На краю пропасти

Глава 9 Рождение зверя

— Не ожидал, что я останусь послушать? — лицо Грома приблизилось к границе света, давнишний ожог исказился от злобной гримасы, превратив морду в пугающую маску. — Не такие мы с Воеводой и дураки, а, Игорь? Не такие идиоты, чтобы верить незнакомцу, пришедшему неизвестно откуда. А я предупреждал, что ты не из нашего племени!

— Племени? Рабов-египтян, что ли? — Игорь зло ухмыльнулся. — Воевода втирал мне что-то подобное. Но, извини, я не верю в каких-то высших или отличных от других людей. По мне, все равны, хоть и стоят по разные стороны забора.

— Забора, Потёмкин? Какого? Это у тебя в голове какая-то выдуманная ограда поставлена, которой в настоящей жизни нет, и это тебе препятствует…

— Чему? Мешает издеваться над людьми? Убивать ни за что?

— Стоять на верхней ступеньке пищевой цепи! А не вот тому, что ты тут сейчас обрисовал.

— Теперь это так называется? Знаешь, Гром, я на твоём месте не был бы так…

— А ты не на моём месте, Потёмкин! — оборвал лекаря Гром и толкнул Жору. — Открывай! Именно поэтому, Игорь, вы все завтра отправитесь на корм кроликам и свиньям. — Ольга охнула, а Яр замотал головой, не веря собственным ушам.

— Что? — переспросил он, чувствуя рвотные позывы.

— Они у нас всеядные, — широко улыбнулся начальник охраны, отчего обгоревшее лицо исказилось. — Жрут-с все, что ни дашь. А кому сейчас легко? Вот и я считаю, что такой питательный, как человечина, корм нельзя выкидывать без причины, особенно молодых людей или нежных младенцев. В замкнутой системе ничего пропадать не должно́.

— И это… это всё… вы потом нам… людям? — Яр не находил слов, он не мог поверить в услышанное. Конечно, можно было трактовать речь начальника охраны, как очень злую шутку, но что-то подсказывало юноше, что это правда. Ведь никто и никогда в жизни не видел, как выбрасывали в Колокшу детей с отклонениями. Никто! И никогда! Охрана отбирала младенцев у матерей, под чутким оком Воеводы проводился закрытый обряд в Михайло-Архангельском монастыре и… дитя больше не видели. Руки сжались от ярости и бессильной злобы, зубы заскрипели. Он готов был броситься на Грома, но это ни к чему не привело бы.

— Но-но-но, — начальник охраны плотнее прижал пистолет к голове Джорджа. — Тронешься с места — у него нет шансов. Правильное слово: скармливали. Именно. Да не зеленей ты так, рогатый… Звери ж переработали уже людей-то, вы не их мясо ели, а животных… Давай, заходи! — начальник охраны подтолкнул стволом Жору. — Так и хочется пристрелить всех сейчас. Так и чешутся руки. Но нельзя… Заказано лишать народ зрелищ. Пускай отвлекутся от трудных будней. Пусть мнят, о чём хотят, лишь бы не о том, о чём действительно сто́ит раздумывать… а девушка ещё пригодится! На неё у Воеводы особые планы, — Гром подмигнул Ольге, заставив Яра вновь дёрнуться, и уже было закрыл решётку, но вдруг остановился и заговорил, направляя пистолет на Жору. — Стоп! А ведь вот этого можно не показывать народу. Можно сейчас прикончить…

— Я те дам кончить-тоть! — из темноты материализовалась Лидия и со всей силой навернула Грома тяжёлой кружкой по голове. — Моего Жорку!

Горячее содержимое выплеснулось на одежду начальника охраны, зазвенел разбившийся прибор, а Гром от неожиданности и, мягко говоря, совсем не мягкого удара дородной Лидии, ввалился в камеру, потеряв равновесие. Он уже упал, но в какой-то момент оттолкнулся руками от пола, встал на колени, а потом вскочил и, готовый ответить, развернулся в сторону женщины, не учтя одного: теперь начальник охраны находился на территории Игоря. Потёмкин моментально сорвался с места, одновременно пнул Олега в спину и перехватил руку, в которой тот держал пистолет, вывернув так резко, что Гром, не успев подняться, вновь оказался на полу лицом вниз. Пистолет отлетел в сторону, где оружие тут же подхватила не растерявшаяся Ольга, а Игорь, упёршись коленом в хребет Грома и умело заламывая ему руки за спину, сказал только одно:

— Ну, ни пуха…

— Я тебя убью, — договорить Гром не успел. Ольга всунула Игорю в руку пистолет, и Потёмкин приложил им по затылку Олега. Затем лекарь поднялся, повернулся к слегка ошарашенным Ольге с Яром и хотел заговорить, но тут под сводами камеры разнёсся вибрирующий металлический звон. Лекарь в удивлении обернулся. Лидка восседала на бессознательном Громе, била его по голове мельхиоровым подносом и злобно кричала:

