Мятежный дом

Глава 1 Ран

Два беспощадных солнца обжигали Картаго, как горшок в печи. То, что было прежде днем, принадлежало Анат, тем, что было ночью — владело Акхат, и каждый континент попеременно палили то желтые, то голубые лучи. Водоемы пересохли, вся живность спряталась в глубокие пещеры и норы, ушла в песок, закуклилась, впала в глубокую спячку, затаилась до новых дождей — как диктовали ей искусственные инстинкты. Растительность высохла и выгорела, и пылающий ветер выметал из чеков ее прах. Бешеное Лето, как и Долгая Зима, было временем смерти. Ни один человек не мог покинуть дом или убежище без плащ-накидки и ветрозащитной маски.

Закончилось время пускания корабликов на водных плантациях. Джек теперь целыми днями просиживал в помещении или бегал через подземный ход в бараки гемов. Констанс и Гус иногда просили у Плутона или Монтега защитные костюмы и выходили на дамбу — полюбоваться дикой, необжитой красотой этой планеты.

Их не стерегли — как и в период наводнений, бежать было некуда. Даже в защитных костюмах они не смогли бы пройти путь до ближайшего поселения. Четырехмиллионное население Картаго было распределено по планете очень неравномерно, и поместье Моро окружала пустыня.

С тех пор, как Моро ушел, атмосфера в маноре стала менее удушливой. Эш Монтег недели проводил в городе, и пленники были предоставлены рабам, а по сути дела — сами себе. Констанс размышляла — что еще ей оставалось делать?

Моро не улетел в Лагаш — глайдер взял Эш, а Моро исчез еще до его возвращения, и Эш не скрывал своего недовольства по этому поводу. Констанс плохо спала и не могла пропустить никакой транспорт, прибывший в манор по земле ли, по воздуху. Значит, Моро ушел либо пешком, либо на легком транспорте вроде снайка. Но куда? Горы с одной стороны, голая равнина, исполосованная чеками для водорослей — с другой, а дальше — пустыня, пустыня, пустыня…

Какое-то чутье подсказывало ей, что Моро в городе нет. Со временем она поняла, что это не чутье — это чуть заметные перемены в жизни и распорядке гемов. Они не ждали появления хозяина в ближайшее время. Не то чтобы Плутон полез в хозяйский бар или гардероб — гемы на такое просто не способны — но даже он как-то… расслабился. Во всяком случае, никогда прежде он не отвечал на ее расспросы так многословно и обстоятельно. Гем скучает, поняла она вскоре. Тоскует о своем хозяине, с горечью вспоминает годы, потраченные им на поиски Бет… Верный слуга ни разу не проговорился о том, где господин сейчас — но по его поведению Констанс поняла, что Моро нет вообще на планете.

Но куда он мог улететь? И главное — как?

— Гус, — спросила Констанс брата наедине. — Что тебе известно о корабле Шмуэля Даллета?

— Легенды, — пожал плечами брат. — Корабль с псевдо иск-интом, управляемый в одиночку. С биоинженерными конструктами вместо водопровода, вентиляторов…

— И универсальным взлетом?

— Ну да, конечно… Как же исследователю новых планет без него?

— Спасибо, Гус. Похоже, я знаю, как и почему погиб Шмуэль Даллет…

Гус прикинул в уме два и два.

— Ты хочешь сказать, что гостеприимный хозяин этой виллы убил его, чтобы завладеть кораблем? Ну что ж, за неимением лучших развлечений можно позаниматься и созданием легенд.

— А Динго, Гус? Его ненависть к Моро?

— Динго — хевронский кос, животное-эмпат. Поскольку моральные качества господина Мориты теперь известны нам всем, неудивительно, что кос его в открытую возненавидел.

— Косы реагируют не на моральные качества, а на затаенную агрессию. Породу псов-сердцевидцев, по счастью, еще никто не вывел.

— Не сомневаюсь, что затаенной агрессии там тоже хватало. Нельзя же обойтись с людьми таким образом, как обошлись с нами, не питая к ним злобы.

Констанс не ответила. Воображение изменяло Гусу там, где речь шла о человеческой душе и мотивах. Из литературы основоположников вавилонской идеи, которой она много прочитала в последнее время, она знала, что симпатии и антипатии, и даже чувство справедливости, которым вавилоняне очень гордятся, в ряде случаев не влияют на их решения — «Если дело несправедливое, как сказать, что оно справедливое, а если такое дело нужно сделать — то как его не сделать?» То, что Нейгал был хорошим человеком, не помешало ему учинить расправу на Сунагиси. Моро, несомненно, хорошим человеком не был, но вряд ли питал к ним ненависть. Он не относился к той породе людей, которым необходим гнев, чтобы сотворить зло. Он творил его и по необходимости — а необходимость, надо думать, возникала всякий раз, когда кто-то владел тем, к чему вожделел сам Моро либо его хозяева.

Она много времени проводила в инфосетях, пока Эш Монтег не закрыл ее доступ полностью. Случилось это совершенно внезапно, без объяснения причин, как раз в те дни, когда бешеное лето входило в свою финальную фазу. Солнца, испарявшие воду с лица планеты, истязали ее без устали, и вскоре воздух настолько был ею отягощен, что не мог больше удерживать. Огромные, распаренные тучи собирались в небе, но разродиться дождем все никак не могли — ураганные ветра гнали их куда-то раскаленными бичами, а они огрызались ветвистыми молниями, и разряды то и дело сотрясали воздух, наэлектризованный до предела. Гнетущее напряжение просочилось и за силовой экран манора. Констанс не слышала больше гемских песен, и Плутон с Мерой часто дулись друг на друга, Джек ныл, утомившись играть в виртуальные поиски сокровищ и сражения кораблей, рисовать и читать, и морлоки на своих тренировках дрались злее, чем обычно.

В один из таких дней Монтег и отключил сантор поместья от общей инфосети. Само по себе это было знаком весьма красноречивым — что-то такое происходило там, в Пещерах Диса, о чем она не должна была знать.

Единственным каналом информации остались гемы — но они переговаривались на тиби, которого Констанс не понимала. Только морлоки, привычные к астролату, часто переходили на него между собой, но и те сдерживались в обществе пленников.

Но однажды Августин смог уловить обрывок разговора, из которого узнал важную новость: торговый караван с эскадрой конвоя вернулся с Элении. Вернулся с триумфом — забитый под завязку импортными товарами и… добычей.

Военной добычей.

Эления была одним из вавилонских миров, которые после войны стали новообразованными доминионами. Эленийский доминатор Йон Лурдес был главой достаточно крупной корпорации нанотехники и доминон получил за большой вклад своего предприятия в разработку имперского оружия, а также по той причине, что корпорация «Синко Лурдес» стала все больше походить на государство в государстве. По мощности она уже равнялась небольшому новообразованному доминиону, а Эления была неспокойной планетой. Таким образом, отдав планету в лен главе корпорации, имперский сенат нашел хорошую сферу приложения усилий довольно мощной службы безопасности и контроля.

Эления принадлежала некогда Дому Ситха, и Йон Лурдес, чтобы укрепить свое положение, женился на Вальде Ситха, старшей дочери главы Дома. Став членом семьи, он узнал со временем и семейную тайну: дом Ситха уже после окончания войны подторговывал с Картаго. Где находится скрытая планета Рива — пилоты Ситха не имели понятия: у Дома вообще было не так много хороших пилотов. Корабли Рива возникали как бы из ниоткуда, подходили к одной из отдаленных космических станций Ситха и там происходил торговый обмен.

Лурдес прикинул, что получится, если он наведет на эту торговлю имперский флот, и вышло, что получатся одни убытки. Сверхтяжелые руды, которые поступали на Элению с Картаго и были необходимы для производства нанометаллов, стоили у Рива вдвое дешевле, чем у Брюсов или Эррида, а по содержанию были в два с половиной раза богаче. Если он наведет на это дело имперский флот, то канал будет перекрыт, а толку будет мало — пилоты Рива никогда не сдаются живыми, а значит, Картаго так и не удастся найти. Гораздо лучше было продолжать торговлю — до того момента, пока не удастся поднакопить сил, чтобы захватить флот Рива врасплох одним решительным ударом. И хотя бы одного живого пилота.

Словом, доминатор Лурдес изменил императору Брендану ради вящей прибыли и последующей славы. Он не поделился со своей супругой планами предать Рива, рассудив, что она может в этом случае предать его, — вполне резонно, надо сказать. Вальда Ситха-Лурдес действительно держала руку дома Рива, и исправно поставляла сведения резиденту-синоби.

Шнайдер знал, что рано или поздно это случится. Однажды предав своего императора, Лурдес стал легкой целью для шантажа, а это позволяло Рива навязывать ему все более кабальные условия контрактов, и чем дольше это длилось и чем больше доминатор увязал — тем сильнее его одолевало отчаяние, а значит — он делал ошибки. И настал момент, когда леди Ситха предупредила резидента, что вокруг доминатора Лурдеса начинает наматывать круги имперская разведка. Медлить больше было нельзя — и очередной торговый караван отправился в сопровождении небольшой эскадры. Шнайдер сыграл на опережение и выиграл. В локальном пространстве небольшой угасающей звезды его встретила засада — корабли СБ «Синко-Лурдес». Они попытались взять торговый флот Шнайдера на абордаж, и не успели даже толком удивиться, как их абордажные команды оказались перебиты, а по штурмовым переходникам с атакуемых кораблей на атакующие ринулись «Бессмертные». После этого Шнайдер прыгнул в локальное пространство Элении и, еще не закончив маневр выхода, перестроил эскорт в боевой порядок. Эленийский флот был уничтожен полностью, в плен захвачены одиннадцать пилотов, все корабли набиты добычей под самую завязку. Доминатор Лурдес, который мог разболтать имперской разведке слишком много, покончил с собой. Во всяком случае, его нашли с размозженной головой и его же собственным игольником в руке. Эти подробности передавались в Пещерах Диса из уст в уста еще до того, как триумфаторы прибыли в глайдер-порт Пещер.

Эта триумфальная победа была и даром никому из Совета Капитанов не нужна, а Шнайдеру — в последнюю очередь. Собственно, она была признаком грядущего поражения. Эленийцы предали — и, конечно, получили свое — в назидание всем, кто думает, будто такого партнера, как дом Рива, можно попытаться предать; однако сам факт предательства сигналил о близости развязки так же явно, как собирающиеся тучи — о близких и обложных дождях. Лев разорвет гиену, осмелившуюся укусить, но уже то, что гиена осмелилась, означает, что лев уже не так грозен.

Шнайдер своего раздражения не скрывал. Его флагманский корабль «Дельта» получил небольшие повреждения в ходе единственного космического сражения, но он не особенно огорчился по этому поводу — зато Бет видела, как он плакал, глядя, как на рейде взрываются заминированные Бессмертными эленийские корабли. Пилотом «Дельты» была Хатор Нефера, темнокожая стройная женщина, чьи руки покрывал темный узор, видный только под непрямым светом — как пятна пантеры. Она понимала и разделяла чувства своего командира.

— Корабль есть корабль, — сказала она, ужиная вдвоем с Бет. — Даже вражеский. Для кого-то он дом, для кого-то гроб. Порой — и то, и другое.

— Но ведь на тех кораблях не было людей? — спросила Бет — Мне так сказали…

— Не было, — подтвердила Хатор. — На этих кораблях уже никто не будет жить и никто не умрет.

— Мне не хотелось бы жить и умереть на корабле, — передернула плечами Бет.

— Это вы сейчас так говорите, а немного позже скажете по-иному.

