Мусорщики "Параллели" 3

Глава 13 "На краю мира"

Очень размашистое движение руки Гильгамеша привело к новому водовороту света и звуков. Когда всё остановилось, Дэвид стоял на побережье неприветливого моря, тёмного и холодного. Небо было наполнено свинцовым блеском. На него сверху смотрела бледная луна. Серый гранитный берег пожирали чёрные волны, а в самом море дрейфовали одинокие ледяные буйки. При этом осязание подсказывало ему, что воздух, хрустально чистый, был неустойчиво тёплым.

Эд’М с учениками появились на вершине серого холма. Не останавливаясь, они направились к земляной насыпи, что клином вдавливалась в береговую линию. Дэвид, не смотря на новую обиду на отца, устремился за удаляющимися порождениями памяти.

На хлипком утёсе стоял угрюмый, чуть выше двух метров, домик. Невысокий, но широкий короб был сложен из пузатых, покрытых смолой брёвен без гвоздей. Крыша была покрыта грубо отёсанными досками, густо смазана дёгтем и закупорена пахучей травой.

Эд’М спокойно толкнул дверь и жестом пригласил учеников войти в дом. Внутри Дэвид и подопечные Эд’Ма обнаружили запустение и сырость. Только стены и перекрытия. Но затем учитель указал на небрежно прикрытый проем в полу. С осторожностью убрав хрупкую деревянную панель, они, а за ними и Дэвид, медленно спустились вниз.

Погреб был огромен и заполнен всякой всячиной: шерсть, шкуры, пряжа, рога, зерно, глина, мелкий инвентарь и прочее. Всё, что помогло бы скоротать время и привить те или иные жизненные навыки. Ещё здесь были: вяленое мясо, рыба, зерно и множество пучков сушённых трав.

В центре земляного пола было ещё одно отверстие. Из него торчала простенькая лестница. Ученики посмотрели на учителя. Эд’М молча указал на дыру. Они переглянулись, а затем, один за другим, спустились вниз. Дэвид, подождав, когда мимо него пройдёт учитель, также спустился вниз.

Горело множество светильников. От них несло салом, и они чуть дымились. Хлопья дыма при этом не застаивались, а медленно паря, исчезали там, откуда веяло свежим воздухом. Подпёртая множеством деревянных столбов, комната была заставлена кроватями. Их было тринадцать!

— Тринадцать настоящих кроватей, — вновь эхом раздался лекторский голос Гильгамеша, — Но не это, тогда для нас стало открытием, а нечто иное, что было не от мира сего, будто призрак из будущего, как и этот дом, и многое в нём: книги, много книг и настоящая бумага! За долгие тысячелетия до того, как её изобретут заново. До этого учитель уже рассказывал о такой простой, но по настоящему гениальной вещи, как бумага и чернила и этого здесь было в достатке. Были и другие альтернативные способы сохранения знаний, такие как папирус, глиняные таблички, пергамент и кое-что, что было забыто даже сейчас. Это нас впечатлило. Даже Одина, человека, стремящегося к физическому, а не умственному совершенству. С тех пор он по-настоящему задумался о балансе между мышечной и ментальной памятью.

Мы были готовы приступать к обещанному становлению на путь познания человека-спасителя в тот же день, но учитель слегка притормозил нас.

— Весь следующий цикл, — произнёс в этом самый момент Эд’М, обращаясь к ученикам, что с жадностью изучали богатства тайной комнаты. — Это будут лишь основы основ, но за это время я вас научу тому, что вам будет нужно для этой эпохи. Не только письму, словознанию и исчислению, но и познаниям в ремёслах и всему тому, что вам пригодиться в будущем, но не сегодня. Располагайтесь и отдыхайте, а завтра мы начнём с уборки и ремонта дома, в котором я уже давно не был. И да, это и ваш дом, так что будьте спокойны.

Воспоминание вновь замерло, превратившись в трёхмерную фотографию. Дэвид обернулся, чтобы увидеть призрака отца, но его не было.

«Он, что после того прокола с матерью не хочет попадаться на мои зрительные рецепторы» — раздражено подумал Шепард. Гильгамеш не появился, но читать свою лекцию продолжил:

— Учитель не соврал. Весь следующий год было лучшим временем в моей долгой жизни. От того теперь это вспоминается с особой выжигающей болью…

Мы обучались первой письменности, счёту, астрономии, географии и медицине. Учились прясть и ткать, обрабатывать кожу и точить кости, создавать неведомые сплавы, закалять глину, обрабатывать и изменять камни, созерцать и создавать. В нас было заложено благородное зерно чистой добродетели.

