Начальник милиции. Книга 6 (СИ)

Глава 14

Несомненно, это был он.

Отец.

Невысокий, но жилистый, крепкий, как корень старого дуба, чернявый, с ясными, открытыми людям глазами. Вельветовый костюм сидел на нём идеально, ни складочки, ни пятнышка. Густая, непокорная шевелюра блестела на солнце — такую укладывать не надо, сама держится, как у кинозвезды, любая женщина позавидует.

Меня будто молния прошибла, сердце замерло. А затем забилось быстрее. Во рту пересохло, язык прилип к нёбу. Это невозможно.

Сон, бред. Мой отец… жив?

Он погиб… В прошлом году. 25 октября 1977-го. Грузовик. ДТП. Закрытый гроб. Мы не простились. Я тогда был пацаном, всего чуть больше десяти лет отроду, только слышал, как мать рыдала в подушку, а взрослые шептались, качая головами. А теперь… он стоит передо мной. Не призрак. Не видение. Самый настоящий. Живой!

Я что-то изменил? Реальность подправил? Мое попадание не только изменило настоящее, но и как-то повлияло на прошлое? Или изменения здесь вообще ни при чём, а я попал в немного другую ветку реальности? Голова кругом, не знаю. Но не это сейчас важно, главное, что моя семья еще жива…

Я помнил тот роковой день, когда мать, бледная, как мел, с запавшими глазами, сказала мне: «Папы больше нет». Я помнил, как её голос срывался, как дрожали руки, когда она гладила меня по голове. Я тогда спрашивал подробности. «Как? Что случилось? Где?» Мать в ответ молчала. Опускала лицо в ладони и тихо всхлипывала. Со временем я перестал расспрашивать, но чувство, что в этой истории что-то не так, осталось.

Теперь он стоит рядом с Гурьевым. Меня словно обдало холодом. Планы изменились мгновенно: Гурьева я брать не буду, пусть пока гуляет. Сейчас главное — отец. Главное — узнать, что происходит, и убедиться, что он останется жив. Он должен жить, потому что его смерть тогда просто-напосто перевернула нашу жизнь.

После похорон мать сломалась. Она никогда не жаловалась, но я видел, как по ночам она сидела в темноте на кухне, обхватив голову руками. Потом начались проблемы с сердцем: кардиомиопатия, как говорят — болезнь вдов. Болезнь тех, кто теряет самое дорогое и не знает, как дальше жить, не может оправиться от удара. Врачи говорили: надо лечиться. Она в ответ только качала головой: «Саша, мой муж, меня уже там заждался».

А потом пришли девяностые. Жёсткие, хищные, беспощадные. Лекарства стали дорогими. В бесплатных больницах её гоняли по кабинетам, никто не хотел ставить инвалидность — тогда хоть что-то бы досталось бесплатно. Она не могла работать, сидела дома. Я — мог. Я устроился охранником в ЧОП, где платили «живыми» деньгами. Брал смены одну за другой. Копил на операцию.

Но… просто не успел. Очередная ночная смена. Утром я вернулся, а в квартире уже топтался участковый. Обычная процедура. «Во сколько обнаружили тело? Кто последний её видел?» Соседки в платках у подъезда ахали, шептались. Она умерла ночью, одна. Пыталась дотянуться до телефона, вызвать скорую. Не успела — сердце подвело.

Участковый забрал тело на вскрытие, а я пошёл пить. Засел в какой-то вонючей забегаловке. Передо мной стояла бутылка водки, она пустела, но я не пьянел. Только смотрел в одну точку, чувствуя внутри ледяную пустоту.

Именно тогда это и произошло. Я увидел, как за соседним столиком двое бугаёв увлекают молодую девчонку. Она пришла с подружкой, но подружка была не против отжечь с полубандитами, а вот она сама — пыталась уйти. Её не пускали. «Мама же меня потеряет…» — жалобно сопротивлялась девчонка с дырой на колготках.

Мама. Слово полоснуло меня по сердцу. Я только что потерял свою.

«Ты большая уже, какая мама?» — засмеялся один из ухарей, со шрамами на лице. Он рывком притянул её к себе. Я встал.

— Отпусти её.

Он взглянул на меня и ухмыльнулся.

— А то — что?..

Его дружок встал следом. Борец. Сломанные уши, широченные плечи. Они явно не воспринимали меня всерьёз. Они хотели поиздеваться, повеселиться, а потом выкинуть пьяного на улицу.

