Мой личный чародей

Глава тринадцатая

— Доброе утро, спящая княжна! Эй, просыпайся, засоня!

Ох-ох-онюшки! Похоже, это прозвище я честно заработала. Судя по тому, что я чувствовала себя совершенно выспавшейся и прекрасно отдохнувшей, дело шло к полудню. Сладко-пресладко потянувшись, я лениво открыла глаза.

За ночь дождь прекратился. Сквозь мелкие, неровные, зажатые паутинкой частого оконного переплета стеклышки в просторную чистенькую горницу лился блеклый свет выцветшего осеннего солнца. Упитанные солнечные зайчики подрагивали на ярком полосатом половике и темно-красных полавочниках. От толстого белого бока печки, на котором синькой были нарисованы веселые завитушки, веяло теплом. Дар, босиком и в одних штанах, стоял посреди комнаты и, улыбаясь, вытирался длинным вышитым полотенцем.

— Ты что, только что встал? — я повернулась на бок и пристроила голову на согнутую в локте руку.

— Все только что встали, — хмыкнул чародей. — Наши хозяева уже испереживались, не заболели ли гости.

— Хозяева? — скрестив ноги, я уселась на лавке, подавила зевок и сильно потерла лицо. — А кто у нас хозяева?

— Кузнец с женой. Они приняли на постой нас с тобою и Радоша со Степкой. Зоран, Ал, Унгор и четыре ратника разместились на местном постоялом дворе. Ну, а Гордята с остальной дружиной — ясное дело, у старосты.

— А что же мы все на постоялый двор не пошли? — удивилась я. — Были бы сейчас все вместе.

— Видела бы ты этот постоялый двор! — развеселился Дар. — Да там места меньше, чем в курятнике. Зато вчера там было очень весело. Какой-то местный праздник, дым коромыслом. Унгор с Аллардиэлем наотрез отказались ночевать ещё где бы то ни было. Ну а Гордята точно так же отказался даже переступить порог подобного заведения. Правда, сперва он настаивал на том, чтобы мы все вместе поселились у старосты. Но тогда бы этому бедолаге пришлось бы на ночь глядя спешно покидать свой собственный дом. Поэтому я предпочел оставить гуляк в трактире под присмотром Зорана, а самому воспользоваться гостеприимством семьи кузнеца.

— Молодец, — кивнула я. Как мы очутились в опрятной горенке, я, хоть убей, не помнила. — А тут помыться можно?

— И позавтракать тоже. Кузнечиха с утра завела блины. Чувствуешь, как пахнет? Радош, не будь дураком, уже сидит на кухне.

— А Степка? Степка что, не сидит? — это чтобы мой котик пропустил прием пищи?! Да прежде медведи выучатся летать и, вместо того, чтобы завалиться в спячку, отчалят на зиму в теплые края.

— Степка твой уже не сидит, — засмеялся Дар. — Он лежит. В отличие от всех нас он вчера прекрасно выспался у Радоша за пазухой. Поэтому, плотно поужинав, он отправился на деревню, улучшать местную породу кошек. Что характерно, проливной дождь его не остановил и даже не задержал. Сразу видно — исстрадался парень без любви и ласки. Вернулся он уже утром, изрядно потрепанный — видно, местные коты не желали без боя сдавать свои позиции, — но непобежденный. По крайней мере, такой довольной и счастливой морды я у него ни разу не видел. А к тому же наша хозяйка, поохав над Степочкиным драным ухом, отвалила нашему распутнику полную миску сметаны. Так что, в настоящий момент он, натрескавшись, спит у печки врастяжку, а село готовится к тому, что очень скоро здесь появятся котята с врожденными способностями к языкам…. Ну и долго ты ещё собираешься валяться? Иди, мыльня истоплена, блины на столе. Да: и советую поторопиться — не то Радош всё слопает!

Дар ошибся. Жена кузнеца Малуша, совсем молодая женщина, месяца через два ожидающая рождения своего первенца, напекла такую гору румяных, потрясающе вкусных блинов, что впору было звать на помощь всю нашу компанию. А на угощенье налегали только мы с оборотнем — мой чародей быстро поел и, наказав мне дожидаться его дома, ушел; кузнецу же, понятное дело, среди дня некогда было с нами рассиживаться. В конце концов, я поняла, что вот-вот что-нибудь да лопнет: либо мой живот, либо штаны. Поблагодарив смущенно улыбающуюся хозяйку, я поднялась из-за стола и прошлась по комнате. Нет, так не растрясается. Пожалуй, стоит прогуляться до постоялого двора и убедиться, что знакомство гнома и эльфа с чужой культурой не закончилось печально для кого-либо из этой троицы.

Вслед за мною на новенькое, всё в деревянных кружевах крыльцо, слегка пошатываясь, вышел донельзя томный Степка. Усевшись у моих ног, он задрал голову, посмотрел на меня слегка мутными глазами, которые, как мне показалось, нынче утром смотрели в разные стороны, и блаженно мурлыкнул:

— Хорошо-то как!!

Было и впрямь хорошо. За ночь прилетевший с полудня, из диких степей, ветер не только разогнал тяжелые дождевые тучи, но и принес тепло. Всё-таки, Синедолия — это совсем не то, что холодные эльфийские леса. Мягкое солнышко освещало жирные, сочные лужи и опустевшие сады, уже готовые принять зиму и спать, подрагивая от холода, до самого капельника. На крыше хозяйского сарая крупная серая ворона деловито расклевывала намокшую солому.

С противоположной стороны улицы, вдоль невысокого плетня, старательно обходя лужи, пробиралась невысокая крепенькая бабка. В одной руке она держала пустой ушат, в другой — гладкую толстую палку, которой осторожно ощупывала дорогу. Вдруг прямо перед ней из-за облезлого куста вывернулась угольно-черная кошка. Старуха не растерялась и ловко ткнула клюкой в так некстати объявившееся животное, по всем приметам сулящее несчастье. Бедная киска, не ожидавшая такого коварства, взвыла от боли и с протяжным мявом взлетела на плетень, откуда принялась яростно шипеть и плеваться на свою обидчицу. Та же, не удержав равновесия, оступилась на раскисшей земле и с размаху села прямо в лужу. Голос старухи, на удивление громкий и пронзительный, присоединился к кошачьей ругани. "Кар, кар!", с воодушевлением добавила ворона.

— Чёрная кошка перебежала дорогу бабке с пустым ушатом, — глубокомысленно заключил Степка, с откровенным интересом наблюдавший эту сцену, — и у обеих тут же начались неприятности!