Время от времени, мы обращались к своим корням и уходили на охоту или плавали на лодках, ловя невиданных нам существ. Однажды мы смогли убить настоящего кита. Это был незабываемый опыт, мой сын. Конечно же, мы также познавали ещё неведомые нам тайны растениеводства и животноводства. Здешний суровый климат был прекрасен для оттачивания этих навыков, как нигде. И всё это было не потехи ради, а чтобы суметь прокормить себя. Знания, ремесла, охота, рыболовство, собирательство, агрономия, звероводство. Наше долгое странствие с множеством малых и больших испытаний, и суровый, но столь прекрасный год познаний и накопления опыта, нас изменили.

Год пролетел незаметно и в предпоследний день нашего испытания, учитель собрал нас вместе.

Ещё до того, как Гильгамеш закончил свой монолог, мир завернулся в очередной круговорот света и свиста. Долгий и тягучий цикл смены воспоминания завершился кратковременною пеленою мрака. Он медленно заполнился образами, и перед тем, как мир оформился, Дэвид услышал электрические ноты голоса Эд’Ма. Этот голос был полон печали и сосредоточен до предела:

— Время пришло, — произнёс он, сидя возле потухшего очага. Ученики сидели вокруг него. За этот год они действительно сильно изменились как внешне, так и внутренне, но в данный момент Дэвид увидел в их взглядах так долго откладываемый ими страх перед неизбежным. — Вам пора в обратный путь.

— А дальше? — жадно спросил юный Гильгамеш, слегка наклоняясь вперёд. Он сильнее других изменился за этот год. Теперь Дэвид видел в этом юноше своего нынешнего отца: скрытность, дотошность и цинизм. — Очередное испытание?

— Да, испытание, — молча подтвердил Эд’М — И не последнее, что и так было вам поведано давным-давно. Наша семья на время расстанется, но лишь на время! Но даже когда вы вновь воссоединитесь, то это не будет, как раньше. Ведь далее, как я и говорил, вы должны стать центром своих племён и возрастить в них семя цивилизации. Меня же… когда вы проснётесь завтрашним утром, здесь уже не будет. Когда пройдёт двадцать пять лет, я вновь появлюсь, чтобы сопроводить вас в нужном направлении. За это время вы должны создать свои пути к вечному процветанию человечества, что впитают все лучшее от малого и отвергнут все худшее от большего. Но это будет лишь завтра, а сейчас я хочу преподать вам свой последний урок на данном этапе. Также я хочу, чтобы вы приняли особое питьё, что должно раскрыть в вас всё ещё дремлющий потенциал. Если не на полную силу, то близкое к сему. Ну же! Садитесь более плотным кольцом.

Ученики обменялись грустными взглядами, но всё-таки сели плотнее. Эд’М поставил перед собой длинную и пузатую глиняную бутыль и крохотную чашу. Он откупорил пробку и из сосуда, повалил розоватый дым. Запах показался Дэвиду каким-то странным. В нём переплеталось всё знакомое и неизвестное одновременно. Учитель наполнил чашу бесцветной жидкостью и подвинул её чуть вперёд и посмотрел на Каина.

Каин немного манерно подвинулся к учителю и жестом изобразил знак уважения Эд’Му. Юноша сидел изящно и немного вычурно. В его лёгких жестах читалось нечто успокаивающее и будто бы отвлекающее.

«Наверное, он так делает для того, чтобы люди не обращали внимания на его лицо» — заключил Дэвид, внимательно вглядываясь в медную маску Каина. За этот год она потёрлась и заимела несколько вмятин. При этом Шепарду показалось, что Каин пытался что-то уберечь от взора учителя. Не только изуродованное лицо, но и что-то в глубине своей души. Видимо это не скрылось и от Эд’Ма.

— Каин! — тепло произнёс учитель. — Я обращаюсь к тебе как к первому из моих учеников. Первому по старшинству, но не по значимости. Ты ведь так думаешь про себя?

Ученик вздрогнул, его плечи опустились, а руки сжались в кулаки.

