Молния Баязида

Глава 18 Зима 1401–1402 гг. Угрюмов. Личины

…Раничеву – «Падал снег», как пел когда-то давным-давно забытый бельгийский певец Сальваторе Адамо. Действительно, падал. Валил, гад, заметая следы… Делать нечего, пришлось вернуться на базу.

С волнением выслушав вернувшихся, Митрофан посоветовал, коль хотят отыскать извергов, поскорее бежать к реке, осмотреть санный путь.

– Мы с тобой вдвоем и пойдем, Иване Петрович, а эти пускай домой чешут – парня-то не заморозить как бы, – он кивнул на полуодетого Евсея.

– Ужо, не замерзну, – хорохорился тот. – Из такой передряги упасся… Век буду Бога молить… А про тебя, Иване Петрович, я давно догадывался, что не простой ты человече!

– Это с чего же? – заинтересовался Раничев. – Иль на других странников не похож?

– Не похож, – мотнул головой отрок. – Глядишь уж слишком гонористо, да и говор – уж явно, не в дальней деревне на печи бока отлеживал.

– Лучше б про скит рассказал, – посоветовал Лукьян. – Пока не ушли.

Евсей вздрогнул:

– Нечистое, нехорошее место. Дементий этот, которого ты, Михряй, стрелой на тот свет спровадил, никакой и не монах вовсе, а самый настоящий поганый волхв! Язычник… И людишки его – двоеверы. Меня, как привезли в скит, тут же и в железа, с другими – пара парней там было да три девки. Я-то, еще как во двор вошли, худое подозревать начал – ни церкви, ни звонницы – ну что это за скит, прости, Господи?

Раничев задумчиво сплюнул:

– Выходит, монастырские старцы про то капище знают? Эвон, язычника в обитель взяли!

– Да, думаю, что и нет, – пожал плечами Евсей. – При Феофане-то, Агафии, да отце-келаре – набожнее нет человека, а как те за порог… Хотя старцы не очень-то про то допытываются, им главное – чтоб порядок в скиту был. Вот в веригах всех и держали, меня да еще пару парней с девками – наловили обманом в селищах да рядках дальних. Робяты чуть помене меня, один – Лавря, другого – Ондрюхой кличут.

Михряй вздрогнул:

– Так тож наши! И куда ж их?

– Мыслю – не для себя их выловили и, уж тем паче, не для капища поганого, а на продажу. Сеночь приехал мужик один, да и не мужик – молодой парень, кругломордый, нахальный – нас всех по одному, прости, Господи, голыми к нему таскали. Тот осматривал, будто лошадей… Почти всех взял, нас только с Настеной-девой оставил. Настена не понравилась, что хворая, – все кашляла, а что до меня, то, сказал, слишком уж взрослый… А уж опосля, как увезли всех, в скиту один Дементий да служки его остались, – Евсей тяжко вздохнул. – Ну, а дальше – видели… Кабы не вы… Эх, Настену жалко – хорошая была девка. Обеими б руками удавил гадов.

– Да уж, сыщешь их, как же, – Михряй посмотрел в небо. – Эвон, снег-то сыплет. – Ну, Феофан-отче, устроил дела…

Евсей вдруг покачал головой:

– Мыслю, не Феофан в том деле главный – истинный-то всему хозяин другой, какой-то Филофей-старец, о том раз проговорился Дементий. А Феофан да присный так – с боку припека.

– Филофей, говоришь? – задумчиво протянул Иван. – Ладно, разберемся.

Подошел Митрофан-охотник:

– След-то санный, глубокий… Не должно б так засыпать, что не раскопать.

– Идем, – кивнул Иван. – Нечего тут болтать.

Простившись с оставшимися, они привязали к ногам лыжи и ходко пошли к реке. Пока шли, снег перестал валить хлопьями, посветлело, проглянуло яркой голубизной освобождающееся от туч небо, а как спустились к реке, вовсю уже сияло солнце. Морозило.

– Ну вот, – Митрофан осторожно, еловой веточкой, смел со следов снег. – Вишь, господине, меж полозьями – подковы отпечатались?

Раничев молча кивнул.

– Ну, и сам смотри – куда?

Иван опустился на колени… Ага! Ну, как же он раньше не догадался, а ведь проще простого.

– Налево они свернули, – отряхивая с колен снег, усмехнулся он. – К Угрюмову.

Сказал, и защемило сердце. Это ж надо, вот так вот, нагло переться пусть не в самый большой город, но тем не менее. Угрюмов – не деревня захудалая, тысяч пять там проживает, а то и побольше. Воевода имеется, княжеское управление, короче – власть, которая, в отличие от того, что тупо писали в советских учебниках, стоит не только на страже «интересов собственников-феодалов», а, как и любая государственная власть, защищает большинство населения, иначе б давно ее смели. И вот этой-то власти крайне не нравится людокрадство, за подобные делишки могут и головенку оттяпать. А эти – не боятся – едут! Значит, имеется в верхах достаточно влиятельный покровитель… Старец Филофей? Нет, пожалуй. Никто о таком и слыхом не слыхивал. Так, может, никакой он и не старец вовсе? А Филофей – так, псевдоним, ник, погоняло поганое. Вычислить бы этого Филофея… Обязательно нужно вычислить! А сейчас что – идти по следам в Угрюмов или возвращаться домой. Скорее, домой – переодеться в боярское, взять оружных людей – в людных местах по одежке встречают. Иван обернулся к охотнику:

– Идем домой, Митрофан.