— Степа, — простонала я, стараясь не расхохотаться в голос, — грех смеяться над чужим горем!

— Вот и не смейся, — согласно кивнул кот. — Слав, а что это у них вон там, слева? Храм? Красивый какой!

Я посмотрела влево — и остолбенела. На краю села, на пригорке стоял светлый, будто бы полупрозрачный храм Молодого Бога. Его я не могла бы спутать ни с чем — ведь именно туда, в домик, прилепившийся к воздушному храму, давным-давно я бегала к отцу Яромиру учиться грамоте…. Как же такое может быть? Хотя… разве вчера или сегодня мне удалось увидеть, куда именно нас занесло?! Развернувшись, я метнулась в дом.

— Малуша, как называется ваше село? — выдохнула я, одним махом проскочив сени и влетев на кухню, где Радош, чей живот уже спокойно мог поспорить в объеме с животом нашей гостеприимной хозяйки, приканчивал уже далеко не первую дюжину блинов.

Молодая женщина удивленно обернулась ко мне.

— Так Запутье, госпожа.

— Не зови меня госпожой, — сквозь зубы попросила я. — Меня зовут Веслава. А ты здешняя?

— Что вы, госпо… Веслава! Тут же мор прошел! Мы сюда, почитай, все с юга переехали, в конце весны, по приказу великого князя, храни его Боги.

— И что же, никого из старожилов не осталось?

— Остались, как не остаться? У четырех дворов прежние хозяева. Не было их в Запутье, когда мор приключился. Дядька Космай с семьей в город на ярмарку ездил, только их бабушка дома оставалась. Горшечник Рогня ещё — тот с купеческим караваном в саму Преславицу ходил. Таша, дочка шорника здешнего, замуж в другое село пошла, а там мора не было. Вот она сюда и вернулась, с мужем и детишками…

— Ладно, — перебила я словоохотливую Малушу, — я всё поняла, спасибо. Пойду-ка, пройдусь.

— Слав, — укоризненно пропыхтел Радош, который уже и говорил-то с трудом, — ты что? Дар же просил тебя никуда не уходить.

— Не волнуйся, — криво усмехнулась я, накидывая на плечи куртку, — не заблужусь.

За прошедшие семь с половиной лет в Запутье мало что изменилось, что, в общем-то, и неудивительно. Селяне не любят перемен, так что, даже приехав на новое место, они не стали кидаться и переделывать доставшиеся им дома. Конечно, многие из них уже сияли не успевшими потемнеть крылечками и наличниками, изукрашенными на новый лад; кое-где соломенные крыши, обычные на севере Синедолии, были заменены на привычные для южан гонтовые. Ну-ну, зима покажет, стоило ли это делать. Пухлые, плотно уложенные связки соломы, конечно, приходится часто перекладывать, однако тепло они удерживают великолепно.

Судя по всему, дом бывшего старосты Мирона пришелся по вкусу и нынешнему сельскому голове. Длинное, в два света, строение щеголяло дорогой черепичной крышей, а на широком ухоженном дворе было довольно людно. Пригнувшись, я быстро пробежала вдоль забора: в рослом мужчине, держащем под уздцы оседланного коня, я узнала Щапа, одного из дружинников князя Гордяты.

Потускневший и подурневший дом тетушки Всемилы стоял через три двора от старостиного. Вот уж ему никто крышу не менял. И, похоже, что даже не собирался. Под навесом у сарая я не увидала ни единой охапки соломы, ни одной доски, приготовленной к работе. А зря: темные расползающиеся связки явно доживали последние если не дни, то седмицы.

Однако дом не пустовал. Из трубы поднимался дымок, к воротам шла утоптанная дорожка, у крыльца на шестах сохли две обколотые крынки и какая-то ветошь, а по густо заросшему сухим бурьяном огороду уныло бродила одинокая курица. Что ж, думаю, новые хозяева не обидятся, если я хоть одним глазком гляну на то место, где прошли самые счастливые и самые несчастные дни моего детства. Неловко поежившись, я подошла к низенькому плетню и толкнула калитку.

Изнутри двор смотрелся ещё непригляднее. Создавалось такое ощущение, что достаток и порядок ушли отсюда не очень давно, но решительно, и возвращаться не собирались. Вдоль крепкого ещё забора чередовались куча навоза, небрежно прикрытая рогожей, сломанная тележная ось без собственно телеги, горка полусгнившей картофельной ботвы и колода с воткнутым в нее ржавым топором. Дров поблизости, правда, не наблюдалось. Я с неодобрением покачала головой — это надо ж было такой свинарник развести!

Вдруг дощатая дверь со стуком распахнулась.

— Этта чегой-то ты тут делаешь, а? — раздался сиплый голос не успевшего до конца проснуться человека. Ух, ты! Ничего себе нынешние селяне спят! Оно, конечно, грудень в разгаре, полевые и огородные работы давно закончились, однако прежде такого безобразия, чтобы дрыхнуть до полудня, в здешних местах не водилось. — Озоруешь? Ты тут зачем? О-о-ой, так это ж де-е-евка…

Говорящий расплылся в щербатой улыбке, а я застыла, разинув от удивления рот. На неприбранном крыльце стояла и махала мне рукой… тетка Броня, только порядком помолодевшая, заметно опухшая, поросшая редкой клокастой бороденкой и в мужской одежде, состоящей из мятых штанов в полоску, заношенной рубахи навыпуск и разбитых лаптей на босу ногу!

Напрасно я тогда не дослушала Малушу. Оказывается, вот где ещё остались прежние хозяева.

— Ты — Понька? — как можно дружелюбнее спросила я. — Или Донька? — в детстве братья были очень похожи друг на друга, я их, помнится, поначалу даже путала.

— Панисий Пилипыч, моя милая! — приосанилась "тетка Броня" и наставительно добавила: — Пришла в дом — так не невежничай, хозяину уважение окажи, — а затем подозрительно уточнила: — А ты сама-то кто будешь?

Ха! Тоже мне, хозяин нашелся! Хоть бы двор прибрал, не позорился!

— Понь, я Веслава, то есть Славка. Ты меня помнишь? Ну, мы с тетушкой Всемилой здесь ещё до вас жили! Признал?

Глаза парня полезли из орбит. Он неловко переступил назад, словно собираясь ускакать в избу.