Но я не дал им такого шанса. Я ударил первым. Ногой в пах. Борец взвыл и согнулся пополам. Второй рванул на меня, доставая нож. Выбросил клинок быстрым, холодным движением.

Я не испугался. На рефлексе схватил бутылку, разбил о стол. В руке сверкнула «розочка». Я шагнул вперёд. Ударил. Стекло полоснуло противника по лицу. Возле моего уха скользнуло острие ножа. Я ударил еще, метя в горло, но попал в глаз. Противник дико заорал и схватился за лицо. Я отшвырнул его ногой, он свалился на пол.

Минус два. Я стоял посреди зала, с окровавленным стеклом в руке, а вокруг повисла зловещая тишина. А потом меня забрали менты. Я не убегал, мне было начхать на свою судьбу. Лишь сердце радовалось — я уловил на себе благодарный взгляд заплаканных глаз спасенной девчонки. Она выскользнула из бара, оставив потрепанную сумочку из кожзама на столе.

Прокурор настаивал на статье особо тяжкой: «покушение на убийство». Я отдал все накопленные деньги ушлому адвокату, и он вытянул всё на «причинение тяжкого вреда здоровью в состоянии аффекта». Сказал, что пришлось дать на лапу судье и прокурору. Не знаю, правда ли он давал или всё присвоил себе. Меня устроил результат его работы, все-таки бандиты действительно понесли увечья, и на более легкую статью я никак не мог рассчитывать.

Так я впервые попал на зону. И всё это — потому что когда-то погиб мой отец.

Но теперь… Теперь я сделаю всё, чтобы этого не допустить. Я выясню, что с ним могло произойти. И если кто-то убил его тогда и собирается это сделать сейчас — этот кто-то ответит.

И лишь один вопрос терзал меня в эту минуту. Отец стоял с Гурьевым, он приехал с ним… Почему? Что могло связывать его с этим продажным милиционером?

В голове крутились десятки версий. Первая, самая неприятная — отец и сам был связан с криминалом. Нет, я не хотел в это верить. Он был честным, порядочным человеком. Но, может, что-то случилось? Может, его втянули, угрожали? Или я чего-то не знал? В конце концов, семидесятые — время такое: дефицит, махинации, теневой рынок. Гурьев мог иметь дела с кем угодно — от подпольных фарцовщиков до проворовавшейся номенклатуры.

Но зачем ему мой отец? Я вспомнил, что он вообще-то работал на автобазе. Вроде бы, обычный водитель, потом повысили до завгара. Но завгар — это уже не шофёр. Это доступ к грузам, бензину, запчастям. Завгар может кое-что «прихватить», а может и наоборот — помешать кому-то украсть. А если отец не был «своим» в этой схеме? Если он, наоборот, знал слишком много?

Секунды мелькали быстро, мысли — ещё быстрее. Представил картину. Завод, автобаза, махинации с топливом. Водители, механики, снабженцы — кто-то возит левые канистры, кто-то распродаёт по-тихому списанные запчасти, а кто-то ведёт бухгалтерию, где всё это красиво оформляется. И вдруг мой отец — честный, правильный, неподкупный — что-то замечает. Может, ловит кого-то за руку. Может, делает замечание. А может, вообще грозит донести куда следует.

И тут появляется Гурьев. Молодой, но уже пронюхавший, где деньги крутятся. Ему не нужен честный завгар. Ему нужны покладистые люди, которые знают, когда закрыть глаза, когда помолчать. И если кто-то здесь вдруг слишком принципиальный — он становится проблемой. Может, именно так и произошло? Они не смогли его запугать, не смогли подкупить. А значит, его надо было убрать.

Вторая версия врезалась в мозг, холодная, липкая, как змея, обвивающая горло. А что если он не жертва, а часть системы? Что если он был не просто завгаром? Нет, не хочу в это верить. Но почему тогда мать так боялась говорить о его смерти? Почему каждый раз прятала глаза, избегала разговоров?

Если это была не просто авария на дороге, если его убили… То, возможно, убрали как свидетеля. Как человека, который знал слишком много. Но тогда он сейчас должен был прятаться. Если же он стоит здесь, рядом с Гурьевым, открыто… значит, он всё это время был в деле. Эта мысль неприятно резанула по сердцу. Я почувствовал, как по спине пробежал холод. Если это правда — выходит, я жил ложью, я пустил свою жизнь под откос, веря в прекрасные идеалы, которых даже не существовало. Но если это неправда — значит, здесь что-то ещё. И мне предстоит выяснить, что именно.