— Я знаю, что тебя это угнетает, — продолжал учитель, будто не замечая этой перемены. — Тебе не нравиться, когда ты в проигрыше или отстаёшь. Я бы мог промолчать, но я это не сделаю. Ты ведь с того дня, как проснулся с изувеченным лицом пожалел о своих подвигах? Даже у самых великих помыслов есть зерно негатива. Я хочу, чтобы ты принял себя нынешнего. Чтобы ты увидел в себе те невероятные способности, которые не уступают никому из прочих, а в чём-то даже превосходят. Ты меня понял, Каин?

— Да, учитель, — натянуто произнёс Каин, снимая маску. Он был по-прежнему невероятно красив, не смотря на шрам, но догадка Дэвида оказалась верной. Внутренние переживания уродовали его сильнее увечий. Сейчас это было почти незаметно, но что-то подсказывало Шепарду: это лишь начало мучительной метаморфозы.

— Выпей этот напиток. Он не только откроет по-прежнему скрытые в твоём сознании силы, но и укажет правильный путь и отведёт тебя от тьмы. Но запомни! Ты должен всегда следовать этому пути. Шаг в сторону, и ты погрузишься в разрушительную деградацию.

Каин поднёс чашу к своим изящным губам и выпил его одним глотком. Дэвид увидел, как к его коже прилила кровь, а на его лице появилось спасительное просветление.

Учитель вновь наполнил чашу и посмотрел на Авеля. Тот, беспокойно всматриваясь в лицо брата, тихонько ахнул и обернулся к Эд’Му, округлив в страхе глаза.

— Авель! — холодно произнёс учитель. — Хоть ты и считаешь себя слабейшим из учеников, но твоя невинность и добродушие не просто спасут тебя, но и возведут на вершину мироздания. Но запомни мои слова. Иногда милосердие может обернуться против тебя.

Авель, слушая учителя немного понуро, но с напряжённым вниманием резко выпрямился и всмотрелся в него. Он покраснел и нервно закусил нижнюю губу. При этом в его тусклых глазах читались незаданные вопросы.

Учитель передал ему чашу, и он аккуратно выпил жидкость. До Шепарда донёсся лёгкий запах фиалок.

«А ведь, когда этот напиток пил Каин, преобладал запах жасмина» — мысленно удивился Дэвид.

Между тем, чаша вновь была наполнена, и Дэвид знал кому она предназначена.

— Гильгамеш. Мой самый лучший ученик, — с лёгкой грустью произнёс Эд’М. — За этот год ты ближе других подошёл к моей и, я хочу в это верить, вашей благородной цели. В тебе правит баланс. Но ты жаждешь большего и этот баланс слишком хрупок. Не пытайся ухватить всё и сразу. Лучше найди самую малость и пусть она в твоих заботливых руках расцветёт в небывалом разнообразии. И пусть та пропасть, что выросла между нами за этот год, исчезнет, ибо есть вещи, о которых лучше не знать. Пей, мой самый любимый и самый жаждущий прогресса ученик!

На лице Гильгамеша отразилось смущение, которое быстро сменилось холодным упрямством. Он взял чашу жёстким и быстрым махом и, не задумываясь, поглотил питьё. В этот раз напиток ничем не пах.

Чаша вновь была наполнена и все посмотрели на Осириса. Тот сидел со своим обычным скучающим видом и будто бы спал. В схематических глазах Эд’Ма загорелись странные огоньки, и он заговорил, как показалось Дэвиду, слишком жёстко со своим четвёртым учеником.

— Усур, от наставлений тебе не уйти. Я понимаю, что для тебя скука смертная, мои нравоучения, но путь ошибок не только опасен, но и порой фатален.

— Сколько раз говорить вам, учитель, что я хочу, чтобы меня звали Осирисом, а не Усуром. — обиженно произнёс Осирис, краснея. — Я знаю, что это почти одно и то же, но второй вариант куда благозвучней.

— Как хочешь, — более мягко продолжил Эд’М. На лицах учеников появились невинные улыбки, а Дэвид понял, что учитель специально назвал Осириса старым именем, чтобы скинуть с него маску безразличия. — Но выслушай меня и я прошу: не игнорирую моих советов, мой беспечный искатель веселья. У тебя великий потенциал истинного лидера, но ты стоишь на тонком льду. Ты, ради того, чтобы развеять скуку, готов пойти на неоправданный риск. Всё это может выродиться в опасную беспечность, особенно по отношению к самому тебе. Я думаю, потеря руки тебе о многом скажет.