Бет понимала, о чем она — те особенные отношения, которые складываются между людьми на корабле. Проводя с кем-то в закрытом пространстве долгие месяцы, ты или привыкаешь к человеку, или выясняешь, что вы несовместимы — и тогда один из вас покидает корабль. Она вспоминала отношения, царившие на «Паломнике» — никто из левиафаннеров не был простым человеком… или шеэдом… но каким-то образом члены экипажа образовывали единое целое, состоящее из очень разных, непохожих друг на друга, частей. Здесь было то же самое. У этих людей мог быть клан, семья, государство — но там, за бортом. Здесь все это переходило на второе место. Да, человек мог быть сложным… даже скверным… но он подходил тебе, а ты — ему.

Однако сейчас Бет не хотелось, чтобы для нее это стало таким же, как для Хатор и для других. Это было бы слишком… соблазнительно. Счесть их наконец-то друзьями, родными… своими… После того, как умерли мама, брат, дядя и Дик… Нет, никогда. Порой Бет забывалась. Что там порой — часто. Особенно видя Рихарда на мостике, уверенно отдающим приказы во время маневра или боя. Было так здорово принадлежать к команде этого великолепного золотого воина, мастера и командира… И когда Бет ловила себя на этом чувстве (а это случалось все реже и реже, потому что чувство захватывало ее целиком), она стаскивала с запястья тяжелые сохэйские четки, перебирала их в руке и думала о тех, кого потеряла, заставляя себя ненавидеть виновников этой потери — дядю и всех остальных. Правда, с каждым разом это получалось у нее все хуже.

Гем-медтех сделал ей операцию на гимене — поставил несколько простых швов, которые разорвутся, когда император соизволит засунуть в нее свой нефритовый стебель, и оросят простыню двумя-тремя капельками крови. Интересно было бы посмотреть на его лицо, если бы он услышал, что вместо золотой монетки ему подсунули шоколадку в фольге. Или шепнуть ему эту тайну в самый ответственный момент — чтобы его боец позорно дезертировал? Бет порой упивалась этими мыслями, хотя в глубине души понимала, что никогда так не сделает. В отличие от Дика, она боялась смерти, а здесь смерть все время ходила совсем рядом. У Шнайдера было много врагов, он был слишком блестящим, чтобы не возбуждать зависти, а гибель сестры ослабила его лагерь. «Чертов мальчишка отрубил мне правую руку», — так сказал он однажды. Они с Лорел были любимцами Тейярре, его наставниками и спасителями, а в виду намечающейся свадьбы — почти родственниками. Выкинув свой номер, Бет одним ударом разрушила бы их статус, их бы сожрали так же быстро, как они сожрали Дика, и никто бы не смог ее защитить. А «самураем героической смерти», бросающим себя на вражеский танк с обвязкой из гранат, она никак не была.

Несмотря на это особенное ощущение общности с людьми, она ни с кем не могла разделить свои мысли. Даже с Хатор, которая инициировала ее в каждом прыжке. Хатор была первоклассным пилотом, как Дик — с ней не было страшно, и голос ее был голосом виолончели. Но открыться ей Бет не могла. Когда-то ее тяготила необходимость исповедоваться. Теперь она поняла, какой была дурой. Священнику можно рассказать что угодно — и за это ничего не будет, ну там велят читать два розария каждый день или что-то такое… Здесь такого рода сведения немедленно станут добычей чьих-то жадных ушей и ядовитого языка. Знаете, а ведь невеста, которую Шнайдер хочет подсунуть Тейярре, уже побывала под казненным убийцей! Клятвопреступление и ложь!

Но была еще одна причина, по которой она все-таки намеревалась этого не делать: сам Керет, его трогательная беззащитность. Он был совершенно серьезно, без дураков, влюблен, и он был хорошим человеком, по-настоящему, без гнильцы хорошим. Наверное, даже самым лучшим из всех, кого она знала — из живых.

Она поняла, что скучает по нему. Не то, чтобы очень — но, скажем так — гораздо сильнее, чем по лорду Якобу и своей приемной бабушке. А еще она скучала по Рину Огате. Смешно: скучать по синоби-соглядатаю. Но все-таки он был ее братом, и с ним можно хоть немного пооткровенничать.

Так что, выходя на причал в глайдер-порту под все такой же восторженный рев толпы (едва эскадра достигла станции Акхит, как на планету примчался ансибль-пакет с победной реляцией), она испытала радость возвращения домой.

«Чушь! Это не мой дом!»

Бет улыбнулась и помахала шумящей под причалом толпе. Потом лицо ее несколько помрачнело — на другой стороне глайдер-порта она увидела старый грузовой причал, используемый ныне как эшафот.

Со стороны парадных ворот глайдер-порта к ней приблизился человек в длинной золототканой тунике, темно-красном плаще и золотой маске. Он стоял на медленно плывущей гравиплатформе, и не сошел на причал, а протянул Бет руки и помог приподняться на его платформу, чтобы подарить ей поцелуй. Именно приподняться — платформа была слишком мала, чтобы двое могли уместиться на ней.

Шнайдер тоже получил свой поцелуй — в щеку. Потом его обняла цукино-сёгун, леди Альберта, потом пошел обмен официальными поклонами с главами кланов, пришедшими встречать тайсёгуна. А потом Шнайдер развернулся к толпе и взялся за перила.

— Подайте мой голос на усилители, — велел он, а потом поднял руки, приветствуя народ.

Увидев этот знак, толпа внизу снова взвыла.

— Люди Картаго! Люди дома Рива! — начал он, и толпа утихла. — Мы вернулись с победой. На какое-то время в магазинах появится больше импортного товара, чем обычно, и кто-то сможет починить то, что у него давно сломалось, кто-то — дать ребенку импортное лекарство, а кто-то просто прибарахлиться. Так что нам есть чему радоваться, верно? Эта победа обошлась нам в двадцать три жизни, и я хотел бы, чтобы каждый, опрокидывая свою сегодняшнюю кружку пива, вспомнил об этих людях. Такова цена предательства эленийцев. Им собственная подлость обошлась гораздо дороже. Их флот уничтожен полностью, их галактическая торговля подорвана. Никто не может сказать, что, предав дом Рива, он легко отделался!

Толпа снова одобрительно засвистела и заулюлюкала. Шнайдер какое-то время выждал, потом опять поднял руку.

— Но бедствия, которые они сами на себя обрушили — лишь предоплата за те бедствия, которые ждут нас, если мы не соберем свою волю в кулак и не начнем, наконец, делать дело. Слишком долго мы прозябали здесь, скучая по добрым старым временам. Нам не победить Империю сейчас, и нам больше нечего ловить в имперском секторе пространства. Галактика огромна, полна зеленых благодатных планет — и одну из них открыли десять лет назад наши разведчики. Пришло время сказать вам, люди дома Рива, о том, что мы готовили в течение этих десяти лет. Ради чего не распускали армию и флот, утомляя вас налогами. Почему до сих пор не встали на колени перед Империей. МЫ ГОТОВИЛИ СВОЙ СОБСТВЕННЫЙ МАЛЕНЬКИЙ ЭБЕР!

По толпе прокатилась цунами изумленного гула. Шнайдер выждал, пока она схлынет.

— Не скажу, что это будет легко. Подготовка потребует от нас еще двадцати лет, и на протяжении этих лет от нас потребуется не одна жертва. Но знайте, что эта борьба и эти жертвы не будет безнадежными и бессмысленными. Все это — ради людей и кораблей дома Рива. Мы не прогнемся перед Империей и не задохнемся в изоляции. На новой земле мы построим новый Вавилон.

Толпа снова завыла. Бет не понимала, как Шнайдеру это удается — быть таким искренним, произнося такие патетические речи. У нее бы не получилось. Впрочем, тут есть один беспроигрышный способ — говорить то, что думаешь на самом деле. Интересно, как бы эта толпа отреагировала, узнав, что на самом деле думает она.

Рин Огата тоже был в числе встречающих. Есть какое-то красивое старинное слово, которым называется кавалер, которому ничего не светит. Чиччероне? Или как-то еще?

— Я рада тебя видеть, братец, — сказала она, садясь в портшез.

— Я польщен, — улыбнулся он. — По правде говоря, мне тоже тебя не хватало.

— Скучал без работы?

Портшез тронулся.

— Милая Эльза, я не хочу начинать встречу с пикировки, хотя именно о твоем язвительном язычке я скучал больше всего.

Какое-то время они проехали молча.

— Рин, ты знаешь дядю гораздо дольше, чем я… — Бет запнулась. Огата приподнял брови.

— Скажи: он и в самом деле верит в то, что говорит?

Рин посмотрел в сторону удаляющегося глайдер-порта.

— Да, Шнайдер никогда не лжет в таких делах. История показывает, что ложь обходится очень дорого. Вот только… — он сделал паузу, словно задумался, говорить или нет.

— Что? — спросила Бет, раз именно этого он от нее и ждал.

— Когда он говорит «люди и корабли», он имеет в виду «корабли и те люди, что при них».

Бет задумалась. Это паранойя, или на Картаго в самом деле ничто не говорится просто так? Во всяком случае, она впервые столкнулась с мягкой — и при этом серьезной критикой Шнайдера и его политики. А ведь действительно…

— А… это плохо? — спросила она.

— Может быть, не так уж плохо, как мне казалось долгое время. В свете сказанного сегодня.

— Да, что-то сильно изменится, — кивнула Бет. — Что-то очень сильно изменится.

Бет не знала, что в толпе, встречавшей Шнайдера в глайдер-порту и глазевшей на то, как ее целует в губки царственный жених, затерялась одна душа, сгорающая от ревности.

Порой Дангу казалось, что у его друга черное лицо. Нет, он не багровел от гнева и не принадлежал к черной расе — но точно так же было в вечер их знакомства, когда Ран встал против троих уродов из банды Черепов. Данг даже удивился, когда парнишка повернулся к нему лицом и оказалось, что он, во-первых, старше, чем выглядит со спины, а во вторых, белый, даже светлее, чем сам Данг.

И вот сейчас у него было опять черное лицо — в тот самый момент, когда на экране крупным планом показывали поцелуй Государя и Эльзы Шнайдер.

Потом он вдруг решительно обернулся и сказал:

— Я пошел. Не на что тут глазеть, работа ждет.

«Знаю я, какая у тебя работа», — подумал Данг. — «Особенно по ночам». Но ничего не сказал.

Толпа стояла тесно, и проталкивался Ран с усилием. Тоно неуверенно оглядывался и самолюбие легонько укололо Данга — все меньше дурачок таскался за ним и все больше — за Раном. Наверное, потому что имперец позволял ему забывать свое место.

— Стой тут, — велел Данг, и Тоно остался.

Ран не успел протолкаться далеко, когда Шнайдер произнес слова про Эбер. Тут он остановился, развернулся и стал внимательно слушать.

Когда все закончилось и толпа начала расходиться, Ран подождал возле пандуса своих друзей и зашагал вместе с ними.

— Что, работа подождет? — съязвил Данг. Ран встряхнул на плече сумку, в которой что-то брякнуло и проворчал:

— Я все успею.

— Тебе просто поговорить охота, — Данг тронул его за плечо.

— Да, — признался Ран, отстраняясь.

— С глазу на глаз, — Данг покосился на Тоно. Тот вряд ли что понял из речи Шнайдера, но заразился от окружающих хорошим настроением. Данг купил ему на лотке дешевую конфетку на палочке, с пищалкой внутри, а себе и Рану — по баллону пива. Они отправили Тоно на свалку, а сами ушли с людных переходов и устроились в одном из темных закоулков портовых складов на тугих связках гаса. Где-то наверху, над ними, возилась и постанывала парочка, но друг другу они не мешали.

— Теперь многое переменится, как ты думаешь? — спросил Данг, откупоривая баллон.

— Это если он сдержит слово.

— Такого еще не было, чтобы Шнайдер не сдержал слова.

— Все когда-то случается в первый раз.

— Знаешь, ты про Шнайдера так не говори. Ты про него даже не думай так. Он никогда не врет, если дело касается людей и кораблей дома Рива.