Домой. Потом – может быть, даже завтра – в Угрюмов. А ведь они могут не ждать. Уедут, как потом разыскать? Хотя – купеческий караван, не иголка, не спрячешь. Пусть, и наврут с три короба страже, да все равно, зацепиться можно. К тому ж не так и много у них живого товару, имеет смысл поднабрать еще… Ну да, ну да! Иначе, с чего б им в Угрюмов-то? Точно, залягут где-нибудь до, так сказать, полного набора – уж, если вывозить невольников, то – как можно больше. Тот наглый парень, про которого упоминал Евсей, так, мелкая сошка, главный организатор всей этой мерзкой затеи сидит где-нибудь в отдалении, посмеивается да деньгу считает. Старец Филофей? Может быть, может быть…

В Угрюмов приехали важно: сам боярин Иван Петрович Раничев – верхом на белом коне, в кафтане лазоревом, в желтом опашне, на поясе тяжелая сабля в малиновых ножнах, под кафтанцем кольчужка поддета – мало ли, как оно там случится? С ним рядом – Лукьян, человеце служилый, в коротком бахтерце – доспехе пластинчатом, при мече, в шеломе. Позади – с полдесятка пеших воинов в блестящих, яростно начищенных белым песком да уксусом кольчугах, с короткими копьями, со щитами червлеными. Эх, прикупить бы еще оружия да коней – но, пока средства не позволяют. Вот после того, как мельница поставлена будет…

Тем не менее воротная стража отнеслась к визитерам вполне уважительно, знали уж все давно, кому князь ближние деревеньки жаловал, отсалютовали копьями:

– Здрав будь, боярин Иване Петрович!

– И вы здоровы будьте, ратнички, – Раничев сунул руку в кошель, протянул воинам серебряхи. – Вот вам за труды ваши.

Стражи разулыбались:

– Благодарствуем, господине боярин. На торжище пожаловали?

– На торжище, – кивнул Иван. – Заодно – старых знакомцев сыщу. Караван какой из града не выходил ли?

– Нет, – стражники одновременно дернули головами. – Не выходил покамест.

– Как ежели выйдет, шепните, – Раничев, словно бы невзначай, положил руку на калиту. – Я у старой башни остановлюсь, на постоялом дворе у Ефимия, знаете?

– Слыхали.

Ефимий встретил гостей, как родных. Заулыбался, выскочил самолично к воротам, закланялся:

– Оп-па, кстати приехали – к ярмарке! Рад, рад, боярин! Покои предоставлю самые лучшие… Эй, Антип, Фекла, готовьте пир, гости у нас! Платить, Иване Петрович, сразу будешь, али потом?

– Да уж, заплачу в два приема.

– Вот и славненько, – пригладив бородищу, Ефимий жадно прищурил глаз. – За постой: в день – три денги, да за еду, да за воду, да за коней, да…

Раничев засмеялся:

– Уймись, уймись, после подсчитаешь.

Подскочивший служка взял коней под уздцы, повел к коновязи.

Вопреки уверениям кабатчика, покои оказались не так уж и хороши – грязны, холодны, тесноваты, впрочем, Иван махнул на это рукой – что поделать, Рождественский пост закончился, ярмарка в граде открылась, вот и съехались людишки с ближайших селищ – себя показать, на людей посмотреть, прикупить чего-нибудь. Эвон, в зале корчмы уже гомонили да распевали песни… Раничев вдруг покачал головой… Тьфу-ты! Помстилось – будто бы настраивают аппаратуру – гулко прозвучал бас, мяукнули клавиши, грохнул ударник и резко – противно-противно – запищал-зафонил усилитель. Конечно, никакой не усилитель то был – кошке хвост защемили дверью, вот и орала.

Спустившись вниз, Раничев с Лукьяном, оставив воинов приглядывать за пожитками – на постоялых дворах всякое случалось, не углядишь, так и украсть могут, татей хватало, еще бы – ярмарка. Обычно на Масленицу ярмарки бывают, ну, то в Переяславле, да в Пронске, а вот угрюмовский воевода Аксентий Ильмарович – из пришлых, литвин, мужик дюже хитрый – куда как раньше сделал. Теперь сюда и пронские, и столичные гостюшки наезжают, от того городской казне прямой прибыток. Вообще же, судя по чистым улицам, по строящимся баням и стенам, угрюмовский воевода хозяйственником был замечательным, не то, что муниципальные власти в раничевское время. Уж куда как лучше. Воровали, конечно все – и воевода Аксентий, и муниципалы – только вот воевода, в отличие от последних, о городе и горожанах не забывал, не только свое хайло тешил.

Оставив лошадей у платной коновязи – паркинг, блин, тоже воеводская придумка, – Иван с Лукьяном прошлись меж торговых рядов. Посмотрели, приценивались. Вообще-то, можно будет на следующую, весеннюю ярмарку сюда Хеврония с Захаром отправить, о цене за место с воеводою, всяко, договориться можно. Красиво было кругом, шумно, многолюдно – но без эксцессов, благостно. Легкий морозец приятно холодил лицо, светило солнышко, в глазах попадавшихся навстречу женщин отражалась яркая голубизна неба. Эх, хорошо! По белому снегу – рядки с тканями: красными, малиновыми, синими, голубыми, желтыми. Байберек, аксамит, парча, добротное немецкое сукно, для тех, кто попроще – пестрядь, сермяга. Солнце сверкает в золоченой посуде, в серебряных кубках, в медных, начищенных до блеска тазах. Чуть подальше – посеребренный доспех – латы, хороши, удобны, не то, что кольчужица или бахтерец, да уж больно дороги, не потянуть их сейчас было Ивану, не потянуть, а ведь жаль, право!

