Миракулум

Глава пятнадцатая

Свет уже уходил, я видела через отдушины кухни, как истончается день. И тогда появилась Аника. Она заставила меня бросить свою работу и следовать за ней. Я послушалась. И когда мы спустились ниже в полуподвальные помещения, я увидела другую маленькую кухню, труба очага которой выходила вбок.

— Здесь я готовлю для пленников, и сегодня на раздачу ты пойдешь со мной.

— Да!

— Молчать, дура. Видишь комья в корзине? Берешь каждый и обмазываешь кашей, плотно. Залепляй пшеном так, чтобы ничего не видно было, и в большой котел, поняла?

Лесничая поставила передо мной котелок поменьше с полуостывшей густой кашей. Комок оказался липким и плотным, при свете огня я различила сдавленные вместе сухие фрукты, орехи и засахаренный мед. Пахло вкусно.

— Чего смотришь, делай быстро.

Я залепила комья крупой, выложила, а хозяйка залила верх неаппетитным студнем из варева крахмала и неочищенных семян.

— Еду им дают раз в день, положена каша или суп, черпак воды. Я готовить вызвалась. Вот так залепляю то вареное мясо, то орехи с медом. — Аника вытащила тряпицу из-за пояса и замотала себе кисть. — Скажу, что с помощницей, и разливать ты будешь, у меня рука поранена. Как выйдем отсюда на задний двор, запоминай дорогу хорошо — потом одной пробираться придется. Веди себя смирно, чувствам волю не давай. Заревешь, убью на месте.

Она взяла железный гнутый прут, и, подвесив на крюк с одной стороны котел, на другой семь мисок с кольцами и бутыль с водой, подняла его на плечо. Тем временем я вымыла руки.

— Та ладонь у меня болит, так что хватай корзину с ужином для ратников, светильник. Накинь овчину, вон ту, и ноги сунь в сапоги. Идем, если готова.

Открыв полукруглую дверцу в наружной стене, мы вышли на мороз, и зашагали по широкой вычищенной дорожке. Я смотрела по сторонам, подмечала — где в каких пристройках есть двери или окошки, где еще есть свет, где следы, где чистые нетронутые сугробы. Места были вытоптаны за пристроем прачечной, там было все завешено бельем, но к вечеру людей не было. Огонь горел только в одном месте — куда и вела дорожка. По виду это была маленькая конюшня, при приближении я рассмотрела заснеженные поилки, ограждения для выгула. Из двух труб валил дым, а, значит, внутри топили.

— Стража здесь слабая, они не боятся пленников упустить. Запоры там хорошие, а снаружи они даже на замок нападения не ждут. Потому тем, кто в ночь сторожит, всегда вина приношу. А теперь во все глаза смотри, — лесничая наклонилась и обдала меня теплым парком дыхания на морозе, — вон ту калитку видишь?

— Да.

— Туда и побежите. Только не думай, что все сейчас, день еще не пришел. Поняла?

— Да.

— Ужин!

Повозившись с засовом, ратник открыл и мы вошли внутрь. Пахло здесь плохо, почти как в хлеву. Но было довольно тепло, такого крепкого мороза не ощущалось. Анике кивнула на меня:

— Сегодня мне нужны лишние руки.

Но страже объяснения были не нужны, человек забрал корзину и лениво кивнул. Их стол и лавки были в отдельном закутке, и на раздачу никто смотреть не собирался. Я сглотнула горький комок подступившего страха. Сейчас я узнаю — жить мне или умереть, если Аверса не окажется среди пленных.

— По одному!

Часть помещения была разделена стенами, и каждая такая глубокая ниша закрыта высоким, до потолка, дверным щитом на засовах. Никаких замков — только крючья, вбитые в камень, и пара балок. Изнутри не выбраться, а снаружи открыть легко. В каждой двери у пола было вырублено оконце — чтобы только посуду просунуть. Когда мы подошли, Анике рявкнула «по одному» громко, хотя никакой возни или рук в проеме я не увидела.

Сняв одно кольцо с миской, я зацепила ком в черпак и положила на дно. Руки у меня тряслись так, что едва не уронила ее пока опускала.

— Сюда две. И вон, видишь на столбе плошка железная, лей воду. Два раза поднесешь!

От голоса лесничей я дрожала еще больше, и воду почти пролила.

— Ловчее, ловчее! — тут она ударила пальцем в щит двери и глухо шепнула: — Как звать? Отзовитесь по именам…

Голоса назвались, а Анике, взглянув на мое лицо, шагнула дальше.

— Сюда две. Шевелись. Ночь нам тут торчать?!

Потом следующая:

— Сюда две.

