Мятежный дом

Глава 13 День преломления

Дик лежал на стальной тюремной койке, глядел в потолок, ждал сигнала и думал, что когда все закончится, он обязательно убьет Ройе.

Ну, или хотя бы надает по морде.

Ну, или хотя бы попытается надавать по морде этому кидо из плоти и крови.

Потому что так же нельзя. Врать вот так нельзя.

«Погоди, дорогой, он ни словом тебе не соврал», — сказала внутренняя сволочь. — «Умолчал — было дело. Но соврать — ты его на этом не поймал еще ни разу».

— Так умолчать — это все равно что соврать, — прошептал Дик. — То же самое.

Морлок-охранник вскинул голову — как бот с сенсорными датчиками, отзывающийся на любое шевеление. Увидев, что никаких иных шевелений не будет, морлок снова задремал. Глаза его были широко раскрыты, но Дик уже успел изучить повадки Рэя и других: они умели дремать с раскрытыми глазами.

Впрочем, их дремота не давала юноше никаких преимуществ. В бодрствующее состояние они переходили без пауз, а глупостей делать не собирались, как Дик убедился час назад, когда в припадке ярости расколошматил об пол барабанчик, разорвал несколько своих ожерелий и выдрал из головы пять-шесть искусственных кос с раздражающе тяжелыми серебряными зажимами.

Морлоки молча смотрели, как он беснуется. Наверняка смотрел и Нуарэ. А может, и не смотрел. Может, он выше того, чтобы торжествовать над бессильной яростью… не соперника даже — так, подвернувшейся под ногу дворняжки.

Ройе был прав — Нуарэ будет не жалко. Он оказался еще хуже, чем при первой встрече, оказался совершенно безнадежным. В преддверии неотвратимой драки тратить время и силы на то, чтобы топтать и без того потоптанную женщину… «И непрофессионально до скрипа в суставах», — добавила внутренняя сволочь.

Он ведь проспал настоящий сговор — своего подчиненного Дормье и рейдеров, презрительно усмехнулся Ройе. С него даже показаний не возьмешь — невинен, как жертвенная овечка. Ну так пусть умрет.

Дик скривился, не пряча лицо от камер наблюдения. Неужели Ройе было бы наплевать на то, что сделали с другом и женой друга, если бы Нуарэ был профессионалом и вовремя выщемил Дормье? Если бы Джемма Син была хорошей правительницей?

А что же, с него бы сталось. Он сказал, что в охране тюрьмы и резервной энергостанции два боевых коса и шесть человек. Сказал, и глазом не моргнул.

«А с чего бы ему моргать глазом», — хмыкнула внутренняя сволочь, — «если вчера он подписал хартию, в которой обязался обращаться с гемами как с имеющими все права людей. Кстати, на этом пункте хартии настоял ты. Неужели со вчерашнего дня взгляды переменились и считать генетически модифицированных людьми ты больше не готов? Или убивать немодифицированных — меньший грех?»

Дик сжал пальцы в «замок». Единственным способом выиграть спор у внутренней сволочи было в спор не вступать. Пусть изгиляется как угодно — разница никуда не делась. Немодифицированные сами, добровольно выбрали этого работодателя и эту работу. Морлоки были просто обречены.

«Как и те, кого зарезал мастер Порше, вытаскивая кое-кого с арены», — напомнила внутренняя сволочь.

Нет, не так. Те тоже были обречены — но только вместе с ним. От него тогда никто не зависел, кроме него самого, по меньшей мере — ничьи тела и ничьи дела. От того, как сработает он сейчас, зависит несколько больших дел и не меньше сотни живых людей.

— Симатта, — прошептал Дик.

«Симатта» — это, в общем-то, не ругательство. «Симау» ставят в конце предложения, чтобы обозначить окончательность и бесповоротность действия. Наверное, поэтому люди и стали сперва обозначать им еще и досаду по поводу случившегося, а потом и просто употреблять без предисловий, самостоятельно. «Симатта» — «свершилось», а что именно свершилось-то? — да для каждого свое, и каждый о своем молчит.

Для этих вот ребят из охраны свершился он, Дик. Только они еще об этом не знают. В диалекте гемов нет этой формы глагола.

Будет очень справедливо, если после этого он «свершится» и для Нуарэ. То есть, Нуарэ-то думает, что он уже «свершился», что ему остается только сидеть в камере и ожидать поединка с заранее известным исходом. Он еще не знает, насколько его понимание слова «симау» ошибочно.

Дик поднялся, собрал с пола останки барабанчика, разорванные ожерелья и обрывки кос.

Неужели нельзя даже попробовать? Жалко ведь ребят.

Он ломал в пальцах крупные пластиковые бусины, порытые фальшивым золотом, и со стороны это тоже наверняка выглядело как продолжение истерики. Пластиковое крошево сыпалось в подол просторной и длинной, до колен, ярко-синей туники.

Карнавальный костюм Кухулина. Синтетика, с виду очень похожая на шелк. Такая же фальшивка, как и почти всё здесь.

Силовой тэссэн на руке — настоящий. Его не отобрали, когда сунули Дика в камеру. Вообще ничего не отобрали. Зачем? Мишура, барахло, дешевка. Только силовой тэссэн — дорогая штучка, но узнику она никак не может помочь. Сугубо оборонительное оружие узкой специализации. Для телохранителей. Когда протокол не позволяет даже легчайшую силовую броню, телохранитель закрепляет на запястье и на плече два браслета-генератора силового поля. При резком сгибании руки браслеты, включаясь, создают веерообразный щит, способный выдерживать интенсивный огонь пулевого и плазменного оружия одиннадцать секунд. В смысле, одиннадцать секунд — это при сплошном обстреле, менее интенсивный огонь щит держит тридцать секунд и дольше. Но и одиннадцати квалифицированному телохранителю хватает, чтобы прикрыть отход хозяина в укрытие.

Как правило.

Если оно есть, это укрытие.

Недостаток силовых тэссэнов тот же, что и у любой силовой защиты: чем ниже энергетика оружия, тем выше вероятность поражения. Проще говоря, человека с силовым тэссэном тяжело застрелить, но легко зарезать. Что и делает флордсмана ключевой фигурой в предстоящей игре…

Тут Дику пришел в голову еще один резон. Даже не сам пришел — внутренняя сволочь подсказала. Если бы тэссэн отобрали на входе в тюрьму, то как потом доказали бы, что Дик его носил на себе? А это может быть важно, если Ройе проиграет. Потому что тогда получается — Баккарин провела не просто мальчика-хакобия, подыгрывающего на барабанчике. А телохранителя. Значит, понимала, чем может обернуться веселый ночной карнавал праздника Сэцубун, дня Преломления.

Северин Огата и Максим Ройе ведь не приблуды, чтобы повесить их без всяких формальностей. Нужно хоть для виду изобразить какой-то суд…

Искрошив в подол несколько бусин, Дик взял останки барабанчика и оборвал с них мембрану. Теперь он был готов.

Как странно все-таки сидеть опять в тюрьме и ждать смерти — только уже не своей. Сколько у него будет, прежде чем сработает резервная система? Секунд пять?

Ничего он не успеет сказать за пять секунд. Только крикнуть «Бегите!»

Но ведь они не побегут.

Свет мигнул. Морлоки вскинули было головы, но, увидев, что это был всего лишь перепад энергии (дело нередкое в Шоране, сотрясаемом дрожью планеты), остались сидеть.

Дик скомкал мембрану в руке. Барабанщика из него так и не сделали. «Я думала, даже обезьяну можно научить играть на барабане!» — воскликнула Рози, доведенная до отчаяния бестолковостью ученика. Извини, Рози — у меня другие таланты, и на вечеринку меня пригласили вовсе не за этим, а ради того, чтобы я в нужное время оказался в нужном месте. То есть, тут, во дворцовой тюрьме. Так, не тюрьма даже — что-то вроде «обезьянника». Далеко не тайсёгунский отель. Просто дырка в скале, забранная решеткой. По решетке — ток. И все делай на глазах у стражи. Там, в Пещерах, тоже наверняка наблюдали — но там хоть была иллюзия уединения.

Дик подошел к унитазу, вделанному в стену и явно снятому с корабля. Ссыпал из подола мусор — раскрошенный пластик, бусины, искусственные волосы… Измельчитель все смелет. Помочился на все это. Нажал «сброс».

Морлоки не успели заметить, что от контакта с мочой раскрошенный пластик пошел пузыриться желтой пеной. А от камер наблюдения Дик заслонил все спиной.

Вода наполнила раковину, потом с мощным хлюпаньем все всосалось в открывшийся сброс. Отверстие закрылось снова. Где-то в стене зажужжал измельчитель, смолк, и снова раздалось хлюпанье.

Понеслось по трубам в очистную установку. Далеко не унесется — судя по чертежам Ройе, установка здесь же, в подвале. Дик включил умывальник над унитазом и вымыл руки, украдкой намочив мембрану.

Теперь оставалось только сидеть — и, опять же, ждать. Уже недолго.

«Если у тебя не получится попасть в тюрьму», — наставлял Ройе, — «Придется сбрасывать это просто в любой сортир. Проблема в том, что тогда будет трудно пробиваться в подвал через охрану. Я помогу, конечно — но…»

Но все пошло как по маслу.

…Наверное, прием у тайсёгуна по случаю Большой Волны был более шикарным, но Дик тогда не обратил на это внимание. Он вообще с трудом мог вспомнить тот день — хотя казалось бы … Суд и казнь он помнил ярче, но тоже так, словно не сам играл там одну из главных ролей, а наблюдал из переднего ряда. Только одно запомнилось намертво — свидание с Бет. Словно сумерки кто-то раздернул на время, и на него пролился свет.

И в этом свете он понял, кого убил… Симатта. А на празднике как будто сидел в мешке с прорезью для глаз, и в эту прорезь видел только Моро, Джориана и даму-сёгуна.

Поэтому сейчас все впечатления были очень свежими. Внутренний сад, куда привели выступающих девиц, освещен был так умело и тонко, что казалось — лепестки красной сливы сияют сами собой, что свет рассеян в воздухе весенней ночи, и исходит от женщин и мужчин, собравшихся в саду — от светлых волос, белых перчаток и бутоньерок, от изящных масок, ухоженных лиц, плеч, грудей… Приглашенных проституток можно было опознать с первого взгляда: не выставляла сиськи напоказ. Сегодня для них был день рекламы, а не торговли. Возможность песней и танцем привлечь внимание потенциальных клиентов из высших кругов клана Сога. Карнавальные костюмы отличались выдумкой и разнообразием, в то время как большинство дам было одето в узкие открытые платья из одного куска ткани — но зато все дамы носили затейливые маски, расписанные и украшенные драгоценными камнями, а лица веселых девиц были открыты.

Баккарин и ее девушки нарядились в фантазийные платья, как у древних принцесс. Их волосы, подхваченные заколками только спереди, свободными волнами ниспадали на спины. Их руки, голые от локтя книзу, отягощали многочисленные браслеты, на шеях красовались гривны и ожерелья — все из синтезированного золота и серебра, синтезированных камней — дешево и броско.

Дика разнарядили ничуть не лучше. Или ничуть не хуже, как посмотреть. Во-первых, ему нарастили волосы ниже плеч, заплели несколько кос и закрепили их тяжелыми серебряными зажимами. Эти висюльки при каждом движении головы по-дурацки брякали. Во-вторых, на кожу нанесли дополнительный пигмент, сделавший Дика почти одного цвета с Сэйкити. Остаточные признаки «маски планетника» Огата скрыл под ярко-синей псевдотатуировкой. В-третьих, пришлось надеть другие контактные линзы.

— Ну как? — спросила Баккарин.

— Как будто мусор в глазу, — честно признался Дик, усиленно моргая.

В контактные линзы были вправлены камешки, бросавшие то красноватые, то синеватые отблески: три в одном глазу, четыре в другом.

— Болит? — забеспокоилась Баккарин, поднимая его лицо.

— Нет. Просто… вид идиотский.

— Скажи спасибо, что мой до чертиков творческий муж не придумал, как приспособить тебе геройский огонь над головой. Что ж, мой храбрый хакобия, если ты готов — вперед.

Карнавальный костюм состоял из синей туники и широкого пояса, на пряжке которого красовался дракон, кусающий себя за хвост. Все это дополнялось варварской роскошью браслетов и ожерелий, на фоне которых почти терялись браслеты силового тэссэна.

К костюму никаких штанов не прилагалось, но туника спускалась ниже колена, а высокие мягкие сапожки закрывали всю голень. Рукава отсутствовали, но от золотой вышивки вся часть выше пояса стояла коробом. Дик хотел надеть под нее трико с длинными рукавами, но Баккарин возразила:

— Тебе есть что показать, а будешь прятать — не поймут, — и он надел безрукавку. Руки тоже натерли пигментом и расписали ярко-синими узорами. Чтобы скрыть шрамы, пришлось стрельнуть у Миры чулок и сделать из него отдельный рукав.

Пока они не вышли из «Горячего поля», он казался себе разукрашенным, как рождественская елка — но когда Баккарин с командой прибыла на общий сбор в сквере между Третьим и Четвертым кольцами, пришлось признать, что по сравнению с девицами и мальчиками из других домов они выглядят почти тускло.