— А… э… ы… хто? Какая ещё… С-с-с-славка?!!! Так тебя ж скоро восемь лет как волки в лесу задрали! Ты что же, теперь по мою душу заявилась?!

— Поперхнулись, — отмахнулась я. — А душа твоя мне без надобности. Не бойся, я тут, в Запутье, случайно оказалась, проездом. Дай, думаю, зайду, проведаю. Как тебе удалось мор-то пережить?

Тогда, давно, ни Понька, ни его братец мне особо не докучали — так, щипнут разок-другой. Мальчишки, с утра до ночи занятые своими делами, просто не обращали внимания на безответную, целыми днями шуршащую по дому девчушку, считая ее чем-то вроде рабочей скотины. Впрочем, их мамаша старалась за всю семью.

Понька, часто моргая мутными глазами, осторожно спустился со ступенек.

— А я в Березань ходил. Хотел в ратники поступить, да только меня не взяли. Сказали — войны нет и набора нет (я ухмыльнулась: довольно рослый, но нескладный и рыхлый парень мало походил на известных своей подготовкой и выправкой синедольских воев, пусть даже и не из личной дружины великого князя)! Приходите в другой раз, когда война будет…. А когда она ещё будет, эта война?! — похоже, увалень всерьез переживал, что Синедолия ни с кем не воюет.

— Очень надеюсь, что никогда, — сухо ответила я. — Ну, а дальше что?

— Дальше-то? — Понька звучно поскреб всклокоченный затылок. — Ну, погулял я маленько, Березань поглядел, деревеньки ещё разные. А ну их, думаю, везде всё одно и то же: целый день пашешь, пашешь, к ночи упадешь, а с утра — заново принимайся! Так и дома жить можно, даже и ещё получше! Вот я сюда и вернулся. А дом-то пустой стоит. Ни коровки, ни курочки, ни отца-матери, ни брата. Одни мухи да мыши. Как жить? Кругом чужие люди, пришлые, хваткие, всё добро, какое у соседей оставалось, подчистую расхватали, мне ничего не оставили. Хорошо хоть с нашего подворья ничего не утащили — им Космай сказал, что меня в городе видел, что жив я.

М-да, дружочек, это тебе очень повезло, что народ в Запутье пришел совестливый и до чужого добра, не в пример тебе, совсем не охочий. Люди, как мне рассказывал Дар, занимали вымороченные села по прямому указу великого князя. Могли и не обратить внимания на чьи-то там слова, а пустующий дом прибрать к рукам. Поджав губы, я исподлобья смотрела на Поньку. А тот все больше расходился:

— Так теперь и мыкаюсь. Прежде, когда матушка жива была, всё у нас было в порядке, всего хватало. Матушка завсегда сироток привечала — ну, вроде тебя, — вот они и старались, работали. Мы их, конечно, кормили, не обижали. Крышу над головой давали.

— В сенях? — не удержалась я.

Понька недоумевающе уставился на меня.

— А и в сенях. Разве там плохо? У нас однажды целых три сироты кормились. Кого в сени, кого в коровник определишь. Всё ж — не под забором.

— Да уж, не под забором… — протянула я, живо представляя "облагодетельствованных" сирот. Наверное, когда я пропала, тетка Броня быстро сообразила, что потеряла дармовую рабочую силу. Ну, а сирот во все времена хватает… — И куда ж они потом девались, работнички ваши? Разбегались?

— Да по-разному, — пожал плечами парень. — Кто зимой застудится да от лихорадки сгинет, кто, неблагодарный, счастья какого-то пытать уйдет. Даже и "спасибо" не скажет за науку! И чего им не хватало?.. А нынче — где их взять, сирот-то? Людей у нас маловато стало, вот ведь беда! Как теперь с хозяйством управляться? — Понька обвел рукой приунывший дом и развалины небедного прежде подворья. Быстро он, однако, с ним расправился. — Слушай, да ты точно ль Славка?

— Точно-точно, — кивнула я, отчаянно жалея, что решила посмотреть на свой бывший дом. Лучше бы я просто сходила на могилку к тетушке Всемиле.

— Так это ж просто замечательно! — внезапно воодушевился недотепа. — Раз ты вернулась, то тебе теперь и хозяйство вести!

— Что?!! — опешила я.

— Ну как же? — Понька неожиданно резво встал между мною и калиткой — видимо, чтобы я не смогла сбежать от неожиданно подвалившей мне удачи, практически подарка судьбы. — Раз ты тогда в лесу не сгинула, значит — в бега ударилась, из нашей родительской воли вышла! Шаталась невесть где едва ль не цельных восемь лет! Да ещё неизвестно, как ты себя всё это время вела. Так что теперь тебе прямая дорога грехи свои замаливать, хозяйство поднимать, да хозяина, то есть, меня ублажать. Девка ты хоть и тощая, но справная, — облизнулся парень, жадно глядя на меня. — Ну, давай, иди в дом! Пошла, говорю, пошла!

Я молча рассматривала это осторожно приближающееся ко мне недоразумение. Бедные дети! Думаю, последние годы им приходилось совсем не сладко, гораздо хуже, чем мне — восемь лет назад братьев интересовали дальнобойные рогатки, пирожки с вареньем и сворованные у соседей сливы, а вовсе не девки. Но вот позже они расширили круг своих увлечений…

— Дай пройти, — хмуро сказала я, пытаясь обогнуть парня.

Не тут-то было. Недоросль растопырил руки, словно баба, пытающаяся поймать гуся, и медленно пошел на меня.

— Тихо, тихо, — бормотал он себе под нос, зорко следя за тем, чтобы очередная "сиротка" случайно не проворонила своего счастья.

От удивления я даже растерялась. С тех самых пор, как я рассталась с "благодетельницей" Броней, большинству людей даже не приходило в голову так со мною разговаривать. А если вдруг кому и приходило, то эту оплошность я исправляла быстро и — по возможности — наглядно. Алгушка вон, сестрица Дарова, по сей день вздрагивает, увидав что-нибудь синее или рогатое.

Я могла бы одним щелчком размазать противного парня по земле, но вместо этого стояла и смотрела, как он подбирается ко мне.

— Слав, а я тебя по всему селу разыскиваю. Этот прыщ тебе что, докучает?

Небрежно облокотившись на плетень, Дар с любопытством, словно редкую диковинку, разглядывал наступавшего на меня Поньку. Я выдавила из себя виноватую улыбку и неловко развела руками — дескать, шла я себе, шла, прогуливалась, а оно вон как обернулось!

