Мы, Мигель Мартинес

Глава семнадцатая. Генеральное интервью

Париж. 11 апреля 1932 года.

Я остановился в небольшом пансионе на окраине Парижа. Тут было всё, что необходимо непритязательному журналисту, да еще и живущему по чужим документам. Главным было выбрать район, в котором обреталось не слишком много русских эмигрантов. Увы, столица Франции была наводнена ими, и не все из них были достаточно обеспеченными, недаром до войны поговаривали, что такси в городе на Сене говорит на русском языке. Ну да, бывшие офицеры, лишенные денежного содержания, не имевшие средств, которые можно было с собой прихватить, подрабатывали таксистами, охранниками, официантами, каждый выживал как мог, как у кого получалось. Хорошо себя чувствовали только некоторые умники, успевшие вывести капиталы за границу, да аристократы, у которых этих средств за рубежом Родины было и так навалом.

Во Францию добирался пароходом до Марселя, а потом довольно комфортным поездом в столицу. В Стамбуле я пережил несколько очень неприятных моментов в своей жизни. Во-первых, не слишком-то приятно чувствовать за собой слежку. Она-то, может быть, велась и профессионально, но всё-таки заметил. Главное, я не знал, кто за мной следит: турецкие спецслужбы (не надо недооценивать младотурок), белогвардейские контрразведчики (их в Стамбуле было не так уж и много, но всё-таки сбрасывать их со счетов не стоило), люди Троцкого (вот это казалось мне маловероятным из-за того, что пока что Лев Давыдович был отработанным материалом, его достанут из нафталина через год, отряхнут и бросят в бой за светлое будущее мировой бойни, стоп, уже не вытащат и не бросят) или наши…

Связаться с секретарём Троцкого было не сложно, намного труднее было убедить его, что встреча с Львом Давыдовичем столь необходима. Он не хотел принимать корреспондента какой-то газетенки из Марселя. То ли из чувства природной осторожности, то ли просто потому что вожжа зашла под хвост, что за масштаб, у него брали интервью самые крупные издания в мире. А тут какой-то бульварный листок… Но у меня был козырь. Серьезный такой. Я послал Троцкому второй номер «Огонька». Лев Давыдович дураком не был. Так я оказался у него на острове. А вот к телу опального вождя меня пропустили не сразу. Не знаю, откуда эти парни, что его охраняют, обшмонали они меня более чем профессионально. Из острых предметов у меня оказалась только ручка «Паркер» с золотым пером, ну так они даже ручку разобрали и сложили. Вроде бы ручки с патроном уже где-то были в ходу. Ага! И ничего не заметили? Так я не брал на первую встречу спецсредство, а обычную ручку, точную копию той, что была преобразована в оружие неизвестным мастером из наших доблестных органов.

Сам Лев Революции встретил меня неприветливо — его грива топорщилась, бородка боевито торчала, и он порыкивал, уставившись на меня немигающим взглядом.

— Кольцов? И какого тебе нужен был этот спектакль?

— Лев Давыдович, у меня масса причин для встречи с вами.

— Масса? Этот хитрожопый горец уже присылал ко мне своего человека, уговаривал разоружиться, вернуться на родину, обещал прощение. Как ты думаешь, Кольцов, сколько бы я прожил, вернувшись в СССР.

— Думаю, до тридцать пятого года примерно. Вам дали бы какую-то не слишком ответственную должность, постарались вычислить сторонников, связи, которые еще остались, а потом арестовали бы по ложному обвинению и организовали процесс, например, обвинив в шпионаже на… США, нет, банально, на Колумбию или Эквадор!

— А на Эквадор почему? — искренне удивился Троцкий.

— Новый ход, свежо и небанально.

— Ну да. Так тебе что надо, Кольцов?

— Ну, вообще-то я тут, чтобы передать новое послание Политбюро, типа ответ на ваше послание, сами знаете, какое…

— Ххе… долго они шевелились. Что там, знаешь?

