Настанет время

ГЛАВА 9

Вскоре после этого он получил два свободных дня, которые провел в обществе Леонсы, залечивая свои душевные раны. Период его тренировки и индоктринации затянулся, и уже наступила зима, так что он мог с удовольствием отдаться зимним видам спорта. Кроме того, он перечитал Историю Будущего, написанную Уоллисом, и сделал свои выводы в зависимости от того, чему он был свидетелем. Он даже обсудил некоторые проблемы с Вацлавом Красицким, который был самым ученым из нынешних правителей замка.

Сахэм признавал, что его труд далек от совершенства, но в своих путешествиях он видел больше, чем кто-либо иной. Он побывал в самых разных уголках Земли, что было недоступно его подчиненным ввиду ограниченности транспортных средств. Он говорил с очень многими людьми самых разных эпох.

Он знал, что под его контролем Ээрия будет существовать следующие два столетия. Он встречался с самим собой и выяснил, что первая фаза его плана успешно претворяется в жизнь. К тому времени эта крепость уже подлежала эвакуации. Новая цивилизация распространилась повсюду, и государство, подобное Ээрии, уже не могло существовать изолированно. Оно должно было выходить на широкую арену.

Новая база была (будет) создана в будущем. Хэйвиг посетил ее я обнаружил, что она в корне отличается от старой. Широко использовались новые материалы, изощренные конструкции. Все было в основном сосредоточено под землей. Там имелась новейшая техника, парили, термоядерные реакторы, автоматизация.

Это была эра восстания против Маури. Их попытка навязать свою философию всему человечеству с треском провалилась. Сомнения, недовольство, мятежи вспыхивали в разных уголках Земли. В одной из стран был разработан водородный реактор, и она не делала из этого секрета. Разваливались старые союзы и блоки, на их обломках возникали новые.

«Нам постоянно нужны терпение и жесткость, — писал Уоллис. — Теперь у нас гораздо больше материальных ресурсов, чем в эру Фазы Один, и гораздо больше опыта и умения, чтобы использовать их. Главное, что нам нужно сделать, это увеличить наши военные силы за счет пересылки в эту эпоху путешественников. Я прекрасно понимаю, что это связано с большими трудностями. У нас нет надежды победить весь мир. Наша империя должна воздвигаться медленно и постепенно».

Так чем же должна окончиться Фаза Два? Уоллис был уверен, что на Земле люди Ээрии с ее высокоразвитой энергетикой и техникой будут вне конкуренции. Он утверждал, что Фаза Три пройдет под знаком единения всех народов планеты под эгидой новых хозяев, под знаком создания человека нового типа. Заглянув в далекое будущее, Уоллис видел такие чудеса, что был не в состоянии описать их.

Однако эта часть книги была довольно смутной. Точную информацию было трудно собрать. Уоллис продолжал описывать будущее, но уже без подробностей. Он уже знал, что жизнь его закончится в Фазе Один. Он встречал там самого себя, бывшего уже довольно старым человеком.

— И я рад, что послужил воле Бога и выполнил его предназначение. Вряд ли наука найдет возможность сделать старого человека молодым я бессмертным. Но я уверен, что природа путешествий во времени будет открыта, и, возможно, они будут доступны каждому. И тогда люди найдут нас, тех, кто создал их будущее, и воздадут нам должное!

Хэйвиг поджал губы я подумал: «Я уже видел, что происходит, если людям навязывают идеологию. Впрочем, этот выступает скорее учителем, чем хозяином… — А потом ему пришла в голову новая мысль. — Служить этому человеку — значит превратить мой дар в ничто, а всю жизнь сделать никчемной».

Однажды его вызвал Красицкий. Это был холодный день. Солнечные лучи играли на сосульках, свисающих со стен башен и крыш. Хэйвиг ежился от холода, пересекая двор.

Красицкий был в форме. Он находился в служебном помещении.

— Садись, — приказал он.

Жесткий стул скрипнул под Хэйвигом.

— Как думаешь, ты готов к своей работе?

Дрожь пробежала по телу Хэйвига. Пульс его участился.

— Д-да. Начинать страшно. Я… — Он выпрямился. — Да.