Когда выступления начались, Дик понял, в чем тут штука. Молодежь выступала первой. Ветераны «страны цветов» завершали концерт. Чтобы остаться в памяти зрителя, начинающие одевались как можно ярче и танцевали смело, даже провокационно. Дик не раз наблюдал репетиции Баккарин и трех ее девушек, и знал, что по сравнению с этими танцами их выступление будет более чем скромным. Почему-то он даже волновался за них — как будто это имело значение.

Но ближе к финалу концерта танцы становились все медленней и изящней, песни — все более лиричными и спокойными, и Дик понял, что Баккарин все сделала правильно, что она на своем месте. Он наблюдал теперь за садом, где собрались зрители.

Отыгравшие свою часть девушки уже спустились туда и беседовали с гостями. Дик увидел двух братьев Ройе — рыжеволосые великаны выделялись в любой толпе. Поискал глазами Нуарэ — и обнаружил того беседующим с темнокожей и светловолосой женщиной, которая сняла свою маску и нервно похлопываюла ею по бедру.

У женщины было лицо Вавилонской Блудницы, стоящей в саду «Горячего поля».

— Идем, наша очередь, — Мира дернула его за рукав. Как хакобия, Дик должен был внести на сцену инструменты: джитар для Баккарин и цимбалы для Миры. Сделав свою работу, он занял позицию справа от Баккарин и чуть позади, привстал на одно колено, взял барабанчик наизготовку.

Он смотрел на Баккарин — а потом туда, куда не смотрела, настраивая джитар, она. Там к высокой женщине с лицом Вавилонской Блудницы присоединился долговязый мальчик. Красивый и похожий на Сэйкити.

Дик не успел отвести глаза и заметил, что женщина указывает юноше прямо на него.

— Не отвлекайся, — прошипела Мира. Баккарин надела на пальцы костяные плектры и показала, что готова. Роза и Лин вышли вперед для танца.

С первыми тактами музыки Дик ударил в барабанчик, девушки взмахнули рукавами и пошли по «цветочной дорожке» навстречу друг другу, то слегка подпрыгивая, то вскидывая ноги, как феи в лунном луче. Дик старался не отвлекаться на них — даже простейший ритмический рисунок, которому его научили, требовал полного сосредоточения.

Баккарин запела:

Вот здесь нужна была ударная дробь, которую Дик так часто проваливал, что удивился сейчас, когда получилось.

Голос Баккарин, далеко не такой изумительный, как у Бет, набрал силу и покатился волной на слушателей:

Если тело рассыплется в прах —

Пальцы Баккарин жили отдельной жизнью — полной страсти, которая придавала движениям силу и точность, превосходящую все, что могут дать дисциплина, мастерство и расчет. Дику это ощущение было знакомо. Ох, как знакомо!

Баккарин была настоящей, большой артисткой. Бет, при всех ее данных, до Баккарин надо было расти и расти — она рассыпала свой талант щедро и бестолково, словно разбрасывала горстями драгоценные камни. Баккарин же владела одной-единственной драгоценностью, которую она заботливо шлифовала и умела преподнести в самом выгодном свете. Голос Бет искрился как бриллиант, голос Баккарин был подобен яшме с ее внутренним, скрытым богатством оттенков, лишенным блеска, но полнымя тепла.

Дик задумался о своем, чуть соскочил с ритма — но таких умелых исполнительниц как Баккарин и Мира, к счастью, сбить не мог. Получив от Миры гневный взгляд, он поправился, а зрители, кажется, и вовсе ничего не заметили.

Пересчитывая времени пески,

Что понимать я могла?

Заплутав среди призраков и снов,

Скованная немотой.

Но чей-то пристальный взгляд

Душу настиг и потряс,

В пламя цветов и страстей

Сердце холодное вверг!

К уходящему краю земли,

Словно рана, ползет колея.

Пусть молитвы и клятвы мои

Охраняют тебя на пути.

Если тело рассыплется в прах —

И тогда не закончится бег

К уходящему краю земли,

Где раскинулся радужный мост!

Странной была реакция людей, когда песня смолкла, а танцовщицы присоединились к музыкантам в поклоне. Люди явно жали чего-то, и лишь когда высокая женщина несколько раз хлопнула в ладоши, сад позволил себе разразиться аплодисментами.

— Выйдем отсюда — прибью, — прошептала Мира, ущипнув Дика за кисть руки.

Это еще надо выйти, подумал Дик. А когда ты выйдешь, тебе будет не до меня. Ты будешь рада, что вообще ноги унесла.

Они спустились со сцены, уступая место следующей группе — как раз подруге Баккарин из «Запретного сада».

— Ран, — сказала Баккарин. — Принеси подарок.

Юноша притащил из-за сцены перевязанный лентами контейнер с полудоспехом Огаты. Это чудо весило двадцать пять килограмм — жестоко заставлять хрупкую женщину (ну ладно, не такую уж хрупкую — но все же…) таскать четверть центнера, на то и есть хакобия. Дик поднес контейнер сыну Огаты и подал на вытянутой руке.

— Поставь, — тихо сказал подросток. — И убирайся.

Про такие глаза говорят «если бы взгляды могли убивать…» Дик опустил контейнер, поклонился мальчику — и отошел в сторону.

— Анибале, — Баккарин как-то несмело протянула руку и коснулась плеча своего сына. Парень был выше матери на голову, а Дика — так и на все полторы.

— Сударыня, — хрипловато сказал парнишка и слегка поклонился.

— Ты и дальше намерен здесь торчать? — раздался голос за спиной Дика. — Это уже переходит границы бесстыдства, боя. Достаточно того, что ты пришел сюда. Не мешай матери беседовать с сыном.

Дик медленно повернулся. Чего-то в этом духе он и ждал. Только не думал, что первым задираться начнет Дормье.

Поправка: Дормье и в голову не пришло, что он задирается. Это был просто ежегодный аттракцион: почеши язык о Баккарин и ее любовника.

— Разве это я, — спросил Дик, — мешал им видеться в течение года?

Дальнейшее напоминало взрыв импульсной гранаты: вспышки нет, взрыва нет, но во все стороны пошла ударная волна. Вроде ничего и не происходило — но как-то все чуть ли не разом начали менять свою диспозицию и подтягиваться поближе, чтобы не пропустить ничего из разговора. Исключение составили только Баккарин — и женщина с лицом Вавилонской блудницы, глава дома, Джемма Син Огата.

— Оно разговаривает, — вслух изумился Дормье.

— Я человек, — негромко сказал Дик. — Отчего бы мне не разговаривать?

— Так Баккарин пригрела тебя за то, что ты умеешь работать языком? А сколько стоят твои услуги?

— Вас на это не хватит.

Дормье хотел сказать что-то еще, но тут у него на плече повисла Мира, на бегу успевшая цапнуть с какого-то подноса два бокала с вином.

— Господин Дормье, как мы давно не виделись, — девушка ткнула бокал ему в руки. — Зачем вам этот замухрышка? Неужели мы вам совсем-совсем разонравились?

— Нет, моя прелесть, — Дормье взял бокал и приобнял девушку за талию. — Но ваш предыдущий хакобия нравился мне больше. Он был красивее и умел себя вести.

— С Тигром случилось несчастье, господин Дормье, — Мира надула губки. — Пьяный дурак полоснул его ножом по лицу.

— И что, ему не хватает на пластику? Или… у вас же есть шикарный татуировщик! Он так заделает этот шрам, что будет еще лучше, чем прежде!

— Тигр боится Сэйкити, — доверительно сказала Мира.

— И правильно делает, — Дормье засмеялся, отвернувшись от Дика, словно бы потеряв к нему интерес. Юноша поймал взгляд Максима Ройе, и понял, что опять нужно обернуться.

— Первый раз в таком блестящем обществе? — дружелюбно поинтересовался у него темнокожий синоби с белыми волосами.

Дик усилием воли подавил приступ тошноты, но с выступившим на лбу потом ничего сделать не смог.

— Н-не знаю, с чем сравнить, — выдавил из себя он. — Вообще-то… случалось бывать и в компаниях похуже.

— Вы неважно выглядите, — все так же дружелюбно заметил синоби. — Сэйкити, наверное, совсем вас замучил. Он такой.

— Откуда вам знать, какой он? — огрызнулся Дик.

— Тоже довелось позировать. Худший отпуск в моей жизни. Многие находят, что я очень похож на отца. Пока я позировал, успел проклясть это сходство. Как продвигается работа?

— Ну… — первый приступ паники прошел, стало легче. — Он доводит сейчас трехмерную модель… Я ему, в общем, больше не нужен.

— Зря вы так думаете. Он перфекционист. Пока он не ощутит, что ничего уже больше не может сделать со статуей — он будет продолжать работу, а значит — и мучить свою модель. Если модель не убежит как можно скорее. Ринальдо Огата, — синоби протянул руку. — Мы ведь раньше встречались однажды, в лавке торговца антиквариатом. Вы были там с его дочерью. Вы вместе работаете, верно?

— Да, — согласился Дик. Руку он синоби пожимать не стал, но тот каким-то образом сумел увлечь его на одну из боковых дорожек, к накрытому столу.

— Очаровательная девушка, — сказал Ринальдо Огата. — Жаль, что ей пришлось зарабатывать таким ремеслом.

— Каким «таким»? — Дик обрадовался поводу выплеснуть раздражение и чуть не брякнул «оно же у вас считается ничем не хуже прочих», но успел переформулировать: — Чем оно хуже других?

— Вам лучше знать, — Огата подцепил с блюдца тонкую деревянную спицу, унизанную какими-то розовыми ломтиками. — Филе «снежного краба», рекомендую. Ах, да вы, кажется, были экологом до того, как… переменили род занятий. Так что вам это не в новинку. Попробуйте-ка лучше ли-чи.

Дик последовал его совету и нашел этот странный фрукт — или ягоду? Или вообще цветок? — превосходным.

— Все-то вы знаете, — сказал он, проглотив ароматную сочную мякоть.

— Работа такая. А впрочем, сейчас я в отпуске.

— У вас бывают отпуска?

— Ну почему никто не верит, что синоби может просто поехать отдохнуть, встретить Сэцубун там, где его умеют праздновать по-настоящему, поплескаться в горячих источниках? Д а и какой шпионаж может быть в кругу семьи?

— Это… — Дик угостился еще одним ли-чи, — смотря какая семья.

Он посмотрел через плечо Огаты в ту сторону, где Баккарин разговаривала о чем-то с госпожой Джеммой. Точнее, госпожа Джемма что-то говорила, а Баккарин внимала, опустив голову, в позе униженной покорности.

— Тоже верно, — согласился Рин. — Кстати, как вам наша семья?

— Да что я могу знать? — Дик прицелился спицей и наколол на нее клубничку. — Я же просто хакобия. Подай-принеси.

— Вам поверят так же, как вы поверили мне, что я в отпуске.

— Мне-то что.

— Подумайте, чем это может для вас обернуться.

— Меня вышибут отсюда? Тогда я, пока здесь, вдарю вон по той зеленой штуке. Как она называется?

— Киви, — снова улыбнулся Огата-средний. — И вас отсюда не вышибут. Вас, скорее всего, просто убьют. Как последнего любовника Баккарин.

— Значит, надо вдарить и по ли-чи, — рассудил Дик, прихватывая сразу три палочки.

— А говорите, что обычный хакобия. Обычный хакобия был бы, самое меньшее, удивлен таким поворотом. Или вас так часто пытаются убить?

— Ли-чи я ем реже, — подумав, сказал Дик.

Он не мог придумать, как отделаться от этого чересчур (хотя для его профессии, наверное, в самый раз) сообразительного типа, а тут еще в опасной близости замаячила грузная фигура полковника Ольгерта, и Дик предпочел не трогаться с места, а передвинуться так, чтобы Рин Огата заслонял его от полковника.

— Вы не ответили на мой вопрос: как вам наша семья?

— В жизни бы не подумал, что это может называться семьей, — Дик посмотрел в другую сторону и увидел, что Баккарин прощается с сыном у входа в зал.

— Весенним девицам запрещено входить во дворец, — прокомментировал Рин. — Традиция.

— Дайте я угадаю. Чтобы гости не перепутали настоящих дам с… э-э-э… приглашенными?

Рин коротко засмеялся.

— Нехарактерный ход мысли, и неверный. Здесь ярмарка, сеу Огаи. Выставка. Большинство мужчин, на которых она рассчитана, пришли со своими женами — таков этикет дворцового приема в Сэцубун. При женах сговариваться и торговаться на будущее неловко.

— А женам запрещено выходить в сад?

— Ну что вы. Посмотрите, дам довольно много. Но большинству из них хватает такта под тем или иным предлогом вернуться на время во дворец, предоставив мужу свободу маневра.

— А если дама не захочет оставить мужа?

— В этом дамы, конечно, вольны — но такое поведение не встретит понимания в свете. Ревность — удел людей, терзаемых комплексом неполноценности.

— Тех, кто просто любит своих мужей и жен тут, наверное, считают полными выродками, — Дик не сумел вовремя подавить раздражение.

— Забавно, — приподнял брови Огата. — Я думал, человек, в любленный в чужую жену, проявит понимание.

