Мы, Мигель Мартинес

Глава двадцать вторая. Дайте хлеба!

Украина. Гущинцы. 22 мая 1932 года.

Карп Залужный молчал. Его жена, Марта, тихонько плакала, подвывая в углу хаты. Дети попрятались за мамку, а молодшие, Тимка да Янка забились под лавку, на которой сидели родители и носу боялись высунуть. За столом сидел сотрудник ОГПУ, составлявший протокол осмотра. Рядом с ним стоял начальник, невысокий мрачный седоусый, говоривший с небольшим акцентом, скорее всего, из литовцев, хотя кто их, этих комиссаров, разберёт.

— Пиши, Василий Фролович, значит, обнаружено в яме сорок два пудов зерна, из них шестнадцать пудов ржи заражены спорыньей, двадцать два пуда ржи и пшеницы в еду не пригодны, сгнили из-за ненадлежащего хранения. Пригодными к употреблению считаем три пуда пшеницы и один пуд ржи. Написал? Хорошо! Скажи-ка, Карп Богданович, в колхоз ты не записался, а почему ничего не посеял? Зерно-то у тебя было?

— А чего сеять? У меня скотину забрали, коня, коровы две, всё забрали, а что там в колхозе, забили моего Вороного на мясо, кормить, говорят, нечем. А какой справный конь был! Так что извиняйте, товарищи начальники, нету у меня тягловой силы. Чтобы вспахать да засеять.

— А по нашим данным у тебя оставались одна лошадь, корова, вол. Или я не прав?

— Вола я продал, было дело. Красава пала, так что мы ее съели, корову кормить нечем, так что Буренку сам забил.

— А у меня есть данные, что всё у тебя было, ты их забил, чтобы в колхоз не отдавать, если заставят туда идти.

— Не заставите! Не пойду! Тут моя земля, тут и помру!

— Ну, помирать ты не собирался, судя по тому, что зерно припрятал. А вот семью бы и себя погубил бы. Поели бы хлебушка со спорыньей, так и потравились бы все. Поганая от спорыньи смертушка.

— Ничё, Бог не попустит, прорвёмся как-нибудь. Ты, начальник, меня совсем без зерна оставишь, пусть подыхает семейство Залужных?

— Порченое зерно заберем и уничтожим. Так… Двое взрослых, стариков двое, четверо детей. Восемь человек получается. Так что, Карпо, в колхоз не собираешься вступить?

— Нет, подавитесь вы своим колхозом. Шоб я туда пошел, там скотина дохнет, зерно на полях гниет, вот, в прошлом годе как обмолотили, так пудов триста на поле и сгнило. Не пойду!

— Нет, так нет, Карпо, тогда я тебе, как цыганка нагадаю: светит тебе, мил человек дорога дальня, вот только не казенный дом, а свой собственный, но жить вы будете в Казахстане. И работать там предстоит, не в колхозе, чего уж там, кем придется, тем и будете работать. Да не дёргайся ты так, есть постановление партии о создании защитных лесополос в степи, вот этим и займешься. А там видно будет.

А в сельсовете разговор был совсем другой, да и разговаривали там тоже другие люди. Опять-таки — двое дознавателей, но эти оба были точно товарищи из ОГПУ, причем один из них достаточно серьезный товарищ. Невысокий, грузный, в нём чувствовалась власть, он мешками не занимался. Он разговаривал с председателем колхоза, щуплым, невзрачным мужчиной под пятьдесят лет, с жиденькой бородкой и суетливо бегающими глазками.

— Гражданин Килимнык, так как получилось, что было потеряно триста пятьдесят шесть пудов зерна?

— Так получилось… обмолотили, а тут непогода… вот, уже не было смысла убирать…

— Значит, погода виновата?

— Она, проклятая…

— А вот у меня есть данные, что до непогоды почти месяц был, весь этот месяц зерно пролежало на поле, и никто в ус не подул, чтобы его убрать и отвезти на приемный пункт?

— У нас с транспортом проблема, товарищ уполномо…

— Я тебе не товарищ, извольте-ка обращаться гражданин начальник. Понятно?

— Понятно… — и злобно так зыркнул.

— Значит, транспорта не было, лошадей в колхозе тоже не было, в МТС заявку подавали на транспорт?

— Мы обращались…

— Когда, к кому, заявку писали? Где она?

— Так эта… обращались. Да, вот… И в район я писал.

— Что писал?

— Просил уменьшить план по хлебозаготовке.

— Ладно, тогда вопрос — почему отчитались о том, что засеяли сто процентов площадей, хорошо так отчитались. По факту у вас засеяно двадцать четыре процента.