Красицкий достал какие-то бумаги из стола:

— Я посмотрел, каковы твои успехи, и решил, как лучше использовать тебя. С минимальным риском. Я знаю, что ты сам приобрел богатый опыт в путешествиях и уже сейчас представляешь ценность для нас. Однако ты еще не выполнял наших заданий. — Он коротко улыбнулся, — Моя идея базируется на твоих индивидуальных особенностях.

Лицо Хэйвига не выразило ничего.

— Нам нужно расширять нашу деятельность. Особенно в части поиска путешественников. Ты рассказывал о своем визите в Константинополь периода Византии. По-видимому, это самое удобное место, откуда можно начать систематический поиск в средних веках.

— Прекрасно! — возбужденно воскликнул Хэйвиг. Радость охватила его. — Центр цивилизации! Все торговые пути проходят через него…

Красицкий поднял руку:

— Постой. Это позже, когда у нас будет достаточно людей, широкая сеть агентов. А сейчас мы ограничены в своих возможностях. Не забывай, мы должны к определенному времени завершить Фазу Один. Нет, Хэйвиг, сейчас требуется сделать нечто иное, более важное.

— Что?

— Если бы у нас было много денег той эпохи, нам было бы там легче работать. Но ты же знаешь, как сложно переправлять ценности через время. Следовательно, мы должны раздобыть их на месте. И быстро.

Хэйвига охватили неясные подозрения.

— Не думаешь же ты о грабеже?

— Нет, нет. — Красицкий покачал головой. — Слушай. Нападение на мирный город, достаточно крупное, обязательно попало бы в Книги историков, о нем узнали бы все. Кроме того, это опасно само по себе. Ведь наши люди не могут применять огнестрельное оружие, а византийская армия и стража сильны и дисциплинированы. Нет, это было бы сумасшествием.

— Что же тогда?

— Воспользоваться хаосом и забрать то, что в противном случае стало бы добычей безжалостных грабителей.

Хэйвиг молча ждал.

— В 1204 году Константинополь был разграблен крестоносцами во время четвертого Крестового похода. После них Константинополь был полностью разрушен. — Он махнул рукой. — Почему бы нам не получить свою долю? — Он всмотрелся в лицо Хэйвига. — К тому же мы дадим компенсацию жителям, мы защитим от резни и насилия, поможем им сохранить жизни.

Хэйвиг с отвращением выругался.

Ему пришлось провести много времени в библиотеке, просматривая пленки и стараясь подобрать костюм, соответствующий эпохе.

Самолет доставил его в окрестности Стамбула двадцать первого века, где сейчас были только развалины, и улетел сразу же, как только Хэйвиг отправился в прошлое. Здесь еще все было заражено радиоактивностью. Хэйвиг еще не открыл тайну своего хронолога и теперь должен был отсчитывать время по восходам и закатам солнца.

Леонса была в ярости от того, что Хэйвиг не взял ее с собой. Однако она не могла быть полезной ему, даже наоборот, привлекла бы к себе излишнее внимание.

Хэйвиг решил явиться в образе пилигрима-скандинава, разумеется, католика, но менее твердолобого, чем французы, венецианцы, арагонцы и другие западноевропейпы, которые, подобно волкам, старались задушить умирающую империю. Конечно, лучше всего было бы предстать в роли русского — их было много в Византии, — но русские уже тогда отличались крайней ортодоксальностью взглядов. Хэйвиг не стал рисковать, боясь провала, и сразу отбросил эту мысль.

Он также решил, что явиться в год нападения слишком рискованно. Ведь любой чужестранец в годы войны подозрителен, особенно такой, который обо всем расспрашивает, всем интересуется. Крестоносцы после жаркого штурма захватили Константинополь в 1203 году. Они посадили на трон своего ставленника и начали грабить страну, прежде чем отправиться в Святые Земли. Однако их ставленник обнаружил, что сундуки царской казны пусты, и исчез. Начались трения между франками и восточными римлянами, которые кончились тем, что в январе 1204 года трон занял Алексиус, сын римского императора. Три месяца он и его сторонники старались изгнать из страны крестоносцев. Но их надежда, что Бог поможет им, лопнула, и Алексиус, не отличавшийся мужеством, бежал. Крестоносцы снова вошли в Константинополь, и началась резня.

