Мир приключений, 1926 № 03

НА МЕЛЯХ ТУЛАНГА

Китайское море раскинулось, сверкая, точно расплавленная ртуть. Как легкая, прозрачная завеса трепетал воздух над морской поверхностью. Наверху ослепительно сияло солнце, похожее на круглое, блестящее окошко в раскаленной печи из голубой стали.

Как черное пятно на морской глади тащилось с юга судно — дряхлый, полусгнивший «Томар». Из его заржавленной трубы прямо кверху поднимался в безветряной тишине прозрачный, коричневый дым. Вода не пенилась у бортов и за кормой лениво расходились круглые, жирные волны. В душной тишине заглушенно раздавались стуки и громыхание старых машин судна. Деревянные и железные части на палубе были раскалены, а из рей сочилась смола. Все на корабле было старое, запущенное и грязное. Медь везде позеленела, палуба стояла немытая. Все было покрыто прахом и пылью двадцати гаваней. Лениво плелось к северу дряхлое судно.

Прямо в курсе, которого держался «Томар», из воды выглянул кончик какого-то небольшого черного предмета. Это, по всему вероятию, был обломанный ствол дерева. Большие, темные глаза красавца — юноши у руля, — рассеянно смотрели на плывущий предмет. Он мечтал о белой девушке, которую встретил в последней гавани, о незнакомом ему аромате ее тела, о ее смехе и кроваво-красных губах.

«Томар» был когда-то американским невольничьим судном. Это было в те дни, когда еще торговали людьми, потом судно, приспособили для перевозки скота. Теперь же на сене под палубой, в вонючих загородках для скота, жалось сто двадцать семь китайцев со скованными ногами. Это были повстанцы, схваченные в провинции Фо-Кианг. Их отправляли теперь в Нинг-По, на суд и на казнь.

Через несколько дней, на твердо утрамбованную глину базарной площади в Нинг-По упадут сто двадцать семь голов бунтовщиков. Узники были скованы вместе по пять человек теми же старыми, заржавленными кандалами, которые впивались когда-то в ноги африканских невольников. Через открытые люки наверх доносилось бормотание и болтовня приговоренных повстанцев. Некоторые из них подкупили стражу, чтобы получить одуряющий опиум. Они лежали на боку и курили с фаталистическим спокойствием. Дурной, тошнотворный запах поднимался на палубу. Три стражника в блестящих мундирах сонно кивали в своих углах, зажав между колен заряженные ружья.

Вдруг из машинного отделения раздался жуткий, полуживотный крик. Тощая, желтая фигура кули с высохшими ногами и руками выскочила на палубу. Он был совсем обнажен. Тело его блестело от пота, а в руке сверкал нож. Глаза были налиты кровью. Это был Ва-Хинг, один из кочегаров. Нечеловеческая жара у котлов и самсу, рисовая водка, привели его в буйное умопомешательство. Ва-Хинг снова издал дикий, звероподобный крик; потом прыгнул, как обезьяна, на фок-мачту и полез наверх. Нож ему мешал, и он взял его в зубы. Кули взобрался до середины мачты, остановился и стал развязывать косу. Он болтал и визжал в своем безумии и лез все выше. За ним, как змея, развевалась длинная, черная коса.

Миловидный юноша — штурман, стоявший под покровом грязного холста, который должен был защищать его от солнечного удара, позвал на помощь. Но никто не приходил, а Ва-Хинг лез все выше. Юноша позвал снова. Тогда открылась дверь каюты и из нее вышел капитан.

Это был старый негр, ростом более шести футов. Он был известен по всему китайскому побережью под именем Дамсона, произведенным из двух слов — Адама и сына[5].

Дамсон был одет в старый мундир французского адмирала, который он купил у старьевщика в порте Сайгон. К этому же мундиру принадлежала и шпага, висевшая, точно детская игрушка, на тяжелой портупее с узорчатой медной пряжкой. Массивные золотые эполеты мундира потускнели и сидели вкривь. Во многих местах не хватало золотого шитья и медных пуговиц. Синее сукно выгорело от солнца и стало зеленовато-коричневым, но под мышками и в некоторых других местах еще сохранился его первоначальный цвет. Рукава мундира и белые, порваные брюки были слишком коротки и из них вылезали костистые руки и ноги. Дамсон никогда не носил сапог. Но в торжественных случаях он появлялся в гавани в белых бумажных перчатках. На груди мундира висел ряд орденов, и Дамсон всегда заботился, чтобы они были ярко начищены. Это были по большей части военные французские и английские ордена. Дамсон скупал их у обедневших моряков и ветеранов войны. Рядом с орденами красовался и серебряный с голубым значок женского общества трезвости. На голове негра была белая фуражка с зеленым козырьком и множеством золотых шнуров, которую ему подарил капитан большого немецкого парохода.