Ран не отвечал, и Данг, решив, что утер ему нос, предложил закурить. Но когда они закурили, оказалось, что у Йонои в запасе есть слово-другое.

— Что ты знаешь об этой планете, Данг? Которую он хочет колонизировать?

— Ты смеешься, Флорд? — такую кличку получил Ран в среде уличных мальчишек. — Мы с тобой одну и ту же речь слышали?

— Ты неправильно слушаешь, Данг. Дом Рива не сократил армию и Крыло. И производство боевых морлоков не сокращается. Понимаешь? Данг, планета, о которой он говорил — обитаемая планета. Война, захват.

Данг помолчал, прикидывая, потом пожал плечами.

— Если это наполнит рты — будет здорово.

Он угадал: лицо друга снова потемнело.

— Данг… ты что, в самом деле готов свой рот наполнить чужой кровью?

— Это лучше, чем свои локти глодать.

Йонои поднялся, погасил сигарету и, допив пиво, положил пустой баллон в сумку.

— Пиратами вы были, пиратами и остались.

И пошел прочь.

— Ну и придурок! — крикнул Данг ему в след. Тот даже плечами не повел.

«Не пойду за ним», — решил Данг. — «Сколько можно за ним бегать. Сам скажет гадость, и сам же обижается».

Он закурил вторую сигарету от первой и остался угрюмо сидеть.

Уже два месяца Йонои-Суна был здесь. Уже наступила Осень Анат. А Данг все никак не мог разобраться в том, что же представляет собой его новый друг. Нет, он не был плохим парнем. Он хорошим был. Таким хорошим, что другой раз делалось страшно — неизвестно, чего ждать. Данг был уверен, что если полицейские попробуют что-то выколотить из него о делишках Сурков, то скоро обломятся. Но, с другой стороны, он встречался с полицейским, а не с кем-нибудь, а с самим Исией. И Дангу было страшно подумать, что будет с Йонои, если ребята об этом узнают. Да, он помог победить в драке с планетниками — это был славный махач и славная победа! Но какой же финт он выкинул перед этим — взял да и отослал своего морлока! У него, говорит, есть дела поважнее. Это какие же, интересно, дела для морлока могут быть важнее, чем прикрывать своему хозяину спину в махаловке?! А как до дела дошло, отцепил от пояса флорд — и как пошел колбасить одной рукотью, не активируя лезвие! Сам Данг был вооружен двумя шипованными кастетами, были у ребят дубинки и обрезки труб, а о ножах условились, чтобы их не доставать. Но планетники есть планетники — подлая шушера; и когда они увидели, что корабельные гнут, то повынимали заточки и ножи. Из Сурков никто не погиб, хотя многих крепко подрезали, а вот Сорока Разбойникам не повезло — одного замочили на месте, еще один умер от раны потом; Сорвиголовы потеряли троих да одного — Песчаные Черти. Из планетников тоже погибло сколько-то, башку там раскроили кому-то или сломали шею; но это не в счет, потому что корабельные дрались честно, как было условлено, без ножей. Ребята радовались, а Ран одернул их: чему радуетесь, дебилы? Несколько человек погибло, а из-за чего? Все равно район порта под свой контроль нам не взять. Как в воду глядел: через четыре дня Нешер и Яно встретились и договорились, что дилеры Яно никогда не будут ходить в корабельный город, а корабельные должны вернуть им глайдер-порт.

После общей драки всем пришлось залечь на дно. Один только Йонои продолжал спокойно ходить по всему Муравейнику, выполняя заказы клиентов и подыскивая запчасти для мастера — и его не трогали. Не трогали и Куна, таскавшегося за ним. То ли помог его бог, то ли кореш в полиции. И начала гулять легенда, что среди Сурков живет самый настоящий, без дураков, архат, святой. Сначала Дангу нравились эти разговоры. У Сурков резко сократилось количество проблем с планетниками, и на святость можно было прекрасно списать многие заскоки Йонои. Даже работу на мутанта и общение с цапом.

Но потом Данг понял, что за цветочками последуют ягодки и проклял свою глупость. Это постороннему и поверхностному взгляду может казаться, что между архатом и римским безумцем нет никакой разницы — и тот, и другой поступают, никого не спрашиваясь, как им понятно, и начхать, кто будет расхлебывать. Дангу вблизи было видно, что это не одно и то же. Например, архат не стал бы так привязываться к Тоно. Потому что одно дело — сострадать недоумку, и совсем другое — считать его таким же человеком, как ты сам (хотя даже самому Тоно понятно, что он не такой же: а ведь бедняга пальцы не умел на руке сосчитать!). Но самое плохое было то, что он ходил к гемам. К рабочим гемам порта, в аграрную секцию и в плавильни. По ночам. Все думали, что он ходит к бабе, но Данг однажды прижал Куна к стенке и вызнал правду — Йонои ходил в жилые бараки. Он заводил знакомство с одним-двумя, подходя к ним во время работы, а потом, когда смена кончалась, проходил в барак. Он был похожего сложения, и со спины в капюшоне его часто принимали за гема, а в лицо толком никто и не присматривался. Гемов пересчитывали, когда они приходили на работу, чтобы распределить по участкам, а по дороге обратно — нет, они ведь никогда не бежали. Разве что совсем старые и свихнувшиеся, так кому такие нужны.

И вот там, в бараках, Йонои грузил их своими римскими сказочками. Про какой-то народ, который держали в рабстве и про мужика, который вывел их прямо через море. У Данга сердце пошло в кишки, когда он узнал. Потому что архат ты или не архат — а это уголовка посерьезнее, чем раздевание машин или уличная поножовщина: этологическая диверсия, статья четыреста не помню какая. Приравнено к терроризму. Мама вечная земля, да что же это он делает! Еще и лето не прошло, а он уже отыскал самый дешевый способ оказаться на виселице!

Данг попытался вправить ему мозги, но ничего не вышло. Римское безумие, одно слово.

А заразно ли оно?

Данг впервые столкнулся с той разновидностью дружбы, которая молча требует. Прежде он рассматривал дружбу как средство выжить во враждебном мире. Ты подставишь плечо, тебе подставят… И дело делать, и веселиться лучше вместе. С Суной — было нечто большее. Данг как будто внутренне приподнимался, делался значительнее. В конце концов, у парня, который в одиночку командовал кораблем, бросил вызов Шнайдерам и сейчас вел против них свою маленькую войну, можно было кой-чему поучиться. Поэтому, хотя Данг и понимал, что Ран ненормальный, а отвязываться от него не хотел.

Он поначалу имел на Йонои виды — ему нужен был преемник на посту капитана Сурков. Элал был ненадежен, Тоно — ну, дебил и есть дебил, остальные — еще мелковаты. А самому Дангу пора приходила покидать уличную жизнь. Его звали в Итивакай, он мог стать профессиональным бойцом или пойти в армию, и на кого-то надо было оставлять банду. Но и тут получился облом: Сурки Рана не приняли. То есть, Тоно, Нышпорке и молчальнику Куну он понравился, а вот остальным — не особенно. Он тянулся к слабым, недоделанным, и они к нему — из таких хорошей банды не составишь. А сильных ребят — кроме самого Данга — он вроде бы избегал. Не из страха, нет, а по какой-то совершенно непонятной причине. С Элалом вообще возникла вражда, и если бы Ран больше времени проводил в банде, могло дойти и до ножей.

В общем, так и не вышло сделать из него нового вожака для Сурков. Но произошел в банде некоторый надлом, как уже было сказано — слабые потянулись к нему, и сложился маленький кружок, у которого были какие-то свои дела.

Выпереть его из банды Данг не мог — это нельзя было сделать просто так, вышибали только за страшные преступления — крысятничество, к примеру… Данг надеялся, что Суна не даст такого повода — и без повода сделать ничего не мог. В Муравейнике одиночки не выживали. Он не мог обречь Рана только за то, Ран был «странный» и тянулись к нему «странные».

Но вот сейчас, после этого разговора на связках гаса, ему пришел в голову еще один резон. Он даже удивился своей тупости. Ведь если Ран хоть на долю секунды прав — а он же сам о себе думает, что прав! — то Шнайдер планирует оккупировать имперскую колонию. А чью же еще? А ведь Суна — имперец, и не забывает об этом. Он-то, небось, продолжает жить в состоянии войны, и то, что он дружит с Дангом, может, совсем ничего для него не значит…

Данг ругнулся и помчался догонять товарища. Он знал, что платными лифтами тот не пользуется и рассчитывал обогнать его, вскочив на гравиплатформу «зайцем», но когда добежал до закутка, отгороженного стальными листами, где Даллан устроил свою мастерскую, Райана там уже не было. Даллан услал его куда-то — то ли открывать дверь очередному остолопу, потерявшему свою ключ-карту, то ли чинить кондиционер, сделанный некогда тем же Далланом из трех поломанных — у Даллана каждый день находились для Райана такого рода поручения во всех концах Муравейника. В какой именно конец был послан Йонои, Даллан отказался сказать.

— Не отвлекай его от работы, бездельник.

— Поди к чертям, паршивый мутант, — ответив любезностью на любезность, Данг вышел из мастерской, перешел с эстакады на эстакаду и свернул в коридор, который вел к законсервированному заводу и свалке возле него.

Свалка представляла собой запутанный и опасный лабиринт как попало кинутых друг на друга глайдеров, наземных танков, катеров и обломков гондол. В эту пещеру швыряли и швыряли обломки еще долгое время после того, как завод остановился; нижние слои проседали под верхними, и перемещение среди мешанины железа требовало ловкости и осторожности. Катер, ставший прибежищем Сурков, находился примерно по центру всего этого безобразия, и довольно глубоко был погребен под завалами железа, так что охотники за беспризорниками скорее свернули бы себе здесь шею (чего им Данг от души и желал), чем отыскали дорогу.

Данг пролез в люк катера и увидел там Анка, похрапывающего на своей подстилке, и Итци, который играл в «охоту на лис» на маленьком игровом модуле.

— Флорд заходил?

— Только-только ушел, спальник прихватил.

Данг выругался. Видно, судьба у него была сегодня опаздывать; а спальник — это значило, что Суна ушел с ночевкой, что после выполнения своей работы он будет спать где-то в другом месте.

— На кой он тебе? — неприязненно поинтересовался Итци.

— Ты в порту был?

— Ну, был, — Итци засмеялся и показал свой игровой модуль. Ага, значит, там он его и слямзил. Не на продажу, скорее всего, а для собственного удовольствия.

— Ты знаешь, похоже, будет война.

Итци пожал плечами:

— Ну и что?

Данг не нашелся что ответить. И в самом деле — ну и что? В отсутствие Суны мир значительно упростился — будет ли война, не будет войны, какая разница для мальчишек, живущих на помойке — ведь они все равно ничего не смогут сделать?

Мир упростился, но Данг что-то не был этому рад.

Кап… кап… кап… Вода испаряется с поверхности теплого пещерного озерка, потом конденсируется на сводах и срывается вниз, выбивая причудливый ритм. Сначала он раздражает, потом привыкаешь, потом даже нравится. Баюкает.

Дик проснулся от того, что стало трудно дышать — Ксана забралась прямо на грудь и чуть ли не под мышку засунула головенку. Теперь можно было спокойно это позволить — Том обрил её кругом и вши вывелись. А раньше они ползали по малышке в таких количествах, что казалось — волосы у нее на голове шевелятся. Здесь, в теплой пещере, очень легко было впасть в то же антисанитарное состояние, в котором находилось прежнее жилище Ксаны — пещера мутантов. Так что наведению чистоты и порядка в Салиме уделялось много внимания. Больше времени отнимала только добыча съестного.

Дик сдвинул малышку с себя и устроил ее голову на своем плече, обняв одной рукой. С ней рядом ему хорошо спалось — если не считать ее привычки заползать сверху и вертеться. Но это было лучше, чем видеть кошмары и просыпаться измученным. Ксану можно было просто перевернуть, снять с себя, устроить рядом и спокойно спать дальше.