– Боярин, сбитню отведай! – подбежал, поклонился сопленосый мальчишка-торговец.

Раничев хохотнул:

– Да что нам твой сбитень? Нам вина бы!

– А посейчас принесу! – пригладив вихры, азартно воскликнул пацан. – Сбегать?

Иван с Лукьяном переглянулись – а почему бы и нет?

– Беги, болезный. Пирогов не забудь прихватить.

– Сделаю, господине!

Не обманул, принес – кувшинец подогретого ордынского вина, пироги, пару деревянных кружек.

– На! – Отхлебнув, а ничего винишко, на алиготе или рислинг похоже, Раничев кинул пацану монету.

Тот поклонился – благодарствуйте.

– Случаем, не знаешь, где ордынские гости-купцы собираются?

– Знаю, – улыбнулся сбитенщик. – Эвон, рядом, в корчме старика Питирима, я оттуда и вино брал. Зараз покажу!

– Ну пошли, пожалуй…

Зачем Раничеву понадобились ордынские купцы, вообще, не только ордынские – южные – он и сам пока четко не осознавал. Так, вертелась в голове одна мысль насчет Армата Кучюна – убитого отвергнутым любовником работорговца. Что про него говорила Марфена? Что торгует ворованными людьми под заказ. Выходит, именно он – или кто там теперь вместо него – конец всей цепочки. А потянув за конец, можно отыскать и начало… таинственного старца Филофея?

Корчма старца Питирима оказалась не очень большой, но вполне уютной. Черные, блестящие от копоти стены, печь в углу, длинный и широкий стол из толстых дубовых досок, такие же скамейки – тяжелые, и захочешь, да не поднимешь, не начнешь махать в драке. За столом, усыпанным для пущей красоты соломой, уже сидело человек десять, по виду – средней руки купцы или приказчики. Все дружно хлебали щи, запивая свежим, недавно сваренным к празднику, пивом. Такое же пиво, подумав, взяли и Раничев с Лукьяном, да еще попросили соленых баранок да вымоченного гороху. И то и другое с поклоном принес раскосоглазый служка – татарин или кипчак-половец.

– Много сегодня гостей? – заговорил с ним Иван.

Служка заулыбался:

– Ой, многа, бачка! Ярмарка! Всяк мала-мала торговать норовит, да!

Он смешно произносил фразы, этот чем-то симпатичный раскосый парень – начинал тихо, к концу повышая голос, и получалось – то ли утверждал, то ли спрашивал – «да-а?!»

– Из Таны есть ли гости? – Раничев прокатил по столу денгу.

– Тана? А, Азак… Заходил один парень, да-а.

Денга незаметно перекочевала в ладонь слуги.

– Только он один раз заходил, мыслю – живет у кого-то, не у нас, да-а.

– А где живет, не знаешь, да-а? – передразнил Иван.

– Не знаю, бачка.

– А какой хоть из себя? Мыслю – не знакомец ли мой?

– Такой краснорожий, круглый… Похваляется, что из Таны, а по выговору – московит, слова вроде как через губищу тянет.

– Московит?! – Иван напрягся, вспомнив провокатора Игнашку. А ведь Игнашка остался у Армата Кучюна… Так-так, уже тепло, совсем теплее… – Слушай-ка, паря… Тебя как зовут-то?

– Рустем.

– Вот что, Рустем – заработать хочешь?

Глаза татарина – или кыпчака? – заблестели. Раничев улыбнулся:

– Вижу, что хочешь. Вот что, как появится этот московит, ты дай знать. Ефимия постоялый двор знаешь?

Служка кивнул и исчез, зажав в ладони еще один сребреник.

Допив пиво, Раничев с Лукьяном направились к выходу. И не разминулись в дверях с каким-то высоченным рыжебородым детиной. Нахально оттолкнув Раничева, тот с ухмылкой прошел мимо, отпустив какую-то обидную шутку. Сидевшие за столом выжидательно подняли головы.

– Ставлю десять против одного на длинного, – азартно сказал кто-то.

– Эй, верста, – положив руку на саблю, окликнул обидчика Раничев. – Тебе что, двери узки стали?

– А и узки, – обернулся детина, выхватив из-за пояса огромных размеров тесак. – Выйдем на двор, поговорим?

– Запросто, – Раничев давно уже навострился прилично орудовать мечом и саблей, а потому не считал детину таким уж опасным. Тем более, спину прикрывал верный Лукьян.

Они вышли на задний двор. У стены столпились ожидающие зрелища зеваки. Не говоря ни слова, детина резко повернулся и, взмахнув тесаком, напал… Раничев без особого труда отбил натиск – соперник и впрямь оказался не на высоте, не воин, так, обычная корчемная теребень, опасная лишь для зазевавшихся прохожих да своих собственных прихлебателей. Иван быстрым, почти незаметным глазу движением вышиб из рук детины тесак. С кем связался, паря?

Детина озадаченно попятился, не переставая, впрочем, так же мерзко ухмыляться, словно это он, а не Раничев сейчас будет диктовать условия. На что надеялся? На что-то…

– Иване! – громко крикнул Лукьян.