Между тем Эдик оглядывался на меня с явным недоумением, его взгляд словно кричал: «Давай, Саныч! Надо брать нечистого на руку дельца!» А я стоял, как истукан, будто меня парализовало. Потом резко мотнул головой, дал знак Камынину: «Не сегодня. Не сейчас».

Фарцовщик едва заметно пожал плечами, но послушно кивнул. Он понял: если я отменяю операцию, значит, на то есть причины. По легенде, я заехал в городскую библиотеку — якобы вернуть книги, которые задолжал ещё с тех времён, когда работал следователем в Угледарске, откуда меня перевели в Зарыбинск. И будто бы случайно стал свидетелем странного обмена между подозрительным типом (роль которого играл Эдик) и сотрудником милиции. По своей природе, как законник, я должен был докопаться до сути происходящего, Эдик бы дернул прочь, а я бы задержал Гурьева и сделал сообщение в дежурную часть, что тыловик, вероятно, барыжит форменным обмундированием. Конечно, папаша бы его отмазал, но дальнейшую карьеру Гурьеву эта история бы подпортила. А там я бы нашёл способ прижать его всерьёз, без шанса на выкрутасы. Торопиться мне было некуда — вся жизнь впереди.

Но теперь всё изменилось.

Появление отца переворачивало всё с ног на голову. Я не мог рисковать, не мог поставить его под удар, потому что не знал, что именно его связывает с Гурьевым. Почему он с ним приехал? Как оказался рядом с этим прохвостом?

Тем временем Эдик оживлённо переговаривался с Гурьевым. Жестикулировал, махал руками, даже возмущался, разыгрывая спектакль. Делал вид, что торгуется, а в конце демонстративно фыркнул. Сел в машину и хлопнул дверцей своей «шестёрки». Всем своим видом показывал: не сошлись в цене.

Гурьев же мрачно чесал затылок и явно недоумевал — чего это барыга вдруг передумал? Шапки-то — ходовой товар, мех натуральный, овчина. В северных районах такие с руками оторвут. Он даже не подозревал, что его сегодня оставили на плаву лишь потому, что рядом оказался мой отец.

Но гадкая мысль сверлила меня, грызла, словно червь в яблоке: что, чёрт возьми, связывает моего отца с этим преступником?

Эдик проехал мимо меня, кивком показал: отъеду в сторону, подожду. Но мне было не до него. Сейчас главная задача — выйти на контакт с отцом.

В той жизни мы жили в другой области, не в Угледарской. А теперь он — здесь. Именно здесь, куда судьба меня забросила, дав второй шанс. Всё ли это случайно? Или есть закономерность?

В голове всплыли слова гадалки: «Ты тут исправляешь чужие ошибки. А кто твои ошибки исправит?»

От этой мысли по коже побежали мурашки. А может, старая ведьма права? И не шарлатанка она вовсе, а настоящая провидица?

Я поспешил вернуться в машину, завёл двигатель. Отец и Гурьев уже запрыгнули в свою «двойку» и тронулись. Я двинул следом, держа дистанцию.

Поток машин в Угледарске жидкий, если его вообще можно назвать потоком. Это не столица, и пробок здесь в принципе никогда не было. И я прекрасно видел грязно-серую «двойку», не выпускал ее из виду.

Сегодня я не ловлю Гурьева. Сегодня я иду по следу призрака из своего прошлого.

Я следил за Гурьевским жигулём, не отпуская его ни на секунду. Он уверенно петлял по улицам Угледарска, то замедляясь перед переходами, то ловко ныряя в узкие проулки. Где-то на краю сознания билась тревога — ощущение, что, если я хоть на секунду потеряю его из виду, отец исчезнет навсегда. Как исчез тогда, в той жизни, оставив нас с матерью одних в этом безжалостном мире. Но теперь я здесь. Не дам просто стереть его фигуру, словно решённую задачу с доски.

Они остановились у неприметного серого здания. Я встал чуть поодаль. Я знал этот пивбар — «Якорь». Типичное советское заведение, где рабочий люд промывает горло после смены, где пахнет кислым пивом, пережаренными жирными пирожками и прокуренными махорочными пальцами.

Отец и Гурьев вошли внутрь, снова держась вместе. Я следом. В нос ударил запах табака, мужских проблем под хмелем и мазута на робах посетителей. Столы деревянные, исцарапанные, с засохшими кругами от кружек. Пол отсверкивает чешуйками вяленой рыбы, кое-где под ногами хрустит шелуха от семечек. На подоконнике вещает пыльный радиоприемник, а на потолке замерли лопасти громадных вентиляторов.