Осирис выпрямился и схватился за обрубок руки. Он посмотрел на учителя, хмурясь и пождав губы.

— Если ты не перестанешь относиться к жизни столь праздно, то ты выроешь себе опасную и очень глубокую яму. А теперь выпей, — с нежностью в голосе закончил Эд’М.

Осирис всё ещё пытался сохранить прежнюю небрежность, но странная нерешительность задавала тон его движениям. Он взял чашу, источающую сильный перченый аромат, дрожащей рукой и осторожно выпил напиток. И вдруг! Осирис выронил чашу и, сильно побледнев, замер с остекленевшим взглядом. Ученики испуганно посмотрели сначала на Осириса, а потом на Эд’Ма, но тот одним упреждающим жестом заставил их не двигаться и наблюдать

Секунду, другую, Осирис был не подвижен, а потом хрипло вздохнул, упал на спину и сильно закашлял, схватившись за горло. С трудом приняв прошлую позу, он испуганно посмотрел на Эд’Ма. Образы глаз учителя улыбались, но были полны холода.

— Судьба в твоей руке, мой беспечный ученик Усур, — спокойно заключил учитель.

Ещё одна полная чаша. Настала очередь Джитуку. Эд’М вновь улыбнулся глазами, но теперь это была улыбка отца, что могла быть обращена лишь к самому младшему из своих детей.

— Джитуку. Ты куда моложе остальных, но ты ничуть не хуже их, а в чём-то даже лучше. Ты прекрасный охотник, не уступающий ни могучему Вендиго, не востроухому Хатиману. Ты прекрасный лекарь. И Авраам, и Кон благоговеют перед твоими познаниями в лечебных травах, ядах и противоядиях. Да разве только лечебные травы? Ты из тех, кто сможет накормить миллионы страждущих, да ещё и про запас останется. А ещё ты прекрасный воин и следопыт. Ты запросто можешь сражаться даже с яростным Одином. Хотя, в душе ты ещё не прочь ему припомнить прошлые обиды, так ведь?

Поначалу воодушевившись, Джитуку нахмурился и искоса посмотрел на Одина. Тот будто бы не услышал своего имени и не ощутил на себе сверлящего взгляда Джитуку.

— Не стоит быть столь злопамятным, мой юный друг, — продолжил учитель с лёгким холодом в голосе, несравнимым с тем, что обрушился на Осириса. — Ты очень добрый и верный друг, но ты слишком долго помнишь, даже малую обиду. Бросить человека на голодную гибель, лишь потому, что кто-то тебе или твоим близким сделал больно, но при этом раскаялся в этом всей душой? Способен ли ты на это, Джитуку? Или, может, ты будешь мстить его близким, что даже не были причастны к твоей обиде?

— Н-нет, учитель! — дрожащим голосом произнёс Джитуку.

— Тогда пей, — вновь тёплым голосом, произнёс Эд’М, поднося чашу к рукам испуганного ученика. — И пусть тебе и твоим потомкам будет вечное счастье, если вы не сойдёте с тропы разумной справедливости.

Джитуку выпил напиток, теперь источавший запах душистого лугового мёда. Глубоко вдохнув и выдохнув, он заискрился спокойствием и счастьем.

Следующая чаша предназначалась Аврааму. Глаза учителя улыбнулись ему тёплой, приветливой улыбкой. Ученик ответил ему такой же, даже ещё более солнечной улыбкой.

— Авраам! Мой мальчик! Ты стал моим спасением, не меньше, чем когда-то встреча с твоим отцом. И я не только о том, что ты помог мне спасти Авеля. Твой дар бесценен, ибо если направить его в правильное русло, то он приведёт к благословенному бессмертию.

Авраам неуверенно захлопал ресницами, посмотрев на братьев и сестёр. Те, в свою очередь, смущённо посмотрели друг друга. В их глазах отобразилась весьма чёткая мысль, не скрывшаяся от Дэвида. Авраама не просто любили. Его все безмерно уважали. Даже Хатиман смотрел на него со странным благоговением.

Авраам благодарно всем поклонился и выпил напиток. Дэвиду почудился запах вина, и он увидел, как лицо шестого ученика покрылось румянцем и он, вздрогнув, растёкся в немного глупой улыбке.