— Я те-ть моего Жорку дам, что ли? Урод ты, кровопийца! Да я тебе этот поднос-тоть на уши одену, да ещё красивым бантиком заверну! Ишь, чего удумал, моего-тоть милаго и на свет на тоть! У-у-у, ирод мордожжёный! Не Гром ты, а мразь последняя, тряпка поломой…

— Лида! Хватит! — командным голосом прикрикнул Потёмкин. Женщина вмиг успокоилась. Невозмутимо слезла с Грома и с видом одержавшего победу авианосца отплыла к Джорджу, сразу принявшись с дотошностью собственника осматривать мужчину со всех сторон, то за ухо дёргая, то трепля по щеке, словно его тут несколько дней пытали и сотню раз поранили. А тот и рад был: замурлыкал бы от удовольствия, если б умел.

— А патамушта нефиг! — внесла она свою корректировку, как только Игорь отвернулся. Лекарь лишь вздохнул, пожал плечами и мотнул головой в сторону своей койки, чтобы все подошли ближе.

Грома какое-то время можно было не бояться. Лидия слишком удачно пристукнула его тяжёлым подносом, чтобы начальник охраны скоро очнулся. Лекаря больше занимало другое: шум, поднятый женщиной. Хотя запуганные и введённые в заблуждение Воеводой жители Юрьева вряд ли при первом же шуме станут интересоваться, что происходит, тем более, если это не вой серого падальщика, а звон подноса и крик разъярённой женщины, что не такое уж редкое явление в стенах города. Игорь, помнится, не так давно был свидетелем подобной сцены. Но всё равно надо действовать быстро, благо наступившая ночь только поспособствует путникам, прячущимся во тьме, в претворении в жизнь их планов.

Оглядывая столь разных людей, собравшихся вокруг него, Потёмкин гадал лишь об одном: почему Лидия решилась бросить довольно тёплое, насиженное местечко и уйти из Юрьева. Он понимал, почему Ольга пойдёт за ним, также сомнений не вызывало стремление Яра исчезнуть из этого города, даже мотивы Жоры были ясны — кем бы он ни был, но желания провести всю жизнь со своими старыми мучителями, постоянно помнить детскую травму, нанесённую ими, у бывшего охранника не было. Любая возможность, намёк на иное существование, которого он был всё это время лишён, лишь будут подгонять. Другое дело Лида, но тут лекарь мог единственно развести руками. Вдруг, и правда, всё дело в разгоревшейся на глазах у заключённых любви, которая с приходом Игоря связала этих непохожих друг на друга людей? Всё может быть.

Стоит ли им говорить, что главная цель, из-за которой он хочет уйти из города, это вирус, рождённый и внедрённый с помощью учёных в человека? Куда бы лекарь сейчас ни ушёл, он чувствовал, что дорога приведёт его туда же, куда отправилась горстка безумцев, ведо́мых желанием побороть опасное воздействие радиации на человека, но допустивших в своих расчётах ошибку и, возможно, запустивших биологический механизм уничтожения остатков человечества. Но и этих людей, испытывающих к лекарю доверие, он просто так бросить здесь не мог. Особенно после открывшегося безумия Воеводы и его окружения.

— Я иду туда, где, наверное, умру, — тихо заговорил Потёмкин, вглядываясь в глаза людей, стоявших напротив. — Я не скрою, что это очень опасно, но… Нет! Я не уверен, что доберусь до места и там всё будет хорошо. Я не вправе…

— Где это точка? Куда мы идём? — лаконично спросил Яр, и Игорь почувствовал, что не получится отвертеться от ответа. Этот же вопрос угадывался и в глазах всех четверых, полных надежды, что лекарь укажет им, как жить дальше, куда двигаться, что правильно, а что — нет. Во всяком случае, они были сыты по горло жизнью в этом про́клятом месте и видели перед собой человека, который двадцать лет путешествовал по выжженной войной земле и не только выжил, но и научился жить заново. Они надеялись на него.

— В Москву, — просто изрёк Потёмкин и замолчал, давая им время осмыслить сказанное.

— В Москву? — перекрестилась Лидия, вытаращив глаза. — Но там это-ть, как её… радиация!

— Там и самое громадное бомбоубежище в стране есть, — возразил Игорь.

— Метро-о-о, — протянул, улыбаясь, Джорджик и, увидев, с каким удивлением на него посмотрели остальные, поспешил продолжить. — Я жил там. В Москве. Мне лет десять, наверное, было, когда случился Великий Трындец, и я застрял здесь… Но я помню! Поезда под землёй, тёмные тоннели, по которым они ходили, гигантские залы, способные вместить кучу народа. Да! Он прав! Это всё в Москве… под землёй.

— И я там жил когда-то, — тихонько заметил Игорь. — отучился и… уехал оттуда. Зря, видимо, как показало время.

