Молния Баязида

Глава 15 Осень 1401 г. Великое Рязанское княжество. alea Jacta est (Жребий брошен)

…не зашелся хохотом. Уж кого-кого, а Милентия Гвоздя Раничев когда-то очень хорошо знал, как знал и то, что тот был убит разбойной девкой Таисьей, безнадежно влюбленной в боярского сына Аксена Собакина.

– Милентий Гвоздь, говоришь? – переспросил Иван стражника. – Страшный тать! И впрямь, его пастись надо.

Хлестнув коня, Раничев быстро отъехал прочь. За ним потянулись возы. Большую часть обоза отправили напрямик, в Обидово, а вот с остальными свернули к Угрюмову. Город отстраивался после разграбления войсками Тимура, уже взметнулись к небу маковки церквей и высокие крепостные башни, выстроились в ряды по бывшим улицам избы, впрочем, город сгорел не полностью, так что не так и много нужно было строить.

Отыскав наконец собственный пришедший в полное запустение дом, Иван, заглянув туда, пришел в ужас. Строение и раньше-то требовало ремонта, а уж теперь – и подавно. Балки прогнили, провалилась крыша, покрылись какой-то склизкой плесенью сени, покосился – вот-вот рухнет – забор, амбар был растащен по бревнышку какими-то ушлыми людьми, по всей видимости – соседями. Жить на угрюмовской усадьбе Ивану не представлялось возможным.

– Ничего, Иване Петрович, – утешал тиун. – Выстроим тебе и новую усадебку, дай только срок, чай бревна найдутся!

– Не в рощице ли, случаем? – вспомнил Раничев. – На которую чернецы зарятся?

– А и там, – Хевроний засмеялся, разлохматил цыганистую свою шевелюру. – Наша ведь-то роща была, общественная. И лес тоже – обществу, миру принадлежал. Это сейчас обнаглели монаси… – тиун злобно сплюнул. – Пустить им красного петуха в обитель, а, Иване Петрович?

– Погоди с петухом, успеется, – махнул рукой Раничев. – Что ж, придется в корчму ночевать идти. Знаю я тут одну, у старой башни.

– Это к Ефимию, что ли? – усмехнулся Лукьян. – Этот сквалыжник за постой возьмет дорого.

– Да и другие – не дешевле, одна порода.

Развернув коней, Раничев с Лукьяном и оброчниками направился к старой башне, уцелевшей во время разграбления города гулямами Тамерлана.

Ефимий встретил гостей ласково, разулыбался, приглаживая рукой светлую – лопатой – бородищу. Поросшие волосом ноздри широкого носа его раздулись, словно предчувствовали поживу, левый глаз чуть прищурился, ну, точно – высматривал, что бы такое схватить.

Раничев погремел калитой:

– Нам бы пожить немного.

– Живите, сколь хотите, гости дорогие, – корчмарь закланялся. – У меня и щи завсегда свежие, и постели мягкие – соломой накропаны, – и за лошадьми самолучший уход… Эй, Антип! – Ефимий позвал слугу. – Проводи гостей в покои… Как расположитесь, милости прошу в залу, щей да каши отведать, да медку стоялого.

– Знаем, какой у тебя медок, – буркнул себе под нос Лукьян. – Настоящий перевар, да еще с ядовитыми травами – зельем. По башке так даст – насилу с утречка встанешь.

– А ты откуда знаешь про перевар? – Иван с усмешкой оглянулся на юношу.

Тот улыбнулся:

– Знаю.

Расположившись, спустились – как и звал кабатчик – в залу. С тех пор, как Раничев и Лукьян были в корчме последний раз, ничего в ней не изменилось. Лишь тараканов стало побольше – ну, эта напасть везде, где еда, стало быть, дела у Ефимия шли не так уж и плохо.

– Не красна изба углами, а красна тараканами, – щелчком сбив с плеча усатого, Иван уселся на лавку. Корчемный служка – огненно-рыжий пацан – тут же поставил на стол кувшин с чарками.

Хевроний ловко ухватил его за ухо:

– Ты сначала пожрать чего принеси!

– Несу, несу, болярин.

Служка быстро притащил горшок наваристых щей, холодную телятину, рыбу, краюху ржаного хлеба. Поклонился:

– Кушайте, гости дорогие.

– Ну, – Иван самолично разлил медовуху по чаркам. – За успех наших дел, други!

Чокнувшись, выпили. В зале сидели втроем – Иван, Лукьян и Хевроний, остальные мужики во главе с Михряем столовались в людской – зале попроще, для бедноватого люда. Здесь же по стенам горели настоящие восковые свечи – роскошь неописуемая, не хватало только кордебалета и музыкального автомата в углу. Раничев вдруг неожиданно вспомнил пионерский лагерь и джаз-банду:

– Истамбул уоз Константинополис…

А ведь неплохо получалось!

– Чего, чего ты сказал, Иване Петрович?

– Так… О своем. Вот что, Хевроний, надо бы найти хорошего оружейника, и чем раньше, тем лучше. Долго светиться нам тут ни к чему.

– Понял, – кивнув, тиун надел шапку.

Раничев схватил его за рукав:

– Погоди, сперва доешь.

– Некогда, господине, уж не взыщи, – тиун приложил руку к сердцу. – Скоро уж и смеркаться будет – где ж тогда оружейника сыскать? Пойду в людскую, поговорю…

– Как знаешь, – махнув рукой, Иван повернулся к юноше: – Ну, Лукьяне, рассказывай!