Пушистая борода и густые волосы негра были седы. Во всей его представительной фигуре было что-то патриархальное. Странный наряд не лишал негра представительности. Он держался с большим достоинством. Он воспринял культуру, которую можно было усвоить на Китайском море, но сердце в его широкой груди осталось нетронутым. Он был сын «большого вождя» и по своей природе умел властвовать над людьми. Древнее судно, которым он командовал, было его собственностью, и он любил его больше всего на свете.

Однажды он чуть не потерял «Томар», налетев ночью на плывший обломок корабля. Белые издевались над его морским искусством и спрашивали, почему он не спустил на дно свою джонку из листового железа. Страховое общество отказало ему в полисе. На негра напало тогда странное уныние и душа его страдала от позора. Он три дня сидел в самом дальнем углу трюма, ничего не ел, не пил и не желал разговаривать. Причиной этого были насмешки, которыми его встречали в каждой гавани.

— «Когда обломок судна встречается с другим обломком» — стало обидной поговоркой. Каждое слово было для него болезненно, точно открытая рана на его теле или на бортах его судна. Его стал преследовать страх перед плывущим по морю разбитым кораблем. Он объявил войну этим кораблям и взрывал динамитом все обломки, попадавшиеся ему на пути.

Юноша у руля указал капитану на обнаженного кули, который добрался теперь до самого верха мачты. Негр взглянул на верх и крикнул несколько китайских слов. Ва-Хинг, как обезьяна, оскалил зубы, плюнул на негра и замахнулся ножом. Потом китаец принялся закручивать косу вокруг мачты, а одним из канатов такелажа стал привязывать себя к ней. В своем безумии он поднимал лицо к жгучему небу и что-то жалобно выкрикивал. Снизу его желтое тело, обвивающееся вокруг мачты, с болтающимися с неё обрезанными канатами, было похоже на разрисованного чортика на палочке.

— Ва-Хинг, — крикнул Дамсон своим глубоким, серьезным голосом. — Спускайся вниз! Спускайся сейчас же вниз!

Но сумасшедший кочегар не переставал выкрикивать что-то резкой фистулой, глядя на небо. Из люка поднялся на палубу один из солдат, стороживший сто двадцать семь узников. Грудь его мундира украшала большая красная бляха с нарисованными на ней китайскими эмблемами. Он угрожающе направил на кули ружье и посмотрел, ухмыляясь, на капитана. Дамсон нахмурился и покачал могучей головой. На палубу вылезли и китайцы-матросы.

Дамсон сделал знак юноше у руля и приказал одному из моряков заменить его. Когда молодой человек подошел к Дамсону, негр передал ему связку каната и указал на верх. Юноша вздрогнул при одной мысли о безумном кули и его ноже и посмотрел искоса в глаза Дамсону, которого любил, как отца. Потом накинул канат на шею и начал взбираться по вантам.

— Послушай, Зарзэ, обвяжи веревку ему вокруг ног, — крикнул капитан, — и потом спускайся.

Ловкий молодой Зарзэ лез вверх. Его белые штаны и белая рубаха с желтыми крапинками резко выделялись на бледно-голубом небе. Когда юноша был уже только в шести футах от сумасшедшего кочегара, китаец вдруг заметил его. Он опустил голову, которую все время вытягивал кверху точно собака, оскалил желтые зубы и уставился на юношу налитыми кровью глазами. Юноша завязал из каната петлю и сделал попытку закинуть ее на выпачканную углем ногу Ва-Хинга. Кочегар с молниеносной быстротой взмахнул левой рукой, чтобы ударить ножом юношу, но не попал в него. Зарзэ снова и снова закидывал петлю, которая зацепила, наконец, одну из костлявых ног. Ва-Хинг издал крик злости. Выше ему некуда было лезть; не мог он спуститься и вниз, потому что крепко привязал себя канатом к мачте. Он стал болтать ногой, чтобы сбросить стягивавшую ему ногу петлю.