Хэйвиг выбрал весну 1195 года. Это была прекрасная пора, кроме того, у него было время акклиматизироваться здесь. У него были при себе прекрасные поддельные документы, которые дали ему возможность пройти в город, и несколько слитков золота для обмена на деньги. Подобрав комнату в приличной гостинице — вполне приличную комнату, не имеющую ничего общего с комнатами в современных американских отелях даже высокого класса, — он начал вживаться в ситуацию.

Свой первый визит он нанес в 1050 год. Здесь была та же роскошь, та же космополитическая многоцветность, какую он встретил и в 1195 году. Новый Рим все еще оставался королем Европы. Хэйвиг увидел его с теневой стороны. Дом и лавка Дукаса Манассиса, ювелира, стояли на холме близ центра города. Этот дом, окруженный соседними зданиями, был обращен глухой стеной к вымощенной плитами улице. Но с плоской крыши его открывался чудесный вид: был виден весь город и даже дальше, за городские стены. Отсюда виднелись домики городских предместий, многочисленные церкви, монастыри, где сохранились великолепные библиотеки с трудами Эсхила и Сафо, ипподром, весь величественный комплекс дворцовых зданий. Посмотрев в другую сторону, можно было увидеть сверкающую гладь Мраморного моря, бухту Золотой Рог, где теснились торговые парусники.

На улицах города было большое движение. Шум колес, цоканье копыт, шарканье подошв, крики, песни, смех — все смешалось в одном биении сердца большого города. Ветер приносил запахи моря, которые смешивались с запахом дыма, жареного мяса, конского навоза — запахом человека. Хэйвиг с наслаждением вдыхал этот воздух.

— Благодарю тебя, кириос Хаук, — сказал Дукас Манассис.

— Я очень рад, что тебе тут нравится. — По всему было видно, что он очень удивлен тем, что этот франк не охаивает все греческое. Впрочем, Хаук Томассон не был франком или кем-либо из союзников англичан. Он приехал сюда из какого-то северного королевства.

— Это я должен благодарить тебя, кириос Манассис, за то, что ты показал мне все это, — ответил Хэйвиг.

Они обменялись поклонами. Византийцы никогда не были скованы строгими правилами поведения. Это был пылкий народ, во все эры отличающийся врожденным вкусом и чувствам прекрасного. Однако отношения между людьми высших классов характеризовались утонченной церемонной вежливостью.

— Ты проявил интерес, — ответил Дунае. Это был седобородый человек с красивым лицом, на котором выделялись близорукие глаза. Его щуплое тело, казалось, терялось в свободном хитоне.

— Ты очень добр ко мне, — пробормотал ювелир. — Однако я чувствую, что все хорошее и прекрасное от Бога, и мы, подданные Рима, должны больше думать о нем, чем об удобствах своей жизни.

— Таких как это? — Хэйвиг показал на раскидистое плодовое дерева перед домом.

Дукас улыбнулся.

— Это для моей дочери. Она очень любят цветы, но мы не можем слишком часто вывозить ее за город.

Женщины в Византии имели довольно почетный статус и пользовались многими правами и привилегиями. Однако Дукас решил, что его собеседник нуждается в дальнейших пояснениях, и продолжал:

— Возможно, мы, я и Айва, слишком балуем ее. Но она у нас одна. Я уже был женат раньше, но мои сыновья от Евдоксии уже выросли. Ксения — первый ребенок Анны и моя первая дочь. — Повинуясь импульсу, он добавил: — Кириос Хаук, не считай меня слишком гордым, но я действительно рад встретить дружески настроенного иностранца. Мне очень приятно говорить с тобой. Не согласишься ли ты принять приглашение на ужин?

— Почему нет? Благодарю тебя. — Хэйвиг решил, что это хороший способ разузнать все о Византии. Все местные торговцы и ремесленники были объединены в гильдии, управляемые префектами. А этот ювелир, весьма искусный в своем деле, наверняка много знал о своих коллегах, да и, наверное, много другого полезного можно было узнать от него.

