Москва-36

Глава 4

Москва, Кунцево. Ближняя дача Сталина.

16 октября, 1936 года. 23:00.

— Коба, пора что-то решать… — Слова Ворошилова прозвучали в полной тишине, неожиданно воцарившейся в большой столовой, где за длинным обеденным столом собрались ближайшие соратники вождя. — если мы немедля не начнём крупные поставки оружия в Испанию, то республика вряд ли простоит до конца года.

— Не забывайте, — парирует Молотов. — мы объявили о невмешательстве…

— Германцы и итальянцы тоже об этом объявили, — взвивается маршал. — но их войска участвуют в боях открыто, не скрываясь.

— В Испании произошла социалистическая революция, — голос Орджоникидзе, сильно сдавшего в последнее время, прозвучал глухо. — так почему мы это скрываем? Надо объявить об этом на весь мир и оказать помощь испанским рабочим всеми силами, что у нас есть. Мы коммунисты, в конце концов, или буржуазные перерожденцы?

Сталин поднимается со стула и неторопливо отходит назад к эркеру, целиком состоящему из примыкающих друг к другу длинных высоких окон от потолка до паркетного пола, которым заканчивается узкая длинная столовая.

"Ситуация, действительно, складывается аховая: если сейчас пойти по пути Серго, то это означает, что мы признаём свою ошибку с новым курсом, что мы повинны в смерти вождей (Зиновьева и Каменева), которые предупреждали партию о пагубности заигрывания с народными фронтами в европейских странах и отказе от Коминтерна в борьбе с фашизмом, и отдаём себя, по сути, на суд ближайшего пленума ЦК. О франко- советском пакте о взаимопомощи также можно забыть. Одно дело- военные советники, другое- танковая бригада или полк истребителей.

А если отказать в помощи, то на том же пленуме нас обвинят в гибели испанской революции"…

— Может быть объявить о выходе из комитета по невмешательству? — Неуверенно спрашивает Киров, для которого вилка возможных решений тоже стала очевидной.

— Не будем делать никаких демаршей, — Сталин отворачивается от окна и начинает обратный путь к окну. — просто сообщим, что ввиду неисполнением своих обязательств Германией и Италией, СССР также не считает себя связанным в этом вопросе. И Англия, и Франция будут только рады если мы сцепимся с германцами в Испании, так что протестовать не станут. Здесь главное, не дать обвинить себя в участии в гражданской войне как иностранного государства. Поэтому, все наши военные не должны иметь знаков различия и воинских документов. Документы нашим воинам-интернационалистам пусть выдают власти республики. Корабли, везущие технику, в море должны сменить советский флаг на нейтральный, а также сменить название.

— Прятаться значит будем? — Возмутился Орджоникидзе.

— Серго, скажи, — Сталин останавливается перед наркомом тяжёлой промышленности. — сколько самолётов в день выпускают все авиционные заводы союза?

— Откуда я знаю, — отмахивается он. — спроси Пятакова. Да, его вчера Ежов арестовал. Послушай, Коба, кто ему право дал?

— Сколько танков с малым выработанным ресурсом двигателей из армии пригодны для посылки в Испанию сейчас? — Сталин поворачивается к Ворошилову, тот молчит. — Что у Тухачевского спросить?

Идея помочь республиканцам войсками и оружием и при этом не выходить из комитета Лиги Наций по невмешательству, похоже пришлась всем собравшимся, кроме Орджоникидзе, по душе: Киров улыбаясь говорит что-то Кагановичу, тот с облегчением вздыхает и вытирает носовым платком выступивший на лысине пот.

— Товарищ Сталин, а как быть с республиканским правительством? — Жданов, как всегда, смотрит вперед дальше других.

"Если правительство будет состоять из коммунистов, то Франция с Англией закрывать глаза на нашу неофициальную помощь не станут".

— Думаю что нынешнее правительство во главе с Ларго Кабальеро надо поддержать. — Сталин опускается на стул во главе стола.

— В правительстве Кабальеро подавляющее большинство составляют социалисты и либералы, коммунистов только двое. — Молотов берётся за протирку своего пенсне и между делом как бы рассуждая сам с собой. — Мы можем потерять контроль над ситуацией, да и над нашей помощью.

— Соглашусь с товарищем Молотовым, — хозяин поднимает глаза к мигнувшей хрустальной люстре, висящей над столом. — такая опасность существует. Чтобы этого избежать, надо усилить чекистское сопровождение операции.

"Надо будет переговорить с НКИД: Розенберг слишком мягок и как полпред в воюющей Испании явно не годится, а троцкистское прошлое генерального консула Антонова-Овсеенко вообще неприемлемо, как бы он не начал подыгрывать местным последователям "Льва революции"".

— Итак, товарищи, завтра проведём заседание Политбюро. Просьба к товарищам Орджоникидзе и Ворошилову быть готовыми к любым вопросам по военной технике и кадрам.

Собравшиеся дружно с облегчением, шаря по карманам и доставая папиросы, поднялись и в сопровождении Сталина направились на выход в просторную прихожую.