Рэй нашел девочку в уничтоженном гнезде мутантов. Отца ее и мать, если они были там, он убил. Девочка была то ли гемом наполовину, то ли ее мать похитили каким-то образом уже беременную. Говорить она не умела и ходить прямо — тоже: бегала на четвереньках с неимоверной быстротой и карабкалась по скальным выступам с ловкостью обезьянки. Какого она возраста — никто не мог понять. Выглядела она на пять, вела себя как трехлетняя, а в принципе ей могло быть и восемь. Никаких внешних признаков мутации у нее не было, и вполне возможно, что, кроме отставания в развитии, она была здорова.

Она боялась Рэя, совершенно безразлично относилась к четверке Аквиласов, Марию признала своей мамой и бегала за ней хвостиком, а Марту полагала, наверное, чем-то вроде тети. Впрочем, с генетической точки зрения все старшие тэка приходились младшим дядьями и тетками. В Дике она отличала существо другой породы и относилась к нему странно: днем шарахалась и сторонилась, а ночью, если Дик ночевал в Салиме, закатывалась под бок именно к нему, устраивалась у него на животе и могла даже подпустить дружескую лужу. Дик и это считал вполне приемлемой платой за ночной отдых. Кроме Салима, он не отдыхал нигде.

Его могли схватить в любой день — но с этой мыслью он сжился и не испытывал страха; но он фатально, бенадежно ничего не успевал. Все, что они сделали с Рэем и четверкой тэка, Марией и другими, легко могли выкорчевать — нескольких зачинщиков найдут и прикончат, слушателям проведут зачистку памяти и все вернется на круги своя. А ведь он пообещал Марии, он пообещал им всем… И вот уже месяц, как он не мог придумать, каким образом выполнить свое обещание — а Бог молчал и ничего не подсказывал. Дик начинал уже сомневаться — была ли откровением та ясная, пронзительная мысль, которая проникла в него, когда он утешал Марию. Тогда она, казалось, пронзила не только сознание — плоть до костей: конечно, мало утешать и благовествовать — нужно увести их отсюда, так или иначе. Но каким образом? Он не смог вывести с Картаго девятерых — а тут полтора миллиона…

Эта мысль извела его и изгрызла. Каждой группе гемов он рассказывал теперь об Исходе — но чем дальше, тем больше чувствовал себя лжецом. Презреть данное самому себе слово, наняться пилотом к Сионгам и угнать транспортник, набитый верными? Но если даже допустить безумную мысль, что он сможет угнать транспортник и без помощи навигатора довести его до Империи — это все равно решение для нескольких сотен, а не для миллионов. Поднять восстание? Бред: тэка много, но они никакие не бойцы. Хоть иди прямо к Шнайдеру и грози, как Моисей: отпусти народ мой! А не то! А что «не то»? Моисей хоть мог показывать чудеса, а Дику Бог ничего такого не обещал.

Но ведь чудес никаких и не нужно, по большому счету. Гемы страдают не от стихийного бедствия, не от чумы или голода — а от злой воли людей, имеющих над ними власть. И всего-то требовалось от этих людей — принять однажды человечное решение и держаться его. У них за это не отнимут жизнь и имущество, их не подвергнут пыткам и поношению, нет — по сравнению с тем, как страдают те, кто от них зависит, они не пострадают вообще никак. И они продолжают жить как живут… Дик ненавидел их за это. Каждого конкретного человека — короткими вспышками, вызванными какой-то фразой или действием, но всех вместе — всегда. Причем он полностью осознавал, что они — не исчадия ада, нормальные люди. Они чего-то не понимают — не потому что тупы или злы, а потому что… черт их знает. Для Дика это было сложней навигации в Пыльном Мешке.

Прежде он жалел вавилонян. Их добро было маленьким, частным добром, а не отблеском великого и вечного Добра, и потому они смертельно боялись потерять его, а значит — не хотели рисковать. Их зло было не временным и паразитным явлением, вроде ржавчины на металле, а неотрывной составляющей человеческой природы, и из страха разрушить эту природу они не торопились бороться со злом. Их радость была случайным проблеском в сумраке жизни. Их любовь была, с одной стороны — отчаянной нуждой в теплоте, с другой — всплеском чувств, под влиянием которых человек соглашался теплотой делиться. Они боялись лишений, потому что не надеялись на сокровища вечной жизни. Они боялись потерять себя, потому что их «я» некому было потом найти и вернуть хоть немного отмытым. В каком-то смысле они пребывали в таком же жалком положении, как и их гемы — с тем различием, что в свое отчаяние они загнали себя сами и выплескивали его на других, и не было выхода из этой круговерти страдания.

Но жалость со временем иссякла. Теперь он понимал, что чувствовал человек, написавший — «Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!». Он чувствовал то же самое — как они смеют быть такими? Почему, почему даже лучшим из них, таким, как Данг или господин Исия, нельзя ничего объяснить? Почему они не понимают простых вещей, которые понимают судомойки, прачки и няньки, водители поездов подземки и литейщики, обученные в жизни нескольким рабочим операциям? А может быть, дело в том, что они слишком хороши и умны? Отец Андреа объяснял это, и коммандер Сагара тоже: хорошему человеку трудно понять, как он нуждается в прощении. Мать Илихау, госпожа Ашера, орала на своих двух гем-служанок почем зря и свела их как сучек, чтобы получить потомство — но ведь многие срывали злость еще и побоями, так что у сеу Ашеры были все основания говорить, что с гемами она добра.

Так, как она, поступали все, а многие — еще хуже. Проповедовать им? Тем, кто забавы ради сшиб картом старого морлока насмерть? Тем, кто насиловал девочек-тэка, пока те не могли забаременеть? Дик считал, что лучшая проповедь тут — заточка в бок. Он не прибегал к этому способу только потому, что в единичном случае это не спасет положения, а для решения вопроса в целом нужна десантная когорта Синдэна. А валить по одному — только добавлять господину Исии и его коллегам зряшной работы. В этом городе были три человека, на которых Дик намеревался потратить по одному доброму удару — золотомордый царек, Моро и Шнайдер. Но и это — при условии, что те подвернутся под руку; специально тратить драгоценное время на охоту за ними Дик не собирался.

Но они, само собой, не подворачивались, а подворачивалась, напротив, всякая мелкая сволочь, и сдерживать себя становилось все труднее. Дик чувствовал, что кто-то сыграл с ним злую шутку, поймав на тех словах, что были сказаны Марии: «Я буду гневом за всех вас». Гнев и в самом деле не оставлял его с тех пор — юноша носил его в себе, как лихорадку; вот так же он и изматывал. Дик просыпался и ложился с ненавистью, и его ночами владел дьявол. Кошмары стали разнообразнее — к беготне по коридорам добавился Моро. Единственное спасение было здесь — объятия маленькой умственно отсталой девочки. Если Дик засыпал, чувствуя под боком ее тепло, вдыхая ее птичий запах — ночью он был свободен от ужаса, а утром его отпускала ярость. Он находился среди друзей. Он ловил только добрые взгляды, слышал только добрые слова — и ему не хотелось никуда уходить.

Но это было невозможно — Салим нуждался в пище, одежде, медикаментах, энергии, сносной канализации… во всем. Это была большая пещера, способная вместить много народу, рядом с водоемом; нашлось место и для небольшой бустерной плантации, но все это нужно было обустроить, прежде чем принимать беглецов. Девять человек, которые обитали здесь, существовали в самых спартанских условиях, и большего количества это место пока вместить не могло. Но все-таки это был Салим, первое прибежище свободных людей Картаго. Здесь было хорошо, почти как у Святого Франциска в первом доме Меньших Братьев. Здесь собственное сердце не казалось куском раскаленного металла. Здесь можно было говорить все, что думаешь и не застегиваться до самого горла. И уходить отсюда было — все равно что от теплого очага в ночь на мороз. Надо, но дьявольски не хочется.

Дик приподнялся на локте и осмотрел свои маленькие владения. По ночному времени световоды горели в четверть накала, и лица друзей были точно выгравированы золотом на черном. Марию и Марту почти не различить на их лежанках — свет до них не достает; чуть ближе спят Остин и новенький, Бат — теперь самый молодой в четверке; а с другой от Дика стороны…

— Ага, — прошептал юноша, улыбнувшись, и выбрался из спальника. С другой стороны спал вернувшийся во вторую смену Рэй, а возле входа в пещеру вполглаза дремал Динго. Именно Рэй и был нужен Дику, но будить его сейчас не стоило. Он уставал ничуть не меньше, а то и больше, проделывая ради Салима огромные концы пешком по рабочим и заброшенным коридорам. Нет, пусть спит, пока не вернутся Том, Актеон, Миракл и Дориан. Пока не начнется обед.

Ксана, больше не чувствуя рядом тепла, захныкала, и Дик, взяв ее в охапку со спальником вместе, отнес к Марии. Немного подумал — стоит ли вытряхивать ее из спальника или рискнуть очередным «мокрым делом»? Решил рискнуть. Если Ксана просыпалась внезапно — она могла поднять ор не хуже пожарной сирены. Проще было замыть и высушить спальник, чем успокаивать ее.

Потом он, чтобы окончательно проснуться, проделал ката «песочных часов», а затем пошел в душевую и хорошенько вымылся. Это была еще одна из прелестей пребывания в Салиме: возможность помыться. Чистоплотность космоходов переходит порой в манию (Дик знавал людей, не способных заставить себя ступить босой ногой на траву — до того боялись грязи), а помыться как следует в Муравейнике было негде — шрамы закрывали возможность пользоваться общественными банями, обтирание мокрой тряпкой в туалете у Даллана за полноценную помывку не сходило, и порой к концу суток Дик готов был на стенку лезть — до того противно ему было свое тело.

Примитивный душ — стальной бочонок для пищевых продуктов, кран и насос. После омовения следовало накачать воды для тех, кто будет мыться за тобой, и Дик начал работать рычагом. В Пещерах Диса и вообще на Картаго находилось удивительно много самых простых механических приспособлений вроде этого допотопного насоса с ножным приводом. Рива, как видно, нарочно примитивизировали бытовую технику, чтобы не попадать в зависимость от производства или импорта большого количества сложных деталей и схем. Даже боты у них были проще, чем в Империи, и слава Богу — их мог чинить любой, кто получил технические навыки на уровне младшего ремесленника и имел самые нехитрые инструменты. Насос просто нашли на свалке. Это чудовище наполняло бак за полчаса. Так что работа продвигалась небыстро — но и торопиться было некуда — пока ушедшие не вернулись, и спящие не проснулись, Дик был предоставлен сам себе.

Набрав в резервуар воды, он отошел ко входу в пещеру и закурил. Это притупляло чувства, приносило облегчение — пусть временное, но этого хватало, чтобы пережить особенно острые приступы тоски или гнева. Он ведь не напивался, не употреблял наркотика — а в курении нет греха, даже некоторые святые курили… Правда, во рту после дрянных сигарет оставался привкус, будто навоза наелся — но с этим приходилось мириться; разве не таков вообще вкус жизни в Пещерах Диса?

— Что-нибудь случилось, сэнтио-сама? — прогудел со своей лежанки Рэй.

— Оро? — Дик повернул голову. — Я что, не могу просто так закурить?

— Но вторую сигарету подряд…

— Я думал, ты спишь.

— Острые запахи — они будят меня.

— А, — Дик раздавил недокуренную сигарету и тут же пожалел о своей расточительности. — Ничего… Симатта! Почти ничего…

Он помолчал немного. Потом, сам того не ожидая, выпалил:

— Она целовалась с этим золотомордым выродком…

— Вас это печалит?

— А что же мне, радоваться?

Рэй помолчал немного, потом сказал:

— Я ничего не понимаю в таких делах, сэнтио-сама. Сейра… она спала с мужчинами за деньги. Но… Меня кто-то любил… этого было достаточно.

