Мятежный дом

Глава 20

— Почему никто никогда не думает о Боревуаре?

Вопрос застал Ройе врасплох. Он ожидал чего угодно, но не этого. Он даже не мог вспомнить, что такое Боревуар.

— Боревуар, — напомнил Суна. — Крепость, где Жанну Дарк держали пленной, пока за нее не заплатили бургундцы. Понимаете, через него все как-то перескакивают. Ведь самое важное происходило в Руане. Там Жанну допрашивали, судили, казнили Там ее мучили. Официально не пытали, но изводили всяко. А в Боревуаре обращались прилично и содержали как дворянку. Но как раз там она попыталась покончить с собой. Я раньше не понимал. Я никогда не думал о Боревуаре.

Ройе подавил раздражение. Мы разговариваем меньше двух минут, а он меня уже бесит. Прекрасно. Лучше не придумаешь.

— Если ты считаешь, что твоя самая большая проблема в отсутствии допросов, то они начнутся завтра, — сев за стол, Ройе хлопнул перед собой сантор-панель. — Но у меня, как у твоего защитника, право первой ночи. Впереди еще разговор с Порше и Гедеоном, так что не будем тратить время на экскурсы в древнюю историю. Повторяю: есть жалобы относительно содержания под стражей?

В глазах мальчишки появилось наконец что-то похожее на человеческое выражение.

— Я хотел бы в городскую тюрьму, к остальным ребятам.

— Исключено, там нет свободных камер. Раэмон Порше и морлок Гедеон содержатся здесь, в соседнем блоке. Предупреждая твой вопрос: нет, свидания вам не дадут, но очная ставка будет, не сомневайся.

— Тогда принесите что-нибудь почитать, пока я не спятил.

Ройе открыл порткейс и достал распечатку свода законов и кодексов дома Рива, начиная с кодекса Ледового Братства. Его распечатывали и сшивали почти всю третью смену, получился том толщиной с бицепс Ройе, а на свои бицепсы Ройе не жаловался.

Суна оценил масштаб и вынес вердикт:

— Я не успею.

— У тебя будет не меньше трех недель, пока соберут коллегию. Самое интересное отмечено закладками, — Ройе медленно протолкнул книгу через упругую препону силового поля. Суна подтянул ее к себе и положил сверху обе руки.

…С того дня, как Ройе с Ольгердом скатились по пандусу «Сабатона», прошло чуть больше недели. Мальчишка выглядел так, будто все это время его продержали без еды, воды и сна. Метцигер клялся, что на самом деле он дрыхнет почти все время, вставая только для приема пищи и в туалет. Нервное истощение или просто вранье тюремщика?

— Хорошо тебя кормят? Сколько ты спишь?

Суна вяло двинул плечом.

— Мне дают больше, чем я могу съесть. И сплю я много. Не знаю, сколько — мне же нечем точно измерять время. Что с миледи?

— Синоби передали ее в руки Государя. Она содержится под охраной в бывшем городском маноре Лесана. Который, согласно завещанию Лесана, принадлежит тебе, но для синоби ты в любом случае покойник, так что особняк почти официально Государев. Хочешь, чтоб я это оспорил?

— А есть смысл?

— В другое время это стоило бы оспорить из принципа. Сейчас — никакого. Если с вопросами содержания покончено, давай продумаем основную линию защиты.

— А если я не хочу, чтоб вы меня защищали?

Раздражение Ройе ни на градус не усилилось — во-первых, оно и так было близко к точке перехода в злость, во-вторых, он ожидал этого.

— Неужели тебе настолько наплевать на тех, кого ты во все это втравил? На своих морлоков?

Суна склонил голову набок.

— Мы с вами всего несколько минут разговариваем, а мне уже хочется вам врезать, — сказал он. — Я не отказываюсь от защиты — просто не хочу, чтоб меня защищали вы. Именно вы, понимаете? Видит Бог, я вас уважаю, и мне жаль, что пришлось вас брать в заложники. Но с вами что-то не так, мастер Ройе. Не со мной, с вами. Если вы говорите, что я их втравил в восстание — не те, кто вырастил их на убой, не те, кто отдал их тупой злобной суке, и не сама эта сука, а мы с Рэем тут крайние — значит, у вас что-то не в порядке. Хотите, скажу, что? Вас мучает совесть. Все время, пока дом Рива скатывался в дерьмо, вы молчали, потому что боялись раскачать лодку. Вы готовились, потихоньку силы копили, и все ожидали того дня, когда, наконец, выпадет случай, а он все не выпадал и не выпадал, пока я на вас не свалился. Ну вас к черту, мастер Ройе: вы почти обратили меня в свою веру. Почти убедили, что чем больше я дергаюсь, тем хуже я делаю. Я до того вам поверил, что был готов бросить Рэя на растерзание — но тут восстали они все, все! И я не мог их покинуть! А теперь приходите вы и говорите, что мне на них наплевать? Да если бы я знал вас похуже, я бы эту распечатку запихал вам в… ухо.

Суна хлопнул по столу распечаткой и закончил:

— Вы хотите меня защищать не потому, что я вам нравлюсь или вам жаль меня. А потому что из этого выйдет громкое дело, которое послужит, возможно, к спасению дома Рива. Но вы забыли у меня спросить, хочу ли я спасать дом Рива. Морлоки хотят, но у них и выбора нет, им верность Дому в голову молотком вколотили. А я — другое дело. Я все еще имперец. Я — выживший с Сунагиси. Спасать дом Рива? Скажите мне, зачем.

— Ты не в том положении, чтобы торговаться.

Суна откинулся на спинку стула и забросил ноги на стол. Он считал себя именно в том положении. В положении человека, которому ну совершенно нечего терять.

Так. Попытаемся еще раз.

— Разве у нас не одна цель? Ты ведь сражался за свободу гемов. Мы постараемся дать им свободу.

— Вы всяко это сделаете — вам рабство тоже поперек горла.

— Хорошо, — сожмем пальцы в замок и постараемся не выглядеть идиотами. — Чего ты хочешь?

Мальчишка снял ноги со стола и подался вперед.

— Я хочу, чтоб меня защищал тот, кто меня любит.

Так. Будем разумны. Вспомним все, что говорили Дельгадо с Карин, и будем разумны. А также, по возможности, тактичны.

— Я понимаю, что тебе трудно и плохо сейчас. Но это не причина вести себя по-идиотски и требовать невозможного. Здесь есть люди, которые любят тебя и есть люди, которые разбираются в законах Картаго. К несчастью, эти множества не перекрываются. Ты понимаешь?

Суна посмотрел на Ройе через стол и тому стало слегка не по себе. На него уже смотрели так через стол. Совсем недавно. И дело кончилось разбитым носом. И Сурт бы с ним, разбитым носом, и Сурт бы с пострадавшей гордостью — но мальчишка, похоже, изувечен Лесаном навсегда и непоправимо…

— Кто нас будет судить? — спросил Суна. — Совет кланов или Совет капитанов?

Ройе поднялся.

— Вы бросили вызов всему Дому. Весь Дом будет судить вас.

— Такого кворума не было, кажется, со дня смерти Бона, — Северин оглядел зал совета Кланов. Зал, обычно пустой на три четверти, сейчас напоминал судебное присутствие в Шоране. Даже зрительские места оказались забиты, чего Ройе не мог упомнить не то что со дня смерти Бона, а вообще.

— Тебе почем знать, тебя тогда не было здесь, — возразил он из чистого духа противоречия.

— Отец рассказывал. Посмотри туда, ты хотя бы знаешь, кто это?

— Это люди клана Хейр, а я тебе не секретарь.

— Извини. Хейр… — Северин прислушался к своему сантору. — С ума сойти, они пятнадцать лет безвылазно сидели на своем промысле, прииске, как это назвать? И вот подскочили сюда — посмотреть, как Шнайдер будет оправдываться.

— Он не будет оправдываться, — Ройе откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. — Дай отдохнуть. Я только что провел три нелегких разговора, и у меня слегка гудит в голове.

— Я понимаю твои затруднения, но мне не терпится узнать, чем закончились эти три разговора.

— Прослушай запись и отстань от меня.

Северин взял патрон и начал слушать — но дослушать не успел: началось. Высоко и звонко запела медь, и по первым тактам стало понятно — в зале Государь. Значит, Шнайдер решил зайти с козырного туза. Ройе открыл глаза и поднялся. Бессонная ночь тут же отозвалась — зачастило сердце. Этикет требовал, пока государь входит, стоять, положив на руку на грудь, и Ройе стоял, считая толчки аорты. Двадцать пять за десять секунд, а Пауля уже нет, и умер он, похоже, напрасно.

Государь поднялся на трибуну и снял маску. Кивком дал разрешение сесть.

— Сегодня мы собрались здесь, чтобы обсудить вопрос чрезвычайной важности: отставку тайсёгуна. Я изволил выслушать обвинения и желаю, чтобы тайсёгун Шнайдер немедля дал ответ.

— А-атлично, — прокомментировал Северин. — Шнайдер получил право первого слова. Осталось посмотреть, как он им распорядится.

Ройе на это не соизволил даже пожать плечами. Шнайдеру досталось тактическое преимущество, точка. Начиная с этого места можно считать, что битву он выиграл.

— Ваше величество, — Шнайдер, проделав все положенные этикетом телодвижения перед Государем, поднялся на трибуну. — Уважаемые господа. Нет предела моему сожалению о случившемся. Перечисление моих ошибок и упущений заняло бы слишком много времени, назову только самые основные. Я доверился синоби Морихэю Лесану, который укрывал от Государя важных пленников в расчете получить за них выкуп. Я не удостоверился в том, что Ричард Суна мертв. Я долгое время не задавался вопросом, что с головой у командующего базой Аннунаки. Я недооценил способности противника и позволил ему перехватить инициативу. Несомненно, я должен подать в отставку с поста тайсёгуна.

Его слова произвели эффект… Ройе не знал, с чем сравнить эту внезапную тишину, постепенно заполняющуюся сквозняками шепотов. Эти люди пришли сюда брать Шнайдера за горло и добиваться его отставки — или хотя бы просто посмотреть, как Шнайдера берут за горло. А Шнайдер вместо этого сам бросил отставку к их ногам… Вот оно, подходящее сравнение — явиться на морлочьи бои и узнать, что фаворит покончил с собой до начала драки.

Что ж, полдела сделано, они ошарашены и сбиты с толку. Настал момент перейти в наступление — и Шнайдер атаковал в своей обычной манере.

— Но причина этих ошибок — не во мне как в человеке и даже не во мне как в тайсёгуне. Обязанность тайсё — командовать войском, а не управлять Домом. Тайсёгуны, в том числе и я, забыли об этом. В результате мы оказались там, где оказались. Я не смог удержать Вавилон и оказался плохим правителем для дома Рива — но любой другой тайсё на моем месте будет биться в тех же сетях, одновременно воевать и править, одной рукой вести Крыло против Империи, другой распутывать ваши свары и постоянно прикрывать собственный зад. Я устал. И я говорю, что править нами должен лишь тот, кто рожден править: Солнце Тейярре, император Керет.

С этими словами Шнайдер сошел с трибуны и, совершив положенное коленопреклонение, сложил к ногам Государя свою печать и сэтто.

— Нижайше умоляю вас, мой Государь, принять всю полноту власти и успокоить нас, ваших подданных, в тени вашей милости.

Нокаут и нокдаун. Сговаривались-сговаривались, придумывали-загадывали, как бы понадежнее припереть тайсёгуна к стенке, а тут внезапная засада.

— Интересно, за сколько секунд до самых тупых дойдет, что единственный, кто ничего не потеряет от отставки Шнайдера — это сам Шнайдер?

Ройе поморщился. От Северина он ожидал большей проницательности.

Да, конечно же, это так выглядит в глазах незадачливых заговорщиков. В чужом рту кусок всегда слаще, и влияние Шнайдера на Керета они готовы скорее преувеличивать. Кроме того, они уже деморализованы первым ходом тайсёгуна. Они рассчитывали сместить Шнайдера и заменить его Бастианом Кордо. Бастиан — старый пердун, но он флотский до мозга костей, так что его кандидатура устроила бы армию и флот.

Но Шнайдер сделал ход королем и всех переиграл. Ни одна живая душа в этом зале не хочет прямого императорского правления. И ни одна живая душа в зале не решится произнести это вслух. Если прислушаться, можно услышать, как нейроны в головах звенят от напряжения, переваривая нехитрую мысль: Шнайдер может перестать быть тайсёгуном, но он не перестанет быть дядей Государевой невесты, фактически приемным отцом Государя. Даже если его убить — Альберта будет мстить за сына. А ликвидировать всех троих, включая девчонку — задача совершенно невыполнимая в те сроки, которые остались до свадьбы, а там уж девчонка быстренько понесет наследника (чтобы Альберта, один из лучших генетиков планеты, да не подсуетилась на этот счет?) и обернет Государя вокруг пальчика.

По некоторым слухам, Альберта уже это сделала. Уже готовы к имплантации несколько оплодотворенных эмбрионов в состоянии стазиса.

Конечно, пока Государь царствует, но не правит, у родичей его супруги власть тоже чисто символическая. Но все как-то успели подзабыть, что Шнайдер с самого начала обещал передать Керету власть в день его совершеннолетия по вавилонским законам — то есть, в двадцать один год. Потому-то и носился Моро, как ужаленный, по всей Галактике, в поисках юной Элисабет. Потому-то и сложил голову Нейгал.

— Если он поднимет сэтто… — пробормотал Северин, — назад дороги не будет.

— Ее уже нет, — Ройе стиснул руки.

— Позволит ли Государь говорить мне? — раздался усиленный сонором женский голос.

Алиша Нейгал. Отлично.

Керет неловко кивнул и женщина ступила в проем между сиденьями.

— Как бы ни было законно и благородно предложение Рихарда Шнайдера, все же оно слишком похоже на принятие требований мятежников. Может быть, некоторое время спустя, но не сейчас. Никто здесь не станет спорить с тем, что править нами должен Государь, но разве Совет Кланов не назначил срок передачи этой власти — достижение Государем совершеннолетия?

— Дата достижения Государем совершеннолетия указана как последний срок, — возразила Альберта. — Никто не ограничивает прав Совета передать Государю власть раньше. Если, конечно, Совет не хочет попридержать ее для себя.

Вот тут Совет загудел как растревоженный улей. Ройе, правда, в жизни не видел растревоженного улья, но сравнение слишком часто попадалось в классической литературе, чтобы не прийти в голову.

— Дело вовсе не в том, что Совет якобы хочет лишить Государя власти, — подняла голос госпожа Нейгал. — А в том, что передача власти Государю была одним из требований мятежников! Может, мы дойдем и до того, чтобы выполнить остальные?

— Каких только отговорок не придумают люди, чтобы не расставаться с властью! — вырвалось у Северина. Головы начали поворачиваться в его сторону. Он покосился на Ройе.

— Начал — так уж продолжай, — шепнул Детонатор. — Требуй открытого голосования.

Северин выпрямился во весь рост.

— А если мятежник скажет, что вода течет вниз, вы и тогда будете с ним спорить? Да в конце концов, Совет на то и Совет, чтобы по спорным вопросам решать дело голосованием. Открытым голосованием! Чтобы мы точно знали, наконец, кто из нас хочет видеть Государя не более чем декорацией тронного зала!

Если Альберта кинула в Совет камнем, то Северин добавил смачный плевок. Теперь все, кто поддерживал отставку Шнайдера, а также их клиенты, вынуждены либо отстаивать разгромно-проигрышную позицию, либо… да, скорее всего, именно этого Шнайдер и добивался: они включат сейчас тормозные двигатели на полную.

— Думаю, поднимать вопрос об отставке тайсёгуна сейчас преждевременно, — сформулировал общую точку зрения Кимера. — Если введение прямого правления Государя так уж необходимо, то незачем прямо сейчас затевать чехарду с переизбранием тайсёгуна. Думаю, полномочия Рихарда Шнайдера должны остаться в силе до того момента, как будет избран и утвержден Государем соответствующий орган исполнительной власти. Осталось определить состав комиссии, коротая сформирует этот орган…

— Теперь они будет делить пирожок до второго пришествия, — Северин потянулся. — И чем дольше, тем лучше.

Ройе не ответил. Он пристально наблюдал за Керетом.

Юный император поднял сэтто и протянул их Шнайдеру, так и стоявшему коленопреклоненно.

— Возьмите то, что по праву ваше, — сказал он. Потом вскинул голову и оглядел весь зал Совета. — Неужели кто-то здесь полагает, что тейярре так же неведома благодарность, как и вам? Неужели вы думаете, что человека, который провел вас через войну, можно так просто спустить в утилизатор? Ну а я думаю иначе.

С силой ткнув Шнайдеру в руки сэтто, Керет поднял его с колен и поцеловал в обе щеки. После чего спустился с подиума и пошел прочь так быстро, что белые одежды хлопали от резких движений.

Ройе тоже поднялся.

— Пойдем. Цирк закончился.

— Мы не будем участвовать в дележке пирога? — приподнял бровь Северин.

— Нет никакого пирога. А особенно его нет для тех, кто думает, что он есть.

— Объясни.

— Не здесь.

Они покинули зал Совета и спустились на стоянку картов.

— Пирог, — сказал Ройе, — новый орган исполнительной власти при Государе, ты это имел в виду?

— Ну да.

— Ну нет. Это приманка, самые глупые уже на нее клюнули — и вылезли под прожекторы. Смотри, даже самым мутноголовым ясно, что в этом… ну, назовем его Советом министров — мест будет гораздо меньше, чем в Совете Кланов. Хорошо, Шнайдер возьмет, допустим, премьерский портфолио. Еще пятнадцать-двадцать раздаст лояльным к нему лидерам: Кордо, Сэйта, может быть, нам. А остальным? Сейчас, пока Совет Кланов и Совет Капитанов действуют — у этих кланов есть хоть какое-то представительство. Да, они торгуют своими голосами, но хоть что-то за них получают. Что даст им введение прямого императорского правления?

— Большой фаллический символ.

Двери закрылись. Морлок-водитель тронул карт с места.

— Именно. И те, у кого мозги не окончательно вскипели от имперской восторженности, осознают это в полной мере.

— То есть, сказав вслед за мятежниками «А», им придется сказать и «Б» — вместе с императорским правлением вводить парламент.

— Да. А теперь скажи мне — какой ближайший аналог парламента должен собраться в самом скором времени?

Северин с силой хлопнул по подлокотнику кресла.

— Суд над морлоками и Суной. Судебная коллегия.

