Москва-36

Глава 11

Барселона, улица Валенсия 251,

отель "Мажестик",

20 февраля 1937 года, 11:00.

Выходим с увязавшимся за мной Кольцовым из гостиницы на Рамблас: у меня до встречи с моими подчинёнными на телефонной станции есть ещё два часа. Поворачиваем в сторону порта, к нам в десяти шагах приклеиваются два "птенца гнезда Шпигельглассова". Без них я- никуда. Вообще, после нападения германских диверсантов на наше посольство в Валенсии меры безопасности сильно ужесточены. Это видно хотя бы по Генеральному Консульству: большие фигурные окна особняка получили грубо свареные из толстого железа наличники, ажурная ограда забрана глухим деревянным забором, скрывающим от любопытных глаз что происходит в переднем дворике, во внутреннем- достроено бомбоубежище. На улице перед входом устроен настоящий блокпост: мешки с песком, ручной пулемёт, жандармы Женералитета, мрачно поглядывающие на патрули плоховооружённых ополченцев анархо-синдикалистов, неспешно обходящих территорию консульства.

Вообще-то, позавчера, только ступив в порту на землю Барселоны, я сразу почувствовал удивительные изменения, происшедшие в городе с прошлого ноября: исчезла революционная атмосфера. Исчез рабочий город, Барселона стала обычным испанским городом, ничем не отличающимся от той же Валенсии. До неузнаваемости изменился вид толпы: на Рамблас почти исчезла форма ополчения и синие комбинезоны, почти все одеты в красивые платья и костюмы. Владение частными автомобилями ещё не восстановлено, но на дорогах уже большинство машин управляются франтоватыми гражданскими. Фасады зданий лишились красно-чёрных транспарантов, в ноябре закрывающих первые два этажа любого центрального здания. С полок магазинов, бедных и запущеных, исчезли товары для ополченцев: военные фуражки, куртки на молнии, портупеи, ножи и фляжки. Вернулось привычное деление на бедных и богатых и магазины, этот барометр жизни, среагировали быстро- витрины засверкали деликатесами и богатой одеждой. В городе появилось огромное количество нищих, которые полностью отсутствовали в ноябре. Старые "вы" и "сеньор" заменили "ты" и "товарищ", а "буэнос диас" вытеснило "салют".

По улицам снуют офицеры новой Народной Армии в щегольских мундирах цвета хаки со стянутой талией, провожаемые равнодушными взглядами публики. Поток добровольцев полностью иссяк, правительство прибегло к мобилизации. И вообще интерес к войне сильно упал, а вчерашние торжества на площади Каталонии, по поводу взятия Сарагосы двадцать девятой дивизией Рауля-Рокоссовского, не смогли собрать и пары тысяч человек. Народ был больше озабочен нехваткой продовольствия и первую, по-настоящему, победу республиканской армии почти что не заметил. А, ведь, падение Сарагосы и дальнейшее продвижение наших войск на север вдоль реки Эбро создавало предпосылки к победе Республики в войне.

"Да, похоже, по разному видят эту победу правительство и профсоюзы. Все, кто побывал в Мадриде, говорят что обстановка там иная. Общая опасность порождала у мадридцев чувство локтя, сплачивала их. Толстяк, пожирающий перепелку на глазах у голодных детей, зрелище противное, но там, где рядом бьют пушки, встретить его почти невозможно"…

Под внешней безмятежной обстановкой тылового города явственно проступала ожесточённая политическая борьба и ненависть. Правительство Каталонии, состоящее из либералов, социалистов (с коммунистами) и анархо-синдикалистов (профсоюзы) лихорадило. Поговаривали и о некой третьей силе (троцкисты из ПОУМ? или даже о фашистах), которая совершает убийства активистов (коммунистов и анархистов), чтобы вызвать вооружённые столкновения не только в Барселоне, но и по всей стране. Эти убийства сопровождались многолюдными похоронами жертв и демонстрациями силы: вооружёнными караулами и траурными залпами. Правительство запоздало реагировало на эти события, часто очень неэффективно.

Одной из мер, коснувшейся моей работы, было постановление об учреждении республиканской службы радиослежения, в котором предписывалось всем иностранным посольствам сообщать о времени, месте и частотах радиопередач их радиостанций. Мера, призванная пресечь нелегальную разведывательную деятельность на территории республики. Ограничивалось и количество таких радиостанций на посольство- не больше трёх. В связи с этими новыми правилами, Шпигельгласс приказал мне сопровождать его в поездке в Барселону, чтобы навести порядок в использовании радиосредств в Генеральном консульстве и проверить работу нового "БеБо", прибывшего туда на днях. Сегодня, кроме того, как сообщил мне Шпигельгласс, намечалась встреча Антонова-Овсеенко и главы правительства Каталонии Компаниса, во время которой предполагался сеанс связи (посредством "БеБо") с Москвой с наркомом иностранных дел Максимом Литвиновым.

"Завод-то, судя по всему, начал клепать нашу секретку не по-детски, вон уже и в НКИДе завелась одна. Не думаю, что Сталин будет устраивать из своей комнаты связи проходной двор. Надеюсь и с качеством изготовления аппаратуры ситуация улучшится"…

— Погоди, сигарет куплю. — Бросает Кольцов, заметив по пути табачный магазин, украшенный вездесущей рекламой "Лаки Страйк".

Огромная очередь, в расположенную рядом табачную лавку, проводила хорошо одетого журналиста недоброжелательно- завистливыми взглядами. Весь табак в Испании выращивался на Канарских островах, которые сейчас захвачены Хунтой. В Республике его запасы давно исчерпаны, а закупать- не на что. Поэтому табачные лавки открываются лишь раз в неделю и, отстояв многочасовую очередь, ты можешь получить две пачки сигарет из нарезанного солодового корня за две песеты. Хотя, конечно, можешь и без очереди купить пачку "Лаки Страйк" за двадцать песет, как мой друг.

"Орджоникидзе умер"…

Сегодня в шесть утра ко мне в номер заглянул Николай Алымов, автомобильный инженер, попутчик с парохода "Краснодар", оставленный в Барселоне в составе группы специалистов, обследующих заводы города на предмет организации военного производства, и принёс это грустное известие. "Насколько я помню историю, он тогда застрелился".

Николай говорит, что сердце остановилось. Возможно, что мы оба правы. Рассказывал как Серго принял его перед отъездом в Испанию у себя в кабинете, был приветлив, угощал чаем, но было видно, что он очень чем-то расстроен. Уже на пароходе узнал, что в тот день был арестован Пятаков, заместитель наркома. В конце встречи Орджоникидзе сказал, что будет ждать доклада Алымова и велел по любым вопросам обращаться непосредственно к нему.