«Чтоб мне подавиться этой красной штукой, если ты и в самом деле думал, что я влюблен в Баккарин…» — подумал Дик, и тут же понял, что он действительно немножко влюблен в Баккарин. Он замер, не успев донести до рта палочку с ароматной алой пирамидкой, на срезах отливающей янтарем.

— Это смола дерева кихайя, — великодушно пояснил Огата, отобрал палочку и воткнул ее обратно в панцирь выложенной из дынных долек черепахи. — Служит только для украшения стола и аромата. И хватит пожирать глазами Баккарин, если намерены хотя бы попытаться перестать создавать ей проблемы.

— А это я создаю ей проблемы? — вскинул голову Дик.

— Да. И вам это сейчас объяснят.

К ним подходили Нуарэ и Ройе.

— Извините, я чужой здесь, — сказал Дик. — Вырос на навеге, в приличное общество попал впервые. Если бы вы меня просветили, был бы очень благодарен.

— Ну-ка-ну-ка, что у нас тут? — Нуарэ, улыбаясь, взял со стола клубничку. — Ринальдо, ты не представишь молодого человека?

— Да неужели ты, с твоей-то квалификацией, еще не выяснил, как его зовут?

— Простая формальность.

— Огаи Ран, хакобия из дома «Горячее поле». Мишель Нуарэ, начальник службы безопасности клана Сога.

— Очень… интересно, — улыбнулся Нуарэ, окидывая Дика взглядом.

— Почему? Вы раньше не проявляли интереса к скульптуре.

— Но я проявлял интерес к прекрасной Баккарин, — улыбнулся Огате Нуарэ. — И продолжаю проявлять. Поэтому мне интересен ее очередной… избранник.

— Вы придаете этому слишком много значения, — как можно более будничным тоном сказал Ройе.

— Вовсе нет. Баккарин — незаурядная женщина, и мы с тобой убедились в этом на собственном опыте, Макс, — теперь улыбка Нуарэ была адресована прямо Дику. — Видите ли, молодой человек, мы, удостоенные в свое время близости с Баккарин, образуем нечто вроде клуба — неофициального, не очень маленького, но довольно избранного. Баккарин не спит с кем попало. Поэтому меня неизменно интересуют новые, скажем так, члены этого клуба. Мне было бы неприятно оказаться на одной доске с какой-нибудь смазливой посредственностью. Так что я горю желанием узнать, чем вы могли ее привлечь.

Дик почувствовал, как в лицо бросается кровь. Он не знал, что ответить.

— Господа, господа, — Баккарин подошла к ним, очаровательной улыбкой прикрывая беспокойство. — Что это вы так насели на моего хакобия?

— Исключительно мое неуемное любопытство, очаровательница. Я пытаюсь понять, чем тебя так приворожил этот юноша. Мальчик, который занимал его место в прошлом году, по меньшей мере, отлично танцевал. Этот… прости меня, Баккарин, но он ниже всякой критики. Он даже не красив.

— Неужели за то время, что мы не виделись, вы стали ценителем мужской красоты? — похлопала ресницами Баккарин.

— Что ты. Я всегда был поклонником женских прелестей. Особенно твоих. Да и твоего исполнительского искусства тоже. Не перестаю вспоминать тот день, когда ты играла мне на свирели.

По тому, как все переглянулись, Дик понял, что сказана какая-то гадость. А через секунду сообразил, какая.

Он уже вдохнул, чтобы сказать Нуарэ все, что сумел придумать, но Баккарин успела раньше.

— Старые змеи поднимают голову только если им поиграть, — улыбнулась она. — Видно, ваш змей нечасто танцует, коль скоро вы не можете забыть мою игру до сих пор.

— Не только я, но и половина здесь присутствующих, — оскалился Нуарэ. — Особенно Макс. Вы вдвоем устроили впечатляющее представление.

— Полно, Мишель, — покачала головой Баккарин. — Господину Огате вовсе не обязательно знать, что вы с возрастом все чаще предпочитаете роль созерцателя.

— Ты стареешь гораздо быстрее, простолюдинка, — Нуарэ потерял-таки самообладание на миг. — И чем старше ты делаешься — тем твои любовники по возрасту ближе к твоему сыну. Этот, кажется, даже младше. Стыд, Баккарин. Ты забыла стыд, вот что я хотел тебе сказать.

— Если вы его не забыли, — прорвало наконец Дика, — то лишь потому, что у вас его никогда и не было.

— Когда мне понадобится мнение шлюхи, — склонился к нему Нуарэ, — я так и скажу.

— Это касается и тех шлюх, которым вы служите? Или их мнение вы цените?

Нуарэ секунды полторы стоял как жена Лота — но мгновенно взял себя в руки и повернулся к Ройе.

— Макс, ты меня разочаровал. Прием старый как мир и дешевый — ты вызовешься секундантом, а поскольку вызов прозвучит от меня — твой бесталанный брат выводится из-под вендетты … Но неужели тебе не жаль этого сопляка? У него ведь нет и четверти шанса против меня.

— А ты собираешься его вызвать — или струсишь? — усмехнулся Ройе.

— Я хочу обойтись без посредников. Давай драться с тобой.

— Прекратите немедленно все! — крикнула Баккарин.

— А ну, разговаривайте со мной! — одновременно с ней крикнул Дик, и, поскольку он дернул Нуарэ за рукав, его обращение возымело больший эффект.

— О чем с тобой разговаривать, щенок? — Нуарэ оттолкнул его. — Ты — фоска, да еще и битая к тому же. Ученики моего ученика меня не интересуют.

— Поэтому вы меня дразнили и оскорбляли Баккарин? Вы думали, что я ничего вам не сделаю, да? Что вы можете спокойно трепать тут языком? Пойдите поболтайте им в кошелке госпожи Джеммы, если не хотите отвечать за свои слова. А среди мужчин вам придется за ним последить, или ответить. — Дик схватил со стола бокал и плеснул Нуарэ в лицо. — Помойте свой грязный рот. А уж вызовете ли вы меня после этого — сами решайте.

— Хорошо, — Нуарэ вытер лицо салфеткой. — В ночь Сэцубуна драться нельзя, но этим утром я к твоим услугам. Чтобы ты никуда не делся до утра, я думаю устроить тебя в нашей гостинице.

Нуарэ щелкнул пальцами — и как из под земли появились два боевых морлока.

— Отведите этого попугая вниз. Ройе, ты будешь его секундантом?

— С удовольствием.

— Моим будет Дормье, — Нуарэ вздохнул. — Чем ломать такую идиотскую комедию, лучше бы ты научил своего брата драться.

— Я не хочу, чтобы он испортил руки.

Итак, базарный скандал состоялся — и по его итогам Дик оказался именно там, где нужно — во внутренних помещениях Дома Белой Ветви, в подвальной тюрьме, через две секции от цели.

Свет опять погас. Дик прянул к решетке, держа в руках еще одно мишурное ожерелье. Вцепился в прутья, прижал бусины серебристыми зажимами для волос. Морлоки, конечно, заметили его движение — но остались на месте. Что он мог сделать?

— Простите меня, — сказал он. — Простите, ребята. Я все объясню. Потом. Скоро.

Он закрыл глаза, задержал дыхание — и тут снова включили свет. Дик едва не обжег руки, еле успел их отнять. Серебряные зажимы раскалились мгновенно, пирошнур вспыхнул, юноша прилепил к лицу мембрану и ждал секунды три, пока ослепительно-белый мир по ту сторону век снова станет красновато-желтым.

Раскрыл глаза.

Оба морлока лежали на полу. «Бусины», нанизанные на пирошнур, содержали токсин, который высвобождался при горении. То, что он раскрошил и спустил в канализацию, было штукой гораздо более безобидной — строительный реагент. При контакте с аммиаком он превращал всю наличную жидкость в коллоид, который в течение нескольких минут застывал монолитом. Подобно льду, он расширялся при застывании — и результаты обещали сказаться в самое ближайшее время. Впрочем, Дик не должен был дожидаться этих результатов. Его задача — покинуть тюремную секцию.

Удар ногой по решетке — перекаленный металл прутьев осыпался в месте крепления пирошнура. Дик выбрался наружу.

У морлоков, что стерегли временно заключенных, оружия не было — к чему, они сами оружие ходячее. Но смотритель тюремного блока был вооружен легким плазменником и флордом, которые быстро перешли в собственность юноши. Смотритель не возражал, поскольку тоже успел вдохнуть токсина.

Дик забрал у него и карточку, открывающую двери. Подтащив труп к терминалу управления, просканировал руку и глаз, отменил блокировку, а газовую тревогу не стал отменять. Чем дольше переборки между тюремным и хозяйственным блоками останутся наглухо задраенными, тем больше свободы для маневра.

Токсин — не газ, а пыль, и вскорости уляжется на пол, тюремный блок легко будет обеззаразить. Часть этой отравы осела на одежде Дика, но юноша не спешил избавляться от карнавального костюма. Это нужно будет сделать непременно — но потом, когда позади окажется коридор, соединяющий тюремную секцию и секцию управления энергией.

В этом коридоре находились два коса, которые слушались только членов семьи, начальника службы безопасности, его сына и своих проводников.

Дика провел мимо них Нуарэ-младший, заносчивый парень примерно тех же лет, что и Габо. Он понравился Дику значительно меньше, чем благородные животные.

Они был очень велики, каждый — вдвое больше Динго. Два центнера смерти, упакованной в золотистый мех с коричневыми подпалинами. Пока Дик не увидел, что тюремный блок стерегут морлоки, он думал, что косов будет жальче всего.

Дик прошел по коридору, ведущему к системам жизнеобеспечения, свернул за угол и, перекрестившись, снял с шеи последнее ожерелье — тоже на пирошнуре. Раскусил и разжевал четыре бусины, прилепил образовавшейся массой пирошнур к стене, поставил огонь на широкое рассеивание, зажмурился и выстрелил.

Отдача от направленного взрыва бросила его к противоположной стене. По шнуру побежали два видных даже сквозь веки белых огня. Дик подождал, когда прогремит четвертый взрыв, открыл глаза и пнул ногой выжженную секцию.

Кос прыгнул в пролом почти сразу же. Это дикий зверь удирал бы во все лопатки от пальбы и взрывов — а рефлексы коса приказывали ему бежать туда, где стреляют и взрывают, и атаковать любого, кто посмеет сунуться в запретный сектор. Дику повезло: кос неверно прикинул размеры отверстия и на миг застрял в узком лазе. Еще горячий композит стены обжег ему бока. Зверь заревел, высвобождаясь, но Дик уже перехватил мгновение, которое потерял кос; шагнул вперед и вонзил флорд прямо в пасть животного. Резкая выдача лезвия, «волна» на обратном движении… Из пасти хлынула кровь, зверь вывалился из пролома — и забился в конвульсиях на полу. Корчась, он вдруг выбросил в сторону своего убийцы заднюю лапу — и Дик не успел увернуться. Четыре когтя разорвали ему левую ногу над коленом. Юноша вскрикнул и выстрелил — неприцельно, так же судорожно, как только что рванул его зверь. Зашипела, сгорая, плоть, завоняло еще сильней паленой шерстью, но зверь даже не дернулся — он был уже мертв. Дик сбросил тунику и, смочив ее в своей крови, кинул через пролом.

Косы очень обучаемы. Второй зверь не стал бросаться на врага — он ждал, пока враг сам выберется к нему. Когда из пролома вылетело то, что выглядело как кусок раненого врага и пахло его кровью, зверь впился в это когтями и зубами.

Ткань треснула, во рту и в ноздрях коса поселилась боль, мерзкая на вкус. Кос был устойчив к токсину, да и доза невелика — но боль сбила его с толку на мгновение, в глазах потемнело — и откуда обрушилась новая боль, он так и не увидел…

…Дик перевязал бедро отрезанным куском майки. Рана сильно кровоточила, но на подвижности (присесть, подпрыгнуть из приседа… нормально) это почти не сказывалось. Подошел к последней двери. Приложил свою ладонь к сканеру.

Одно из двух, пояснял ему Ройе, готовя к заданию: или они удалили данные Северина из списка тех, кому разрешен допуск, или нет. Если удалили, то охранники последнего рубежа в сильном изумлении свяжутся с центральным постом, а там какое-то время уйдет на то, чтобы сообразить, кто бы это мог быть и что делать, если это Северин. В общем, если дверь не откроется сразу же — у тебя остается один детонатор и примерно пятьдесят грамм взрывчатки. Конечно, лучше всего было бы потратить их на пульт — но пульт можно разрушить и более примитивным способом.

Ну а если они не удалили Северина из списков… Это, конечно, сугубое головотяпство, но с Нуарэ станется…

Дверь открылась. Не удалили. Дик не удивился, так как был уже знаком с Нуарэ. Резким движением левой руки юноша активировал силовой тэссэн и бросился вперед, держа согнутую левую руку на уровне плеча.