Да Раничев и сам сообразил уже, резко присел… Просвистевший над самой его головой нож воткнулся прямо в горло детины. Тот захрипел, ничего не понимая, закатил глаза и повалился навзничь.

– Слева! – вновь предупредил Лукьян.

Иван заметил быстро мелькнувшую тень… вернее – тени. Одну, вторую, третью… Боже! Никакие это не зеваки! Раничев молнией метнулся вправо и вниз… с характерным свистом пролетела арбалетная стрела. Вот даже так?!

Подбежав ближе, плечом к плечу встал Лукьян, сжал в руке меч. Иван подмигнул ему:

– Ничего, отобьемся!

Впрочем, неизвестные, похоже, не собирались нападать. Просто перегородили выход… и закрыли собой арбалетчика, лихорадочно орудовавшего натяжным рычагом. Ага, вот сейчас он натянет тетиву и спокойно расстреляет обоих – сначала Раничева, затем Лукьяна или наоборот. Никак нельзя допустить этого, никак…

– За мной, Лукьяне! – выкрикнув, Иван бросился вперед, на бегу раскручивая саблю так, что она превратилась в сплошной серебристый круг. Следом, размахивая мечом, летел Лукьян.

Не ожидавшие такого натиска враги попятились – Ивану только того и надо было. Улучив момент, отбил чужую сабельку, легко так, непринужденно – явно, перед ними были не профессиональные воины, так, разбойная теребень, однако много – дюжина, не считая валявшегося в луже крови детины… Кто ж вас подослал, ребята? Слишком уж хорошо все организовано… Ага! Прорвавшись сквозь вражеский строй, Раничев ударил арбалетчика в бок… Тот, конечно, не стоял просто так – бросив свое оружие, скакнул в сторону. Но ведь и Иван был не вчера делан – быстро рассчитав маневр, подставил сабельку – считай, сам арбалетчик на нее и напоролся. За спиною звенели мечи – Лукьян тоже не тратил времени даром. Пара вражин уже корчилась на земле, остальные поспешно ретировались… Иван устало улыбнулся, вложил саблю в ножны…И чертыхнулся, увидев позади себя человек пять – в кольчугах, с секирами на длинных древках, в шлемах с наличниками-личинами. Да, это уже был народ посерьезнее, видно, тайно наблюдавший за схваткой организатор тут же переиграл ситуацию, введя в игру новые фигуры. И, надо сказать, сделал это вовремя. Впрочем, пять человек – не дюжина. Иван с Лукьяном встали спина к спине, приготовились к натиску.

– Посмотрим еще, чья возьмет, – зло прошептал Раничев.

Наверное, они бы выстояли, а может быть, и полегли бы с честью, хотя нет – в конце-то концов, убежали бы, вырвались – просчитывал уже Иван и такой вариант, когда…

Когда троих нападавших вдруг смело, словно ураганом. Звеня, покатились в сугроб сорванные с голов шлемы. Оставшиеся двое, решив больше не испытывать судьбу, побежали к дому.

– Ну и диавол с ними, прости Господи, – опустив увесистую оглоблю, смачно сплюнул дюжий молодец в распахнутом ярко-красном кафтане с растрепанной бородой и хитрой, весьма подозрительной мордой.

– Гермоген! – обрадованно воскликнул Раничев. – Вот так встреча! Как ты тут оказался, брате?

– Выжил-таки Феофан с обители, гад! – с досадой откликнулся бывший монах. – Так что я теперь – расстрига. Ничего, мельницы доходец приносят.

– А здесь, здесь-то ты как?

– Да вот, проходил мимо, зашел в корчму горло промочить, – Гермоген пожал плечами. – Слышу, во дворе метелят кого-то… Интересно стало – кого? Смотрю – знакомый, дай, думаю, помогу, отломил от телеги оглоблицу…

– Ой, так уж случайно ты тут проходил? – хитро прищурился Иван.

Гермоген ухмыльнулся:

– Ну, не случайно, конечно. Тебя разыскивал – еще на торгу углядел, хотел подойти, да затрепался языком с одним купчишкой. Дело важное у меня к тебе, друже!

– Что за дело? – удивился Раничев, но тут же махнул рукой. – Впрочем, пока потерпит, – он наклонился к раненому:

– Кто таков? Говори, тварь, иначе будешь умирать мучительно и долго.

– Не знаю я ничего, – вражина испуганно сглотнул слюну. – Мы завсегда у рынка кормимся, колпачников да татей охраняем, мало ли, кто разбухать начнет? А тут к Тимохе, старшому нашему – вон он, валяется – гусь один подошел – надо мол, проучить кой-кого.

– Что за гусь?

– Мордатый такой, нахальный, говорит тягуче.

– Как московит?

– Во-во, как московит…

– Та-ак… – протянул Раничев и обернулся к своим. – Что ж, пойдем в корчму, посмотрим…

Корчмарь, старик Питирим, оказался вовсе не старым еще мужиком, только уж слишком морщинистым и седым, чувствовалось, что повидал виды. Питирим только что явился с торжища, где, по собственному признанию, пытался купить твореного меду.

– Какие еще тати? – изумленно переспросил он. – Не знаю никаких татей, окромя стражников да рыночного блюстителя ярыжки Куприяна, вот уж кто настоящий тать и мздоимец, вот третьего дня…

– Служку своего позови, – перебил Раничев. – Такого, раскосенького.