— Боюсь, потеряется теперь мой отчёт, — сокрушался Николай. — уже с лета идут слухи, что Наркомат Тяжёлой Промышленности будут разделять на меньшие, лучше управляемые и контролируемые.

"Годный получился у Алымова отчёт, подробный: каждая мелкая компания упомянута, каждый станок подсчитан".

А в конце отчёта выводы и предложения. Предлагает советский инженер организовать сборочные и ремонтные производства самолётов И-15, И-16 и броневиков на базе ЗИС-5. Смотрю и завод "Дженерал моторс", где до мятежа производили трёхосные грузовики, тоже стоит в списке на реорганизацию: будет танки Т-26 ремонтировать. На заводе рабочий контроль, поставка комплектующий для сборки грузовиков остановилась. Читаю дальше.

"А филиал-то "джи эм си", что организовал здесь отвёрточное производство, — мексиканский не вижу почему бы двум благородным донам не продолжить взаимовыгодный бизнес для нашей пользы? Не кручинься, Николай, найду я кому показать твою челобитную". Кольцов щёлкает зажигалкой, глубоко затягивается разом сжигая пол сигареты, и продолжает свой скорбный путь подле меня.

"С этим-то что не так? Ни одного слова не проронил за всю дорогу. Ни за что не поверю, что убивается по поводу смерти члена политбюро".

Так с шутками и прибаутками дошли мы до гостиницы "Континенталь", что в ста шагах от площади Каталония, над входом которой ывяло развевалось красное знамя с буквами П.О.У.М. С припаркованного у входа в отель грузовичка-пикапа возбуждённые люди разгружают винтовки.

— Мистер Чаганофф? — Раздаётся над ухом знакомый радостный голос.

Перед нами, показывая редкие жёлтые неровные зубы, стоит похудевший Джордж Оруэл, нервно сжимает ремень винтовки и не отрываясь глядит на сигарету Кольцова.

— Здравствуй, Эрик! — Искренне радуюсь я встрече и перехожу на испанский (английского Кольцов не знает). — Знакомься- это Михаил Кольцов, мой друг и знаменитый писатель, слышал наверное.

"Золотое перо Союза", великодушно протягивает сигарету остолбеневшему англичанину (Кольцов любит когда его называют писателем).

— Не желаете с нами выпить чашечку кофе? — Блэр счастливо кивает головой, а я добавляю по-русски, поворачивая голову к Кольцову. — Ты платишь, у меня денег нет ("В Испании самые богатые из наших- корреспонденты, за ними идут военные советники на двойном довольствии Испании и СССР и совсем в конце- кто получает зарплату лишь из Союза. Исключение составлял Орлов, запускавший руку в фонд для оперативных расходов"). Помнишь, ты обещал помочь начинающему писателю? Оруэлл суёт винтовку первому подскочившему к нему подростку, из стайки вьющихся у пикапа, и, сдав таким образом свой пост, бодро шагает рядом с нами.

— Готовитесь к боям? — Киваю на хвост очереди за оружием, выстроившейся к грузовичку вдоль фасада здания.

— Пришёл приказ от Андреу Нина раздать оружие… — серьёзнеет наш спутник. — в воздухе запахло порохом.

"О чём это он? Пороховой дым не рассеивается с лета".

— Давно с фронта? — Бросаю взгляд на всю в лохмотьях, некогда бывшую кожаной, куртку, съехавшую на глаза шерстяную шапочку и ботинки, от которых остался только изношенный верх.

— Третий день, — оживляется он. — нас сменила дивизия Рауля. Настоящие воины, а то что из себя представлял наш отряд это сущий позор. Мистер Чаганофф…

— Зови меня товарищ Че…

— Товарищ Че, — англичанин охотно пробует на язык новое имя. — я давно уже подумываю перейти в PSUC (объединённая социалистическая партия Каталонии, в неё входили коммунисты)…

"Вовремя перебежать к противнику, это не предательство, это- предвидение".

— … чтобы попасть воевать под Мадрид в интернациональную бригаду нужна рекомендация члена коммунистической партии.

"Съел? Не надо судить о людях с чужих слов"…

— Сюда, ко мне. — Кольцов манит нас в кафе на площади, почти пустому, несмотря на солнечную и нехолодную погоду.

Невидимая рука рынка уже основательно пошарила в карманах горожан, отвадив от привычного для большинства времяпровождения: выпить чашку кофе стало неподъёмно дорого, хотя ещё пару месяцев назад здесь было не протолкнуться. Сажусь на гнутый стульчик лицом к площади, прямо передо мной метрах в пятидесяти Центральная телефонная станция: шестиэтажное здание с выгнутым дугой в сторону площади фасадом и высоким шпилем, венчающим крашеную железную крышу. Та же рука, видимо, и согнула пополам официанта, подобострастно склонившегося рядом с Кольцовым, заказавшим омлет с бэконом для Оруэлла и кофе для всех.

— Скажите, Эрик, — "золотое перо" делает маленький глоток из чашечки. — вы уже печатались?

— Да, — виновато улыбается тот, с сожалением глядя на пустую тарелку. — издано две книги, автобиографические: одна о моей службе в двадцатых годах в колониальной полиции в Бирме, другая- о жизни в Париже, где я перебивался случайными заработками. Знаете, зарисовки парижской жизни с точки зрения бедняка-иностранца…

Со стороны Рамблас показалась знакомая с прошлого пребывания в городе свежевыкрашенная "Испано-Сюиза", лишёная революционных лозунгов на бортах.

— Отлично! — зажигается Кольцов. — Так вы готовый репортёр, причём с фронтовым опытом. Хотите написать заметку для меня?

— Я пишу только на английском. — Эрик промакивает губы белоснежной накрахмаленной салфеткой, резко контрастирующей с его ладонями в мозолях, с обломанными ногтями и въевшимся в кожу невыводимыми машинным маслом и грязью.

Кольцов разочарованно поворачивается ко мне.

— Мистер Блэр, — беру быка за рога. — товарищ Кольцов имеет определённое влияние в МОПРе (Международная организация помощи борцам революции) и сможет выхлопотать вам задаток, скажем пятьсот фунтов, чтобы вы могли сосредоточится на написании книги, которую он вам собрался заказать.

Кольцов и Оруэлл в изумлении выкатили на меня глаза.