Настало очередь Сарасвати. Она сидела чуть в стороне от других, важно сдёрнув нос и поджав губы, скрестив ноги и положив руки на колени. Учитель посмотрел в её бездонные пурпурные глаза. Он смотрел долго, а та не отводила взгляда. Вдруг, её руки сжались в кулаки, а лицо потемнело. Сарасвати поджала губы и с лёгкой истерикой подумала:

«Но ведь?!»

— Не переоценивай себя, моя любимая ученица. Твой дар поражает моё воображение, но это обоюдоострый меч. Однажды ты сильно поранишься об него. Запомни это! Запомни, что я только, что выжег в твоём бездонном разуме, дочь моя.

Сарасвати задрожала всем телом и, задыхаясь, схватилась за сердце.

— Сарасвати! — тихо, но властно произнёс Эд’М. Ученица замерла, широко открыв глаза. Учитель тяжело вздохнул и подвинул ей чашу. — Выпей.

Сарасвати послушно взяла напиток дрожащими руками и выпила его. В ноздри Дэвида ударил сладковатый запах нечто сгнившего. Он увидел, как Сарасвати сдержала порыв тошноты, на долю секунды замерев, но всё-таки с большим усилием допила напиток. Она поставила чашу на пол и больше не решилась смотреть на учителя. Тот дотянулся до неё и нежно погладил по голове. Его голос был печальным и отцовским:

— Побори в себе этот изъян, что зовётся гордыней, побори свой страх и тогда тебя и твою семью, нынешнюю и грядущую, ждёт долгая и счастливая жизнь!

Сарасвати шмыгнула носом, утёрла слёзы, поднялась, отошла к выходу и, сев спиной ко всем, начала всматриваться в вечернее свинцовое небо.

Все настолько были заворожены этим поступком Сарасвати, что никто не заметил, как Эд’М достал ещё одну чашу и наполнил её тем же напитком. Лишь его лёгкий кашель заставил их вспомнить ради чего они здесь сидели полукругом. Все с недоумением уставились на вторую чашу, но почти сразу до всех дошло, почему учитель так поступил.

— Прометей, Рей Сильвия, — нежно произнёс Эд’М. — Одному из вас будет суждено строить величайшие храмы, посвящённые знаниям и искусству, а другая будет лелеять камень и металл, наставляя свой народ на путь благоразумного рационализма. Но будьте бдительны. Живое помнит и имеет свойство воссоздавать то, что потерянно. Создавая осязаемое, не забудьте его перенести в ментально неосязаемое. Жертвуйте камнем и железом, но не тем, что может дышать и созерцать.

Рей и Прометей недоуменно посмотрели на учителя. Он в ответ положил руки им на плечи.

— Это вы ещё не зрите, но я хочу, чтобы вы запомнили слова: любовь — это то, что спасёт мир и создаст самый крепчайший союз. Но любовь порой ослепляет. А теперь пейте.

Он и она подняли свои чаши и выпили. От одной веяло розами, а от другой ромашками.

Учитель достал из-за рукава третью чашу и наполнил все три до краёв. Те, для кого они предназначались, переглянулись и каждый увидел во взгляде другого лёгкую обиду. Предугадывая реакцию, учитель выпрямился и, хлопнув в ладоши, бордо сказал:

— Тем, кому предстоит самый тяжёлый и опасный путь домой, мой отдельный, самый тёплый урок. Эти чаши наполнены не ради сухого рационализма, а просто ради сентиментального символизма. А поэтому чисто номинально начну с Кона!

Кон переменил насупленную обиду на миротворческую благожелательность и навострил уши.

— Ты стремишься познать себя и окружающий мир, дёргая за тонкие незримые ниточки, что связывают всё живое. Это тебя особенно роднит с Авраамом, но такая въедливая наблюдательность вызывает неприкрытое раздражение. Иногда… иногда следует ценить тишину и покой, а также чужое пространство — виновато произнёс Эд’М.

Все вокруг рассмеялись, а Хатиман злорадно усмехнулся. Кон Фу Ци покраснел, но при этом, оглядывая друзей, ответил ещё более звонким смехом.

— Но главное, — сказал учитель, став неожиданно серьёзным. — Будь внимателен к брошенным словам. Особенно, если они не несли в себе обиду, но в неё обратятся.