— Но… Но откуда-ть такая уверенность-то? Ну это… что там люди выжили?

— Был я в Иваново в начале года, — ответил Потёмкин. — Погостил там месяца три в общине одной, так там радиолюбитель сигналы из Москвы ловил… Не знаю, правда ли те сообщения из Москвы, или нет, но радиолюбитель утверждал, что начинались уведомления словами: «Говорит Москва!..» А дальше одни помехи. Но тот радиолюбитель мне сказал, что верит, что люди в метрополитене заперлись. Гермоворота там есть. Огромные. И не верит, что все умерли. Не для этого метрополитен строили. Для людей возводили. Чтобы жили и жили вопреки всему. А сигнал… Сигнал и заглушить можно.

Они стояли и слушали лекаря, раскрыв рты. Словно мессия сошёл к ним с небес и изрекал откровение. Ведь весь их мир до этого ограничивался маленьким монастырём, а жизнь протекала внутри, взаперти, за забором. У всех, и исключительно Потёмкин появился извне, только он прошёл половину мира и двадцать лет провёл на открытой местности и выжил, нет… и существовал всё время до этого, а не прятался, трусливо существуя, молча наблюдая, как убивают детей, как скармливают их животным, как Воевода творит, что ему вздумается.

— Мы с тобой, — твёрдо произнесла Ольга, а остальные закивали. Игорь на мгновение прикрыл глаза, чувствуя огромную ответственность за этих заблудших людей, вернее, накушавшихся убогой жизнью и ложью.

— Тогда — вперёд, — твёрдо сказал он. — Обратного пути не будет.

— А его и так нет, — ухмыльнулся Яр. — Либо наружу, проверить себя и судьбу, либо на корм кролям… Думаю, решение очевидно.

Игорь поднялся и обвёл взглядом всех.

— Уходим сейчас. Нужно снаряжение и какое-нибудь средство передвижения, так как предчувствуют мои булки, что погони нам не избежать. Ещё тёплая одежда и еда.

— Есть кони, — предложил Ярос. — Быстрые, свирепые, злые…

— «Тигры», — перебил его Джордж. Все уставились на него непонимающими взорами. Какие тигры в этих местах? Но он спокойно выдержал их взгляды и продолжил: — Две машины «Тигр» в ангаре у главных ворот. Бронированные. С кучей оружия и снаряжения внутри. А что? Их так… на всякий случай держат… Мало ли — Воеводе смыться понадобится, или мятеж подавить, ну, или вылазку сделать. Да что вы, не знали? Они ж ещё со времён войны там стоят, за ними ухаживают и смотрят. Кроме того, ангар не заперт — никто не ждёт внутренней угрозы, а стрельцы только внешний периметр караулят.

— Отлично! — сказал Потёмкин, поднимаясь. — Я не прочь обменять свой старенький «калаш», который они у меня забрали, на новое оружие Воеводы. Остались одежда и еда…

— Сейчас организуем! — затараторила Лида. — Я ж на кухне работаю, у нас там и прачка рядом. Оль, Яр, пойдемте-ть со мной. А вы ждите в ангаре. — Потом добавила, выходя из камеры с довольным видом: — Мужичищи! Ух!

Потёмкин с Жорой быстро связали Грома порванной для этих целей простыней. Закрыли решётку на замок, выключили свет и тихо покинули подземелье. Только дверь несколько раз предательски скрипнула, но на такие вещи никто внимания не обращал — люди, работающие в ночные смены, частенько сновали туда-сюда.

Жарко. Во рту пересохло. Кости выворачивало от испепеляющего зноя. Солнце стояло в зените и пекло, иссушало землю, растения, животных, плавило камни. Митяй несколько раз надолго закрывал глаза, но кошмар не проходил. Куда ни глянь: знойная пустыня, почерневшие, исковерканные высокой температурой деревья, сгоревшая трава и развалины Юрьева. Живых нет. Обугленные кости людей и животных устилали землю, хрустели под ногами, но юноша не испытывал страха: почему-то казалось, что всё это не по-настоящему, какой-то розыгрыш, фарс. И кто бы ни вздумал ломать комедию, ему это не удалось. Странный какой-то юмор, чёрный.

Желание пить было так сильно, что юноша, не обращая внимания на хруст черепов под ногами, шёл вперёд, измученные мышцы ныли, пытались протестовать, сопротивляться, лишь бы не двигаться. Хотелось лечь на землю и подохнуть, истлеть прахом вместе со всеми умершими и врастающими в песок, заменивший землю, но пить хотелось больше. Поэтому с трудом, но Митяй ещё переставлял одеревеневшие ноги. Вперёд. Только вперёд. В поисках колодца, речки, артезианской скважины с насосом, который он, может быть, сможет запустить, если найдёт в себе силы и знания для этого.