– А что рассказывать-то? – парень грустно улыбнулся. – Дела невеселые…

В общем, получилось так, что после исчезновения Раничева Лукьян осторожно продолжал поиски убийц Панфила Чоги и сватов. Люди все были не из последних, и великий князь Олег Иванович поначалу к расследованию благоволил. Поначалу… А потом вдруг как-то… то ли забыл, то ли не до того ему стало. Лукьян же, не замечая того, действовал все нахальнее, разыскал семьи погибших сватов, опросил родственников и слуг, еще раз съездил в женский монастырь, к матушке Василисе – поискать Таисью. Не нашел, правда, зато много чего про нее узнал: приезжал к ней кто-то в обитель, незадолго до убийств, кто – настоятельница не говорила, но Лукьян не лыком шит оказался, понабрался у Раничева ума да хитрости, быстро сошелся с послушницами – в этом месте рассказа юноша почему-то покраснел – они и описали ему Дарьиного – под таким именем жила в монастыре Таисья – гостя: высокий, красивый, с тоненькими светлыми усиками. Глаза ясно-голубые, холодные – ну, очень приятный с виду господин, а с ним – кособородый слуга.

– Аксен и Никитка Хват, – кивнув, усмехнулся Иван.

Лукьян согласился:

– Вот и я так подумал. Начал было про Аксена побольше расспрашивать, и у наших воев – я уж тогда десятником был – и у тех, кто в княжьем дворце стражу держит… – парень вздохнул. – Вот тогда-то мне хвост и прижали. А ведь предупреждал же Авраамий! Да не внял, куда там. Так все гладко складывалось, один к одному. И Таиська эта, и Аксен, и слуга его кособородый. Кстати, слуга этот заказывал одному кузнецу ордынские стрелы, про то мне Софроний проговорился, дьяк, уж пришлось его напоить ради дела.

– Так он жив еще, кочерыжка сквалыжная? – удивился Раничев. – А я уж думал, сгинул давно.

– Жив, жив, – юноша хохотнул. – Что ему сделается? Говорят, в обители дальней – келарем.

– Вот как?! Ну, ну… – Иван задумался.

– Я и кузнеца бы того сыскал, – продолжал свой рассказ Лукьян. – Да не дали. Послали в Пронск – обоз охранять княжий – да в пути тот обоз и разворовали, а я виноват. Схватили, били кнутом, да в поруб. Сейчас вот в Переяславль повели, на суд княжий. Ну, ты знаешь, кто тем судом заправляет.

– Феоктист.

– Он, гад. Казнили б меня, в том нет сомнений. Спасибо, выручил.

Раничев поднял чарку:

– Не только о тебе пекусь. Человечек мне нужен воинский – умелый, надежный… вроде тебя.

– И зачем тебе такой человек? – пытливо поднял глаза Лукьян.

– Оброчных моих научить оружному бою. Не только мечами махать да копьями – но и чтоб, как наступать, как обороняться – знали. Сумеешь?

Лукьян кивнул, и Иван улыбнулся:

– Вот за это и выпьем! Ну что, пошли в людскую, посмотрим – сыскал там мой тиун кузнеца?

В людской зале народу было куда как больше, нежели в той, где только что сидели Раничев и Лукьян, видно, не так-то и много было в Угрюмове ВИП-персон. Мастеровые, запоздавшие с ярмарки крестьяне, мелкие торговцы, подьячие – все пили крепкий медовый перевар, запивая брусничной бражкой. Над длинным столом висел стойкий запах гнилой капусты и вонючий дым от сальных светильников. Кто-то спал, положив голову прямо на стол, а кто-то уже скатился под лавку и храпел там, блаженно во сне улыбаясь, и сидящие невзначай пинали бедолагу ногами. Иван поискал глазами Хеврония – не нашел ни тиуна, ни своих оброчников. Сидевший на углу стола мужичок в расстегнутом армяке вдруг вскинулся и заблажил, размазывая по лицу пьяные сопли:

– Увели, увели мою Настену, дочку… Увели-и-и…

Заплакав, он рухнул головой в миску с капустой.

– Сомлел, видать, – остановился пробегавший мимо служка. – На улицу б его, освежиться…

– Так помоги, – обернулся к нему молодой лохматый парень в зипуне и лихо сдвинутом набекрень заячьем треухе. – Посейчас его и выведем. Эй, Михайло, вставай! – он с силой потряс спящего.

– Настена моя, – снова забурчал тот. – Настена…

– Чего он так убивается-то? – спросил служку Лукьян.

Тот махнул рукой:

– Дочь у него пропала. Говорят – красивая. А, не он первый, не он последний, много тут пропадает и дев и отроков.

– Ну-ка, ну-ка, – вспомнив сгинувших на болоте мальцов, Раничев насторожился. – Как это – пропадают?

– А так, – служка был явно доволен представившейся возможностью передать приезжим последние слухи. – Вот, третьего дня сразу три девицы пропали, сестры, а допреж того – двое отроков. Пошли мимо старого кладбища – с тех пор никто их и не видел. Знающие люди говорят – без оборотня не обошлося.

– Оборотень? – переспросил Иван. – А что, растерзанные тела где-нибудь находили?

Служка захлопал глазами:

– Да нет, вроде бы не было такого.

– Значит, не оборотень.