— Как там дела у Чаганова с его засекреченной связью? — Хозяин придерживает в своих руках пальто Кирова.

— Говорит что в порядке, — Киров поворачивается и суёт руки в рукава пальто. — приглашает на демонстрацию.

— Вместе посмотрим. — Сталин накидывает пальто на плечи друга. Прощание застягивается. Радушный хозяин поочерёдно обходит всех гостей, обменивается несколькими фразами, пожимает руку, прощается. Наконец вся взапревшая компания гурьбой вываливается во двор под первые снежинки первого в этом году снега.

— Ежова, срочно. — Бросает он стоящему поодаль порученцу, сержанту госбезопасности.

Москва, пл. Дзержинского, кабинет Чаганова.

16 окября 1936 года, 23:15.

"Тихо сегодня. Очень удачно провёл кастинг среди студентов-математиков в группу криптоаналитиков. Есть несколько хороших кандидатур. Если пройдут согласование в Особом отделе, то весной начнут практику в спецотделе. Тестирование "Айфона-2" также проходит успешно. Осталось испытать генератор белого шума, который буду подмешивать в канал во время пауз между словами. Сегодня, пожалуй, смоюсь с Лубянки пораньше, чтоб было больше времени в лаборатории для обкатки системы целиком".

"Снег пошёл… от Ежова ни слуха, ни духа…. хорошо".

Раздаётся телефонный звонок.

— Чаганов слушает.

— Алексей Сергеевич, к наркому! — Шапиро бросает трубку.

Ежов уже переехал в свой новый кабинет, выходяший четырьмя окнами на площадь Дзержинского, на седьмом этаже (бывшем четвёртом) строения номер один, работы над которым велись ударным темпом последний месяц. В процессе обустройства "приватизировал" один из двух лифтов для личных нужд (идёт без остановок на седьмой этаж к кабинету наркома), так что путь у меня сейчас в кабинет шефа непрямой: сначала через внутренний двор ко второму лифту со стороны малой Лубянки, поднимаюсь на нём наверх и… упираюсь в блок-пост, отгородивший добрую треть верхнего этажа. Нет, конечно, не блок-пост, скажем так, усиленный пост, на котором несут службу два сержанта ГБ. Очереди на проверку документов и сдачу личного оружия тоже никакой (свой наган храню в несгораемом шкафу в кабинете), а вообще как-то резануло глаз безлюдность коридоров управления, в бытность Ягоды довольно оживлённых, так что довольно быстро попадаю в приёмную, где хмурый Шапиро с чёрными кругами под глазами кивает на стул, мол подожди.

Не проходит и получаса, как в приёмную, где я был единственным посетителем, выходит гладко выбритый и благоухающий "Шипром" Ежов.

— Чаганов, — фамильярно бросает он и быстро мелким шажками не оглядываясь движется к лифту. — пойдём пройдёмся.

За нами пристраивается мощный верзила в форме, скучавший до этого у двери. Втроём спускаемся вниз, выходим мимо еще одного "блок-поста" во внутренний двор, ускорив шаг, под лёгким снежком пересекаем его и заходим в ту самую дверь, в которую при мне "два красивых охранника" заводили две недели назад бывшего начальника УНКВД Медведя.

"Чего это он меня сюда привёл"?

— Со мной… — Небрежно бросает генеральный комиссар госбезопасности подскочившему со стула вахтёру проходя мимо.

"А уверенно он тут ориентируется в этом лабиринте. Когда успел"?

Мы с "верзилой" с трудом поспеваем за Ежовым, который по узким коридорам и лесенкам этого новодела (внутренняя тюрьма была построена в конце двацатых годов и была соединена эстакадами на уровне второго этажа с корпусами по Фуркасову переулку и улице Дзержинского).

— Стой! Лицом к стене! — Голос конвоира прозвучал в замкнутом пространсте длинного узкого коридора как гром.

У левой стены обессиленно опираясь на нее лбом стоял арестант в мятой гимнастёрке без знаков различия и в синих галифе с тёмными потёками вдоль штанин. Под левым глазом знакомого лица наливался синевой крупный фингал. Скосив его на шум наших шагов, чуть вздрагивает и тихонько стонет. Миновав арестанта, Ежов резко на каблуках поворачивается и испытующе смотрит на меня. Повернув голову к Медведю, чуть не втыкаюсь в наркома.

— Сюда, — торжествующе командует Ежов и тянет на себя одну из дверей.

Та немедленно открывается и мы втроём оказываемся в небольшой комнате-допросной, судя по скромной обстановке: стол с вмонтированным электрическим звонком и два стула, все намертво прикрученные к полу болтами и тусклая лампочка под потолком. С одного из стульев поднимается бледнолицый в свете лампы лейтенант и равнодушно смотрит на меня почти бесцветными глазами.

— Садись, Чаганов, — нарком кивает на свободный стул напротив лейтенанта. — и ты, Федорчук тоже.