Тягучая, слегка пульсирующая боль, растекающаяся по телу, отдающаяся в мышцах так, что их сводит. Откуда она? Откуда этот чужой мир, скелеты, развалины? Что вообще происходит вокруг? Мысли путались, не хотели открывать такую необходимую сейчас информацию. Не желали отдавать её человеку, словно это знание таило в себе некую угрозу, может, даже смерть.

Митяй облизал потрескавшиеся губы и упрямо сделал следующий шаг. Ступня скользнула по черепу, и парень тяжело рухнул на кости. Тело пронзила новая боль, сотней осколков вонзившись в плоть. Юноша замер, стараясь, чтобы лишние движения не причиняли новых мучений. Наконец-то дождался отдыха. Всмотрелся в голубое без единого облачка небо, расслабился. Чуть слева висел ярко-белый шар солнца, резал глаза светом, мешая любоваться куполом, свободным от серых туч. Когда ещё удастся увидеть такое зрелище? Но солнце… оно мешало. Митяй никогда не думал, что будет так ненавидеть светило, дающее жизнь всему на земле. Но то было раньше. Когда? Уже неизвестно.

Митяй повернул голову вправо, чтобы глаза отдохнули от ярких лучей. На него уставились пустые глазницы черепа, потрескавшегося и местами осыпающегося неуловимыми пылинками, гонимыми прочь малейшим дуновением ветерка. Нижняя челюсть давно уже отпала, затерялась среди тысяч выбеленных временем и песком костей. Одна глазница пробита, через неё видна дыра в задней части. Будто череп смотрит на юношу, сверлит взглядом.

А в голове на пределе слышимости откуда-то возникают слова: «Кто ты? Зачем ты здесь? Ты же не отсюда и никогда не будешь одним из тех, кто пал на этом месте…»

— Нет. Нет. Нет, — взволнованно зашептал потрескавшимися губами Митяй. Что-то не нравился ему смысл фразы в целом. Чего-то неуловимо-неправильное было в ней… Хотя и понятное. — Нет! Я, как и вы — человек!

«Да какой ты человек? — лёгкая усмешка слышалась в голосе, гуляющем в голове, словно ветер, будто самостоятельно существующий фантом, проецируемый простреленной глазницей черепа. — По-человечески никогда не жил, да и умер-то… не как человек».

— Да что ты… Глупый череп! — возмутился Митяй, с усилием подняв руку и показывая на костяное поле и развалины, казалось, состоящие теперь из черепушек. — Что ты мне тут чешешь! Как — не был? Как? Да я больше человек, чем вы тут всё, вместе взятые! Я вот ещё живой! В отличие от вас — костей, позабытых временем!

«Живой, — согласился неожиданно череп, — живой… Но не человек… Уже».

— Да пошёл ты! — разъярился Митяй, что придало ему силы повернуться, одним ударом разнести череп и вскочить на ноги. Кровь закипела внутри от ярости, от нахлынувшей обиды. Как это — не человек? Ну, как? Больше всех человек! Больше этих костей, разбросанных по округе, во всяком случае! Он — сын Воеводы, всё-таки! А не кто-нибудь. Взгляд снова упал на руины родного города. Что бы вокруг ни случилось, ответы надо искать там!

Юноша быстро, насколько позволяло измученное жаждой тело, пошёл в сторону развалин. Потоки горячего воздуха поднимались от земли, создавая иллюзию плавящегося горизонта. Кожа, казалось, совсем высохла, потрескалась. Митяй поднял руки и ужаснулся: их поверхность покрылась сетью пульсирующих чёрных прожилок.

«Живой… Но не человек… Уже…» — догнал ветер.

— Да пошёл ты! Пошёл ты! Пошёл ты! — ещё больше разъярился Митяй. Он развернулся и, не увидев никого, пнул первый попавшийся под ногу череп. Он рассы́пался, и дымка праха тут же была подхвачена ветром. А юноша вновь продолжил свой путь к развалинам, пиная на ходу любой более-менее целый череп, страшась снова услышать загадочные слова.

Обглоданные жаром стены раздались, открыв взору столь же плачевное состояние внутренних строений монастыря. Шагу нельзя было ступить, чтобы хруст не обозначил чью-то кость или раздавленный череп. Здания рассы́пались на кирпичи, деревянные обломки конструкций обгорели, Михайло-Архангельский собор превратился в развалины, и только пять позолоченных и наполовину облупившихся крестов торчали из земли под разными углами. Вход в катакомбы под валом был раскурочен, словно изрыгнул что-то особенно ужасное, как будто гигантский червь выполз из преисподней, снедаемый жаром ядерной войны, дошедшим до самого Ада. И из дыры несло трупным смрадом, как будто люди в поисках спасения под землёй нашли лишь общую могилу.

Из-за развалившейся стены медленно вышел Яр. Странно: он совсем не изменился. Та же драная ватная одежда, словно можно сейчас, в такое пекло, носить её. Те же роговые наросты на голове, как будто он — хозяин всего этого… Ада. И довольное, улыбающееся лицо, лучащиеся весельем глаза, внимательно и хитро смотрящие на Митяя.