— Так точно. Примерно месяц их будут собирать. Потом еще Сурт знает сколько продлятся слушания. И все это время добрые картагосцы будут разбираться с мыслью: если мы можем решить судьбу двухсот мятежников — то почему не можем решить свою судьбу?

Северин помолчал еще какое-то время.

— Шнайдер предвидел такой поворот событий — потому и оставил мальчишку и морлоков в живых… И ты конечно, сверкнешь перед этим судом… перед всей планетой, потому что процесс будет транслироваться…

— Нет, — Ройе мрачно оскалился. — Не сверкну. Он отказался от моей защиты.

— Что? — вытаращил глаза Северин. — Как?

— Так. Дослушай запись. Все трое отказались.

Несколько секунд Северин сидел, вытаращив глаза, затем прыснул.

— Хотел бы я знать, что смешного ты здесь отыскал.

— Что смешного? Макс, да это твой новый рекорд: сразу три человека, находящиеся в смертельной опасности, отталкивают твою великодушно протянутую руку.

— Двое из них сказали, что имеют лучшего адвоката, нежели я, — Ройе словно хину жевал. — Хотя, с моей точки зрения, у этого адвоката многовато казненных клиентов на счету, я не претендую на то, чтобы конкурировать с ним.

— А что сказал боя?

— Что доверит защищать себя только человеку, который любит его.

На этот раз Северин выглядел как человек, набивший рот хиной.

— Боги мои. И ты просто развернулся и ушел от него?

— А что я должен был сделать? Я старался его убе…

— О, Маат! Он старался убедить! В чем? В том, что тебе позарез нужна трибуна, и его эшафот представляется тебе наилучшей из всех возможных? Макс, есть такая штука, ее изобрели примерно тогда же, когда огонь и колесо. Называется «вранье». Ты не догадался ему соврать? Ты не догадался сказать, что успел нему привязаться? С ума сойти! Оказывается, есть вещи, на которые ты все-таки не способен ради людей и кораблей дома Рива! И это не убийство, не заговор, не насилие над женщиной — а невинная ложь, которая бы немного облегчила жизнь пареньку, близкому к самоубийству!

— Такого рода ложь не бывает невинной, — Ройе давил сквозь зубы слова, как в старину давили сквозь сито пороховую массу на гранулы. — И если ты этого не понимаешь, ты еще больший мудак, чем я о тебе думал.

— Может, я и мудак, но и тебе, Макс, поздновато разыгрывать целку. Ты не хуже меня знаешь, что спасти их тебе не удастся. Коллегия их приговорит, и все, что ты можешь выжать из этой живодерни — создание прецедента, который будет вписан в наши уродские законы и хоть немного их изменит. Это нужно тебе, а не им. Значит, тебе и ложиться под клиента.

— Уже поздно, — …а селитру на порох, вроде бы, добывали из выгребных ям. Не это ли послевкусие во рту? — Он мне не поверит.

— Хорошо, кому он поверит? Дельгадо? Хельге? Роксане Кордо?

— Все, кто имеет какое-то отношение к Салиму, должны держаться от этого дела подальше. Так что Дельгадо и Хельга и Роксана Кордо отпадают.

— Так… А если, например, я…?

— Не смеши.

— В самом деле…

Он задумался и замолчал надолго. В его случае «надолго» означало «на сорок секунд».

— Слушай, а в наших дивных законах прописано, что защитник сам не может быть пленником?

— Я же сказал: все, кто имеет отношение к Салиму…

— Да провались ты со своим Салимом. У нас есть человек, который прекрасно разбирается в законах — не наших, имперских, но, думаю, основные принципы везде одинаковы. Человек в одной весовой категории со Шнайдером.

Ройе не смог сдержать удивления. Этот выход не приходил ему в голову — а ведь действительно, закон не запрещал пленнику защищать пленника — или даже гражданина! — перед судом. Просто даже как-то удивительно, что до этого решения додумался Северин, и все же…

— Ты желаешь этой женщине хоть сколько-нибудь добра?

— А в чем дело?

— В чем дело? Она считает Суну своим почти что приемным сыном — и должна будет защищать его перед пятью сотнями картагосцев без всякой надежды спасти его жизнь!

— Просто наблюдать из-под замка для нее лучше?

Карт остановился в гараже особняка Сога, и Северин, воспользовавшись случаем оставить за собой последнее слово, вышел и закрыл дверь.

За все время своего существования дом Рива только дважды собирал общую судебную коллегию.

В первый раз — когда судили оставшихся в живых членов клана Рива. Во второй — когда судили Альфонсо Ихара, тайсё, проигравшего бой в секторе Фарны и потерявшего треть всего флота Рива. В первом случае обвиняемых почти единогласно приговорили к смерти — а имя их клана распространили на весь дом, чтобы не забывать, чего стоила кратковременная тирания. Во втором случае голоса разделились поровну и Ихара вступил с обвинителем в поединок, который проиграл.

Дело было свыше ста лет назад и церемониал подзабылся слегка, пришлось ковырнуть архивы и стряхнуть пыль со старых хроник. Хотя принцип остался тем же: по два человека, мужчина и женщина, от каждого клана, даже от ассоциированных, таких, как экологи или синоби. От всех поровну, больших и малых, чтоб никому обидно не было. По каким принципам их выберет клан — неважно. В течение месяца они должны жить в полной изоляции от всех, без связи внешним миром, без доступа к иным источникам информации, нежели материалы и фигуранты разбираемого дела. Предполагалось, что в этом случае разбирательство будет беспристрастным.

Но расселить в столице пятьсот человек в полном комфорте и полной изоляции оказалось не так-то просто. Потребовалось время — и это время следователи использовали для поиска свидетелей, которых тоже требовалось куда-то поселить… И пока это длилось, кипение страстей по поводу захвата глайдер-порта сменилось ожиданием новой забавы.

Картагосцы обожали судебное зрелище. Странное увлечение для народа, не брезгующего пиратством, не раз думала Констанс, вникая в хитросплетения здешнего права.

Когда рыжий гигант добился свидания с ней и предложил ей защищать Дика в суде, она не колебалась ни секунды. Да, она понимает, чем это кончится. Да, скорее всего, она проводит мальчика со скамьи подсудимых на эшафот. Но разве может она не попытаться сделать для него все возможное?

На положении государевых пленников они жили теперь во дворце тайсёгуна. Сюда же доставили Гуса из поместья его картагоской жены. Закон дома Рива ничего не имел против того, что брак заключил несовершеннолетний имперец, ожидающий суда — он был капитаном, этого достаточно. Впрочем, Ройе объяснил, что при необходимости развод будет таким же легким. Гусу и Гесте разрешали свидания. Констанс познакомилась со своей невесткой, по возрасту годившейся ей в матери, и нашла ее достойной женщиной. Ее представили также человеку, распоряжавшемуся теперь ее судьбой от имени Государя. Впрочем, он и раньше распоряжался ее судьбой — неофициально. Она не представляла себе, кого Рихард Шнайдер надеется этим обмануть. Может, и никого. Официозное лицемерие такого рода было одинаково и в Империи, и здесь.

В любом случае Морихэй Лесан, совсем еще недавно герой, сделался козлом отпущения. Он удерживал знатную пленницу тайком от государя, он инициировал бандитов до Картаго и натравил их на Эктора Нейгала, он пытками и наркотиками довел пленного имперского пилота до безумия, и тот в припадке убил найсёгуна — и он же, Лесан, отказался прибрать за собой и убить сбежавшего пилота. Под конец он решился на совсем уж чудовищное предательство: подарил своему безумному имперскому любовнику корабль покойного Шмуэля Даллета, на котором тот мог бы беспрепятственно покинуть Картаго и вернуться сюда со всей имперской армадой. И одно Небо знает, чем бы дело кончилось, если бы не перст судьбы, сиречь клык генмодифицированной собаки.

— Если бы не Ричард, — осторожно поправила она. — Он все еще мог в любой момент захватить нас и улететь.

— Да, — Шнайдер посмотрел ей прямо в глаза. Они стояли так близко друг от друга, что в его пшеничных бровях она рассмотрела седые волоски. — Странно, что он этого не сделал.

— Раймон Порше его друг.

— Вы больше, чем друг.

Это была правда.

— Он знал, что моей жизни ничто не угрожает.

— Он знал, что Порше солдат; он верит, что мученичество награждается раем. Он остался не ради Порше, а ради трехсот морлоков.

Она не понимала, какое значение это имеет для Шнайдера.

— Десять лет назад Райан Маэда возглавил восстание, поднятое совершенными идиотами и обреченное заведомо. Возглавил потому что не мог их бросить. Мы сожгли Минато и заставили его смотреть, а потом отдали его на растерзание морлокам. Это стало для нас началом конца. Директория хотела, чтобы Рива безнадежно замарались в крови — так они получали гарантию, что мы не выйдем из игры. Когда в игру вмешалась Империя, они вышли, а мы не смогли. В глазах всей Галактики мы чудовища, они — всего лишь политики.

Констанс не сказала того, что само просилось на язык. Она сказала другое:

— Вам не везет с людьми, которые не могут вовремя бросить идиотов.

— Не везет, — улыбки не было, просто ухоженные усы и борода чуть шевельнулись. Так лиса пробегает через пшеничное поле. — На суде я буду выступать обвинителем от дома Рива.

Констанс кивнула. Законы Рива не требовали, чтоб защитник и обвинитель были сторонними хладнокровными профессионалами. Напротив, считалось, что кровная заинтересованность заставит обоих прилагать все усилия, чтобы убедить суд в правоте своего дела. Возможно ли здесь, чтобы законники, метавшие друг в друга молнии в зале суда, в перерыве обменивались анекдотами за чашкой кофе? Констанс не знала. Здешний суд больше походил на старинное вече, и побеждал тот, кто стяжал больше симпатий. В этом было мало цивилизованности, но…

— Знаете, почему в таких делах число заседателей всегда чётное? — спросил Шнайдер напоследок.

Констанс пожала плечами. Когда она знакомилась с историей Картаго, это показалось ей простым недочетом, а судебный поединок — глупостью.

— Мы верим в судьбу и считаем, что ей тоже нужно дать шанс, — пояснил Шнайдер, и на этом аудиенция окончилась.

На следующий день ей дали свидание с тремя «зачинщиками мятежа». Судить должны были всех морлоков, но судьба всего батальона зависела от приговора в отношении Дика, Порше и Гедеона — остальные шли оптом, так что отправляться в городскую тюрьму имело смысл в самую последнюю очередь — проверить условия содержания морлоков под стражей.

Первым к ней привели Рэя. Его переломы уже начали заживать, но передвигался он с большим трудом, скрипя и громыхая экзоскелетом на каждом шагу.

— У вас не нашлось гравикресла? — голос Констанс… не дрогнул, против ожиданий.

— Нашлось, но его дизайн не рассчитан на хвостатую задницу, — ухмыльнулся дежурный офицер.

— Пустое, миледи, — Рэй тяжело опустился на табурет. — Очень рад вас видеть в добром здравии.

— Я тоже радовалась бы, находись ты в добром здравии. Но придется довольствоваться тем, что ты жив, и радоваться хотя бы этому.

Морлок широко улыбнулся и облокотился на стол. Ему больно сидеть прямо, догадалась Констанс.

— Я должен просить у вас прощения. Если бы я знал, что сэнтио-сама получит в подарок звездолет, я не стал бы искушать его.

— Слышать об этом ничего не хочу, — отрезала Констанс. — Рэй, я буду твоим защитником на суде, и мы должны продумать стратегию защиты.

Рэй улыбнулся еще шире.

— Помните, что сказал Господь? Когда поведут в суды — не думать, что говорить, а предоставить дело Святому Духу?

Бедный Ройе, подумала Констанс.

— Это прекрасно, Рэй, и мы никоим образом не будем нарушать право Святого Духа говорить твоими устами. Но сейчас мы еще не в суде, и тебе не нужно свидетельствовать передо мной, я ведь уже обращена. Почему бы нам просто не поговорить о том, что случилось на базе Ануннаки? В конце концов, я не только защитник, но и твой друг — а знаю ровно то, что рассказал синоби.

Порше развел ладонями. Кисти слушались плохо: пробивая запястья, ему повредили сухожилия.

— Я весь ваш, миледи…

По итогам разговора Констанс не знала, чего хочет больше: сжать Рэя в объятиях и плакать — или надавать ему по голове. И то и другое было бы для него равно болезненно, да никто и не пустил бы ее на ту сторону барьера, так что Констанс ограничилась прикосновением к его руке, продавив кончиками пальцев пелену защитного поля. Караул, все-таки пристыженный упреком, подогнал гравиносилки — но Рэй отказался лечь и поковылял по коридору прочь, опираясь на носилки руками.

Юный Гедеон произвел более тягостное впечатление. Констанс никак не могла взять с ним верный тон: прежде она общалась только со взрослыми морлоками, которые, проживая с людьми, накопили достаточно человеческого опыта. Гедеон же был чуть старше Дика, а по сравнению с ним казался умственно отсталым. Констанс понимала, что это не органическое расстройство, а всего лишь плод весьма специфического воспитания, но это понимание не могло поправить дела. Правильную линию она нащупала ближе к концу беседы, опершись на свой духовный авторитет христианки с многолетним стажем. Не будучи ни священником, ни богословом, она ощутила себя почти узурпатором.

Но тяжелее всего, как она и думала, вышло с Диком.

Печать смертельной усталости, знакомая по «Паломнику», лежала на нем так явно, что Констанс первым делом спросила, как его кормят и дают ли спать. Ответом был смех, похожий на дыхательную судорогу. Оказывается, Ройе тоже первым делом об этом спросил.

Тогда, на Паломнике, она сказала, что он должен делегировать власть, распределять ответственность. Сейчас этот совет был бесполезен.

Дик попытался каяться в том, что предал ее и Джека, но Констанс пресекла это. Да, какая-то часть ее малодушно упрекала его в том, что побег не удался. Но эта часть не имела права голоса даже внутри нее.

— Слышать ничего не хочу об этом, — сказала она. — Ты просил, чтоб тебя защищал кто-то, кто тебя любит. Я здесь.

Дик улыбнулся.

— Я знал, что Детонатор найдет способ до вас добраться. Как там Рэй и Гед?

— В определенном смысле лучше, чем ты, — честно ответила Констанс. Рэй был истерзан физически, но спокоен и тверд духом. Юный Гедеон — недостаточно целен как личность, чтобы страдать от разрушения своих границ.

Дик напомнил ей руины Минато, заснятые хронистами. В его провалившихся глазах темнела то ли клиническая депрессия, то ли черная ночь души. А впрочем, не ходят ли они рука об руку?

Дик усмехнулся одной стороной.

— Я сделал все это, чтобы нас нельзя было потихонечку запинать под ковер и затоптать. Моро предлагал захватить здание космопорта, но…

Усмешка перешла в судорогу.

— Я не знаю космопорта. Мне пришлось бы постоянно опираться на его советы и суждения. Ну и… все равно к моменту захвата поезда он был уже мертв.

— Динго?

— Да… — Дик потер нос. — Моро не удалил его допуск из систем безопасности корабля, представляете?

Здесь могла бы прозвучать какая-нибудь банальность про зло, поражающее само себя, но они оба давно выросли из таких вещей.

— Я боялся, что он будет мне сниться, — юноша начал раскачиваться на табурете, поставив его на передние ножки. — Знаете, я мог убить его. Я часто думал, почему не… И только здесь, в камере понял — я боялся, что он станет сниться… Мне никогда не снятся живые, вот в чем штука. Я должен был догадаться, что вы живы, раз вы мне ни разу не снились. Тогда я не зарезал бы найсёгуна, не убил Джориана, и кто знает, как все бы пошло, — он хохотнул, почти по-человечески. — Нет. Фунния. Бог есть чистый акт, верно?

— Дик…

— Нет, послушайте. Это важно. Это важно. Вот почему я вас позвал. Мне нужно знать, ересь это или нет. Они думают, что я сплю — а я думаю… По кругу и снова по кругу. Я свихнусь, если не получу ответа. Бог есть чистый акт, этому учит Церковь. Я же не мог ничего забыть и перепутать?

Констанс опять кивнула.

— Или мог?

Констанс покачала головой. Китайский болванчик — не самый лучший собеседник, но она опасалась, что если раскроет рот, то закричит.

— Значит, все правильно. Значит, ничто не могло быть иначе. Никаких «если бы». Только чистый акт. Только «сейчас». Или других возможностей начисто не существует — или они существуют все разом. Где-то есть мир, где Минато не сожгли и я живу там с отцом и мамой. Где-то есть мир, где Сунагиси просто не открыли. Где я не убивал Джориана. Где он не соврал мне, где вас и Джека убили. Где-то есть мир, где Падения не было. Где-то есть мир, где я сижу перед вами и качаюсь на стуле, но не так, а вот так, — он переставил табурет на задние ножки, снова хохотнул. — Где-то есть мир, где я навернулся. Но даже в этом случае у меня есть только одно «сейчас», остальные не имеют значения. Забавно думать, что ты не просто так сидишь, а плодишь реальности, но это уже сродни рукоблудию. Только одно «сейчас», вот что главное. Только чистый акт. Умоляю, скажите, еретик я или нет.

— Насколько я знаю, нет. — Констанс позволила себе выдохнуть.

— Отлично. Здорово, — Дик запрокинул голову, посидел так несколько секунд. — Вода в носу. Как это на астролате сказать? Сопли. Если ты герой и торгуешь лицом, ты можешь плакать, но без соплей. Жаль, мой нос не хочет быть героем…

И снова его лицо переменилось. Как будто замерзло.

— Мы, в общем, уже добились большего, чем хотели. Этот их император, золотая мордашка, признал весь батальон людьми и своими подданными. Ройе и Шнайдер убедили его, что проще выполнить условие и отдать их всех под суд как людей, чем штурмовать глайдер-порт и сколько-то сотен человек положить. По правде говоря, я не знаю, чего еще мы можем добиться. Судя по закладкам в той распечатке, Ройе думал представить дело как законный мятеж.

Законный мятеж! Невероятно, но на Картаго действительно существовал этот юридический оксюморон.

— Да.

— Идея хорошая, но есть одна мелочь, Шнайдер за нее непременно уцепится. Когда они восставали, они были еще в статусе скота, даже если считать их людьми не по указу императора, а по Ледовой Хартии. А скот не имеет права на законный мятеж.

— То, что может стать человеком — уже есть человек, — напомнила Констанс.

— Ага, только это имперский закон. Не думаю, что здешний народ к нему сильно прислушается.

— Будем апеллировать к логике.