— Думаю, ничего нового… разоружись, перестань мешать, мы всё тебе простим и так далее, обычный набор ничего не значащих фраз.

— И зачем ты согласился на это?

— Есть мотивы, свои мотивы, Лев Давыдович.

— Какие же?

— Вы же хорошо знаете Сталина. Значит понимаете. Что свой смертный приговор я уже заработал.

— В смысле?

— Думаете, мне простят ту статью про вас, мою статью? И второй номер «Огонька»? И то, как я фактически отбрил Сталина, когда он намекнул мне, что статья «День Троцкого» не совпадает с мнением партии?

— Так это правда? А то только слухи ходили?

— Правда. А он никогда не прощает такое пренебрежение к своим словам. Я его недооценил тогда. Сейчас понимаю, что надо было бы быть осторожнее. В общем, такая ситуация, Лев Давыдович.

— Понимаешь, Миша, я тебе не смогу помочь устроиться, вакансии в моей редакции…

— Лев Давыдович, неужели вы не понимаете? Я не собираюсь становится невозвращенцем[4].

— И что тебе мешает? Жена? Дети?

Последние слова произносит иронично. Ну да, нет у меня детей. А с женой мы расстались, и я сейчас лишь официально в браке, а так — свободная птица, слава Богу, в СССР сейчас брак регистрировать не обязательно, гражданские отношения тоже вполне себе, конечно, коллективизацию женщин отменили, но нравы достаточно вольные. Пока что.

— Да нет, но тогда меня точно достанут. В общем, есть интересные варианты, Лев Давыдович.

— Вот как? И что за варианты?

Самым сложным было создать оппозицию. Именно так, создать оппозицию, такую же, как в операции «Трест». В общем, вторым посланием к Троцкому стало письмо «Новой оппозиции». Важно было, чтобы в эту группу вошли только те люди, которые считались верными сталинцами, причем не верхушка, а звенья обкомов, примерно, третьих-четвертых лиц в республиках, плюс люди из ОГПУ, верховодить этой «шарашкой» нами с Артузовым был назначен Мессинг, нет. Не Вольф Мессинг, а бывший второй заместитель Менжинского Станислав Адамович Мессинг, переведенный год назад в Центральную Контрольную комиссию ВКП(б), и вообще стал заниматься делами торговыми, то есть от реальной власти был отодвинут. Кроме того, наш фигурант выступал против начавшегося дела «Весна», считая нецелесообразным переводить ее в массовую чистку армии от неугодного элемента, да плюс конфликт с Ворошиловым. Он пытался установить слежку над наркомом, подкинув ему свою агентессу… вроде бы симпатичную актрисульку, то ли артисточка оказалась паршивенькая, то ли у Клима охрана разобралась с этим делом, то ли еще что, но Мессинга сильно подвинули. Так что такая фигура на роль лидера оппозиции подходила более чем.

Поверил ли мне Троцкий? Так я до конца и не знаю. Но вот то, что меня могут назначить редактором «Правды», привело его в довольно-таки возбуждённое состояние. Когда же я оставил ему «просмотреть» три статьи, направленные против Сталина, которые должны были быть приурочены к внеочередному съезду партии, на котором Сталина должны от власти убрать, Лев Давыдович «поплыл». Он с интересом прочитал статьи, которые я практически «скатал» из будущего. Разве мог Троцкий не узнать свои же статьи? Мог! Потому что он не были еще написаны! Но стилистику-то узнал! Точнее… Почувствовал! Так я очутился у него на второй день. Меня уже не обыскивали так же тщательно, только убедились, что оружия никакого нет, ни револьвера, ни апельштока. Впрочем, у эсеров и большевиков-террористов в моде были стилеты, их у меня тоже не было.