– А, Рустема… – Питирим поднял голову и зычно покричал: – Эй, Рустем, Рустемко! Не откликается, рожа половецкая… Эй, Найден, – он подозвал другого слугу, совершеннейшего русака, конопатого, белобрысого и курносого, с глазами цвета осеннего неба. – Рустемку не видал ли?

– За вином пошел, в погреб.

– Позови.

Поклонившись, служка убежал… Вернулся с трясущимися от страха губами:

– Там… Там…

Иван переглянулся с друзьями и кивнул Питириму:

– Веди.

Раскосоглазый служка Рустем, лицом вниз, лежал на пороге. В спине его, под самым сердцем, торчала костяная рукоятка ножа.

Оставаться у Питирима не стали, пошли к Ефимию, на постоялый двор. Там и поговорили обо всем, заодно помянули погибшего служку.

– Не пожалели, шпыни, парня, – зло бросил Раничев. – А что у тебя за дело, брат Гермоген?

– Какой уж теперь брат? – бывший монах грустно усмехнулся. – Расстрига. Да и не Гермоген я – Афанасий. А дело вот какое – видишь ли, Иван, собрался я жениться.

Раничев едва не выронил кружку с пивом:

– Жениться? Что ж, дело хорошее. И на ком же, может, знаю?

– Да знаешь, – кивнул Гермоген-Афанасий. – На Матрене-вдовице.

Опа! Иван еле сдержал удивление. Жениться на… так скажем, известной своим легким поведением даме, это, по здешним правилам, было нечто.

– Да плевать я хотел на правила, – Афанасий махнул рукой. – И ты не думай, не богачеством Матрениным прельстился, люблю я ее. Давно уже, как только увидел.

Раничев покачал головой:

– Ну а мои каковы функции?

– Сватом быть попрошу, – улыбнулся расстрига. – Вот прямо сейчас и попрошу – вид у тебя вполне представительный, знатный – самый настоящий боярин.

– Так я и есть боярин, – усмехнулся Иван.

Тут же и сладились. Раничев, прихватив с собой Лукьяна с Михряем – Лукьян и так вполне прилично выглядел, а Михряя Иван пожаловал личным плащом – синим, подбитым беличьим мехом, с узорами.

Афанасий нанял вместительные сани, уселись на мягкой соломе, поехали. Возница щелкнул бичом:

– Н-но, залетные!

С шиком прокатив мимо старой башни, резко повернули направо – объехали торг – остановились у задних рядков ненадолго, Афанасий сбегал купил невесте подарки – изящное серебряное колечко и цветастый платок с золотой нитью. Похвастав всем этим, бывший монах ткнул возницу кулаком в бок:

– Ну, теперь гони в Заручевье!

Резко рванув с места – зазевавшийся Раничев едва не слетел с саней, хорошо, успел ухватиться за Лукьяна – шибко помчали кони, полетел из-под копыт снег, подул в лицо легкий, чуть-чуть с морозцем, ветер. Проехали новые, не так давно выстроенные после пожара, кварталы – избы одна к одной – хоромины. Слева потянулась знакомая пустошь – именно тут стояла когда-то усадьба наместника Евсея Ольбековича – приемного отца Евдокси. После пожарища все так и оставалось в запустении, видно, прямых наследников не осталось… Впрочем, как это не осталось? А Евдокся тогда, спрашивается, кто? Она-то и имеет право на всю эту землицу, да на запущенный, выгоревший наполовину сад. Вот, выправить грамоту, и… Раничев про себя усмехнулся: ну, блин, даешь, Иван Петрович, совсем уже из ума выжил! Евдоксю-то для начала надобно из сорок девятого года вернуть, а уж потом вовсе не сюда возвращаться – в свое, привычное время. Которое, впрочем, уже и подзабываться слегка начинало, Иван даже иногда просыпался в холодном поту – а было ли все? Исторический музей, самодеятельная рок-группа, в которой играл на басу, квартира, Влада – женщина широких взглядов, по профессии врач?

Впереди показался неширокий замерзший ручей, миновав который, сани с разгона взнеслись на пологий холм и остановились у высокого частокола.

– Вон она, тут живет, вдовица Матрена, – показав рукой на широкие, обитые железными полосами ворота, пояснил Афанасий. – Вы идите с подарками. Я вас на углу подожду, у церкви Фрола и Лавра.

Важно кивнув, сваты слезли с саней, и, немного размяв ноги, забарабанили кулаками в ворота:

– Эй, отворяйте! У вас товар – у нас купец.

Ворота тут же открылись, словно бы гостей давно уже поджидали. Сгорбленный старик-слуга закланялся, затряс жиденькой бороденкой:

– Входите, входите… Давно вас ждем. Посейчас доложу хозяйке… – старик с неожиданной проворностью взбежал на высокое крыльцо. – Матрена Ивановна, приехали-таки скоморохи! Куда их пока – в людскую? Ну, язм так и помыслил… – Он обернулся к гостям. – Эй, скомороше! Давайте, к соседнему крыльцу.