Дику не было этого достаточно. С того момента, как Бет принадлежала ему, только ему — он не мог согласиться на меньшее. Он готов был думать о ней, как о потерянной — но не как о чужой.

— Она ведь думает, что я мертв… Рэй, я же вовсе не хотел, чтобы она всю жизнь прожила в трауре… И даже если… то ведь… она должна притворяться перед ними, и… я понимаю. Но его… я только Моро так ненавидел.

— Но ведь вы можете попытаться передать ей весточку, что вы живы.

— Ты серьезно? — Дик задохнулся. Ему это и в голову не приходило.

— Сэнтио-сама, кто-то из гемов коммунальных служб обязательно знает кого-то из гемов дворцовых служб. А кто-то из гемов дворцовых служб знает дворцовых слуг. Вы можете попробовать передать что-нибудь такое, что поймет только она. Это известно гемам давным-давно. Кто-то с кем-то обязательно связан. Даже лемуры передают новости из гнезда в гнездо через тэка.

— Спасибо, Рэй, я подумаю над этим… — Дик попытался унять сердцебиение. — Но вообще-то у нас сегодня есть более важное дело. Ты поспи, пока другие вернутся.

Рэй кивнул, и Дик снова сел спиной к нему, сняв с руки розарий.

Он в последнее время молился много, потому что многие просили об этом, и он обещал. Не только обращенным гемам — но и вавилонянам, вроде Ван-Юнь или госпожи Ашеры. Иногда его просили люди, знакомые совершенно мимолетно — клиенты Даллана, торговки — знакомые госпожи Ашеры, один раз — мальчишка из союзной уличной банды. Тех немногих, которые знали, какому Богу Дик молится, ни капли не шокировало, что он христианин — выбрать бога было то же самое, что выбрать постоянного поставщика: дело важное, но не до такой степени, чтобы рвать глотку тому, кто заключил сделку с кем-то другим. И, в конце концов, у каждого своя специализация: на одиннадцатом уровне в тупичке живет унган, который ворует души, в Храме Всех Ушедших можно побеседовать с опочившими родственниками, а по Муравейнику рассекает мальчишка, который может совершенно даром замолвить за тебя словечко перед своим Богом. Дик не интересовался результативностью — просто делал то, о чем его просили, так же точно и спокойно, как он менял ботам порванные мускулы или выковыривал живые блоки из безнадежно убитой техники. Да, эта молитва была сухой и холодной, но такой же были и молитвы за друзей, и ничего больше Дик выжать из себя не мог и не пытался. Если в душе сухо как в воспаленной глотке, то лучше просто отбарабанить Розарий, чем давить из себя чувства. Он не знал, почему вдруг наступила эта пустота в душе, он просто делал, что должно и ждал, когда она пройдет.

— Сэнтио-сама! — окликнул его Бат. — Здравствуйте!

Дик, обернувшись, улыбнулся и поприветствовал мальчика. Салим начал просыпаться, включили полный свет, кто-то занял душ и туалет, кто-то пошел за водой для завтрака. Вернулись Том и Актеон, заряжавшие аккумуляторы, затем — Миракл и Дориан, ходившие за пожертвованиями. Дик тоже сходил за своим рюкзаком. Салим жил пожертвованиями, которые давали верные.

Бустер следовало разогреть и съесть прямо сейчас, он недолго хранился приготовленным. Рис и лапшу имело смысл поберечь. Дик готов был хоть на казнь за краюшку хлеба, но увы, на Картаго это был продукт очень дорогой и изысканный.

— Это от девятнадцатой строительной, — сказала Миракл, выкладывая из мешка мясные шарики в пакете. — Сэнтио-сама, они просили вас прийти.

— Хорошо, — сказал Дик. — Пошли им зеленый жетончик.

Зеленый жетончик означал, что Дик придет прямо в барак. Было еще несколько тайных знаков: полосатенькая палочка крючком, отломанная от какой-то игрушки, означала встречу в недостроенном жилом комплексе для гемов, стеклянный шарик-бусинка, светящийся жемчужным светом — встреча произойдет в двадцать девятом цеху на закрытом ныне роторном заводе, а игрушечный черный человечек, переданный конкретному гему, означал, что тому пора бежать в Салим.

— Но вы не сможете прийти, сэнтио-сама, — печально и испуганно сказал Дориан. — Хозяева знают о вас.

— Они сказали девятнадцатой, чтобы те попросили вас, чтобы вы пришли — и тогда девятнадцатая должна вас задержать, чтобы этологи и мастера могли поговорить с вами, — подхватила Миракл.

Дик не смог удержаться от смеха, услышав, как хитрость хозяев разбилась о простодушие гемов.

— Тогда передай им стеклянный шарик и назови то же время, — сказал он. — Я обязательно что-нибудь придумаю.

Они включили печь и начали варить похлебку из самых скоропортящихся продуктов. Ксана вскарабкалась на колени Марии и сидела там, иногда показывая пальчиком на котелок и приговаривая «ва-ва-ва». Получив свой кусок, она обычно отбегала в темный угол и грызла его там, потом припрятывала недоеденное и приходила за новым. Каждому случалось хотя бы раз обнаружить, что в качестве захоронки избрана его одежда или мешок.

— Если бы она хоть доедала все до конца, — с сожалением вздохнул Бат.

— Она научится, — терпеливо ответила ему Мария. — Ей надо только привыкнуть, что еду никто никогда не отбирает.

— Боюсь, что нет, — покачал головой Том. — Дефекты ее развития необратимы стали.

— Откуда ты знаешь? — обиделась Марта.

— Я тоже полгода прятал еду в разных местах на «Ричарде», — вдруг сказал Дик. — Точно так же. Хватал со стола и убегал. Потом сам не мог найти. Один раз брат Мамору нашел сосиску, которую я спрятал два года назад. Она засохла и стала как червяк. Так, наверное, бывает со всеми детьми, которые растут… как звери…

Половина гемов с изумлением уставилась на него. Обращенные с Картаго были совершенно не в курсе его биографии.

— Ну, что вы на меня так смотрите, — он почувствовал себя неловко. — Я родом с планеты Сунагиси, из города, уничтоженного воинами Рива. Я остался в живых, потому что был маленьким, как Ксана. Мама просунула меня в водосток. Спаслось еще несколько детей, потом мы пытались выжить… Я не знаю, что стало с остальными, мы разбрелись по всему городу и потеряли друг друга.

Гемы слушали внимательно. Кое-кто даже палочки в сторону отложил.

— Вы же не считаете, что я таким и родился, и был всю жизнь? — он положил на грудь ладонь. — Меня подобрали сохэи, десантники — есть такой корабль, «Ричард Львиное Сердце». Имя мне дали в честь него, а настоящего я не помнил… Но здесь, в Пещерах Диса, оно пришло ко мне. Это имя Райан, и наверняка мне его дали в честь Райана Маэды, мятежника. А если его сократить и сказать «Ран», — то это будет слово «мятеж». Понимаете? Мятеж — это когда люди не выпрашивают, а требуют своего. Того, что принадлежит им по праву. Когда у них есть сила. Так, как я вам рассказывал про Моисея.

— Мы помним, тэнконин-сама, — проговорил Бат. — Мы ждем, когда Бог даст вам свою силу.

— Не надо ждать, — мотнул головой Дик. — Рэй, пришло твое время. Мне нужны морлоки.

Рэй, единственный из компании одновременно слушавший и евший, поперхнулся.

— И сколько вам их нужно? — спросил он, прокашлявшись.

— Я бы не отказался от всех, — Дик улыбнулся. — Но пока хватит и трехсот. Давайте закончим обед.

Все принялись за еду, но уже как-то быстро и опасливо. Слова о мятеже не шли у них из головы, и после обеда Дик снова заговорил об этом.

— Я знаю, что большинство из вас не бойцы, — сказал он. — Но вы и не трусы, вы можете сопротивляться промывке мозгов, вам хватает твердости и отваги. А бойцы нам все равно нужны. Динго — хороший сторож для Салима, но его мало. Салим должен открыться морлокам — не говоря уже о том, что они такие же Божьи дети, как все мы. Вы спрашивали меня — как Бог говорит со мной? Слышу ли я голоса, или еще что-нибудь такое? Нет, я не слышу голосов и не вижу ангелов, но наступает момент, и Бог словно берет меня за волосы, вот так, — он для наглядности вцепился пальцами в короткую щетинку на затылке. — И поворачивает куда-то, чтобы я смотрел. Вчера Он привел меня в глайдер-порт, чтобы я увидел, как возвращается из похода Шнайдер и чтобы услышал его слова. Шнайдер готовит переселение на другую планету. Вот, почему он не собирается распускать армию. Вот, почему ему нужны пусть безработные, но полные экипажи кораблей. Сёгун будет торопиться — так что и мы должны поспешить. Я еще не знаю, чем это грозит гемам, однако что-то очень сильно переменится в Пещерах Диса. Но мы не будем ждать этих перемен. Мы их опередим. Вот, почему Бог дал мне найти свое имя. Я — Ран, я — мятеж, и с нынешнего дня я буду говорить о мятеже. Вы думаете, что мятеж — это обязательно стрельба, и кровь, и трупы на улицах. Да, так бывает, но не всегда. У меня есть кое-какие мысли насчет того, как мы добьемся свободы и справедливости, но они еще сырые. Пока Бог ясно открыл мне только одно: без морлоков ничего не выйдет. Как бы мы ни боролись, они раздавят нас, если морлоки не будут нашими.

— Но это совсем не просто, капитан, — покачал головой Рэй. — Тот щенок, которого вы обратили в тюрьме, Ионатан и Давид — они ведь уже умирали. Им было все равно. А переломить верность морлока… Я помню, сколько со мной возились сохэи.

— Я не хочу ломать ничью верность, — Дик сложил ладони «домиком». — Если ты именно так понял меня — то понял неправильно.

— Мне… неспокойно за вас, сэнтио-сама, — даже обращенному морлоку нелегко было признать, что ему страшно. — Я знаю… своих. Одно дело, если они вас не признают…

— Да, — перебил его Дик. — И поэтому мы пойдем сначала к тем, которые меня признают. К тем, кто нес караул во дворце и стоял в оцеплении во время казни.

Марта ахнула.

— Сэнтио-сама, — прошептал Рэй. — Они вас добьют. Поверьте мне.

— Сделают они это или нет, а к ним нужно идти, без них нам никуда.

— Но вы ведь… пойдете еще не прямо сейчас? — спросила Мария.

— Нет, конечно. Я еще останусь тут… — юноша порылся в карманах. — О, вот оно. Смотри, какая штучка.

Из его ладони вырвался жужжащий шарик силового йо-йо, рассыпал разноцветные искры, упал вниз, остановился у самой земли и пошел вверх. Ксана выползла из своего угла и села напротив, завороженно глядя на танец волчка. Дик был невеликим мастером пускать йо-йо, но все равно заворожил Ксану.

— Ва-ва, — сказала она через минуту.

— Скажи «Дай».

— Ва-ва! — девочка попыталась цапнуть игрушку на лету, но Дик оказался ловчее и сжал ее в кулаке.

— Скажи «Дай».

— Дай, — подсказывала Мария. — Дай, пожалуйста.

— Вай! — взвизгнула Ксана, и Дик протянул забавку ей. Потом, оставив девочку, отошел в сторону, и Рэй с ним.

— Я все-таки надеюсь, что вы передумаете, сэнтио-сама.

Дик снова копался в сумке, выискивая принесенные детали — они с Томом хотели собрать нормальную гидропонную установку для бустера. Это позволило бы меньше зависеть от пожертвований. Юноша долго молчал, и Рэй безучастно оглядывал пещеру Салима: гемы-миссионеры готовились ко сну, Остин и Бат, напротив, собирались в дорогу, женщины грели воду для мытья посуды, дикий ребенок пускал йо-йо.