— Ты не будешь возражать, почтенный гость, если моя жена и дочь разделят с нами трапезу? — спросил Дукас. — Они не будут мешать нам. Им очень хочется послушать тебя. Ксения, прости мою гордость, еще ребенок, ей пять лет, но она уже умеет читать.

Она действительно оказалась прелестным ребенком. Хаук Томассон вернулся на следующий год и рассказал, какое он занял положение в одной из афинских фирм. Греция входила в состав империи, но большая часть ее торговли находилась под контролем иностранцев. Деятельность Томассона часто заставляла его бывать в Константинополе, и он был рад возобновить знакомство с мудрым Манассисом и надеялся, что его дочь примет небольшой презент…

— Афины… — благоговейно прошептал старый ювелир. — Теперь ты живешь в самом сердце Эллады! — Он положил руки на плечи посетителя. Слезы стояли в его глазах. — О, это так чудесно! Так чудесно! Ты воочию видишь то, что снится мне всю жизнь! Это даже лучше, чем посетить Святые Места.

Ксения с благодарностью приняла игрушку. Как зачарованная, она за обедом и после него слушала рассказы иностранца, пока старшие не отправили ее спать. «Славная девочка, — думал Хэйвиг. — И совсем не избалована, хотя в семье она единственный ребенок и Анна не собирается больше иметь детей».

Он наслаждался и сам. Встреча с человеком умным, наблюдательным, чувствительным — это удовольствие в любую эпоху. И он в будущем поможет Манассису избежать кошмаров.

Хэйвиг знал это, поскольку тщательно исследовал будущее. Однако подчас он задавал себе вопрос: не слишком ли он внимателен к семье Манассиса? Нужно ли так часто наносить ему визиты, проводить с ними праздники, приглашать на обеды? Пришлось немного превысить расходы по сравнению с тем, что ему было позволено. Наплевать Он мог и сам финансировать себя при помощи ставок на ипподроме. Беспроигрышных ставок. У агента, работающего в одиночку, большие возможности.

Ему было противно лгать своим друзьям. Одно лишь утешало его: он делает это ради их спасения.

Голос Ксении был так тонок и звонок, что, слыша или вспоминая его, Хэйвиг думал о птичьих трелях. Она всегда радовалась его появлению и болтала с ним до тех пор, пока родители не заставляли ее уйти в свою комнату.

Она была тоненькой, как тростинка. Хэйвиг не знал ни одного живого существа, которое бы двигалось с такой грацией. Когда позволяли приличия, ноги ее танцевали, а не ступали по полу. Волосы у нее были цвета середины ночи и полностью закрывали ее нежную точеную шею. Кожа у нее была светлой и чистой, овал лица правильный, губы всегда чуть-чуть приоткрыты. И на лице выделялись глаза — огромные, бездонно-черные, под большими пушистыми ресницами. Такие глаза можно было увидеть только на мозаиках Равенны, на лице императрицы Теодоры Великой. Эти глаза было невозможно забыть.

Странно было видеть этого ребенка с интервалом времени в несколько месяцев, которые для Хэйвига были часами или днями. На его глазах девочка с поразительной быстротой превращалась в девушку. Он и сам понимал, что в то время, как он свободно плывет по бескрайней реке времени, ей приходится барахтаться практически на одном месте.

Их дом стоял в саду, где было много цветов, апельсиновых деревьев и играл фонтан. Дукас с гордостью показывал Хэйвигу свое последнее приобретение: бюст Константина на пьедестале, того самого, который поддерживал христианскую церковь и чьим именем был назван Новый Рим.

— Хотя мастерство древних ваятелей давно утрачено, — говорил он, — посмотри все же, посмотри, как величественно его лицо с твердо сжатыми губами…

Девятилетняя Ксения хихикнула.

— В чем дело, дорогая? — спросил отец.

— Ни в чем, — ответила она, но хихикать не перестала.

— Нет, скажи нам. Я не буду сердиться.

— Он… ему нужно произнести важную речь, но ему очень хочется пукнуть…

— Клянусь Вакхом! — воскликнул Хэйвиг. — Она права!

Дукас долго крепился, но затем не выдержал и присоединился к общему веселью.