— Эрик, не хотите попробовать себя в жанре сатиры? — легонько стучу под столом по коленке Кольцова, чтобы тот закрыл открывшийся рот. — Напишите об английском парламенте, о нравах его обитателей, где каждое действующее лицо изображено в виде домашнего животного, живущего на ферме. Недавнее отречение от престола короля Эдуарда может придать живости вашему повествованию. Теперь настала очередь Оруэлла открыть рот, Кольцов сузил глаза и внимательно изучает мой профиль.

— Как вы узнали? — Выходит наконец из ступора англичанин. — Я об этом никому не говорил.

— Читаю ваши мысли, правда есть неудобство, приходится постоянно переводить с английского, отчего смысл меняется на противоположный.

К нашей "Испано-Сюизе", остановившей у главного подъезда Центральной телефонной станции, подходят вооружённые синдикалисты, несущие там караульную службу. Мои собеседники начинают улыбаться.

"Что-то мне люди в последнее время кажутся заторможенными или это я слишком шустрый"?

Встаю и начинаю прощаться, пора спешить на выручку моим оруженосцам, их обступили анархисты и требуют показать что находится в этих двух деревянных ящиках, что заняли весь салон машины. Базаров показывает на шпиль телефонной станции.

— Будь осторожен. — Несётся мне в спину напутствие Кольцова.

"Трогательная забота, только вот с чего бы это"?

После звонка в приёмную Компаниса и в профсоюзный штаб нас в телефонную станцию пустили, только выяснилось что сам глава Женералитета отсутствует и планов посещения станции не имеет.

"Странно это, Антонов и Шпигельгласс были уверены в обратном, когда ставили мне задачу. Не важно, моя задача не меняется: развернуть "Бебо" и установить связь".

В небольшой комнате под крышей быстро разворачиваем аппаратуру и я пытаюсь связаться с Москвой на указанной частоте. Выбор номера перфолента-ключа, с помощью которой будет осуществляться шифрованная связь, идёт по открытому каналу. НКИД не отвечает, похоже нет прохождения сигнала. Вытаскиваю кварцевый резонатор из гнезда и меняю его другим, на частоту, на которую настроен "Бебо", что стоит в комнате связи аппарата Сталина. Дежурный в Москве отвечает сразу, хотя длины волн очень близки и можно было ожидать тот же результат с прохождением. Ставлю в приёмник перфоленту и ударяю по клавишам. Отладку оптимальной скорости приёмо-передачи, чтобы не терять времени, веду на докладе Алымова.

"Хм, интересно. На заводе грузовиков "Испано-Сюизы" Николай нашёл участок по производству венгерских дизелей, дальше идёт перечень станков и другого оборудования с этого участка".

— Ты уже здесь, Алексей! — Дверь широко распахивается и в комнату врывается радостно-возбуждённый генеральный консул СССР со спутанными длинными седыми волосами. — Наши войска окружили Теруэль! Полчаса назад мне звонил сам премьер, поздравлял. Это- перелом!

— Поздравляю, Владимир Александрович, — жму его узкую кисть с длинными, как у пианиста пальцами. — хороший подарок ко Дню Красной Армии.

Глаза Антонова-Овсеенко затуманились, а мысли, видимо, перенеслись далеко в восемнадцатый, когда он возглавлял Южный революционный фронт молодой советской республики. Он замер посреди комнаты, маленький сухонький пятидесятилетний старичок, схватившийся за борт пиджака старомодной серой тройки. В отверстии верхней пуговицы жилетки было пропущено кольцо от часовой, свободно свисавшей вниз, цепочки, заканчивающейся в оттопыренном жилетном кармане: всё по моде начала века.

"Многие из них застряли в тех годах, так и не сумев перестроится, понять, что революция закончилась и надо, засучив рукава, каждый на том месте где оказался, строить новое государство, о котором они мечтали в юности, а не продолжать упорно бороться с действующей властью, свернувшей, по их мнению, на неверный путь".

Громкий взрыв на площади и, последовавшая за ним, беспорядочная стрельба вернули нас к действительности.

— Что за чертовщина? — Консул бесстрашно наклоняется вперед над широким подоконником, пытаясь разглядеть что происходит внизу.

Шальная пуля, влетевшая в верхнюю часть окна, оставляет в стекле небольшое отверстие, с расходящимися от него трещинками, а на потолке длинную царапину. Оттаскиваю старичка в глубь комнаты, а сам осторожно выглядываю в окно, прячась за отодвинутой в сторону шторой. Безмятежный сонный вид площади поменялся до неузнаваемости: последние замешкавшиеся владельцы кафе и магазинчиков с лязгом опускают вниз металлические жалюзи, зеваки ныряют с открытого пространства в расходящиеся от площади узкие улочки, а у входа в телефонную станцию завязался настоящий бой. Человек тридцать гражданских гвардейцев под командой офицера (каждый пятый с автоматом) со стороны Рамблас, рассыпавшись по всем правилам военной науки, стреляя на ходу, ведёт наступление на нескольких ополченцев, охраняющих вход. Их ответный огонь из-за колон портика редок и неэффективен, по крайней мере, я не вижу чтобы кто-то из гвардейцев от него пострадал.

"Похоже, правительство Каталонии решило покончить с анархистской вольницей и взять под свой контроль ключевые пункты города, попутно разоружив синдикалистов. Но почему сейчас? Компанис должен был быть сегодня здесь. Или не должен"?

Каких-то двадцать метров оставалось гражданским гвардейцам до входа в телефонную станцию, когда во фланг наступающим с крыши поумовской гостиницы "Континенталь" ударил ручной пулемёт, разом изменив ситуацию внизу. Первыми же пулями был убит офицер и ранены двое солдат, эти потери и свинцовый дождь сразу охладили боевой пыл гвардейцев и прибили выживших к булыжной мостовой. Видя это пулемёт сразу же прекратил огонь и во внезапно наступившей на площади тишине, после короткой паузы снизу послышалось частое цоканье железных подковок удирающих.

"Что за идиотская стычка? Кто бросил бомбу"?

Раненый гвардеец катался по брусчатке, обхватив раненую ногу, и истошно голосил.

"И откуда у поумовцев пулемёт"?

В Барселоне всем было известно, что они вооружены хуже всех из противоборствующих сил, в основном винтовками, смахивающими на мушкеты девятнадцотого века. Примерно такую я недавно видел в руках у Оруэлла.

"А с чего это я взял, что пулемёт поумовский"?

Они, конечно, использовали кинотеатр "Полиорама", откуда стрелял пулемёт, для своих собраний, над ним и сейчас развевается их флаг, но туда имеет свободный доступ кто угодно, хотя бы те же социалисты, обосновавшиеся в соседней с кинотеатром гостинице "Колон", господствующей над площадью Каталонии.