– Что это старый хрен нас за скоморохов принял? – удивился Михряй. – Нешто похожи? Надо сказать, чтоб не бесчестили…

– Погоди-ко, – Раничев вдруг увидел на верхней, окружавшей высокие купеческие хоромы галерее стройную фигурку с непокрытой головой, в длинном синем с серебром сарафане и распахнутой телогрее. Ветер трепал светлые волосы девушки, щеки раскраснелись, серые блестящие глаза сверкали, словно бы предвкушали нечто…

Таисья – узнал Раничев. В общем-то, ничего необычного в появлении здесь бывшей разбойницы не было – они ведь с Матреной подруги все-таки. Однако… Однако что-то таинственное и не совсем обычное почудилось вдруг Раничеву в этом просторном дворе. Пуст был двор, не считая старого слуги-привратника, пуст абсолютно. А где же, интересно, челядь? Ну, допустим своих холопей у вдовицы нет, чай, не боярыня, купчиха, пусть и очень богатая, но ведь помощники, приказчики, слуги должны же быть – иначе ж как же со всем хозяйством управиться? Домина эвон, в три этажа, с переходами, крылечками, галереями – истинные хоромы, не у каждого князя такие отыщутся, не говоря уже о боярах. Такой дом присмотра требует, да и не похоже, что не ухожен. Весь двор чисто выметен, снег почищен, даже с крыш амбаров – и то сбит аккуратно. Собаки – злобные псины – вона, сидят на цепях у будок да, помахивая хвостами, просительно посматривают на старого слугу. А тот идет уже с миской, видно, принес псам позавчерашних щей с косточками. Иван хмыкнул: уж больно умильно посматривали собаки на миску, зато на гостей – ноль внимания. Привыкли? Странно…

– Идите за мной, скомороше, – покормив собак, поманил сватов старик.

– Да какие мы тебе… – начал было Лукьян, однако Раничев вдруг крепко наступил ему на ногу и шепнул:

– Помолчи-ка, парень… Чую, неладное что-то тут делается.

Михряй тоже кивнул:

– И я чую.

– Вот и проясним ситуацию, прежде чем сватать, – улыбнулся Иван. – Мало ли что? Сдается мне, здесь одна моя старая знакомая верховодит… Эх, лицо б чем закрыть.

Слуга недовольно посмотрел на них с крыльца:

– Долго еще лясы точить будете? Забыли – хозяйка ждать не привыкла.

Раничев улыбнулся:

– Идем уже, старче, идем.

Поднявшись по высоким ступенькам крыльца, они миновали сени и очутились в просторной горнице с небольшими оконцами и печью – людской. Вдоль стен стояли лавки и длинные сундуки. На лавках что-то лежало. Что-то знакомое… Раничев подошел ближе и хмыкнул, увидев перед собой аккуратно разложенные инструменты – гудок с гуслями, свирель, бубны. Рядом с инструментами лежали скоморошьи «личины» – маски.

Обернувшись, Раничев подмигнул своим:

– Надевайте… Кто из вас играть на чем умеет?

– На свирели немного могу, – кивнул Михряй. – Помню, в позапрошлое лето коров у батюшки пас – там и научился.

– А ты, Лукьяне?

– А я ни на чем…

– Жаль… Ладно, будешь на бубне – тут много ума не надо.

– Ох, – Лукьян вздохнул и искоса посмотрел на Раничева. – Боюсь, Иване Петрович, ввязываемся мы в такое дело, которое учеными словами называется – авантюра.

Иван расхохотался:

– А мы с тобой и в корчме в авантюру ввязались! Уж там-то куда как опаснее было… Ну, выбрали себе личины?

Сняв верхнюю одежду – в горнице было жарко натоплено, – гости надели маски. Раничев взял под мышку гусли, подошел к внутренней двери, толкнул… Отлетевший в сторону старик схватился за ухо и скривился. А и поделом – не подслушивай.

– Идите, – потерев ухо, как ни в чем не бывало кивнул слуга. – Ждут… Чего втроем сегодня – Василий что, приболел?

– Приболел, – односложно отозвался Раничев. – На дворе-то чай, не травень. Морозно!

Ничего не ответив, старик провел гостей крытыми переходами на второй этаж, и остановившись перед роскошной, украшенной резьбою и позолотой дверью, постучал.

– Ну? – послышался из-за двери требовательный девичий голос. – Явились наконец скоморохи?

– Пришли.

– Так какого рожна медлят?

Слуга обернулся и с поклоном распахнул дверь:

– Входите!

Гости вошли, оказавшись в просторных покоях с затянутыми плотными бархатными занавесками окнами. Было жарко, пахло миррой и каким-то сладковатым дымком, тускло горели свечи. Весь пол устилал широкий ворсистый ковер, напротив входа, перед широкой портьерой, возвышалось широкое, устланное медвежьей шкурой ложе, на котором томно разлеглись две девушки – светловолосая, с большой грудью, Таисья и синеглазая темненькая Матрена. На Таисье красовался богатый синий сарафан, под которым, похоже, ничего больше не было – томно белели бесстыдно обнаженные плечи. Такой же сарафан – только ярко-алый, с золотым узорочьем – был и на хозяйке дома, молодой вдовице Матрене, и тоже – только он один. Смуглая рука девушки покоилась на плече подруги, левая лямка соскочила, обнажив маленькую крепкую грудь с коричневым острым соском. Иван усмехнулся под маской, услышав, как парни громко сглотнули слюну.

– Ну, наконец-то явились, – посмотрев на скоморохов, язвительно усмехнулась Матрена. – Чего втроем сегодня?

– Василий, вишь, приболел.

– Меньше пить надо! Ладно, давайте, зачинайте… Сегодня не с плясовой начнем – былину пойте.

