Моя профессия ураган

Глава 13

Мы упали вместе.

Я тоже, но сверху, споткнувшись, ничего не видя от застилавших глаза слез, прямо на него… Лицом прямо ему в грудь. Лишь отчаяннее отчаянно зарыдав…

— Я не добрая девочка! — со слезами сказала я.

— Я это вижу… — мрачно сказал незнакомец, подымая меня и пытаясь отчистить от грязи свой прекрасный черный плащ. Странный плащ.

— И не леди…

— Я тоже это заметил!

— Но я леди! — оскорблено вспыхнула я.

— Это пока еще не видно, — спокойно сказал тот.

— Видно! — топнула я ногой, но меня только подхватили на руки.

— Ты кто? — уже спокойнее спросил мужчина, вытирая слезы, немного злясь и держа меня в руках. Не давая снова свалить его. Я видела, что он спокойный, рассудительный. — И откуда? Из какого города?

— Не знаю, — ответила я, всхлипывая. Его голос был так красив и снова напоминал о том, что меня никто просто не полюбит как простую девочку. — Йа п-потеряла память.

— Вот как, — как-то по-другому, более серьезно сказал он, внимательно вглядываясь в меня сверху. Поскольку я просто прижалась к груди, то он не мог увидеть ничего, кроме косы. Он попытался оторвать мое лицо от своей груди, но я только сильней прижалась к нему и разрыдалась снова.

— Ну, успокойтесь же, леди! — мягко сказал он, начиная сердиться, пытаясь вытереть мои слезы. — Со мной вас не грозит абсолютно ничего. А если вы пережили ураган…

— Это был такой ужас! — пожаловалась я, вспомнив, какое разочарование пережила.

— Ураган кончился… — успокаивающе сказал он, словно ребенку, заворачивая меня в плащ. — А я как раз доставлю вас к людям… Не волнуйтесь, у меня нет обычая есть маленьких девочек!

— Я не маленькая! — оскорблено сказала я.

Мне показалось, что на руке у него мелькнул шрам странной формы, который, мне показалось, я уже видела… Но я так и не вспомнила, где я видела такой шрам…

— Я верю… — почему-то он как-то странно прижал меня к груди.

Зарюмсанная, дрожащая, холодная я, потеряв над собой контроль, еще отчаянней прижалась к его большой груди, подняв на него глаза. Тыкаясь в нее, как щенок.

И разревелась еще безысходнее и неутешней…

— Ну, чего? Все уже прошло… Мы скоро выйдем к людям… — будто дебильному ребенку осторожно говорил он. Я почему-то навсегда запомнила каждое слово. И почему-то снова разревелась.

— Не реви! — отпустил он меня с рук, угрожая, что мне придется идти самой рядом с ним.

Но это было все равно, что раздувать пламя. Я плакала горько и отчаянно… От своей дурной женской судьбы и невозможности мечты… Надо же женщине когда-то выплакаться один раз от своей собачьей жизни… Лица я его не видела. Но безошибочно чувствовала его благородство, честь и чистоту, звучавшую в его голосе. Распознавать людей моя профессия. И ухватилась крепче, шмыгнув…

Я дрожала… Холодно было ужасно! Он это понял. Я и не заметила, как, отчаявшись что-то со мной сделать, меня снова подхватили на руки и закутали в плащ…

В общем, это был кошмар, когда меня ссаживали с рук и снова на них брали. Я его довела. Но, мне кажется, он имел какое-то отношение к воспитанию детей.

…Я слышала стук его сердца, и это успокаивало и укачивало меня. Хотелось идти так вечно! Не знаю, долго ли мы шли, скорей всего нет, потому что я так желала, чтоб мы никогда не останавливались… Пусть так и будет все время, — шмыгнув носом, все еще вздрагивая грудью, подумала я.

Когда он меня укутывал, на руке я увидела странный шрам, от которого на сердце стало чуть тревожно. И вместе с тем тепло. Я попыталась вспомнить, где я его уже видела, но так и не смогла — я снова все забыла. Только смутно помнила, что ураган вызывал у меня какие-то воспоминания, которые я тут же забыла.

Впрочем, сам ураган уже казался почти сном. И исчез так же быстро, как сон, который тут же забываешь. Хоть ты, казалось, его недавно помнил и так ярко пережил. Похоже, сама яркость переживаний поспособствовала этому.