— Рэй, когда ты шел на арену — на что-то надеялся? — вывел его из созерцания Дик.

— Нет. Но два раза такой удачи не будет.

— Удача, удача… — Дик с досадой громыхнул сумкой о пол. — Все здесь помешались на удаче, и ты от них заразился. Рэй, нет никакой удачи. Есть воля Бога и есть мы. Мы либо можем выполнить ее, либо нет. Знаешь, почему мне нужно триста морлоков?

— Это… — Рэй почесал в затылке. — Потому что Гедеон с тремястами лакавших воду спас Израиль?

— Да, Рэй. А еще — потому что коммандер Сагара сказал: если космическую станцию нельзя захватить десантом из трехсот человек — значит, ее вообще нельзя захватить.

— Сэнтио-сама…

— Ты мне рассказывал обо всем этом, помнишь? — Дик понизил голос до шепота. — Подразделения морлоков тасуют, как колоду. Сначала — служба в городе и во дворце, тренировки в подземельях. Потом — военная база возле Лагаша и тренировки на пересеченной местности… А потом — космос, служба на станции Акхит и тренировки в невесомости. Рэй, как только мы захватим станцию и пошлем ансибль-пакет в Империю — война выиграна. Через полгода самое позднее здесь будут имперские войска.

Рэй вздохнул.

— Что ж, может быть, у нас и в самом деле нет другого пути… Но вы хотя бы позволите мне первым пойти посмотреть, узнать, что и как?

— Куда?

— Здесь есть место, которое зовется Лабиринтом. Мы, морлоки, собираемся там в свободное время. Не только армейские — хозяйские и городские тоже… Там я разведывал насчет вас. Дайте мне пойти, а то я… все равно пойду.

— Против такого довода не попрешь, — Дик улыбнулся и громко спросил: — Немного уборки, потом немного тренировки, Рэй-кун?

— Ох, — вздохнул Рэй. — Может, одна только уборка? Я так боюсь переломать вам ребра…

Сколько веревочка ни вейся — а конец будет. Дамон Исия нисколько не удивился, что ему приказали изловить «Апостола крыс». Он удивился, что это произошло так поздно, в преддверии Осени Анат.

Главной его задачей на брифинге у начальника департамента было — не засмеяться. Задача не из легких: со стороны этологов выступила троица таких напыщенных дебилов, что Исия все два часа кусал губы.

Начали с того, что показали гем-детеныша, который весело пел песенку на тиби:

Детеныш, как обычно они делают при пении, от души гримасничал и жестикулировал, и было это настолько уморительно, что Исия захохотал, не скрываясь, да и майор Декия улыбнулся так, что в ширину лицо стало больше, чем в высоту. Зато этологическая баба не уронила ни грана своей чопорности.

— Вам это может показаться забавным, — сказала она. — Если не знать, что вся детва шестьдесят второго комбината поет эту песенку, а весь взрослый постоянный состав обращен в псевдохристианство. И неизвестно, сколько пострадало из текучего контингента — проверка только идет.

— Этологическая диверсия, смекаешь? — сказал господин Декия.

— И чьих же это рук дело? — чувствуя некоторый свербеж под ложечкой, спросил Исия.

— Группы тэка, захваченных этой зимой рейдерами, — вставил свои пять копеек этологический хмырь. — Как это часто бывает с рейдерами, ментокоррекция была проведена некачественно, а потом ошибку допустили при распределении, когда решили не разбивать рабочее звено. Понимаете, обычная практика в таких случаях — не разбивать, стресс и так слишком силен, но эти четверо оказались связаны общей памятью, а трансляция казни сработала как спусковой крючок…

Он запнулся, и рулевое колесо перехватила другая этологическая баба.

— Они с «Паломника». С того самого корабля, капитаном которого был Ричард Суна.

— Тот самый пацан, который… — Исия изобразил догадку.

— Да, тот самый. Видимо, он обладал некоторой природной харизмой, потому что у четверки тэка сложилась иллюзия, что он жив. Понимаете, гемы порой, как дети — выдумывают себе несуществующего друга… на которого можно свалить свои ошибки и проступки. В их понимании это даже не ложь, они не отличают подсознательного от сознательного. С одной стороны, за годы христианизации у них сформировались определенные комплексы, которые побуждали их к определенным действиям — в частности, проповедовать свою веру. С другой стороны, он как гемы нуждаются в санкции со стороны человека. Если такой санкции они не получают от реального человека, ее дает подсознание. Вам понятно?

— Угу, — кивнул Исия. — Что ж тут непонятного. Закурить можно?

— Можно, — поморщился этологический хмырь. — Вот что удивительно: все, ну абсолютно все разбираются в этологии, политике, экономике и медицине. Всем кажется, что специалисты в этих областях ни черта не смыслят, только зря получают свои деньги…

— Вы забыли про гравиполо, — Исия выпустил дым. — И воспитание детей.

— Это не важно. Важно то, что многие считают, будто этология как специальность не нужна вообще — главное почаще пороть гемов.

— Это не только гемов касается, — Исия усмехнулся между затяжками. — Многие считают, что если почаще пороть людей, то и полиция станет не нужна. Но я все никак не пойму, при чем тут к вашим проблемам наш департамент.

— В вашем районе началось то же самое, — сказала этологическая тетка. — Этологи по меньшей мере двух рабочих бригад отметили характерные особенности в поведении гемов: склонность к образованию стабильных сексуальных пар, исчезновение мертвых тел… интеррогация дала тот же результат, что и в других местах: там сложился псевдокульт Ричарда Суны с христианскими мотивами.

— То есть?

— Они верят, что Суна жив, — пояснил хмырь. — Что именно он приходит к ним, учит их христианской вере, молитвам и гимнам… Прекрасный юноша с ослепительно-синими глазами, в черном плаще до пят и со знаком креста на груди.

— Слушайте, — сказал господин Декия. — Не то чтобы я считал, что знаю ваше дело лучше вас, господа… Но может, он и в самом деле жив?

— Может, он и в самом деле жив, — сардонически усмехнулась этологиня. — Может, он и в самом деле проходит сквозь стены, умеет превращаться в боевого морлока и в серое животное. Вы полагаете нас идиотами? Как только я узнала, что в моем подконтрольном детском комбинате происходит этологическая диверсия, я тут же подняла на ноги квартальную охрану. И знаете что? Прекрасный юноша являлся дважды, несмотря на то, что комбинат бы закупорен наглухо. Потому что никакая стража не удержит сон или мечту, господи Декия. Ричард Суна являлся им в снах, как и положено прекрасным принцам.

— Стоп-стоп, — Дамон опять напустил на себя непонимающий вид. — Госпожа… э-э-э…

— Сут, — женщина коротко и агрессивно кивнула, показав кукиш седеющих волос на затылке.

— Госпожа Сут, я что-то не пойму, где детский комбинат, а где четверка тэка.

— Они приходили в этот комбинат. Были закреплены за ним. По моей мысли, диверсия распространялась так: четверка тэка — детский комбинат — рабочая бригада ремонтников и строителей… Дзё делились с партнерами своими мечтами. Вспомните эту детскую песенку — она сочинена на тиби, в типичной манере гем-фолка. Ее, без сомнения, сложили сами гемы, но не здесь, а там, на имперских планетах. Вся эта псевдорелигия… носит очень характерные, специфические черты. Мы знаем тысячи аналогичных случаев. В ранг божеств возводятся прежние умершие хозяева, о них говорят, что они живы, что они возвращаются… Это типично. Нетипично наложение этого культа на христианство, но в принципе этого можно было ожидать от рабов, прошедших через руки рейдеров…

— Черт бы их подрал, — проворчал этологический хмырь. — Лучше бы они вообще ничего не делали с памятью, чем проводить ментокоррекцию такими варварскими способами.

— Ха, чтобы мы могли отследить, откуда они пригоняют рабов? — хмыкнул Декия. — Нет, не такие они дураки.

— Так в чем дело? — прервал их беседу Исия. — При чем тут этологическая диверсия? Найдите эту четверку рабов, промойте им мозги…

— Они бежали, — сказала госпожа Сут. — Скрылись, по словам других гемов, в городе Иерусалиме.

Исия поперхнулся сигаретным дымом. Вторая этологическая баба усмехнулась.

— Кроме того, гемов кто-то научил достаточно эффективной технике сопротивления ментокоррекции. И вот это уже не мог быть гем, здесь рука человека.

— Так… — пробормотал Исия.

— Ну и наконец… Независимо от вспышки в детском комбинате 62 и окрестностях, зафиксированы еще две: в районе глайдер-порта, среди транспортников, литейщиков и аграрных рабочих. И мы не можем проследить связь между комбинатом и глайдер-портом.

— И я не могу. — Исия бросил взгляд на карту-схему города. — А где еще?

— Среди боевых морлоков.

Оба полицейских синхронно присвистнули.

— Правда, это пока сомнительно. В культе морлоков нет христианского подтекста, типичное почитание умершего героя. Собственно, поэтому наша секция отнеслась к этому спокойно. Такие культы возникали не раз, поклонение духам умерших врагов — типично для морлоков. Но на позавчерашней конференции этологов я увидел это как часть общей картины и забеспокоился…

— А, так морлоки — это ваша делянка, — кивнул Исия. — И вы хотите, чтобы департамент полиции возбудил дело против этого таинственного диверсанта? Призрака, который появляется из стен и обращается серым животным? То есть, полиция должна вычищать за вами дерьмо? Нет, господа, я не из тех, кто считает себя специалистом в гравиполо и этологии. Призраки — вне моей компетенции. У меня серия убийств на руках, мне есть, чем заняться.

— Э-э-э, знаешь, Дамон, — протянул господин Декия. — С этой серией у тебя что-то не очень хорошо пошло, так что я подумал… Перебрось ее Тройо, а сам займись этологической диверсией.

— Господин майор, тут нет уголовного дела, а мы — уголовный розыск, как никак.

— Это ты выяснишь, есть тут дело или нет! — Декия ударил по столу ребром ладони. — Твоя задача — отделить факты от гемских выдумок и доложить мне, где что. А решать, есть тут уголовщина или нет, будут здесь, в управлении. Свободен.

Исия встал, отвесив начальству и гостям короткий поклон. Внешне он был спокоен, внутри его сердце и печенка поджаривались на медленном огне.

«С этой серией у меня не очень хорошо пошло, сукин ты сын? Нет, гад, у меня с ней все хорошо. У меня очень хорошо, и именно поэтому ты меня с нее снимаешь…»

Когда он добрался до управления, его встретил Тройо. Все уже знали, что серия «Батальоны страха» переходит к нему.

— А что за новое дело тебе дали? — поинтересовался Тройо.

— Это не дело, а куча дерьма, — ответил Исия и заперся в своем кабинете.

Несколько патронов с данными, которые заботливо предоставили ему этологи, он сунул в стол, не читая. Ему не нужны были эти данные, чтобы понять, что тут к чему. Ему нужен был пацан.

— Я знал, что этим кончится, — сказал он в пустоту. — Знал, будь ты проклят.

Что хранило мальчишку до сих пор, кроме глупости этих этологов? Как ни смешно, решил Исия — то, что он не прятался. Если бы он скрывался, это насторожило бы этологов намного раньше. За годы своей полицейской работы Исия осознал четко: тот, кто скрывается, обязательно «гонит волну». Кто-то носит пищу в тайное убежище. Кто-то делает фальшивый паспорт. Кто-то в подозрительной косметической клинике устраивает такую подтяжку лица, после которой его родная мать не узнает. Все такого рода события оставляют след, как за кормой лодки на воде — может быть, кратковременный, но внимательному взгляду видный.