Юноша взглянул вниз. Ему было видно поднятое кверху черное, полное достоинства, лицо капитана, лунообразные с узкими глазами лица матросов и три великолепных мундира китайской стражи, выбежавшей на палубу посмотреть, что происходит. Через широкие, открытые люки он видел арестантов, спавших на полу, игравших в кости или же равнодушно смотревших на двух людей на мачте. И китайский матрос, заменивший его у руля, тоже глазел на верх. Кругом до горизонта раскинулся замкнутый круг морской поверхности, сверкающей и бродящей, точно готовой закипеть.

Прямо перед носом юноша заметил что-то черное, какую-то плывущую в море массу, конусом поднимающуюся над водой. Большая часть, находившаяся под водой, была покрыта черными и зелеными водорослями, блестевшими на солнце, когда остов корабля слегка поднимался над водой. Юноша указал рукой за борт и громко крикнул:

— Ах, Дамсон! разбитый корабль! разбитый корабль!

Он увидел выражение ужаса, исказившее лицо Дамсона. Потом закрыл глаза и судорожно обхватил мачту руками и ногами. В то же мгновение последовал сильный удар, сотрясший и мачту. Если бы Ва-Хинг не цеплялся в своем безумии за мачту и не привязал бы себя к ней канатом, он, конечно, слетел бы в море, описывая в воздухе дугу. Мачта наклонилась под ужасным углом сначала в одну сторону, потом в другую. Юноша выпустил из рук канат с петлей и торопливо стал спускаться.

Нос «Томара» представлял безформенную массу погнутых и перемешавшихся ржавых железных частей. Разбитый корабль, повстречавшийся с «Томаром», плыл теперь уже позади парохода. Он, кивая, поднимался и опускался над волнами, точно насмешливо прощался с судном. Безпорядочно болтали что-то настигнутые судьбой сто двадцать семь преступников, головы которых должны были скатиться несколько дней спустя в пыль базарной площади в Нинг-По.

— Спуститесь вниз, мистер Ли, — сказал Дамсон одному из своих помощников-китайцев, — и посмотрите, что случилось.

Но не успел китаец спуститься, как из машинного отделения вынырнула рыжеватая голова и появился маленький белолицый человек. Это был механик, единственный европеец на «Томаре».

— Машинное помещение под водой, — заявил он хладнокровно.

Он казался карликом перед негром. Капитан не сразу отозвался, он был точно ошеломлен.

— Судно не продержится и часа над водой, — добавил ирландец, вынул кусок прессованного жевательного табаку и отломал от него немного.

Арестанты в трюме подняли крик. Вода проникала уже и в их загородки. Многие из них рвали цепи и ревели, как одержимые. Дамсон подошел к открытому люку и заглянул вниз. Приговоренные к смерти стояли по щиколотку в воде. Некоторые — неподвижно, точно выточенные из желтой сосны фигуры; другие пронзительно кричали, вытянув кверху костлявые руки. Лица их были подняты кверху и голубой отсвет неба придавал им зеленоватый оттенок.

— Снимите с них цепи! — сказал Дамсон страже.

— Мы не имеем права, — ответил один из солдат.

— Снимите с них цепи! — приказал Дамсон.

— Нас накажет за это губернатор, — возразил другой солдат.

— Зачем? — сказал третий. — Они, ведь, все равно, что мертвые. Палач сбережет по крайней свой меч.

— Снимите с них цепи! — вне себя закричал Дамсон, выпрямляясь во весь рост и вытаскивая шпагу.

Стража с ворчанием спустилась в трюм. Послышался звон снимаемых цепей, плеск воды и взволнованные крики. Узники стремились выйти на палубу, некоторые уже без цепей, другие — еще скованные по пять человек и волочившие на худых ногах ржавые цепи. Они бегали туда и сюда, испуганно оглядывались вокруг, или же неподвижно стояли и безсмысленно смотрели на море, медленно поднимавшееся на их глазах, или же на палубу, которая все больше и больше накренялась. Некоторые уставились на Ва-Хинга, который снова бушевал и что-то жалобно выкрикивал. В воздухе разносились его нечеловеческие вопли.

Дамсон приказал спустить лодки. Их имелось только две и они уже давно лежали просто на палубе, где ржавели уключины и оковка и разрушались под тропическим дождем и палящим солнцем стенки. Одну лодку никакими силами нельзя было сдвинуть с места, другая трещала и шаталась, но ее все же удалось спустить.

— Первыми — арестантов! — хладнокровно сказал Дамсон, — я отвечаю за то, чтобы их доставить живыми.

