ивейла стряхивала остатки с грязного подола, а Беатрис опять затрясло… Добрахх невозмутим, чуть ли не дремлет — воин есть воин. Трудно напугать. Енька хмуро огляделся…

Просторная площадь, окруженная волнующимся народом, за цепью бойцов. Рабов уже начали сгонять с клеток, прогоняя сквозь двойной строй солдат с палками, к ближайшему деревянному строению, похожему на амбар. Для удобства складирования, недалеко от въездных ворот. Решетчатая дверь распахнулась:

— Господа!

Сквозь решетку отстегнули кандалы — все по очереди выбирались, спрыгивая на каменную брусчатку. Енька выбрался последним, пошатываясь — Добрахх сразу подхватил, придерживая за плечи. Рев толпы возрос — на каменные плиты снова зашлепало гнилье…

— Прошу.

Как ни странно — к лестнице на стену. По-видимому, во избежание волнений в городе их решили определить в крепостную башню, под охрану гарнизона. Логично, учитывая пылкую любовь горожан. Крутые ступени казались бесконечными, капитан практически тащил на себе, хоть и сам ослабел от голода. Затем дорога вдоль зубьев — с высоты замечательный вид на улланские степи, с паутиной тропинок и дорог…

Квадратное помещение, с единственным узким окошком, выходящим на площадь. Одно деревянное ведро для нужды. Плевать, что в камере и женщины, и мужчины. Голый пол, голые стены. Обрывки цепей и деревянные подпорки, для укрепления от баллист. Все.

— Господа! — последним заглянул невысокий полный господин, в расшитом золотом камзоле. — Вам не придется долго страдать. Приказ наместника, герцога Натиуса, во избежание волнений завершить как можно скорее, — оглядел всех, будто ожидая всеобщего ликования. — Казнь рано утром. Глава города лично посетит перед выходом. Будут пожелания?

— Здесь есть невиновные, — сделала попытку хозяйка.

— Сожалею, ваша милость, — скорбно покачал головой господин. — Приговор будет зачитан перед казнью.

— Даже маленькая девочка?! — закричала, не выдержав, Беатрис.

Расшитый камзол тяжело вздохнул, со страданием поглядев на малышку, затем задрал глаза к потолку. Всем видом показывая — не по его вине сей гадкий час.

— Воды, — попросил Енька.

— Конечно, — с готовностью согласился господин. — Вот только… — оглянулся на единственное ведро в камере. — В последнюю ночь в уборную не выводят, сами понимаете.

Не выводят. Перед казнью осужденный способен на что угодно — кинуться вниз головой, или упасть на меч… В общем, опорожняться придется при всех. Со стойким ароматом из сосуда. Заботливые.

— Нет пожеланий, — завершила беседу старшая леди.

— В таком случае, это вам, — франтоватый чиновник протянул сложенный листок бумаги. — От отца. Герцога Реомейского.

Мать недоверчиво приняла письмо, с удивлением разглядывая печать и подпись…

— Да упокоятся ваши души, господа, — поклонился всем господин. — Быстрого безболезненного конца.

Дверь, лязгнув, закрылась. Все огляделись, опускаясь на пол. Еньку немедленно прижал к груди Добрахх…

— Не думай о плохом, — мягко шепнул в ухо успокаивающий голос. — Все случится быстро и хорошо. Оглянуться не успеешь, а вокруг Даида…

Енька криво усмехнулся — не сильно страшился конца. Больше обидно… За малышку. За чертову нескладную жизнь…

Не успел ничего — ни бабского, ни мужского. Зачем было все? Освещенная фигура Аваатры, в храме…

Зато закончатся все волнения.

— Тетя Тали, — сбоку прижалось маленькое тельце. — Ты завтра всех разберешь ведь, правда?

Кажется, после бешенной ночи в храме у ребенка стойкое убеждение, что Енька может все. Вообще. Взять меч, и перебить три центурии…

— Прости, зайка, — мягко погладил по маленькой головке.

— Зачем? — улыбнулся малышке Добрахх. — Пусть живут, в этом страшном мире! — подмигнул. — А мы лучше в сады Аваатры! Знаешь, как там поют птицы? А какой воздух, реки… — блаженно закрыл глаза и закачал головой, будто только вчера вернулся с неба.

Девочка зачарованно заслушалась, хлопая глазками и пытаясь представить это невероятное царство…

Из-за окошка доносился скрежет и стук топоров — на площади сооружали эшафот.