"Провокация"?

В эту минуту оконное стекло мелко задрожало: звуки ружейной стрельбы и взрывов ручных гранат стали доносится отовсюду, со всех районов большого города.

В соседней с нашей комнатой раздался какой-то шум и толкотня. Консул решительно распахивает дверь и упирается в спины моих оруженосцев и своих телохранителей (смутно мне знакомых, уж не те ли это "контрабандисты", что охраняли Орлова?), с трудом сдерживающих возбуждённую толпу. Быстро отступаю к "Бебо" и выдёргиваю перфоленту из ввода, затем отрываю распечатку от рулона. Рука сама потянулась к нагану.

"Ну и куда я со всем этим? А рядом ещё целый ящик свежих лент-ключей".

— Товарищи! Соблюдайте революционную дисциплину! — Под потолком зазвучал счастливый молодой голос "старичка". — Нападение жандармов на телефонную станцию это чудовищная провокация. Виновных в этом мы покараем по всей строгости революционных законов.

Референт генерального консула едва успевает переводить, а Антонов-Овсеенко уже в центре окружившей его людей. Киваю Петрову и Базарову чтобы охраняли установку, пропускаю их внутрь аппаратной, а сам протискиваюсь между "контрабандистами" наружу, прикрывая за собой собой дверь.

— Кто у вас здесь старший? — Гремит голос трибуна.

Выясняется, что комиссар, назначенный правительством сбежал незадолго до нападения. Тогда Генеральный Консул СССР окончательно берёт власть на ЦТС, формирует группы и раздаёт им команды: отключить телефонную связь в городе (подключать отдельные линии только по его распоряжению), отправить наблюдателей на крышу, усилить посты у чёрного входа, провести ревизию наличного оружия.

"Сразу видно "военную косточку""…

Овсеенко был единственным из высших партийцев, кто имел высшее военное образование. В сочетании с ораторским искусством, эти два его качества позволили ему в течение пяти минут превратить растерянную возбуждённую толпу в военный организм, спокойно и чётко действующий по единому плану.

Снизу вновь раздались выстрелы, на этот раз на лестнице ведущей во внутренний дворик, но, также как и в первый раз, стрельба быстро прекратилась.

— Пошли посмотрим что там… — бросает консул и у меня даже не возникает мысли оспорить его предложение.

В сопровождении "контрабандистов" бежим вниз по лестнице.

"Ничего себе, старичок"…

Из сбивчивых рассказов начальника поста с большим трудом выясняется, что группа людей в гражданском на автомобиле заехала во внутренний дворик и пыталась, угрожая оружием, проникнуть в здание ЦТС через чёрный вход. В завязавшейся перестрелке убит один нападавший, другой, шофёр автомобиля, был ранен, но сумел скрыться. С нашей стороны убиты трое, и если бы не поддержка товарищей, открывших огонь с крыши, то нападавшие (их было четверо) могли бы прорваться в здание.

Выходим во дворик и мой взгляд сразу упирается в труп "птенца гнезда Шпигельглассова", с которым мы расстались полчаса назад у входа в ЦТС, лежащего за колесом брошенного автомобиля с открытыми дверцами, уткнувшегося бампером в стену дома.

"Старичок" легко садится на корточки и проверяет карманы погибшего, находит удостоверение, мельком просматривает его и прячет во внутреннем кармане пиджака. Так же легко поднимается, на его гладко выбритых скулах заиграли желваки.

— Знаешь его? — Светло-голубые, почти белые, глаза консула испытующе смотрят на меня.

— Потом… — Шепчу я ему и оборачиваюсь к начальнику поста, жмущемуся у нас за спинами. — Кто первый открыл огонь?

Тот вздрагивает, его глаза на мгновение испуганно заметались по сторонам, но, увидев подходящих к нам работников станции, смелеет и начинает что-то быстро бормотать по-каталонски.

"Понятно, стали сразу палить в белый свет как в копеечку"… Антонов-Овсеенко, быстро сориентировавшись в ситуации, картинно жмёт руку приосанившемуся начальнику поста, благодарит за бдительность и быстро раздаёт чёткие распоряжения по эвакуации тел погибших и усилении постов. Воодушевлённые защитники телефонной станции, спотыкаясь и падая, понесли благую весть по этажам ЦТС.

— Ну так что, Алексей, — ядовито улыбается консул, откидываясь на спинку небольшого кожаного дивана в комнате связи, когда мои оруженосцы закрыли за собой дверь. — знаком ли тебе нападавший?

— Это человек Шпигельгласса, — опускаюсь на стул напротив. — охранял меня по дороге от гостиницы сюда.

Приготовившийся к длительному словесному поединку с уличением меня во лжи и убеждением сказать правду, Овсеенко теряется и некоторое время молчит.

— Так ты что с ними заодно?

— Не уверен что вы имеете ввиду, но я здесь для того, чтобы организовать связь с Москвой.

— Вы понимаете о чём я, — раздражается мой собеседник. — меня заманили в ловушку при вашем участии, между прочим: нарком просит организовать беседу с Компанисом, вы организуете техническую часть. И это всё для того, чтобы Шпигельгласс тайно арестовал меня? Испугался международного скандала, того что за меня могут вступиться испанские рабочие?

— Да, я думаю, вы в целом правильно поняли замысел Ежова, поздновато правда, — не удержался я от шпильки. — за исключением моей роли в нём. Я здесь фигура чисто декоративная: судя по всему, вы получили шифровку о предстоящих переговорах из НКИДа, кто-то из ваших подчинённых якобы связался с секретариатом Компаниса и согласовал место и время сеанса (понятно, что глава Каталонии в наше консульство для этого не приедет, не принято). Да-да, якобы… как выяснилось, никто в Женералитете об этой встрече не знает. А перевозка апаратуры связи и я при ней лишь добавляет достоверности "переговорам".

— Почему он преследует меня? — В голосе "старичка" послышалась настоящая боль. — Неужели я всей жизнью не доказал свою преданность партии?

— Этого я не знаю, — стараюсь говорить тихо, чтобы успокоить собеседника. — Ежова я знаю немного, но, по-моему, здесь они с Шпигельглассом перемудрили и сами попались в ловушку: по сути они организовали в Барселоне вооружённый мятеж против законной власти.

За окном раздался отдалёный взрыв и сразу за ним несколько ружейных залпов.

— Нужно срочно связаться с товарищем Сталиным!

Москва, Кремль, Свердловский зал.

20 февраля 1937 года, 16:00.