– Вот! – всплеснул в ладоши корчемный. – И я говорил, что не оборотень! Милентий Гвоздь, покойничек, без отпевания в земельку зарытый, он и ворует людишек. Выберется из могилы, схватит – и с собой, – служка перекрестился. – Потому и нету растерзанных.

– Значит, говоришь, много людей пропало?

– Много, господине. И все – молодежь.

– А случайно не было из пропавших каких-нибудь хромых или кривых, или там особо уродливых?

– Нет, господин. Все как на подбор.

– На подбор, значит… – погруженный в задумчивость, Раничев медленно направился в покои. Не забыть бы спросить Хеврония…

А ведь едва не забыл! Тиун прибежал утром, едва Иван проснулся:

– Вставай, господине. Отыскался оружейник-кузнец.

– Отыскался? – обрадовался Раничев. – Ну так идем же к нему скорее.

Во дворе, прямо напротив крыльца, валялся вчерашний пьяненький мужичок в армяке. Под голову его кто-то заботливо подстелил соломы, которую сейчас лениво жевал отвязавшийся от забора теленок.

– Эй, Антипка, Антип, душу твою в бога мать! – выйдя на верхнюю галерею, разорялся корчемщик. – Привяжи, привяжи телятю-то. Эх, антихристы…

– Кстати о птичках, – посмотрев на мужичка, Иван обернулся к тиуну. – Помнишь, мальцы наши на болотине сгинули.

– Конечно, помню, – Хевроний кивнул. – Лавря с Ондрюхой. Так ведь и не нашли их.

– А они как выглядели? Как те, кто упасся?

– Да нет, – тиун задумался. – Не как все, наособицу выглядели. Наши-то белоголовые, а эти оба – смуглявые, волос черный, глазенки – как корье у дуба.

– Вот, значит, как… – Иван пожевал снятую с забора соломину. – А раньше отроки или, там, девки пропадали?

– Бывало и раньше.

– Тоже смуглявые?

– Нет, всякие.

– Хромые, косые, уродливые?

Тиун снова задумался, припоминая:

– Нет, ни хромых, ни косых средь них не было. А что такое?

– Да так… Есть одна мысль, потом проверим.

Оружейник Кузьма жил за ручьем, на улице Остоженской, среди усаженного молодыми яблонями сада. Высокая, рубленная из крепких сосновых бревен изба на подклети, огород, амбары. Ближе к ручью, на задворье – кузница, из которой доносился звон. Хозяин встретил гостей приветливо, без лишних расспросов – Хевроний еще вчера с ним уговорился.

– Будет тебе оружие, господине, какое хочешь. Вот только… – оружейник – приземистый, хитроглазый, с всклокоченной пегой бородищей – пошевелил пальцами.

– Услуги будут оплачены! – напыщенно произнес классическую фразу Иван.

Кузнец обрадованно кивнул:

– Тогда прошу в дом. Поговорим.

В доме поговорили конкретно, об ассортименте. Раничева не очень интересовали дорогие в производстве мечи и закаленные сабли, достаточно было рогатин и длинных широких кинжалов. Ну и несколько кольчуг, а заодно и стрелы. Немного подумав, Иван заказал еще и один арбалет.

– Самострел? – переспросил Кузьма. – Дорого будет.

– Плачу!

– Ну, тогда сладим.

Раничев поднялся с лавки:

– И вот еще что… Хотелось бы, чтоб никто не знал…

– Ну, это само собою, – понятливо ухмыльнулся кузнец. – Деньги при вас?

– А как же!

– Половину попрошу вперед.

Расстегнув висевшую на поясе калиту, Раничев отсчитал монеты.

– Когда товар забирать будете? – убрав серебряники со стола, поинтересовался Кузьма.

Иван переглянулся с Хевронием:

– Как можно быстрее. Может, кое-что уже и в запасниках есть?

Кузнец засмеялся:

– Чай, найдется, коль хорошо поискать.

В запасниках нашлись и рогатины, и кинжалы, и стрелы, даже пара коротких кольчужиц.

– Вот славно! – увидев их, обрадовался Иван. – Как раз и нужны такие.

От кузнеца вернулись обратно в корчму, стали собираться. Тут же вертелись и служки и сам хозяин, Ефимий. Все порывался всучить в дорогу кувшинец прогорклой бражки, выдав ее за вино. Раничев на такой обман не повелся, и корчемщик со вздохом отошел. Иван подозвал служку:

– Эй, Антип.

– Слушаю, господине!

– Ты вчера говорил – девки у вас и парни пропали… А на вид, не знаешь, какие?

Антип задумался, припоминая:

– Девки все светленькие, сероглазые, а парни… парни, кажись, смуглявые.

– Угу, – кивнул Иван, и, обернувшись к обозным, скомандовал:

– Трогай!

Обидовские крестьяне встречали барина радостно – хлебом-солью. Радовались, что не повысил оброк, да и надеялись наконец обрести защиту от алчного Ферапонтова монастыря, давно зарившегося на общинные земли. Староста Никодим Рыба вышел вперед, поклонился:

– Банька с дороги готова, боярин!

– Банька – это хорошо, – спешиваясь, улыбнулся Иван. – Но лучше б не сейчас, к вечеру.

– К вечеру еще раз протопим, – Никодим кивнул. – Тогда сейчас кликну, чтоб на стол сбирали.