Хотя… внимательных взглядов становилось все меньше. Исия был страшно недоволен новым поколением сыскарей, пришедших на службу после Кенанской войны. У этих ребят нюх хорошо работал только на взятку. Исия ничего не имел против взяток, но, черт возьми, надо же когда-то и дело делать! А Тройо дело похоронит, это как пить дать.

Запиликал зуммер связи, Исия велел сантору:

— Ответить.

Над панелью взошла, как луна, ряха Декии.

— Ну что, ознакомился с оперативными данными?

— Да, — соврал Дамон.

— Хочу дать тебе один дельный совет. В банде Нешер есть несколько имперских пленных. Начни оттуда. И… займись, пожалуй, теми, кто поклоняется алтарю в глайдер-порту.

— Заметано — сказал Исия. — Дайте мне триста оперативников, чтобы я мог проследить за всеми, кто там поклоняется.

— Я не говорю за всеми, — спасовал Декия. — Кому нужны эти все. Я хочу знать, кто за этим стоит.

— Будет сделано, — Дамон кивнул. Совершенно случайно он знал, кто за этим стоит, но признаваться начальству, что это знание получено так, дуриком, а не вследствие оперативной работы — все равно, что за покерным столом орать «у меня джокер!». Начальство должно быть убеждено, что ты роешь носом землю, причем именно там, где оно тебе показало.

Хрен ему, начальству.

Зал был круглый, в четыре раза выше своего диаметра, с гладкими до зеркального блеска стенами, по которым шла замысловатая инсталляция из золота с наноприсадками. Бет чувствовала себя мухой, накрытой вычурным венецианским бокалом.

То, что нужно было сегодня здесь обсудить и принять, являлось супер-дупер секретом, и не должно было выйти за пределы этих круглых стен иначе как в виде пары-тройки указов на подпись Государю. Бет даже удивилась, что ее берут на такое ответственное мероприятие.

— Очень скоро ты должна будешь сама принимать такого рода решения, — ответил на ее удивление Шнайдер. — Тебе нужно учиться.

— Так у меня и право голоса есть? — удивилась она еще больше.

— Совещательного голоса, — кивнул дядя.

— Уже неплохо, — улыбнулась она.

Стол, за которым они заняли места, тоже был круглый. Кроме них троих с леди Альбертой присутствовали: глава муниципального совета Пещер Диса, несколько глав кланов, бабушка-колобок Аэша Ли, глава торговой гильдии Рива Сонг Лао и казначей Кумарби Даган, а также наместники всех четырех континентов.

Когда заседание объявили открытым и включили бот-секретаря, именно Даган первым взял слово:

— Я не совсем понимаю, почему тайсёгун собрал нас. Насколько я сумел разобраться в речи по случаю прибытия, нас просто ставят перед фактом этого нового Эбера.

— Нас ставят перед фактом поражения, которое мы терпим от Империи, — спокойно ответил Шнайдер. — Перед фактом, что Картаго — планета с бешеным климатом, экономика которой не в силах поднять техническую базу при отсутствии дополнительных ресурсов. Того, что у нас нет двадцати лишних лет для того, чтобы вырастить и инициировать поколение пилотов. Того, что мы должны эвакуировать Картаго.

— Отлично, — сказала Шер Алият, глава муниципального совета. — Осталось только услышать — куда?

Шнайдер включил интерфейс-модуль и над столом завертелось изображение планеты.

— Мы назвали ее Инара. Подобие Земле — семьдесят девять процентов, — сказал он. — Соотношение суша-вода — один к двум. Продолжительность года — девять стандартных земных месяцев. Теплый климат в умеренной зоне. Разведчики провели там несколько лет, сюрпризов не обнаружили.

— Это не значит, что их там нет, — сказал Даган.

— Думаю, что их там нет, — ответил Рихард. — Уверен. Иначе планету не избрали бы для колонизации шедайин.

Гробовое молчание.

— Что же получается, — сказал наконец лорд Кимера, наместник континента Сэйрю. — Из одной войны — в другую? Рихард?

— Мы долго думали, как не превратить это в новый круг войны, — сказала леди Альберта. — И мы пришли к выводу, что войны не будет. Когда шедайин прилетят и увидят на планете колонию — в худшем случае они заложат свою колонию рядом. В лучшем — уберутся восвояси.

— А… в самом худшем? — приподняла брови Аэша Ли. — Предположим, они не уберутся и не захотят жить с нами по соседству. Предположим, они попросят убраться нас?

— По нашим расчетам, базирующимся на данных из спутника-маяка шедайин, корабль колонистов выйдет из нитмеаннара через сорок два года, — ответил Шнайдер. — Его появление предварят несколько боевых скачковых кораблей. Связь через ансибль с кораблем, находящимся в нитмеаннаре, невозможна. Поэтому мы на месте сможем решить — атаковать скачковые корабли или вступить в переговоры. Но если мы решим атаковать, нам с неизбежностью придется потом уничтожить на выходе из нитмеаннара и корабль-матку.

— П-па… погодите… — подала голос Бет. — Вы хотите сказать, что вы уничтожите корабль колонистов? С женщинами, детьми… со всеми?

— Только если они атакуют нашу колонию. С женщинами, детьми и всеми, — отозвалась леди Альберта.

— Корабли Пути очень хорошо вооружены, — сказал кто-то из глав кланов.

— В момент выхода из нитмеаннара они беззащитны.

— Но ведь так нельзя! — выкрикнула Бет. Все воззрились на нее. На какую-то секунду ей захотелось куда-нибудь исчезнуть, но леди Альберта в тишине сказала:

— Мы слушаем тебя.

И Бет поняла, что отступать некуда.

— Я хочу сказать, что это хуже некуда, — произнесла она. — Захватывать чужую планету и атаковать колонистов. Если есть хоть какая-то возможность, что все это повернется так — лучше не делать этого вообще. Вам мало Сунагиси?

— Дельное замечание, — вставила Аэша Ли.

— Но не содержащее ничего конструктивного, — леди Альберта словно смахивала что-то со стола. — Эльза, единственной альтернативой этому является изоляция планеты. Стагнация, откат науки и техники на сотню лет назад, потом — догоняющая модернизация… и все это чревато огромными социальными потрясениями и множественными жертвами.

— Нет, — тихо сказала Аэша Ли. — Это не единственная альтернатива. Остается еще возможность заключения мира с Империей. И мне представляется, что нужно обсудить ее, прежде чем переходить к другим вариантам.

Снова просыпался мешок тишины. Потом лорд Вара, наместник Гэнбу, осторожно переспросил:

— Вы это серьезно, сеу Ли?

— Совершенно серьезно, — кивнула головой синоби. — Колонизация новой планеты, конечно, даст нам передышку в сорок лет и предоставит экономическую базу для того, чтобы сократить расходы на терраформирование Картаго. Может быть, мы даже получим там поголовье пилотов, — Ли улыбнулась. — Но что ждет нас после этого? Новый тур войны с Империей. Не считая вероятности начала войны с шедайин — а я очень хочу ее считать. До сих пор не было прецедента захвата людьми планет шедайин. Был прецедент дара, с которого началась Империя — но совершенно неизвестно, что будет, если мы начнем разыгрывать бедных родственников. У шедайин есть все права на то, чтобы выкурить нас оттуда. И я хотела бы, если уж суждено воевать, все-таки выбрать себе в противники людей. Мы ничего не знаем о резервах их военной мощи. Этот план знаком мне с того момента, когда он был еще наброском в ваших, сеу Альберта, руках. И уже тогда он мне не нравился. Почему мы не можем пойти на мировую с Империей? Что пострадает, кроме нашей гордости?

— Мне странно слышать это, госпожа Ли, — казначей даже поднялся со своего места. — Да, я тоже не в восторге от возможной войны с нелюдью, но заключить мир с Империей! Это значит предать все, ради чего мы воевали двадцать лет, и всех, кто отдал свои жизни! Это мятеж! С римскими безумцами нельзя договариваться ни о чем — хотя бы потому, что они будут настаивать на распространении римского безумия среди нас; на том, чтобы отнять у нас последний клочок свободы. Тогда я готов скорее стоять за изоляцию планеты или поддержать план тайсёгуна.

— От человека, отвечающего за планетарные финансы, можно было бы ждать более хладнокровной и здравой речи, — сказал Сонг Лао. — Империя не навязывает религию никому, ее принимают только добровольно. Мы все знакомы с разведданными по оккупированным территориям. Если мы боимся миссионеров — мы ничего не стоим. Если их религия — единственная причина, по которой мы еще воюем — то догматики мы, а не они. Сорок лет, о которых говорит тайсёгун, мы можем выиграть и за счет мира с Империей. Отвести армию и флот к той планете, когда империя потребует разоружиться, сохранить их в целости… Наладить торговые и… другие связи с оккупированными планетами — все это проще будет делать из-под оккупации, чем так, из подполья.

— Прошу всех сесть, — по правде говоря, Бет это расценила скорее как приказ, чем как просьбу. — Не забывайте, сеу Ли, что я знаком с вашими доводами ровно столько же, сколько вы — с нашим планом. И причины, по которым я не приемлю их, вам тоже известны. Первое: мы — Рива. С нами поступят не так, как со всеми другими домами. Имперские лорды и деятели Церкви неоднократно и громко заявляли, что дом Рива перестанет существовать, как только его гнездо будет найдено. Что нас расселят, корабли уничтожат, чуть ли не детей отнимут у родителей. Что Картаго должна быть разрушена. Конечно, таких заявлений не делали те, от кого в самом деле что-то зависит: Император Брендан и Папа Георгий. Но… что сделает император, когда вся империя хочет крови? Что сделает Папа, если крови хочет вся паства?

Второе. Я не хуже вас знаком с разведданными. Христианизация оккупированных планет продвигается достаточно пугающими темпами. Не говорите мне, КТО там принимает крест — я знаю, что это или гемы, или карьеристы, которые хотят пробиться в имперский мейнстрим. Но карьеристы они в этом поколении. Их дети будут уже зелотами.

Третье, главное. Среди тех, кто желает дому Рива гибели — не только имперцы. Там полно предателей, перебежавших на их сторону, когда удача отвернулась от нас. Предателей, которые знают — особенно теперь, после Элении — что дом Рива нельзя предавать безнаказанно. Даже если Империя захочет нас выслушать — они выпрыгнут из кожи, чтобы пустить нас в распыл раньше, чем это произойдет.

— Так было бы, — спокойно сказала Аэша Ли. — Если бы не мудрый ход, предпринятый покойной цукино-сёгун. Благодаря ему, мы имеем посредника, который почти наверняка будет выслушан имперской стороной, — она поклонилась Бет.

— Й-я? — изумилась девушка.

— Эльза? — Рихард изумился не меньше.

Аэша Ли кивнула.

— Да, сеу Элисабет. И… ее имперские родственники.

Шнайдер нахмурил брови и, кажется… задумался. На какую-то секунду. А потом решительно мотнул головой, словно стряхивая наваждение.

— Нет. Это слишком призрачный шанс, и если мы поставим на него — потеряем все и сразу. Я не цепляюсь за власть и не цепляюсь за жизнь. Поэтому тот, кто захочет подписать мир с Империей, должен будет сначала переступить через мой труп. Вопрос я объявляю закрытым.

— Так вы вызвали нас не для того, чтобы посоветоваться? — Аэша Ли снова приподняла брови.

— Я вас вызвал, чтобы поставить в известность о начале операции и выслушать предложения относительно того, как ее лучше провести. Кроме того, я должен ознакомить вас с двумя указами, которые пойдут на подпись к Тейярре и будут скреплены Алмазной Печатью.

Шнайдер раскрыл перед собой на столе обтянутую кожей папку и вынул из нее несколько листов полимерного пергамента, на которых были распечатаны копии указа, по одной каждому участнику заседания.

«О создании Трудовой Армии», — прочитала Бет на первом.

«Об элиминации генетически модифицированных существ» — на втором.