Первое заседание пленума ЦК ВКП(б), начало которого было отложено на несколько дней из-за трагической смерти члена Политбюро Серго Орджоникидзе, началось ровно в четыре вместе с боем курантов на Спасской башне. Вячеслав Молотов, как всегда хорошо выбритый, в безупречно отглаженной тройке, с поблескивающей от пота лысиной, проступающей сквозь редкие, зачёсанные назад волосы, поднимает голову от своих записей. Кремлёвские плотники мастерски вписали в нишу глухой стены, выходящую во внутренний дворик здания Сената, невысокий помост, два стола президиума на нём, упирающиеся одним концом в колонны, обрамляющие нишу, а другим, образующие проход к небольшой трибуне, за которой сейчас стоял председатель Совета Народных Комиссаров. Лёгкий аромат сосновой смолы пробивался сквозь красную ситцевую обивку и поднимался к куполу главного зала страны.

— Т-товарищи, р-разрешите объявить заседание п-пленума открытым. — Лёгкое заикание Молотова, усиливающееся в моменты волнения, выдало его состояние. — С декабрьского п-пленума у н-нас осталось один н-незаконченный в-вопрос: д-дело т-товарища Рыкова. Есть п-предложение дать с-слово Алексею Ивановичу. Н-нет в-возражений?

— Нет! Нет! — Раздалось сразу несколько голосов.

Две немолодые стенографистки в строгих белых блузках и длинных чёрных юбках, сидящие за двумя приставными столиками справа и слева от трибуны, подняли головы в поисках говорящих, причём их карандаши продолжали без остановки выписывать закорючки на пронумерованных листах белой бумаги с чернильным штампом вверху. Наиболее нетерпеливые, из около сотни собравшихся здесь членов и кандидатов в члены ЦК, начали привставать и крутить головами в поисках опального ныне, а в недалёком прошлом одного из вождей советского государства. Рыков неторопливо и как-то отстранённо от окружающих пробрался в центральный проход между двумя рядами стульев и занял место на трибуне и монотонным усталым голосом начал свою защитительную речь.

Он, конечно, понимал, что проиграл Сталину, проиграл в политичской борьбе и сейчас тот просто переводит эту свою победу в юридическую форму, изгоняет проигравшего из ЦК. Изгоняет по праву победителя. Так было и раньше, когда его сняли предсовнаркома и вывели из Полибюро, бросили в наркомат связи, но где-то с конца тридцать второго внутрипартийная борьба превратилась в борьбу не на жизнь, а на смерть. Особенно после покушения на Кирова. Троцкий с Зиновьевым пошли ва-банк и поставили под удар всех противников сталинского курса, тех кто не рвался в бой, а ждал своего часа. Часа, когда эти хищные рожи, что захватывают сейчас ЦК после удаления из него настоящих большевиков с дооктябрьским стажем, интеллектуалов, создавших невиданную в мире социалистическую систему производства, сожрут своего абрека, обернуться вокруг в поисках тех кто умеет управлять хозяйством и вынуждены будут приползти к нему на коленях. Поэтому Рыков и не последовал примеру Бухарина, яростно отрицавшего все обвинения Ежова, а использовал другую тактику.

— Товарищи, прежде всего хочу заявить ЦК, что расследование, которое производилось под руководством товарища Ежова… кхм, производилось хорошо. Нет таких данных, что эти люди заинтересованы были в неправильном обвинении или меня или Бухарина. Совершенно несомненно. Тем более при той настороженности аппарата, который недавно был абсолютно обновлён. Но тут как раз и встали, на мой взгляд, перед этими людьми значительные трудности.

— Какие трудности? Говори ясней… — Из зала раздалось сразу несколько голосов.

— А такие трудности, — голос Рыкова зазвучал громче и увереннее. — что речь идёт о большом периоде времени, приблизительно, в восемь лет, о большом количестве участников и о бесчисленном количестве встреч этих участников и самых разнообразных разговорах между ними. Вот была у меня очная ставка с моим секретарём Нестеровым, который очень подробно изложил два мои разговора с ним: один, по его словам, шесть лет тому назад, другой-пять. Разговоры эти он потом обсуждал с другими, которые тоже что-то по этому поводу говорили. На мой вопрос, не думает ли он, что то, что он вкладывает мне в уста, это его собственные мысли или других его собеседников, отвечает: "Нет помню всё точно". Причём, речь идёт о человеке, который систематически хворал психическим заболеванием. За один год он был психически ненормальным восемь месяцев.

— Хороши же у вас помощники… — покачал головой Сталин.

— А он его от Антипова получил вместе с кабинетом и волнистыми попугайчиками… — раздался звонкий "голос с места".

— Не было у меня никакого Нестерова, — со стула вскакивает Антипов, предшественник Рыкова на посту наркома Почт и Телеграфа.

— А попугайчики были?

— Были…

— Ну так вот они и запомнили разговор… допросить их немедля… — взрыв смеха накрыл зал.

— Товарищи, будьте серьёзнее! — Киров, председательствующий на этом заседании, постучал чайной ложкой по стеклянному графину и окинул взглядом собравшихся.

Из-за портьеры, закрывающей правый от трибуны выход из зала, показался, располневший в последнее время Поскрёбышев, и, отсвечивая наголо побритой головой, быстро подошёл к столу президиума и наклонился к уху, сидевшего с краю Сталина.

— После Рыкова объявишь перерыв, — Киров вздрогнул от неожиданности, услышав голос Сталина, секунду назад сидевшего рядом, у себя за спиной. — без меня вопрос о выборном законе не начинай. Если меня долго не будет, то поставь следующим доклад Ежова.

После пятнадцатиминутного молчания машинка "БеБо" громко застучала, заглушая выстрелы за окном.

— здесь т сталин.

— здесь тт антонов чаганов.

— сталин доложите обстоятельно что у вас произошло.

Быстро набиваю согласованный с консулом текст, о том что сегодня в двенадцать тридцать одновременно, с парадного и чёрного подъездов, две группы вооружённых людей атаковали Центральную Телефонную Станцию Барселоны. Первая группа была в форме штурмовых гвардейцев, вторая- в штатском. Оба нападения были отбиты ополченцами-синдикалистами, охранявшими ЦТС, при поддержке бойцов ПОУМ. Потери: гвардейцы- один убит, четверо раненых, штатские- один убит, один раненый. Среди защитников: пятеро убитых, шестеро раненых. Осмотром трупа в штатском во внутреннем дворике ЦТС установлено, что одним из нападавших являлся подчинённый товарища Шпигельгласса. В результате этого нападения, бои между синдикалистами и гвардейцами распространились на весь город: слышны выстрелы, из окна ЦТС наблюдаю строительство баррикад. Прошу инструкций и разъяснений. Генеральный Консул Антонов-Овсеенко.