Оставался седьмой пленный, последний, я держалась от слез, хотя чувствовала, они вот-вот хлынут из глаз против моей воли. И когда оружейник, назвав свое имя, протянул руку за миской, я упала коленями на пол с жидкой соломой и закрыла лицо руками. Миска звякнула, ком с кашей укатился, а лесничая ударила меня по затылку:

— Вот дура! И руки крючьями! Собирай быстро!

Но я не могла, я оторвала ладони от лица, сдержав рыдания, и схватила его пальцы.

— Аверс… — насколько могла шепотом выдавила я. — Ты не ранен? Ты здоров?

Дверь бухнула. Оружейник ударил в нее или лбом, или другой рукой.

— Рыс… живая!

— Тихо там!

Теперь щит сотрясся от удара тяжелого кулака хозяйки.

— Как ты попала сюда, Рыс? — Его ладонь стиснула мою до боли. — Выбирайся, беги в Шуул.

— Без тебя… не уйду…

Аника, схватив меня за шею, тряхнула. Подопнула миску ногой. Я свободной рукой вернула испачканную еду на место, сухо всхлипнула:

— Отпусти, я тебе воды налью.

— Не нужно… глупая моя Рыс… беги!

— Кто ты такой, чтобы я тебя слушала? — Повторила я свои же слова, и рука на моей шее властно потянула вверх.

— Иди забери миски. И корзину от вчерашнего ужина.

Короткое объятие наших пальцев оборвалось, я послушно шагнула в сторону и стала собирать миски обратно.

Когда мы с лесничей вернулись в подвальную кухоньку, она свирепо взялась за мой подбородок и хотела отчитать, но замолкла. Ее лицо вдруг стало другим, сначала отрешенным, потом печальным. Я смотрела ей прямо в глаза, снизу вверх, и готова была даже к побоям.

— Дура… — голос женщины прозвучал непривычно мягко, с горчинкой, — глупая его Рыс…

Я так была счастлива! Это короткое свидание не давало мне покоя, и сердце билось от волнения даже когда я вернулась и продолжила свою работу. За мыслями, я не сразу расслышала, что меня зовут.

Кухня бурлила, одна из поваров вымыла мои руки, проверила одежду, завязала на поясе чистый фартук и вытолкнула к столам, где уже украшали блюда к подаче. Не хватало подавальщиков, и я в числе прочих пошла с подносом наверх.

Я так была счастлива! Все, что мне поручили я делала бездумно, и удивительно, что получилось не оплошать, не споткнуться и не заблудиться в господской части замка. Сначала я двигалась за спиной впередиидущего, а потом высмотрела на широком столе место для подноса. Нужно было столь же быстро уйти, но мой взгляд задел господ и я увидела знакомое лицо. В Раомс почетным гостем со своим отрядом прибыл Леир, тот цатт, что допрашивал нас в Неуке.

Когда я вернулась второй раз, в зале было больше людей — еще вельможи, старшие из ратников в форме, в нише залы расположились музыканты. Мне хотелось быть незаметной, я шла, опустив голову, но страхи мои были напрасны — на слуг внимание не обращали.

В третий раз еще с пятью подавальщиками внесла кувшины с вином, и уже звучала музыка. Музыка…

Зала не была закрыта совсем, щель в широких дверях гостям давала воздух, а мне позволяла слышать мелодию. Я не в силах была уйти за остальными, потихоньку отстала и вернулась по коридору, чтобы услышать ее. Свет из широкой створки иногда прерывался чьей-то тенью, скользнувшей мимо и невидимо, зазвучавшие смех и разговоры тоже прерывались на хлопки в ладоши, но нескончаемо и непоколебимо поверх всего скользила музыка и тонкий голос. Музыка… В новой жизни я никогда еще не слышала музыки, но едва мой слух дотронулся до нее, как я вспомнила, — что это за чудесное искусство. Мелодия была легка, а голос даже жалостлив. Песня стала слышна каждым словом:

«Но что случится, если миру, миру грез

Доверившись, ты сердцем поклянешься,

Что до конца пройдешь свой путь всерьез

И никогда назад не обернешься.

Любимая моя, навек усни,

Чтобы в объятиях моих опять проснуться…

С пути судьбы нам некуда сойти, -

Не избежать,

Не изменить

И не вернуться…»

Потом мелодия заняла главное место в песне, и струны взяли первенство голоса. Через мгновение чьего-то крика «хватит печальных баллад!» весело закрутилась в плясовой мелодии.

На что было надеяться? На какое чудо в мире, чтобы мне действительно по плечу оказалось непосильное — не попавшись никому, увести из плена людей из Раомса, полного ратников! Даже с помощью Анике, даже с ее маленькой секретной калиткой в стене на заднем дворе… Грустные мысли никак не увязывались с бьющимся сердцем. Можно ли было одновременно испытывать — счастье с болью, радость с печалью? Но зависимость одного от другого я поняла, — чем отчаянней мне было в это мгновение, тем весомее для меня была та крупица радости, которая доносилась из залы в виде четкого пленительного ритма бубенцов, струн и флейты.