— Х-ха! Логика! Она от Картаго в двадцати прыжках! Даже Ройе начинает в этом вопросе дурака из себя клеить и делать вид, будто не понимает разницы между эмбрионом и соматической клеткой!

— Он предложил другую цепочку рассуждений. По Ледовому кодексу, Рэй Порше стал человеком в тот момент, когда ты включил его в экипаж «Паломника». А основанием для законного мятежа является увечье, заточение либо смерть, беззаконно причиненные близкому родственнику…

Дик схватывал на лету, в какой бы плохой форме ни был.

— А раз все «гераклы» — генетические братья-близнецы, то, когда Рэя начали пытать без суда и следствия, это дало морлокам право на мятеж независимо от статуса? Ведь если Рэй по Ледовому Кодексу человек, а они его точные генетические копии — они тем самым тоже люди.

— Именно.

— Хорошо бы черноносые с этим согласились.

Констанс не поняла, о чем речь.

— Черноносые, ну, в смысле, планетники, которые ходят в защитных масках, на носы похожих, — пояснил Дик. — Деревенщина по здешним понятиям. Они люди в основном честные, хорошие — но упрямые до чертиков. И я так думаю, что из них будет состоять большинство заседателей. Большинство кланов ведь не может себе позволить кого-то из важных людей на месяц-полтора устранить от дел. А простым людям это развлечение. Я почему не хотел Ройе — он уперся в свои законы и свою логику. Это хорошо работает в суде кланов или тайсёгунском суде, но тут у нас будет полтысячи человек, простых, как три сэны. И большинство из них зависит от труда гемов. Это хикоси могут крутить носом, что они без гемов совсем обойдутся, а планетарная экономика без их рук не устоит. Нужно убедить черноносых, что по-прежнему уже не будет, что если не дать гемам свободы — дело кончится взрывом. И здесь Ройе мало поможет, здесь надо обращаться не к справедливости, а к выгоде…

— Дик, — не выдержала Констанс. — Давай пока отложим этот вопрос и подумаем о тактике твоей защиты. Твоей и Рэя.

Юноша улыбнулся, снова как-то судорожно: сначала только правой половиной лица, потом к ней присоединилась левая.

— Ройе как-то сказал, что имело бы смысл подать встречный иск. В его распечатке много закладок на те законы, по которым дом Рива погрешил против нас. Он вам сказал, что нужно упирать на мой статус военнопленного, да?

— Не совсем. Сначала нужно добиться признания тебя военнопленным…

Дик мотнул головой.

— Это дело безнадежное. Закон, который мы нарушили — он даже не закон дома Рива, это общевавилонский закон, как и Клятва Анастассэ, Принцип Блудницы и прочая фунния. Военнопленный я или нет — этологическая диверсия во всех мирах Вавилона карается смертью, а уж Рэй вообще в двойной ловушке: как свободный человек, он под топор этого закона всей головой попадает, а как раба его можно хоть на фарш пустить, он имущество Дома. Нет, миледи, мы с Рэем знали, на что шли. С нами все кончено.

Он снова запрокинул голову, прищурившись в потолок.

— Хорошо бы добиться, чтоб нас казнили по-простому и без выдумок.

«Ты шел куда-то с крестом, Раймон? Так вот, мы уже пришли».

Оглядев просторный зал, партер, где размещалась коллегия из пятисот человек и галерею для зрителей, он усмехнулся. Все эти люди, важные дамы и господа, пришли сюда, чтобы судить его, боевую скотину. Одно это было победой.

Зал тихо гудел.

«То цирк, и праздника ждут…»

Рэй посмотрел вправо — туда, где сидел Дик.

Их разделяли перепонка силового поля, жадное внимание зала и… что-то еще. Рэй не мог это «что-то» уместить в слова, увязать в связные смыслы. Он просто знал, что даже если бы им дали момент наедине, если бы он мог коснуться Дика, пожать ему руку, поговорить с ним как с другом — он все равно не пробился бы через последний защитный барьер, которым Дик сам себя окружил.

И не знал, стоит ли.

Он вспомнил, как они оказались на арене в первый раз — тогда Дик тоже был за невидимой стеной, его ограждали со всех сторон боль и предельная усталость, и Рэй не счел нужным пробиваться за эту стену. Все могло кончиться провалом, и ему казалось тогда — не стоит. Ложная надежда — еще хуже, чем никакой. Вот победим, выживем — тогда и поговорим.

Сейчас он не мог предложить надежды, но мог предложить поддержку. Ему казалось, что именно в этом Дик отчаянно нуждается.

Сам Дик, похоже, считал иначе.

Он улыбнулся при виде Рэя и вяло махнул ему рукой — а теперь сидел, упираясь локтями в барьер и склонив лоб на неплотно сжатые кулаки. Когда в зал вошли с одной стороны — Шнайдер, а с другой — леди Констанс, охраннику пришлось ткнуть юношу между лопаток, чтобы он встал.

Рэй поднялся сам. Трудно было отказать себе в удовольствии посмотреть на Шнайдера сверху вниз.

«Когда-то ты заменял мне Бога. А ведь ты всего лишь плоть и кровь, такая же, как и я».

Ноги все еще болели, но Рэй улыбнулся во весь рот.

На тайсё это не произвело никакого впечатления.

— Я, Рихард Шнайдер, от имени Дома Рива буду обвинять этих людей, — сказал он. — И я обвиняю их в захвате заложников, многочисленных убийствах, разрушении имущества Дома, этологический диверсии. Здесь, в этом зале, я не тайсё, но один из граждан Дома, говорящий от имени всех.

— Я Констанс Ван-Вальден Мак-Интайр из рода Риос-и-Риордан, государева пленница, выступаю в защиту этих людей. В этом зале я, по всей видимости, все равно Государева пленница, — леди Констанс улыбнулась, демонстрируя следящий браслет.

— Пусть обвиняемые назовут свои имена и объявят о своем подданстве, — проговорил абитр.

— Я Порше Раэмон, — сказал Рэй. — Я считаю себя гражданином дома Рива, что бы остальные об этом ни думали. Ибо я родился в Доме Рива, здесь, на Картаго, вырос и воспитывался здесь, я сражался за дом Рива против дома Кенан и против Империи. Правда, в свое время, не зная, что я могу считать себя гражданином, я принес присягу императору Брендану Риордану. Но это не меняет дела: не одного имперца вы признали гражданином, значит, и я могу считать себя таковым.

Усмехнувшись в ответ на гул из зала, он сел.

— Я Йонои Райан, которого знают здесь как Ричарда Суну, — проговорил Дик ровным голосом. — Первое имя я получил от кровных родителей, второе — от приемных. По рождению, если верить вашим законам, я ассоциат дома Рива. Наверное. Я не знаю, считается это или нет после того, как вы уничтожили Минато. Все равно я присягал Императору Брендану Риордану. Я гражданин Империи. Считать ли меня военнопленным, решайте сами. Мне как-то уже все равно.

С этими словами он сел и снова опустил голову на руки.

— Приступаем к опросу свидетелей с целью установить личности обвиняемых, — сказал невозмутимый арбитр. — Кто подтвердит, что… Порше Раэмон действительно тот, за кого себя выдает?

— Я, — раздался голос с галереи.

— Назовите себя.

— Северин Огата, глава дома Сога.

— Пройдите на место для свидетелей.

Огате подвели гравиплатформу и он спустился к барьеру.

— Кто-нибудь возражает против этого свидетеля?

Ни Шнайдер, ни леди Констанс не отозвались. Арбитр продолжил допрос.

— Как давно вы знаете Порше Раэмона? -

— Больше десяти лет.

— Он тогда назывался Порше Раэмоном?

— Нет. Он носил номер тридцать четыре в моей роте.

— Как он получил имя?

— Попал в плен одновременно со мной в бою за Андраду. Мы защищали космопорт Пелей. Нас взяла Двенадцатая десантная манипула Синдэнгуми. Ее корабль назывался «Раймон Порше». Отсюда имя.

— Откуда вам знать, что этот морлок и ваш Тридцать Четвертый — одно и то же лицо?

— Другие морлоки из моей роты живыми в плен не попали.

— Боюсь, нам нужны более веские свидетельства.

— Тридцать Четвертый на моих глазах получил разрывной в грудь. У него должны были остаться шрамы.

Рэй ничем не выдал своего удивления, хотя оно было изрядным. Он прекрасно помнил туртана Огату, прежнего хозяина Динго, и прекрасно помнил, что того ранили первым. Плазменный заряд пришелся по ногам, их отожгло по самый пах, и с трудом верилось, что в таком состоянии туртан помнил, куда ранили Рэя. Неужели он лгал? И если лгал, то зачем? А с другой стороны — всяко бывает, нехорошо обвинять человека во лжи только потому, что тебе кажется… в конце концов, он мог и запомнить…

В любом случае, Рэй упустил момент, когда можно было поймать туртана Огату на слове. Арбитр приказал засвидетельствовать след ранения, силовые кандалы с тихим гудением зафиксировали Рэя неподвижно, чтобы охранник мог расстегнуть на нем тюремную робу — и тут леди Констанс подняла руку.

— Протестую, ваша честь.

Арбитр удивленно поднял брови — в вавилонских судах такое обращение к арбитру было не принято.

— Простите?

— Нет необходимости унижать моего подзащитного, раздевая его при всех. Вот запись осмотра, сделанного медиками сразу после помещения Раэмона Порше под стражу, — леди Констанс показала мнемопатрон. — Среди свежих следов истязания упоминаются и старые шрамы, в том числе залеченный крестообразный рубец в правом нижнем квадранте груди, начинающийся под правым соском и заканчивающийся на боку, над одиннадцатым ребром, двенадцатое и тринадцатое ребра хирургически удалены полностью.

— Не скажу насчет ребер, — ввернул Огата. — Но Тридцать Четвертый словил разрывной именно туда.

Рэй встал и поднял руки, сложив их над головой.

— Сударыня, спасибо, но я не считаю это унизительным. Пусть они посмотрят.

Впрочем, и осмотр не удовлетворил арбитра.

— Вы вернулись из плена вместе?

— Нет. Меня обменяли. Морлоков не обменивают.

— Прошло, как вы сами сказали, больше десяти лет. И именно этот морлок из всех запомнился вам?

— Морлоки, может, и похожи друг на друга, — согласился Огата. — Хевронские косы уникальны.

— Поясните.

— Вместе со мной и Тридцать Четвертым в боевой машине находился хевронский кос по кличке Динго. Я подобрал его раненым на равнине Соланы во время учений. Понятия не имею, откуда он там взялся, но в бедную животинку кто-то стрелял из игольника. Тридцать Четвертый возился с ней по моему приказу больше остальных. Даже больше, чем я. Так что Динго признавал его кем-то вроде хозяина.

— И что?

— Пусть свидетельствует Ричард Суна, — сказал Огата.

— Экипаж левиафаннера «Паломник» подобрал Раэмона Порше в ночь на Пепельную Среду прошлого года в Пыльном Мешке, — не поднимаясь, отозвался Дик. — Вместе с ним в ремонтной капсуле находился хевронский кос по кличке Динго. Запись об этом есть в корабельном журнале. Если вы поднимете «Паломник» со дна моря у побережья Гэнбу…

— Не нужно, — леди Констанс достала из поясной сумки еще один мнемопатрон. — Лесан Морихэй, агент дома Рива на борту «Паломника», сделал несколько копий судового журнала. Одну из них я нашла в его маноре. Как минимум, еще одна должна быть у обвинителя, ведь это на него работал Лесан.

— Я не просматривал всего, что приложил к отчету Лесан, — отозвался Шнайдер. — Но думаю, копия судового журнала там найдется. В любом случае, я не оспариваю подлинность вашего свидетельства. Я согласен считать, что этот человек — Порше Раэмон, некогда Тридцать Четвертый из десантного полка Сога. В таком случае, к своим обвинениям я присоединяю еще и обвинения в дезертирстве.

Огата занял место на скамье свидетелей.

Арбитр повернулся к залу.

— Желает ли кто-нибудь еще поставить под сомнение личность обвиняемого?

У одного из кресел загорелся световой маяк и арбитр своим жезлом поднял кресло над другими. Занявший его «черноносый» от неожиданности вздрогнул и вцепился в подлокотники обеими руками. Но когда кресло остановилось, он набрался храбрости и, оглядев всех сверху вниз, спросил:

— Так я, это, не понял. Это же морлок!

— Несомненно, — отозвался арбитр.

— Так чего вы тут говорите, что он, мол, человек? Это морлок же! Какой он человек? Если я чего не понимаю, так вы это мне объясните, пожалуйста. Вот.

Шнайдер вздохнул.

— Государевым указом, — сказал он. — Все морлоки, принявшие участие в мятеже на базе Ануннаки, признаны людьми и мы судим их как людей. Желаете оспорить решение Государя?

— Нет, — черноносый сделал жест от сглаза. — Это же измена получается, Государево решение оспаривать. Я никогда. Если такой Государев указ, чтобы его судить как человека — тогда оно да. Я думал, другое что… Вы это, седушку мне опустите! Чего это вы меня на верхотуру подняли? Я же просто так, спросить хотел, ничего больше.

Под тихие смешки соседей его кресло опустили.

— Чтобы окончательно прояснить вопрос, — Шнайдер оперся о свою трибуну обеими руками, — обратитесь к своим сантор-терминалам. Они содержат необходимые своды законов. В одном из старейших, Кодексе Ледового Братства, говорится, что любой хикоси считается человеком, а любой, кто хоть раз выполнял какую-то работу на корабле, считается хикоси. Именно поэтому мы не привлекаем гемов к работам на кораблях. Но имперцы об этом законе не знают и на их кораблях работают гемы. Морлок Раэмон работал навигатором на левиафаннере «Паломник», и по нашим собственным законам он — человек. Даже не будь этого императорского указа, мы должны считать его человеком, ибо так велит наш собственный Кодекс. Всем все ясно?

— Так бы сразу! — отозвался давешний черноносый. По залу опять прошелестел ветерок сдержанных смешков.

— По поводу личности второго обвиняемого у обвинения нет вопросов, — сказал Шнайдер. — Я узнаю его. Это Ричард Суна, пленник Морихэя Лесана, убийца моей сестры. Поскольку за это преступление он уже был казнен, остаются только подстрекательство к мятежу, многочисленные убийства, этологическая диверсия. Обвинение готово предоставить необходимые свидетельства и доказательства этих преступлений. Статус обвиняемого как военнопленного, по его же собственным словам, значения не имеет — так что обвинение не признает его военнопленным.

— Защита возражает, — голос леди Констанс звучал глубоко и звонко, как храмовый колокол. — Я хочу спросить самого обвинителя, уже не как обвинителя — но как тайсё: был ли подписан между Империей и домом Рива мирный договор? Был ли заключен хотя бы сепаратный мир между домом Рива и доминионами Ван-Вальден и Мак-Интайр?

— Нет, — отозвался Шнайдер.

— В таком случае я не понимаю, каким образом получается, что я, мой брат Августин и мой сын Иаков считаются Государевыми пленниками, а остальные подданные Империи, захваченные вместе с нами на «Паломнике» — нет? Где четверо техников из расы тэка — Батлер, Остин, Актеон, Томас? По вашим же законам они были на момент захвата корабля свободными людьми. Как вы посмели продать их в рабство? Вы скажете, что это сделали рейдеры — но кто стал покупателем у рейдеров? Почему обвинение признает пленной меня и не признает капитана имперского корабля?

— Потому что он был захвачен не в ходе боевых действий.

— Что? — леди Констанс, прищурившись, чуть подалась вперед. — Я была там. Ваша племянница и будущая императрица была там. Мы помним стрельбу, взрывы и парализующий газ. Все это чертовски напоминало боевые действия. Прямо скажем: если это не было боевыми действиями, то я уж и не знаю, чем оно было.

— Бандитским нападением на гражданских. И вы не должны путать статус военнопленного со статусом Государева пленника, леди. Кого объявить своим пленником, решает только сам Государь. Никто не может требовать от него этого статуса. Вам он был дарован, как доминатриссе, равной по положению главе любого из Великих Домов.

— Я настаиваю на том, чтобы Ричард Суна был признан военнопленным, — отрезала леди Констанс. — В соответствии с нормами Галактического права. Он не является ни наемником, ни шпионом. Он был одет в доспех крестоносца и выполнял приказы сюзерена, мои приказы. Он был захвачен с оружием в руках. В то время как наши государства находятся в состоянии войны.

— Возможно, для вас это так и выглядело. С моей же точки зрения это выглядело следующим образом: данного юношу доставил во дворец Лесан Морихэй, написавший в своем отчете, что выкупил Ричарда Суну, имперского пилота, у рейдера Владимира Джориана. Где, кем и как Ричард Суна был захвачен, я не имею представления. Мне довольно было того, что он убил мою сестру.

— Что ж, я охотно расскажу вам, что Ричард Суна был захвачен в маноре Эктора Нейгала, которому мы все добровольно сдались в плен. Я расскажу, как рейдеры штурмовали манор Нейгала, и какое участие во всем этом деле принимал Лесан. Я расскажу, как подло был убит герой войны и как его убийца прикрылся Красной картой, полученной от Государя.

— И кто же подтвердит ваши слова?

— Я, — сказал Рэй. — И ваша будущая императрица. И Ричард Суна…

По залу снова прокатился смешок.

Рэй посмотрел на Дика впервые с начала поединка между леди Констанс и Шнайдером — и увидел, что тот, склонив голову на сложенные руки, крепко спит…

Дик ничего не мог с собой поделать. Он старался изо всех сил, щипал себя за руки и повторял наизусть псалмы, заставлял себя сидеть ровно и не свешивать голову, но если его подолгу не поднимали для перекрестного допроса, мозг тонул в монотонном журчании человеческой речи, и Дик отключался. В любой позе и даже с открытыми глазами иногда. Если арбитр замечал это, он, конечно, будил юношу — но как только Дик начал отключаться с прямой спиной и открытыми глазами, арбитр перестал это замечать. Или просто оставлял без внимания.

От леди Констанс Дик узнал, что вавилоняне в зале принимают это за проявление какой-то неслыханной дерзости. А когда леди сказала, что тюремщики полагают, будто он нарочно не спит ночью и делает отжимания и ката, чтобы не давать себе спать, он разозлился чуть ли не до крика.

— Да ну их в… трубу, дураков этих! Я для того это делаю, чтобы измотать себя и заснуть наконец, а они… понапридумывают.

— А ты знаешь, что во время упражнений твое тело вырабатывает кортизол, который и не дает тебе уснуть?