За столом неспешно беседовали об урожае да о наболевшем – чернецы снова прогнали оброчных из леса. Раничев ухмыльнулся – ничего, недолго уж осталось им беспредельничать. После трапезы Иван велел старосте собрать по деревням крепких парней и обернулся к Лукьяну:

– Ну, парень, действуй! Учи обстоятельно, не спеша, но что б дело знали туго.

– Сделаю, Иване Петрович, – со всей серьезностью кивнул юноша. – Не изволь сомневаться.

Раничев и не сомневался, с удовольствием глядя с крыльца, как Лукьян тренирует деревенских парней.

– Ну, кто так кинжал держит, это ж тебе не сабля? Крепче, крепче надо… А ты зачем рогатину к себе прижал, на медведя собрался?

– Завсегда так шли.

– Так то медведь, а у вас ведь похитрее враги будут. Возьми рогатину за рукоять… э, не так… Дай-кось сюда!

Ухватив короткое копье посередине, Лукьян кивнул парням:

– А ну, нападите-ка на меня… Смелее, смелее. Возьмите вон, палки.

Деревенские обошли его со всех сторон, замахнулись… Раскрутив рогатину между пальцами, молодой воин без особого труда отбил атаку.

– Однако, – удивленно похлопал глазами Михряй, сын старосты. – Неужто и нас такому обучишь?

– А как же! А ну, чего встали? Сейчас бегать будем. Представьте, что во-он на том холме – острожек – и вам его надо взять. Как действовать будете?

– С набега!

– Э, чай у них там стрелы найдутся. Перестреляют, не успеете и добежать.

– Так кольчужки ж…

– Кольчужка хорошую стрелу не удержит.

– Значит – с боков, с боков заходить надоть!

– Верно, Михряй. Так и поступим… Ну, с Богом.

Толпа парней с короткими копьями в руках понеслась к холму. Иван невольно залюбовался ловкой и быстрой фигурой Лукьяна. Всего-то несколько лет назад тютя тютей был парень, а вот теперь, поди ж ты – воин! Опытный, умелый, обученный, такой немалых дел натворить может.

– Господин, банька готова! – в горницу вошел Никодим Рыба. – Изволь пожаловать.

– А что, уже вечер? – изумился Раничев. Огляделся вокруг – и в самом деле, отражаясь в реке, садилось за дальним лесом солнце. Смеркалось. Теперь недолго и до темноты – осень.

Прихватив чистый рушник, Иван пошел в Никодимову баньку, располагавшуюся у самой реки, в ряду таких же строений. Соседняя баня еще топилась – для парней с Лукьяном. Раничев разделся и, швырнув на камни горячую воду из деревянного корца, забрался на полок. Зашипело, заволокло паром – жар, аж слезы на глазах выступили, не вздохнуть. Иван поискал веник – ага, есть, даже несколько, уже запаренные – взяв, хлестнулся. Ух, хорошо! А еще б парку… Во-от… Уши в трубочку! Эх, еще разок…

Иван напарился так, что едва вылез, прыгнул в реку, вынырнул, поплыл обратно – холодно, хорошо! Солнце только что зашло и последние лучи его золотили вершины берез. Смеркалось.

Раничев вбежал в баньку… и захлопал глазами, увидев сидящую на полке девушку, Марфену.

– Ты как здесь?

– А так… Попарить?

– Давай…

– Ложись тогда…

Напарились. Раничев уже не выскакивал в реку – обливался холодной водой в бане, заодно облил и девчонку. Та засмеялась, вытирая голову рушником, кивнула на кувшин:

– Тут квас. Испей-ка!

Иван посмотрел на крепкое девичье тело с тонкой талией и большой налитой грудью, не выдержав, обнял, притянул ближе. Марфена точно того и ждала – обхватив за плечи, поцеловала в губы, застонала… оба повалились на лавку…

– Хорошо! – встав, Раничев попил квасу и протянул кувшин девушке: – Хочешь?

Марфена кивнула, напилась, провела себя руками по бедрам:

– Я красивая?

– Очень, – не покривил душой Иван.

– А ты бы… – девушка замялась. – Ты бы взял меня к себе служанкою?

Опа! Раничев чуть не поперхнулся квасом. На тебе! Служанкой… Хорошо, не женою. Впрочем, не могла она на то и надеяться, век-то на дворе какой? Она – бывшая холопка, он – почти боярин. Служанкой – куда ни шло, женой – не поймут люди, да и не обвенчает никто, исключая разве что какого-нибудь расстригу-попа.

– Вот что, Марфена, – справился с собою Иван. – Ты как дальше жить думаешь?

– Я-то? – девушка улыбнулась. – А здесь! Больше-то куда мне податься? Народ тут хороший, приветливый, девчонки меня привечают – да и дел полно кругом, уж лишним ртом не буду… А ты чего делать собрался? Слыхала, усадьбу в Угрюмове восстанавливать?

– Ну да, – тихо отозвался Раничев и, что-то вспомнив, спросил:

– Армат Кучюн обычно какой полон приводил? Ну, какой масти – беленьких, там, или смуглявых?

Девушка вздрогнула:

– А разных. Когда светлых, а когда и смуглявых. Обычно – по нескольку пар, тех и других. А чего ты вдруг про него спрашиваешь?

– Понять кое-что хочу, – улыбнулся Иван. – Ну что, пойдем еще париться? – он шлепнул девчонку по ягодицам.

– Пойдем! – смеясь, согласилась та.