Я не могла уйти, не испив этой нежданной отрады до донышка, — тем более что даже дыхание настроилось на первые шаги. Не просто шаги, — а особенные. Вперед… в сторону… через себя и снова вперед… и плечо при этом само велось, в противовес шагам, плавно и медленно. Наплевав на собственную скрытность, послушалась мимолетного желания, и закружилась по коридору.

И о движениях я тоже не задумывалась, плыла, как по течению, соскальзывая в темноту и выныривая в полосу света факелов, проворачиваясь на каблуке деревянной колодки, и ударяя подошвой по камню в такт особо сильному звону струн. И вдруг я вспомнила… при мелькнувшем блеске огня, мне открылся закат. Плиты пола стали схожи с плитами мощеной набережной, стало так же жарко и пахло солью, шум из зала превратился в подобный шум уличной вечерней толпы. Невдалеке бедные артисты пестрили браслетами и серьгами из ракушек, рвали струны и голос в задорной песне. А я в стороне у самых перил набережной кружилась в этой музыке, и на босые ноги, измазанные глиной, налипала уличная пыль и песок.

Закрыв глаза, я отпустила свое воспоминание дальше, даже не стараясь его удержать или рассмотреть поближе. Лишь бы оно не исчезло совсем, а расширило тоннель прошлого шире. Мне было тогда хорошо и очень свободно. Платье на мне было простым, обуви не было вовсе… а единственную монетку за поясом я решила отдать им, — тем, кто так долго и бескорыстно играл и танцевал, приглашая всякого посмотреть на них. Ноги мои болели, но я танцевала. И даже когда меня стали окружать люди, приняв за танцовщицу артистов, я танцевала. Мелькали улыбки, слышались хлопки, и крики прибрежных чаек не нарушали гармонии. А когда я остановилась на выдохе, в счастливом изнеможении, едва кончилась музыка, увидела в толпе человека. Юноша в черном, темноволосый и темноглазый — все тот же, что встретился мне однажды в саду. Он смотрел только на меня, неотрывно, и глаза его горели каким-то чувством…

Я запнулась, замерла и воспоминания, рассеявшись, вдруг заменили лицо незнакомца на лицо Леира. Как давно он вышел из залы я не знала, но сейчас он стоял и в изумлении смотрел на меня.

Сердцем владели лишь чувства, и благоразумию места не было. Я забыла — и кто я, и зачем я здесь, и за кого себя выдаю. Я была счастлива от всего — от встречи с Аверсом, от музыки и танца, от воспоминания. Не опустив взгляда, как положено слугам, столь же открыто смотрела на Леира. И в мыслях мелькнул один вопрос: «И что ему надо?».

— Я узнаю твое лицо, — он справился со своим удивлением и сделал пару шагов вперед, присматриваясь. — Ты девушка чернильные пальцы… но мне кажется, что я еще откуда-то помню тебя.

Тут он улыбнулся и сказал на своем языке:

— Бог ветра… какие глаза — звезды!

Я чуть опустила голову и поклонилась. Когда снова взглянула на ратника, то увидела, что он не изумлен даже, а поражен, словно увидел невероятное. Внезапно я поняла, какую совершила ошибку!

Память тела предала меня. Эта музыка, эта зала, этот знатный мужчина, стоящий рядом. Я поклонилась ему как дама, не успев мыслью остановить ни это движение рук, ни полушаг ног с легким приседом. Страх сжал мне сердце, и прежнее счастье и беспечность исчезли, как дым на ветру.

— Следуй за мной… — неуверенно сказал Леир, словно сомневаясь, стоит ли ко мне обращаться иначе, чем как к служанке. — Пожалуйста.

Ссутулившись, сжавшись, вперив глаза только себе под ноги, я последовала за ним в залу, полную людей. Здесь говорили только на их языке. Но никто не догадывался, что я понимаю о чем они говорят.

— Кто это, господин Этор?

Леир подошел к хозяину замка. Он был уже не столь сосредоточен, и даже слегка улыбался от выпитого вина. Улыбка делала его лицо моложе.

— Это крестьянка, что принесла карты. Имени не помню, она местная.

— Это та девушка?

— Что тебе с нее? Если хочешь пригреть в постели, то воля твоя. Дорогому гостю здесь рады все, простушка не откажет, уверен.

— Нет… что она рассказывала о себе?

— Хм… — Этор схмурился, не понимая к чему эти расспросы, и стал вспоминать. — Деревня на севере, отец пропал, от голода спасалась. Карты украла у мародеров, кажется… Оставь ее и выпей еще вина.