— Так вот поэтому и писали, что надо уменьшить план по заготовке… а нам встречный план, на тридцать процентов больше чем в прошлом году. Об этом и писали.

— Нет, не уходите от вопроса, гражданин Килимнык. Сколько вы засеяли в процентах? Сто или двадцать четыре?

— Зерна не хватило, лошади в колхозной конюшне пали за зиму, кормов не хватило. Сколько смогли, столько и засеяли.

— Сколько смогли, а отчитались за сколько надо?

— Так район требует… вот и отчитались…

— Кто конкретно требовал?

— Галущенко требовал, еще этот… Развозов. Точно, он тоже требовал.

— Они требовали чтобы отчитались, или чтобы засеяли?

— Чтобы засеяли. Торопили, район план не выполняет, мы тебя сгноим, если не выполнишь. Я и отчитался.

— Хорошо. Понял. А теперь такой вопрос: почему Марчак Степан Трофимович получил по трудодням восемьдесят четыре пуда зерна, хотя имел тридцать шесть трудодней, а вот другие колхозники получили по шестнадцать пудов, хотя имели сто сорок трудодней и больше?

— Так это… На них не хватило, пришёл встречный план, мы отгрузили в район дополнительное количество зерна, вот на остальных и получилось всего ничего.

— Так, себя не забыли? Девяносто три пуда зерна, голова сильрады — шестьдесят семь пудов, вот эти «колхозники» по семьдесят два пуда. Список из шести фамилий ничего не говорит?

— Так я же объясняю…

— Хорошо, а вот гражданин Павличко Михаил Иванович, он получил шестьдесят три пуда зерна, вот только он вообще в колхозе не состоит? Это как объяснить?

— Ну это… оказывали помощь в связи с тяжелым материальным положением, Михал Иваныч человек уважаемый, вот общество и решило общим собранием…

— А где протокол этого собрания? Мы его не обнаружили.

— Не может такого быть! Точно есть! Я уверен!

— Значит, поищите документы, замечательно. Вы заодно поищите документы о том, куда пропали триста семьдесят пудов зерна, которые вы отправили в район по встречным планам на заготконтору. Вот только никакого встречного плана не было. И по документам в заготконторе это зерно туда не пришло. Как сможете объяснить?

— Это в конторе что-то мутят, не иначе.

— Кто конкретно мутит? Заведующий заготконторы товарищ Портнов утверждает, что ваш долг по заготовкам, несмотря на то, что вам были сокращены нормы сдачи, составляет четыреста шестьдесят шесть пудов. Где они?

— Так я же объяснял, что у нас не было зерна даже чтобы засеяться!

— Хорошо, а как вы можете объяснить, что вместе с этим Михал Ванычем состояли в банде Махно? Что, пригорюнились, Иван Иванович Сорока, или думали, что не найдем, что забудется? Нет, Ваня, ни тебе. Ни Поплавскому, который тут у тебя Павличком прячется от карающей руки пролетариата не уйти. И всё вы, гниды. Расскажете. Как и зачем вы тут колхоз разваливаете, зачем народ голом морите! И почему у вас в колхозе дети в школе горячие завтраки не получают. Опять скажешь, не получали постановления из района? И куда дели сто пудов зерна, которые выделили вам в качестве помощи голодающим. Это мы тоже выясним!

— Ничего я вам, сукам большевистским не скажу!

— Ох, Иван Иванович, очень глубоко заблуждаешься! И не такие как ты пели у нас, поверь! Так что ты сейчас хорошо подумаешь. А потом петь начнешь, очень красиво петь. Даю тебе на раздумья пять минут, больше извини, не получишь. А петь ты захочешь, потому как от твоей песни будет зависеть — пойдешь ли ты на нары за бесхозяйственность или попадешь под расстрельную статью за саботаж советской власти. И выручать тебя никто не будет. Неужели ты думаешь, что о твоих гешефтах с заготконторой никто ничего не знает? Наивный чукотский мальчик…

Киев. Особняк Закса. 25 мая 1932 года.