— Их сто двадцать семь человек, — заметил механик, а лодка вмещает двадцать два.

Некоторые китайцы прыгнули в качающуюся лодку. Один пробил ногой гнилое дно. Лодка наполнилась водой и скрылась под волнами. Двух арестантов снова подняли на судно, остальные исчезли.

— Достаньте спасательные пояса, — приказал капитан.

Китайцы-матросы побежали вниз и вернулись на палубу, нагруженные множеством поясов. Дамсон купил более двухсот этих поясов у судового поставщика, который получил их со старого судна, ходившего когда то по Тихому океану между Сан-Франциско и Шанхаем. Эта была замечательно удачная покупка, потому что поставщик уверял, что пояса сделаны из лучшей пробки.

— Паровой котел взорвется, когда до него дойдет вода, — сказал механик своему черному капитану.

— Пойдемте на нос, — сказал негр и пошел вперед.

Волоча ногу, последовал за ним механик.

— Я думаю, что мы должны быть у самых Тулангских мелей, — сказал он.

Дамсон окинул пустынный горизонт своим непроницаемым взглядом.

— Разбитый корабль! — бормотал он, — Вот я ему и попался!

Потом прибавил уже спокойно:

— Я должен спасти арестантов — это моя обязанность.

— Эти бедные черти могут и утонуть вместо того, чтобы быть зарезанными. Так они, по крайней мере, избегнут пыток.

— Я дал губернатору слово, что довезу их до Нинг-По, — ответил Дамсон голосом человека, которому мир стал безразличен.

Китайцы дрались на палубе из-за поясов и, завладев ими, торопливо привязывали их к ногам.

— Стойте вы, — закричал им механик, — проклятые желтые бездельники!

Он, хромая, подбежал к ним.

— Подвяжите их под мышками, — кричал он, указывая на пояса.

Они не слушали его, да и не понимали его слов. Он снял с одного из арестантов пояс и попробовал ему показать, как его надеть. Рослый китаец бросился на маленького машиниста и вырвал у него из рук пояс. Китайцы следовали примеру одного из своих же, который был у них предводителем во время возстания. Они и теперь слушались его также, как и тогда. А он показывал им, как надо привязывать пояса к ногам. Таким образом они будут держаться над водой и не промокнут, — говорил он. Иначе их схватят за ноги злые духи из моря и утащат в глубину.

Механик вернулся к капитану, который поднялся на верхнюю палубу. Негр стоял и молча смотрел вниз на кричавших и метавшихся в страхе китайцев. Он три раза крикнул им по-китайски, чтобы они подвязали спасательные пояса под мышками, но голос его потонул в ужасном шуме. С верху фокмачты раздавались крики и визг безумного кочегара. Юноша — штурман подошел к капитану и робко дотронулся до его руки. Негр погладил юношу по голове и ласково посоветовал ему спасаться.

— Да, теперь уж, действительно, пора и нам подумать о спасении, — сказал механик и взял в рот здоровую порцию жевательного табаку.

Негр, погруженный в глубокую тоску, поднял на него большие, грустные глаза. В них была трагедия всех морей во всех временах и широтах. Одно мгновение на лице его как-будто бы появилось выражение презрения и удивления. Разве на море не было своих трагедий? О чем думали такие люди, как этот белолицый?

Теперь раздался глухой шум и пароход весь сотрясся. С одной стороны палуба провалилась, труба закачалась и упала на палубу. Снизу вырывались огромные клубы дыма. Вдруг нижняя палуба опустилась под воду и из трюма с бульканием поднялась грязная вода, смешиваясь с чистой зеленой водой, вливавшейся со всех четырех сторон в люки.

Китайцы-матросы и арестанты с криками бросились на корму, которая теперь высоко поднялась, обнажая зеленый, весь источенный винт и заржавленный корпус судна. Светлая вода настигала спасавшихся китайцев, которые бежали, прыгали или ползли, стесненные цепями или спасательными поясами на ногах. Три солдата все еще держали в руках ружья и стояли с неподвижными лицами, точно на страже судна, приговоренного к гибели.

«Томар» содрогался, уходя дюйм за дюймом в зеркальную воду. Мачты дрожали и качались, как тростинки. Дамсон стоял впереди на верхней палубе. Мундир его выделялся на фоне пустынного горизонта, ордена сверкали. Возле него стояли механик и юноша-рулевой. Все трое не двигались. Ни один из них не произнес ни слова.