— Что… что тут происходит? — захлёбываясь собственным негодованием и ненавистью, выдавил юноша, не в силах сказать что-то ещё.

— Твой? — бодро спросил Яр, поднимая руку, в которой оказался обычный, выбеленный солнцем и песком череп.

— Нет, — чуть не задохнулся от злости Митяй.

— Знаю, что не твой, — Яр отмахнулся свободной рукой и, выудив из кармана круглые очки, поднёс их к глазницам черепа. — А так? Никого не напоминает?

— Отец! — прошептал юноша, чувствуя, как засохшие губы лопаются от крика, не способного передать всю гамму эмоций: горло было иссушено и саднило. Оставалось раскрывать, как рыба, рот и наблюдать за перекошенным от смеха лицом врага. — Тварь! Ты убил всех!

— Я — тварь? — Яр расхохотался ещё сильней. Потом откинул в сторону очки, а череп поднёс к лицу и дунул. Останки отца Митяя серым пеплом сорвались с ладони, словно на ней и не было черепа. — Ты на себя-то посмотри. Уродец! — и снова дикий, безудержный хохот. И Яр пошёл прочь, удаляясь, расплываясь в жарком мареве.

Митяй, в бессилии переставляя ноги, рванулся следом, но они не слушались. Тело отказывалось подчиняться. И тогда Митяй закричал сквозь стянутое сухостью горло.

— Стой! Стой, скотина! Да я… тебя… Вот этими… руками… — юноша поднял руки и не узнал их. Чёрные жилки набухли и начали расширяться, растекаясь по коже, словно жирная, тягучая жидкость. Он пытался стряхнуть ее, но не мог. Это была не жидкость, а его кожа. И она изменялась, а также — он… В какой-то момент руки стали полностью чёрными, но процесс не остановился. Нечто стало тягучими каплями срываться с пальцев на землю, и через минуту под ногами уже бурлила, расползаясь по миру, чернота, заполняя его, захватывая. И тело Митяя пронзила боль… и он вынырнул из кошмара, затрясшись с такой силой, что заходила в бешеной пляске и кровать.

Панов отпрыгнул от койки своего сына, когда тот раскрыл глаза и с диким криком изогнулся в конвульсиях. Юрий Сергеевич прижал ко рту ладонь, чтобы не закричать самому. В глазах сына плескалась тьма, а тело ещё больше покрылось медленно расширяющимися чёрными прожилками. В этот миг Воевода понял, что теряет его, что вот-вот наступит мгновение, когда всё будет кончено. В его голову даже после объяснений Потёмкина не могла закрасться мысль, что это уже не его сын и что смерть этого существа, возможно, была бы лучшим выходом из всех существующих.

— Гро-о-ом! Гром! — заревел Воевода, бросаясь к двери и задевая шкаф.

Стекло разбилось вдребезги, а часть пробирок и склянок со звоном разлетелась по полу. Открыв дверь, Панов-старший вбежал прямо в руки охраны. Двое бойцов ошалело смотрели на главу города, ничего не понимая, часть людей высунула головы из дверей казармы. Озадаченные лица удивлённо смотрели на главу.

— Где Гром? Пусть он притащит мне Потёмкина! Слышите?

— Так он… отводил его в камеру и ещё не вернулся.

— Приведите обоих. Сейчас же! — но, когда бойцы бросились на выход, остановил криком: — Стойте! Следите за Митяем! Если что, удерживайте на кровати, чтоб не вставал! Надо будет — привяжите! Ясно?

— Так точно! — телохранители пожали плечами и с недоумёнными лицами вошли в лазарет, а Панов быстро бросился к выходу из здания. Его подгоняла мысль: если угрозами не получилось заставить Потёмкина помочь, то, может быть, отчаяние и слёзы отца дёрнут лекаря за душу, и тот согласится.

Воевода под недоумевающими взглядами внезапно разбуженных охранников схватил со стены большой фонарь и опрометью бросился из помещения. Выскочил во двор, трясущимися руками врубил свет и за несколько секунд пересёк пространство, разделяющее стрелецкий корпус и подземелья — так сильно он был напуган. Луч выхватил из темноты бледное лицо мальчика, что-то забывшего ночью посреди коридора. В руке — обкусанный картофельный клубень, лицо чумазое: видимо, так и ел картошку сырой. Панов, не соображая, оттолкнул с силой мальчишку, тот исчез во тьме, возможно, нырнул в ту же овощную кучу, откуда и воровал, раздался плач, но этого глава города не слышал. Свет фонаря заплясал на стенах, выискивая решётку камеры. Вот, наконец-то! Почему-то не возникло вопросов, почему ни охранника, ни Грома рядом с камерой не было. Сознание Юрия Сергеевича пропускало сейчас такие маловажные детали, как отсутствие стражи, сосредоточившись на главной задаче: нужно уговорить и привести Потёмкина любыми способами.