На следующий день Лев Давыдович пригласил меня приехать снова, как бы он вычитает эти статьи и поправит, если посчитает нужным. Я радостно согласился, тем более, что талант журналиста у Троцкого был, никуда от этого не деться. Такой бы талант да в мирное русло… Да фиг с ним, и так всё ясно… Рабочее движение можно победить, только если его расколоть. Принцип «разделяй и властвуй». И Лев Революции сейчас не на той стороне баррикад, чтобы он себе не воображал!

Конечно, Троцкий оставил эти статьи для того, чтобы их просто-напросто скопировать. И иметь компромат на меня, так, «на всякий случай». Недооценивать этого жука не надо! На следующий день Троцкий встретил меня куда как более приветливо и в лучшем расположении духа. Он прикинул расклады и решил, что появление «Новой оппозиции» Сталину ему на руку. Он с удовольствием «поправил» мои статьи. Первая из них была про бюрократизацию страны и роль Сталина в создании новой бюрократической аристократии, вторая намекала на связи Сталина с царской охранкой, причем очень серьезно так намекала. Третья же даже не намекала, а обвиняла Сталина в отравлении Ленина. Первая и третья статьи — выжимки из статей на эту тему самого Троцкого (как хорошо, что в своё время я эти труды перечитал, интересно было, да и мода на такое чтиво появилась с перестройкой, вот я и не удержался). Вторая — это компиляция из материалов, что я читал по делу троцкиста Тухачевского. И вот это материал Льва заинтересовал не по-детски…

— Скажите, Кольцов (на второй день общения он уже перешел со мной на «вы»!) вы уверены, что можете подтвердить этот материал? У вас есть доказательства? Свидетельства? Или это голословные утверждения?

— Лев Давыдович, не делайте мине нервы, как говорят в Одессе, а личное дело одного малоизвестного агента охранки, которое тихо-тихо лежит в одном архиве, и до которого пока никто не докопался, этого мало?

— Нет, этого не мало! Конечно, этот выкрутиться, очень даже выкрутиться! Сумеет! Расскажет, например, что делал это по заданию самого Ленина, кто ему поверит? Найдутся, поверят! А проверить не получиться, Ильича-то и нет! Значит, три передовицы в «Правде»? И вторая — как бомба, а третья похоронит его, так, получается, так, Михаил, вы, однозначно молодец! Вот тут и тут я поправил. Я скажу так, больше всего правок во второй статье, первая и третья почти что безупречны. Смотрите!

Мы еще час обсуждали правки второй статьи. Она стала еще острее и бескомпромисснее. Надо сказать, что передо мной сидел Мастер слова, настоящий Мастер!

— Лев Давыдович, я прошу прощения… Вы знаете, что меня пытаются протиснуть на должность главного редактора «Правды», всеми правдами и неправдами. В общем, есть у меня «редакционное задание». Статья про вас. Вчера закончил, вот… но не взял. Мне нужно было бы, чтобы вы ее посмотрели… Если завтра? Много времени это не займёт. Статья-фельетон. Вы же понимаете…

И я получил милостивое разрешение.

На следующий день Троцкий встретил меня каким-то раздраженным. Не знаю, что было с ним такого, но теперь он напоминал не льва, а взъерошенного воробья. Когда начал читать статью, я заметил, как лицо его вытягивается, и становится пунцовым. Ага! А это не верх наглости, давать ему править ругательную статью про него самого?

— Ручку мне!

Мы сидели в гостиной, а не в кабинете, туда меня так и не допустили, он не собирался ничего писать, я вытащил Паркер, неловко стянул колпачок, выронил его, полез под стол, повернул спецпредмет на девяносто градусов, по инструкции надел колпачок и произвел «выстрел» не знамо чем на штаны уже бывшего гения революции. Обратный поворот…

— Это необходимо поправить!

— Лев Давыдович! Тут ничего править нельзя!

— Почему? Я бы некоторые моменты усилил, а то как-то слабенько! Не цепляет!