Дик не знал. И по размышлении решил не отказываться от ночных упражнений. Они позволяли чувствовать себя живым хоть какое-то время. А что там себе думают вавилоняне — не наплевать ли?

И кроме того, он сказал леди Констанс правду, но не всю правду до конца. Ему снились ребята. Ему снились юные морлоки с базы Ануннаки, снилось, как они стоят вокруг живой стеной, стреляют и падают один за другим. Ни один не упал после первой же пули — и поэтому, когда Дика вытащили из вагона, он весь был покрыт их кровью…

Во время перекрестных допросов он старался отвечать как можно односложней. Его раздражало внимание всех этих людей, собравшихся здесь, что бы он ни говорил леди Констанс. Да, у себя дома они могли быть славными людьми — добрыми, честными, хорошими… Но здесь они были просто Рива, которые в очередной раз какого-то хрена решили, что вправе распоряжаться его жизнью. Он не хотел их развлекать. Не хотел, чтобы история его потерь, поражений и страданий вызывала у них хоть какие-то чувства; стремился быть не более чем вещью, мнепопатроном, воспроизводящим события последнего года.

— Как ты встретился с Эктором Нейгалом?

— Он мне в затылок упер свой игольник. Или револьвер. Не помню.

— И дальше что?

— Я сдался ему в плен.

— Ты знал кто он такой?

— Нет, я же стоял к нему спиной.

— А когда ты узнал, кто он?

— Когда он сказал мне.

— И что ты почувствовал?

— Я не помню.

— Он сказал тебе, что уничтожил всю твою семью, твой мир, — голос Шнайдера опустился почти до шепота, — и ты не помнишь, что ты чувствовал?

— Это неважно, — Дик пожал плечом. Даже так: обозначил движение. — Давайте говорить о том, как я нарушал ваши законы. Это интереснее.

— Хорошо. Ты крестил хотя бы одного гема в его доме?

— Да.

— Зачем?

— Когда рейдеры напали, было понятно, что нам не выстоять. И гемы попросили меня сделать это, чтобы… чтобы последовать за Эктором Нейгалом даже если им промоют мозги и заставят забыть. Чтобы найти его на том свете.

— Давай уточним: согласно вашей доктрине, грешники отправляются в ад. Эктор Нейгал по всем параметрам вашего вероучения — грешник. Хватило бы одного того, что он вавилонянин и отвергает веру в вашего Бога. Но он, ко всему прочему, еще и убийца, предавший мучительной смерти десятки тысяч человек.

— Вам видней, вы отдавали ему приказ.

— Речь о Нейгале. Если я что-нибудь в чем-нибудь понимаю, ты должен верить, что его место в аду. А крещеные люди, тем паче, гемы, чья возможность грешить сильно ограничена, должны, по идее, попасть в рай. И получается, что ты обманул их. Они не найдут на том свете своего господина.

— Найдут, если захотят, — вяло огрызнулся Дик. — Просто вам про Божье милосердие толковать — все равно, что обезьяне про навигацию.

Зал загудел. Вот опять. Наверное, сейчас снова решат, что он нарочно надерзил Шнайдеру, а ведь нет, он просто… просто надоело все…

— У обвинения нет вопросов.

— Защита?

Леди Констанс шагнула на подиум.

— Ричард, Эктор Нейгал был хорошим человеком?

— Да.

— Его гемы любили его?

— Да. Он хорошо с ними обращался и они его любили.

— В тот момент ты верил, что их любовь может спасти его душу?

— Не помню.

— А сейчас?

Зачем все это, с тоской подумал Дик. Ведь для них это совершенно не имеет значения. Закон есть закон, он запрещает проповедовать гемам и крестить их, неважно из каких соображений.

— Не знаю.

— Я не спрашиваю, знаешь ли. Я спрашиваю, веришь ли.

Дик попытался собрать слова во что-то осмысленное, и получилось:

— Я заставляю себя верить.

— Эктор Нейгал дал согласие на крещение своих рабов?

— Да.

— Кто это может подтвердить? — вмешался Шнайдер.

— Я, — Рэй поднялся. — Расспросите меня. Позвольте мне говорить.

— Порше Раэмон, — сказала леди Констанс. — Разъясните затруднение обвинителя.

Рэй поднялся.

— Мы любим вас, — сказал он. — Это удивительно, но если вы не переходите меры крайней жестокости, мы вас любим. Даже если переходите, любим, если вы даете нам хоть малейшую возможность. Это в нашей природе. И это не вами заложено, потому что вы тоже любите своих родителей, даже если это из рук вон плохие родители. Вы наши родители, других у нас нет. Разве что у тэка, но вы и их разлучаете, так что никого, кроме вас, у нас не остается. А когда любишь кого-то и видишь, что ему грозит опасность — хватаешься за соломинку. Господин тайсё изволит задавать хитрые богословские вопросы, потому что он, видно, книжку прочитал, а там все по полочкам разложено. Но любовь не раскладывается по полочкам. Я помню Ионатана и Давида. Я помню, как они любили Нейгала. Вы уж поверьте, даже если Нейгал по заслугам своим загремел в ад, эти двое туда спустились, всех там отпинали и забрали его с собой на небо. Я помню Эстер. Она сопротивлялась программированию, потому что не хотела стирать из памяти Нейгала. Ее убили за это. Вы думаете, она могла отступиться? Такая упрямая дзё могла отступиться? Они все крестились потому, что любили Нейгала. И, видя их любовь, капитан не мог отказать.

— Насколько хорошо ты знаком с христианским учением, Раэмон? — спросил Шнайдер.

— Я читал Евангелие. А еще капитан подарил мне свой бревиарий.

— Значит, ты не богослов, у тебя нет никакого образования, ты даже не читал богословской литературы — ты даже не изучил толком, что именно проповедуешь.

— Я проповедую Христа, распятого и воскресшего. И я очень хорошо Его знаю.

— Когда же вы успели познакомиться?

— При Андраде, когда меня ранили. Я увидел воинов Синдэна, они отдавали свою жизнь за братьев. И много раз потом. В одной женщине на Джебел-Кум. В леди Констанс. В семье гемов Аквилас. В Ионатане и Давиде. В капитане. В ребятах с базы Аннунаки. Во всех, кто умеет любить. Если подумать — довольно часто видел.

— Ты понимаешь, что ты — еретик? Людей, которые полагаются на свою интуицию, а не на догматы, в Империи отлучают от церкви. В старые времена, до Эбера, таких людей пытали и казнили.

— Как хорошо, что мы в Вавилоне, где никому не придет в голову меня за мою веру пытать и казнить.

По залу снова пробежал смешок.

Дик подумал: все как тогда — я полутруп, а Рэй пляшет на арене, чтобы меня вытащить. Нужно помочь ему. Нужно сделать хоть какое-то усилие, если не ради своего спасения, то ради него и леди Констанс…

Но эта мысль пришла и ушла — он не сделал ничего.

Гедеон знал, что его ждет мученичество.

Он это с самого начала знал, с того, как Идущий По Небу дал ему имя и объяснил, что это имя вождя, который восстал и победил.

Гедеон никогда не был отмечен как альфа. Он не думал, что может стать вожаком или кем-то вроде. Но Идущий По Небу дал ему имя вождя, а это что-то наверняка значило. Он не мог стать альфой — но мог стать вровень с Идущим и Рэем. Он был горд тем, что его судят вместе с ними. Был горд тем, что их вместе убьют. Готовил себя к этому, хотел показать большую смелость.

Он ожидал быстрой и кровавой расправы в стиле госпожи Джар. Или долгих мучений в стиле госпожи Джар. Но вместо этого его поселили в очень чистой и удобной комнате, начали кормить хорошо, и пытать не пытали, а только водили на допросы. Расспрашивали тайсё и добрая Госпожа. Может, тайсё ему и дал бы раза, но Госпожи он, наверное, сам побаивался. Несколько раз на допросы приводили Рэя или Идущего, и вроде как пытались поймать на вранье то их, то его. Вот это раздражало: да разве они не знают, что морлоки не лгут?

Потом начался суд. Привели в зал, где сидело множество народу, и начались допросы по второму кругу, как будто с первого раза люди-господа не сумели понять, о чем он толкует. А он-то считал себя много глупее их, ну надо же!

Потом Госпожа разъяснила, что в первый раз они допрашивали обвиняемых для себя, а во второй раз — для суда. Но почему в первый раз нельзя было созвать суд?

Его не часто вызывали поначалу. Тайсё иногда спрашивал, чему успел научить Гедеона Идущий, чему — Рэй. Иногда ответам Гедеона люди в зале смеялись. Не так, как смеялись шуткам Рэя, а так, как смеются над нелепостью. Он не обижался. Когда-то его приучили считать себя ниже любой обиды со стороны человека. Теперь он сам научился считать себя выше, и старая привычка тут помогала. Смейтесь, смейтесь. Я знаю, что там, в глубинах ваших душ, живет страх передо мной. Перед всеми нами.

Иногда его вызывала Госпожа, властная и красивая женщина. Примерно так по словам Идущего он представлял себе матерь Господа. Она говорила с Гедом как с человеком — но как будто слегка… раненым. Не так, как говорила с Рэем, скорее — как с Идущим.

Он внимательно слушал все остальное время. Идущий не очень много рассказывал о своей жизни и о том, как он оказался на Картаго. Значит, нужно было слушать. Важно, ценно, интересно. Идущего и Рэя послал Бог — значит, в жизни посланников было что-то, нужное и важное для Бога. Гедеон спрашивал себя — есть ли в нем это. Ответ пока был тайной.

Вереницей проходили люди и давали показания. Пилот Шастар, друг Рэя. Господин Августин, брат Госпожи. Человек из Детского Комбината, заведующий. Этолог оттуда же. Двое полицейских из Муравейника, старый и молодой. Толстая, как хаха-дзё, держательница обжорки в глайдер-порту — все эти люди были свидетелями жизни Идущего и Рэя. И свидетельства их были прекрасны. Гедеон надеялся сам принести такое же. И когда его подняли для допроса, он рассказал все — как Идущий явился в Лабиринт, как он без страха говорил с ними, хотя они готовы были его разорвать, как он дал Патрику свой Флорд, и Патрик попытался ударить его — но застыл на месте, как во флексиглас залитый, и о том, как обрел слух оглохший Ман. И о том самом главном чуде, которое произошло внутри самого Гедеона, когда мир вдруг начал становиться словно бы резче, как будто туман рассеивался, и у всего появлялись четкие очертания. Каждая вещь делалась больше, чем она была прежде. Он сам сделался больше, чем был прежде, и его… друзья, — он с удовольствием выговорил это слово вместо привычного «стая» — его друзья тоже…

Он запутался в словах и умолк, ожидая дальнейших вопросов. Какая-то женщина с «маской планетника» на смуглом лице, подняла кресло.

— Я вот чего не понимаю… — у нее был сильный акцент, «Я вотча непаэмау», Гедеон еле разбирал ее речь. — Он как-то договорился с этим, как его, Патриком, что этот его, как бы, не сможет ударить, это я понимаю… («Этта я паэмау…») А как он договорился с глухим? Или он его что, и правда вылечил? («Ильонывача, ипра’а вы’чил?»)

— На ваших мнемопатронах содержатся медицинские данные на дворцового ися по прозвищу Ман, — сказала Госпожа. — Он действительно после болезни страдал поражением слухового нерва.

— Так чайвоньуспили тада? (так что его не усыпили тогда?)

— Милосердие, как я понимаю, не чуждо и Рива, — Госпожа улыбнулась. — Или был нужен именно глухой медик, которого можно использовать при допросах.

— Это совершенно неважно, — медленно проговорил тайсё. — Вопрос о том, настоящие это чудеса или нет, не имеет отношения к тому, что Ричард Суна нарушал закон об этологической диверсии.

— Это чёйта вдруг неважнта? — «черноносая» приподнялась на ступени своего кресла. — Это вам тут в Пещерах ваших неважно, куда ни плюнь, в доктора, небось, попадешь. А у нас до любого врача самое малое три часа лету. Сдохнешь, пока дождешься. А если пацан лечить умеет, так что ж его, в расход?

— Вот дура-то, — буркнул кто-то двумя рядами выше.

— Сам дурак! — не осталась тетка в долгу. — А мне знать надо.

— Задайте вопрос непосредственно «чудотворцу», — тайсё показал рукой. — Кажется, его опять придется будить.

Капитан и в самом деле дремал. Арбитр толкнул его в плечо.

— Ты вроде лечить умеешь, — сказала присяжная. — Глухого вроде вылечил. У меня, эт, голова трещит, может, поможешь?

В зале опять засмеялись.

— Я не умею лечить, — негромко сказал Идущий. — Один раз вышло, что Бог по моей молитве исцелил человека. И все.

— Ну так эт, помолись, чтоб у меня голова прошла.

Капитан улыбнулся совсем не весело.

— Мне не трудно, — сказал он. — Но должен сказать, что я убийца, а к молитвам убийц Господь не очень прислушивается. Я бы на вашем месте таблетку принял.

— Ча, переборчивый такой у вас божок?

— Вроде того, — капитан с каким-то виноватым видом почесал голову.

— Так ты ча, помолишься-нет?

Капитан пожал плечами и кивнул. Среди присяжных продолжали смеяться. Прошла примерно минута.

— Ну как, ты все там? — спросила женщина.

— Угу.

— Чётта я нича не чуст’ю.

— А я ничего и не обещал.

— Эксперимент закончен? — неестественно спокойным голосом спросил тайсё. — Тогда попрошу вас занять свое место.

— Та я ж просто ради интереса, — сказала женщина и опустила свое кресло.

Гедеон почувствовал себя ограбленным. Его свидетельство полностью свели на смех. Он ожидал пыток и внутренне готовился к ним — но это было хуже, чем пытка.

Он посмотрел на Рэя и капитана, и увидел, что их это не задело. Рэй усмехался сам, и Гедеон знал, что Учитель облачен в надежную невидимую броню, которую ничто не пробьет. Идущий сидел молча и часто погружался в полусон — он был далеко-далеко, и никто не мог его достать. А Гедеон был здесь и завидовал им.

Все эти дни — порой сутки напролет — Бет проводила в библиотеке у терминала.

Ей никого не хотелось видеть, кроме мамы, Рэя и Дика, и увидеть их можно было только во время трансляций с заседания суда, и поэтому Бет смотрела суд. Трансляции шли напрямую, без цензуры, и падали в инфосферу медленными тягучими каплями.

А когда очередная трансляция заканчивалась и расползалась по инфосфере, Бет начинала читать тинги и толки. Она читала и думала — как хорошо, что ни Дик, ни Рэй, ни этот бестолковый мягколапый морлок не могут всего этого читать. И присяжные не могут тоже. Потому что на тингах и в толках люди изощрялись в том, кто какую гадость скажет и какую казнь измыслит для преступников. Может быть, присяжные, общаясь между собой в столовой или комнатах отдыха, тоже в этом изощрялись — но они, по крайней мере, не видели, что их поддерживает вся планета.

А потом все начало меняться. Бет не могла точно сказать, когда это произошло. Рэй во время допросов шутил и дерзил, он говорил любезности женщинам-присяжным и поддразнивал мужчин, и постепенно становился звездой экрана. Самые удачные его дерзости и шутки собирались в коллекции, самые удачные речи обсуждались, и теперь даже те, кому хотелось его побольнее умучить, писали что-то вроде «но хорошо бы суд продлился подольше — уж больно весело».

Дик, который большую часть времени то ли спал, то ли медитировал, тоже начал возбуждать симпатии — особенно когда пошли свидетели из Пещер Диса. Он говорил мало, а дерзил неизобретательно, просто огрызался как измученный пес — но за него говорили люди, которые его знали: торговки, мальчишки из уличных банд, двое полицейских. Шнайдер выдвинул обвинение в убийстве гражданина Яно и с ним примерно десятка домочадцев — но Яно, как оказалось, был бандит, и смерть его больше людей обрадовала, чем огорчила. Шнайдер выдвинул обвинение в убийстве господина Нуарэ, но там, как оказалось, была честная дуэль. Кроме того, насколько Бет успела узнать Рива, бой в одиночку против дюжины бандитов и убийство одного из лучших флордсманов дома Рива могли только добавить Дику баллы в глазах присяжных — как эти баллы добавились в глазах тех, кто писал на тингах и трепался в толках.

Бет жадно смотрела эти заседания, потому что очень мало знала о жизни Дика на Картаго. Когда она пыталась представить себе, где и как он скрывался, воображение рисовало ей жизнь в подземельях, воровство бустера и охоту на капп в канализации. Каково же было ее удивление, когда она узнала, что он даже и не особенно скрывался — он просто жил среди вавилонян как один из них, работал в мастерской по починке всякой мелочи, состоял в одной уличной банде и воевал с другими. Он даже молился в открытую, просто никого не интересовал адресат этих молитв.

Наконец, начались самые тяжелые допросы — насчет бунта на базе Ануннаки и захвата поезда. Первые двое свидетелей были в черных комбо заключенных, как и подсудимые: майор Шэн и полковник Джар.

— Почему вы позволили Порше Раэмону проповедовать в своем батальоне?

— Я не позволял. Он не спрашивал моего позволения.

— Почему вы не приказали схватить и казнить его?

— На каком основании?

— Этологическая диверсия.

— Это противоречит моим убеждениям. Я вавилонянин. Я считаю основы, на которых стоит Вавилон, нерушимыми. Если проповедь полуграмотного морлока может им как-то угрожать — значит, сами по себе они не стоят того, чтобы их защищать.

— Но эта проповедь оказалась весьма действенной в вашем батальоне, не так ли?

— Верно. Если вы не можете предложить людям ничего, кроме унижений, адского труда и смерти в награду, они потянутся к сверхценникам, которые предлагают им рай. Дайте им достоинство и жизнь здесь — и у них пропадет охота стремиться в рай.

Майор посмотрел в загудевший зал и усмехнулся.

Бет в очередной раз поразилась. В любом мире Империи, да и Вавилона, пожалуй, майору тут же задали бы вопрос: «Да офицер вы или хрен собачий?» Но тут был дом Рива, и ни у кого такой вопрос не возник.

— И вас не волновало, что дисциплина и боеспособность отряда могу пострадать?

— Пострадать? Через месяц после того, как Порше начал приходить в батальон, прекратились драки. А о том, как пострадала боеспособность батальона, пусть расскажут Бессмертные, которым морлоки наваляли в Пещерах.

— Если батальон бунтует — значит, дисциплина в нем ни к Сурту не годится.

— Вам виднее. Это у вас они отбили поезд и порт.