Мой новый "благодетель" раздраженно зыркнул на чародея. Всё-таки, с некоторым опозданием начала припоминать я, из двух братьев посообразительнее был младший, Донька. Глуповатый Понька не мог придумать даже простейшей каверзы, однако за Донькины проделки всегда доставалось именно ему. Похоже, с возрастом ума у парня не прибавилось. Ибо только законченный идиот мог попытаться нахамить Дару…

— Вот, а что я говорил? — пробурчал парень, неожиданно ловко цапнув меня за локоть. — Сразу видно, что ты за штучка! Ну, ничего, ничего…. А ты уважаемый, иди себе! Нечего за чужой забор хвататься. Это улица для всех, а плетень мой, собственный.

— Живо отпусти меня, придурок, — злобно прошипела я, пытаясь выкрутиться из липких Понькиных лапок, — это мой муж!

— Ах, му-у-уж! — с издевкой протянул Понька. — Ты что же, решила, что девке можно выходить замуж без братниного благословения?! Я тебе единственная родня, так что ты должна меня почитать, словно отца с матерью!

— Тебя, часом, мамка из люльки вниз головой не роняла? — изумилась я. Ничего себе, родственничек отыскался на мою голову!

— Иди, иди, — Понька настойчиво подтолкнул меня к крыльцу. — Дома поговорим. Счастливо оставаться, уважаемый. Да, а от моего забора ты всё-таки отойди!

Я беспомощно посмотрела на Дара. Что тут скажешь? Похоже, дурня проще прибить, чем убедить!

Наверное, Дар пришел к такому же выводу. Неприязненно глядя на недоумка, он щелкнул в воздухе пальцами, словно отвесил кому-то крепкий щелбан. Кому — стало ясно в тот же миг. Выпустив мой локоть, Понька пролетел с десяток шагов, впечатался в стену горестно застонавшей избы и сполз на землю, мыча и потирая вспухающий на глазах лоб. Кажется, я даже услыхала, как в его пустой голове что-то загудело.

— Вот сколько тебе можно говорить, — вздохнул чародей и легко перемахнул плетень, — чтобы ты никуда без меня не ходила? И что с тобой — ты разучилась колдовать? Или мы с Зораном вчера у тебя слишком много сил выкачали? Слушай, а это вообще кто? Местный сумасшедший?

— Дар, это Понька, — я с облегчением вцепилась в руку мужа, — сын тетки Брони. Ну, помнишь, я тебе рассказывала?

— А-а-а, — заинтересовался чародей, — Броня — это та злобная баба, которая вселилась в твою избу, а тебя определила себе в холопки? А затем выгнала в зимний лес?

— Ну… да. Они все, кроме Поньки, погибли — ну, тогда, весной. А он… думаю, он и взаправду больной на всю голову.

"Больной на всю голову" оказался недоволен поставленным диагнозом. Всё еще потряхивая этой самой нездоровой частью тела (словно надеялся, что вот-вот там забренчит одинокая, но очень умная мысль!), он обиженно прогудел:

— Вот ты, значит, как! Сестру, значит, свел, да ещё и колдунствуешь? Последнего здоровья лишаешь? А вот я сейчас на тебя старосте пожалуюсь! Живо виру за нанесенные обиды уплатишь!

— А он что, и правда твой брат? — недоверчиво спросили с улицы.

Я обернулась — и ойкнула. Из-за многострадального плетня на нас глазела целая толпа народа: князь Гордята, пяток ратников из его свиты, среди которых я заметила довольного собою Щапа (верно тебе говорю, князь, своими глазами видел, как твоя невестка вниз по улице шмыгнула!), невысокий мужичок с козлиной бородкой и в новой богатой шапке — видно, здешний староста, а также жадно наблюдающий за всеми Степка.

— Так что, это твой брат? — повторил свой вопрос Гордята.

— И даже не родственник, — коротко ответила я, но тут же в сердцах прибавила: — Чур, чур меня от подобной родни! Никто он мне. Никто, и звать никак.

Козлобородый староста испуганно закивал — дескать, нету у этого бестолкового Поньки никаких родственников, никогда не было и впредь не будет!

Тем не менее, мой любознательный деверь не угомонился, пока не вытянул из меня всю историю.

— Значит, говоришь, это то самое село?

— Вторую кротовину Зоран размечал, — пожал плечами Дар. — Мне, если честно, даже не пришло в голову, что это и есть Славкино Запутье.

— А теперь этот смерд хочет, чтобы ты снова к нему в холопки пошла? — неизвестно почему развеселился Гордята. Я кисло скривилась. А князь захохотал: — Да только нынче по закону он твой холоп!

— Что? С какой стати?!! — одновременно проговорили мы с Даром, я — изумленно, а он, как мне показалось — с досадой.

— Братец, — хитро поинтересовался Гордята, — а ты, часом, не забыл о том свитке, что я тебе передал на следующий после твоей свадьбы день? — Дар поморщился, но помотал головой. Не забыл. — Что там было? — и, не дождавшись ответа, князь повернулся ко мне: — Наш отец, великий князь Велимир, пожаловал своему сыну, твоему мужу, титул князя и наместника Северных земель, в которые входит и Березань с деревеньками, и твой Черный Лес с окрестными селами. Ну, а Запутье — в их числе. Свадебный, так сказать, подарок отца сыну. Теперь вы вольны распоряжаться этими землями и живущими на них людьми по своему усмотрению.

— Ну да, — нехотя подтвердил мой чародей, — было дело. Только я тебе сразу сказал, что мне такой подарок ни к чему. Я не политик, а маг. Меня интересует алхимия, науки и ремесла, а не выколачивание податей.

— Ну, так не выколачивай, — милостиво разрешил старший брат. — Пожалуйста, изучай тут свои науки и развивай ремесла — никто ж не против! Отец, кстати, очень на это рассчитывает.

Дар скрипнул зубами. Что-то не похоже, чтобы расчеты родителя его сильно радовали. А мой деверь, между тем, продолжил:

— Ну так, сестрица дорогая, что ты пожелаешь сделать с этим вот ничтожеством? — не глядя, он дернул подбородком в сторону ошеломленного Поньки, до сих пор жмущегося к стене избы. — Хочешь, он будет твоим личным холопом?

— Избави меня Боги! — я не сумела скрыть своего отвращения. — Да и какой из него холоп? Жрет в три горла, работать не умеет — за них с братом всю жизнь впахивали несчастные дети, сироты, которых их мамаша брала на так называемое "воспитание". Кстати, с ведома и молчаливого согласия остальных селян!