"Старичок" мёртвой хваткой вцепился в спинку моего стула, неотрывно глядя на ленту желтоватой бумаги, выползающей из чрева печатной машинки. Еле уговорил его обуздать свой праведный гнев, забыть о справедливых упрёках в сообщении и позволить Москве, сохранив лицо, разрулить ситуацию.

— Ты что, Алексей, не понимаешь… — консул понижает голос до драматического шопота, новое долгое ожидание ответа из Москвы снова приводит его в возбуждённое состояние. — если они решили арестовать меня, то уже не отступятся. Шпигельгласса специально сюда прислали… чтобы по-тихому, без скандала.

— Кто они? — Тоже шепчу я, вяло возражая. — В Кремле двадцать башен. Думаете, что товарищ Сталин ночи не спит всё вспоминает проступки и прегрешения товарища Антонова? Нет у него на это времени. Тут, скорее, Ежов захотел выслужиться, отчитаться… В общем, ждём ответа. Сядьте, отдохните, Владимир Александрович.

Овсеенко продолжает, как затравленный зверь, молча метаться по небольшой комнате, то и дело высовываясь в окно. Примерно через час, когда я уже подумывал, что арест консула был не такой уж плохой идеей, пишмаш начал выдавать сообщение.

— т антонову шпигельгласс отзывается из испании. резидентом назначается т котов который свяжется с вами вскоре. ваша задача немедля наладить связь по телефону с женералитетом, профсоюзными комитетами, поум, социалистами. договориться о прекращении огня. организовать выпуск листовок. ни в коем случае не допустить ни одной из сторон отвлечения с фронта своих сторонников. доклад каждые четыре часа. партия верит вам. желаю успехов. и сталин.

"Высший пилотаж". Гляжу на бессильно опустившегося на диван старичка, раз за разом перечитывающего слезящимися глазами несколько строчек от вождя, и думаю, а дальше что? Всё равно, ведь, придётся его отсюда убирать: пренеудобная личность, причём для всех.

— Слово для доклада предоставляется товарищу Ежову. — Кирова неприятно резанули громкие, усиленные сводчатым потолком зала, неуместные, но единодушные аплодисменты.

Особенно усердствовал, сидящий в третьем ряду, невысокий человек в узбекской тюбетейке и мятом пиджаке, из-под которого выглядывала украинская вышиванка. Пожалуй, именно этот порыв большинства пленума показался Кирову самым неприятным. Особенно усердствовал, сидящий в третьем ряду, невысокий лысоватый человек в узбекской тюбетейке и мятом растёгнутом пиджаке, из-под которого выглядывала украинская вышиванка, растянувшаяся на явно обозначившемся брюшке. Ежов, наслаждаясь моментом, легко спрыгнул на помост с высокого стула (заказал себе стул с длинными ножками, чтобы быть вровень с другими членами президиума) и сразу оказался ниже себя сидящего, неторопливо разгладил складки на безупречно отглаженной гимнастёрке со сверкающими золотым шитьём большими звёздами на рукавах и петлицах и улыбаясь вступил в проход между столами к трибуне.

Боковая штора, закрывающая выход из зала, вновь заколыхалась и из-за неё показалась нескладная фигура Исаака Шапиро, начальника секретариата главы НКВД. Найдя глазами шефа, он, под удивлённые взгляды собравшихся, быстро пересекает зал и перехватывает Ежова у трибуны.

— Вы кто такой? Почему мешаете работе пленума Центрального Комитета! — Голос Кирова подобен грому во внезапно установившейся тишине.

Шапиро, испуганно моргнув редкими рыжими ресницами, продолжает что-то шептать на ухо наркома. Присутствующие вытягивают шеи чтобы лучше разглядеть происходящее.

— Товарищи! — Ежов отодвигает Шапиро в сторону. — Прошу меня извинить, должен срочно покинуть заседание, неотложное государственное дело.

Под уважительный гул и взгляды собравшихся, нарком, с семенящим вслед за ним Шапиро, так и не обернувшись в сторону президиума, неторопливо и важно шествует к двери, уже почти на самом выходе натыкаясь на суровый взгляд Осипа Пятницкого, начальника административно-политеческого, куратора НКВД, "ортодоксального" коммуниста, единственного секретаря ЦК не попавшего в Президиум и сидящего в первом ряду в кругу своих немногочисленных сторонников.

Киров задумчиво перелистывает лежащие перед ним бумаги, исподтишка наблюдая за сидящими перед ним. Большинству демарш Ежова с обращением к членам ЦК и игнорированием президиума пришёлся по душе: улыбки, подмигивания, толчки в плечо. Приходится признавать, что сталинская группа в ЦК находится в меньшинстве и раздражение её политикой нарастает.

"А тут и новый лидер нарисовался: недалёкий, смелый и честолюбивый, из своих- партаппаратчиков".

Киров почувствовал напряжённый взгляд Жданова справа. Вчера на квартире у Сталина за ужином вчетвером (Сталин, Молотов, Жданов и Киров), обсуждая ключевой вопрос пленума- подготовка и принятие избирательного закона к выборам в Верховный Совет, Жданов высказал неожиданную мысль: передать его в Президиум ЦИК СССР.

— Мы легко получаем там большинство, — горячо убеждал он. — даже без нациналов, хотя и они, думаю, при правильной разъяснительной работе нас поддержат. Главное- там не будет первых секретарей республик и областей, которые ни а что не пропустят в законе норму об альтернативности кандидатов.

— Это, конечно, правильно, — возразил Молотов. — но ЦК, при желании, может рассмотреть любой вопрос и вынести своё постановление как надо голосовать по данному вопросу. Как член партии ты обязан будешь подчиниться.

— Если бы принять постановление ЦК о передаче вопроса в Президиум ЦИК….- ни к кому не обращаясь поддержал тему Сталин. — но они на это не пойдут.

На этом обсуждение идеи Жданова тогда и прекратилось.

— Тише, товарищи. — Киров снова на ногах, улыбчив и доброжелателен. — Будем считать причину ухода товарища Ежова с заседания уважительной, поэтому перехожу к следующему вопросу повестки дня: докладу товарища Жданова о выборах в партийных организациях.