— Возражения, — Бет не уставала восхищаться мамой. — С самого начала восстания и до самого его конца морлоки соблюдали субординацию и подчинялись воинской дисциплине. Собственно, это получалось у них лучше, чем у человеческих воинских частей в аналогичных случаях. Ни один офицер, сержант или солдат, кроме тех, кто погиб во время захвата базы, не был убит. Не убили ни одного гражданского при захвате станции монорельса и поезда. Никого не изнасиловали и не ограбили. Захват пищевых транспортов в глайдер-порту совершили по приказу Порше, а несколько пострадавших магазинов были разграблены, по всей видимости, во время эвакуации, гражданскими, а не бойцами Синсэйгуми…

— Сударыня, вы защищаете Порше, Суну и Гедеона, а не майора Шэна. Трибунал, на котором судили майора Шэна, происходил в другом месте, майор Шэн дал ему ответ и был приговорен к смерти. Казнь отложена до окончания этого суда, потому что майор должен дать показания. Говорить что-либо в его защиту бессмысленно. У вас есть к свидетелю вопросы?

Бет захотелось плакать.

— Да. Пытались ли вы, майор Шэн, вступать в спор с Порше Раэмоном?

— Неоднократно. Я считаю, что человек должен уметь отстаивать свои убеждения.

— И все же вам это не удалось.

— Как сказать, сударыня. С одной стороны, это очевидно. Но с другой — я находился в заведомо проигрышной позиции. Очень трудно объяснить жертвам несправедливости, что эта несправедливость — лучше, чем та справедливость, о которой говорил Порше Раэмон. Невозможно аргументированно спорить с мучеником: что бы ты ни сказал, ты на одной доске с палачами.

— Майор, сейчас вы на одной доске с жертвами. Вам есть, что сказать теперь?

— Только то, что я уже сказал. Я горжусь своим батальоном: они проявили себя как хорошие солдаты и верные друзья. Будь у них фенотип человека — ни один в этом зале не усомнился бы в их праве восстать на полковника. Когда твоего родича хватают и без суда подвергают пыткам, грозя смертью — это законный мятеж.

— У защиты больше нет вопросов.

Полковник Джар, как оказалось, тоже ждала приведения смертного приговора в исполнение.

— Вы трусы, — сказала она, глядя в лицо Шнайдеру. — Вы должны были уничтожить базу Ануннаки вместе с нами и этими скотами.

Шнайдер оставил ее рекомендации без внимания.

— Когда вы узнали, что на базу ходит проповедовать Порше?

— Не помню точно. Неделя или полторы до того, как его схватили. Я бы взяла его быстрее, но не знала, кому из морлоков могу доверять, а кому нет.

— И как же вы узнали, кому можете доверять?

— Это моя тайна.

— Она просто спросила, — сказал Порше. — Морлоки не лгут. Она спросила, кто из батальона христианин, и ей ответили правду. Тогда она взяла наугад первых попавшихся двадцать человек и, рассчитав их на первый-второй, велела вторым избивать первых. Они отказались. Она вызвала из строя новых — отказались и те. Тогда она объявила всех предателями и велела стоять на плацу сутки, без еды, сна и воды. Они и стояли. И христиане, и те, кто не крестился — потому что они, якобы, не донесли этологу. Хотя они рассказывали этологу, тот просто не верил, что мы с Динго и капитаном настоящие, а не мем. Он-то думал… ну, тут этологи показания давали, вы знаете, что он думал. Кто это видел, нашел способ мне передать, что они так и будут стоять, если я не приду и не сдамся. Ну, я пришел и сдался.

— И тогда их отпустили? — спросил дядя.

— Не. Они продолжали стоять, пока меня бичевали и запихивали в клетку. И еще сколько-то времени. Не знаю, сколько — они стояли, пока я не вырубился, а сколько я был без сознания — неизвестно.

— Порше говорит правду? — дядя посмотрел на полковника.

— А я что, должна была чаем их поить?

— Порше говорит правду?

— Я поступила как должен поступать офицер!

— Порше говорит правду?

— Да что вы заладили? Правду он говорит, правду. Жаль, я не догадалась их всех сразу облить ракетным топливом.

— Вам бы тогда все равно пришлось бы отвечать за порчу имущества, — сверкнул зубами Рэй. — И эта порча вышла бы на такую сумму, что вас бы все равно повесили.

— Обвиняемым слова не давали, — воспрянул арбитр. — Еще одно нарушение регламента — и я включу звукопоглощающее силовое поле.

Рэй и в него сверкнул улыбкой, после чего развалился на скамье как на диване. Процесс шел уже не первую неделю, и его раны успели зажить — но Бет видела, что от невозможности вытянуть вперед переломанные ноги он все-таки страдает, хоть и прячет за нарочитой расхлябанностью поз. Может, черноносые присяжные это и купят, но не она.

Вопросы начала задавать мама.

— Вы собирались казнить Порше Раэмона?

— А то как же. Молодой скотине нужен был урок.

— Почему вы не передали его в руки властей?

— Я сама была властью. Я полковник и у меня есть власть над жизнью и смертью моих морлоков, и уж тем более всякой бесхозной швали.

— Вы знаете, что по закону о собственности над гемами любой незарегистрированный гем должен быть отправлен в полицию до установления хозяина, а если такового нет — зарегистрирован как общая собственность Дома?

— Это уже обсуждали на трибунале.

— Знаете или нет?

— Как бы да. Здесь кого судят, меня или его?

— Как вы относитесь к боевым морлокам?

— Что значит, как отношусь?

— Что вы к ним испытываете?

— А что вы испытываете к собакам? Хорошая собака заслуживает кости, плохая — палки, бешеная — пули. Я понимаю, что вы, имперцы, с ними носитесь, чтобы разрушить Вавилон. Вы уже его разрушили, Рива — это все, что осталось от Вавилона. Но нас вам не сломать. Даже если этот недоумок, — полковник кивнула в сторону Шнайдера, — проиграет вам войну, вам нас не сломать.

Мама проигнорировала этот поток сознания и перешла к следующему вопросу:

— Вам нравится мучить живых существ? Людей?

— Отвали, сука. Я не буду отвечать на этот вопрос.

— Других вопросов у защиты нет.

Госпожу полковника увели, и Бет почему-то стало легче дышать.

Потом допрашивали других офицеров базы Ануннаки, полковника Ольгерда и господина Ройе, прочих заложников… Это была длинная процедура, потому что заложников было много, и каждого спрашивали, не подвергался ли он избиениям, оскорблениям и пыткам, а то и еще чему, и многие говорили — нет, а многие считали себя оскорбленными, потому что морлоки смели отдавать им приказы и распоряжаться их жизнями.

Морлоку вообще не обязательно кого-то пытать или оскорблять, чтобы запугать до мокрого. Достаточно улыбнуться.

Веселого, конечно, мало, когда тебя окружают на станции, гонят в поезд, как скот, там держат под прицелами, а в двух шагах от тебя мигает индикатором «арахна», но это не то же самое, что быть запиханным в железную клетку и подвергаться избиению стрекалом.

Бет видела, что все больше симпатий склоняется в сторону повстанцев, но «все больше» никак не дотягивало даже до «значимого меньшинства». Дик, Рэй и еще две сотни морлоков были обречены.

— Суна Ричард, вы грозили взорвать поезд вместе с собой, всеми морлоками и пассажирами, если ваших требований не выполнят. Вы бы это сделали.

Дик поднял голову.

— Там были дети, — сказал он. — Мое имя Ричард Суна, а не Рихард Шнайдер.

— Отвечайте прямо на поставленный вопрос.

— Я бы никогда этого не сделал. Верить или нет, решайте сами…

— Вы находились в отчаянном положении.

— Я христианин. Все еще.

— Ваши единоверцы когда-то не имели ничего против массовой резни.

— Были христиане и похуже меня.

— А может, дело в том, что самоубийцы попадают в ад?

— Нет. Будь в том поезде только мы с вами двое, и я бы подорвал его без промедления.

— У обвинения больше нет вопросов.

…Наконец настал день голосования. Бет не знала, смотреть или не смотреть. У нее сводило живот и дрожали руки — как при месячных, как в день первой казни Дика. Но она все-таки закрылась в библиотеке и прилипла к терминалу.

Порядок был такой: первым свое слово говорил обвинитель, потом защитник, потом высказывались обвиняемые. Такой порядок установили, чтобы дать защитнику и обвиняемым все возможности склонить суд на свою сторону.

Шнайдер выступил вперед и начал:

— Уже тридцать пятые сутки пошли с того дня, как мы начали рассматривать это дело. Я выдвинул от дома Рива много обвинений: в беззаконном проникновении на планету, в многочисленных убийствах, разрушении имущества и этологический диверсии. Мы могли бы затянуть этот суд до бесконечности, споря и голосуя отдельно по каждому пункту, но в этом нет смысла, потому что обвинительный приговор по любому из них означает смерть. И сейчас я хочу сосредоточиться на главном. Впервые в доме Рива судят морлоков как людей. Дело это неслыханное, особенное. Такие дела определяют дальнейшую судьбу всего Дома. Некогда клан Рива был так же осужден, и это определило судьбу всего Дома. И мы взяли имя Рива не только потому, что таково было последнее желание приговоренных, но чтобы всегда помнить об этом. Хотим мы этого или нет, но и сегодняшний суд мы запомним навсегда. Меня спрашивали разные люди: тайсё, почему ты не передал это дело суду кланов или суду капитанов, как в прошлый раз? Его бы решили значительно быстрее, и решили, как скажешь ты. Эти люди не понимали, что я не ищу мести. Если бы я хотел отомстить, я бы велел перебить всех мятежников в день сдачи. Но я сказал — нет, такие дела меняют судьбу всего Дома, и не кланы, не капитаны, а весь дом Рива должен решать их. Эти люди меня не поняли. Я хочу, чтобы меня поняли вы. Я готов снять все прочие обвинения — в конце концов, эти люди попали на планету не своей волей, и если их мятеж признать законным, то и убийства в ходя мятежа им поставить в счет нельзя. Но одного обвинения они не смогли опровергнуть, наоборот — подтверждали его изо всех сил. Этологическая диверсия. На Картаго больше миллиона гемов, из них больше ста тысяч — боевые морлоки. В армии, на охранной службе, в полиции, в частных воинских отрядах. Мы учили их не ценить жизнь и не бояться смерти. Пришли христиане и сказали, что праведная смерть будет вознаграждена раем, что восстать против нас нужно ради нас же. И они восстали. В вашей власти приговорить их, но не в вашей власти это деяние повернуть вспять. Те, кого мы посадили за решетку, были не единственными христианами среди генмодифицированных рабов. Я хочу, чтобы вы понимали масштаб проблемы: почти все генмодифицированные работники глайдер-порта христиане. Свыше миллиона гемов рано или поздно услышат, что за их терпение и труд им назначен рай, а боевые морлоки узнают, что рай приближает еще и битва — за нас и с нами же. И сможем ли мы справиться с этим приливом — неизвестно. Вот почему это преступление в Вавилоне карается смертью. Вот почему мы должны держаться этого закона, единого для всех миров Вавилона, хотя мы единственный мир, где этот закон еще не отменили имперцы. Наши предки совершили ошибку, которую мы уже не можем исправить. Но мы можем минимизировать ее последствия. Во-первых, казнить этих людей, я повторяю — людей — за этологическую диверсию. Во-вторых, освободить гемов и уравнять их в правах с немодифицированными людьми.

На этом месте Бет отшатнулась, стукнулась головой о подлокотник, и тот, спружинив, толкнул ее вперед так, что она чуть не врезалась лбом в терминал. Вот это дядя! Вот это да!

Тремя-четырьмя щелчками пальцев она открыла несколько окон и вошла в самые популярные тинги. То, что там началось после этих слов Шнайдера, не поддавалось описанию. Бет не вчитывалась и не вслушивалась в реплики, да они и были не особенно осмысленными — она продолжала слушать дядину речь; но на развернутых окнах реплики сыпались, как горох, и если вылущить из этого гороха всю смысловую часть, это было бы: «Что он сказал? Нет, что он сказал? Ты слышал? Ты видел? Ты понял? Запись есть? Кто запись вел? ЧТО ОН СКАЗАЛ???»

Он сказал именно то, что вы слышали, подумала Бет. Он требует, чтобы вы поступили как нелюди, а потом начали жить как люди. Если у вас начался когнитивный диссонанс, я вас поздравляю, меня он не отпускает уже год.

— Я мог бы и не говорить всего этого, — продолжал дядя. — Потому что все вы знаете закон, все знаете наказание за его нарушение и все слышали из собственных уст обвиняемых, как они его нарушали. Они не защищались и не оправдывались, они этим гордятся. Мы должны исполнить закон — и устранить повод его нарушению. Мы должны дать генномодифицированным людям ту свободу и те права, которые избавят их от необходимости бежать за иллюзией свободы и прав к сверхценникам. Я сказал, вы слышали.

И под ошарашенное молчание зала он сел в кресло обвинителя.

На подиум взошла мама.

— Уважаемые судьи, представляющие народ Рива. Многое из того, что хотела сказать я, сказал обвинитель. Действительно, нас занесло на Картаго не по нашему желанию, а по приказу Рихарда Шнайдера. Действительно, по вашим законам уничтожение города Минато дает Ричарду Суне право на месть, а беззаконие в отношении Порше Раэмона — право на мятеж. Действительно, на Картаго живет свыше миллиона гемов, и почти сто тысяч из них боевые морлоки, половина которых — не просто обученные бойцы, а ветераны войны с Империей. И действительно, немного времени пройдет прежде чем все гемы поймут, что они в силах действовать по своей воле, а не по заложенной в них воспитанием и генной инженерией программе. Это такой же вопрос времени, как появление здесь, на Картаго, имперских войск. И еще одну правду сказал Рихард Шнайдер — от вас сейчас зависит судьба дома Рива.

Говорят, что кровь мучеников — семя Церкви. Это правда. В древние времена христиан предавали позорным казням и пыткам — и за каждой казнью следовало десять обращений. Церковь загоняли в подполье — она выжила. Она выжила и в худшие времена — когда ей достались власть и богатство. Она выжила, когда ее изгнали с Земли ваши предки, и вернулась обратно, сначала распространившись по Галактике, до самого Материнского Сада шедайин. Если бы я была тем человеком, каким рисуют сверхценников ваши писания, я бы, наверное, даже приветствовала эту казнь: кровь мучеников — семя Церкви. Но я предлагаю вам подумать в первую очередь о своем благе. О том, что на планете свыше миллиона гемов, которым вы не сможете ничего предложить сейчас, потому что даже если вы поступите по слову тайсё, у вас попросту не будет первое время надежных механизмов для обеспечения дарованных гемам прав. Например, многие хозяева поймут освобождение гемов как позволение больше не кормить их за свой счет — но не как требование платить им за работу. И что вы сделаете с миллионом людей, без чьих рук вам не обойтись, когда Благая весть начнет распространяться среди них как пожар? Причем это будет не та Благая весть, которую нес Дик — юноша, основательно подкованный в богословских вопросах и с сильным чувством веры. Это будет благая весть в пересказанном пересказе, нечто воде того, что мы несколько раз слышали из уст юного Гедеона, только многократно искаженное. А людей, которые могли бы поправить положение дел, вы казните и их будет не вернуть. Вам не нравится Иисус? Вспомните другого распятого римского подданного: Спартака. Вы не знакомы с древней историей? Тогда у людей не было морлоков, и для развлечения они заставляли других людей, рабов, драться между собой до смерти. Однажды рабам это надоело, они напали на хозяев и прошли половину тогдашней Империи как кровавый ураган. Вам не нравится Иисус? Подумайте о Спартаке.

Вы можете сказать: закон есть закон, и он требует для этих людей смерти. Но чей это закон? Этот закон родился не в доме Рива, он пришел из Вавилона, когда Рива приняли в число великих Домов. Его навязали вашим предкам вместе с генетическим рабовладением, которого раньше у вас не было. Но Вавилон так до конца и не принял вас. Вы слишком похожи на Первое Адское могущество из их писаний. Вы опасны. У вас слишком много контроля над межзвездными маршрутами. Пока вы занимались перевозками и мелким пиратством, вас терпели. Но когда Бон решил возвысить дом Рива и вступил в союз с Фарраном, вам не простили возвышения. Когда гражданская война привела вас на Сунагиси, они сделали все, чтобы заключение мира с Империей стало для вас невозможно. Они поставили ультиматум: или тайсёгун Шнайдер уничтожает повстанцев Минато, или Директория и дома, представленные в ней, не поддержат его в конфликте с Империей. Он уничтожил Минато, а Директория предала его. У всех домов с Империей мир, а Рива — чудовища и изгои. Вавилон навязал вам свои правила и отвернулся от вас. Почему же вы обязаны выполнять законы Вавилона?

У Бет открылся рот. Закон об этологической диверсии представлялся ей самым длинным и толстым гвоздем в крышку гроба. Даже не гвоздем, а анкерным болтом. И вдруг оказалось, что этот анкерный болт можно вынуть…

— Есть одна старинная притча о детях, которые играли в войну и оставили самого маленького мальчика стоять на часах, взяв с него слово, что он не уйдет с поста. Чтобы он не мешал. Дети наигрались и ушли, а мальчик, давший слово, все стоял… Вы похожи на этого мальчика. Вы готовы хранить верность слову, которое обманщики взяли с вас, хотя это давно потеряло всякий смысл. Вам не нужно было с самого начала соглашаться на введение генетического рабства и законов, ему сопутствующих. Тайсёгун Шнайдер сказал, что сделанного не воротишь. Но сделанное можно исправить. И мертвецы вам не помогут сделать это…

Затем поднялся Рэй.

— Я недолго буду говорить, потому что мне нечего добавить к сказанному. После того, как я вышел на арену, я жил как будто уже умер. Этому научила меня не Церковь, этому научили меня туртаны, альфы и этологи. Церковь научила меня любить. Я научил любить малышей. Казните меня, нас троих, казните всех малышей — куда вы денете остальных, кто уже умеет жить так, словно уже мертв, уже умеет убивать, но не умеет любить? Я все сказал.

Он сел, но и сидя возвышался над всеми, кроме Гедеона.

Юный морлок был с ним одного роста, но по сравнению с Рэем казался еще хрупким, а его голос прозвучал как альпийский рожок:

— Я презираю вас. Вы притворялись почти богами, а оказались просто маленькими трусливыми душами в маленьких хрупких телах. Убейте нас. Сделайте нас бессмертными и непобедимыми.

Дик закрыл глаза ладонью. Потом поднялся, уронив руки вдоль тела.