Зал полон мужиков. Оживленно переговариваясь и сдувая с кружек пену, они цедили «Жигулёвское», закусывая его бутербродами, нарезанными чуть ли не топором.

Отец стоял у кассы, не торопясь делать заказ, беседовал о том о сём с пухлой продавщицей в фартуке и смешном чепчике, а Гурьев уже с кем-то шептался в дальнем углу зала. Я прищурился. Значит, всё-таки у них тут деловая встреча? Похоже на то. Но сейчас мне было важно другое.

Я встал рядом, будто случайно, облокотился на прилавок, вытеснив из очереди какого-то интеллигента. Держался к Гурьеву спиной — тот мог, конечно меня увидеть, но с такого ракурса явно не узнает. Это был риск, но другого шанса выйти на контакт с отцом могло не быть.

— Хорошее здесь пиво? — сказал я, не глядя на него, как бы в воздух. — Не разбавляют?

Он скосил на меня глаза — внимательные, прищуренные, оценивающие.

— Первый раз здесь? — голос ровный, спокойный.

— Ага, командировочный я. Подумал, надо бы атмосферу города прочувствовать, так сказать. А что самое главное в любом советском городе? Ну, кроме статуи Ленина, конечно? Пивная!

Он усмехнулся, чуть приподняв уголки губ.

— Что ж, правильное место выбрали.

— Выпьем? — предложил я. — Я тут никого не знаю, а один вкушать не привычен. Саша.

Я представился, протянув ему руку. Он смерил меня взглядом, будто взвешивал.

— Давай, — пожал мне руку в ответ. — Хм… И меня Сашей зовут.

— Тезка, — одобрительно закивал я.

Мы взяли по кружке пива, уселись за столик у окна.

Я жадно всматривался в него — в его мимику, жесты, привычки. Узнавал каждую деталь. Взгляд открытый, ясный, каким я его и запомнил в прошлой жизни. Он ещё полон сил, ещё строит планы, не догадывается, что, возможно, ему грозит смертельная опасность.

Я глотнул пива, стараясь скрыть дрожь в пальцах и не слишком впиваться в своего компаньона взглядом. Что там, я еле сдерживал себя, чтобы не кинуться и не обнять его.

— Ты сам, значит, местный? — спросил я, чтобы завязать разговор.

— Не совсем, — он задумчиво повертел кружку. — Недавно перебрался. Дела, понимаешь?

— Какие дела, если не секрет?

Он усмехнулся.

— Да так, пытаюсь кое-какие вопросы решить. Но знаешь, что интересно? Вроде бы, всё по плану идёт, а иногда кажется, что кто-то сверху берёт и ломает весь расклад.

Меня аж передёрнуло.

— Бывает, — пробормотал я.

В горле перехватило. Что дальше говорить — я не имел понятия. Он тем временем сделал глоток, поставил кружку на стол.

— Знаешь, что ещё интересно? — он вдруг внимательно посмотрел на меня. — Ты мне кого-то напоминаешь.

Я сжал зубы.

— Да не-ет. Может, просто лицо знакомое?

— Может, — он задумчиво кивнул.

Мы захрустели сушками, обильно посыпанными крупной солью. Такой крупной, что на зубах скрипела.

Я пытался найти подходящую тему, что-то, что удержит его здесь, в моей компании. Что-то, что поможет мне понять, кто и почему хочет его смерти.

— Хороший у тебя костюм, — бросил я наугад.

Тем более, что костюм и правда удивительно хорошо сидел. Я раньше не видел его, то есть… Он ухмыльнулся, погладил лацкан пиджака.

— Да, обновка. Сегодня первый раз надел.

И тут меня будто прошибло током. Я помнил этот костюм. Кофейного цвета, вельветовый, именно в нём его похоронили.

Мать говорила: «Он так его любил, новый в шкафу хранил, а потом надел в тот день первый раз и…».

На нём живом я действительно этот костюм не видел. И теперь захлебнулся воздухом, чуть не пролив пиво.

25 октября.

Ровно год назад, в этой же жизни, в этот самый день он погиб.

Реальность изменилась, но роковой день не исчез среди других вероятностей, просто сдвинулся всего лишь на год вперёд. Ведь отец впервые надел этот чертов костюм в день своей смерти. Сердце заколотилось.

Сегодня его должны убить?

Я мельком взглянул на Гурьева. Тот уже заканчивал разговор, но что-то было не так. В дверях мелькнули двое крепких парней — не пьяницы, не случайные гости.

Я не знал, кто их послал, но быстро понял, зачем они здесь. Время пошло.

Я должен спасти отца.