Ежов подходит к столу, встаёт между нами (наши глаза между мной сидящим и им стоящим- на одном уровне) и открывает картонную папку.

— Ты же понимаешь, Алексей, — как бы даже извиняющимся тоном, но с издевателькой ухмылкой произносит он. — начальник спецотдела- должность высокая, абы кого не назначишь. Тут всё семь раз проверить надо.

Ежов начинает неторопливо перелистывать страницы в уже довольно пухлом (моём?) деле, изредка бросая на меня короткие взгляды.

— Ты знаком с Медведем? — Чёрные глаза наркома упираются в мои.

— Лично- нет, видел как-то на демонстрации на Дворцовой площади.

— А вот… — Начинает с улыбкой Ежов (вдруг в допросную врывается раскрасневшийся Шапиро) и, выходя из себя от этого вторжения, кричит. — В чём дело? Я занят.

— От Поскрёбышева звонили… срочно… на Ближнюю дачу. — Голос секретаря прерывается шумными вдохами.

Ежов переводит вопросительно-недоверчивый взгляд на меня. Делаю лицо "никаких комментариев".

— Федорчук, покажешь ему показания Медведя, — быстро принимает решение он. — потом дашь ему бумагу, карандаш, пусть пишет объяснительную. Я скоро буду.

Хлопает дверь, оставляя нас с Федорчуком в допросной одних. Лейтенант морщится от громкого звука, затем переводит взгляд на мои петлицы, работа мысли отражается на его челе в виде дополнительной морщины.

— Пожалуйста, товарищ Чаганов, читайте. — Приняв решение Федорчук облегчённо вздыхает.

"Та-а-к… что тут у нас. Показания Медведя. Такой-сякой Ягода приказал оформить Чаганова сотрудником НКВД задним числом с ноября месяца. И это всё? Весь компромат? Зачем Медведь это сделал? Сознался начальник отдела кадров, что оформлял мне документы? Знал, что Ягоды нет в живых и захотел на него свалить свою вину. Может быть, так как судьба Ягоды- секрет полишинеля. Но зачем его было избивать? Тогда выходит что приказ отдал всё же Ягода, а Медведь упорствовал, не хотел признавать себя сообщником заговорщика. В любом случае, ко мне какие претензии? Я точно помню, комиссар Борисов предложил мне стать внештатным сотрудником Оперода для охраны товарища Кирова в ноябре 1934 года. Числа не помню, давно было. Или Ежов выстраивает цепочку Ягода- Медведь- Иван Иваныч (начальник отдела кадров) — Борисов- Чаганов. Трудновато будет без Борисова и Ягоды. А интересно, что ещё там в папке"?

Будто почувствовав мой интерес к другим документам в папке, Федорчук поспешно захлопывает её, завязывает тесёмки и выдаёт мне стопку листов писчей бумаги и химический карандаш.

— На чьё имя писать объяснительную?

— На имя товарища Ежова. — Лейтенант для верности кладёт руку на папку, не имеющую ни номера, ни каких-либо других пометок.

"Странно всё это. Нет номера- нет дела. Нет дела- этот лейтенант меня здесь удерживать не может".

Поднимаюсь из-за стола и неспеша иду к двери.

— Пойду к себе там и напишу бумагу, стулья у вас тут очень неудобные, а я привык к своему креслу. — Бросаю через плечо оцепеневшему лейтенанту.

"Лучше инструктировать надо подчинённых".

Федорчук выскакивает из допросной после меня, прижимая к груди свою папку, и бросается в другую сторону.

"К телефону или в уборную"?

Немного поплутав в хитросплетении коридоров (часть из них, ведущая, видимо, к камерам перегорожена железными решётчатыми переборками), никем не остановленный на посту, выхожу на воздух и вдыхаю полной грудью морозный воздух.

На лицо очередная попытка очередного руководителя силовиков подчинить себе… и использовать в своих корыстных целях. В принципе, это закономерно. Было бы даже удивительно если таких попыток не было, ведь очень заманчиво иметь прямой выход на члена Политбюро и друга самого Сталина. С ними то ясно, а вот как мне защищаться? Самое простое, конечно, это пожаловаться Кирову, но тут надо учитывать как устроена власть в стране: ни Сталин, ни, тем более, Киров снять любого союзного наркома со своего поста не могут. Это привилегия ЦИК СССР, который безусловно выполнит такое решение Политбюро или ЦК если оно будет, так как при его голосовании оно должно быть поддержано большинством.

Причины для такого решения должны быть очень серьёзными, а не заурядный арест сотрудника НКВД районного масштаба. Да даже для ареста, например, Фриновского- своего заместителя, Ежову не надо получать санкцию секретаря ЦК Пятницкого, главы административно-политческого отдела, как в случае с военными, так как в своём наркомате он обладает большой свободой действий. Свобода действий наркомов ведёт как результат к повышенной личной ответственности за результаты своей работы, так что работа эта почётная, но и опасная. Помешать Ежову бросить меня в камеру сейчас никто не способен, хотя материал должен быть убедительным, так как Политбюро обладает неписанным правом затребовать к себе для проверки любое дело, которым заинтересуется.