Поддали пару…

Вот и пошли дожди, заморосили нудно, занавесило сизыми тучами небо, и мокрые деревья уныло покачивали ветвями в такт завыванию ветра. Несмотря на непогодь, Лукьян уже вторую неделю не покладая рук занимался с парнями, стремясь привить им хотя бы начатки воинской дисциплины. Раничев и сам иногда присоединялся к ним, бегал в охотку, сражался, восстанавливая утраченные было навыки. В общем-то, дожди никого уже не пугали: урожай убран, последние снопы подсушили в овинах, намолотили зерна, заложили в погреба овощи – репу, морковку, свеклу, часть капусты заквасили, часть засолили, вообще, соль берегли – ее мало было, да и дорого, не всякий укупит. Длинными вечерами девки тянули пряжу, рассказывая всякие небылицы, да заводили длинные протяжные песни. К Марфене быстро привыкли, да и она прижилась, ходила вместе со всеми в лес, на реку, в поле – собирать оставшиеся колоски. Частенько заглядывались на нее отроки, да Марфена на них фыркала, прогоняла – все посматривала на Раничева, понимая, что, конечно, не пара она ему, не пара. Да и Лукьян как-то проговорился о боярышне Евдокии, вот и приутихла девка, в баню уж больше к Ивану не пробиралась, нет-нет – да и к ребятам присматриваться начала. Вот, к примеру, Михряй – старосты Никодима сынок – хоть куда парень! Кудрявая голова, косая сажень в плечах – силен да ухватист. Тот же Лукьян – этот, правда, себе на уме, городской, Марфена его, честно сказать, побаивалась даже, то ли дело местные, свои, деревенские. У Михряя, правда, в Чернохватове была зазноба – ясноглазая дева с длинной толстой косою, ну да и кроме старостина сынка вокруг парней хватало. Видя такое дело, Раничев не стал смущать девку, чего, в общем-то, и раньше не делал. А так и совсем вечера коротал в одиночестве, все размышлял, думал. Проблем хватало. Хотел спокойной жизни – пересидеть до весны – ага, нашел спокойствие, как же! С одной стороны – алчные чернецы, с другой – враги-интриганы, с третьей – пропавшие отроки с девами. И все проблемы нужно было решать, попробуй-ка, посиди сложа руки – уж вражины-то не сидели. Не раз и не два замечал уж Иван, как кружили близ деревень незнаемые воинские люди – оружные, в кольчугах да пластинчатых латах. А совсем недавно приметили у рядка какого-то кособородого мужика – не Никитка-ли Хват, верный холоп Аксена? Чувствовал Раничев – не зря они все тут крутились, и оружные, и мужик этот. Ну, с рядком дела пока – тьфу-тьфу-тьфу – шли хорошо, и впрямь, оказался прибыльный бизнес. Даже сейчас, поздней осенью, пока не замерзла река, возвращались с южных сторон торговые струги – из Таны, со стороны ордынской, а кое-кто из самой Кафы плыл. По совету Ивана Захар с Хевронием быстро переориентировали торговлишку с, так сказать, ширпотреба на продуктово-кожевенный лад. Ну, какой купец, возвращаясь домой, откажется прихватить по дороге выделанные кожи по низкой цене, или парное мясо, или те же орехи с медом? Вот и процветала торговля – не великий барыш, зато верный, да и не отходя от дома. Сбили у реки, у брода, рядки из крепких досок под крышею – окромя товаров, там и перекусить можно было горячими пирогами с капустой да зайчатиной, бражки ягодной выпить. Вообще же, к следующему лету можно было бы корчму открыть – попробовать, как делишки пойдут. Пока шли неплохо – каждый день звенела монета. Вот и сейчас, несмотря на дождь, знал Иван – сидят на рядке верные людишки – Кузема со товарищи – по малолетству к забавам воинским покуда негодные. Ну, торговать – тут ведь силы не надо, ум только. Тем более, все меньше и меньше становилось на реке купеческих стругов, иной день – и вообще ни одного. Все же ребята за рядком приглядывали. Раничев даже написал на пергаменте специальный список – «прайс-лист» – мало ли, чего еще захочется покупателям: подковы там, хомуты, гвозди – ежели что, из деревни-то притащить недолго. Вот и сейчас бежит вроде пацан. Взволнованный какой-то, ишь, пот так и сыплет градом. Раничев подошел к волоковому оконцу, прислушался. Пробежав по крыльцу, отрок замолотил в дверь:

– Беда, беда, господине!

– Что такое? – отворил дверь Раничев.

– Чернецы рядки громят, товар портят!

– Что?! Ах они твари…

Иван быстро набросил на плечи травянисто-зеленый кафтан, поверх него – опашень с золочеными пуговицами, к поясу – сабельку в малиновых ножнах, на голову – отороченную бобровым мехом шапку. Вышел на крыльцо, свистнул:

– Коня седлайте!

Вывели из конюшни коня под узорчатым чепраком, Раничев взгромоздился в седло с крылечка, обернувшись, махнул рукой подошедшему Лукьяну:

– Веди своих, парень. Ужо, чернецов проучим.

Юноша кивнул, обернулся к парням, крикнул. Те похватали рогатины, построились ровно – любо-дорого посмотреть.

– Никого до смерти не убивать, – строго предупредил Иван. – Не хватало нам еще и из-за этого с монастырем ссориться.

– А в реку покидать можно? – ухмыльнувшись, тряхнул кудрями Михряй.