У охранников, они же операторы защитного силового поля, было целых шесть секунд на то, чтобы его убить. Очень странное ощущение, когда пули попадают в тэссэн — словно на щит давит порыв сильного ветра. А когда попадает плазма — горячо и ничего не видно, будто направленным лучом в глаза…

У них тоже были силовые тэссэны, но Дик, на бегу приняв низкую стойку и скользя на своих сапожках мимо охранника, ударил того по ногам, в незащищенную зону. Подсек несчастного флордом, как бичом, рванул на себя, продолжая скользить, ударился в него с разлета — и прямо сквозь его плоть пронзил следующего. Упал вместе с ними, перекатился через тела, оставляя их позади, и, приходя на колено, ткнул третьего снизу в живот и подставил плечо под оседающий труп…

У четвертого был бы самый большой шанс убить Дика, но хладнокровия не хватило. Силовой тэссэн юноши слабо зажужжал и сдох, а тело охранника, что служило нападающему живым (полуживым) щитом, не давало ему свободно двигаться. Если бы последний охранник бросился вперед и стрелял в своего умирающего товарища в упор, то первый иглоснаряд пробил бы дорогу второму, а второй бы сдетонировал уже в груди у Дика.

Но охраннику изменило присутствие духа, и он, вместо того, чтобы атаковать, отступал, стреляя на ходу. Иглоснаряды детонировали в воздухе и ложились в тело умирающего с большим рассеянием, теряя пробивную силу. Дик ударил в первый раз неудачно, лишь слегка порезал противника — но даже этот порез деморализовал его полностью. Он отшвырнул игольник, выхватил флорд и помчался на врага, прикрываясь бесполезным тэссэном.

Дик толкнул труп ему под ноги, и когда противник на миг потерял равновесие и открылся — точно, как скальпелем, вскрыл ему горло.

На все про все — с той секунды как он вышел из камеры и до той секунды, когда он убедился, что последний охранник мертв — ушло ровно столько времени, чтобы восемь раз прочесть «Радуйся, Мария».

Дик вошел в каморку, где несли службу эти четверо, подошел к пульту управления защитным силовым полем, окружавшим дворец, и перевел ключ в положение «ноль».

Где-то рядом низкий, на грани слышимости, гул прекратился — и воцарилась страшная тишина. Дик вынул из ушей серьги — примерно сорок грамм взрывчатки. Не стал мудрить с детонаторами — просто положил взрывчатку на пульт, отошел подальше в коридор, и выстрелил из плазменника.

Пламя вздулось багровым клубком — и опало, оставляя по себе вонь горелого пластика и столб черного жирного дыма, который бил в потолок и стекал на пол, смешиваясь с пенистой жидкостью, что хлынула из системы пожаротушения на потолке. От влаги замкнуло все, что уцелело после взрыва. Пульт уже не горел, а шкворчал и плавился, разбрызгивая искры.

Дело сделано. Дик отрезал от майки еще полосу, приготовил ее, чтоб была под рукой — и шесть раз провел лезвием по предплечью. Подумал — и добавил еще два. Перевязал руку, натянул сверху сделанный из чулка рукав. Потом начал счищать с правой руки эту гадостную пленку, которая хранила отпечаток ладони Огаты и его генетический материал — чешуйки кожи. Из-за этой штуки Дик весь вечер чувствовал себя… немытым, что ли.

Впрочем, сейчас — уже по-настоящему грязным.

С того момента, когда он понял, что первыми жертвами должны стать морлоки, и что это будет даже не бой, а простое убийство, внутри что-то ощутимо хрустнуло и сломалось. Пока нужно было действовать, Дик этот перелом как бы не замечал — ну, перелом, но ведь никто за тебя работу не сделает. А сейчас бежать было некуда. То есть, наверное, стоило бы попробовать: там, наверху, уже сообразили, что к чему, и теперь, наверное, несутся сюда… Ну и что они сделают? В крайнем случае убьют. Ну, убьют — ему и так жить не хочется, и в общем-то незачем. Потому что теперь он точно потерял всякое право пасть разевать насчет Бога, свободы для гемов и всего такого прочего.

«Эй, — усмехнулась внутренняя сволочь, — а как насчет того, что это долг, а не привилегия?»

А вот я сейчас тебя заткну, — Дик поднес плазменник к подбородку. Что, съел?

«Э, э! У тебя впереди еще поединок с Нуарэ, ты рано расслабляешься!»

А я не явлюсь по уважительной причине. И пусть Ройе выпутывается как знает.

«Это нарушение сделки!»

Я тебе что, вавилонянин — по этому поводу переживать? Я сделал что мог. Допустим, кто-то из парней оказался слишком шустрым и успел нанести мне смертельную рану.

«Ройе — законник. Он распознает самострел».

Да хоть бы и распознал — он не сможет отказаться от своих обязательств после того, как имперцы выполнят свои.

«Но он расскажет об этом Тору, Пуле, Хельге… Расскажет, что ты в последний момент дезертировал. Сошел с дистанции».

Они поймут.

«Но ты все равно их подставишь. Ведь Ройе придется убивать всю родню Нуарэ. Как в старину говорили, всех выше тележной чеки — знать бы еще, что это такое, тележная чека».

Ну и пусть. Пусть поймет, как он подставил меня. Что это было для меня.

«Дебил! Да чем ты тогда будешь отличаться от Шнайдера, который послал Нейгала на расправу с Сунагиси?!»

Дик опустил плазменник. Лег на спину, закинув руки под голову. Так вот, от чего меня на самом деле берег коммандер Сагара. Берег, да не уберег. Душно. Почему так душно? А, эта дурацкая мембрана…

— Знаешь, — сказал он вслух, сорвав и отбросив пленку, — а я ведь не думал, что если Ты услышишь мои молитвы и поможешь мне попасть в Синдэн, то придется стрелять и в гемов, и в людей, которые всего лишь оказались не в то время не в том месте. Просто в голове не укладывалось. Дурак редкостный, а?

Наверху загудел лифт. Сын Нуарэ привез его сюда лифтом…

«Ты лучше подумай, как сделать так, чтобы тебя не убили в первую же секунду!» — завопила внутренняя сволочь.

А что тут думать? Лежу на полу, весь в кровище. Надо просто глаза закрыть, и прикинуться кофеваркой…

Тут у него как-то резко заболело плечо и бок. Резко и сильно, словно он руку вывихнул. Пришлось даже на бок перевернуться, и скрючиться, чтобы дыхание перевести, а осматривать себя времени уже не было — дверь лифта раскрылась и в коридор шагнули трое: Нуарэ-младший и два охранника.

— Боги, — выдохнул Нуарэ-младший. — Что это было?

— Это синоби, — сдавленно сказал один из его спутников. — Порезал всех и взорвал пульт.

— Кажется, он серьезно ранен.

— Или прикидывается. Может, у него там граната подмышкой. Эй, ты! Руки покажи!

Дик открыл глаза и вытянул руки перед собой. На пол перед ним грохнулись наручники.

— Надень и защелкни.

Ладно…

— А теперь на колени и руки за голову.

Дик встал и честно попробовал выполнить вторую часть приказания, но не смог поднять левую руку выше уровня плеча.

— Я иглу словил, — сказал он. — Не могу.

Нуарэ-младший подошел ближе и наступил на цепь наручников, заставив Дика пригнуться к полу.

— Что ты врешь. У тебя там ни царапины!

И, видимо, чтобы лишний раз убедиться, убрал ногу с наручников и пнул Дика в больное плечо.

По правде говоря, тот даже не почувствовал удара — так его распирало изнутри. Пусть делают что хотят, подумал он. Пусть убивают, хуже не будет.

— Отец, скажи госпоже Джемме, чтобы она вызвала в Озерный Зал Огату. Да, именно она, без шума. У нас тут серьезные проблемы. Кажется, мы взяли синоби. Почему я так решил? Хмм, он сумел в одиночку завалить двух морлоков, двух косов и четырех людей, вскрыл дверь и взорвал пульт. Да, тот самый мальчик-хакобия… Ну, Баккарин могла и не знать, а вот Ройе и Северин знали точно.

Он опустил браслет и скомандовал:

— Ведите его наверх.

— Вставай, — охранник легонько ткнул Дика стволом игольника.

— Не-а, — у того еле хватило силы мотнуть головой.

— Тащите, нет времени! — раздраженно бросил Нуарэ.

Дика взяли под локти и кулем втянули в лифт. Стены шахты дрогнули и поплыли вниз, Дик воспользовался моментом, чтобы снова принять позу зародыша, и очень сожалел, что дыхания не хватает на крик — казалось, что от крика может полегчать. Если я не ранен, подумал он, то что это? Почему все болит так, будто у меня левую руку с корнем выдергивают?

Озерный зал оправдывал свое название — пол в нем был огромным зеркальным витражом, изображавшим буйство всех оттенков зеленого под поверхностью озера. Почему-то вспомнилась поэтическая трава синобугуса — «трава смятенья». Наверное, потому что его приняли за синоби, а трава пишется через тот самый знак…

Дик не смог поднять голову, но в отражении на зеркальных пластинах увидел и Баккарин, и братьев Ройе, и высокую даму в белом (в отражении у нее не было головы, только пустота между платьем и прической), и Дормье. Кроме них, в зале был с десяток охранников, все в полном вооружении.

— Ну, как ты? — спросила Баккарин. Она попыталась подойти к Дику, но охранник перехватил ее за плечи.

— Пар… шиво, — признался Дик. Он сумел поймать ритм, с которым накатывали приливы боли, и делал вдохи в промежутках. Вроде полегчало.

Его подняли с пола и сунули в какое-то кресло.

— Нуарэ, он ранен. Его нужно…

— Заткнись, — Дормье ударил ее по губам. — Надо было думать о его здоровье раньше, когда ты взяла его на дело.

— Он просто ломает комедию, — сказал Нуарэ-младший. — Там какая-то чепуховая царапина на ноге и немножко кровит предплечье.

— Идиот, — спокойно сказал Максим Ройе. — Посмотри, с него льет ведрами. Даже я знаю, что это признак коллапса.

— Ну и что? Там внизу лежат мои ребята — и все как один с признаками смерти. Так что пусть он хоть подохнет тут…

— А информацию ты из трупов добывать научился? — голос Пауля Ройе звучал несколько менее ровно. — Дай мне его осмотреть, черт побери. Больше я ни о чем не прошу. Брось, Нуарэ, здесь на каждого из нас по два стрелка, и руки у нас скованы! И ты все еще нас боишься?

— Вы что, за дураков нас держите? — Дормье фыркнул. — Это синоби, и никакой информации мы от него не получим. Скорее всего, он принял как раз одну из их чудесных пилюлек, и загибается потихоньку, либо же просто притворяется, чтобы на него не очень внимательно посматривали…

— Нет, — прозвучало от той самой двери, в которую втащили Дика. — Наши препараты, которые выдаются агентам для самоубийства, действуют мгновенно. Ни своих, ни чужих мы не подвергаем бессмысленным мучениям.

Дику настолько полегчало за последние пятнадцать секунд, что он смог даже хрюкнуть от смеха при этих словах.

— А какие мучения являются бессмысленными — вы определяете сами? — поинтересовалась Баккарин.

— В данном случае, — Огата вышел на середину зала и присмотрелся к Дику, — они были бы совершенно бессмысленными. Позвольте сеу Ройе осмотреть юношу. Заодно узнаете для себя много интересного.

— Хорошо, — госпожа Джемма величественно и медленно кивнула. — Но, Рин, объясни мне, что здесь происходит. Ты обещал…

— Я ничего не обещал, матушка.

— …Ты сказал, что синоби будут сохранять нейтралитет — и что же?

— Я единственный синоби в пределах периметра, — сказал Огата, непринужденно занимая свободное кресло. — И я пальцем не шевельнул, чтобы помочь тем, кто выступает на стороне Северина. Можно чашку кофе?

— Так… он не ваш?

— Помилуй. На Картаго и без нас полно убийц. Это вольный стрелок, я бы сказал — самородок…

— Но ты не предупредил меня! — госпожа Джемма Син не то чтобы воскликнула, но интонацией обозначила восклицательный знак.

— Конечно. Это и называется «нейтралитет». В конце концов, я в отпуске. Я не работаю на клан Сога и тем более — на какую-то из сил, раздирающих клан изнутри.

— Дыши глубже, — прошептал в ухо Дику Пауль. — Откинься назад и попробуй расслабиться. Я знаю, как тебе сейчас трудно, но ты попробуй.

Дик попробовал. Ни черта не вышло.

— Северину, — невозмутимо продолжал Рин, — я сообщил то ж самое, что и вам: что синоби не намерены вмешиваться в подковерную борьбу бульдогов. Обе партии не нравятся нам совершенно одинаково, так что пусть победит тот, кто сможет удержать континент в руках. И это, мне очень жаль, матушка — явно не ваша партия.

— Да ну?! — в дверь небольшим торнадо ворвался Нуарэ-старший. — А у меня совершенно другая информация, дорогой мой. Атака на периметр отбита, Ройе, твои оловянные солдатики рассыпались по всему городу. Бегать за ними — зря время терять, возьмем родню в заложники. Атака на энергостанцию тоже обернулась пшиком. Ты, — Нуарэ повернулся к Дику, — зарезал четверых совершенно напрасно. Да, силовой барьер упал — но это вам никак не помогло. И утром вы, друзья мои, все четверо будете висеть рядышком на площади перед судом.

— Чего только не придумают люди, чтобы отвертеться от поединка, — проговорил Дик.

Когда он сумел-таки расслабиться по совету Пауля, ему полегчало совсем. Плечо и бок ныли, конечно, но это уже можно было назвать «неприятно», а не «больно». Правда, накатили слабость и озноб, но это же не причина не дразнить Нуарэ.