Вот те раз! – озадачился Раничев. Былину! Попробуй-ка, спой, ежели не знаешь, это ж вам не блюз. Придется выкручиваться…

Иван нисколечко не волновался – ценил себя, как музыканта – да, тем более, чего волноваться-то? Они – трое здоровых, могущих за себя постоять мужиков – против двух субтильных экзальтированных дамочек? Таисья, правда, представляла вполне определенную опасность – уж, кто-кто, а Раничев это хорошо знал, было дело – едва не убила. Крови Таисья не боялась, могла и нож метнуть со всей меткостью. Вот ее-то и следовало, в случае обострения обстановки, вывести из строя первым делом, не убивать, конечно, лучше всего – сломать руку. Хотя, наверное, до этого не дойдет, по крайней мере, хочется верить.

– Былину, говорите? – усевшись на лавку, Раничев примостил на колени гусли – хорошие, из качественно высушенного и проклеенного клена – и задумчиво тронул пальцами струны:

Девки слушали, затаив дыхания, прослезились даже. Примерно на середине песни, Таисья неожиданно встала и громко хлопнула в ладоши. Портьера зашевелилась, раздернулась, и в горницу, покачивая бедрами, вошли – вплыли – три обнаженные девы – красавицы с узкими степными глазами. Каждая несла на плече серебряный кувшин.

– Ставьте сюда, – распорядилась Таисья – похоже, она сейчас была здесь за главную.

Девы, поклонясь, ловко опустили кувшины на ковер и, раскачиваясь, уселись рядом.

Таисья ловко наполнила стоявшие за ложем кубки, один протянула Матрене:

– Пей, сестрица, пей, веселись!

Черт побери! Она что же, отравить вдовицу собралась? Раничев четко заметил, как Таисья, отвернувшись, ловко повернула камень на одном из украшающих пальцы перстней, незаметно сыпанув в кубок какого-то зелья. Нет, не должна бы травить – эвон, свидетелей-то сколько, не полная же она дура, в конце-то концов. Тогда зачем? Ладно, посмотрим, что дальше будет.

А дальше становилось еще интереснее! Таисья, заказав плясовую, – Раничев тут же послушно заиграл «Roll Over Betthoven» – зашлась вместе с раскосыми девами в истерическом зажигательном танце.

– Давай, давай, скомороше, – хлебнув из кубка, махнула рукой музыкантам. Раничев старался, наяривал, да и ребята молодцы, не подкачали – Михряй наигрывал на свирели – куда там Андерсону из «Джетро Талл», да и Лукьян лихо молотил в свой бубен – старались, любо-дорого посмотреть, хоть сейчас куда-нибудь в Вудсток или там, в Роскилле.

Кружась, Таисья сбросила с себя сарафан, засверкала бесстыдным телом, обнимая степнянок.

Матрена же совсем разомлела, улеглась на ложе, раскинув в стороны руки. Таисья подбежала к ней, мигнула танцовщицам – те прилегли рядом, покрывая поцелуями обнажившуюся Матренину грудь. Вдовица изогнулась и застонала – Таисья осторожно стащила с нее сарафан, обнажив смуглое тонкое тело, налегла сверху, целуя в губы…

А лжескоморохи все играли, не останавливаясь, смотрели, как извивались на ложе девичьи тела, все быстрее и сладострастней…

Таисья вдруг спрыгнула с ложа, подбежала к Ивану:

– А теперь – грустную, скоморох!

Унеслась прочь, тряхнув грудью.

Раничев, кивнув своим, затянул томным голосом:

Повесил свой сюртук на спинку стула музыкант…

Тихо звякнул бубен…

Девицы на ложе продолжали извиваться, правда, Матрена уже, кажется, засыпала. Заметив это, Таисья сразу вскочила:

– Плясовую, скоморохи! Быстрее!

– В ре-ку смотрятся о-бла-ка, а я все смотрю на тебя…

Таисья схватила вдовицу за руки:

– Веселись, сестрица, одново живем! Идем же плясать, подруженька!

Подхватив Матрену за талию, увлекла, закружила в танце, по ходу дела шепнула что-то кружившимся рядом девам. Те незаметно исчезли, а Таисья, крепко поцеловав напарницу, усадила ее на ложе и бросилась за портьеру, на ходу махая рукой музыкантам:

– Все, скомороше! Подождите в людской.

Раничев встал, отложив в сторону гусли, и лже-скоморохи – все трое – поклонившись, пошли к двери. Шепнув на ухо Лукьяну, чтоб были готовы ко всему, Раничев ужом юркнул под ложе – сидевшая с поникшей головою Матрена, похоже, уже мало что соображала. А пылищи-то кругом… Эх, как бы не чихнуть не вовремя – знал Иван за собой подобное нехорошее свойство. Ну, пока затаился, ждал. И недолго – почти сразу кто-то прошелся легкой походкою по ковру, наверняка – Таисья. Ну да, она, судя по голосу:

– Хорошо ль тебе было, сестрица?

– А? Что?

– Спрашиваю, довольна ли ты?

– Да, очень довольна, – слабым голосом отвечала Матрена.

Таисья усмехнулась:

– Вот, так и будешь теперь жить – у старца-то Филофея в скиту завсегда весело!

Услыхав про старца, Раничев насторожился. Проклятая пыль так и лезла в нос.

– Тем более что любый твой так и помрет в монасях, – вкрадчиво продолжала Таисья. – Ну а со скита будешь его частенько наведывать, да мы и вместе, как тогда, помнишь? Вот и умница… На вот перышко, пиши, что скажу… Готова?