– В реку? – Раничев улыбнулся. – Можно. Ну, Лукьяне, показывай, чему твои орлы научились.

Юноша улыбнулся:

– Ну что, ребята, покажем?

– Покажем, господине десятник!

– Ну, тогда бегите, пока весь рядок не разворовали, – смеясь, приказал Иван. – А я потихоньку за вами.

Повернувшись, полтора десятка парней, поудобней перехватив короткие рогатины, ускоряя шаг, направились вслед за своим командиром. Ступали след в след, словно волки, вошли в рощицу – ни одна веточка не дернулась, не шевельнулась. Молодец, Лукьяне!

Раничев тронул поводья и поскакал на небольшой холм у излучины, откуда хорошо просматривался рядок. Доехал, спешился, привязал коня к рябине, посмотрел вперед. Ага – вот и рядок! Часть досок уже оторвана, товар опрокинут, затоптан… Чего они там суетятся-то? А, кажется, поджечь хотят. Ну-ну, по такой-то погоде. Иван поежился – вроде бы и не было уже дождя, не капало, однако зависла в воздухе мелкая холодная морось.

Разгромив рядок, чернецы, подобрав рясы, деловито пинали Кузему. Тот съежился и уже не кричал, закрывая руками разбитое в кровь лицо.

– На тебе, на! – злобно кричал длинный вислоносый монах с маленькими щелястыми глазками – видимо, главный. – Будете знать, как на чужой земле торговаться! – Еще раз пнув парня, он обернулся к своим и требовательно спросил: – Ну, выловили остальных?

– Каких остальных, брате Дементий? Их тут всего трое и было.

– Трое? – Дементий нехорошо ухмыльнулся. – Ну и где же еще два? Упустили, раззявы? Ужо, устроит вам отец-келарь.

Один из монахов вдруг обрадованно кивнул куда-то в сторону леса:

– Эвон, братие! Кажись, словили.

Дементий обернулся, тонкие губы его скривились в нехорошей усмешке. Заложив за спину длинные с покрасневшими ладонями руки, он, набычившись, смотрел, как пара вышедших из лесу чернецов тащила под руки испуганного белобрысого парня.

– А второй где? – Дементий окинул монахов презрительным взглядом.

– Не гневайся, брате, упустили…

– Упустили? Ух! Опосля доложите отцу-келарю.

Монахи заметно приуныли.

Их предводитель грозно взглянул на плачущего мальчишку:

– Кто таков?

– Онфимко, из Гумнова…

– Такой юный, а уже закоренелый тать! – сузив глаза, Дементий покачал головой. – Придется тебя проучить, парень, чтобы знал, как безобразить на святых землях! Ишь, непотребство какое устроили, прости, Господи, – сплюнув, он пнул ногою корзину с орехами… – А ну, подержите его…

Оглянувшись по сторонам, Дементий поднял с земли увесистый дрын, размахнулся… и заверещал, словно угодивший в капкан заяц. Поднятую вверх руку его поразила стрела.

Монахи озадаченно переглянулись, и, увидев выбегающих из лесу парней с рогатинами, резво понеслись к реке. Однако и там их ждала засада – Лукьян оказался неплохим стратегом. Согнанные к реке монахи опасливо попятились к броду.

Пора! – решил Раничев и поскакал к ним во всей красе – зеленом кафтане, опашне с золочеными пуговицами, с висевшей на наборном поясе сабелькой.

– Эх, волчья сыть! – на ходу громко ругался Иван. – Вы пошто мой рядок разорили, собаки? Вот я вам головенки-то оттяпаю!

Чернецы в страхе попадали на колени – одежда Раничева произвела на них неизгладимое впечатление, видно, никак они не ожидали встретить в здешней глуши такого богатого и, несомненно, влиятельного господина.

– Пощади, боярин батюшка! – заканючили монахи. – Не своею волею мы.

– Ага, а волею князя Милославского, так, что ли? – Иван расхохотался и кивнул парням:

– А ну-ка, ребята разложите их, да возьмите в лесу хорошей вицы.

Оброчные с удовольствием это и проделали – задрали зарвавшимся чернецам рясы да вломили от души по филейным частям, особенно усердствовал Онфимко, бил да приговаривал:

– Это – за меня, это снова за меня, а это за Кузему, за Кузему, за Кузему…

Кузема и сам бы, конечно, присоединился к этой экзекуции с радостью, да вот не мог – побили-то его крепко.

– Ничего, – подмигнул парню Иван. – Чай, срастутся ребра!

– Срастутся, – натужно улыбнувшись, Кузема закашлялся.

Вечером пировали – обмывали событие. Первое, так сказать, боевое крещение. Не присутствовавшие на расправе Хевроний и Захар Раскудряк завистливо щурились и все выспрашивали Михряя – расскажи да расскажи. Михряй рассказывал охотно.

На следующий день восстановили рядок – мало ли, кто еще проплывет? Ребятам строго-настрого наказали пастись братию, и, ежели что, бросать все да бежать за подмогой. Впрочем, рядок-то скоро пора пришла прикрывать – судов за последнее время почти что и не было, прохожих-конных – тоже. Не сезон – распутица, осень.

Хотя был там один струг-кораблик – узкий, словно змея. Прошелся на веслах у берега, к пристани не свернул, как шел, так и шел. Бравшая в реке воду Марфена посмотрела на стоявших у кормы судна людей и вдруг вздрогнула. Показалось… Она всмотрелась внимательнее, не поленясь, даже пробежала берегом. Нет, и впрямь – показалось, слава тебе, Господи.