— Поединок? — консорт госпожи Джеммы поморщился. — С кем? С наемным убийцей?

— Согласно дуэльному статуту Дэвина, статья двадцать первая, параграф три, — скучным голосом произнес Максим Ройе, — после того, как вызов прозвучал и был принят, ссылки на разницу в статусах теряют всякое значение. Прецедент Игнатия Варро, которому пришлось драться с гемом-телохранителем, так как он не оговорил заранее статус секунданта, сказав, что готов биться с кем угодно. Ты волен повесить тех из нас, кто останется в живых, Мишель — но только после того как поединок закончится.

— Указом тайсёгуна Шнайдера от шестьдесят первого года дуэли запрещены, — ухмыльнулся Нуарэ. — Так что я вас повешу всех, с полным на то основанием.

— После чего с полным на то основанием прослывешь последним трусом и ханжой.

— Какое мне дело до мнений всякого сброда.

— Ну, — вмешался Огата, которому уже подали кофе, — лично мое мнение по этому вопросу и мнение полковника Ольгерта будут совпадать с мнением господина Ройе. Я не в силах помешать казни, и вообще я в отпуске — но по окончании отпуска у меня могут поинтересоваться семейными делами… И я этот интерес удовлетворю.

— Ладно, — сказал Нуарэ. — Убедили. Дени, распорядись насчет дуэльного круга.

— Секунду! — Пауль Ройе поднял руку, как в школе, а поскольку запястья его были скованы, пришлось поднять обе. — У мальчика нешуточный сердечный приступ. Я пока не знаю причин, но он нуждается как минимум в госпитализации и обследовании — с аппаратурой, со всем остальным. Мишель, у тебя нигде не икнет, когда ты встанешь в круг против больного?

— Нигде, — сказал Нуарэ. — Дуэльный статут Дэвина, статья двадцать третья, параграф один: после того как сроки поединка названы, перенос сроков по состоянию здоровья одного из противников возможен только с обоюдного согласия сторон. Прецедент Аннеты Лиго, которая билась, будучи дважды раненой в предыдущих дуэлях этого дня. Обоюдного согласия у нас нет, а гордыня должна быть наказана…

— Про гордыню — это хорошая мысль, — сказал Огата, откладывая ложечку на край блюдца. — Жаль, что слишком банальная, я бы записал.

Откуда-то донесся звук, который Дик уже ни с чем не мог перепутать: шипение пирошнура и взрывы пластиковых микрозарядов.

— Что там такое? — спросил Нуарэ.

Он получил ответ на свой вопрос, когда его сын вошел в зал с поднятыми руками, эскортируемый Габо Пулей в «берсерке» поверх оглушительно шуршащего костюма сэра Эндрю. Это был тот самый костюм, который сделали на «Фафнире» к рождественскому представлению. Силовое поле «берсерка» переливалось радугой, отражаясь в буфах из серебристой пленки, каждый размером с голову Габо. Для вящей картинности Дельгадо прибавил нарисованные усы, повязку на левый глаз и грандиозный берет. Впрочем, по сравнению с другими имперскими боевиками Габо носил весьма скромный наряд, а в состав «летучего боевого отряда пленных наемников» труппа «Двенадцатой ночи» вошла почти полностью. Исключение составил Торвальд — он должен был появиться позже, когда все уляжется, как представитель Клана Сэйта.

Вслед за Габо появился Северин Огата — без всяких затей закованный в стандартную армейскую полуброню.

— Здравствуйте, матушка, — сказал он, выступая вперед и направляя в потолк ствол пулевика-автомата. — Пришел поздравить вас с праздником и засвидетельствовать свое почтение. Все-таки мы не виделись восемь лет. Вы мне не рады?

Госпожа Джемма схватилась рукой за горло и села на диван.

— Охрана, — продолжал Огата, — Оружие на пол. Очень медленно и осторожно. Я не хочу начинать дебют в качестве правителя с убийства людей, которые всего лишь выполняют служебные обязанности.

— Ты нанимаешь для этого головорезов-недорослей, — брезгливо сказала госпожа Джемма.

Учитывая, что через другой вход ворвалась Хельга во главе отряда из восьми человек, сопротивление было абсолютно бессмысленным.

— К…как? — выдавил Дормье.

— Очень просто, — пояснил Огата. — Пока ваши люди играли с экологической полицией в догонялки, во дворце как раз прорвало канализацию. Чтобы весь этот чудный праздник не захлебнулся в говнище, техникам пришлось спешно выводить трубы прямо в систему подземных коммуникаций — а тут как раз отключилось силовое поле. Я был неподалеку и подумал — почему бы мне не зайти на огонек, не навестить маму? Кстати, Макс, пора отозвать твоих ребят. Побегали — и хватит.

Ройе показал скованные руки.

— Ага. Мишель, будь любезен, сними с Макса эти железки и надень на себя. Карин, свет мой, эти браслеты тебе не идут, передай их господину Дени. — Огата перевел взгляд на Дика. — Боя, тебя ранили?

— Нет, — Дик опередил Пауля. — Я просто… устал.

— Ну тогда отдыхай. У тебя был тяжелый вечер.

— И будет тяжелое утро, — усмехнулся Нуарэ. — Или теперь правила изменились, Макс? Насколько я помню, ты никогда не боялся выглядеть ханжой…

— Правила не изменились, — сказал Ройе, потирая запястья. — Разве что мы достигнем обоюдного согласия по вопросу о переносе сроков поединка в связи с состоянием здоровья одного из противников.

— Не достигнем, — оскалился Нуарэ.

Северин опустил оружие.

— Макс, а мы можем его просто пристрелить?

— Нет, — сказал Ройе.

— Нет, — сказал Дик одновременно с ним.

— Почему? — спросил Северин, повернувшись к ним обоим.

— Потому что у тебя есть сын.

— Потому что он мой!

Дик и Ройе снова дали ответ одновременно, переглянулись, опять посмотрели на Огату.

— Ты хочешь, — Огата скривился как от кислятины, и, подойдя к Ройе вплотную, почти прошептал ему на ухо, — чтобы я, потому что у меня есть сын, поручил дело мальчику, который немного младше Анибале?

— А почему нет, — подал голос Дормье. — Ты же отправил вместо себя Баккарин. Ты кого угодно подставишь, кургар безногий, чтобы не драться.

— Тихо, Северин, — Ройе перехватил Огату почти в рывке. — Ты же не хочешь покалечить его до поединка.

— Он секундант Нуарэ?

— Да.

— А ты?

Ройе кивнул на Дика.

— Уступи мне, — попросил Огата. — Уступи, а?

Ройе покачал головой.

— Я имею на это больше прав, чем ты, в конце концов, — хрипло проговорил Огата. — Мы ведь и в самом деле не можем отправить драться ребенка. Ты и я, ну?

— Твое главное право сейчас — не быть дураком и не изгадить все в шаге от победы, поддавшись эмоциям. Нельзя допустить вендетту между семьей Огата и семьей Нуарэ.

— Если все дело только в этом, — подала голос Хельга, — то можем пособить мы. Выведем сукина сына прогуляться в садик и прислоним к теплой стеночке. Наши семьи они будут искать до… короче, долго будут.

— Извините, — сказал Ройе с заметным раздражением в голосе. — Но это семейное дело, и наемникам не стоит вмешиваться.

— Ах ты законник хренов! Если мы наемники — а мы и вправду наемники — то кто этот пацан?

Дику уже надоел бардак. Он поднялся с кресла, свистнул в пальцы, и в наступившей изумленной тишине сказал:

— Я — Райан Йонои с планеты Сунагиси, воспитанный рыцарями Синдэна под именем Ричард Суна. И я вам всем говорю, что голова Мишеля Нуарэ принадлежит мне, и никому другому. Этот человек тяжко оскорблял женщину, которую я считаю своей сестрой, и дело не только в том похабном разговоре. Он восемь лет травил и унижал ее, и делал это по приказу вот этой вот дамы. Я не могу вызвать даму, потому что не бьюсь с беззащитными женщинами. Но жизнь Нуарэ — моя, потому что я — единственный из выживших с Сунагиси, кто находится здесь, на Картаго. Единственный родственник Баккарин. Господин Огата, помолчите пока, пожалуйста. Ваши права на его кровь был такими же как у меня — до полуночи. Но в полночь или около того мне пришлось убить шесть человек, каждый из которых был лучше господина Нуарэ. Если после этого я позволю кому-то другому наложить на него руку, я… я так и останусь не более чем наемным убийцей.

— Вы останетесь им в любом случае, молодой человек, — холодно произнесла госпожа Джемма. — И после убийства Лорел Шнайдер вам не с руки хвастать, что вы щадите беззащитных женщин. Я не вижу причин, по которым вы не можете драться со мной, коль скоро именно я приказала поставить эту наглую куртизанку на подобающее ей место, когда она попыталась пролезть в мой дом.

— Ну, матушка, — елейным голосом сказал Северин. — Перестаньте покрывать позором память своей лучшей подруги. Уж кем-кем, а беззащитной женщиной она не была. В момент ее гибели при ней был флорд, и это не считая морлока-телохранителя и многочисленной стражи. Она была беспечна, может быть, или даже безумна в тот момент, но никак не беззащитна.

Дик сел, снова откинулся в кресле, закрыл глаза и перестал чувствовать что-либо, кроме боли в плече и в ребрах, а потом и ее перестал.

Когда он проснулся, то увидел, что у его кресла сидит Дева Мария в темно-красном платье и синем плаще. Сидит и плачет, комкая в руках платок.

— Не надо, пожалуйста, — тихо попросил он. — Я не могу отказаться. Я все равно должен его убить. Это даже хорошо, что я его ненавижу, потому что убивать тех, кого не за что ненавидеть — оказывается, совсем тошно.

Мария ничего не ответила, только подняла платок — но вытерла не свои слезы, а лицо Дика.

Он взял ее за руку — и проснулся окончательно.

Он держал за руку Баккарин, которая вытирала ему лицо салфеткой.

— Уже пора? — спросил он. Женщина кивнула. Потом сказала:

— Ты свободный человек, Ран. И ничем больше не обязан Ройе. Я принесла тебе одежду, деньги и лекарства. Я выведу тебя из дворца. Вот карта, вот ключ от снайка: поедешь на экостанцию к Этану Лееву, он тебя укроет на время, подлечит и переправит на Сэйрю…

— Спасибо, — сказал Дик. — Но нет. Я не просто должен это сделать, я хочу это сделать. Вы понимаете?

— Еще как. Я сама хочу это сделать, только без дурацкого спектакля, именуемого дуэлью. Ты не обязан рисковать, Ран. Нуарэ должен умереть, но пусть он умрет как крыса, а не как воин.

Дик помолчал, держа ее за руки, потом спросил:

— Ты поцеловала меня тогда… из-за госпожи Лорел Шнайдер?

— Да.

— Знаешь, когда меня упрекают за нее, мне почему-то обидно. Но когда хвалят… это еще хуже.

Баккарин сказала вместо ответа:

— Северин и Ройе знают, что я здесь. Знают, что я тебе предлагаю, потому что знают меня. Проблема с вендеттой разрешится, если Нуарэ убьют имперцы — а желающие, как ты знаешь, есть. Ты никого не подведешь и никого не предашь.

— Кроме себя, — Дик потер начавший ныть бок. — Вот зараза. Если это сердце, то почему болит не оно?

— Не знаю. Пауль — врач, а я в этом не разбираюсь. Ран, никто не требует, чтобы ты дрался в таком состоянии…

— Я не буду драться, Баккарин. Я его просто убью, и все. Вот увидишь. Пауль передал мне какое-то лекарство?

— Да, — Баккарин достала из пакета упаковку пластырей. — Прилепи слева, чуть пониже подмышки.

Дик распечатал и прилепил один. То ли это было самовнушение, то ли так хорошо действовало лекарство — но от пластыря сразу поползло в стороны приятное онемение.

— Пауль сказал, что это противосимптомное средство, — сообщила Баккарин. — Тебе станет легче, но ты не выздоровеешь.

— Понятно, — Дик поднялся, потянулся, размял шею, принял упор лежа и отжался несколько раз.

Болит. Все равно, когда двигаешься — болит. И слабость.

Он сел в кресло, отдышался. Ничего страшного. Просто нужно беречь силы и не закатиться в обморок до начала схватки. А там на все про все уйдет секунды две.

Дик ни на йоту не сомневался, что убьет Нуарэ. Это было решено, подписано и скреплено печатью. Симатта.

А что будет потом (и совсем потом) — его не волновало совершенно.

Он знал, что Мария в его сне плакала и о нем тоже. Что он давно уже идет по тоненькой ледяной корочке над горячей бездной преисподней — и все ресурсы прочности у этой корочки выработаны давно. Почему вавилоняне думают, что мы боимся ада? — удивился он мимоходом. Нежели так трудно понять, что даже когда ты идешь к краю — достаточно знать, что для кого-то есть и рай, а для кого-то просто жизнь, и что по пути в бездну все же можно радоваться тому, что эти люди защищены от твоего, лично твоего зла?..

— Пошли, — сказал он.