Я сурово поглядела на старосту. Тот угодливо сморщился и замахал на меня сухонькими ладошками: всё это бывало только при его, старостиных, предшественниках! А уж лично он нипочем подобного безобразия не допустит!

— Ну, так отправь его в рудники, — равнодушно предложил Гордята. — Или, если он и на это не годится, вели казнить.

Я укоризненно покачала головой — нет, правда, как это можно вот так запросто взять и казнить человека, пусть даже и такую мокрицу?! Понька придушенно заскулил. Ему всё-таки хватило ума сообразить, что рядом с ним сейчас находятся какие-то очень-очень важные люди, имеющие право распоряжаться жизнью и судьбой других, в том числе и его, Понькиной (вон как лебезит перед ними заносчивый староста, любо-дорого посмотреть!) А сбежавшая восемь лет назад девка (мать говорила, она им какая-то дальняя-предальняя родня, между прочим; хоть и впрямь даже не седьмая, а семьдесят седьмая вода на киселе, но всё же, всё же…) неким совершенно непостижимым образом с этими очень-очень важными людьми связана.

Но вот что со всем этим делать, Понька не знал. Может, удастся чего выторговать?

— Сестра, — жалобно и гнусаво проныл он. — Сестра ж, кровь родная! Верните сестры… сестре…

— Вот ведь дурень! Какая я тебе сестра?! — с досадой ругнулась я, а хранивший до сих пор подозрительное молчание Степка спрыгнул с плетня, подскочил к вытаращившемуся на него парню и коротко гаркнул:

— Заткнись!

И сразу все встало на свои места. От одного-единственного слова, произнесенного некрупным домашним животным, мой так называемый "братец" попытался уменьшиться в размерах и закатиться под крыльцо, а благообразный староста вытянул губы дудочкой, закатил глаза и рыбкой нырнул за плетень.

Молодец, Степка. Смех — великая вещь. По крайней мере, хохочущему Гордяте больше не хотелось кого-нибудь казнить, а Дар перестал хмуриться и, посмеиваясь, спросил:

— Ну что, Славка, ты готова вот таких дремучих "понек" перевоспитывать?

— А на что их перевоспитывать? — хмыкнула я. — Воспитывать надо детей, а не таких олухов здоровенных. Этих нужно в узде держать, да безобразничать не позволять, да заставлять работать, а уж они сами либо приспособятся, либо… не приспособятся, в общем.

— К чему приспособятся? — с интересом уточнил мой чародей.

— К тому, что ты от них станешь требовать, — пожала плечами я.

— И ты готова требовать? С "понек"-то?

— Ну, таких, — я кивнула на ходящее ходуном крыльцо, под которое до половины втиснулся собственно Понька, являя нашему обзору прикрытый лоснящимися штанами зад, — таких даже здесь мало. Это — редкий товар. Можно сказать, редчайший. Диковинка. Пусть себе живет, как знает. А с обычными людьми, как правило, можно договориться.

— Что ж, — поморщился Дар, — может быть, что и придется. Вот только не сейчас, попозже. Нам прежде надо с нежитью разобраться, да ещё с Сивелием, колдуном этим ненормальным. Ясно тебе, братец?

Между тем, староста потихоньку очухался и выполз из-за плетня, поднялся сперва на четвереньки, потом на ноги — и принялся кланяться, то и дело с благоговением поглядывая то на нас с Даром, то на Степку.

— Милости прошу ваши светлости пожаловать ко мне в дом, — исступленно бормотал он, — милости прошу! И вас, госпожа княгиня, и вас, господин котик! Сделайте одолжение, соблаговолите откушать, что Боги послали!

При слове "откушать" я вздрогнула, а затем насупилась — Малушины блины собирались ещё долго напоминать о себе, а слово "княгиня" неожиданно резануло ухо. Дар же, напротив, ухмыльнулся и обнял меня за плечи.

— Слушай, княгиня (я раздраженно зашипела), а я ведь тебя не просто так разыскивал. Пошли, дело есть.

— И далеко ль идти? — я строго сдвинула брови. Что-то князь Гордята подозрительно оживился. Да и ратники начали как-то странно переглядываться. А Степка — тот и вовсе так и норовит отвернуть от меня свою хитрую морду.

— В храм, — серьезно сказал чародей, — венчаться.

— Что, опять?! — изумилась я. — Это такая шутка, да? А где смеяться?

— Ничуть. Колокола нашли? Нашли. Пусть только два — нам хватит. Храм Молодого Бога в селе есть? Вот он стоит. Священник? Ждет нас с тобой. Что ещё надо?

— Постой-ка, постой! Но как же твой отец? Ведь он желал, чтобы мы венчались в Преславице!

— Ну, хочешь, обвенчаемся в Преславице ещё раз, — легкомысленно пообещал Дар, — но сначала здесь и немедленно.

— Да зачем? Что за спешка-то?!!

— Ничего особенного, — чародей пожал плечами. — Просто я не хочу рисковать. Если захочешь — будут тебе потом любые праздники и свадебные гулянья. Но это потом. А венчание — прямо сейчас.

— Ну, хорошо, — я махнула рукой, — пошли. Может, и правда удастся отвертеться от торжеств, которые всё так и норовит закатить твой папаша.

Князь Гордята разинул рот и снова захохотал басом.

— Ну, братик, тебе и сокровище досталось! Праздники не любит, венчаться не любит! Ей лишь бы в книжках пыльных копаться да зелья свои колдовские варить. Впрочем, оба вы хороши; одно слово — чародеи!

— Кова-а-арная! — радостно подтвердил Степка, запрыгивая ко мне на руки.

— Да сколько ж можно? — пробурчала я, выходя со двора на улицу. Дар, посмеиваясь, последовал за мною.

— Ваши чародейства! — неожиданно грянул вопль. Хлопнувшись на колени, староста резво пополз в нашу сторону, норовя при этом ещё и тюкнуться лбом о землю. — Счастье-то какое! Да неужто к нам наконец-то господа маги пожаловали?! Мы ж вас который месяц всем селом ждем — не дождемся! Богами молю, смилуйтесь, обороните от напасти лютой!!!!

Вздрогнув, я выронила возмущенно мякнувшего кота, обернулась и уставилась на мужичка. Как правило, синедольские селяне побаивались ведуний и чародеев, предпочитая держаться от них подальше. К нам обращались только тогда, когда терять было нечего. А тут вдруг такая исступленная любовь…. Дар на всякий случай задвинул меня к себе за спину.