Но в его руках было так надежно, тепло, уютно… Меня жалели, гладили непокорные вихры и ласкали, словно маленького потерявшегося ребенка…

— Рассказывай все, что помнишь! — тихо попросил он. — Я найду, где это…

— Я ничего не помню… — сквозь сон медленно пробормотала я. — Ни кто я, ни откуда. Смешно? Я летала… — серьезно сказала я. — А потом мылась.

— Тогда рассказывай, что думаешь, раз ничего не помнишь… Это поможет мне быстрей вернуть тебя туда, откуда забрал тебя ураган…

— А может мне это вовсе не хочется… — пробормотала я, крепче обнимая его за шею и сопя. Даже слезы высохли. Почему на сердце так тепло? Почему хочется, чтоб меня несли вечно? Почему мне не хочется отрываться от этой крепкой мускулистой шеи?

— Говори все, что приходит в голову… — пробормотал как-то странно он.

— Был когда-то такой Моцарт… — послушно начала бормотать я. — Я даже не знаю, где и когда. Смешное имя, правда? Когда он мыслил, он охватывал всю симфонию в одной мысли, в одном мгновении, в одном чувстве, как в озарении, когда он слышал "всю симфонию от начала и до конца сразу, одновременно, в один миг!" Это я помню, но не помню, кто учил меня мыслить. Озарение — только первая стадия мысли, это мысль, это первая стадия всеохватывающего мгновенного чувства… — сонно потерлась я. — Смешно, но я не помню, кто меня учил мыслить. В дальнейшем ты должна мгновенное чувство длить вечно, то есть держать его в сознании столько, сколько потребуется, охватывая миллионы признаком в едином охвате вне времени. Все аскеты испытывают это чувство

Великого Единства постоянно. Это чувство одновременного охвата всего — начало мышления… Как только я пришла в себя и очнулась, я сразу начала думать, как надо мыслить, а не как спасаться, что надо охватить умом все признаки, ну не глупо ли…

Я замолчала, ибо человек стоял, и почему-то крепко прижимал меня к себе. Я слышала, как бешено колотится его сердце. Было так тепло, и мысль снова вернулась к охвату мыслью всего в один миг. Наконец, он снова пошел, но шел как пьяный.

— …Мысль, чувство не имеет ни времени, ни последовательности… — бормотала я сквозь сон. — Когда преступнику вместо казни разрезать в мозгу связи между полушариями, он полностью теряет чувство времени и последовательности. Для него и прошлое, и будущее — все здесь и сейчас, он все видит сейчас… Мысль охватывает все миллионы признаков в один миг… Озарение творцов — собственно и есть мысль, охватившая все признаки, цели, чувства, детали… Даже обучение есть охват явления самостоятельной мыслью — ты пытаешься "осознать", почувствовать явление, пока не сможешь мыслить о нем самостоятельно, воспроизвести его в мысли, создать мысль внутри. Люди пока не понимают, что мысль и "думание" это разные вещи. Я тебя так ждала, а ты не пришел… Есть старая шутка: "У меня есть мысль, и я ее думаю", — но это очень точное описание, — буркнула я, крепче обхватив человека. Крестьяне не понимают, что мысль как чувство живет отдельно от слов, иначе, что мы вынашиваем думанием?

Мысль как чувство может жить в сознании, даже когда мы кушаем, играем, моемся, целуемся… Чувство не мешает думать словами… Оно накапливается… Именно чувство не мешает думать, делать дела, в голове одновременно могут быть несколько чувств… — по-детски сказала я. — И я тебя люблю…

Он застыл.

— Понятно, что за стадией озарения в чувстве, — быстро сказала я, — его еще надо записать нотами, нарисовать, написать роман словами… Перевести его из цельной в продольную плоскость слов. Некоторые чудесные литературные жемчужины были выношены в уме дословно целыми повестями, то есть просто взяты и потом просто записаны, когда уже было все выношено дословно… Большинство подлинно гениальных картин были выношены художниками в сознании и лишь потом перенесены на холст. Правда, для этого пришлось тоже думать, как это передать… Но, конечно, охватывать сознанием десятки тысяч признаков детализировано — это уже люди, развившие в себе Мысль и Сознание до больших высот. Другие разворачивают мысль постепенно, по частям, вынашивая отдельно каждую часть большой картины и записывая ее, многократно возвращаясь и переделывая… Тем более что стадия воплощения — во многих искусствах требует для передачи мысли средствами искусства еще много мысли и напряженной соответственно работы сознания.