Илихау притащил льда из холодильника своей матери, его рассыпали по нескольким пакетикам и Данг прикладывал этот лед то к разбитой морде, то к бедру, то к боку.

Каждый боец терпит поражения. Но бойцам-профессионалам платят за выход на ринг, независимо от того, победили они или нет. Любителям, таким, как Данг, платят только в случае победы. Значит, на этой неделе Ван-Юнь опять будет давиться каппами. Значит, не получится прикупить хорошую зимнюю курточку… Кой черт, какая разница, сколько денег недополучено — главное, что ты, а не твой противник, лежишь с раздавленными ребрами и разбитой мордой!

Пора завязывать, подумал Данг. Уже семнадцать, пора завязывать. А то не доживешь до призывного возраста, тебе вобьют переносицу в глотку, как ты это случайно сделал с одним несчастным ублюдком; тебя сделают хромым или слепым, или трясущимся инвалидом, у которого каша вместо мозгов. Пора завязывать. Но вот чем жить тогда?

Появился пляшущий лучик — кто-то шел к укрытию. Нышпорка высунулся в люк с фонарем и осветил лицо пришельца.

— Это Флорд, — пискнул он.

— Охайо, — раздался снаружи голос Рана. Новоприбывший спрыгнул в люк, пролез между сидений, грохнул об пол своим рюкзаком, в котором вечно что-то дребезжало и, увидев лицо Данга, сказал:

— Симатта. Кто это тебя так?

— Посмотрел бы ты на того парня, — Данг попробовал молодцевато усмехнуться, но губы слишком болели. — Я продул.

— Со всеми бывает, — кивнул Ран. — Наверное, тебе пора завязывать с этим.

— А что жрать?

— У тебя есть дом. Ты им нужен.

Данг болезненно хмыкнул.

— А на кого оставить Сурков? На тебя, Флорд?

Ран помотал стриженой головой.

— У меня своя стая.

— То-то и оно.

Элал смотрел на своего капитана и думал что если бы его сегодня отволтузили сильнее, совсем в лежку — это было бы здорово, потому что тогда между ним и капитанством в банде стоял бы один только Ран, а этого блаженного придурка устранить совсем несложно.

И он, Элал, не только пас бы Сурков, но был бы при Итивакай, потому что сегодня ночью, во время налета на транспорт с импортным товаром, погиб один из бойцов Нешер.

Элал покрутился еще немного возле Данга, а потом покинул свалку и двинулся в направлении Храмовой Дороги. Эта широкая улица (где действительно полно было храмов самых разных религий) соединяла Муравейник и Высокий Город. Штаб-квартирой Итивакай в Высоком Городе был ресторан и игорный дом «Дарума», и путь до него лежал неблизкий, так что если Элал хотел поймать кого-то на входе (а еще лучше — прийти с запасом), ему следовало торопиться — ведь пользоваться общественным транспортом он не мог, все свои деньги он истратил на покупку бутылки дорогого вина, а пешком путь туда лежал неблизкий. Вот когда он сделается бойцом Итивакай, он сможет хоть каждый день раскатывать в наемном портшезе. Даже самый последний бык в банде не ездил общественным транспортом и никуда не ходил пешком. Те, у кого не хватало пока денег на машину, брали наемные экипажи.

У Элала был в банде знакомец, Ганта, служивший когда-то помощником бортмеха на корабле, где отец Элала был капитаном. Этот парень мог составить ему протекцию, и Элал сейчас сильно на него рассчитывал. Ночью они потеряли бойца — значит, будут поминки, и этого шанса упускать нельзя.

Из дверей храмов тянуло куреньями, голографические штендеры мигали всеми цветами радуги, заманивая паству, наперебой предлагая амулеты, чудотворные снадобья и, конечно, заступничество бога за умеренную цену. Храмовая улица была удачной прелюдией к Высокому городу — если ты шел из Муравейника. И наоборот.

Элал остановился перед одним из алтарей, порезал свою ладонь и помазал губы бога собственной кровью. Больше у него ничего не было — только своя плоть и кровь, которую он рассчитывал продать в Итивакай. Все свои деньги он тратил на приличную одежду — не щегольскую, как у Сета, а просто пристойную. Но еще больше уходило на то, чтобы угощать эту скотину, Ганту, и его девок.

Ничего, это недолго, сказал он себе, поправляя прическу перед витриной. Сегодня. Все должно решиться сегодня. Данг мог бы выиграть все это в лотерею, но он лежит побитый и вспоминает, как дышать, а Флорд — блаженный дурак, и лишь у него, Элала, все получится как надо…

Остаток времени до вечера он провел в маленьком парке перед «Дарумой», стараясь не попадаться на глаза охране, но при этом видеть вход. И когда у пандуса запарковался карт Ганты, Элал встал и пошел — достаточно быстро, но (как ему казалось) несуетливо.

— О, привет, Ганта, — сказал он, как бы случайно проходя мимо.

— Не сейчас, — в нос (пущей суровости ради) сказал Ганта. — Мы бангера потеряли. Будем поминать.

— Так вот, я услышал, что у вас такое горе, — заторопился Элал. Ганта уже шел ко входу в кабак, и мальчишка испугался, что не успеет. — Вот, купил в подарок, не побрезгуйте…

Ганта остановился за три шага до входа, осмотрел придирчиво дорогую импортную бутылку, а потом одобрительно кивнул и сказал охраннику, кивнув через плечо на Элала:

— Этот со мной.

Сердце в груди юного Сурка подпрыгнуло от счастья. С этой секунды он уже не принадлежал к числу побродяжек, которых следовало гнать от «Дарумы» в три шеи — он входил в «Даруму» как кандидат в ряды Итивакай.

— Ты же смотри не подведи меня, — шепнул ему Ганта.

В зале не было никого, кроме пяти-шести рядовых быков. Элал скромно держался в стороне, пока эта братия обменивалась радушными объятиями и хлопками по спине, громко называя по имени убитого товарища, выражала свою скорбь. Когда в зал вошел человек статусом повыше, чем обычный бангер — этикет сразу же переменился: рядовые бойцы поприветствовали его коротким поклоном. Зато он, в свою очередь, начал обмениваться со следующим равным, вошедшим в зал, такими же радушными объятиями — но уже без скорбных выкриков: погибший был обычным стрелком, и высшие по отношению к нему выражали скорбь скупо. Бурные проявления чувств разрешались только тому из высших, кто состоял с низшим в родственных отношеньях или в любовной связи — но таковые, похоже, отсутствовали.

Места бандиты тоже занимали по рангу. Ближе к низенькой сцене садились командиры, рядовые — ближе к дверям. Ганта старался не замечать Элала — теперь уже трудно было притворяться крутым, когда все видят, что твое место — в крайнем левом углу.

— Сядь сзади меня, — прошипел он, не оглядываясь, и Элал сел, где сказано.

Зал наполнился народом и девушки принесли легкие напитки. Ганта и его звено дали понять Элалу, что ждут от него застольного прислуживания, и он не стал возражать.

Когда кувшин опустел и принесли второй, в зал вошел человек, при появлении которого все встали: Габриэль Дельгадо, известный как Габо Пуля Не Берёт, или просто Габо Пуля. Это был ближайший советник, заместитель и, по слухам, любовник Гор Нешер. Его появление значило, что Гор будет здесь с минуты на минуту. Поэтому все ждали стоя, пока он не прошел к своему месту — столику у самой сцены, где стояло всего два стула. И когда он прошел — не сели, а продолжали ждать вместе с ним, пока в зал не спустилась по ступенькам очень тонкая и коротко стриженая женщина с огромными, изжелта-зелеными глазами. Ее брючный костюм полыхал кармином, и полные губы на бледном лице горели, словно цветок на снегу.

— Здравствуйте, господа, — сказала она. — Садитесь. Харнама сегодня ушел от нас, и мы проводим его. Габо, я хочу слышать музыку.

На сцене появился дуэт музыкантов — гитарист и певица с мультивоксами. Песня, которую они запели, была спокойной, но таила в себе какую-то внутреннюю энергию, как выключенный флорд. Языка ее Элал не понимал, но, судя по тому, как строго певица взмахивала рукавами, как ее игра была очищена от малейшего намека на игривость — это была не любовная песня.

Официантки начали разносить блюда. Элал ел мало и много наблюдал, стараясь запоминать лица и имена. Увы, о покойнике сегодня говорилось больше, чем о всех живых вместе взятых, но и по этим репликам Элал составил себе какое-то представление о взаимоотношениях в банде. Главным же образом он старался наблюдать за Гор. Он знал, что она недолго пробудет здесь — она терпеть не могла пьяных оргий, но требовать от своих людей поста и воздержания тоже не собиралась, поэтому покидала такого рода мероприятия довольно рано. Элал извертелся весь, стараясь выдумать удобный предлог, чтобы попасть ей на глаза — но как оказалось, предлога не надо.

— Нас было сорок четыре, когда мы шли на дело, — сказала Нешер, поднявшись для короткого слова по умершему. — Харнама погиб, и мне жаль его, потому что он был хорошим бангером. Но сейчас я вижу, что нас опять сорок четыре. Ты, мальчик, — ее накрашенный ноготь, как показалось Элалу, протянулся через весь зал и уколол его в грудь. — Встань и отвечай, откуда ты.

— Я… — Элал облизнул губы, потом рывком поклонился, потом снова выпрямился. — Я всегда уважал Итивакай. Вы «все за одного»… я Элал из Сурков. Я всегда хотел быть с вами…

— Чтобы попасть в Итивакай, мало хотеть, телок, — улыбнулась женщина. — Нужно кое-что мочь. Кто знает, что такое Сурки?

— Шпана, — отозвался один из бригадиров, сидящих подле сцены.

— Они ходят подо мной, — второго бригадира Элал, естественно, знал, его звали Ахав, и на его поддержку юноша тоже рассчитывал, потому что посылал и ему подарки. — Их капитан — Данг Йинг Сионг, госпожа помнит его отца. Недавно они вышибли сопляков Яно из глайдер-порта…

— Ах, да, — кивнула Нешер, хотя наверняка прекрасно все помнила; поманила юношу пальцем, и сердце Элала забилось аж в горле. — Ты там дрался?

— Вот! — Элал торопливо закатал рукав и показал ей длинный порез чуть ли не через весь бицепс. — Это я там получил!

— А если бы тебя ранили в бедро, ты бы штаны снял? — усмехнулась бандитка. — Кто тебя выучил так суетиться, сладенький?

Элал вспыхнул. Обращение «сладенький» было в ходу для пассивных партнеров. Бандюки заржали.

— Ладно, я пошутила, — Нешер прикрыла глаза, словно бы что-то вспоминая. — Так значит, ты хочешь быть мне полезным…

— Элал, — подсказал юноша. — Да, сеу Гор, очень хочу.

— Вроде бы с вами, а вроде бы не с вами бегает мальчишка по прозвищу Флорд, — Нешер снова села. — Приведи его сюда.

Небрежным жестом она дала понять, что разговор окончен. Элал почувствовал, как сердце, от радости впрыгнувшее в глотку, теперь душит его.

— Сеу Нешер, — прохрипел он. — Сеу Нешер, Флорд… он… не нужен вам. Он малахольный. Блаженный.

— Ты хочешь быть мне полезным или нет? — цветок ее губ на миг стал похож на рваную рану и Элал понял что сделал глупость, осмелившись возражать. — Я разве спрашивала твоего мнения о Флорде, телок? Просто найди его и приведи сюда, это все, чего я хочу. Все, ступай, больше ты здесь не нужен.

Элал прошатался к выходу, как человек, раненый в спину. Слезы жгли ему глаза, и, опустившись на скамейку в скверике, он дал им волю.

— Я убью тебя, Йонои! — он ударил себя в грудь. — Убью, сволочь!

На обратном пути он сбросил с постамента бога, которому помазал губы своей кровью и бросился наутек, пока не выскочил из храма жрец.