— О, неужели ты не пойдешь с нами в церковь? — взмолилась девочка. — Ты не знаешь, как там красиво поют, как таинственно подмаргивает пламя свечей, как упоительно пахнет ладаном… — Ей было уже одиннадцать лет, и она была переполнена Богом.

— Мне очень жаль, — ответил Хэйвиг. — Я ведь католик.

— Святым все равно. Я спрашивала папу и маму. Они тоже не против. Мы ведь можем сказать, что ты русский. Я покажу тебе, что нужно делать. — Она схватила его за руку. — Идем!

Он пошел за нею, не понимая, желает ли она обратить его в свою веру или действительно просто хочет показать своему обожаемому дядюшке что-то интересное и красивое.

— Это так чудесно! — Слезы выступили на глазах Ксении, когда она прижала к груди драгоценный подарок к своему тринадцатому дню рождения. — Папа, мама, посмотрите! Хаук подарил мне книгу! Все пьесы Еврипида! И все это мне!

Когда она выбежала, чтобы переодеться к праздничному обеду, Дукас сказал:

— Это поистине королевский подарок. И не только из-за высокой стоимости, это подарок для души.

— Я знал, что она так же любит древних классиков, как и ты.

— Простите меня, — вмешалась Анна, — но, может, в ее возрасте Еврипид слишком сложен…

— Сейчас сложные времена, — ответил Хэйвиг. — Трагические судьбы древних могут укрепить ее сердце, и она мужественно встретит свою судьбу. — Он повернулся к ювелиру: — Дукас, я еще раз говорю тебе. Клянусь, я знаю, что венецианцы в данное время ведут переговоры с другими франками…

— Ты говорил это. — Ювелир кивнул. Его волосы и борода были почти белыми.

— Еще не поздно тебе с семьей выехать куда-нибудь в безопасное место. Я помогу.

— Где может быть более безопасно, чем здесь, за этими стенами, куда не сможет ворваться ни один враг? А если я брошу свою лавку, мы все будем страдать от бедности и голода. А что делать моим слугам и ученикам? Они же не смогут поехать со мною. Нет, мой Друг, нам следует остаться здесь и довериться Богу, — с печальной улыбкой произнес Дукас. — Послушай, дружище, ты совсем не меняешься. Ты такой же, каким я увидел тебя впервые.

Хэйвиг проглотил слюну:

— Я думаю, что не скоро вновь появлюсь в Константинополе. Мои хозяева, учитывая складывающиеся обстоятельства… Словом, будь осторожен. Старайся быть незаметным. Прячь золото и поменьше бывай на улице. Особенно по ночам. Я знаю франков.

— Хорошо, я буду иметь это в виду, Хаук. Но ты чересчур опасаешься. Ведь это же все-таки Новый Рим. Анна взяла их обоих под руки, неуверенно улыбаясь.

— Может, хватит политики, мужчины, — сказала она. — Украсьте улыбками свои постные лица. Сегодня день рождения Ксении. Разве вы забыли?

Хэйвиг вышел от Манассиса весьма озабоченным. Он вернулся назад, в более счастливое время, снял комнату в гостинице, плотно поужинал, лег спать. Утром он хорошо позавтракал. Это было не лишне для человека, которому скоро предстоит сражаться.

Вскоре после этого он переместился вперед, в апрель 1204 года.

Он мог быть не больше чем просто наблюдателем со стороны. Приказ, полученный им, был до неприличия прост: оставаться вне опасности, ни во что не вмешиваться, под страхом сурового наказания не влиять на события. Сделать все, чтобы вернуться живым, так как им нужны сведения.

В городе пылали пожары. Клубился горький дым. Люди, как обезумевшие крысы, прятались в домах или выбегали из них. И везде их ждало одно: убийства, насилия, грабежи, избиения, издевательства. На улицах валялись трупы. Кровь текла по сточным канавам. Матери оплакивали детей, дети с громким плачем искали своих матерей, пока не становились жертвами обезумевших от крови и убийства вандалов. Всех служителей церкви подвергали жестоким пыткам, чтобы они сказали, где спрятаны церковные сокровища. Все было разграблено: предметы искусства, драгоценности рассыпались по целому континенту. И мало что сохранилось в целости. Не думая о культурной ценности сокровищ, варвары выламывали драгоценные металлы и камни, остальное сжигалось. Так погибло многое из того культурного наследия, что хранил Константинополь до этого ужасного дня. И турки были здесь ни при чем. Все сделали крестоносцы.