— Лев Давыдович, а вы сложите первые буквы каждого пятого слова.

— Как? Первые буквы каждого пятого… Так… «Это клевета и лживая сталинская пропаганда». Вот как! Товарищ Кольцов (!!!товарищ!!!), это же гениально! Какой молодчик! А, да, при правке сдвинутся слова, согласен! Вот что, Михаил… скажите мне, вам не кажется, что оставлять компромат на усатого вот так, без присмотра, в ненадежном месте, это несколько опрометчиво?

Вот оно что? Решил-таки на этот материал наложить лапу! А ничего, что этот материал, скорее всего, был мистификацией самого Тухачевского? Точнее, его кураторов?

— Понимаете, Лев Давыдович. Этот материал должен появиться на съезде — оригинал! Иначе никак! Это убойный компромат, но если не будет оригинала — это будет выстрел в молоко. Отобьется!

— Понимаю… Но…

— Я переправлю вам копию. Только мне нужен адрес надежного человека, не связанного с вами тут, или в любой другой стране, только не в СССР.

— Боитесь?

— Если меня назначат главредом, то будут смотреть за мной, серьезно следить. Я не могу так рисковать, товарищ Троцкий.

— Миша, вы получите связь. Обещаю.

На этой хорошей ноте мы и расстались. Токсин должен начать испаряться через пол часа. Как мне объяснили, полчаса контакта объекта с ядом — более чем достаточно. Именно поэтому я травил Троцкого в самый последний, третий день. На прощанье я подарил ему ручку. Паркер. Тот самый, что был у меня в первый день, а не ту, что была со спецсредством. Та отправилась на дно Мраморного моря.

10 апреля 1932 года Лев Давыдович Троцкий умер от пневмонии в госпитале Константинополя.

Из донесения Якова Михайловича Бодеско-Михали.[5]^.

Известие о смерти Троцкого застало меня в Париже. Я как раз работал над статьей «В норе у зверя». Как-то пошла у меня зоологическая тема.

Я только собирался описать, как мы с моим товарищем, французским репортером-фотографом решали, ждать ли приезда генерала, официального руководителя РОВСа, или поговорить с кем-то еще. Но тут услышал голос газетчика, выкрикивавшего новость о смерти Льва Давыдовича Троцкого. Я вышел и купил газету. Да, смерть казалась естественной, климат этого острова не слишком подходил покойничку, ветра, он часто ходил простуженным… А тут пневмония, которую никто лечить-то не умел без антибиотиков. И всё-таки на душе у меня было препогано. Не привык я людей убивать. И сам понимаю, что надо было его убрать, и всё-таки чувствовал себя паршиво. В таком настроении писать дальше не хотелось. Я зашёл в небольшое кафе, благо, располагалось оно недалеко от пансиона, в котором я остановился.

— Месье Жак, вам кофе, как всегда?

— Нет, Мишель, сегодня у меня не то настроение. Давай-ка мне арманьяк, надеюсь, поможет!

— Вы слышали новость? — тараторит Мишель, ставя на столике стакан с крепким напитком, который мне понравился куда как больше их широко известного коньяка, тоже бренди, только куда как ароматнее и немного крепче, если говорить, что он мне напоминает, так это крепкий марочный армянский коньяк, простите, бренди… Нет, нет, не «Арарат», что-то типа «Двин»…

— Вы слышали новость? Главный злодей-большевик умер! Говорят, страшная личность. Его даже из своей страны выгнали, настолько боялись! А он умер от банальной простуды! Как парижский клошар! Кто бы мог подумать?

Да, действительно, кто бы мог подумать… Я опрокинул почти всю порцию арманьяка, да, знаю, что это варварство, что так его пить нельзя, что это напиток, которым надо наслаждаться, но сейчас… пищевод обожгло, стало чуть легче. И тут я увидел её…

Чёрт возьми! У меня что, дежавю?