Раничеву неожиданно пришлась по душе простая деревенская жизнь с неспешными разговорами, с закатом в полнеба, с привольной рекою и лесом. Иногда охотились – загоняли зверя, чернецы было рыпнулись – наш лес! – однако Ивану стоило только их слегка припугнуть – и как волной смыло. Обольщаться, правда, не стоило – архимандрит Феофан сволочью был первостатейной, такой ни за что не упустит ни своего, ни чужого. Потому и не прекращал Лукьян тренировки, постепенно превращая деревенскую молодежь во что-то вроде боярской дружины. Боярин, естественно, Раничев – да и местный оброчный люд при нем уже мало кого боялся. Знали, Иван Петрович – господин дюже влиятельный, пусть даже пока и не очень богатый. По просьбе Ивана, в избе старосты Никодима Рыбы поставили перегородку, отгородив комнату, – и в самом-то деле, к чему старостиным родичам по чужим углам ошиваться, когда свой имеется? Комнату Раничев обставил по своему вкусу – прорубил широкое окно, вставил свинцовый переплет со слюдою, полки соорудил под всякую мелочь, из трех составленных вместе лавок – широкую кровать-ложе. Застелил волчьими шкурами – красота! Еще бы электричество провести, да музыкальную аппаратуру. Врубил бы во всю мощь какой-нибудь «Блэк Саббат» – то-то бы радости было! О сигаретах Иван так не скучал, как по музыке. Без сигарет-то как-то привык уже обходиться, в лагере, правда, опять закурил – да здесь отпустило. Все чаще длинными вечерами, слушая, как поют за стенкой песни тянущие пряжу девы, Раничев вспоминал Евдоксю. Как она там? Сумела ли вовремя сбежать с парохода? Добралась ли до дальней деревни? Должна. Не одна ведь – с Игорем-пионером, а денег у них хватит. По крайней мере – должно.

От нечего делать Иван днями напролет резался в шахматы с Хевронием или с Никодимом. Потом, надумав-таки, вырезал из липы костяшки домино – игра мужикам понравилась, частенько теперь козла забивали. Так бы и жил Иван Петрович, ни о чем особенно не тужа, – монастырь пока о себе не напоминал, враги – тоже, если б как-то под вечер…

Он как раз возвращался с охоты, по пути заехал к Захару, выпили, попели песен, потом Иван уселся в седло, поглаживая притороченную к луке добычу – двух зайцев и рябчика, простившись, поехал. Да и пора уж было – темнело теперь рано и быстро. Уже подъезжая к Обидову, увидел – что-то не так! Как-то тихо и чересчур благостно – ни песен, ни крика, ни веселой ругани, даже собаки, и те, казалось, лаяли с осторожностью. Раничев на всякий случай поправил поудобней кинжал. Впрочем, ежели что, так предупредил бы кто-нибудь. Въехав в ворота, поймал подхватившего коня под уздцы мальчишку:

– Чего тут?

– Болярин княжий приехал, аль дьяк, – тут же доложил пацан. – С ним дюжина воев – все оружные, в кольчугах, со щитами червлеными.

– Ну, дюжина – не так и много, – Иван лихорадочно просчитывал – кто бы это мог быть? – Зачем приехал-то, не знаешь?

– К тебе, господине.

Вот те раз! Раничев пожал плечами – оказывается, к нему важные гости, а он и не в курсах. Осторожно оббил о крыльцо налипшую к сапогам грязь, толкнул дверь…

– А вот и боярин! – бросился навстречу ему Никодим Рыба. – Гость к тебе, господине, говорит – самого Олега Иваныча, князя, посланник!

Сидевший за столом в окружении воинов пожилой человек с длинными седыми волосами и небольшой остроконечной бородкой встал и с достоинством представился:

– Дмитрий Федоров сын Хвостин, великого князя Олега Ивановича Рязанского дворянин думный.

Раничев поклонился, с любопытством глядя на гостя:

– Что-то я вас не припомню, мой господин.

– Как и я – вас, – думный дворянин хохотнул. – Однако, как говорили римляне, potius sero quam nunquam – лучше поздно, чем никогда.

Посланец вызывал явную симпатию – не наезжает, говорит спокойно, в глаза смотрит прямо.

– Тогда прошу в мои покои, – церемонно поклонясь, Иван сделал приглашающий жест. – Вы голодны?

– Нет, по пути перекусили в корчме.

– И тем не менее – откушайте за компанию, Дмитрий Федорович. Ваших воинов тоже покормят.

– Что ж, – посланник улыбнулся. – И отказался бы – да нет ни сил, ни желания.

– К чему ж отказываться? У нас здесь вполне неплохие меды, да и дичь, знаете ли…

Они уселись за стол, друг против друга – Иван все приглядывался к гостю, кого-то он ему напоминал внешним обликом… ну, да – вылитый кардинал Ришелье! Еще б красную мантию… Если у этого посланника ума столько же, сколько у легендарного кардинала, с ним нужно держать ухо востро.

– Пейте-пейте, не стесняйтесь, – Раничев самолично подлил гостю меда. – Если думаете, что я сейчас постараюсь вас напоить, чтобы кое-что выведать, так ошибаетесь – все, что нужно, я спрошу у вас сразу. – Иван чокнулся и, выпив, спросил: – Итак, какова ваша миссия?