— А ну-ка, встань! Вставай, вставай! Нечего по лужам ползать! А теперь — быстро и внятно, что тут у вас приключилось?

— Ваше чародейство, князь-батюшка! — умильно завел староста, послушно выбираясь из лужи. На мокрые изгвазданные штаны он не обращал никакого внимания. — Радость, радость-то какая нам привалила! На тебя вся надежда! Защитишь, выручишь!

— Короче! — рявкнул начинающий терять терпение чародей. — Говори, кто вам докучает?

— Лес, — кротко ответил мужичок и с надеждой уставился на оторопевшего Дара.

— Что?! Как это — лес?

— Лес, — подтвердил староста.

— Леший, что ли, озорует? — предположила я, выходя из-за плеча мужа.

— Нет, княгиня-матушка (вот ведь демон! нашел себе матушку; ещё бы бабушкой назвал!), не леший это, — со знанием дела поклонился дядька. — Лес нам жизни не дает.

— А вот теперь поподробнее, — заинтересовался уже и Дар. — Как это вам лес может жизни не давать?

И староста поведал нам совершенно невероятную историю. К югу от села, всего в какой-нибудь четверти версты от околицы начиналась прекрасная роща. Почти сплошь строевой лес: дуб, бук, граб, береза, сосна, нечасто — орешник или ельник (как же, как же, помню эту рощу: чистый такой лес, светлый; мы с детворой всё туда за ягодами и грибами бегали). Понятное дело, едва приехав в Запутье, переселенцы поначалу решили, что это самое подходящее место, где можно по-быстрому разжиться дровишками, или лесиной, или жердями. Однако с добычей не вернулся никто. Лес не отдал людям ни единой веточки. Более того, те, кто там побывали, потом с содроганием рассказывали, что уже на опушке им начинал слышаться загадочный шепот, который становился всё более зловещим по мере того, как незадачливые дровосеки углублялись в чащу. Посреди ласкового, ясного леса им начинали мерещиться навевающие жуть и смертный ужас картины. Ветви деревьев так и норовили зацепить незваного гостя, корни, словно змеи, то и дело выныривали прямо под ноги, заставляя спотыкаться и падать. Дело заканчивалось тем, что роща вышвыривала ободранных, обезумевших от страха людей прочь.

Дальше — больше. Углежога, все-таки как-то умудрившегося завалить одно-единственное дерево на опушке, скрутила неизвестная болезнь, от которой всего за две седмицы здоровенный мужик высох, скрючился и помер. Две дуры-девки, решившие нарезать лозин, покрылись коростой и вот уже который месяц стыдятся выйти из дому. Лес стал прогонять даже тех, кто хотел набрать земляники или ранних лисичек. А потом туда и боровиками стало никого не заманить. По ночам из чащи начали раздаваться леденящие душу стоны и вой, от которых сельские собаки с визгом забираются под дома, коровы перестают доиться, а жена гончара сбросила до срока мертвого младенчика. Потом, правда, поутихло, но от этого стало только страшнее. Что-то дальше будет?!

— Нежить — да, нежить у нас тоже водится, — спокойно сообщил староста. — То упыри к частоколу выйдут, то мавки набегут. Но мы обереги развешиваем, дозором ходим, оружие у нас имеется серебряное — ничего, справляемся. Мухи нас тоже одолевают. Вот даже сейчас — грудень в разгаре, а они нипочем не засыпают, жужжат, проклятые. ("По всей Синедолии так; видно, чарует их кто-то", шепнул мне Дар). Но наши бабы тоже не промах. Летом надрали пижмы, по горницам развесили — и, вроде, получше стало. А вот лес… помогите, Богами молю, ваше чародейство! Никакой мочи нет с ужастью такой бок обок жить. Мы уж, кажется, и жертвы на опушку относили, и в рощу эту больше ни ногой — за каждой малостью в дальний бор ходим. А всё впустую…. От каждого дерева жутью веет. Одно название — Проклятая роща.

— Что думаешь? — спросил меня Дар, выслушав старостину скорбную повесть.

— Вот даже и не знаю, — покачала головой я. — Помнится, прежде наши селяне там спокойно лес рубили. Берегли его, конечно, на дрова не переводили. Да я и сама там сколько раз бывала.

— Может, правда, леший шалит?

— Нет, что ты… леший никогда не станет гонять всех без разбора. Вот если кто безобразничать в лесу начнет — тогда запросто, и в чащу заведет, и голову задурит, а то и волков голодных наведет. Но чтобы вот так? Нет.

— И что будем делать?

— Как — что? Сходим туда, да на месте всё посмотрим. Кстати, Ала с собою возьмем, пусть со своими обожаемыми деревьями побеседует.

— Хорошо, — подумав, кивнул чародей, — согласен. Пойдем в лес. Но сперва — венчаться.

Несчастное крыльцо, помнившее ещё тетушку Всемилу, последний раз жалостливо заскрипело и с обреченным вздохом окончательно расселось.

На пригорке возле воздушного храма нас встретила едва ль не половина жителей Запутья, пришедших поглазеть на свадьбу и на молодых (ох, бабоньки-и-и, гляньте, а жених-то какой справный, у-у-ух! а вот женка ему будет худенькая да бледненькая; совсем же ещё девочка, видели?.. жалко-то ее как! а платом её что ж не прикрыли??? да не понять их, этих благородных!! да к тому же, бают, чародеи они!!!) Чуть в сторонке от толпы стояли Радош с Зораном, ратники и — наособицу, вцепившись друг в друга и слегка пошатываясь — Ал и Унгор, чьи мученические зеленоватые лица выгодно оттеняли блеклый осенний день. М-да… а местная культура-то посильнее оказалась!!

Путаясь в подоле одолженного Малушей платья, я смущенно попыталась спрятаться за Даром. Селяне довольно зашептались: вот это хорошо, это правильно! Пусть постесняется! Не то — ишь какая! неприкрытая венчаться идет!

Шествующий прямо перед нами Гордята важно кивнул пожилому священнику, поджидавшему нас на широких каменных ступенях храма, и тот с натугой распахнул высокую двустворчатую дверь, приглашая проследовать внутрь. Однако по традиции нам с Даром полагалось зайти последними.

— Кыш! А ну, кыш отсюдова, тебе говорят! — разнесся над головами людей зычный бабий голос. Толпа замялась у входа и удивленно загомонила.