— Пусть она прислуживает мне за столом до конца вечера.

Тот махнул рукой:

— Хоть до утра.

Леир повторил мне свою просьбу на моем языке. Я, не смотря ему в лицо, кивнула и поклонилась уже как должно.

— Как прикажите, господин.

— Налей мне вина, и встань пока у той ниши. Я дам тебе знак, если захочу что-то еще.

Выполнив приказ, замерла на указанном месте, сложив на переднике руки и робко наблюдая за Леиром и Этором, которые были достаточно близко, чтобы расслышать беседу. Музыка и прочие разговоры мне уже не мешали, я была сосредоточена на них и себе.

— Это не простая особа… — ратник не хотел говорить на другие темы. — Вы видели ее лицо?

— Девчонка ревела и выла, когда я ее видел. Вот и все лицо. Право, господин Леир, есть дела и поважнее женщин. Услаждайтесь, сколько душе будет угодно, зачем обсуждать крестьянок?

— Мне кажется, что она…

— Леир! Ты приехал вперед наместника на несколько дней, чтобы все подготовить. Завтра ты выследишь и выловишь все остатки этого глупого сопротивления. Это стадо баранов не понимает, что наша власть им же на благо — они грабят обозы с провиантом, что везут в замок, и грабят те же обозы с едой, что мы увозим селениям. Глупцы! Нам нужны процветающие земли, здоровое население и мирная жизнь. Да здешние слуги замка сапоги готовы облизывать в благодарность, что теперь я над ними а не прежний грязный кабан, именующий себя бароном… Вычисти этих дураков из леса, и мы повесим всех в один день.

— А пленных вы до сих пор держите?

— Тех, кого удалось поймать после расправы над гонцами… да. Не хочу, чтобы вышло также, как на Побережье. Вы же помните печальную историю с Карттом?

— Ее знают все, кто теперь у власти.

— Мне ничего не грозит. Как бы ни оценил наместник свои новые владения, как бы ни был недоволен чем-то, с картами я уже вошел в историческую летопись.

— Ваша удача!

— Война будет окончена раньше, чем пророчили все светлые умы короля! Уже сейчас двое моих лучших писцов и художник делают копии с пергаментов. Удивительное сокровище, удивительная удача. Моя! За такой подарок наместник, уверен, пожалует мне земли в личное владение.

— Наместник? Сам король вас одарит своей милостью, господин Этор.

Увидев жест рукой, я подошла.

— Еще вина и подай фруктов.

— У нас прекрасная дичь, зайчатина и оленина, Леир. Что за скромность? Все приготовлено в честь вашего приезда.

— Мне нужна легкость. А что, здесь богатая охота?

— Леса скудные, как и земли. Здешняя лесничая мастер — на нее любой зверь бежит. Даже заказав ей поймать и приготовить к ужину белок, эта охотница смогла настрелять дюжину к вечеру! Она отвечает за местных слуг.

— Эта девушка у нее в подчинении? — Кивнул Леир на меня, пока я стояла рядом.

— Да. Давайте поднимем бокалы за счастливую звезду, что ведет нас в этой войне, господин Леир.

— За две звезды, господин Этор, — ратник улыбнулся, задержал меня за руку, — что горят в глазах вот у этой крестьянки!

Страх не отпускал меня все время, что мне пришлось прислуживать в зале. Я тряслась от мысли о разоблачении, и тряслась от мысли, что этот Леир вдруг на самом деле захочет согреть свою постель с женщиной, выбрав меня. Я корила себя и проклинала за глупость, и за забывшуюся от счастья голову.

И когда он меня отпустил, я побежала вниз со всех ног, словно за мной гнались! Анике не было ни на кухне, ни в прачечной, я нашла ее только у конюшни, где она отдавала распоряжения по уборке выпавшего днем снега.

— Хозяйка!

— Куда девалась?! Узнаю, что…

Но тут женщина осеклась, поняв по моему лицу, что есть какое-то дело. Оттащив меня, будто желая наказать, в сторону, она огляделась и сказала:

— Ну?

— Я подавала, а цатты оставили прислуживать в зале. Завтра, я слышала их разговор, будет большая облава. Гость, что приехал, он хороший ищейка, он проверяет все к приезду наместника, что будет уже на днях! Дай знак нашим, пусть уедут далеко или схоронятся надежно.

— Нашим… они тебе уже не наши. Как ты их поняла, ты знаешь их язык?

— Я знаю много языков, Анике.

— А все равно дура… иди в маленькую кухню, оденься, и жди меня снаружи, у дровней. Знаешь где это, с какой стороны двора?

— Да, от кладовых в левой стороне.

— Иди.