Кон невинно захлопал глазами и утвердительно мотнул головой. Он настолько был сосредоточен на учителе, что так и не увидел странное, почти незаметное выражение на лице Хатимана. Пытаясь скрыть это выражение, тот не сразу услышал учителя:

— Хатиман! Тебя терзают тяжёлые муки?

Хатиман мрачно и отрицательно замотал головой.

— Как бы там ни было, послушай меня. Ты, как никто другой, чувствителен на биофизическом уровне к малейшим колебаниям во всех плоскостях мира. Любое дуновение, любой вздох, любой шорох и ты это узришь, просто своей кожей. Это, конечно, происходит с тобой лишь тогда, когда ты на пике своих возможностей. Он уже почти наступил, не так ли? Не убирай взгляд, я уже успел в нём прочесть ответ на мой вопрос, и он меня удовлетворил. Путь к самой вершине своих способностей особенно долог и опасен. Особенно когда до конца остаётся совсем чуть-чуть. Преодолеть его в одиночку невозможно. Будь дружелюбен. Даже к тому, кто тебе кажется чуждым и даже пугающим. Страх неизвестного может скинуть тебя с вершины и все пойдёт кубарем.

Хатиман хотел было открыть рот, но учитель не дал ему это сделать, остановив его твёрдым жестом руки. Теперь его взгляд был направлен на гиганта Вендиго.

— Вендиго, — удивительно строго произнёс учитель. — Ты преодолел самый длинный путь не ради себя, а ради своего племени. И это бесценно, но было ли от меня польза? Смог ли я ответить на многие из твоих вопросов и сумел ли я тебя чему-либо научить?

— Даже больше, чем я мог представить! Но я хорошо осознаю, что это лишь крохи от бесконечного, — мягко начал Вендиго, смотря прямо в глаза учителя. — И всё равно, я вам безмерно благодарен.

— Действительно, — робко произнёс Эд’М. — Есть вещи, которые вам знать ещё не дано, а что-то вы должны понять сами. И в первую очередь это относиться к тебе, Вендиго. Ты пытаешься найти гармонию со всем живым, а это очень тонкая грань. Потеряешь контроль и тебя поглотит хаос. Единственный твой путь — это усреднённое между гармонией, сумраком и зыбким осязаемым иллюзором. Поэтому он значительно отличается от прочих, но я хочу тебе помочь, ибо ты сможешь познать то, что не дано даже мне, главное не перейди грань. Не подавайся звериным инстинктам, особенно, когда почувствуешь себя уязвимым ментально и душевно.

— Этого никогда не случиться со мной, учитель, — произнося эти слова, Вендиго положил руку на сердце и тихо поклонился Эд’Му.

Учитель поклонился в ответ. Потом он развёл руки и посмотрел на троих учеников, которым выпала особая честь:

— Пейте за ваше здоровье.

Все трое опустошили чаши и на каждого, как и на прочих, напиток повлиял по-разному.

Кон Фу Ци напиток заставил впасть в лёгкий сладостный транс. От него повеяло чайным ароматом.

Хатиман, выпив зелье, замер в странной задумчивости. Его чаша дарила миру разнообразие запахов полевых цветов.

Вендиго, не успев даже донести до губ чашу, со смущением на лице, всмотрелся в неё. Дэвиду показалось, что жидкость в ней жила сама по себе и более не была прозрачной. Цветными пятнами, менявшие форму и отблеск, она то медленно, то беспокойно быстро циркулировала, образуя беспорочные знаки. Запах пережаренных шкварок отталкивал и притягивал одновременно, пробуждая странные ощущения в желудке. В его настоящем желудке!

Дэвид обеспокоено огляделся по сторонам, так как почувствовал что-то не ладное. С воспоминанием и с его настоящим телом. Он был сильно истощён. Он слишком долго использовал «Погружение».

— Придётся твоему телу немного потерпеть, — небрежно произнёс призрак отца, почуяв беспокойства Дэвида.

К накопившейся усталости и множеству не заданных вопросов, ещё сильнее прибавлялась ненависть к отцу, но выхода не было. В этой игре он лишь наблюдатель.

Дэвид обернулся, и как раз вовремя, чтобы увидеть, как чаша, наполненная в последний раз, была преподнесена последнему из учеников.