Впрочем, есть уникумы, как Моцарт, которые вынашивают все до мелочей и уже сразу знают, что и как передадут и воплотят, какие сочетания инструментов или красок и как положить, как словами передать определенную сцену или поворот чувства, чтоб сильней было воздействие на зрителя… Мастерство включается в мысль… Впрочем, не существует механического мастерства, ибо каждое новое произведение это и рождение нового способа передачи… Особенно это знают настоящие художники… Ибо передать человека, так чтоб его ощутили живого на портрете, это надо столько промучиться и продумать! Механическая передача объекта не передает его для нашего сознания таким, как он есть… А ты такой красивый…

Он опять почему-то споткнулся, но я только честно передавала свою мысль.

— И ту женщину, которую мы воспринимаем, и ее портрет — это две разные вещи.

Ибо для нас слишком много мыслечувства наслоено на этот ее образ, чтоб просто образ был женщиной. Ты так давно не видел меня! А дать даже просто синтез чувства, — я не говорю о прекрасном и влекущем синтезе сознания в мгновенном чувстве, который мы даже не замечаем, а лишь отмечаем подспудно — это уже задача мастера.

Он явно почему-то спотыкался и злился. И был очень весел и сердит.

— В отличие от слов чувство может охватывать все — краски, звуки, формы, пульсации, чувства, как у актеров, даже сами слова… Мыслить красками, звуками, формами… Но в любом случае, — чувство надо воплотить и развернуть в привычной форме, — уже совсем сонно бормотала я, — я так боялась, а ты все не приходил. Ведь передавать свое мысленное творчество телепатией люди еще не научились… А я звала, звала… Хоть это вопрос времени… Разворачивание мгновенного мыслечувства в последовательное, словно поперек — это четвертая стадия… Воплотить средствами искусства выношенную мысль… Напряженное мышление — вынашивание мысли — озарение мысли — воплощение мысли. И все эти стадии на самом деле есть Вынашивание Мысли напряженным мышлением, или даже напряжением Сознания, ибо как назвать внимание, осознавание, вдумывание, концентрацию живой интенсивности сознания на чем-то, лелеяние зачатков мысли и т. д.? Я добрая и хорошая девочка…

Я просто уснула, ибо он меня не слушал. Только запустила крепче руки вокруг. Я сумасшедшая, это хорошо или плохо? Опять теплая мысль вернулась к чувству, охватывающему все явление, как в озарении, в одной точке, вне времени. И это была Мысль!

— Но в любом случае чувство стоит в основе как Знания, так и творчества, — пробормотала я. — И чувство это не простое, а мыслечувство, чувство это Мысль!

Синтез — если точно! Бабушка говорила, что ты болван, и никогда не женишься, но ведь ты не болван… Озарение — если романтически, — продолжила я. — Посмотри на меня… Но ученые подтвердили, что за этой стадией озарения идет стадия овладения Сознанием уже на уровне чувства, когда все сливается вместе — и чувство-сознание и форма. То есть наше чувство уже детализировано, как у Моцарта, мы просто мыслим синтезом в деталях, то есть одновременно и осознаем, и воображаем (если картина и множество признаков) и формулируем. А мне надоело быть одной… То есть сознание может видеть в мгновенном единовременном озарении каждую деталь одновременно, сознавая их синтез, видеть все стороны явления, видеть его самого, где форма и сущность неотделимы…

— Это уже настоящее хамство… — хмуро пробормотал он почему-то. Странный человек. Он же сам просил говорить, что думаю.

— Чтоб выработать в себе подобную Мысль, — продолжила, начиная шмыгать, я, — для начала надо мыслить над пятью минутами чтения десять часов в день размышления, как гласит одно из древних золотых правил… На пять минут чтения — десять часов размышления. Обучаемся мы только мышлением, ибо лишь мышлением вырабатываем настоящую мысль… Долго и упорно, вызывая в себе чувство. Лучше думать над произведениями великих гениев. Ибо словами объяснить это трудно. А, начав, человек инстинктивно будет потихоньку раскручивать свое мышление…

Раскручивать чувство, раскручивать мысль. Чувство живет всегда в человеке.