— Товарищи, — спокойный убаюкивающий голос нового "хозяина" Ленинграда мягко переключил внимание собравшихся на трибуну. — нам предстоят осенью или зимой этого года выборы в в Верховный Совет СССР и в Советы депутатов трудящихся сверху донизу по новой избирательной системе. Последние три слова смели с лиц сидящих остатки злорадного веселья, вызванного фрондёрством Ежова, и погрузили зал в напряжённую тишину.

— … В связи с этим перед нашей партией стоит задача подготовки к выборам. Характер этой подготовки, её объём, масштабы и связанная с ней перестройка партийной работы определяются глубиной тех преобразований, которые вытекают из новой Конституции для политической жизни нашей страны.

Чутко почувствовав резкую реакцию зала на даже простое упоминание о необходимости принятия конституционного закона о выборах, докладчик быстро перестраивается и заводит речь о партийной работе, о важности партийным организациям показать пример беспартийным как правильно проводить выборы. Ведь равные, прямые и тайные выборы в партийных организациях прямо закреплены в уставе партии.

— Мы клянёмся и божимся уставом, — мягко корит кого-то докладчик. — зубрим его в кружках, требуем его знания при обмене документов, а сами нарушаем его, нарушаем наш партийный закон!

Последовавшие за этим данные о том, что до тридцати процентов членов обкомов и шестидесяти процентов членов горкомов и райкомов кооптируются, а не избираются, впрочем, особого впечатления на слушающих также не произвели. Поэтому, окончательно прояснив для себя настроения членов ЦК, Жданов начинает тянуть время, рассказывая о вопиющих случаях бюрократии, сдабривая их забавными случаями, как в Ленинском районе г. Харькова, где все члены райкома оказались кооптированными, а о единственном избранном члене забыли, не приглашая его на заседания. Настроение зала заметно повысилось, чему также не в последнюю очередь содействовали звон посуды и запахи еды, начавшие просачиваться внутрь сквозь тяжёлые шторы. Сзади к Кирову подошёл секретарь и что-то шепнул ему на ухо.

— Регламент! — Председательствующий останавливает докладчика. — Вопрос, кажется, простой поэтому предлагаю голосовать по нему без обсуждения. Как, товарищи?

— Согласны, давайте голосовать… — раздалось несколько нетерпеливых голосов.

— Хорошо, кто за то, чтобы принять постановление о проведении марте-апреле выборов во всех партийных организациях страны, осудить кооптации, как нарушение устава партии… В зале появляются Сталин и Ежов, головы всех присутстствующих поворачиваются к ним, пытаясь понять по их лицам что произошло.

— … ну и вторым пунктом, — продолжает Киров. — целях ускорения выработки конституционного закона о выборах в Верховный Совет передать этот вопрос в Президиум ЦИК СССР.

Сталин улыбается поднимает руку и что-то говорит Ежову, хлопая его по плечу. Тот тоже тянет руку вверх и вымученно улыбается. По рядам забегали счётчики голосов.

— За- пятьдесят четыре голоса.

— Кто против?

— Против- семнадцать…

(Кандидаты в члены ЦК решающего голоса не имели).

— Решение принято… — Киров тяжело опускается на стул. — Объявляется перерыв в заседании, один час.

Барселона, Центральная телефонная станция.

22 февраля 1937 года, 03:00.

— Даже не думай об этом… — Мири грациозным движением рук взбивает густую копну кудрявых волос и замирает на мгновение, освещаемая неярким светом редких фонарей, проникающим в слуховое окно на крыше ЦТС.

"Вполоборота ты встала ко мне, грудь и рука твоя видится мне".

Моя рука обвивает её упругий стан, скользит вниз к талии…

"Ох уж эти комбинезоны… очень непрактичны, особенно для девушек".

— Товарищ Чаганов, — весело таращит глаза Базаров. — там вас… эта… спрашивают на проходной.

— Кто спрашивает?

— Хорошая девка, кхм-кхм, — захлёбывается слюной он. — белая, ладная я как раз мимо проходил.

"Мимо он проходил. Бегает повсюду, еду-курево добывает, что-то выменивает. А её, еды этой, нет от слова совсем. Кто это может быть? Белокурая Жози? Так её, вроде, Эйтингон с Хэмингуэем направил в Мадрид. Аделина? Аналогично, под Мадридом. Слыхал, у неё новаю любовь- лётчик Серов, будущий герой Советского Союза. И никакая она не белая… Ладно, пойду, посмотрю".

Выхожу на злополучный пятачок, где погиб наш сотрудник, и вижу Мири, похудевшую и повзрослевшую, ласково почёсывающую холку мула, запряжённого в двуколку, из который радостные бойцы достают буханки белого печёного хлеба, оливки и бурдюки с вином.

— Алекс, май ди-ир! — Повисает на мне сестра товарища, недавно пытавшаяся меня убить.

"Действительно, олень и есть, зла не помню. Не… ну как не простить такую белокожую"…

— Я от Котова. — Горячее дыхание девушки обжигает ухо.

"…медсестру с красным крестом на зелёной сумке".

На лестнице, ведущей на чердак слышатся тихие шаги проверяющего и снизу появляется его вихрастая голова.

— Ки таль? (Как дела?) — Парень отклоняет голову, пытаясь разглядеть в темноте фигуру Мири.

— Вали (хорошо), — закрываю её собой. — вали отсюда…

— Салюд, камарада… — тридцать два сверкнувших в полумраке зуба исчезают внизу. Овсеенко поставил караульную службу хорошо: смена часовых строго по времени, разводящие, проверяющие… Сам почти безвылазно в операторской. Ведёт переговоры с профсоюзными комитетами (а их в Барселоне сотни), которые отказались подчиняться своим вожакам, вошедшим в Женералитет. Считают их предателями. Комитеты тоже можно понять, закон о сдаче оружия одобрен, в том числе, и их представителями в правительстве Каталонии. За сутки советскому консулу удалось добиться лишь остановки боёв. Рабочие, как в июле, строят баррикады в своих районах, гвардейцы занимают центр и богатые пригороды. Позиции противоборствующих сил не сблизились ни на шаг.

В связи с событиями в Барселоне наметился новый раскол в правительстве, теперь в республиканском, в Валенсии. Против Ларго Кабальеро, склоняющегося к моральной поддержке восставших, выступил Хуан Негрин, министр финансов. Вчера, то есть уже сегодня, на очередном сеансе связи Сталин дал понять Антонову, что СССР в возможном противостоянии в Валенсии будет на стороне Негрина. Задача генерального консула, предотвратить эскалацию конфликта, в такой обстановке сильно усложнилась.

— чаганов в городе нет табака- застучал я на машинке, чтобы заполнить возникшую тягучую паузу в сеансе.