На лице Одина читалось решимость и дерзость. Он усмехнулся учителю и протянул руку за чашей. Но Эд’М задорно поднял чашу над своей головой и саркастически спросил его:

— А почему не Каин? Ты ведь так и не вызвал его на дуэль, а он всё-таки победил твоего отца.

Один посерел и обмяк, а вокруг него беззлобно рассмеялись. Но он всё равно угрожающе всех осмотрел.

— Как я говорил ранее, если бы я победил вас, то и других не пришлось бы вызывать на поединок, — мрачно протянул он, всё ещё задерживая взгляд на Джитуку, но тут он резко повернулся к учителю и прорычал. — Но я уже не тот, что был прежде! Я больше не хочу быть лишь дуболомом-воякой! Общаясь с братьями и сёстрами и, конечно с вами, учитель, я понял: чтобы стать настоящим вождём одной силой не вытянуть. Хотя я это и раньше понимал, но то было раньше.

— Полководец-философ? — про себя протянул Эд’М, одобрительно хмыкнув. — Похвально. Ты выбираешь путь аскета и это тоже похвально. Но ты и выбираешь рамки, что будут тебя сдерживать: кодекс. Твоё благородство может сыграть с тобою злую шутку. Будь осторожен. И ещё: истинным другом может оказаться тот, кого ты меньше всего ценил.

— Вот значит как? — протянул Один, задумавшись, но вскоре усмехнулся. Он взял полную чашу и поднял её высоко над собой. — За вас, учитель!

Один опрокинул чашу, распространяя запах хмеля. Он допил напиток и с удовольствием облизнулся.

Эд’М осмотрел своих учеников. В его позе была великая печаль и одиночество. Он чуть склонил голову вниз и положил руки на колени. Учитель молчал минуту или больше, а может меньше, но вот он поднял голову, и в его схематических глазах теперь читалась гордость. Он расправил руки и вдохновляющие произнёс:

— Ну а теперь, дети, я должен вам сказать: прощайте и сладких снов. Двадцать пять лет, и мы вновь с вами встретимся. Я верю и надеюсь, что вы прислушайтесь к моим словам и правильно впитаете то питьё, что я вам дал. Прощайте и сладких снов.

Друзья даже не успели полностью осознать слова учителя, так как они, один за другим, упали на пол, заснув крепким сном.

Мир вновь наполнился слепящим свистящим светом, но когда он затух, пришла тьма. Дэвид понял, что он покинул эту длинную и насыщенную событиями цепочку воспоминаний. Его разум был переполнен полученной информацией. Но эти данные, заполнив пустоты, породили множество новых прорех. Дэвид был разочарован тем, что ему лишь чуть-чуть дали прикоснуться до такого лакомого кусочка. Он хотел продолжить дальше, несмотря на то, что чувствовал, как его организм начал сопротивляться «Погружению». Он пытался вырвать его наружу. Это почувствовал и его отец.

— Даже не думай! — прогремел он властно, когда его надменные глаза появились перед ним, прямо из тьмы. — Тебе нужно передохнуть, а потом мы продолжим.

— Но восстановление займёт слишком…

— Тебе достаточно поесть, попить и немного отдохнуть, отключив все ненужные внутренние опции. Иначе я тебя сюда не пущу.

— Но у меня нет времени!

— У тебя его достаточно, сын мой, а теперь до скорой встречи.

Зрачки Гильгамеша сузились, а глаза расширились. Дэвида будто что-то схватило за плечи и потянуло в неизвестность. Он был зол, но ещё больше был измождён. В итоге Шепард перестал сопротивляться и направился навстречу реальности.

Дэвид лежал на животе, на холодном и чистом полу своей палаты. Он открыл глаза, повернув голову на бок и понял, что выжат, как лимон. Дэвид попытался приподняться, но его руки задрожали, не выдержав массы собственного тела. Он глухо удариться об пол. Дэвид с трудом повернул голову на другой бок, и его нечёткий взгляд отыскали дисплей часов. На них было почти час ночи.

Электрический щелчок дверного замка и в комнату вбежал медбрат. Он был испуган и быстрым шагом направлялся к Дэвиду.