— Погоди секунду, — Баккарин раскрыла пакет. — Я отбрыкивалась как могла, но они все-таки всучили мне эти идиотские церемониальные белые штаны…

Дик взял протянутую ею тряпочку, которая казалась маленькой даже на кукленка. Растянул на пальцах, осмотрел элегантный гульфик.

— Выглядит как белье для мальчика в изысканном доме.

— По правилам смертельного поединка, — кисло сказала Баккарин, — у участников не должно быть возможности спрятать под одеждой защиту. Включая, — она вздохнула, — паховые «раковины». Надо натянуть вот это вот — или ничего.

Дик почувствовал, как рот ползет в сторону, и ничего не смог с этим сделать.

— Пусть вот это вот Нуарэ себе на голову натянет, ему пойдет, — сказал он. — А я пойду так. Если скажут, что армейские трусы им плохи — так мою голую задницу видела половина Пещер Диса, и никого это особенно не бравировало.

— Ты хотел сказать «не фраппировало»?

— Да. Наверное.

Баккарин протянула ему вязаную тунику с длинным рукавом.

— Надень. До дуэльной площадки неблизкий путь, а по дворцу гуляют сквозняки.

По дороге к дуэльной площадке Дик хорошо разогрелся, поскольку путь и в самом деле был неблизкий — но помимо этого он преисполнился такого отвращения ко всей ситуации, что во рту было горько, словно гарью надышался.

Судя по лицам братьев Ройе, братьев Огата и одинокого Дельгадо, они чувствовали себя точно так же.

— Ты почему не переоделся? — спросил Ройе. Сам он был в плотной накидке вроде пончо, а из-под накидки выглядывали белые репетузы, вроде тех, что приносила Баккарин.

— Потому что мы так не договаривались, — прошипел Дик. — Насчет дуэли уговор был, а клоуном наряжаться — не было. Хватит с меня, что Кухулином наряжали.

Ройе хотел что-то сказать, но тут вошли под конвоем Нуарэ и Дормье, тоже в репетузах и накидках, а с ними — оро, да это же сам полковник Ольгерд!

Увидев Дика, полковник слегка остолбенел. Потом осторожно спросил:

— А… этот молодой человек… Это тот самый кто бросил вызов?

— Принял вызов — поправил Ринальдо Огата. — Да, это Ричард Суна. Вы знакомы?

— Полковник меня знал под другим именем, — сказал Дик. — Здравствуйте, сэр. Я слыхал, что плакали ваши денежки.

— Судьба дала, судьба взяла, — спокойно отозвался Ольгерд, уже вполне овладевший собой. — Да и вы, смотрю, без работы не остались.

— Честное слово, сэр, это не для денег, а для души. То, кстати, было тоже. И предложение в силе.

— Буду иметь в виду, — сказал полковник. — Но вы, я вижу, пока что должны отвечать по другим обязательствам.

— Отвечать будет вот он, — Дик показал на Нуарэ подбородком. — Я буду спрашивать.

— Посмотрим, — сказал полковник, и прошел на свидетельское место.

Дуэльный круг представлял собой гладкую площадку то ли из черного камня, то ли из непрозрачного стекла. По краям возвышались две изогнутые силовые мачты, несущие генераторы поля. Они почти сходились над площадкой — и Дик вспомнил о языческих жертвенниках, украшенных рогами животных.

Столько церемоний и шика ради простого убийства…

Пока они разговаривали с полковником, появилась еще одна небольшая процессия — госпожа Джемма, две дамы — и тот самый подросток, сын Северина Огаты.

— Садитесь вон там, матушка, — Северин показал на крайнее из высоких черных кресел, установленных справа от площадки полукольцом. Сам он занял центральное, двойное, вместе с Баккарин. По другую руку усадили (он поначалу мялся, не зная, присоединиться ли к бабушке) его сына. Рин занял место слева от Баккарин, по соседству с ним устроился Ольгерд. Госпожа Джемма сидела в одиночестве, отгороженная двумя пустыми креслами, которые не решились занять ее дамы.

— Ты отнял меня все — и теперь хочешь унизить, — сказала она.

— Нет, матушка. Если бы я хотел вас унизить, я бы отправил вас не в монастырь Великого Мира, где вы сможете предаваться рассуждениям о кармическом воздаянии, а в юго-западный сектор, зарабатывать своим телом. Я всего лишь показываю, кто в доме хозяин.

— Ты еще не хозяин, — отчеканила женщина. — Ты убил еще не всех, кто сможет оказать тебе сопротивление.

— Вопрос времени, — осклабился Огата.

Эта пикировка была прервана вмешательством Ринальдо.

— Начинайте поединок, — сказал он.

Нуарэ сбросил свое пончо и ступил на арену.

— Северин, — спросил он. — А что ты будешь делать, когда я убью имперского гаденыша?

— Кисама, — сказал Дик. Обычное обращение на «ты» казалось ему недостаточно грубым, но его родной язык открывал большие возможности для выражения презрения без перехода на ругань. — Сначала убей.

Он сбросил свитер и обрезанную майку. Начал расстегивать сапожки.

— Я проиграл, и мне нечего терять, — сказал Нуарэ. — Но тебя, щенок, я уничтожу.

Дик улыбнулся.

— И сказал Филистимлянин Давиду: подойди ко мне, и я отдам тело твое птицам небесным и зверям полевым, — проговорил он, выпрямляясь и снимая сапожки нога об ногу. — А Давид отвечал Филистимлянину: ты идешь против меня с мечом и копьем и щитом, а я иду против тебя во имя Бога воинств Израильских, которые ты поносил; ныне предаст тебя Господь в руку мою, и я убью тебя, и сниму с тебя голову твою, и отдам трупы войска Филистимского птицам небесным и зверям земным, и узнает вся земля, что есть Бог в Израиле; и узнает весь этот сонм, что не мечом и копьем спасает Господь, ибо это война Господа, и Он предаст вас в руки наши.

Черный камень арены совсем не скользил под босыми ногами. Дик вспомнил ночь своей казни. Да. Он должен был сделать ради Рэя и других то, что Рэй сделал ради него.

— Стоп, — сказал со своего места полковник Ольгерт. — Юноша, что бы вы о себе ни думали, вы неподобающе одеты.

— Да бросьте, — поморщился Огата, — Не можете же вы всерьез считать, что в этих трусах спрятан силовой доспех

— Кодекс есть кодекс, — чопорно сказал полковник.

Дик посмотрел на Баккарин.

«А я тебе говорила», — пожала плечами она.

Через две секунды Дик выпихнул ногой трусы за круг.

— Больше ничего не мешает?

— Отвратительно, — изрекла госпожа Джемма Син.

— А вы закройте глаза, — посоветовала Баккарин. — И лучше вообще их не открывайте. Все остальное вам понравится еще меньше.

Полковник подошел к краю арены с длинным футляром на руках. Крышка футляра поднялась. Внутри на черном бархате лежали два одинаковых с виду флорда на одинаковых поясах и какая-то штука, похожая на дорогую зажигалку.

— Выбирайте оружие, — сказал полковник.

Дик взял тот флорд, что был ближе. Нуарэ — оставшийся. Полковник — штуку, похожую на зажигалку.

— Проверьте оружие.

Дик не знал, как это принято делать и посмотрел, что будет делать Нуарэ.

Тот резким выбросом в сторону пустого сектора послал лезвие вперед на всю длину, а потом втянул обратно и прищелкнул к поясу.

— Претензий нет.

Дик проверил таким же образом свой флорд. Ну, флорд как флорд, немножко тяжелее стандартных армейских, но легче орриу.

— Претензий нет.

— Поединок начинается с включением силового поля, — сказал полковник, закрывая коробку — и Дик понял, что «зажигалка» — это пульт.

— Поединок заканчивается с выключением силового поля. Силовое поле выключается автоматически, когда один из противников перестает подавать признаки жизни. До начала поединка дуэлянты не касаются оружия руками. Тот, кто сделает это, признается проигравшим; в этом случае оружие будет дистанционно заблокировано, и его жизнь и смерть окажутся полностью в воле противника — или его секунданта. Разойдитесь.

Нуарэ отошел на край поля, встав почти вплотную к силовой мачте.

Дик поступил так же, заняв место у противоположной. Отметил про себя, что это расстояние делает невозможным удар эйеш — дуэльные флорды не пробивали на шесть метров.

Включение силового поля он не увидел не услышал даже — а почувствовал легким дуновением тепла и покалыванием статического электричества.

Нуарэ не бросился вперед. Он неторопливо снял с пояса флорд и, выдвинув его на длину рапиры, встал в позицию.

Дик пока не трогал оружие. Он смотрел на своего противника — сухопарая ладная фигура, скульптурный торс, безупречная стойка… Кого-то он неуловимо напоминал, и Дик вдруг сообразил: Вальне. Та же благообразная внешность, прикрывающая весьма поверхностный ум и жалкую душу. Образец деланного рыцарства, сводящегося к легким победам над слабым противником и напускной галантностью к женщинам, на которых общество поставило печать одобрения.

Нуарэ держался горделиво, но Дик всей кожей ощущал, что от него веет ужасом.

— Ну же, сопляк, — снисходительность в голосе Нуарэ не могла скрыть этот ужас. — Что ж ты не берешь оружие? Или ты можешь убивать только женщин?

«И это, кстати, потому что он не видит тебя», — сообщила внутренняя сволочь. — «Он видит в тебе только то, что сам себе вообразил: сначала жертвенного барашка, а теперь — чудовище. Ну-ка, добавим ему».

Дик снял рукав, который, видимо, не казался Ольгерту и прочим ревнителям кодекса нарушением правил. Нуарэ воспользовался моментом, чтобы сделать два шага, необходимых ему для эйеш — но теперь позиция была неподходящей. Дик отцепил флорд, выдвинул его на длину ножа и показал на свежие порезы.

— Это все были мужчины, — сказал он. — И погибли они из-за вашей подлости и глупости.

Он повернул руку и молча сделал еще один порез.

И тут у Нуарэ то ли сдали нервы, то ли он решил, что Дик из такой позиции не сможет ни нанести, ни блокировать удар.

Дик, в общем-то, и не собирался. Он перекатом ушел вперед, пропуская лезвие над собой, а на выходе из переката ударил прямо перед собой, не глядя — да ему и не нужно было глядеть, он же знал, из какой позиции противник начал атаку и как он будет двигаться, и что окажется в зоне удара…

Он рванул лезвие вверх и довершил удар, как доводят до конца черту иероглифа. И только после этого отбил выпад Нуарэ.

Второго выпада можно было не бояться: консорт госпожи Джеммы упал на колени и выронил флорд, с изумлением и ужасом глядя на то, что вываливается и льется из него на черную поверхность. Дик на всякий случай отбросил его флорд ногой к краю площадки.

— Теперь, — сказал он, легко перекрывая гул силового поля, — у вас двойное членство в клубе любителей Баккарин. Жаль, ненадолго.

И, замахнувшись от плеча, одним ударом снес Нуарэ голову.

Еще две секунды — и силовое поле выключилось само собой. Какие-то скрытые датчики зафиксировали смерть Нуарэ.

Левый бок опять заныл невыносимо, но нужно было доиграть до конца. Юноша поднял голову Нуарэ и, слегка приподняв, — левая рука опять плохо слушалась — шагнув к госпоже Джемме со словами:

— Тогда Давид подбежал и, наступив на Филистимлянина, взял меч его и вынул его из ножен, ударил его и отсек им голову его; Филистимляне, увидев, что силач их умер, побежали.

Госпожа Джемма не побежала. Она просто одеревенела на своем кресле, вцепившись пальцами в подлокотники и посерев лицом.

Полковник Ольгерт сделал в его сторону жест рукой — и флорд омертвел; легкая вибрация модуляторов прекратилась. Дик улыбнулся полковнику. Не собирался он делать ничего особенно плохого госпоже Джемме Син. Просто она всегда оставалась незапятнанно-чистой, даже не отдавая приказов, нет, всего лишь бросая намеки. А ему хотелось, чтобы она почувствовала вес последствий.

Дик бросил голову Нуарэ на колени женщине, но, поскольку из-за боли в плече не мог размахнуться как надо, голова упала у ее ног. Она поджала ступни и судорожно дернула подол вверх. Дик прошел мимо и опустился в пустующее кресло. Его трясло. Холод разливался порукам, плечи и голова стали невыносимо тяжелы.

— Ну-ка, — сказал совсем рядом Пауль, и на Дика обрушилось что-то белое, мягкое и теплое. Накидка покойного Нуарэ — слуги как раз тащили его тело с арены и замывали кровь и все прочее.

— Вот так, — сказал Пауль, укутывая его поплотнее. — А теперь выше голову…

Инъектор зашипел, жаля в шею.

— Продержись еще минут пять, хорошо? И отдай флорд, он нужен. Макс, заканчивайте эту комедию!

Дик передал флорд старшему Ройе. У того было странное лицо. Какое-то… — юноша не мог подобрать слов, но, в общем, ничего хорошего. И юноша догадывался, почему: не понравилось Ройе, какого Дик включил «страшного имперского сверхценника».