Вот и клетка, кто-то стонет. Быстрей, где выключатель? Когда камеру залил тусклый свет единственной лампочки, Воевода ахнул. На полу сидел Гром, держась за башку и тихо раскачиваясь. Свет вызвал новую головную боль, из-за чего он заорал:

— М-мать! Убью! Потёмкин… ты труп уже!

Кроме начальника охраны, в камере никого не оказалось.

— Где они⁈ — заревел вне себя Панов, стуча рукой по прутьям клетки. — Где?

— Свалили! — в тон ему прорычал Гром.

— Когда? Давно?

— Не ведаю. Может, сейчас или час назад! Этот военный доктор знает толк в приёмах, урод грёбаный! Убью! Ухлопаю суку!

— Но как? — Воевода был в панике. Он не мог уверовать, что начальника его охраны, служившего ему верой и правдой двадцать лет, побил какой-то залётный лекарь.

— Да шайка у них тут целая, Юра! Прям ОПГ! И как проморгали?

— Это ты мне скажи, Олег! Ты — глава моей охраны, ты, чёрт тебя дери, тут военный! А тебя какой-то…

— А чья идея была, Юра? Нет бы шёл этот Потёмкин своей доро́гой… Нет же. Сам придумал! Всё, успокойся! Дверь открой! — махнул рукой Гром, поднимаясь. — Не должны были ещё далеко уйти. Разыщем сейчас. Не так просто за стены выйти.

— Да какой! Какое — спокойно? Там сын… он… он…

— Да дверь открой, Юра! Сейчас всё будет! Ключи они утащили.

— Что?

— Да, мать твою! Стреляй в замок!

Их крики разбудили половину подземелья. Дальше по коридору люди просыпались в своих нишах, высовывались, всматривались во тьму кирпичного тоннеля, испуганно жмурясь в тусклом свете. Они не понимали происходящего и неуверенно оглядывались в своих жилищах. Особенно, когда силуэт в дальнем конце достал пистолет и несколько раз выстрелил. Тогда люди вновь попрятались, а в некоторых нишах выключили свет и с замиранием сердца попадали в свои койки, лишь бы не коснулось и бы обошло стороной.

Всё ещё держась за голову, Гром отпихнул решётку и бросился вслед за Воеводой. Кромешная тьма внутреннего двора Юрьева теперь пронзалась светом прожекторов, которые стрельцы на стенах направили внутрь крепости после выстрелов. Панов с Громом обежали храм и застыли напротив ворот. Они ещё были закрыты. Чтобы их отворить, пришлось бы привести в действие блочный механизм в надвратной церкви, а там двое вооружённых стрельцов несли ночной дозор.

— Где они? — срываясь на визг, крикнул Воевода. Они с Громом метались между Михайло-Архангельским собором и корпусом стрельцов.

— Я знаю, — наконец Гром остановился и быстро пошёл к сараю, укрывающему «Тигры». Сквозь щели в досках пробивался свет, а тихий гул свидетельствовал, что одна из машин завелась. — Они угоняют наши тачки!

— Что⁈ — договорить Панов не успел. Из сарая с треском ломаемых досок, расшвыривая оные в стороны, вырвался металлический зверь, покрытый шипами из арматуры и заострённых железных уголков, приваренных к корпусу. Рыча мощным двигателем, он пару раз подскочил на рессорах и затормозил в метре от Воеводы с Громом. В отблеске прожектора, наведённого с башни, в водительском окне появилось лицо Игоря. Он презрительно глянул на врагов и переключил передачу. Глава города не выдержал и разрядил обойму пистолета в стекло автомобиля. С надвратной церкви затрещали автоматы. Но всё было тщетно. «Тигр» медленно тронулся на первой, затем переключился на вторую, а на третьей врезался в обитые бронзой деревянные ворота. Стальные листы погнулись, запирающие дубовые брусья треснули, а одна створка слетела с петель, почти рассыпавшись. Автомобиль повернул направо и скрылся за стеной, оставив город ночью без защиты.

— Бесполезно, — громко сказал Олег. — Броня пятого класса. Своей пукалкой ничего не добьёшься.

— Догнать! — заорал Воевода, но потом умолк, увидев выбирающуюся из катакомб и церкви толпу сонных и напуганных жителей, и после паузы тихо, чтобы слышал один Гром, добавил: — Олег, догони! Приволоки Потёмкина сюда.

— Его голову? — уточнил глава охраны.

— Живым, только живым. У меня сын умирает, и я чувствую, что он может помочь. А потом… после делай с ним всё, что захочешь!

— Я приволоку его, Юр, — зло сказал Гром, — что бы мне это ни стоило. Разгони пока толпу, а я соберу своих лучших бойцов, и через десять минут мы рванём во след. Хорошо, что заранее побеспокоились о запасах.