Таким было начало тринадцатого столетия, которое католицизм называл апогеем цивилизации, ибо именно тогда западные церковники нанесли удар по восточному оплоту христианства. А через полтора столетия, опустошив Малую Азию, турки вошли в Европу.

Хэйвиг вернулся назад и стал постепенно перемещаться в будущее, время от времени переходя в нормальное время. Таким образом он добрался до того момента, когда франки входили в город. И увидел убийства, грабежи, разрушения, увидел бандитов, насытившихся убийствами, подгоняющих своих пленников, нагруженных добычей. Он знал, что не сможет изменять не прошлого, ни будущего, но он должен был взять из прошлого то, что нужно ему.

Хэйвиг отмечал места, где останавливались мародеры с добычей, и передавая записи людям на Ээрии, которые, переодетые крестоносцами, забирала добычу. В этом бедламе можно было делать все что угодно, не привлекая внимания. Добыча переносилась на корабль, стоявший в безопасном месте.

Красицкий обещал Хэйвигу, что они, насколько возможно, позаботятся о жителях. Им ничего не угрожало, и даже оставлялось немного денег, чтобы они могли переселиться в другое место и начать новую жизнь.

Можно было не опасаться, что такие добрые поступки демонов-франков попадут в хроники, хотя наверняка рассказы о них будут жить в фольклоре. Однако через пятьдесят семь лет, когда Михаил Палеолог покончит с зависимостью от римлян и создаст подобие империи, все рассказы об этом забудутся.

Хэйвиг не участвовал в действиях агентов. Он и так много сделал и многое видел. И то, что он видел, было ужасно. Поэтому он перенесся в прошлое и там плакал, спад, приходил в себя, набирался сил для будущего.

Дом Манассиса был в числе первых, которые он исследовал. Хотя и не самый первый. Хэйвиг хотел сначала немного приучить себя к тому, что увидит.

Он лелеял надежду, что дом Манассиса останется нетронутым. Константинополь слишком велик, в нем много храмов, где можно было награбить богатую добычу, чтобы варвары ломились в каждую дверь.

Хэйвиг не испытывал особого страха. Если что-то потребуется сделать, то кто, кроме него, сделает это? Тем не менее, когда он, приближаясь к дому Манассиса, увидел десяток грязных мужчин, направляющихся к распахнутой двери, сердце его оборвалось. Ярость охватила его, и вскоре три окровавленных франка упали на землю и больше пошевелились, а остальные с криком разбежались.

Хэйвиг остался доволен. Его возвращение было сложной операцией. Ему пришлось долго ждать самолета в зараженном радиоактивностью мертвом Стамбуле.

У него было о чем подумать. Он только удивлялся, почему ему раньше все это не пришло в голову. Теперь он понял, что, несмотря на то, что Уоллис и его лейтенанты использовали новейшую технику, все они оставались людьми своего девятнадцатого века. Вот, теперь ему нужно было обдумать хорошенько все, чему он был свидетелем, в чем принимал участие.

— Прекрасная работа, — сказал Красицкий, прочтя его отчет. — Превосходно. Я уверен, что Сахэм наградит тебя за это.

— Да? Благодарю, — ответил Хэйвиг.

Красицкий долго рассматривал его.

— По-моему, ты похудел.

— Можешь называть меня Рип ван Винкль, — пробормотал Хэйвиг.

Красицкий понял, почему у него такой изможденный вид, ввалившиеся глаза, тик на щеке.

— Я понимаю. Ты заработал отдых Вероятно, теперь тебе захочется побыть в своем времени. Больше не думай о Константинополе. Если нам понадобится узнать что-то, мы подождем твоего возвращения. — На лице его появилась теплая улыбка. — Иди. Мы поговорим потом. Полагаю, нам удается сделать так, чтобы твоя подружка сопровождала тебя. Хэйвиг… Хэйвиг…

А Хэйвиг заснул.

Все началось позже. Вместо того чтобы наслаждаться отдыхом, он начал размышлять.