Именно это называется знаниями, ибо при сходной ситуации знание активизируется как чувство, и мы знаем дорогу домой, и просто идем по ней и о ней не думаем… Ибо ему сначала надо потихоньку почувствовать подлинное сознание, ухватиться за него, раскрутить, овладеть, перейти на уровень чувства, потом мыслить уже детализировано в мгновенном чувстве, охватывая детализировано молниеносной мыслью периоды истории. Это как сахар — его надо попробовать.

Жениться, это счастье… И, к тому же, это не сразу приходит. Потому самый лучший совет развития мысли — меньше читай больше размышляй! Добросовестность мысли и никакой мистики… Не зря все религиозные книги говорят, что ты должен найти в себе Разум, который есть ты сам, но бесконечно мощнее, умнее, глубже и насыщеннее тебя. Ибо управление любым процессом тела в миллиарды раз сложнее самых сложных часов, которые делают местные мастера… Вот почему говорится о Вратах, в которые надо войти, а не о накоплении с нуля… И у тебя на руке шрам… Я не помню, откуда он и откуда я это знаю… Он кажется цельным, но, на самом деле, если посмотреть ночью, то те, кто видят ночью, увидят в нем светящегося красным дракона… Под водой ты увидишь страшную сильную тень дракона… А если посмотреть в лунном свете, намочив его девичьими слезами, то дракон будет добрым и двуглавым… Почему ты бросил меня на растерзание, Любимый!? — я вдруг залилась беспросветными слезами, не выдержав. — Ты не знаешь, что я сумасшедшая…

Мне показалось, что он выпростал мокрую от слез руку в лунном свете и ахнул.

А потом вдруг притянул меня к себе, пытаясь рассмотреть мое лицо, целуя. Но я не дала, все так же, плача, притянув его лицо к себе руками. И мы застыли так, молча, в этом поцелуе, когда я плакала…

И тогда я поняла, что я сплю…

Проснулась я почему-то с мокрыми от слез глазами. Я поняла, что меня разбудили, но не могла унять слез. Как и с трудом понимала, где реальность, а где правда.

— Сейчас будем дома… — как-то глухо сказал голос, пробуждая меня. Он просто завораживал меня своим мягким, простым и чистым голосом. Казалось, он не может сделать ничего плохого, от него просто веяло страшной силой. Зачем он пробуждал меня оттуда, где было так хорошо? Мои мысли опережали чьи-то мысли, еще не закончившиеся словами, его слова словно продолжали мои мысли, словно мы творили какую-то гармонию…

Меня потрясли.

— Очнись! — мрачно сказал он. — И не реви. Я разберусь.

Я очнулась и оказалась в другой, не менее приятной сказке. Я была все еще на руках…

— Я могу тебе еще что-то рассказать? — предложила я. — Что я думаю. Ты…

Я все равно плакала.

— Нет, не надо, — почему-то быстро сказал он. — Откуда ты знаешь, что мой шрам не шрам, а это особая татуировка? Я сам это не знал до сегодняшнего дня…

— Я не помню… — с болью сказала я, пытаясь вспомнить, недоумевающе смотря на него. Что он говорит? Я смотрела испуганно и непонимающе. — Я что, что-то бормотала, да? — пролепетала я. Я ничего, ничего не понимала.

— Не думай и спи… — резко сказал он.

Но я снова плакала и плакала. И не понимала почему. Наоборот, каждое его неловкое объятие или попытка утешить вызывали у меня пароксизм истерики.

— Спи! — приказал он. — И ничего не бойся вообще.

— Но что… — недоуменно залепетала я, но только крепче обняли, как я не рыдала.

Иногда неожиданно так бывает. Я поверила ему сразу и безоговорочно, и просто доверилась его рукам, как жила. Мне казалось, что я уже знала его запах, и что это уже было. Что я была на руках. Как сейчас. Поудобнее устроившись на них. И я, наоборот, снова незаметно заснула, укачанная его сильными и нежными руками…

— У нас были дети? — вдруг тихо спросил он сквозь сон, когда убедился, что я уснула. Или это мне приснилось.

Я забилась в истерике. Я заметалась в кошмаре сна, крича и вырываясь. Я почему-то кричала. Кто-то меня успокаивал. Я не помню.

Я не помню, что было.