Довольно большой особняк в центре Киева бурлил. Когда-то он принадлежал разным богатым людям, после революции сюда вселилось ВЧК, позже тут жил командующий киевским особым военным округом Якир, сейчас тут разместилась Особая комиссия. Я приехал сюда, чтобы взять интервью с человеком, с которым мне совершенно не хотелось встречаться. Если честно, я его боялся. Нет, понимаю, что написанное про него — неправда, ни те, кто безумно восхвалял, ни те, кто обвинял во всех грехах — они лгали. Но подсознательно, встречи с Лаврентием Павловичем я боялся намного больше, нежели с самим товарищем Сталиным. И что с того, что Берия сейчас один из руководителей Грузии, он не так давно ушел из органов на хозяйственную работу и за очень короткий срок смог сделать в своей маленькой республики очень много, реально улучшая жизнь трудящихся. Всё это меркнет по сравнению с тем, что он будет делать в будущем. Блин! Накручиваю себя, как истеричка-интеллигент времен перестройки. Хватит Миша, хватит, возьми себя в руки! Кабинет руководителя Особой комиссии на втором этаже. Замечаю, что в его аппарате много кавказцев, ну да, Берия привез с собой людей, которым может доверять, и у которых нет местечковых связей, всё ради объективности. Вхожу в кабинет. За столом сидит невысокий худощавый мужчина с большой лысиной, если бы не лысина и пенсне, ни за что бы не узнал! Он еще очень молод и совершенно не похож на те портреты, фотографии, что привычны мне по литературе и кино.

— Здравствуйте, Лаврентий Павлович! Михаил Кольцов, корреспондент газеты «Правда».

— Здравствуй, Михаил Ефимович! Меня предупредили, что ты хочешь взять интервью. Давай, поговорим. Только прошу учесть, что времени у меня очень мало. Очень.

— Лаврентий Павлович, скажите, что вызвало приезд такой серьезной комиссии на Украину?

— Дело в том, товарищ Кольцов, что тут, на Украине, наши товарищи оторвались от жизни, оторвались от народных масс и стали жить какими-то своими, не понятными никому интересами. Отчитываются о победах, о сдачах хлеба государству, в то время, как народ голодает! И это не просто слова, это реалии!

— То есть, ситуация с голодом действительно очень острая?

— Она могла бы быть острой, если бы партия не обратила на этот вопрос внимания и не начала принимать меры. Главная задача нашей комиссии — это не наказать виновных, хотя это тоже мы будем делать, главная наша цель сделать так, чтобы помощь государства дошла до каждого, кто в ней нуждается. А то складывается удивительная ситуация: принимаются меры, говорим о них, а на местах делают вид, что их ничего не касается. Я возьму такой пример: как только начали поступать сигналы о голоде, было принято решение организовать в школах горячие завтраки для всех детей. И вот, мы узнаем, что в некоторых районах эти решения просто проигнорировали! Речь идёт о детях! Из централизованных фондов выделены средства, в том числе зерно для того, чтобы оказать помощь страдающим от голода. Что интересно, что уже сейчас некоторые очень активные деятели украинской республики помогли большей части помощи куда-то исчезнуть. Эти бывшие наши товарищи уже задержаны и ждут суда. И задача нашей комиссии сделать так, чтобы эти позорные моменты больше не повторялись.

— Скажите, каковы реальные полномочия вашей комиссии? Я просто понимаю, что уровень задач, которые поставили перед вами должны подкрепляться и какими-то соответствующими полномочиями.

— Ты прав, у нашей Особой комиссии особые полномочия. Мы можем снять с руководящей должности любого руководителя тут, на месте. Неприкосновенных для нас нет. И нет, мы не ведем следствие и не открываем уголовных дел. Мы собираем факты и передаем их соответствующим органам. Но снять человека, который не хочет или не умеет работать, поставить на его место более старательного или компетентного специалиста это в нашей власти. Исправить ситуацию, проконтролировать выполнение решений центра — основная наша функция.

— Как я понимаю, голода на Украине не будет?

— Миша, голод — результат многих факторов: демографических (рост городского населения), природных, сильная жара, отсутствие влаги, неурожай, распространение сорняков, в том числе опасных, распространение грызунов, эпизоотии, падеж крупного рогатого скота и лошадей, ошибки коллективизации, которые нашли своё отражение в статье товарища Сталина «Головокружение от успехов». Всё это плюс вопиющая некомпетентность и бюрократизм государственного и партийного аппарата Украины в результате этого мы имеем голод. Уже сейчас созданы специальные центры, в которых голодающим оказывают медицинскую помощь, особое внимание уделяется спасению жизней детей. Но что я хочу заметить, в хозяйствах, колхозах и совхозах, в которых руководители компетентны, голода нет. Очень важно избавиться от случайных людей на местах, поставить у руля народных коллективных хозяйств достойных руководителей.

— Как вы считаете, какие проблемы есть в руководстве колхозов и совхозов?