Ну и черт с ним. Юноша опустил голову. Отдыхать. Сейчас — отдыхать…

Рыжий воин сбросил свой плащ и тоже накинул его на Дика. Надо сказать, что белые обтягивающие штаны ему шли. Да он и в других штанах был бы хорош, и без любых штанов тоже хорош. Просто даже удивительно, отчего это Северин с его не сделал никакой статуи. Ах, да — они же десять лет не разговаривали друг с другом, и теперь Дик знал, почему: Ройе прилюдно, в компании Нуарэ и еще неизвестно какого народу изнасиловал Баккарин. Конечно же, так было нужно для дела. Покойный Нуарэ, как показали события прошедшей ночи, не особенно хорош был в безопасности, но изобретателен в делах мучительства и унижения. Проверить Ройе на лояльность, вбить клин между старыми друзьями и потешить свою похоть одновременно ему сам дьявол подсказал, не иначе.

Дьявол одного только не учел — после того, как Ройе ради дела переступил через свою честь, он стал способен на все, что угодно.

А может, дьявол учел и это. Какой ему интерес соблазнять таких как Нуарэ? Такие для него — как морская черепаха на кладке яиц: подходи и бери голыми руками. Вот праведные язычники, вроде Ройе — дичь поинтереснее…

Дормье был не из тех, кому все к лицу, даже белые рейтузы. Он слегка заплыл жирком, и над поясом трепетало студенисто некоторое брюшко. Стойку его Дик мысленно оценил по высшему разряду. Дормье был неплохим флордсманом, даже хорошим… но Ройе был почти бог.

Схватка закончилась быстро — хотя и не так быстро, как бой Дика и Нуарэ. Но так же страшно: Ройе отсек предателю обе ноги, а потом стоял и ждал, пока аппаратура зафиксирует остановку сердца от потери крови. После чего на арену вскочил Пауль и в два счета Дормье перевязали и реанимировали.

Он ведь должен был давать показания, бедняга…

Дик закрыл глаза — в конце концов, у него был вполне законный повод не смотреть на все это, у него были неполадки с сердцем.

…А ведь это было бы удобно для всех, успел он подумать, погружаясь в кипение разноцветных пятен.

И для меня тоже.

Вошедшего в Тессеракт Пауля встретили четыре пары вопрошающих глаз. Но первым вопрос задал он.

— А где Северин?

— Я за него, — вздохнула Баккарин. — Припадок. Он проспит несколько часов.

Пауль не сомневался, что Баккарин теперь будет «за него» большую часть времени. Да оно и к лучшему.

— Ну что, — спросил Максим. Пауль выразительно покосился в сторону синоби и имперца, но ни Ринальдо, ни Дельгадо, похоже, не собирались покидать Тессеракт, да и выгонять их никто попыток не делал. Ладно, сами виноваты…

— По пациенту номер один, — сказал он. — Состояние стабильное. Потеря крови компенсирована, сообщение между сосудами восстановлено. В настоящий момент пребывает под наркозом и пробудет так еще часов пять-шесть. К медикаментозному допросу будет готов часов через десять. Ты уверен, что хочешь слышать дальнейшее прямо сейчас?

— Я, пожалуй, вас покину, — сказал Ринальдо Огата. — Ночь без сна, у меня кружится голова. Если буду нужен — вы найдете меня в «Огненных столпах».

Когда за ним закрылась дверь, Ройе достал сканер «жучков» и просветил Тессеракт.

— Излагай.

— По пациенту номер два. Я уже привык к тому, — сказал Пауль, садясь, — что традиционно в нашей семье именно я дурак. Рад сообщить тебе, братец, что ты сделал серьезную заявку на эту роль. Сканирование показало именно то, что я предполагал — воспаление клапана и качественный эндокардит.

— То есть?

— То есть, в прошлом году, примерно где-то около праздника Волны, парнишка перенес тяжелейшее воспаление легких. Его залечили чем-то и как-то, но инфекция успела перекинуться на сердце и вызвать воспаление клапана. Лошадиные дозы дрянных антибиотиков его пригасили на время, но системного лечения так и не было. Парень жил где попало, ел что попало, и никто не следил за его физическми нагрузками — я правильно понимаю, сеу Дельгадо?

— Да, — ответил Пуля, глядя в сторону.

— Вы не расскажете мне, где он подхватил пневмонию во второй раз?

— В порту Лагаш. Неудачно искупался.

— И после этого его лечили?

— Да. По вашему меткому выражению — «чем-то и как-то». По понятным вам соображениям обратиться к врачу-профессионалу никто не рискнул.

— Но был еще и третий раз, да, братец? И ты ничего мне об этом не сказал. Что возвращает нас к вопросу — кто традиционный дурак у нас в семье.

— Признаю справедливым свое назначение на этот пост, — вздохнул Максим Ройе.

— Ты применял стандартные антибиотики?

— Армейская аптечка.

— Которую формируют из продукции клана Варро, опять же традиционно, — вздохнул Пауль. — В общем, на грибок, что потихоньку выжирает его сердце, они не действуют. Я сделал пробу на три-фактор-даприл; если средство покажет свою эффективность — поставлю ему депо. Но это не все. Клапан поражен довольно сильно, и это наложилось на… Кто его тренировал до тебя?

— Не знаю. Судя по всему — действительно шеэд. А что?

— Убил бы я этого шеэда, вот что. И тебя вместе с ним. У парня перетренированное сердце. Максим, пока подросток продолжает расти — нагрузка должна быть рассчитанной, иначе сердце начнет расти быстрей, чем все остальное. Короче, клапан был проблемным и сам по себе, помимо инфекции, а сейчас он просто изношен.

— Твое экспертное заключение?

— Менять. Без вариантов.

— Ты можешь сделать это здесь? — быстро спросила Баккарин.

— Нет, не могу. Ближайшая клиника, где есть соответствующая аппаратура — в Киннане, на Сэйрю.

— Если этой операции не сделать?…

— Разовьется сердечная недостаточность. Она уже есть и она будет усугубляться. Сердце не справляется с объемом перегоняемой крови, оно будет увеличиваться до тех пор, пока само не начнет голодать от недостатка кислорода, и этот процесс пойдет быстро, потому что оно и так увеличено, спасибо неизвестном шеэду и тебе, братец. Эти изменения станут необратимыми, не спрашивай, за какой срок — и, чтобы парень не превратился в развалину, понадобится уже полная пересадка сердца.

— Что ты можешь сделать прямо сейчас?

— Поставить депо и остановить развитие порока.

— С этим нет никаких сложностей?

— Медицинского плана? — неожиданно резко переспросил Пауль. — С установкой депо? Нет, никаких. Рутинная операция, которую я могу сделать, встав к терминалу спиной. Но ты, кажется, чего-то не понимаешь, Макс. После того, как я установлю депо, грибок не исчезнет по щелчку пальцев. Этот процесс займет три-четыре недели, и его никак нельзя ускорить. И в процессе я должен его наблюдать. Ну или кто-то, квалификацией мне не уступающий. А лучше — превосходящий. Потому что я все-таки хирург широкого профиля, благодаря этой гребаной войне, а не кардиолог.

— Но ты же специализировался по болезням детей и подростков.

— Спасибо, что напомнил.

— Значит, ты и проведешь эти четыре недели с парнем на навеге. Другого специалиста у нас все равно нет.

— Не возражаю, — Пауль поднялся. — Особенно если навега уйдет подальше отсюда. Есть одно замечание.

— Я тебя внимательно слушаю.

— Такие болезни почти всегда — болезни не только тела. Депрессии, мягко говоря, не способствуют.

— Значит, нужно найти и психотерапевта, — подытожил Ройе. — Это будет трудно, но можно. Теперь все?

Пауль, Баккарин и Дельгадо переглянулись.

— Я пойду к нему, — сказал Пуля.

— Нет, вам нельзя, — возразила Баккарин. — Подозревать связь между вами — пусть, а доказательств никто получить не должен. Пойду я.

— Баккарин, ты молодец, — усмехнулся Пауль. — Но мне бы хотелось что-то донести до моего чудо-братца. Макс, я понимаю, что у тебя была довольно тяжелая ночь. И что еще не всех зарезали, кто должен быть зарезан, чтобы завтра совет кланов прошел без эксцессов. Я вообще признаю твое полное превосходство в области политики и войны, стратегии и тактики, а также охраны окружающей среды, чтоб она была здорова. Но в некоторых аспектах ты все-таки патологически туп.

— С того момента, как ты отправил его в «Горячее поле» и до сей минуты, — пояснила Баккарин, — ты обращался с ним как с собакой.

— До этого момента тоже, — вставил Пауль. — Я видел. Впрочем, с собаками Макс обращается хорошо…

— Я обращался с ним как со всеми своими людьми, — холодно отозвался Максим. — Как с тобой. Как с родным сыном. Не хуже и не лучше.

Дельгадо и Баккарин снова переглянулись. У Пауля дернулась щека.

— Раз на то пошло, — сказал он. — Не хотел я эту тему поднимать, но раз уж ты сам ее поднял. Да, брат. Ты обращаешься с людьми неважно. Ты защищаешь, опекаешь, поддерживаешь и на свой лад любишь, но твоя привязанность выражается главным образом в форме разносов за то, что они не соответствуют твоим высоким стандартам. В тех случаях, конечно, когда тыне презираешь человека до такой степени, что считаешь бесполезным отчитывать.

— Может быть, ты не заметил, — сказал Максим, поднимаясь, — но последние годы были для нас не слишком удачными. И если бы я позволил себе выказывать к кому-то нежную привязанность, я бы подставил этого человека под огонь.

— Может быть, господин Дельгадо и Баккарин тебе поверят, — Пауль усмехнулся. — Но я-то знаю, что ты был таким еще до войны. Сколько я себя помню, я восхищался тобой — и одновременно боялся, что вот-вот совершу какую-нибудь немыслимую «драугу», и мой прекрасный старший брат начнет относиться ко мне с той же брезгливой жалостью, с какой он относится к родителям. На войне ты избавился от остатков чувства — и только.

— На войне, — теперь Ройе-старший заметно побледнел, — я увидел, к чему привел нас этот самообман, который мы пестовали слишком долго. Если бы мы хотя бы один год были тем, чем должен быть Вавилон — имперцы не загнали бы нас в этот глухой угол, и…

— Если бы мы хотя бы один год были тем, чем должен быть Вавилон в твоем представлении! — выкрикнул Пауль. — Я бы сам записался в Крестовый Поход! Но речь не обо мне сейчас. Не о нас вообще. Мы привыкли. Мы знаем, что ты добрый внутри. Речь идет о подростке, который ради тебя и твоего дела поломал хребет своей душе, а ты вместо «спасибо» и «прости» посмотрел на него, как на вошь!

— Я не смотрел на него, как на вошь, — в противоположность брату, Максим Ройе не повышал голоса. — Мне не понравился механизм его самонакрутки, я считаю это вредным и разрушительным для него же, но в тот момент просто не было времени все это объяснять ему — и странно, что приходится сейчас что-то объяснять тебе, взрослому человеку. Я прекрасно понимаю, что это была игра, но это не та игра, которую следовало бы поощрять. И будь у меня немного больше времени, я бы объяснил, чем плохо это «я наивный-но-чистый, может-и-не-знающий, почему-это-так, но твердо знающий-что-это-так, никому-не-помутить-моей-веры»…

Баккарин приподняла хрустальную вазу и уронила ее на пол. Жалобно-звонкий взрыв заставил Ройе на миг умолкнуть.

— Макс, — улыбнувшись, произнесла женщина. — Это не игра. А ты не в судебной коллегии. Поэтому придержи свое красноречие и послушай немного. Я знаю тебя не так долго, как твой брат, но думаю, что в силах тебя понять. Например, я понимаю, что тогда, перед лицом Нуарэ и всех остальных, ты сделал для меня все, что мог. Я благодарна тебе за то, что ты изо всех сил старался скрасить мне эти весьма неприятные десять минут. Спасибо тебе, Макс, от всей души и без всякой иронии. Но если ты как-нибудь выкроишь момент и скажешь что-то вроде «Мне очень жаль, что пришлось это сделать» — я не имею в виду сейчас, а когда ты сам захочешь и будешь готов… то одной царапиной на душе у меня и, главное, у Северина станет меньше. А душевное равновесие Северина для нас — вопрос ключевой. Если и можно представить себе что-то хуже, чем дерганый художник во главе клана — то разве только тех идиотов и предателей, которых ты сегодня снес, за что тебе еще одно огромное спасибо. Но с Северином тебе еще работать, и если нам повезет — работать долго. Так что у меня есть вот такое вот простое пожелание на будущее. А выкроить время уже сегодня, прийти к мальчику, пожать ему руку и сказать «спасибо» — это уже не просто пожелание. Это было бы требованием, если бы я могла требовать чего-то от тебя.

— Ты можешь. Ты — жена и соправительница Северина, мать наследника. Только по факту, а не перед законом, но это дело нескольких минут в суде тайсёгунского представителя. Так что требуй.

— Не в этой ситуации, — Баккарин покачала головой. — И для начала я пойду к нему сама.

Ройе выполнил свое намерение лишь наполовину: зайти к Дику вечером зашел, а поговорить не вышло. В комнатах отъехавшей в столицу Элинор, где разместили почетного пленника, сидел Огата-самый-младший и резался с Суной в трехмерное рэндзю. Говорить при нем было совершенно не о чем, так что Ройе ограничился вопросом о самочувствии, получил ответ «ничего, нормально» и взгляд, яснее ясного сообщавший, как этот вопрос надоел.