Часы потекли за часами — кроме малышки, никого не брал ни сон, ни даже легкая дрема. Все больше частью молчали, капитан постоянно успокаивающе поглаживал по плечам, а Енька обнимал тихо посапывающую малышку. Беатрис тоже на груди у Паддиса, бросала горькие взгляды на дочку. Леди Юльана читала письмо, в слабом свете у окошка, бумага заметно подрагивала в руке.

— Дедушка от нас отказался? — тихо спросила Ивейла.

— Нет, — покачала головой мать, складывая письмо. — Просит простить, что ничего не смог сделать.

— Мир ему, — вздохнула дочь.

Хозяйка кивнула.

— Если хочешь, — ласково зашептал в ухо Добрахх. — Могу это сделать быстро и безболезненно, — показал свои широкие ладони.

— Не надо. Думаешь, если я не доресса, значит у меня не хватит сил?

— Ты сильная, — теплая рука снова погладила плечо. — Я знаю.

Часы убегали за часами. Стук топоров прекратился далеко за полночь. А потом за окном начал сереть рассвет, и город стал наполняться гулом… Резко пропели боевые горны, а затем вдруг зазвонил, наполняя тревогой, городской колокол…

Уроды. Любите помпезность. Беатрис подскочила и забегала по камере, не в силах сидеть, затем вдруг ухватилась за проем окошка и подтянулась…

— Твари!!! — заколотилась в рыданиях, упав на колени. — Какие же твари…

Паддис обнял жену, пытаясь успокоить — девушка спрятала лицо у него на груди, продолжая трястись. Енька поцеловал в макушку Грацию, мягко высвободился и тоже подошел к окошку…

На площади в рассветном сумраке чернел квадрат эшафота. Шесть плах, с громадными топорами. И седьмая совсем маленькая, с небольшим топориком…

Твари!! Грудь сдавили спазмы — закрыл глаза, стараясь взять себя в руки. Какие же твари…

— Что там? — забеспокоилась Ивейла.

— Ничего, — пожал плечами. — Эшафот как эшафот.

Колокол продолжал звонить, не переставая. Не спится, калекам, хочется побыстрее завершить процесс. На улице уже вовсю гудит толпа, доносятся выкрики. Снова запели боевые горны… За дверью нарастает суета — по стенам бегают солдаты. Максимальная защита, мать вашу…

Тревога в груди продолжала расти. Наверное, так всегда бывает, когда приближается финал. Завершение. Полный конец. Чего ты добился в этой жизни, Енька? Чего достиг? Красивой смерти?

Ивейла испуганно дышит, поглядывая на светлеющее окно, Беатрис сотрясает крупная дрожь. Паддис крепко держит жену, успокаивая и целуя в волосы. Только рука Добрахха мягкая, теплая и шершавая. Заворочалась малышка Граца, просыпаясь….

Волнение все растет. За окном совсем рассвело. А затем неожиданно, и сразу пришло завершение — донесся топот, громко загрохотал засов, и в камеру ввалилась куча народа… Финиш. Сердце остановилось. Впереди всех глава города, судя по знаку императора на груди. Даже запыхался, благородный дорн, от подъема…

Конец.

Полная тишина. Слышно, как глухо бьется сердце. Ощутимо потряхивало.

Сановник сделал глубокий вдох, выравнивая дыхание:

— Мне сказали, — внимательно оглядел всех. — Что здесь находится Эния Шрай, — маленькая пауза. — Великая Айхонская княгиня.

Слова прозвучали и упали. Понадобилась долгая секунда, чтобы до Еньки дошло, а когда дошло… Будто свалился тот колокол, наполняя звоном — в камере взметнулся саркастичный шепот. Высокий дорн снова обвел всех глазами и остановился на Еньке:

— Так?!

Енька медленно поднялся — шепот стих. Тишина.

— Нет.

— Тогда что это?!! — почти закричал вельможа, ткнув пальцем в сторону распахнутой двери. Енька проследил за пальцем — свита приглашающе расступилась… Медленно пересек каземат и вышел на крепостную стену, ухватившись за каменный зуб. И чуть не задохнулся, распахнув глаза…

Улланской степи больше не было.

Перед городом стояла огромная армия. Налетел ветерок, теребя флаги и плюмажи на шлемах… Ровные когорты и манипулы, поблескивая железом, застывший лес копий, абордажных крючьев и штурмовых лестниц… Шеренги неподвижных офицеров — ветерок теребит гривы лошадей… Трепещут знамена Аллая, Берлицы, Вааля, Еля…

Все пять княжеств. Как отче наш. И у каждого — значительно более десяти тысяч. За ровными когортами волнуется коричневыми мехами широкое море раширских лучников…

Помнишь, Енька?

Лучше не трогай север.