Но Олег никого не собирался приводить в город. Голова ещё гудела от ударов, но злился он уже не из-за этого… Смутные образы, после контузии плавающие в больной, наполовину опустевшей памяти, теперь наконец-то сложились в картинку, имеющую смысл. И преследовать военврача Громов собирался уже не только из-за приказа Воеводы… Ненависть к Потёмкину достигла апогея, а прочие… остальные послужат для удовлетворения садистских наклонностей его команды. Недаром бо́льшая часть личного состава, набранного Громом после событий двадцатилетней давности, выделялась жестокостью и цинизмом. Именно поэтому население и боялось шутить с Воеводой, опасалось высказываться и возмущаться. В далёкие времена Великого Трындеца обитателей Юрьева приходилось учить жить по-новому, подавлять волю, желания в зародыше. Предотвращать любые попытки людей мыслить самостоятельно. Естественно, не все могли жестоко расправиться с одним человеком, чтобы другой и третий не захотели оказаться на его месте. А те, кто могли, награждались различными благами от Воеводы: не несли тяжкой стрелецкой службы на стенах города, питались лучше, ну, и как элиту — их никогда не пускали на борьбу с природой и зверями. Естественный отбор, конечно, происходил и в этой закрытой группе. Более молодые и жестокие заменяли со временем стариков. Но из двадцати головорезов Гром на этот раз выбрал лишь семерых, самых отъявленных и безжалостных.

Пока Воевода со стрельцами организовывал ремонтную бригаду для восстановления ворот, успокаивал и разводил чуть ли не в буквальном смысле жителей по койкам, Гром с командой заняли второй автомобиль и выехали следом за Потёмкиным, благо тот никогда не скрывал, куда направляется.

Панов тем временем, вполне овладев ситуацией с помощью стрельцов, вернулся в стрелецкий корпус, чтобы побыть с сыном. Как бы ни отмахивался он от людей и их советов, но дураком всё-таки не был. И прекрасно осознавал, что времени у его отпрыска мало. Но не успел Юрий подойти к лазарету, как его дверь с треском вылетела, а следом пронеслось и шмякнулось о стену обмякшее тело одного из личных охранников, которых глава оставил возле сына.

— Вань, что с ним? — первый охранник, вошедший в лазарет, с опаской подходил к дёргающемуся в конвульсиях Митяю. Страшные изменения, коснувшиеся сына Воеводы, вызывали страх у повидавших многое мужчин. Чёрное пятно на груди с расходящейся от него сеткой прожилок разрастающейся по телу заразы, столь же страшная, изуродованная древком лука правая рука, которая, затягиваясь, приобрела жуткие, невообразимые очертания, словно опухоль сломала кости и перестроила ткани в нечто новое, нечеловеческое. Сейчас она напоминала клешню. Пальцы распухли, два из них срослись, искривились и вытянулись. И теперь жуткая «ладонь» мелко и часто подрагивала оттого, что человек пытался шевелить пальцами. Но больше всего охранников поразили глаза юноши.

— Не знаю, Ефрем. Впервые вижу такое, — Иван подошёл ближе и с отвращением поморщился, указав на лицо Митяя. — Ты посмотри на его глаза! Страх-то какой. Прям живёт в них что-то.

— Слушай, а ты прав, — Ефрем склонился над юношей, вглядываясь в глаза. Больной перестал дёргаться, что слегка успокоило охранников. Теперь Митяй, лишь изредка вздрагивая, казалось, спокойно лежал и смотрел в потолок. Чёрные, бездонные, без белков, отражающие свет лампочек, его глаза словно бы глазели на каждого, кто в них заглядывал. А ещё в них плескалось что-то. Неясные белёсые тени, образы скользили внутри под невидимой оболочкой.

Ефрем вздрогнул, когда Митяй вновь задёргался в болезненном спазме, пронзившем тело. Мужчина схватил юношу за плечи там, где чернота ещё не поразила здоровые ткани, и попытался удержать, прижать кричащего от боли юношу к койке.

— Ты что творишь? — завопил Иван, подходя ближе. — А вдруг он заразный?

— Ваня, твою мать! Ты помнишь слова главного?

— Да, — нерешительно проговорил тот, сбитый с толку.

— Тогда не стой! А держи его!

Иван неуверенно схватился за ноги Митяя, почувствовав, что сил не хватает смирить, навалился всем телом. Но под тяжестью двух мужчин отпрыска Воеводы всё же трясло не меньше.