"Поэтому и осторожничает Ежов, что материальчик у него на меня хиленький. Осторожничает, но бьёт исподтишка"… Открываю ключом массивную дубовую дверь своей приёмной (Катя работает до десяти) и поворачиваю выключатель света.

"Но и спускать ему тоже нельзя. На этой зыбкой стезе тихой войны не отвечать ударом на удар, значит признать своё поражение".

— Секретариат товарища Кирова, Свешников слушает.

— Николай, здесь Чаганов. — С удовольствием откидываюсь в кожаном кресле.

— Алексей! Здравствуй, сколько лет, сколько зим. — Искренне обрадовался он. — Когда зайдёшь?

— За тем и звоню. — Улыбаюсь в трубку. — Когда Сергей Миронович сможет меня принять? — Так….- в динамике слышится шуршание бумаги. — послезавтра в одиннадцать вечера не поздно будет?

— То, что надо. — Слышу приглушённую речь, звонки и звук печатной машинки. — Завтра поговорим. Спасибо, Николай.

— Давай, хорошо…

"С этим покончено. Сейчас напишу объяснительную. Стоп, а почему объяснительную? Не объяснительную, а докладную. Народному комиссару внутренних дел. О незаконных методах дознания… применённых к Ф. Медведю… прошу провести расследование… и виновных наказать. С этим… тоже".

Других дел накопилась куча. Нужно ехать в Ленинград на юбилей физтеха. Там группа Курчатова сейчас ведёт эксперимент со спонтанным делением ядер урана. Попросил месяц назад поставить регистратор времени, когда происходит деление. Это идеальный генератор случайных чисел- хочу использовать их в "Айфоне" как ключи шифрования.

Затем надо решать вопрос с Авдеевым: талантливый парень, хороший организатор. Буду переводить его к нам в СКБ и открывать опытное производство стержневых ламп. Наш сосед завод Орджоникидзе в конце года освободит одно из помещений.

— В коридоре жди… — Из приёмной послышался грубый голос Ежова и его щупленькая фигура появляется в двери, сверкая в лучах настенных светильников золотым шитьём больших звёзд в петлицах и на рукаве.

"Сам пришёл… с чего бы это"?

Молча встаю из кресла. Нарком плюхается на кожаный диван у стены, откидывается на спинку и с наслаждением вытягивает ноги в сапожках тридцать шестого размера.

— Ну, написал объяснительную?

— Вот, прошу ознакомиться. — Лист бумаги перекочевал в руки Ежова.

— … ну вот скажи, Чаганов, — он мгновенно проглядывает мою докладную. — чего ты такой ершистый. Вот жаловаться на меня собрался товарищу Кирову, а того ты не понимаешь, что оказываешь ему "медвежью услугу".

Ежов счастливо смеётся, радуясь удачному каламбуру.

— Сам посуди, — продолжает он отсмеявшись. — Медведь- махровая вражина, клеймо ставить негде…

"Как его лицо изменилось: только что смеялся, а через мгновение исступлённые полные ненависти глаза и брызги летят изо рта. Он вообще нормальный? Чёрт его разберёт". -Ладно, садись. Не стой столбом. — Тянет нарком меня за руку, а сам пружинистым прыжком оказался на ногах передо мной сидящим. — Не об этом я сейчас. Товарищ Сталин поставил перед нами важнейшую задачу…

"Опять другой: деловитый, готовый всё отдать ради высокой цели. Надеюсь что не шизофреник. Стоп! Стоп! Что значит обеспечить готовность оборудования беспроводной засекреченной связи к отправке в Испанию до первого ноября! Это же всего две недели сроку! А у нас в беспроводной системе ещё конь не валялся".

— Нашему правительству позарез нужно звнать обстановку в Испании и в первую очередь в республиканском правительстве!

"И смотрит на меня ухмыляясь, гад".

— Сделаем всё возможное. — Поднимаю глаза на стоящего вплотную наркома.

— Я тебя, Чаганов, не ограничиваю. Делай невозможное!

"Сталина цитирует? Неважно… По правде говоря, конь, всё-таки, там немного повалялся: вчера из НИИС КА привезли две коротковолновых радиостанции, обговорили с их специалистами небходимые доработки, чтобы обеспечить нужную мощность и ёмкость радиоканала (четыре несущих для полной дуплексной связи). Вокодер, шифратор-дешифратор остаются теми же. Ключи набьём на перфоленту. Так что не всё так плохо".

— Я вам, товарищ Ежов, принесу сегодня список необходимого для работы. — Встаю с дивана и расправляю плечи.

— Помогу чем смогу… — Ожидавший от меня другой реакции, Ежов отступает на шаг назад и удивлённо поднимает глаза.

— Ничего невозможного мне не надо, — подмигиваю наркому. — так, стройматериалы кое-какие для ремонта заводских цехов. Хочу попросить у товарища Кирова для СКБ помещения, что освобождает завод Орджоникидзе. И в мыслях не было у меня кляузничать.