— Просто закончите это. Хоть как-нибудь.

И сел, запрокинув голову.

Арбитр вышел на середину зала. Из бокового прохода показались двое мальчиков лет восьми — близнецы, кажется, младшие братья Сонг. Один был одет в белое, другой в черное, и каждый держал в руках совершенно прозрачную чашу вроде аквариума. За ними прислужники несли подставки — конечно, жестоко было бы все время голосования заставлять маленьких детей держать чаши в руках.

— У вас есть десять минут, чтобы обдумать, отдадите вы свой голос за помилование или за казнь. После этого каждый из вас подойдет к той чаше, в которую вы хотите опустить балл. У мальчика в белом — чаша для голосов за помилование. У мальчика в черном — для голосов за казнь.

— А чего мне ждать десять минут? — спросил кто-то. — Я уже решил.

— Таков порядок, — невозмутимо сказал арбитр.

Бет провела эти десять минут, бегло просматривая бурлящую инфосферу. Спорили в основном о том, каким большинством вынесут обвинительный приговор и какой способ казни выберут. Делали ставки. Фаворитом было сожжение плазменной дугой: ну а как еще можно утилизовать сразу две с небольшим сотни трупов? Бет вытошнило бы, если бы она позавтракала.

Наконец, голосование началось. Люди подходили по одному, закатывали рукава, показывали всем, что держат в пальцах один шарик и опускали его в урну. Первые шарики, упав на дно, слегка подпрыгивали и чаша мелодично звенела. Потом дно заполнилось и шарики издавали только чуть приглушенный тонкий стук. И дело это было скучное и долгое, и Бет подумала — почему бы этим людям просто не разойтись на две стороны, а потом бы их посчитали по головам? Что это за дурацкий ритуал с шариками? Их же нужно еще считать… А под ложечкой у нее сосало и ставки в инфосфере все росли…

Наконец, последний шарик упал в чашу казни, и Бет вдруг почувствовала, что болят пальцы, а когда посмотрела на руки — увидела, что они стиснуты в замок так крепко, что костяшки белы, как пергамент, а фаланги налились багровым. Она встряхнула руками. Началась процедура подсчета. И это тоже было долго — ведь нельзя же сразу считать, когда кладешь шарик, конечно же, нужно потянуть время и помучить подсудимых, вынимая шарики по одному и объявляя число.

Когда арбитр сказал «двести», Бет была близка к обмороку. Когда на самом дне «казнильной» чаши осталось не больше двух десятков шариков, она закрыла глаза и запретила себе надеяться. Ведь если окажется, что казнь победила перевесом в два или три голоса — она просто умрет.

— Двести пятьдесят, — сказал арбитр и почему-то замолчал.

Зато загудел зал и загудели окра тех тингов, где было звуковое сопровождение, и именно оттуда, из окон до Бет донеслось часто повторяющееся то шепотом, то криком слово, смысл которого Бет поняла не сразу, потому что уже настроилась на другое:

— Поединок!

Это слово приснилось Дику и он напомнил себе, что спит и во сне видит голосование, в котором голоса разделились. На самом деле большинство проголосовало за казнь и их, конечно же, казнят. И хорошо бы уже определились, когда и как именно — он наконец-то успеет выспаться.

Но его слегка толкнули в бок, и пришлось встать, чтобы выслушать приговор.

— Дом Рива разделился, — бесстрастно объявил арбитр. — Двести пятьдесят голосов за казнь и двести пятьдесят голосов за помилование. Это значит, свое слово хочет сказать судьба, и судьба его скажет в поединке между представителем истца и представителем ответчика. Кто будет биться за истца?

— Я, — поднялся Шнайдер.

— Кто будет биться за ответчика?

Дик поднялся на негнущихся чужих ногах. Ох и затейливое же у Господа чувство юмора…

Ладонь Рэя придавила его к сиденью.

— Я, Порше Раэмон, буду драться за наше дело.

— Отвод, — спокойно сказал Шнайдер. — Физическое состояние ответчика Порше сделает поединок недостойным.

— Когда это вам мешали раны противника? — оскалился Рэй.

— Если бы я посчитал, что это совместимо с моим достоинством, я бы согласился принять ваш ответ на мой вызов. Если бы вы были истцом, а я ответчиком, мне также некуда было бы деваться. Но я — истец, и я могу выбирать из трех противников. Мой выбор — Йонои Райан или Суна Ричард или как он предпочитает называть себя.

— Я здоров! Я могу драться! — вскочил со своего места Гедеон.

— Недозрелый морлок, который не завершил даже подготовку рядового? — Шнайдер даже движением брови не удостоил эту пропозицию. — Суна Ричард.

На этот раз ему не помешали встать. Зал перешептывался и гудел.

— Условия поединка будут утверждены сегодня, — сказал арбитр. — Поединок состоится завтра.

Дика отвели в камеру, где он лег и погрузился в дремоту. Происходящее по-прежнему казалось невозможным, невероятным. Сейчас они передумают. Нельзя надеяться. Надежда обманет.

Он ни о чем не мог думать — это отнимало слишком много усилий. Спать тоже не получалось. Время измерялось только вдохами и выдохами, но считать их Дик не потрудился.

На звук открываемой двери он раскрыл глаза.

В дверь входил Шнайдер. За ним охранник нес сиденье — пластиковый табурет. Дик подумал и решил, что сесть надо, а вставать — жирно ему будет.

Он сел. Шнайдер сел напротив и знаком отпустил стражу. Дверь закрылась.

Тайсё успел переодеться после суда в свободную длинную тунику и что-то вроде плаща поверх нее. И то и другое — разных оттенков оливкового.

— Поединок состоится завтра, в шесть второй смены, на дуэльной площадке дворца, — сказал он.

— Хорошо, — Дик пожал плечами. Шнайдер мог передать это через слуг, но зачем-то пришел сам.

— Я так понимаю, что правила дуэли на флордах тебе уже знакомы, — Шнайдер усмехнулся. — Этот бой для меня будет бесславным, если кончится моей победой, и позорным, если я проиграю. Мало чести победить ребенка.

— Если вы победите, вам придется казнить не меньше сотни моих ровесников.

— Именно об этом я хотел поговорить. Тебе есть за что драться изо всех сил. Штаны рекомендую все-таки надеть. От них есть польза: если противник вспорет тебе живот, есть шанс, что они удержат кишки на месте.

Дик промолчал.

— Это бывает важно — продолжать драться и после того, как тебе вспороли живот. Если в судебном поединке истец погибает, его дело проиграно. Если при этом погибает и ответчик — он погибает оправданным.

Этого Дик не знал. За это спасибо, конечно, но это тоже можно было передать через слуг…

«Не понимаю…»

— Повторяю, мало чести мне будет победить тебя. И поэтому мне не нравится, как ты спишь в оглоблях.

— Я должен еще и вашу честь блюсти?

— Ты должен спасти своих людей, идиот.

— Я сделаю все, чтобы спасти их.

Шнайдер засмеялся. Смеялся он красиво. Есть люди, которые все умудряются делать красиво. Джез Болтон как-то наставлял, наполовину в шутку, наполовину всерьез: если тебя кто-то напрягает, вообрази себе, как он сидит на горшке и дуется. Тебе сразу станет смешно и он перестанет тебя напрягать.

Перед Шнайдером воображение пасовало.

— Чтобы спасти их, «всего» будет мало. Лет через пять тренировок с Ройе или со мной, может быть. Может быть, раньше, за счет пилотского дара. Но не сейчас. Сейчас твоя единственная надежда — эйеш. Только если ты нанесешь удар первым, ты можешь победить. Понятно?

Шнайдер встал. Видимо, это был знак — дверь открылась, охранник выпустил тайсё, другой вынес табуретку.

Дик снова лег, по-прежнему озадаченный вопросом «зачем приходил Шнайдер».

С одной стороны, он сказал чистую правду — только с эйеш у Дика и есть шанс. Ройе признавал Шнайдера как флордсмана равным себе, а против Ройе Дик выиграл бы только в первую секунду боя. Даже после операции, которая сильно удлинила ему дыхание. Точнее так: шансы убить Ройе в поединке были сильно выше нуля, но шансы самому выйти из поединка с Ройе живым — только эйеш, и никак иначе.

Конечно, и эйеш — трюк непростой, коварный. Сплошь и рядом случалось, что на дуэльной площадке оставались два трупа. Дик попробовал прикинуть, что будет, если и на этот раз выйдет два трупа.

Ему не понравилось то, что у него получилось.

— И гэ дяо вам, а не два трупа, — пробормотал он, и наконец-то заснул.

Разбудили его за час до боя, чтобы он успел размяться и разогреться. Принесли штанишки в обтяжку — только черные, черный же плащик и зачем-то бумагу с кистью.

— Это еще зачем?

— Если вы хотите написать кому-то письмо или сложить дзисэй, — объяснил стражник.

Дик представил себя в компании Масаока Сики, Вакаямы Бокусуя или там Грации Хосокава — ему стало смешно. Он подумал, на что не стыдно будет глянуть, если он останется в живых и что не стыдно будет оставить после смерти, и написал камбуном «Верую».

Ему снова сковали руки, вывели из камеры, и возле лифта он встретился с Рэем и Гедеоном. Наручники мешали обняться, так что они просто пожали друг другу руки и соприкоснулись плечами. Охранники больше не мешали им говорить, но слов как-то не было, и всю дорогу до дуэльной площадки они молчали.

Только наверху, уже на подходе к площадке, Гедеон сказал:

— Это нечестно. Морлок должен драться за морлоков.

— Я буду драться за людей, — сказал Дик.

Это было похоже и непохоже на дуэльную площадку в Доме Белой Ветви. Гладкий пол — но не черный, а белый. Штанишки в обтяжечку — но не белые, а черные. Генераторы силового поля — но свисающие с потолка. Ну и свидетели — но не горстка, а целая толпа.

А вот дуэльные флорды оказались совершенно такими же. Дик уже известным движением активировал и проверил выброс.

«Эйеш — твой единственный шанс…»

Юноша посмотрел в ту сторону, где стояли Рэй и Гедеон.

«Для того, чтобы спасти их, „всего“ будет мало…»

Посмотрим.

Шнайдер сбросил плащик и ступил на черный камень. Он был хорош, как бог. Дик посмотрел в другую сторону — на портшез, где, похожие на двух идолов, сидели в своих биометаллических масках Бет и царек. Разозлиться получилось.

Шнайдер на своем краю площадки принял оборонительную стойку. Дик сбросил плащ, прошел на свой край и встал в позицию «отаэ» — шедайинский вариант «верхнего щита» с вертикальной постановкой рукояти.

Эта позиция начисто исключала применение эйеш.

Арбитр подал сигнал.

Бой начался.

Бет не могла бы сказать по поводу этой дуэли ничего осмысленного, потому что все происходило быстрей, чем она успевала сообразить. В голове, как надпись на табло оповещения, пульсировал ответ, который Аэша Ли дала на вопрос «Если силы равны, кто победит?»

— Так не бывает, чтоб силы были равны, — сказала старая ведьма.

— Но все-таки…

— Победит тот, кто потеряет меньше крови.

— А кто… обычно теряет меньше крови?

— Тот, у кого больше масса тела.

Бет хотелось не смотреть на дуэльную площадку — и не получалось отвести взгляд. Там происходило что-то невообразимое. Спарринг между Шнайдером и Керетом она про себя назвала поединком человека и полубога. Сейчас в вихре стали кружили два полубога, меняя позиции, нанося и отражая удары так быстро, что глаз не успевал уследить за тонко взвизгивающей сталью. Кровь словно сама собой конденсировалась в воздухе из ниоткуда и мельчайшими брызгами била в силовое поле, чтобы, отскочив отнего, росой покрыть камень и тела бойцов. Раны поначалу были незаметны — тончайшие лезвия оставляли порезы шириной с волосок, но самые глубокие уже через несколько секунд стали кровоточить всерьез, и Бет увидела, что у Шнайдера таких всего две, на боку слева и на бедре справа, а у Дика, самое меньшее, пять и каждое мгновение появляются новые. Кажется, масса тела тут ни при чем. Кажется, Шнайдер просто дерется лучше… Бет осознала вдруг, что молится, почти без слов, одним только отчаянным «пожалуйстапожалуйстапожалуйста!»

Но Шнайдер поскользнулся первым и чуть не потерял равновесие. Дик метнулся в сторону, клинки дважды свистнули и один раз лязгнули, Бет вскрикнула и приподнялась на сиденье. Керет стиснул ее руку поверх подлокотника — наверное, государевой невесте не полагалось переживать за кого-либо; наверное, ей вообще не полагалось иметь сердце.

Дик, вместо того, чтобы использовать слабость противника, отскочил к другому краю площадки.

Бойцы перевели дыхание. Дядя стоял к Бет спиной, и она увидела еще одну сильно кровоточащую рану — наискось через спину, от лопатки до поясницы. Внизу она была до неразличимости узкой, а вверху Дик смахнул целый лоскут кожи. Кровь текла оттуда широким потоком, собираясь в ложбинку на спине, растекаясь оттуда по ногам и скапливаясь лужицей под пятками Шнайдера.

— Не нужно играть в благородство, мальчик, — проговорил тайсё.

— Я не играю, — ответил Дик.

До того, как шевельнулись его губы, он казался почти невредимым. Но тут с лицом что-то случилось — левая бровь поползла вниз, а волосы и ухо куда-то в сторону, Дик попытался удержать сползающий скальп рукой, но сделал только хуже: между пальцев брызнуло красное и тут же залило половину лица. Другая половина лица и тело то ли казались мертвенно-бледными, по контрасту, то ли Дик и в самом деле побледнел от страха и предчувствия смерти.

— Эйеш, — сказал Шнайдер, становясь в позицию. — Твой единственный шанс.

Дик тоже встал в позицию. То, что он сказал, было еле слышно. Бет показалось, что она различила по губам: «Домой».

Время взорвалось действием. Дик сделал резкое, невозможное движение — но не мечом, а всем телом. Он бросился вперед, прямо под лезвие Шнайдера. Бет вскочила и задохнулась прежде чем успела закричать. Дик поскользнулся в крови, колени его подломились и на миг Бет показалось, что Шнайдер снес ему голову: продолжая скользить вперед, он упал на задницу, потом пола коснулись лопатки и раскинутые руки — но когда о черный камень ударилась окровавленная голова, она оставалась на плечах. Глаза были закрыты. Флорд выскользнул из разжавшейся ладони, свернулся с резким шелестом, переходящим в свист, и скользнул к магнитному замку на поясе; щелкнул, вставая на место.

Шнайдер сделал два шага вперед и развернулся на пятках. Его шатнуло. Флорд отлетел куда-то в сторону, и вместе с ним глухо шлепнулась об пол отсеченная правая рука.

Бет плюхнулась обратно в кресло, потому что куда-то пропали коленные чашечки и все кости ниже.

Тишина была такая, словно кто-то нажал на паузу. Из обрубленной руки Шнайдера ударила толчком артериальная кровь. Зажимая рану свободной рукой, тайсё повалился на колени, а Дик заворочался на скользком покрытии и забормотал:

— Нет, нет, не будет так, я сказал, сейчас мы все сделаем как надо, — и, поднявшись на колени, быстро-быстро пополз к Шнайдеру, а клок скальпа так и висел, болтаясь уже где-то под челюстью, и кровь от этой раны заливала не только лицо, но и грудь, и плечо, и живот.

— Нет, нет… — продолжал бормотать Дик, подхватывая Шнайдера, готового завалиться набок, и обеими руками пережимая на отсеченной руке артерию. — Все будет хорошо, теперь все будет хорошо, теперь по-моему… Да отключите же вы наконец это гадское поле!

— Поле отключится только когда приборы перестанут фиксировать дыхание, сердцебиение и температуру одного из бойцов, — ровным голосом отозвалась Аэша Ли.

— Я знаю ваши правила! К черту их! Я победил, и правила теперь мои! Отключите это поле!

Шнайдер качнулся вперед, и Дику пришлось напрячь все силы, чтоб не дать ему упасть. Что-то щелкнуло — и в левой руке дяди Бет увидела флорд, снятый с пояса Дика.

— Нет, мальчик, — севшим голосом сказал тайсё. — Пока я жив, ты не победил, и правила мои. А такие бои по очкам не выигрывают.

У Бет из горла вырвался… не крик, а какое-то жалкое бульканье. Сейчас самый момент грохнуться в обморок, чтобы не видеть этого ужаса — но она и того не могла. Она не понимала, почему Дик не пытается бороться за флорд, а продолжает зажимать рану Шнайдера. Почему он впал в этот глупый ступор.

— Добейте его! — Керет подался вперед, глядя в глаза Шнайдеру. — Добейте!

— Полководец во время боевых действий поступает как считает целесообразным, не подчиняясь, когда того требует обстановка, даже приказам Государя, — дядя улыбнулся, поднял флорд и, приставив его себе под челюсть, активировал.

Дальше все взорвалось. Не только голова Шнайдера, брызнувшая на силовое поле кровью, волосами и мозгами. Все как-то одновременно что-то начали делать, закричали, забегали — Бет ничего не успела толком разглядеть, потому что ее сбросили с сиденья и развернули над ней силовой тэссэн, рядом тот же номер проделали с Керетом, и из-за его тела и закрывающих его тел морлоков все, что она видела — это Дик, все так же сидящий на коленях над трупом. Больше он не сделал ни одного движения — так и сидел, повесив руки, и смотрел в одну точку перед собой.

Если бы силовое поле сейчас отключилось, он бы погиб неизбежно — потому что началась стрельба. Но поле продолжало гудеть, и несколько плазменных зарядов расплылись по нему радужными пятнами, а несколько пуль, чиркнув, понесли смерть и боль в другие стороны. Бет не видела, кто и в кого стреляет — просто вокруг стреляли, кричали и падали, совсем недолго — она задержала дыхание на все это время, не нарочно, просто выдохнула, когда все кончилось, и поняла, что последний раз вдыхала до того, как началось. А задерживать дыхание дольше, чем на сорок секунд, у нее не получалось никогда. Значит, сорок секунд все это и продолжалось. Не больше.

Когда ее отпустили, мертвыми лежали господин Метцигер, несколько охранников, Роланд и еще кто-то из знатных господ, чьих имен Бет не помнила толком.

И еще одного звука не стало вместе со стрельбой: жужжания силового поля. Бет вскочила, задев бедром поднимающегося Керета, подбежала к Дику и попыталась, приладив скальп на место, палантином обмотать кровоточащую голову. На нем было еще с полдесятка ран, но именно эта пугала Бет больше всего.