Мир медленно освобождался от мрака. А был ли он? Или всё же лихорадка нарисовала причудливую картинку, соткав сон из болезненных переживаний? Всё вокруг постепенно менялось. Сначала темнота не хотела отодвигаться, но припадки боли острыми уколами принуждали внутренности регенерировать. Сквозь туман начали проступать отдельные контуры, тени, мир посерел, а зрение постепенно возвращалось. Всё было странным, не таким, как раньше. Обстановка вокруг знакома, но смутно. Как будто память об этом месте давно стёрлась, оставив лишь неясные воспоминания. Два необычных существа рядом, пытающихся почему-то удержать его. Он чувствовал их, видел… насквозь. Вот сеть сосудов, питающих тело, вот сердце — бьётся, живое, вот другая сеть — яркая, пульсирующая, сконцентрированная вверху огромным сгустком, собирающим и распространяющим информацию по остальному телу, а вот — что-то более твёрдое, материальное… Кости!

Очень хотелось пить, а в животе урчало от голода. В нос ударил запах странных существ: обострившееся обоняние сразу опознало жидкость и питательные вещества, струящиеся внутри людей. Митяй на бессознательном уровне ощутил голод, который ему подарил новый метаболизм. Клетки, тратя с повышенной скоростью энергию на воспроизводство, жаждали питания, посылали сигналы в перестроенные синапсы мозга, заставляя древние инстинкты пробуждаться, а тело — подчиняться.

Митяй, вернее, то, что теперь он представлял собой, заорал. По комнате раскатился жуткий, нечеловеческий вой, заставив руки охранников крепче прижать сына Воеводы. Каждый из них молился про себя, чтобы юноша остался человеком. Но…

Никто не заметил, как зашевелилась изувеченная рука. Она слегка поднялась и несколько раз сжала-разжала кисть, пробуя новые ощущения и силу. Затем резко метнулась к Ефрему. Два сросшихся пальца воткнулись в горло охранника, ещё одно движение — и вырвали кадык. Захлёбываясь кровью, Ефрем обмяк, но сильная рука удерживала его за шею. Потом Иван, пытавшийся хвататься за одежду, от резкого движения ноги Митяя отлетел к шкафу, рухнул на пол в беспамятстве вместе с битым стеклом и посудой.

Монстр некоторое время глотал хлынувшую из порванного горла кровь Ефрема. Тот хлопал глазами, задыхаясь и пытаясь осознать, что случилось, но в считаные секунды жизнь утекла сквозь повреждённую артерию. Кровь перестала хлестать, чудище удивлённо попыталось её выжать, наклоняя мёртвое тело, затем, с новой силой почувствовав голод, второй рукой стало раздирать на груди покойника одежду, кожу, мясо, пока не добралось до сердца. Митяй выдрал его, отбросил труп в сторону и, упиваясь новым, сводящим с ума вкусом, с наслаждением зачавкал.

Иван пришёл в себя, когда довольная тварь, доев трофей, облизывала губы. Пока ещё человеческие. Человеческие ли?

Митяй, сгорбившись, стоял над трупом Ефрема и почти не двигался. Тело привыкало к новому ощущению, организм чувствовал, как каждая клеточка наполняется жизненной энергией. И замедленные реакции в мозгу постепенно, не спеша, но уверенно, связывали воедино поступающую информацию, и новый Митяй осознавал, как ему становится хорошо от необычной пищи.

Иван глянул на дверь, потом на сынка Воеводы: чёрная, окровавленная тварь в рванине совсем на него не походила. А вызывала скорее ужас, нежели желание помочь. Лежащий на полу в осколках стекла воин, боясь пошевелиться, попытался неприметно добраться до кобуры пистолета на боку, но тварь заметила движение. Митяй повернул голову и вперил страшные чёрные глаза в Ивана, из уголков рта капала кровавая слюна.

— Умри, тварь! — прошептал боец и, уже не таясь, метнул руку к кобуре. Чудовище сорвалось с места, лапой-клешней прижало человека к полу, выдавило воздух из груди. Подкинуло вверх, потом шмякнуло об шкаф и бросило в сторону. Уже мёртвое тело, вышибив дверь, сложилось у противоположной стены коридора в неестественной позе. Митяй шагнул наружу, намереваясь «поесть», но столкнулся с оторопевшим Воеводой.

— Ми-ми… Митяй? — поражённый отец взирал на сына, который медленно развернулся в его сторону. Чёрные глаза осматривали пристально на новую жертву, но не узнавали. Кровь, смешавшись со слюной, стекала по подбородку. Правая уродливая рука нервно подрагивала, чёрное пятно на груди разрослось до огромных размеров, поразив почти всю грудину. И он медленно направился к отцу, который попятился от страха. — Ми-ми… Митяй, это ты?

Монстр метнулся вперёд, схватил чудовищной безобра́зной рукой отца, впечатал в стену и поднял. Несколько секунд смотрел в глаза человека, пытаясь что-то вспомнить, но вдруг, зарычав, сжал пальцы. Невероятная сила отсекла голову, и она, упав, покатилась по коридору.

Дверь комнаты отдыха охранников открылась, и оттуда выглянул заспанный боец.

— Да, что за хрень у вас творится? — только и успел спросить он. Чудовище, отбросив тело Воеводы, быстро шагнуло к нему.