Ежов делает ещё один шаг назад.

"В кадре я у него что-ли не помещаюсь"?

— Ну хорошо, раз так, — мямлит он. — да и это, всё забывал. Супруга моя Евгения приглашает тебя на…, в общем, чёрт знает как у них у писателей это зовётся, завтра в восемь. Позвони, уточни где.

"Ну хотя бы не повесткой"…

Москва, ул. Мархлевского, дом 9 кв.3.

17 октября 1936 года, 20:00.

"Бывший дом Ягоды"…

Однажды утром этой весной по дороге из дома на работу видел как Ягода с семейством грузился в служебный "Бьюик", видимо направляясь за город на дачу: дородная жена, беспокойный семилетний мальчик с нянькой, повариха и сам бывший нарком, с трудом скрывающий своё раздражение от поднявшейся суеты. Прошло полгода и в новом просторном трёхэтажном доме в стиле авангард с двумя круглыми эркерами на тихой улочке в центре Москвы в двух шагах от Лубянки появились новые жильцы, в каком-то смысле наследники съехавших.

"Странно, во всём доме свет горит только на третьем этаже в пяти угловых окнах".

— К кому направляетесь? — Немолодой вахтёр за небольшим столиком с телефоном сметливым глазом мазнул по нашим с Катей фигурам.

— К Евгении Ежовой, по приглашению. Чаганов. — Мой секретарь испуганно сжимает мой локоть.

— Третий этаж, третья квартира. — Легко проходим у вахтёра фэйс-контроль. — Пожалте в лифт.

"Не лишняя вещь… высота потолков в этом доме никак не ниже пяти метров". Моя спутница заметно волнуется с тех пор как получила сегодня утром указание от меня быть готовой вечером идти в гости. Потеряла покой, в середине дня отпросилась и вернулась уже к семи в платье, шёлковых чулках, в туфлях на небольшом каблучке и с шестимесячной завивкой на голове. Входная дверь квартиры, выходящая на огромную лестничную площадку, открыта и оттуда доносится патефонная музыка, звон бокалов и громкие голоса. Никем не встреченные снимаем в прихожей верхнюю одежду и выходим в гостиную. Она заполнена незнакомыми мне людьми разбившимися на кружки по интересам.

— Чаганов, пришёл! — С преувеличенным энтузиазмом кричит, появившаяся из соседней комнаты, жена наркома. — Со своим самоваром!

"Язва, впрочем, мой "самовар", кажется, шутки не понял… Прилично уже набралась? Хотя нет, от неё алкоголем не пахнет. Зрачки расширены. Похоже познакомилась с кокаином".

— Знакомьтесь, Евгения Соломоновна, это- Катя. — Женская часть собравшихся смотрит на мою спутницу с насмешкой, мужская- с благожелательным интересом.

— Зина, познакомь Катю с артистами. — Командует наркомша обернувшись к подруге. — Пойдём, Чаганов, дело есть. Поспешим пока все трезвые.

Она хватает меня за руку и тянет в прихожую и затем направо в коридор, ведущий к другим комнатам, открывает одну из дверей и заводит в небольшую полутёмную комнату, освещённую настенным бра. Два кожанных дивана, два кресла, длинный журнальный столик в центре. На нём пузатая бутылка, несколько коньячных рюмок и порезанный лимон на блюдце.

— Знакомьтесь. — Ежова падает в кресло и закидывает ногу на ногу.

— Исаак Бабель. — Махнул рукой с сигарой из другого кресла лысеющий толстячок.

— Михаил Кольцов. — Вяло отреагировал на меня худощавый брюнет с отличной шевелюрой и подправил на своём большом носу сползшие очки в тяжёлой роговой оправе.

— Очень приятно, Алексей Чаганов.

— Геня, попроси Литвинова (нарком иностранных дел) чтобы мне выдали дипломатический паспорт… — заунывно продолжает Кольцов, похоже прерванный моим приходом разговор.

— А мне нужна большая статья о Чаганове в январский номер, — жёстко прерывает его наркомша ("Подходит ей слово, помнится мы раньше наркоманов наркомами называли") начиная торг. — и вообще, Коля не любит когда я прошу Гладуна (второй муж Евгении- дипломат, друг Литвинова) о чём-нибудь.

— Как ты не поймёшь, — Кольцов всем телом разворачивается к ней. — я в Испанию скоро уезжаю мне диппаспорт позарез нужен и ещё неплохо бы письма рекомендательные иметь к Розенбергу и Антонову-Овсеенко (постоянный представитель и генеральный консул СССР в Испании). А статью тебе кто угодно напишет, вон хоть Бабель, всё равно без дела сидит.

— Напишет… — ворчливо отвечает Ежова, поигрывая полуснятой туфлей на высоком каблуке. — получишь от него через год… двадцать вариантов статьи.

Бабель добродушно смеётся вздрагивая толстым животом.