– Ой, даже, не знаю…

– Да старец-то Филофей тебя только и ждет! Любимой дщерью его будешь! Ну, пиши же…

– Что писать-то? – совсем уже тихо осведомилась вдовица, кажется, вот сейчас и заснет, видать, хорошее зелье подсыпала ей злоковарная дева Таиська.

– Пиши: «Усадьбу свою, и лабазы, и хоромы, и товары знатные, и…» Что у тебя еще есть-то?

– Мельница.

– И мельницу – все завещаю…

– А, правда, в скиту хорошо будет?

– Правда, правда! – быстро уверила Таисья. – Ты даже не знаешь – как!

Раничев вздохнул. Ага – хорошо. На фаллосе у языческого идолища! Куда ж они еще денут несчастную вдовушку, после того как та подпишет дарственную, – а ведь оно к тому все и идет. Ну, Таисья… А может, не только в ней дело? Слишком уж мудро все организовано. Не торчат ли тут уши Аксена Собакина? Старец Филофей? Повидаться бы с этим старцем.

Вдруг послышался стук в дверь:

– Можно, матушка?

– Брысь! – яростно прошипела Таисья.

– С докладом важным…

– Да что там случилось-то?

– Во дворе скоморохи ждут, все четверо. Говорят – только что приехали.

– Как это – только что приехали? – удивленно воскликнула Таисья. – А те тогда кто же?

– А сваты! – Иван проворно выбрался из-под ложа и, обернувшись к двери, крикнул: – Заходите, ребята. Похоже, личины нам теперь не нужны!

Лукьян с Михряем точно того и дожидались – с кинжалами в руках ворвались в горницу, умело рассредоточились – Лукьян приставил кинжал к спине старика, Михряй встал у портьеры.

– Опять ты на моем пути, Иван, – зло прошипела Таисья.

– Обращаю ваше внимание на эту барышню, – Раничев сухо кивнул в ее сторону. – Знаменитая разбойная дева Таисья, опасная больше, чем все лесные тати.

Девушка усмехнулась:

– Льстишь… Матрена, гони отсюда всю эту шушеру, да побыстрее!

– Э, ты полегче, – сверкнул глазами Лукьян.

Матрена, уже что-то сообразив, – видимо, действие зелья кончалось – накинула на плечи валявшийся на лавке летник и с удивлением посмотрела на Раничева:

– Вы, вообще, кто?

– Мы-то? – Иван усмехнулся. – А сваты! Тебя, Матрена Ивановна, сватать приехали – у вас, как говорится, товар, у нас – купец.

– Сватать?! – Матрена удивленно помотала головой. – И кто же, интересно, жених?

– Афанасий-купец, мельниц да лабазов владелец, человек не бедный.

– Да не слушай ты их, се…

– Помолчи, Таисья… Афанасий-купец, говоришь… Что-то не припомню такого?

Раничев вдруг засмеялся:

– Ну да, не помнишь. Афанасий-то наш – бывший монах Гермоген!

– Бывший… – глаза Матрены вдруг вспыхнули радостной синью. – Так он, что же…

– Да, расстригся, – утвердительно качнул головой Иван. – Люблю, говорит, Матрену больше жизни, на черта мне этот монастырь сдался?!

– Неужто так и сказал?! – вдовица широко улыбнулась… Вдовица – восемнадцать ежели есть – и то хорошо. – Ах ты, змея! – она вдруг вцепилась в волосы коварной подруге.

Та, впрочем, тут же ответила – резко ударила Матрену ладонями по ушам. Девчонка обмякла, и разбойная дева живо бросилась было к двери… Да Раничев был начеку, сразу подставил подножку. Эх, как эротично растянулась Таисья на ворсистом ковре! Зашипела, словно и впрямь – змея. Хотя неизвестно еще, кто опасней, по мнению Ивана, – уж точно не змея.

Со двора послышались крики.

– Кто это там шумит? – Матрена подняла голову.

Раничев, отдернув занавесь, подошел к окну. Дорогой переплет из тонких изящных проволочек, не слюда вставлена – стекло, по тем временам, роскошь невиданная. Посмотрев во двор, Иван ухмыльнулся:

– Кажись, мадам, суженый ваш безобразит! Пойти его позвать, что ли?

– Позови! – радостно кивнула Матрена и вдруг зарделась: – Ой, я ж не одета. Эй, слуги, – закричала громко. – Несите все, что есть в сундуках.

Раничев уже грохотал сапогами по лестнице.

– Ну, – Таисья скосила глаза на державшего ее Лукьяна. – Не срамно пялиться-то? Может, разрешишь одеться?

Юноша покраснел и, отпуская руки разбойницы, отошел к двери. Куда она, в конце концов, денется-то?

Таисья даже не взглянула на валявшуюся на лавке одежду. Молнией бросилась в окно – в горницу полетели осколки…

– Куда ж ты, дура?! – Лукьян выглянул на улицу.

Потирая окровавленное плечо, разбойная девица уже усаживалась в крытый возок… Откуда он здесь? А, наверное, именно в нем и приехали настоящие скоморохи.

– Стой! – страшно закричал Лукьян. – Стой, паскудница… Врешь, не уйдешь!

Выскочив в окно, он приземлился на ноги… Возок уже выехал за ворота и, набирая скорость, скрылся за…