– Вижу, знаете иные языки, не то, что многие наши. – Дмитрий Федорович засмеялся. – Недаром князь отзывается о вас с большой похвалой. Вы хорошо поработали в Москве.

Раничев ухмыльнулся. Ах вот оно, в чем дело! Да, было такое, рязанскую агентуру в Москве он действительно ставил, правда, давненько уже.

– Оттуда перестали приходить сообщения, – пожаловался посланец. – Князь недоволен и хочет посоветоваться с вами.

– Что ж, как говорится, всегда готов, – развел руками Иван.

– Вот и славно, – думный дворянин тряхнул локонами.

Темно-синий кафтан его заиграл бархатом в пламени горящих свечей. Хороший кафтан, покроя вполне европейского, этакая котта… Раничев присмотрелся – да нет, не котта – бригантина! Самая натуральная бригантина – легкий и вполне надежный доспех из обтянутых плотной тканью стальных пластин. А посланник – человек осторожный.

– Вы всегда обедаете в кирасе? – опустив глаза, поинтересовался Иван.

Гость засмеялся:

– Consuetudo est altera natura – привычка – вторая натура.

Они проговорили далеко за полночь – о музыке, истории, литературе – думный дворянин Хвостин долгое время выполнял деликатные поручения рязанского князя в Верховских княжествах, неплохо знал польский, нижне-немецкий, латынь. Честно говоря, Раничев не часто встречал здесь подобных энциклопедически образованных людей, тем более рад был беседе.

– Вообще же, отношение к скоморохам у нас двоякое, – развивал тему гость. – С одной стороны, да – они увеселяют знать и простой народ, однако церковь относится к ним резко отрицательно, к тому же почти все скоморохи на Руси, увы, принадлежат к подлому сословию – бояр да детей боярских средь них нет. А возьмите немецкие княжества? Генрих фон Морунген, Гартман фон дер Ауэ – все знать, рыцари.

– Там есть и жонглеры, – вскользь заметил Иван. – И подлого люда хватает.

– Да его везде хватает, – Хвостин отмахнулся. – Ну, еще по чарке – да спать? Завтра путь ранний.

– Как скажете, – Раничев наполнил чарки.

Они выехали с утра, еще до восхода, скачущие впереди воины факелами освещали путь. Справа, вдоль дороги, серебрилась река, отражая поблекшие звезды и сияющую утреннюю планету – Венеру. Путь размыло дождями, часто приходилось искать объезд, хрипя, выбирались из грязи кони. По обеим сторонам уныло тянулись пустынные сжатые поля, луга со стогами, курные крестьянские избенки, крытые мокрой соломой.

В Переяславль-Рязанский приехали поздно – опоздали к вечерне, хотя и торопились, подгоняли коней. Тем не менее великий князь принял их сразу после молитвы и на этот раз беседа была обставлена тайно – никаких слуг, дьяков, тиунов. Только князь с Раничевым да думный дворянин Хвостин у двери. Чего хотел престарелый правитель княжества понять было нетрудно – Москва издавна являлась давним врагом Олега Ивановича, хоть и женил он своего сына на московской княжне еще четырнадцать лет назад. И тем не менее…

– Я и мои люди должны знать все, что делается при дворе московского князя Василия, – дребезжащим голосом чеканил престарелый князь. – Для этого ты, Иван, вновь отправишься в Москву, как ездил когда-то. Вот – золото и серебро, – Олег Иванович подвинул к Раничеву лежащие на столе мешочки с монетами и, встав, подошел к сундуку. – К тому же, помнится, я обещал наградить тебя… Держи! – открыв крышку, князь протянул Ивану затейливо украшенную грамоту. – Все твои деревеньки и села жалую на все времена тебе и твоим детям, и внукам, и правнукам в вотчину. Владей! Вернешься из Москвы – получишь еще землицы.

– Есть одна просьба, княже, – низко поклонившись, настойчиво произнес Раничев.

Князь поднял глаза:

– Ну?

– Ферапонтова обитель зарится на мои земли.

– Не трожь чернецов! – с натугой вскричал Олег Иваныч и тут же слабо махнул рукой. – Впрочем, приедешь – тогда и поговорим. И впрямь, Феофан себе слишком большую власть взял. Не по Сеньке шапка! Ну, что стоишь? Ступай… Выедешь засветло, с купцами.

Иван поклонился и вышел. Спустился по узкой лестнице на княжий двор, остановился, прижимаясь щекой к резному, поддерживающему крышу крыльца, столбику. Снова в Москву? А надо ли?

Двое дюжих воинов вынырнули из темноты, уперли в бока Раничева кинжалы:

– Вас просят пройти в одно место, господин.

Вот как? Интересно – куда? И кто этот навязчивый проситель? Тиун Феоктист? Аксен?

– А если я…

– Нам приказано доставить вас во что бы то ни стало… Или – лишить живота.

Однако, посмотрим, кто еще кого лишит! Раничев пожал плечами и весело подмигнул парням:

– И что же тогда мы тут стоим?

Они обошли княжеский терем и поднялись в него с другой стороны, по еще более красивому крыльцу, чем то, с которого спустился Иван. Прошлись по галерее.

– Сюда, – один из сопровождающих предупредительно распахнул небольшую дверцу.

Иван замялся – вот так и пропадают люди!

– Заходите, заходите, Иван Петрович, – светски пригласили из темноты. – alea jacta est…