— Водится за мной такое, — доверительно наклоняется он ко мне. — не могу остановиться на чём-то одном. Храню дома двадцать два варианта своего "Короля".

— Вот они где спрятались! — Дверь распахивается настежь и в комнату вваливается плотная фигура комсомольского вожака Косарева, заметно поплотневшая с нашей последней встречи больше года назад. — Алексей! И ты здесь. Не ожидал. Что пьём? Мартель! Пробовал недавно в Париже на конгрессе пацифистов. Ну что по маленькой?

Зазвенели бокалы, забулькала янтарная жидкость и аромат выдержанного коньяка растёкся по комнате. Всем сгрудившимся у бутылки свет от бра падал на спину отчего лица казались смертельно бледными.

"А ведь и правда, все они через год или чуть больше станут мертвецами… Сейчас вот борются с врагами, добиваются себе льгот, пьют и развратничают, а завтра в лучшем случае пойдут по этапу. Казалось бы, в чём их преступление? Невинные жертвы. Это с одной стороны. А с другой, взахлёб требовать казни проигравших и впоследствии уже и самим начинать примеряться к власти, примкнув к набирающему силу Ежову. Не понимали чем это может грозить? Понимали, конечно, наглядные примеры встречались на каждом шагу. Надеялись что их не коснётся, что именно их поколение придёт на смену старикам".

Комната начала наполняться готовыми поддержать компанию деятелями искусств.

Показываю знаками окружённой почитателями наркомше, что мол потом поговорим по телефону, выбираюсь в коридор и иду искать свою спутницу.

"А я хотел Косарева о Мишаковой, о той инструкторше, что встретил в Артеке, предупредить. Бесполезно. Свою ставку на Ежова он уже сделал".

Катя в моё отсутствие времени зря не теряет: танцует вальс в соседней с гостиной комнате, превращённой в танцзал, с молодым человеком со смутно знакомым мне лицом. Останавливаюсь и с улыбкой гляжу на них.

— Я не понимаю, всё было хорошо, сценарий одобрили, актёров тоже. Отсняли уже полфильма и вдруг всё остановилось. Что не так? — Горячо говорит мужчина с пышной шевелюрой "а-ля Эйзенштейн", обращаясь к рядом стоящему коллеге по цеху.

— "Бежин луг"? — Понятливо кивает собеседник. — К Шумяцкому (Председатель Главного Управления Кинематографии) ходить не советую. Лучше дождись когда Косырев сковырнёт его с в ГУКа тогда и пропихнёшь картину.

— Позвольте, "Бежин луг"- это по Тургеневу? — Машинально интересуюсь я.

— Что вы, — Эйзенштейн (это был он) с готовностью переключается на меня, почувствовал сочувствие в моём голосе. — никакой мистики и чертовщины. Единственное сходство- события тоже происходят под Тулой во время коллективизации. В основе сюжета лежит история Павлика Морозова, но концовка абсолютно не трагична. В финале комсомольцы открывают в местной церкви клуб в память о своём товарище.

Катя с партнёром по танцам начали новый танец.

"Где-то я видел этого танцора… Но в любом случае, это что- у меня опять уводят подругу? Неприятная тенденция прослеживается, однако… Что со мной не так"?

— Спросите совета у Гени. — Подкидывает идею коллега. — Она подскажет к кому обратиться, к тому же Бабелю, например…

— В вашем случае, Сергей Михайлович, всё просто… — с охотой переключаюсь на чужие проблемы. — время для подобных картин прошло. Прочитайте проект новой Конституции: всеобщие равные выборы. Классовая борьба в деревне больше не актуальна. Посмотрите что происходит в школе: литература- возвращение в программу русской классики, в истории- отказ от примитивного классового подхода. Выводите на экран незаслуженно забытых русских героев: Александра Невского, Михаила Кутузова, Ивана Грозного, наконец! А будете пороги обивать, да ждать когда начальника вам мешающего снимут, только зря время потеряете. Кстати, мода на разрушение церквей прошла окончательно.

— Вы, кажется, Чаганов? — Неуверенно спрашивает Эйзенштейн.

— Он самый.

— Пойдёмте, товарищ Чаганов, угостимся отличной бужениной, — великий режиссёр подхватывает меня под руку. — у меня от волнения жуткий аппетит разыгрался.

— Постойте-постойте, — задерживаю его на секунду. — скажите кто тот молодой человек, что танцует с девушкой в синем платье?

— С блондинкой? — Улыбается режиссёр. — Это Егор Жжёнов, мой артист. Хотел его предложить на замену в "Бежин Луг". Невезучий он только. Снялся в Чапаеве в роли ординарца Фурманова, оппонента Петьки. Вы понимаете, как пародийное дополнение к конфликту их начальников, так вот Васильевы при монтаже всю эту линию вырезали. А сейчас с моей картиной тот же результат.

Москва, Докучаев переулок, квартира Чаганова.

Позже, тот же день.