Незаметно для других, Дамсон пододвинулся к самым перилам, приоткрыл свой спасательный пояс и снова застегнул его, прихватив железный прут перил.

Кипение воды, ужаснейшее бульканье и шипение. Корпус «Томара» лег на бок и пошел ко дну. Раздался громкий крик, в котором слилось множество голосов, но его заглушил шум волн, сомкнувшихся над палубой судна. На поверхности моря играли и плясали водовороты и воронки.

Бездна поглотила большую часть китайцев. Механик и молодой штурман исчезли первыми, но снова вынырнули и стали бороться с волнами. Возле них всплыла дверца люка. Они судорожно ухватились за нее.

Вблизи плыла фуражка Дамсона с золотыми галунами. Механик поймал ее и надел себе на голову.

Море начало выбрасывать свою живую добычу там, где минуту назад была палуба судна. Над зеркальной водой показались сотни болтающихся ног в белых чулках и сандалиях. Спасательные пояса поднимали ноги кверху и они напрасно боролись и дергались над поверхностью. Больше ста китайцев плыли головой вниз, в то время, как другие, не имевшие поясов, как безумные барахтались в воде и шли ко дну. Многих тащили под воду руки погибающих, которые судорожно искали спасенья. Скоро торчавшие из воды ноги перестали болтаться и трепетать. Но они усеяли море, тихо покачиваясь на его поверхности то в одиночку, то целыми группами. Дверца люка была настолько велика, что юноша и машинист могли держаться на воде, опираясь на нее руками. К удивлению механика, фок-мачта, на верхушке которой был привязан Ва-Хинг, не скрылась в море. Она наклонно поднималась над водой футов на пятнадцать.

— Посмотри-ка, Зарзэ, — сказал рыжеволосый механик, — судно наскочило на мели, на мели Туланга, как я и говорил Дамсону.

По лицу юноши потекли слезы. Он выпустил из рук дверцу и, казалось, готов был итти ко дну. Но механик схватил его за руку.

— Нет, нет, Зарзэ, проклятый дурак, еще не время, еще не время!

Он крепко держался одной рукой за дверцу и поплыл к мачте. Ва-Хинг странно затих. Голова его низко склонилась, лицо прижалось к мачте. Длинный канат, который Зарзэ закинул ему на ногу, свисал и плавал в воде. Механик схватил и дернул его. Это вывело Ва-Хинга из полубезсознательного состояния. Он стал с диким, пронзительным криком вырываться из канатов, привязывавших его к мачте. Он плевал на людей, державшихся под ним на воде, и трещал, как попугай. Потом в приступе бешеной злобы бросил в механика ножом. Оружие, сверкая, пролетело возле самой головы машиниста и вонзилось в дверцу люка. Он вытащил его и засунул за золотые галуны на фуражке Дамсона, которая опустилась ему по самые уши.

— Желтый бездельник висит, точно разбойник на кресте, — сказал он. — Но теперь нож его у нас и он ничего не может нам сделать.

— Взгляни-ка, Зарзэ, — продолжал он, показывая на ноги, которые постепенно несло течением к мачте. — Вот они возвращаются домой, счастливые простофили. Им повезло! Они спаслись, по крайней мере, от меча палача. Они сами сыграли с собой глупую штуку, но для них счастье эта смерть, в сравнении с тем, что их ожидало на берегу.

Юноша с оливковым лицом молчал. Он думал о Дамсоне, который был ему как отец, — о большом, представительном Дамсоне, тело которого было приковано к перилам палубы, которая находилась теперь глубоко под водой. Механик пытался ободрить юношу и говорил короткими, безсвязными фразами.

— Смотри, смотри, как они пляшут, точно джигу на ярмарке. Наше общество им, верно, нравится. А вот опять пара ног отправилась в плавание на север, к Нинг-По. Может быть, они желают явиться там палачу, ха, ха! Это нагнало бы на него страху и он, пожалуй, отказался бы от своего славного, сытного ремесла. Сколько голов — столько денег. Да, если бы не этот чорт там на мачте, ты бы не полез на верх и мы никогда не наткнулись бы на разбитый корабль.

— Моя вина, моя вина, — рыдал юноша, — Дамсон всегда мне говорил, чтобы я остерегался разбитых кораблей. Это моя вина, моя вина!

— Ты тут не при чем, — возразил механик, — старик уже много лет ждал этого и надо было предвидеть такой конец.