Дурацкий палантин был огромен и не хотел держаться на голове, узлы скользили и развязывались, руки не слушались — и в довершение всего Дик повалился ей на плечо и так обвис. Его тело казалось холодным. Ледяным. И невыносимо тяжелым.

— Все в порядке, Бет. Я его держу, — Рэй поднял Дика на руки.

И тут раздался еще один выстрел. То есть, раздались три выстрела, слившиеся в один. То есть, не раздались — сделанные в упор, глухо прозвучали.

Два тела упали одновременно.

Сверху был юный морлок Гедеон.

Снизу — бабушка Альберта.

Гедеона подняли на руки и положили чуть в стороне — иглопули раскрошили все содержимое его грудной клетки в фарш. Он еще дергался, изо рта пенной волной хлынула кровь.

Бабушку подняли, держа за руки. Она была невредима — Гедеон только перехватил ее руку и направил оружие в себя, после чего оба повалились на пол. Аэша Ли взяла игольник из рук охранника-синоби, и оружие исчезло где-то в необъятном ее рукаве.

— Бедняга, — сказала она, глядя на труп юного морлока. — Он получил свое мученичество. Фрей Элисабет, встаньте. Сеу Порше, передайте мальчика медикам, а сами отправляйтесь в городскую тюрьму вместе с сеу Ройе, освободите заключенных именем Государя и ведите их сюда.

Рэй с сомнением посмотрел на нее, но все же положил Дика на носилки, заранее приготовленные для того из участников поединка, кто останется в живых.

— Именем Государя? — Керет уже стоял на подиуме возле своего сиденья. — Кто дал вам право делать распоряжения от моего имени?!

— Вы, — без колебаний ответила Аэша Ли. — Вашей подписью под решением суда о поединке. Победившая сторона объявляется невиновной, мятеж Гедеона — законным, все его участники — свободными людьми.

— И что все эти… свободные люди… будут делать здесь?

— Охранять вашу особу, к которой они питают величайшее почтение.

— От кого?

— Взгляните на господина Метцигера, ваше величество. Взгляните на господина Гиона. Они составили заговор с целью взять вас под свой контроль, женить на дочери господина Гиона и править от вашего имени. Их сообщники все еще на свободе и не знают о случившемся. Но как только узнают, предпримут попытку довести дело до конца. Именно поэтому нам не помешают здесь две сотни свободных людей с оружием в руках.

— Чтобы помочь вам сделать то, в чем вы обвиняли Метцигера и женить меня на Бет? Видимо, уже на Бет Ван-Вальден, а не Бет Шнайдер-Бон?

Бет развернулась и шагнула к нему так резко, что пропитанные кровью нижние юбки отлепились от колен.

— Никогда! — сказала она. — После того, что ты сказал, никогда я не выйду за тебя замуж, ни как Бон, ни как Ван-Вальден, ни как Мак-Интайр, ни как кто! Я не буду с тобой, даже если ты останешься единственный мужчиной на этой планете! Да во всей Галактике!

— Довольно, — Аэша Ли осторожно коснулась ее плеча. — Ваша приемная матушка, несомненно, будет рада вас видеть.

— Где? — у Бет словно мокрую нить протащили по горлу.

— Следуйте за носилками.

Не тратя времени, Бет побежала туда, куда увозили Дика. За ним уже закрылся лифт, но она знала, где во дворце медсектор, и помчалась туда по лестнице, большими прыжками. Она помнила, что бабушку заковали в наручники и увели куда-то, что тело дяди остывало на дуэльной площадке, а тело юного Гедеона — рядом с ним, но это все отодвинулось куда-то в сторону, главное было — Дик и мама.

Она догнала носилки у самых дверей и там же столкнулась с мамой, выходившей из кабинета.

И не придумала ничего умней, чем сказать:

— Ты… ты похудела.

Так. Спокойно. Перевести дыхание.

— Тебе так тяжело пришлось… Ты… Дик…

— Меня выгнали за недостаточную стерильность, — мама улыбнулась. Потом обняла Бет и прижала к себе. — А ты выросла, девочка. Как ты выросла!

Бет поняла, что она в самом деле выросла — мама смотрела на нее чуть снизу вверх.

— Давайте нежности отложим немножко на потом, — из-за какого-то поворота выскочила незнакомая чернявая девица. — О, ваши морлоки с вами, отлично. Возьмите оружие, — девица гостеприимно распахнула свой плащ, и Бет увидела, что ее пояс — настоящая оружейная лавка. — Что вам больше по руке? Я Шана, здравствуйте. Леди Мак-Интайр меня уже знает.

— Эта девушка — синоби, она охраняла нас, — пояснила мама. Девица повела плечами, и из-под ее плаща, теперь уже сзади, высыпался Джек.

— Мама! — заорал он, кидаясь леди Констанс на шею. А потом заметил Бет, но все-таки траекторию броска не поменял.

— А где Гус? — спросила мама.

— Они с Шастаром пошли другим маршрутом. Ну, знаете, яйца, корзина, все такое.

Послышался отдаленный грохот. Шана расслабила плечи.

— Так, переборки все закрыты… А где Ран? В смысле, Дик?

Не нравилась Бет эта девица. Откуда она знает Дика? Что за панибратский тон?

— На операционном столе.

— Что, так все серьезно?

— Поверхностные раны. Но их много.

— А-а, вечно он так — думает, что раз за шкуру не плачено, то и беречь ее не обязательно.

— Он только что убил вашего тайсё, — сама не зная почему, сказала она.

— Ага, — согласилась девушка. — Хороший был мужик. Ну, вы будете брать оружие, нет?

Бет цапнула первый же револьверник, проверила предохранитель энергоблок и кассету — и, только поймав взгляд мамы, поняла, что это движение стало привычным.

— Это мы в школе проходили, — сказала она. Мама продолжала смотреть вопросительно. — Ну, не только это. Я вообще не очень. Только так, чтобы защитить себя, если что… от не очень крутого противника.

— Сударыня? — девица Шана обратилась к маме, продолжая держать плащ нараспашку, как нелицензированная торговка.

— Благодарю, я… не так ловко обращаюсь с оружием.

— Мама, а можно мне? — тут же заканючил Джек. — Ну, мо-о-ожно?

— Нет, — Бет услышала в голосе мамы знакомую твердость.

— А почему Бет можно?

— Ты же слышал: Бет целый год училась этому в школе. Оружие — не игрушка, Джеки. Это опасная вещь. Она создана, чтобы убивать людей, и в неумелых руках она убивает без разбора.

— И в коридоре торчать — тоже не лучшая идея, — добавила Шана. — Давайте пройдем в комнату отдыха, а ваши морлоки пусть покараулят снаружи. Ой, простите, оговорилась. Ваши люди пусть покараулят снаружи.

Они сели на диванах в комнате отдыха. Девица передвинула один из диванов так, чтобы он стоял спинкой к двери, а другой — так, чтобы он стоял боком к каменной колонне. Теперь все, кто сидел на нем, были скрыты от взглядов — и выстрелов — из коридора. Девица выложила почти весь арсенал на стойку бара — вот оттуда под ее огонь легко попал бы любой прошедший через морлоков в коридоре.

— Кофе? — спросила она, открыв холодильник. — Пирожные? Обожаю пирожные.

— Сколько мы тут пробудем? — спросила Бет. — И вообще, что происходит?

Девица Шана уже заправляла кофейный автомат и жевала бустерное пирожное со вкусом шоколада.

— Дворцовый переворот, конечно, — пирожное оттопыривало щеку юной синоби.

— И на чьей мы… ты стороне?

Девица, не переставая жевать, приподняла луком выгнутые бровки, как бы обозначая этой гримаской всю меру идиотизма, содержащегося в вопросе. Но на Бет эти фокусы уже не действовали, и она продолжала пристально глядеть девице в глаза. Та сглотнула свой кусок пирожного и внятно сказала:

— На стороне Солнца-Государя Керета, конечно же.

Керету было так страшно всего лишь один раз в жизни — когда небольшой отряд наемников Лесана принял бой на улицах Пракрити, прикрывая отход беглой экс-императрицы и неучтенного наследника. Он не помнил деталей — лишь ощущение кромешного ужаса от поездки на безумной скорости по улицам пылающего города и по темным ущельям в горах.

Сейчас этот ужас вернулся. Немного позже был и стыд — он, взрослый парень двадцати лет, на несколько минут от страха потерял всякое соображение, и просто позволял морлокам-охранникам и синоби вести себя, как перепуганную овцу, по коридорам дворца. Его привели в «комнату безопасности» — небольшой бункер с прекрасно обороняемым входом и запасным выходом на крохотную глайдер-стоянку, спрятанную в скалах. Впрочем, бегства пока не планировалось.

Государыня Иннана уже ждала там.

— Что такое? Почему мы здесь, что происходит?! — когда мать одолевали сильные чувства, в ее голосе прорезались визгливые нотки. Керету это всегда было неприятно.

— Тысяча извинений, государыня, это сделано из соображений безопасности, — Аэша Ли совершила полное коленопреклонение и, почти касаясь губами пола, продолжала:

— Во дворце сейчас неспокойно, и лучше вам и Государю оставаться здесь пока все не уляжется.

С этими словами она встала, вынула из-за отворота платья сложенное письмо и, протянув его Керету, вновь совершила полное коленопреклонение.

Керет развернул бумагу и сразу узнал руку Шнайдера. Первая страница содержала полное титулование, и Керет поспешно перелистнул ее. Со второй начиналось:

«Будучи неспособен оправдать доверие Государя и недостоин Его милостей, я принимаю то решение, которое кажется мне в данной ситуации единственно возможным.

Государь, я передаю всю полноту власти в Ваши руки. Меня в этом поддерживают Северин Огата, Максим Ройе, Александр Кордо, Аэша Ли…» — Керету пришлось сморгнуть слезу и он не дочитал до конца списка, а это было полстраницы.

«…Если Ваш покойный слуга снискал хоть сколько-нибудь благоволения в Ваших очах, умоляю снизойти к следующим нижайшим просьбам…»

Нет, нет, нет, нет! Зачем ты так со мной, почему с своем последнем письме ты не говоришь со мной как с человеком?! Разве я этого не заслужил? Разве я этого не достоин?

«…Первое — приложить все усилия к заключению мира с Империей, как можно скорейшему, и для начала — к примирению с доминионами Ван-Вальденов и Мак-Интайров. Используйте юного Суну…»

Я не хочу его использовать. Я хочу заживо разорвать его лебедками в глайдер-порту. Он убил моих родителей. Моих единственных родителей, настоящих, а не тех, кто просто поставил две половые клетки. Он должен умереть как можно мучительней.

«…юного Суну, лорда Августина и Яна Шастара в качестве эмиссаров Своей высочайшей воли. Умоляю, не принимайте поспешных решений, продиктованных эмоциями. Не льщу себя надеждой, что успокоение моего недостойного духа будет занимать Ваше внимание, но все же осмелюсь сообщить, что дух мой не найдет покоя и память будет оскорблена, если Вы променяете мир на месть.

Если будет много непримиримых, следует споспешествовать как можно скорейшему их отлету к Инаре. Вождем их мог бы сделаться Бастиан Кордо. Не следует чинить им препятствий, напротив, величайшим благом будет, если они уберутся из локального пространства Картаго до того, как здесь появятся имперские корабли.

С гибелью Вашего недостойного слуги отпадает необходимость в Вашем браке с Элисабет Шнайдер-Бон. Пусть она избирает мужа себе по сердцу или остается одна, как ей больше захочется. Вас же я нижайше прошу обдумать возможный брак с одной из младших принцесс дома Риордан.

Словами не передать всю степень моего сожаления по поводу того, что приходится покидать вас в такое тяжелое время. Но судьба распорядилась так, что живой я представляю для вас значительно больше опасности, нежели приношу пользы, и потому лучше мне присоединиться к большинству.

Нижайше молю не возлагать на юного Суну вины за мой уход: он не более чем инструмент, выбранный мной для осуществления моего замысла наилучшим образом. От начала этого суда и до конца поединка все шло так, как я планировал, хотя это стоило мне многих трудов. Как говорил некий древний тиран на Старой Земле — „главное не как голосуют, а как считают“.

Помните: можно семь раз упасть и восемь раз подняться. Вавилон — не города и планеты, Вавилон — люди и идеи. Даже если мы заключим с Империей мир, наше дело не проиграно, пока живы люди и ходят корабли. Башня растет.

Уничтожьте письмо, как только прочтете. Не устраивайте травлю морлоков в честь моих похорон — только борьбу и только добровольцев. Не хороните моего морлока вместе со мной — пусть живет. Обяжите Ричарда Суну заботиться о нем.

Всем разумом и телом ваш, тайсё Рихард Шнайдер».

Керет уронил руки, письмо беззвучно упало на пол. Аэша Ли быстро подобрала его и одним незаметным движением скомкала, не дав государыне Иннане даже коснуться бумаги.

— Покажите, что написал моему сыну Шнайдер! — государыня нетерпеливо потрясла пальчиками. — Я требую!

— То, что тайсё изволил написать Государю — между ним и Государем, — тихо возразила Ли, и снова совершила перед Государыней полный поклон.

— Покажите мне письмо! — закричала Государыня и принялась пинать неподвижную синоби ногами. — Отдай письмо, старая паучиха!

Никто не смел пальцем шевельнуть — ведь то была сама Государыня. Керет понимал, что должен сделать прямо сейчас хоть что-то, но почему-то смог преодолеть ступор далеко не сразу, а только когда Государыня (он больше не мог называть эту женщину матерью даже про себя) уже отвесила Ли восемь или десять пинков под ребра. Тут он наконец-то спохватился и оттащил Государыню в сторону, обхватив поперек туловища.

— Отпусти меня! Отпусти, мальчишка! — закричала она. Чтобы лишить ее опоры, Керет чуть прогнулся назад. Он сам удивился своей силе — раньше он никогда не пробовал поднять и удерживать на весу человека. Государыня Иннана была, конечно, небольшой женщиной и следила за весом — но все-таки она вырывалась.

— Вы теряете лицо! — крикнул он. — Постыдитесь! Или я велю поместить вас в силовое поле!

Иннана перестала биться в его руках.

— Госпожа Ли я повелеваю уничтожить письмо, — продолжал Керет. — И ответьте мне немедля, как долго мы будем здесь находиться.

— Как только мне доложат, что стрельба закончилась, мы покинем убежище, — Ли, как ни в чем не бывало, поднялась с пола, вынутой из рукава салфеткой промакнула нос и щелкнула зажигалкой, превращая письмо Шнайдера из комка бумаги в горстку пепла. — Или как только мне доложат, что верх во дворце взяли противники прямого императорского правления, и нам придется бежать в космопорт Лагаш, чтобы ваше величество оттуда могло управлять армией и флотом.

— Вы так уверены в армии и флоте? — кисло усмехнулся Керет, отпуская Государыню.

— Люди, в которых покойный тайсё не был уверен, ныне пребывают с ним за пределом жизни, — Керета не оставляло ощущение, что за этим высокопарным ответом скрывается жестокая ирония.

— Что произошло? — теперь в голосе Государыни были интонации капризного ребенка, готового вот-вот заплакать. — Объясните мне наконец, что произошло?!

— Реставрация прямого императорского правления, которой мы с почтением ожидали с тех пор, как династией стали играть Адевайль, — и снова Керету послышалось тонкое издевателство; он жестом прервал Ли.

— Реставра… ция?! — до госпожи Иннаны доходило плохо.

— Я теперь настоящий Государь, ваше величество, — у Керета горлом пошел смех, и он опять ничего не мог с собой сделать. — Тайсё покончил с собой, чтобы я мог стать настоящим Государем…

Задыхаясь, он повалился на кушетку и спрятал лицо в рукавах.

Первое, что бросилось Бет в глаза — его ухо. Ярко-красное, воспаленное, на фоне смуглой кожи щеки и белой кожи там, где сбрили волосы, чтоб наложить швы. Один шрам тянулся к макушке, другой выползал на висок, третий — на подбородок. Если он не сделает пластику лица — а он не сделает — все будут видеть, что победа над Рихардом Шнайдером далась непросто. Что приз был взят с тяжкого боя.

Бет села на край кровати, вложив пальцы в раскрытую ладонь, лежащую поверх покрывала. Ладонь сжалась, Дик открыл глаза и сел. Она не знала, что сказать, и он, похоже, тоже не знал.

Наконец он разлепил губы и проговорил куда-то в сторону:

— Ты только подумай, как это смешно: все время я воображал себя жертвой.

Бет не видела ничего смешного.

— Ты себя в зеркале видел?

Дик усмехнулся, потрогал самыми кончиками пальцев мочку уха. Бет ухватила его за руку, прижала к покрывалу.

— Не хватай, а то еще отвалится.

Улыбка Дика стала еще кривей и шире.

— Твой дядя был настоящий мастер. Я бы так не смог. То есть… я знаю себе цену как боец, но это совсем другой уровень. Это годы и годы тренировок. У меня был шанс только в самом начале, если бы я использовал эйеш.

— Но ты не использовал.

— Чем сильно усложнил ему задачу. Дурак потому что.

Бет не могла разобраться, чего ей больше хочется: прижать этого идиота к себе и не отпускать, или взять подушку и бить по башке до тех пор, пока до него не дойдет, что он виноват меньше всех; уж во всяком случае, меньше взрослых, которые развели на планете бардак. Бить нельзя: разойдутся швы.

— Что там… творится? Уже зарезали всех, кто должен быть зарезан?

— Не знаю, нам не отчитываются в зарезанных, — это почему-то вышло резко. — Позвать маму? Джека?

— Нет… Пока не надо.

— Я еще не сказала тебе «спасибо»…

— Я убил всех твоих родных. Я даже не смею прощения просить.

Бить нельзя. Бить его нельзя — раны откроются.

— Ты вернул мне маму, кретин! — Бет вскочила с койки и обежала глазами палату — что бы тут пнуть ногой, чтоб никому и ничему не навредить? О, табурет, отлично!

Табурет — легкий, бамбуковый — полетел в стену. Дик воззрился на это, приоткрыв рот.

— Ты вернул мне брата! — продолжала Бет, вцепившись в спинку койки. — И если ты не прекратишь переживать из-за Шнайдера, я… я сама тебя придушу! Да, я к ним привязалась! А что мне оставалось делать? У меня отобрали всех, кого я люблю, потом напугали до потери пульса, потом обрадовали, что убивать не будут, потом сказали: о, привет, мы твои мама и дядя, мы так ждали твоего возвращения!