На следующий день беготни было еще больше, чем в первый. Спал Ройе всего четыре часа. Когда он сидел на совете клана, собранном экстренно по случаю переворота, в глаза впору было вставлять спички, как говорили в старину — вот только знать бы еще, что это такое.

Под конец совета пришло известие о том, что госпожа Джемма Син Огата покончила с собой в монастыре Великого Мира, и Ройе вдвоем с Огатой, не успело старичье из Совета оправиться от первого потрясения, тут же огорошили его вторым: погребальных игр с поединками морлоков не будет. Сейчас и вообще никогда. Это разлагающе действует на людей, и еще это зряшная трата ресурсов, а дом на грани разорения. А почему он на грани разорения — нам сейчас сообщит господин Дормье.

Прикованного к медицинскому гравикреслу Дормье выкатили на середину судебного зала и он под наркотиком несколько часов рассказывал, сколько продал собственности клана в обмен на рабов по немерено завышенным ценам, и сколько имперских дрейков положил в имперские же банки через контрабандистов. А заодно и назвал имена всех подельников. Три имени принадлежали присутствующим, из которых двоих арестовали прямо на месте, а один покончил с собой, успев принять яд.

Когда Ройе вышел из зала Совета, к нему подошла Сильвестри и сообщила, что Лун, тяжело раненый при отвлекающем штурме энергостанции, умер час назад.

При этом известии Ройе испытал неожиданную боль. Ему еще ночью сказали, что дела Луна плохи, что его фактически разорвало очередью пополам и вряд ли он выживет. Ройе думал, что внутренне готов к удару — а оказалось, нет…

И вечером, придя к Дику перед сном (он ночевал в Доме Белой Ветви), Ройе первым делом сообщил об этом.

— Как жаль, — сказал Дик. — Он был очень хорошим человеком.

— Я… пришел, чтобы поблагодарить тебя за помощь, — сказал Ройе. — И извиниться за то, что мне пришлось сделать с тобой.

— Не за что вам извиняться, я все сделал с собой сам. У меня был выбор — и я выбрал. И благодарить тоже не за что. За убийство не благодарят. Я понимаю, для Баккарин это было важно — ее так мучили эти люди… Но у нас с вами была сделка.

— Есть за что. Ты вывел из-под удара Пауля и моего сына.

— Я бы это сделал, даже если бы никто не был под ударом. Для себя. Мне очень хотелось.

— Вот за то, что я поставил тебя в такое положение, когда тебе захотелось — прости.

— А это тоже не вы. Тут завелись такие порядки, которые вам самому противны, верно? И завел их этот человек. И за это я его убил.

— Завела их, для начала, покойная госпожа Джемма.

— Уже покойная?

— Да. Она сегодня утром вскрыла себе вены в монастыре, — увидев округлившиеся глаза Дика, Ройе пояснил:

— В буддийском монастыре Великого Мира.

— Какой все-таки слабой женщиной она оказалась, — Дик поёжился. — Нет, если бы за всем этим стояла она, то не покончила бы с собой…

Ройе нашел это соображение здравым.

— И еще я хочу попросить прощения за то, что, э-э-э… обращался с тобой, как с собакой.

— Ничего страшного. Во-первых, со мной многие обращались гораздо хуже, а во-вторых, вы так со всеми. Я не сержусь.

— А должен! — Ройе почему-то рассердился. — Или для тебя взрослый, который посылает ребенка устроить резню, выглядит нормально?!

— Мастер Ройе, — Дик встал и прошелся по комнате. — Я здесь с мая прошлого года по галактическому календарю, и до сих пор не понимаю, что у вас нормально, а что нет. То, как вы пилотов конвертируете — это нормально? Или Морихэй Лесан просто самый спятивший из синоби? Или он просто не считал меня ребенком, а вы считаете? Украсть сына у матери — это нормально? Заставить жену отречься от мужа — это нормально? Там, внизу, я понял, почему коммандер Сагара не хотел, чтобы я рос в Синдэне. А здесь… начали с того, что довели меня до ручки, а потом дали в руку меч и подвели жертву. Вы хотя бы спросили, хочу я быть вашим синоби или нет. И я согласился. По сравнению с теми, кто не спрашивал, вы очень даже нормальный.

— Сейчас Пауль зафиксирует на мониторе повышение сердцебиения, прибежит сюда и меня убьет, — невесело усмехнулся Ройе.

— Не прибежит, — буркнул Дик. — Я уже несколько раз такой сигнал подавал, когда был совсем один… Так что он мне просто вот это нацепил, — юноша оттянул рукав и показал простейший медицинский бот, браслет-инъектор. — Когда я завожусь, эта штука просто впрыскивает мне что-то, и я успокаиваюсь.

Ройе подумал, что надо бы у Пауля взять такую же штуку — только со стимулятором.

— Я просто не хочу, чтобы ты думал, будто мы все поголовно лицемеры вроде госпожи Джеммы или ее консорта, — сказал он.

— А то я среди наших этого добра не видал, — фыркнул Дик. — Они везде одинаковые. А хороших людей на Картаго я встретил, пожалуй, больше, чем плохих.

Ройе встал.

— У нас уйдет примерно неделя на то, чтобы здесь все утрясти. Потом Северин отправится в столицу, присягать тайсёгуну. За это время мы устроим тебе как бы побег и потихоньку переправим на навегу. Работы у тебя будет навалом — гемов из Салима мы будем переправлять сюда, чтобы задействовать в производстве и сельском хозяйстве. На правах наемной рабочей силы. Поскольку я сейчас главный кредитор дома Сога и все здесь принадлежит мне, ни у кого особенно не возникнет вопросов, где я беру этих гемов и на каких условиях отдаю их внаем, потому что условия диктую опять же я. Твоя часть работы состоять будет в том, чтобы объяснять этим ребятам, что и как… ну и крестить их. Пауль будет с тобой, присмотрит за твоим здоровьем. Согласен?

— А что, — кисло усмехнулся мальчик. — У меня есть варианты?

Ройе с удовлетворением отметил, что сдачу в руки тайсёгуна и идиотскую мученическую смерть парень в качестве варианта не рассматривает.

Следующие четыре дня Ройе даже не вспоминал о Суне, полностью погрузившись в дела. Собственность дома Сога, которую он затребовал по исполнительному листу, была обширна, крайне беспорядочно организована, а уж насколько разворована — раньше он только догадывался, а теперь ему предстояло это выяснить. И чем быстрее, тем лучше, потому что именно плантации, навеги, энергостанции и оружейные заводы Сога были самым надежным инструментом давления на местные кланы. Все они так или иначе экономически зависели от Дома Белой Ветви.

Организацию «побега» он возложил на Пауля и Северина — в экономике те понимали крайне мало, а представительские функции оставляли Огате сравнительно много свободного времени. К решению вопросов с собственностью Сога Ройе привлек Баккарин. Точнее, Карин Судзуки-Огата, принявшую свое настоящее имя. У него с самого начала было предчувствие, что женщина, сумевшая на чужой, враждебной планете с нуля поднять дело, справится — и это предчувствие его не обмануло.

На пятый день после переворота к нему в кабинет без стука вломился Дельгадо, который в последнее время был на подхвате у Торвальда, и без предисловий сказал:

— Дик сбежал.

— Что-то вы быстро, — Ройе даже не поднял головы от терминала. — Не спешите. Дайте Северину отъехать в столицу.

— Вы не поняли, — Дельгадо положил на терминал ладонь, — он сбежал. Без Пауля, без поддержки, без всего.

— Боже мой, — вырвалось у Карин. — Он что, спятил?

— Спасибо, Карин, именно это я и хотел сказать, — Ройе откинулся в кресле. Мелкий паршивец все-таки решил, что это будет чертовски благородно — сбежать самому, чтобы ни дом Сога, ни навегарес не отвечали за этот побег. Идиот самовлюбленный.

— Он не мог сделать этого один, — сказала Карин, и Ройе заметил в ее глазах тревогу. Совершенно понятную тревогу — юный Анибале, по ее словам, целые дни проводил с пленником, и она была не против. По ее мнению, общество юного Суны для любого другого подростка могло быть только полезным.

Но если Анибале помогал в побеге…

— Не мог, — согласился Дельгадо. — Вместе с ним бежали два ваших морлока, Скимитар и Фламберг.

— Идиот, — прошептал Ройе, сжимая кулаки. — Проклятый маленький идиот!

— Нет, он тут совершенно ни при чем, — холодно продолжал Дельгадо. — Третий морлок — кстати, тоже ваш, Дайто, — явился с повинной, как только они скрылись. По его словам, их обратил и научил устроить побег какой-то гем, юдан. Это, кажется, раб, ориентированный на сексуальное обслуживание…

— Пусть только попадется мне, — пробормотал Ройе, чувствуя, как весь его аболиционизм куда-то испаряется. — Я его, сукина сына, ориентирую снежных троллей через пролив переправлять. На спине.

— Вы хотите сами допросить Дайто?

— Еще бы, — Ройе встал. — Куда идти?

— Никуда. Он здесь, под дверью ждет. Я же сказал — сдался с повинной, сам. Процитировал при этом ту строчку из Послания, кажется, к ефесянам… Где рабы должны повиноваться со страхом и трепетом.

— Это точно не Дик, — сказала Баккарин.

— Да, — сказал Дельгадо. — Совсем на него не похоже. А похоже на попытку гасить огонь встречным палом.

Ройе открыл дверь и увидел своего морлока. Без всякого конвоя, смирно пришедшего к хозяину и смирно ждущего своей участи.

Жестом Ройе велел ему войти в кабинет. Едва войдя, тот немедленно совершил полный поклон и остался ожидать решения своей участи на коленях.

— Ты… — Ройе сплел пальцы за спиной, опираясь на стол. — Ты принял христианское крещение?

— Да, господин.

— Как давно?

— Сегодня, господин.

— Какое имя тебе дали?

— Осия, господин.

— Кто крестил?

— Тэнконин-сама. Ричард Суна. Как и предсказал Азур.

— Кто?

— Юдан по имени Азур, господин. Он предсказал, что придет Тэнконин и даст нам имена.

— Расскажи о нем все, что знаешь. Как можно подробнее.

Из рассказа Дайто-Осии выяснилось следующее: таинственный юдан появился в Шоране незадолго до Нового года, начал проповедовать и предсказывать появление Тэнконина — Идущего-по-небу. Проповедовал он христианское учение в его вполне традиционном формате, но утверждал, что он только предтеча, а настоящее упование гемов должно быть связано с появлением пришедшего с неба юноши, который будет творить чудеса и давать подлинные человеческие имена. Описание Тэнконина было в определенной степени образным и противоречивым — например, он должен быть и неописуемо красив, и, при желании, невзрачен, чтобы скрываться от своих врагов, да и красоту его можно разглядеть только просветленным взглядом. Но в описании характерных черт, по которым должно было узнать Тэнконина, имелись и реальные особые приметы: шрамы, выцарапанный на груди крест, виртуозное владение флордом. Прийти, по словам юдана, посланник Божий должен был с моря.

Поначалу морлоки относились к проповеди с великим скепсисом, тем более что среди гемов несколько раз вспыхивала ложная тревога, Тэнконин объявлялся то здесь, то там, но каждый раз Азур объявлял, что это не тот, и что подлинный Тэнконин явит такие знамения, в каких уже никак нельзя будет сомневаться.

И тут господин Ройе приволок с моря юношу, который показал великое мастерство во владении флордом, а на теле имел знаки, о которых говорил юдан.

Морлоки были не то чтобы потрясены — но изрядно заинтригованы. Одно только не совпадало: Азур утверждал, что Тэнконин принесет слово Божье, а гость господина Ройе не проявлял никакого желания миссионерствовать.

Юдану описали его внешность, и тот сообщил, что на сей раз Тэнконин, несомненно, явился, а не проповедует лишь потому, что время его не пришло и потому, что желает испробовать веру своих новых братьев на прочность. От свидания с Тэнконином Азур уклонялся, аргументируя это тем, что сначала должно быть знамение, и если поспешить — то можно все испортить. В любом случае, сказал он, нужно ждать Сэцубуна. Но чем бы ни кончилось дело в Сэцубун, наставлял Азур, Тэнконин окажется либо в темнице, либо в бегах, и вот тут-то его верным друзьям будет нужно его выручать.

И я, подумал Ройе, вот этими самыми руками знамение обеспечил. Ну не прекрасна ли эта жизнь, Эрлик ее побери?

— Что ж, — сказал он, когда морлок закончил. — Ты считаешь себя человеком, и я дал клятву Тэнконину обращаться с вами как с людьми. Поэтому я, как человек человеку, говорю тебе: вы болваны. Вы поддались на самый примитивный обман и подставили Тэнконина, предав его в руки врагов. Вы подставили нас, потому что теперь получается — мы не смогли его защитить. И у вас есть единственная возможность исправить дело — указать мне, где скрывается Азур и куда вы переправили Тэнконина.

Морлок поднял голову. На его простецком лице было написано самое настоящее потрясение.

— Господин Ройе, — сказал он. — Вы говорите точно так, как было предсказано! Азур говорил, что дьявол будет вам нашептывать эти слова — и не ошибся.