— О чём ты? Какой табак? Помолчи лучше! — Разозлился Овсеенко, прочитав из-за спины моё сообщение.

— Самый обыкновенный, — успокаиваю как могу раздражённого дипломата. — людям курить нечего.

— сталин молодец чтобы привлечь массу на свою сторону начинать надо с простых нужных каждому вещей. Сей же час дам распоряжение срочно закупить сигареты во франции и готовить пароход с табаком в батуми.

Консул опускает голову.

"Совсем растерялся. Не знает что делать. Далёк он от людей. Не получается у него возглавить ход событий, плетётся в их хвосте. Если не переломит ситуацию, то гнать его надо с дипломатической работы за профнепригодностью".

А то после первого разговора со Сталиным размечтался: поеду в Южную Америку, условия буду создавать для грядущей революции ("горбатого могила исправит"). Ждут его там, хотя бы поинтересовался у своего помощника, как я, с какой страной там у СССР имеются дипломатические отношения, не говоря уже об открытом посольстве. Так что, скорее всего, светит ему дорога дальняя домой, а вот в каком качестве- неясно.

Котов уже в Барселоне, в консульстве, взял на себя руководство резидентурой. Долго о чём-то разговаривал с Овсеенко по телефону, видимо, убеждал вернуться того в Генеральное Консульство. Безуспешно. Напирать не стал, выжидает как разрешится ситуация с переговорами. А пока Мири каждые пару часов отлучается к соседям-поумовцам…

Сильнейший взрыв внизу на площади отбрасывает нас с Мири на пол вглубь чердака. Через секунду нас накрывает клубом пыли и запахом взрывчатки. Последующие за этим лихорадочные взаимные ощупывания, к счастью, не выявили серьёзных повреждений, лишь жжение в глазах и заложенность в ушах. С опаской выглядываем в слуховое окно: метрах в ста от ЦТС у фонтана, освещённая поднимающимся в соседнем кафе пожаром, чернеет воронка диаметром метров пять. Издалека со стороны моря послышался новый взрыв, ещё и ещё. Включился противный, выворачивающий душу, сигнал воздушной тревоги, но гула самолётов не слышно.

Несёмся с подругой вниз, темноте натыкаемся на стонущих, плачущих людей, по комнатам свободно сквозь выбитые окна гуляет холодный ветер, подхватывая обрывки бумаги.

— Как вы? — Залетаю в аппаратную, навстречу мне с фонариком в левой и наганом в правой поднимается Петров.

— Мы-целы, Владимира Александровича чуть зацепило.

"Контрабандисты" обступили диванчик с лежащим консулом, не зная что делать. Мири решительно расталкивает их склоняется над раненым, перекручивая со спины перед, висящую через плечо сумку с красным крестом. Подхожу к "Бебо": в шифратор попал довольно крупный осколок и он сейчас представляет собой клубок проводов, сплющенных реле и битых электронных ламп.

— Ключи сожги. — Бросаю оруженосцу и подхожу к дивану, со всех сторон подсвеченному фонариками.

"Царапина на лбу, жить будет".

Моя подруга начала накладывать на лоб Антонова-Овсеенко мужественную повязку. Он подслеповато жмурится на её целебные формы, в голове его что-то щёлкает и консул с удивлением переводит взгляд на меня, увивавшегося вокруг красавицы.

"Да, вот так оно в жизни бывает. От ненависти до симпатии путь ещё короче".

К рассвету удалось частично восстановить ручной коммутатор и появилась первая достоверная информация: город подвергся обстрелу из корабельных орудий, причём корабль или корабли были итальянскими. Перед нашим отъездом из Валенсии пришло радостное известие: группе Старинова под Кордовой удалось пустить под откос один из эшелонов итальянской авиационной дивизии. Погибло более сотни пилотов и техников. Нашим соколам, ведомым в небе твёрдой рукой Голованова, удалось захватить господство в воздухе.

Мстительный дуче, как видно, подготовил ответный удар с моря, по мирным жителям. К обеду приходит новая информация к сорока семи погибшим в Барселоне нужно добавить двадцать четыре человека в Валенсии. Известия об обстрелах мгновенно распространяются по городу и приводят к противоположному, чем надеялись враги, результату: рабочие начинают разбирать баррикады. Вновь пошла, уже было остановившаяся запись добровольцев в армию, причём со своим оружием. Сегодня от случайной пули погиб Андреу Нин, Мири говорит, что ей очень повезло, она была в этот момент всего в нескольких шагах от лидера ПОУМ.

После подтверждения отъезда из консульства Шпигельгласса, Антонов-Овсеенко вернулся в свой кабинет (настоял при этом, чтобы меня поселили рядом), правда ненадолго. По приезду выяснилось, что товарищ Леон Гайкис, референт консула, назначен временным поверенным, а сам Антонов-Овсеенко отзывается на родину. Эйтингон, скромно сидевший в кабинете консула, когда принесли шифровку из Москвы с этим известием, добавил, что я еду вместе с экс-консулом через Францию и вручил мне дипломатический паспорт. Совершенно случайно оказавшийся в кабинете Михаил Кольцов, радостно сообщил, что он тоже едет с нами. Возникший было в глазах Владимира Александровича после прочтения радиограммы тревожный блеск быстро погас: наше путешествие, благодаря "золотому перу" СССР, наверняка будет освещаться в прессе.

Дворик перед зданием Генерального Консульства СССР в Барселоне, много людей прощаются с отъезжающим Антоновым-Овсеенко, представитель Женералитета, работники консульства. Он пытается сдерживаться, но редкие капельки слёз время от времени сбегают вниз по щекам из-под толстых линз его роговых очков. Солнечно тепло, в воздухе носится запах цветущего миндаля, белая мимоза скрывает садовые решётки.

— Гуд лак, — Мири чмокает меня в щёку уже на выходе под внимательным взглядом Эйтингона.

"Удача вскоре понадобится тебе".

Мощные моторы "Испано-Сюиз" за два часа домчали нас до границы. На перевале у пограничной будки, подёрнутой лёгким туманом, толстый французский таможенник не хочет пропускать в Испанию колонну грузовиков. Наконец, соглашается когда два водителя заносят в будку большой ящик с сигаретами. Настаёт наш черёд, равнодушно взглянув на наши паспорта, он запрещает проезд испанских машин на территорию Франции.

— Нам что же пешком до Перпиньяна идти? — Взрывается Кольцов. — Мы- дипломаты!

Заплатив сто франков, в сопровождении полицейского агента на переднем сиденьи, неспеша едем по каменистой горной дороге.

"Прощай, Испания"!