Встав на цыпочки, я вытянула шею и попыталась разглядеть, кто же так не угодил своим появлением жителям Запутья.

Вот лучше бы я этого не видела. В дверях, у самого входа в святилище, раздраженно подергивая кончиком хвоста, припал к камням Степка, явно вознамерившийся войти в храм самым первым.

Селян это не порадовало. Судя по их решительным лицам, котам тут было совсем не место, о чем они и не ленились сообщить лезущему куда не следует животному. Вряд ли они могли предположить, что Степка прежде даст отрубить себе хвост, чем пропустит такое мероприятие. А ещё лучше — сам отрубит его кому-нибудь другому. Окинув нехорошим взглядом толпу и растущие неподалеку березки, кошак разинул розовую пасть.

Рядом со мною негромко выругался Дар. Похоже, он, как и я, успел сообразить, что через миг Степан, который по моей просьбе до сих пор хранил — и почти сохранил! — свои разнообразные таланты в секрете, плюнет на все договоренности и покроет селян отборным матом. Те же, в свою очередь, при виде говорящего зверька охотно украсят собою окрестные деревья, а также крыши соседних строений. И уж тогда-то наша свадьба, вне всякого сомнения, запомнится жителям Запутья надолго…

— Степа, не смей! — рявкнула я, заставив вздрогнуть даже собственного мужа, а затем повернулась к священнику: — Простите, пожалуйста, святой отец! Это мой кот. Он — не совсем обычное домашнее животное, на его примере всемогущие Боги доказали, что людям не дано до конца понять и истолковать их промысел. Даже не стоит пытаться. И, думаю, в целях всеобщей безопасности (я многозначительно подняла брови) не стоит пытаться прогнать моего верного кота-охранителя. Очень вас прошу, позвольте ему присутствовать на церемонии!

— Да что ж это деется?! — вновь загудел тот же самый бабий голос. — Тварь бездушная — и божий храм осквернять?! Лишь человеку дозволено переступать порог святого места!! Отец Недан…

Прижав уши, Степка зашипел и злобно ощерился — но не на бдительную тетку, а на троицу наших собственных нелюдей, которым никто и не думал отказать во входе в храм. Поймав его возмущенный взгляд, парни заухмылялись. Ал, не будь дурак, предусмотрительно прикрыл уши широкой, идущий через лоб лентой вроде тех, что повязывают себе ратники и кузнецы. Унгора наивные селяне приняли за карлика и сердобольно вздыхали, видя несчастного, которому суровые боги послали такое жестокое испытание. Радошу вообще было проще всех — он же не перекидывался в лиса или волка на глазах у всей деревни!

Как не крути — а котам, особенно разумным и говорящим, живется много труднее!

Однако недаром служители Молодого Бога испокон веков славятся своей терпимостью, прозорливостью (или редкой любознательностью!), мирным нравом и умением подойти к решению вопроса с неожиданной стороны.

— Тетушка Жула, — мягко пожурил голосистую ревнительницу канонов отец Недан, в считанные мгновенья успевший пробежать по лицам (и мордам) присутствующих зорким взглядом своих умных ярко-голубых глаз, — негоже шуметь у входа в храм!

Как ни странно, тетка немедленно приумолкла — видно, священника на селе уважали и слушались беспрекословно. А тот, между тем, продолжил:

— Думаю, наш Создатель сотворил много такого, о чем мы до определенного момента можем даже не подозревать. Я немало наслышан об этом необыкновенном зверьке (ничего себе! интересно, где и когда успел??!!) Похоже, Создатель вложил в его тело отважное и любящее сердце. Вряд ли наш небесный покровитель рассердится, когда увидит это создание в своем доме, — и, немного помолчав, сказал, обращаясь уже к коту: — Пройди, Степан (он уже и имя знает! ничего не скажешь — мастер!) Вон в тот угол, на лавку, если не возражаешь.

Степка не возражал. Хотя атака коварных врагов была отбита не им лично, кота это нисколько не смущало. Окинув презрительным взглядом послушно притихших людей, Степан медленно, цедя каждое движение, развернулся и неторопливо, задрав свой пышный хвост трубой, вплыл в храм — ни дать, ни взять, во вновь срубленную избу. Мы с Даром облегченно вздохнули.

Ритуал магического бракосочетания был живописен, емок — и краток. Не то церемония в храме Молодого Бога. Дар велел нас венчать очень редко используемым большим обрядом. Думаю, услыхав такое пожелание, священник изрядно удивился, однако возражать не стал.

Я с самого раннего детства любила бывать на службах. Чистый слабый голос отца Яромира, возносящего молитвы своему божеству, нестройное бормотание прихожан, вторящих пастырю, дрожащий под куполом дымчатый свет, запах благовоний, мелодично переговаривающиеся между собою колокола…. Ни тетушка Всемила, ни я не считали себя последовательницами учения Молодого Бога, но я — просто так — любила шепотом, вместе с отцом Яромиром произносить странные, загадочные и не всегда понятные моему маленькому сердечку слова священных книг.

И, конечно же, мне частенько доводилось бывать на свадебных церемониях, так что, я хорошо помнила, что нужно делать и куда идти. Однако сегодня мне было сложно сосредоточиться на своем собственном венчании: рассказ старосты о загадочной заколдованной роще почему-то не торопился меня отпускать и сильно тревожил. Расставшись с Даром сразу за порогом храма, я в одиночестве медленно шла за спинами собравшихся людей (которые всё по той же традиции дружно делали вид, что нипочем меня не замечают), а сама тем временем то и дело мысленно возвращалась к тому, о чем нам поведал испуганный мужичок. Лишь когда я прошла по большой дуге до узкого бокового окна, повернула к середине просторного святилища и приблизилась к краю искусно выложенного на каменном полу священного октагона, мне удалось отрешиться от посторонних мыслей, и шагнуть внутрь магического, как я теперь знала, контура навстречу своему любимому чародею, думая только о нем.