— Не подходи ко мне! — взревел Шепард, чуть выпучив глаза и вновь попытавшись подняться. Он увидел, как медбрат остановился и Дэвид прочитал в его взгляде обиду. Он несколько раз глубоко вздохнул и выдохнул и заговорил в своей обычной манере. — До меня в таком состоянии опасно прикасаться. Это тебя не убьёт, но в худшем случае ты превратишься в овощ.

Медбрат поджал губы, опустил руки, выпрямился и отошёл чуть назад, но почти сразу сделал несколько уверенных шагов к Шепарду. Он остановился возле него на расстоянии не более двух широких шагов. Мужчина был чем-то похож на Анхель, но был более угловатым и смуглым. Медбрат, чуть щёлкнув языком и посмотрев через плечо на маленький зрачок камеры над выходом, деловито обратился к Шепарду:

— У меня датчики из вашей палаты, пять минут назад, чуть с ума не сошли. А потом я вижу на мониторе, как вы тут дёргаетесь, будто кто-то через вас пропустил опасный для жизни электрозаряд.

— Можно и так сказать. Но со мной всё в порядке. Я и в более худших ситуациях был.

— Вот как? Но я ответственен за вас и поэтому не смогу уйти отсюда до тех пор, пока не удостоверюсь в истинности вашего утверждения.

— Да в порядке я! — вновь теряя контроль, проговорил Дэвид, пытаясь доползти до кровати. Ноги его не слушались. — Если уж тебе так хочешь помочь, тогда принеси мне что-нибудь поесть. И чем жирнее и сытнее будет еда, тем лучше. У меня впереди уйма тяжкой работы.

Парень сузил глаза, скрестив руки на груди, и с не прикрытым сарказмом спросил:

— Простите, что?

— Еда. Я истощён и…

— Я это слышал, но вы видели который час?

— Видел, и?

— Не знаю, чем вы таким важным заняты, но после этих слов я вынужден вызвать дежурного врача и вколоть вам снотворное. Я не могу допустить, чтобы вы занимались непомерным самобичеванием. Даже не смотря на тот факт, что вы Вечный, мистер Шепард.

— Вот как? — сухо выпалил Дэвид. — Ну, хорошо. Если я завтра окажусь недееспособный перед собеседованием, то я, клянусь, поведаю твоей начальнице, что виной был некто… как тебя зовут?

Долгие секунды тишины, и вот медбрат, тяжело вздохнув и закатив глаза, язвительно ответил:

— У нас тут в холодильнике жареная курица и праздничный пирог… У меня завтра, то есть уже сегодня, день рождение…

— Поздравляю.

— Благодарю.

— Я согласен. И, если он есть, горячий шоколад.

— Как ни странно, но есть. Вам не сказано повезло, мистер Шепард.

— Неси, срочно!

Через пять минут медбрат вернулся с подносом в руках. Дэвид, прямо на глазах у именинника за считанные минуты умял еду и питьё. Он откинулся к стене и удовлетворенно вздохнул. Дэвид посмотрел на медбрата, и ему вдруг стало стыдно.

— Спасибо тебе. Поверь мне на слово, это было для меня очень важно. Если я добьюсь того, к чему стремлюсь, то я куплю тебе столько пирогов, сколько пожелаешь.

— Мне важнее, чтобы вы не померли до конца моей смены, и вообще: я ненавижу, когда человек, пусть и Вечный, столь некомпетентно относиться к своему здоровью, — сухо ответил медбрат, продолжая его сверлить взглядом. — Теперь я могу проверить ваше состояние?

— Нет! — отрезал Дэвид, выпрямляясь. — Если так боишься, то я беру всю ответственность на себя. Я могу это как-то зафиксировать?

— Я не собираюсь тратить время на такие глупости, — холодно ответил медбрат, беря поднос и подходя к выходу широкими шагами. — У меня и так достаточно возможностей доказать, что я сделал, всё что смог.

— Вот и хорошо и спасибо за еду. — Дэвид попытался улыбнуться. Тот лишь едко усмехнулся, а потом скрылся за задвигаемой дверью.

Дэвид ещё с минуту сидел, всматриваясь в дверь. Он пытался сконцентрироваться для второго захода в Погружение, но странная забота этого юноши немного его озадачила. Чтобы хоть как-то сконцентрироваться, он несколько раз со всей силы нанёс себе хлёсткие пощёчины и мотнул головой. Это немного восстановило порядок в ней. Затем Дэвид медленно лёг на кровать и расслабился.