Он закинул голову и продолжал:

— Этот чорт что-то совсем затих.

Они уже часа два держались за мачту и дверцу люка. Безжалостное солнце жгло им головы. Они обильно смачивали головы водой и по очереди одевали фуражку Дамсона. Кули на верху не двигался и не кричал, а безжизненно висел на мачте.

Машинист снова заговорил:

— Смотри, Зарзэ, наши друзья, китайцы, покидают нас! Они тонут, голубчик, они тонут вместе со своими спасательными поясами! Видел ты когда-нибудь такие чудеса? Слыханое ли дело, что пробка тонет!..

Это, действительно, было странно. Ноги китайцев постепенно стали исчезать под водой. Голые желтые пятки и ноги в сандалиях медленно скрывались в темнозеленой прозрачной глубине. Скоро с морской поверхности убрались все повстанцы из Фокианга. Судьба не пожелала, чтобы они вставали на колени перед палачом в Нинг-По. Механик ломал себе голову над разгадкой тайны спасательных поясов, которые не держатся на воде. Но судовой поставщик из Шанхая, купивший пояса на судне на Тихом океане и перепродавший их старому Дамсону, легко бы мог открыть эту тайну. Дело в том, что пояса были не из пробки, а из «туле», толстой, пористой тростниковой сердцевины. Этот тростник растет на болотах Калифорнии и некоторое время держится на воде.

Вдруг механик переменил шутливый тон и в голосе его послышался ужас.

— Скорей, скорей, Зарзэ, — крикнул он. — Залезай, залезай выше!

С отчаянным напряжением сил он стал помогать юноше лезть на мачту. Потом и сам последовал за ним, но медленно и с трудом. Зарзэ протянул ему руку и втащил к себе маленького машиниста. В это мгновение под ними разступилась вода и высунулось нечто длинное и черное, раскрылась красная пасть с мелкими, острыми зубами, всего в нескольких дюймах от ног машиниста, — и снова закрылась.

— Акулы! — задыхаясь крикнул механик. — Я увидел, как ее плавники разрезали воду. Где появилась одна, должны быть и другие.

И, действительно, море кругом стали бороздить острые, трехугольные плавники. То тут, то там сверкало белое, отвратительное брюхо, и свиные глазки холодно поблескивали, глядя на людей. По временам акула выскакивала из воды, точно ракета и делала попытку схватить машиниста за ногу. Механик плюнул в морду чудовищу и табачная слюна попала ему прямо в глаз. Механик засмеялся.

Зарзэ завязал петли на концах висевших с мачты канатов и они просунули в эти петли руки и ноги. Это облегчило страшное напряжение мускулов. Они попробовали разбудить толчком кочегара. Но голова кули только безжизненно откинулась назад.

— Солнечный удар, — сказал машинист.

Зарзэ попросил у машиниста нож, чтобы разрезать канат, привязывавший кули к мачте.

— Нет, — ответил механик, — мы не отдадим его на поживу этим бестиям. Пусть его высушат солнце и ветер.

— Разбитый корабль, — вдруг закричал в ужасе Зарзэ.

— Эта падаль вернулась, чтобы прикончить нас, — воскликнул механик. — Не довольно с него всех этих человеческих жизней! Посмотри-ка, его нос теперь выше поднялся над водой. Мы, верно, пробили ему носом палубу.

На носу разбитого корабля вывороченные балки и доски, и они подняли над водой часть палубы. Остов корабля несся прямо на мачту, на которой висело двое живых людей и мертвец.

— Его несет течением в Желтое море, — крикнул машинист Зарзэ, — боюсь, что мы попадемся ему на пути! Готовься к прыжку, голубчик, и постарайся не дать промаха.

Несущий гибель остов мертвого корабля все приближался, слегка покачиваясь на волнах. Оба человека, уцелевшие после крушения «Томара», смотрели вниз на акул, отвратительные тела которых то появлялись, то исчезали в зеленой воде. Когда разбитый корабль донесло течением до мачты, он только концом слегка задел ее.

Механик и Зарзэ сделали прыжок по воздуху и упали на скользкую зеленую палубу. Они ухватились, точно обезумевшие, за илистые травы и водоросли.

И их понесло на гонимом течением разбитом корабле на север, а за ними плыли акулы, ныряя и снова поднимаясь над водой. Они сели, прислонившись к обломку мачты. Они взглянули на юг и увидели, как все меньше и меньше становилась обнаженная фигура, висевшая на мачте.