Отец Недан служил не спеша. Он возносил хвалы кроткому и милосердному Молодому Богу, просил у него милостей для нас с Даром, благословлял произнесенные нами обеты, и с каждой новой молитвой, с каждой клятвой я всё отчетливее ощущала, как невидимые нити, и без того уже накрепко связавшие наши души, становятся прочнее закаленного клинка. Потихоньку, шаг за шагом мы приближались друг к другу, пока наконец-то наши руки не встретились и не переплелись. И в тот же самый миг над храмом вздохнули колокола. Нежные шелковистые звуки, сплетаясь и переговариваясь, поплыли над затаившей дыхание землей. Кто-то за моей спиной восторженно всхлипнул. Да я и сама едва сдерживала счастливые слезы…

Священник молча протянул нам простую деревянную тарелку, на которой слегка подрагивали два почти одинаковых перстня, украшенных крупными темно-красными камнями. Все присутствующие затаили дыхание (Унгор не подвел и звонко икнул). В наступившей тишине Дар ловко надел мне меньшее кольцо, а я, внезапно расчувствовавшись, едва поймала его палец большим. Со вздохом облегчения чародей привлек меня к себе, и я прильнула к его груди, чувствуя, как бережно, но неумолимо меня затягивает омут нежности. Склонившись, Дар прижался щекой к моим волосам.

Собравшиеся негромко заворчали. Это что же, всё? А как же обычай почтить?! Первый (хи-хи!) поцелуй молодых должны увидеть все гости!!!

Неохотно распрямившись, Дар приподнял мой подбородок и поцеловал, поначалу лишь едва касаясь моего рта своими твердыми губами, а затем вдруг с такой страстью, что даже удивительно, как это вокруг нас не вспыхнул воздух. "Гости" умиротворенно вздохнули.

Тем временем Дар подхватил меня на руки, благодарно кивнул отцу Недану и зашагал к выходу. Согласно обычаю, жених был должен перенести невесту хотя бы через порог храма, что порой, при разнице в весе в пользу невесты, представляло известную сложность. Однако чародей не ограничился какими-то там ступеньками. Пройдя мимо удивленного Пилигрима, который доставил нас сюда на своей широкой спине, мой муж, так и не выпустив меня из рук, под веселый колокольный перезвон зашагал в сторону села. Недоумевающий конь побрел за нами.

Высыпавшие на улицу селяне весело загалдели. Вот ведь какой молодец! Решил невесту до самого дома донести! Такое нечасто случается! А вот теперь бы, чтобы уж до конца уважить все традиции и обычаи, надо закатить пир на весь мир, а затем, хорошенько всё это дело отпраздновав, этим самым всем миром проводить молодых прямо в опочиваленку!!

Мы с Даром переглянулись и дружно захохотали.

— Мьа-а-аууу!!

— Эгей! Подождите! Самого главного забыли! Кота-то, кота своего возьмите!

Замешкавшийся где-то позади людей Степка змеей вывернулся из-под ног той самой бдительной бабы и под смех ратников рванул вслед за нами, явно намереваясь разбавить наше уединение и снова прокатиться на моих руках. Однако задумка не удалась. К моему удивлению, князь Гордята сноровисто подцепил под пузо проносящегося мимо него кота и закинул к себе на плечо.

— Тут посиди, — велел он оторопевшему Степану, на всякий случай придерживая того рукой. — Я тебя сам донесу.

Из-за плеча Дара я с наслаждением наблюдала за недовольной и растерянной Степкиной мордахой. С одной стороны, наглец, посмевший не пустить его к любимой хозяйке, заслуживал немедленной и суровой кары. С другой — а когда ещё доведется проехаться верхом на самом наследнике престола, будущем великом князе всей Синедолии?!

Победило тщеславие.

Посреди улицы, на единственном подсохшем пятачке, нас встретил староста с нарядным караваем и деревянной солонкой. Вот это проворство, восхитилась я, ведь дядька совершенно точно был в храме! А не успела служба закончиться — и он уже тут как тут! Силен.

— Милости просим, — бормотал мужичок, истово глядя прямо перед собой и тыкая в Дара хлебом-солью, — милости просим! Извольте откушать!

Откушать соизволил нерастерявшийся Пилигрим. Хлеб-соль был аккуратно выдернут из рук растерявшегося старосты и немедленно ополовинен. Вторая половина у недовольно фыркающего жеребца была отнята вреднющим жадобой-хозяином, не дающим маленькому конику слегка подзакусить между завтраком и обедом. Сам, поди, слопать решил…. Пилигрим обиженно толкнул Дара носом и отвернулся.

— Спасибо, — улыбнулся чародей, ставя меня на землю. — Нам бы хотелось, чтобы у жителей Запутья сегодня тоже был праздник. Вот, распорядись, пожалуйста.

— Премного благодарны, князь-батюшка, — растерянно забормотал староста, принимая из рук Дара сытенький, приятно позвякивающий мешочек. — Не извольте беспокоиться, всё будет сделано в лучшем виде. А… что же вы?

— А мы — в лес, — терпеливо сообщил чародей, пытаясь обойти мужика.

— А… откушать? — заметно растерявшийся дядька качнулся в ту же сторону, намертво перекрыв для движения перешеек между лужами.

— Сперва — в лес, — Дар начал раздражаться.

Я хихикнула: в отличие от мужа, я прекрасно понимала, что именно сейчас происходит в многомудрой старостиной голове. Ведь для любого селянина свадебный пир — дело святое, образующее нерасторжимый тройственный союз с собственно венчанием и торжественными проводами молодых в опочивальню. Да ни одному нормальному человеку даже в голову не придет, что свадьба может состояться без пира! Это ж какая черная обида всему обществу! И всё едино, кто бы ни женился, сельский голова или пастух. Плевать, что пришлось продать последнюю свинью, а в соседней деревне, откуда на свадьбу приехало человек двадцать невестиной родни, уже три дня, как объявилась зловещая черная лихорадка. Застолью — быть!!

А тут — цельный князь, да ещё и вроде как наместник, с какого-то звону решил обвенчаться в Запутье. С кого потом спросят, что порядок не соблюли? Правильно, с него, со старосты Шукши! Эх, надо было не торопиться и назавтра в ножки падать. В конце-то концов, прожили же они целых полгода около Проклятой рощи — и от ещё одного дня не заболели бы!

Но князь — на то и князь, чтобы у него всё было не как у людей. А этот ещё и колдун в придачу. С любопытством выслушав, что ему там нашептывает посмеивающаяся невеста (а ничего такая девка, только тощая; и вроде, тоже чаровать обучена), он перестал раздраженно хмуриться, однако идти и немедленно начинать откушивать отказался наотрез. Правда, с понятием человек оказался, даром что благородный: дал ему, старосте, ещё один позвякивающий мешочек, даже побольше первого, и велел не скупиться. А они сами, дескать, попозже подойдут. Может быть. Тьфу!