Ослепительным ярким светом вспыхивает лампа под потолком в моей спальне. Инстинктивно откатываюсь на край широкой деревянной кровати, дёргаю простыню на себя, прикрывая свою голую задницу и одновременно заголяя свою новую подругу, с которой вернулся из гостей взамен уведённой Жжёновым Кати.

— А-а-а… — кричит нечеловеческим голосом кажется тоже Катя, закрывая лицо подушкой.

Оля переводит вытаращенные глаза с меня на на мою голосистую (в обоих смыслах) подругу.

"Блин, забыл ведь сам же сегодня утром назначил встречу Оле"!

С той встречи в мединституте больше не звоним друг другу, просто оставляем маячки в условных местах и встречаемся либо у меня на квартире, либо у неё по ночам уходя от слежки.

— Кто такая? — знаками спрашивает меня Оля.

— Никто. Я её плохо знаю. — Так же отвечаю я.

Оля делает злое лицо, решительно поворачивается, возвращается в гостиную и колдует над телефоном.

"Микрофон выворачивает"?

— Катенька, тихо-тихо… — шепчу девушке на ушко, отбирая у неё подушку. — Это моя бывшая, я её больше не люблю. Она психованная, может кислотой плеснуть. Давай-давай, одевайся скорее…

Наперегонки, путаясь в рукавах и завязках, приводим друг друга в приличный вид. Осторожно выглядываю из двери, Оля стоит у стола спиной к нам, плечи её вздрагивают. По моей отмашке Катя сломя голову бежит в прихожую, я следом. Суёт ноги в туфли, затем в боты, я достаю из шкафа её пальто и шапочку. Открываю дверь и мы с обегчением вываливаемся на лестничную площадку.

— Катенька, дай мне время по хорошему с ней расстаться. — Сую ей в ладошку две мятые десятки на выходе из подъезда. — там выход на Комсомольскую площадь. Метро уже закрыто, но рядом всегда дежурят извозчики. Ты уж извини что не провожаю, боюсь она разнесёт всю квартиру.

— Да, Лёшик, иди скорей обратно. Не беспокойся, я тут недалеко живу. — Катя целует меня прижимаясь всем телом.

— Почему штора была открыта? — Негромко шипит Оля когда я, ненадолго задержавшись в подъезде, захожу в квартиру.

"Блин, её видно открыла Катя, с восторгом обследуя мою жилплощадь".

— Одевайся в гражданское, захвати все деньги. Быстро! — Её горячее дыхание мне в ухо, бросает меня в дрожь, мешая понять смысл её слов, но последнее слово возвращает к действительности.

Не подумав, начинаю при ней стаскивать галифе. Оля при этом возмущённо фыркает и отворачивается. Хватаю свой американский костюм, рубашку и скрываюсь в ванной комнате. Бросаюсь под ледяной душ, собрав все силы чтобы не заорать, растираюсь докрасна полотенцем и через три минуты полностью одетым возвращаюсь в прихожую.

Разворачиваю накидку, в которую был завёрнут телефон, и мы, неслышно ступая, через кухню попадаем на чёрную лестницу, заставленную разным хламом. Подсвечивая себе фонариком уверенно вывожу спутницу во внутренний двор, дальше по стеночке, не выходя на свет от одинокого фонаря, через проходной двор на соседнюю улицу. Только сейчас замечаю в руке у Оли большую сумку.

— Ты куда это собралась? — Останавливаюсь под аркой прохода, не выходя на улицу. — В подмосковье на сто первый километр. — Она быстро выглядывает из-за угла, проверяя обстановку. — Нет больше Ани, перед тобой просто Мария, Мария Мальцева или Манька-наводчица. Ты же помнишь, я на её имя получила паспорт по справке об освобождении.

— Что случилось?

— Ежов твой, похоже, решил всерьёз взяться за тебя. — Оля подрагивает от порыва ветра дующего сквозь туннель. — Возвращаюсь вчера с занятий домой, а у подъезда воронок. С чердака дома напротив понаблюдала за своими окнами. Обыск шёл полночи. Поехала к Ермольевой домой, написала заявление на академ, взяла в тайничке паспорт Марии, опустила в него паспорт Ани. Да ты не волнуйся, я уже давно заметила за собой слежку, с тех пор как ты стал и.о. начальника спецотдела. Приняла соответствующие меры, нашла жильё и место работы: уборщицей в школе. Сколько денег у тебя оказалось дома?

— Три тысячи. — Пытаюсь в темноте рассмотреть её лицо.

— Отлично, давай сюда. — Оля принимает от меня объёмистую пачку. — Мне ещё на Кавказ ехать. Паша сейчас в Тбилиси в штабе Закавказского военного округа. Предупредить его хочу… если успею.

— Как связь-то мы с тобой держать будем? — Закрываю её от порывов пронизывающего ветра.

— Вот со связью у нас могут быть проблемы. — Прислоняется она ко мне острым плечом. — Пока оставим те же маячки и места закладок. Штору только, пожалуй, исключим в спальне-выбегальне. Время ожидания ответа, конечно, увеличится… в худшем случае до двух недель. Ну и переходим к шифрованию записок: ключ- подвальная статья в Известиях на второй или третьей странице в зависимости от четной или нечётной даты. Длина ключа равна длине сообщения, чтобы нельзя было провести частотный анализ.