— Дело в том, что в руководство коллективных хозяйств проникли кулаки и их пособники, так называемые «крепкие хозяева». Это стало результатом и общей неграмотности населения, и ошибками в борьбе с кулачеством. Особенно на Украине сложилась странная ситуация, когда середняка могли отправить на высылку в Сибирь, а кулак оставался при своем хозяйстве, продолжал богатеть, а сейчас еще и старается изо всех сил помешать коллективизации. Потому что сплошная коллективизация, это смерть кулачеству, как эксплуататорскому классу. Я хочу сказать, что в рамках нашей комиссии работает группа товарищей из наркомата Народного контроля. И их задача провести ревизию раскулачивания на селе. Нужно навести в этом деле порядок, восстановить социалистическую законность.

— Вы говорите о восстановлении социалистической законности. Следовательно, на Украине она отсутствовала?

— Тут сложилась странная ситуация, сложилось такое впечатление, что советская власть во многих регионах Украины просто отсутствует. И законность постоянно нарушалась. Одна из самых больших бед молодой советской республики — это коррупция. И сейчас наша комиссия делает всё, чтобы виновные понесли наказания. Подчёркиваю, аресты мы не осуществляем, для этого есть ОГПУ, расследования и суд — это тоже не наше дело. Мы тут для того, чтобы искоренить перегибы на местах, восстановить законность и защитить простых людей от произвола небольшого количества негодяев.

Я вышел на улицу. Майский ветерок был теплым и ласковым. Тут, в Киеве, намного теплее, чем в Москве. Захотелось пройтись по Хрещатику, полюбоваться цветущими деревьями. Май месяц, уже сирень цветет, каштаны, красота. Я решил пойти в гостиницу, чтобы написать статью об интервью с Лаврентием Павловичем. Но судьба сегодня повернулась ко мне неожиданным образом. До гостиницы я не добрался.

— Кольцов! Михаил Кольцов? — я обернулся. Ко мне подошла довольно высокая (почти на полголовы выше меня женщина поразительных статей. Знойная украинская красотка, черные брови, карие очи! Четвертый размер бюста и внушительная такая фигура, как говориться, женщина — мечта поэта!

— Я Михаил Кольцов. С кем имею удовольствие говорить?

— Зовите меня Наталкой.

— Наталка-Полтавка…

— Нет-нет, что вы, я киевлянка. Меня очень интересует вопрос: сингулярность славянских окончаний в творчестве Льва Толстого.

Этот набор идиотских слов был паролем. Точнее, приветом с того света, от товарища Троцкого. Меня аж на пару минут пробило током. Передернул плечами.

— Извините, в орфопоэтике позднего классицизма я не силён. Поговорим лучше о творчестве Владимира Маяковского. Я был с ним близко знаком.

Ну вот и отзыв. Дама, одетая со вкусом, но при этом не вызывающе, а как раз в меру подчеркивающая свои самые выигрышные стороны, очень изящно взяла меня под руку.

— Михаил, проводите меня немного, тут рядом очень симпатичный парк. Пойдемте, посидим. Поболтаем.

У меня сегодня разговоров было… ого-го, не столько длинных, сколько сложных. Но тут ничего не поделать, надо идти и говорить. Вспомнил самую короткую рецензию на фильм «Пришла и говорю»: «Хорошо, что ты пришла, но лучше бы ты помолчала!». Тут не отмолчишься.

— Миша, вы же понимаете, от кого я к вам обращаюсь?

— Да уж… впрочем, я слышал, что с этим человеком случилась неприятность.

— Все мы смертны, Миша…

— Беда не в том, что человек смертен. А в том, что он внезапно смертен, — бессовестным образом стянул цитату у Булгакова. Только это у меня получилось случайно, чисто на подсознании. Я не хотел. Некоторые фразы из «Мастера и Маргариты» просто впились мне в мозг, вот и выдал её, блин, перед Мишей-то (не Кольцовым, конечно же) как стыдно…

— Хм… вас так потрясла эта смерть?

— А вас нет? Мою статью «Три дня с неким человеком» выкинули на помойку как неактуальную, а она должна была стать ступенькой для того, чтобы стать главредом «Правды». А теперь это для меня закрытая страница. Чёрт!

— Михаил, вы же редактор многих…

— Наталка, не надо, вы же понимаете, что главред «Правды» — это совсем другое!

— Ну, очень может быть, не всё ещё потеряно? Мы тоже можем подключиться и помочь…

— Наталка, давайте вы не будете закидывать мне приманки. Что надо?

— Миша, вы совершенно не романтичный товарищ! Нет, чтобы наобещать девушке с три короба, хотя бы жениться на ней, а вы так прямо в лоб и с трехстволки! Хорошо, неромантичный товарищ Кольцов…

И тут девушка мгновенно преобразилась: теперь на меня смотрел опасный враг, и взгляд ее карих глаз — почти как взгляд ружейного прицела.

— Нам нужен компромат на Самого. Та папка, о которой вы ему говорили.