Отдышавшись, она немного успокоилась и продолжала:

— По-своему… по-своему они были хорошими людьми. Насколько можно быть хорошим человеком, если ты король этой мусорной кучи и всех ее крыс. Мне их жалко. Я даже поплачу на похоронах и даже искренне. Но если ты думаешь, что провинился в чем-то передо мной… Моя мама — леди Констанс. Мой отец — лорд Якоб. Мой брат — Джек. Мой дядя — лорд Гус. Все они живы благодаря тебе. Единственное, что я могу к тебе чувствовать — это благодарность.

— Они живы не благодаря мне. Я мог бежать с ними. Мог их спасти.

— И предать Рэя?

— Я уже предал его.

— Я подожду, пока ты выздоровеешь, а потом как следует намылю тебе загривок. Ты хочешь есть? Пить?

— Пить, — немного подумав, сказал он. Бет нашла на ближней полке пакет с питьевой водой. Дик сделал несколько глотков, потом спросил.

— Я это… хотел узнать. В госпитале там… была неправда?

— Тотальное и полное вранье, если ты про то, что я тебя не люблю и никогда не любила. Аэша сказала, что у нее на тебя планы и я не должна мешать. Я должна тебя послать напрямую, без двусмысленностей всяких.

— Да это я понимаю, я о другом. Мы все еще муж и жена?

Бет поколебалась.

— Я не так подкована в догматике, как ты, — сказала она. — Сам-то как думаешь?

— Ну… старуха где-то права. Я не рассчитывал выжить, клятвы, значит, не тянут на искренние. Я не врал, ты не подумай, но…

— Понимал, что хранить мне верность до конца жизни будет легко.

— Ну, в общем, да… Так что если у тебя какие-то другие планы… я не… ну, я не обижусь, короче.

— После того, что Керет сказал, я его послала. Громко так, перед всеми. Тут ничего не склеить уже, по-моему. Он такой чувствительный насчет этих своих регалий.

— Не скажи. Ты все еще приемная дочь леди Констанс. Ваш брак сильно облегчил бы переговоры с Империей. Он может поднапрячься и чувствительность свою запихать куда подальше.

Когда он успел? — ужаснулась Бет.

— Разве недостаточно того, что дядя женат на матушке Шастар?

— Этого Шастару достаточно, чтобы вылететь эмиссаром в Империю и рискнуть шкурой. И лорду Якобу, чтоб сразу не оторвать Шастару… голову. А чтобы остановить расправу над домом Рива, этого… даже не мало, это совсем ничего.

— Знаешь, моего брака с Керетом тоже может оказаться мало.

— Верно. Лучшим залогом мира был бы, конечно, брак с одной из принцесс Риордан. С принцессой Гин лучше всего…

Бет расхохоталась.

— Осталось уговорить принцессу Гин, сущий пустяк! Дик, ты себя-то хоть слышишь? Переехал из тюремной камеры в госпиталь, сидит в койке, весь зашитый вдоль и поперек, и распоряжается рукой имперской принцессы! Эй, что с тобой?!

Дика сотрясал приступ… сухого мучительного кашля? Бет похолодела.

— Ты… не обращай внимания. Это я так смеюсь. Я знаю, все пугаются. Но не всегда могу сдержаться, если в самом деле смешно.

— А ты не сдерживайся. Это проблемы тех, кто пугается. Смейся как хочешь, это лучше, чем плакать.

— Да. Так мы муж и жена… или?

— Еще два месяца назад для тебя не существовало никаких «или».

— Я с тех пор много думал. Ты пойми, ты для меня значишь очень много, и то, что между нами было — значит очень много. Больше, чем жизнь. Но не больше, чем миллионы жизней.

— Так что же, ты собираешься сидеть и ждать, пока умные дяди и тети придумают, за кого бы нас сторговать еще?

Дик попробовал почесать голову, наткнулся на повязку и спрятал руку.

— Мне не нравится эта идея. Вообще-то, я хотел… хотел тебя попросить…

— До туалета тебя довести, что ли? Или помочь одеться?

— Не-е, это я и сам могу, не так сильно я ранен. Наоборот. Вот, если бы я подвинулся, ты бы легла со мной рядом.

— Ты на что намекаешь, на секс?

— Да. Нет. Нет — в смысле не намекаю. Как получится.

Бет опять стало смешно.

— Тебя всегда будет тянуть на секс, когда жизнь в опасности?

— Ну… есть другие варианты провести остаток жизни, я с ними познакомился и решил, что секс лучше. Знаешь, я больше не буду таким… деревянным, как тогда.

Тогда у него были все причины для «деревянности». Бет увидела, как топорщится простынка и выразительно приподняла бровь.

— Да, там под простыней, кроме бинтов, ничего нет. Только я должен предупредить тебя, — Дик покраснел, а ухо так даже слегка отливать в синеву, — что… ну, в общем, я люблю только тебя, но если бы ты не пришла, а пришла бы Шана…

— Заткнись. Просто заткнись, пока ты окончательно все не испортил, — Бет поцеловала его.

Через минуту он спросил:

— Ну что, я целуюсь хуже, чем Керет?

— Нет, — Бет улыбнулась. Ей, конечно, пришлось покривить душой, но чуть-чуть. Самую малость. — Где ты так научился?

— Ну… — Дик снова начал краснеть. — Я много читал.

— Ага.

— И ты меня тоже учила, между прочим.

— Тогда ты не делал такого прогресса.

— Тогда и ты целовалась хуже, но я к тебе не цепляюсь с вопросом «где научилась».

— Я тебе сама сказала.

— А меня научили в борделе.

— Если ты думал меня шокировать, то не преуспел. Я знаю что ты жил в борделе. Шана продала тебя с потрохами. И она не пришла бы сюда, — Бет сделалось вдруг неудержимо весело. Она сбросила платье и забралась под покрывало.

Примерно через десять минут наступил момент, которого она ждала с тихим злорадством: глаза юноши округлились и он испуганно спросил:

— Это что? Это… как?

— Хирургическим путем, — Бет не хотелось вдаваться в подробности. — Я потом объясню. Давай, перевернись на спину и покончим с этим.

Что с «покончить с этим» лучше всего в позе всадницы, ее учила Лорел. Мама предполагала, что Бет доживет с «этим» до совершеннолетия, после чего дело сделает искусный гинеколог, как принято в Империи.

…Когда они вернулись из ванной и посмотрели на разоренную постель, Дика снова посетил короткий приступ смеха.

— Ты слышала о старинных обычаях Старой Земли? Ну там, проверяли кровь на простынях и все такое?

— Не такие уж и старинные эти обычаи. Супруга Солнца должна быть девственной.

— А… Ох, — Дик потер шею. — Тогда понятно… Но я не об этом.

— А о чем?

— Если бы те проверяльщики из старых времен вперлись к нам сюда — их бы этот вид сильно озадачил.

— Угу, — Бет взяла с тумбочки распылитель бинта. Коллоид они наложили еще в ванной, но он еще не застыл, а главное — не выполнял эстетических функций, не скрывал швов и мелких порезов, на которые не было смысла накладывать швы. Постель выглядела так, словно тут трахнули по меньшей мере семерых девственниц. — Давай спрячем это белье подальше и найдем свежее.

Простынь они нашли, а покрывало оказалось только одно, и они укрылись накидкой Бет — белой, из тяжелого паучьего шелка, два на полтора метра. На ней, правда, тоже были пятна крови — но то была кровь Шнайдера, и она вся высохла.

Этот неловкий момент, когда ты застаешь свою дочь спящей в объятиях молодого человека и понимаешь, что она уже выросла, был бы менее неловким, если бы Констанс не сопровождали Рэй, Максим Ройе, гемы Андреа и Белль, которые принесли смену одежды для своей хозяйки и для Дика, Ринальдо Огата и его единоутробный брат Северин.

То есть, Констанс догадалась, что Бет в палате Дика. Но она предполагала застать дочь у постели страждущего — а не в этой самой постели, поэтому и захватила собой всю делегацию.

Что ж, она создала неловкий момент, ей и разряжать. Взяв из рук гемов пакеты с одеждой, она положила их на колени Бет, развернулась и жестом дала всем понять, что нужно покинуть помещение. После чего через плечо сообщила детям:

— Вас ждут через десять минут в Большом Государевом Совете, — и закрыла за собой дверь.

— Что ж, — Огата-старший нарушил молчание первым. — По крайней мере, отпадает вопрос, чьим детям заключать с ними браки. К добру или к худу.

Никто разговора не поддержал.

Дверь открылась, Дик и Бет показались рука об руку. Андреа, видимо не сказали, что в подобранной им одежде кто-то пойдет на аудиенцию к Государю, так что он упаковал свой рабочий костюм из некрашеной ткани гаса, изящно скроенный, но слишком очевидно принадлежащий слуге. Впрочем, Дик или не понял этого, или ему было все равно: держался он так, словно на плечах его лежал как минимум полковничий плащ.

— Мы с Элисабет женаты уже год, — сказал он. — Засвидетельствовать брак готовы перед любым капитаном. Если есть возражения, то возражайте.

И посмотрел в глаза Ройе. Ну да, это же самый большой законник среди присутствующих.

— Нас ждет Государь, — с каменным спокойствием ответил Ройе. — Частные вопросы лучше оставить на потом. И… сеу Элисабет не приглашена.

— То есть?

— Собирается первое заседание Большого Государева Совета, — терпеливо пояснил Ройе. — Сеу Элисабет не занимает в нем никакого места.

— А если подумать? — нахмурился Дик.

— Все нормально, — быстро сказала Бет. — Я лучше побуду здесь с Джеком. По правде говоря, не очень-то мне хочется видеть этого хорька.

Вавилоняне слегка напряглись. Бет, довольная произведенным эффектом, скрылась в дверях. За ней последовали ее слуги.

— Кстати, вам не обязательно здесь оставаться, — заметил Рин Огата. — Собственно, вам не стоит здесь оставаться. Это медицинский кабинет дворца, а вы можете перебраться в любые другие покои. Позже я покажу вам, какие покои сейчас свободны. Впрочем, манор покойного Лесана и его городской дом перешли в собственность Ричарда Суны, так что вы можете быть его гостьей.

«И корабль», — дополнила Констанс про себя. — «Корабль тоже перешел в его собственность».

— Должен заметить, что вам лучше все-таки остаться во дворце, — закончил Огата. — Из соображений безопасности. Перемещения по городу, особенно такому, как Пещеры Диса, особенно сейчас, — это игра в рутенскую рулетку.

— Спасибо, — сказал Дик. — Но в маноре и в поместье Моро живут гемы. Я так понимаю, сейчас ими некому заняться кроме меня.

— Если вы хотите уладить дела там, я могу устроить вам посещение манора и особняка. Но предостерегаю от того, чтобы поселиться там и каждый день ездить во дворец.

— А мне придется каждый день?

— Как члену Большого государева совета — да, скорее всего, — Огата-младший остановился и жестом показал на лифт, у которого несли охрану… видимо, знакомые морлоки Дика, потому что тот улыбнулся им и махнул рукой. Морлоки были вышколены хорошо и даже не шевельнулись в ответ.

Ринальдо Огата в лифт не вошел. Видимо, и его не пригласили на Государев совет.

Констанс осторожно склонилась к уху Дика.

— От нас никто не потребует полного коленопреклонения, но глубокий поклон — вопрос обычной вежливости.

— Миледи, — отозвался Дик. — Я многое растерял из того, чему меня учили в Синдэне, но пока еще помню, что в учтивости синдэн-сэнси не должен отказывать даже смертельному врагу.

— Ты относишься к Керету как к врагу?

— Скажем так, миледи: пока сложно понять, кто он мне.

— Он глава враждебного государства, с которым нам необходимо заключить мир.

— Значит, все-таки враг.

— Нет. Всего лишь глава враждебного государства.

Еще один переход и солидные двери в конце, еще несколько пар юных морлоков на страже. Двери открылись. Констанс вошла в уже знакомый зал.

Государь Керет еще ни разу не удостоил ее личной аудиенции. Теперь, выпрямившись после поклона, она увидела худощавого пепельноволосного юношу, одетого в белые одежды, отделанные черной каймой и лишенные каких-либо украшений. Он в трауре по Шнайдеру, догадалась Констанс.

— Сядьте рядом со мной, — шепнул им с Диком Максим Ройе. Констанс последовала за ним к столу, вырезанному из сплошного черного камня, овальному и совершенно пустому — ни терминалов, ни сантор-панелей, ни орехов и минеральной воды. За столом уже сидели несколько человек, пришедших ранее.

Констанс села, Дик оказался по левую руку от нее.

— Не могу сказать, что рад видеть вас здесь, — глуховатым голосом начал юный Государь. — Ибо ваше присутствие здесь — следствие того, что случился государственный переворот и многие люди погибли. И хотя переворот совершился, как говорят, в мою пользу, мне нисколько не радостно. Если я спрошу, были ли необходимы все эти смерти, вы, несомненно, найдете множество оснований для того, чтобы вы жили и были приближены к трону, а ваши противники умерли. Поэтому я сразу начну с раздачи желанных вам назначений.

Керет вынул из рукава сверток плотной бумаги. В нем находились небольшие предметы, похожие на мнемопатроны нестандартного дизайна.

— Северин Огата, владетель Сога, я назначаю вас Первым министром. Получите сэтто.

Огата поднялся, подошел к Государю, встал на колени и обеими руками взял то, что выглядело как стило из черного материала с зеленым отливом. Прижал предмет ко лбу, склонился к полу, встал и отошел к стене.

— Неро Мардукас, я назначаю вас военным министром. Получите сэтто.

Церемония повторилась.

— Максим Ройе, я назначаю вас министром судебных дел и исполнения наказаний.

Почему это при всей церемонности выглядит как швыряние подачек? Они не подают вида но они явно понимают, что Государь пытается их унизить.

— Тамарис Канн, я назначаю вас министром промышленности и внутренней торговли. Получите сэтто.

— Александр Кордо, я назначаю вас министром внешней торговли и межзвездных сообщений. Получите сэтто.

Это продолжалось, пока за столом не остались только Рэй, Дик и Констанс.

— Владетельница Ван-Вальден и Мак-Интайр, вы остаетесь моей пленницей. Но ни в каком законе не сказано, что пленник не может принимать участия в делах государственного управления. Я назначаю вас временным министром по делам гемов. У нас не было прежде такой должности, и сэтто для вас не успели изготовить. Получите письменное назначение.

Констанс не спешила встать и взять из его рук свиток.

— Я пленница — но это не значит, что я не могу отказаться.

— Вы хорошо говорили в защиту гемов, — усмехнулся Керет. — Но не спешите что-либо для них сделать.

— Чтобы сделать для них что-либо, мне нужна власть. Каллиграфически написанного свитка мало.

Керет снова усмехнулся.

— Порше Раэмон, — сказал он. — Я назначаю вас начальником над всей мобильной пехотой Картаго, состоящей из боевых морлоков и присваиваю вам звание генерала. Примите сэтто.

Рэй поднялся во весь рост, затем склонился перед Керетом настолько, насколько позволяли не до конца залеченные ноги.

Переданный ему сэтто раньше принадлежал кому-то из людей — вряд ли его успели бы изготовить за одну ночь. Рэй приложил его ко лбу и присоединился к стоящим у стены.

— А теперь? — спросил Керет у Констанс.

— Это сила, но не власть.

— Что же такое власть?

— Сеть людей, которые должны подчиняться мне, и которые сами держат в руках рычаги, подсоединенные к реальным механизмам управления. Все эти господа, — Констанс поднялась и обозначила поклон в сторону тех, кто уже получил сэтто, — и до получения назначений так или иначе имели доступ к этим механизмам.

— Вы не готовы создать механизм с нуля? — проговорил женский голос за спиной. — Повторить то, что сделали на Мауи?

Констанс повернулась и посмотрела в глаза Аэше Ли. Ей не понравилось злорадство, которое на миг шевельнулось в душе при виде синяков на лице синоби. Это было недостойное чувство — но кто все-таки решился поднять руку на самое госпожу Смерть?

— Тогда я опиралась на ресурсы двух доминионов, — пояснила Констанс.

— Сейчас вы тоже сможете на них опереться. Суна Ричард, поднимитесь.

Дик встал, глядя на императора с нехорошим прищуром.

— Суна Ричард, я назначаю вас эмиссаром к лорду Якобу Ван-Вальдену. Примите сэтто.

Дик сглотнул.

— Что это за сэтто?

— Это Красная карта, — ответила вместо Государя Аэша Ли.

— Та самая?

— Она существует в единственном экземпляре.

Дик не двигался с места, и Государь, резко встав, пустил сэтто по столу, как пускают стакан. Дик прижал его ладонью, но не взял.

— Бери и засунь куда хочешь, — сказал Керет. — А хочешь — выброси. Я не стану тебя уговаривать.

Развернулся и вышел.

— Если я сейчас с этой штукой приду в тюрьму и потребую освободить майора Шэна, мне его выдадут?

— Вам выдадут его тело, — сказал Мардукас. — Приговор привели в исполнение в ночь перед вашим поединком.

Губы Дика дрогнули, но тут же сжались.

— Вы, конечно, не боитесь, — сказал он через несколько секунд, — что я улечу на Сабатоне с этой штукой, а прилечу с имперским легионом на хвосте. Правильно делаете, что не боитесь. Вы для верности отправите со мной лорда Гуса и Шастара, а миледи и Джек остаются у вас заложниками. Согласен. Но что вы сделаете, если я вообще не смогу долететь?

— Мы, скорее всего, погибнем, — Аэша Ли улыбнулась. — Если у нас не появятся галактические ресурсы, неизбежно начнется гражданская война. А если мы ее проиграем…

Дик стиснул сэтто в кулаке.

— Когда я должен лететь?

— Сейчас.

— Сейчас?!

— С поправкой на время, которое понадобится вам, чтобы добраться до «Сабатона» и погрузку, а также с учетом оптимального времени старта.

— Дело в том, — вступил Неро Мардукас, — что Себастьян Кордо не был задержан вчера, и смог покинуть Картаго. Я не знаю, какая часть Крыла пойдет за мной, а какая — за ним. И пока что не знают они сами. Этой паузой и нужно воспользоваться. «Сабатон» — единственный на планете корабль, способный в стелс-режиме подняться с поверхности. Оптимальное время старта — через одиннадцать часов, когда планета будет скрывать вас от станции «Солнечный ветер», а возможные наблюдатели из враждебной фракции Крыла отвлекутся на другие объекты.

— Какие? — не понял Дик.

— Тайсё Шнайдер был великим человеком, — важно сказала Аэша Ли. — У него будут роскошные похороны.