— А если возьмут на тайнике, — немного отстраняюсь, чтобы увидеть реакцию подруги. — то самого факта наличия шифровки достаточно для обвинения в шпионаже.

— Так-то оно так, — кивает Оля. — но взять на тайнике труднее: одно незаметное движение и ты его подобрал или скинул и любой даже самый лучший топтун легко может это мгновение упустить, ведь он не смотрит на объект непрерывно, а вот встечу двух людей он не пропустит никогда. Шифрованное сообщение даёт тебе ещё один козырь… можешь сказать следователю, что не его ума это дело, а будешь говорить только с высшим руководством страны.

— Я смотрю замёрзла ты совсем, — обнимаю за плечи подругу. — давай выдвигаться. Насколько я тебя понял путь-дорога на лежит к Курскому вокзалу? Купить билет?(Оля кивает). Тогда нам на Басманную…

"Вот я и остаюсь один на один с "кровавым карликом""…

Москва, ул. Большая Татарская д. 35.,

проходная ОКБ спецотдела ГУГБ.

18 октября 1936 года, 08:00.

— Алексей Сергеевич, — раздаётся сбоку звонкий голосок Кати N1.- погодите, можно я с вами на работу пойду?… Пожалуйста.

Безразлично пожимаю плечами и поворачиваю к Москворецкому мосту.

"У нас, у брошенных, тоже своя гордость имеется. Стоп! А как она узнала откуда я хожу на работу? Такой я предсказуемый? Или следит за мной? Возможно, но точно не сегодняшней ночью (Оля бы заметила)… Так, под глазами тёмные круги от бессонницы, виноватый вид. Зачем вы, девушки, артистов любите… в рабочее время"?

— Что-то сказать мне хотите, Катенька? — Спрашиваю медоточивым голосом, резко сбавляя темп, и беру своего секретаря-стенографиста под руку. — Признаться в чём-то?

— Да, товарищ Чаганов, то есть нет… — светлеет лицом Катя. — попросить хочу. Можно я напишу в рапорте что провела эту ночь с вами?

— Хм-м, а что же скажет товарищ Шапиро или кто у вас там куратор, — делаю суровое лицо. — когда прочтёт донесение другой Кати, которая в действительности провела со мной часть ночи в моей постели.

— Часть? — Вычленяет ключевое слово Катя и улыбаяется.

— Да, часть… — недовольно бурчу я. — но особенно не радуйся. Я не уверен смогу ли тебе доверять, ты так легко меняешь сторону за которую играешь.

Катя смотрит на меня ничего не понимающими глазами.

"А и правда, кого она поменяла? Всегда играла за себя, следуя основному инстинкту в охоте на жениха. А все эти рапорты, подслушивания и подглядывания лишь неизбежные атрибуты её Большой Игры".

— Кать, а как же Егор, артист твой? — Снова ускоряю шаг и бросаю её локоток. — Что он подумает о тебе когда узнает чем ты занимаешься.

— Не узнает… — начинает задыхаться от быстрого шага моя подчинённая. — Вы же меня не выдадите.

Катя повисает у меня на руке и беззаботно смеётся.

— Нет, конечно, — начинаю налегать на "о".- но и свою выгоду надобно соблюсти. Моя спутница теснее прижимается к моему боку, игнорируя осуждающий взгляд идущей навстречу старушки.

— Кому докладываешь обо мне и где ты с ним встречаешься? — Катя немного отстраняется от меня, реагируя на нежданный вопрос, но руки не бросает.

— На конспиративной квартире в Варсонофьевском переулке, — серьёзнеет она. — просил называть его товарищем Василием. Ниже среднего роста, волосы черные, глаза чёрные, усы щёточкой, нос крупный. На встречи приходит в штатском, но месяц назад я его увидела в коридоре на пятом этаже и он был в форме комиссара госбезопасности 3 ранга.

"На Люшкова похож".

— Не заметила кольца на среднем пальце правой руки?

— Да, серебрянное с чёрным плоским камнем… — на лице Кати проступила брезгливая гримаса.

"Точно, Люшков".

— Что пристаёт? — Спрашиваю сочувственно.

— Руки распускает… — сквозь зубы говорит Катя отворачиваясь.

— Бьёт?

— Нет, всё норовит залесть куда не просят. Велел вчера, чтобы я после вечеринки к тебе пошла…

— А ты выходит ослушалась приказа…

— Да, выходит, — соглашается она. — только я знала, что вы не такой как он.

"Ну, положим, я уверен в этом не вполне и такого развития событий очень даже ожидал. Но приятно ощущать себя лучше, чем есть".

— Ладно, слушай и запоминай, что мы там с тобой вытворяли, — толкаю в бок свою агентессу. — не то на очной ставке попросят всё показать, а мы и растерялись…