Мир приключений, 1925 № 04

ПРАВДА ИЛИ НЕПРАВДА

Восточная сказка В. Розеншильд-Паулина

— Ну, Абдулла, — сказал Мустафа-Риза-Оглы своему приятелю, — кажется, на этот раз проклятому Ахметке не удастся вывернуться! Пускай-же погибает подлая собака! Ведь, подумай, из-за него я впал в немилость, лишился должности великого визиря и был сослан ханом в отдаленную область! Ну, да теперь придется ему распрощаться со своей головой!

И Мустафа засмеялся жирным смехом.

— Да, — ответил Абдулла, поглаживая свою густую черную бороду, — участие в заговоре против хана — это не шутка. Теперь уж он не оправдается: слишком сильны улики против него. Да, Мустафа, ты мне должен быть навек благодарен за то, что я подкинул ему эти письма, которые нашли у него при обыске, сделанном по твоему доносу.

— О благодарности не беспокойся, — сказал Мустафа, — надеюсь, что теперь я войду в силу. Недаром хан вызвал меня из ссылки и назначил в число судей по этому делу. Вероятно, я опять буду великим визирем. Тогда уже я не забуду тебя и по-царски вознагражу!

— Да благословит тебя аллах за твою доброту и да сохранит он жизнь твою на долгие годы, — ответил Абдулла. — Но не пора-ли тебе идти во дворец? Смотри, уже солнце высоко, а в полдень назначено последнее заседание суда.

Мустафа распрощался с приятелем и отправился в ханский дворец, чтобы принять участие в суде над заговорщиками, в числе которых находился и невинно осужденный Ахмет.

Вопрос о том, что все преступники должны быть казнены, решен был судьями единогласно, но возникли споры относительно рода казни. Одни считали преступление настолько тяжким, что настаивали на четвертовании, другие же находили возможным просто обезглавить осужденных. Долго не могли они придти к соглашению. Наконец один из судей, — Хаджи-Магомет, — худой старик, с длинной седой бородой и крючковатым, как у хищной птицы, носом, в зеленой чалме и парчевом халате, болтавшемся на нем, как на вешалке, предложил такой исход:

— Одних осужденных можно будет четвертовать, а остальных просто обезглавить, — сказал он, — а чтобы знать, к кому какую казнь применить, заставим каждого сказать что-нибудь. Длинных разговоров не надо — мы и так уже слишком долго допрашивали их, пусть каждый скажет всего лишь несколько слов, все равно каких, — что ему вздумается. Если сказанное им будет правда, то к нему можно будет применить менее мучительную казнь, т. е. обезглавить, тот-же, кто скажет неправду, как недостойный никакого сожаления, будет четвертован.

Предложение это было тут же принято, так как жара была большая, и судьи порядком утомились.

Особенно понравилось оно толстому Мустафе.

— Воображаю себе, — говорил он, — как эти собаки будут изворачиваться, желая сказать что нибудь такое, что могло бы им помочь! Но главное-то ведь в том, что какие бы слова они ни произнесли, это всегда будет либо правда, либо неправда, — значит, — или голову долой, или четвертование! Спасения все равно нет! Ловко придумано! Да, достопочтенный Хаджи, твоими устами говорит сама мудрость. Да сохранит тебя аллах на многие годы!

Он громко засмеялся, и его толстый живот и отвислые щеки так и тряслись от раскатов смеха.

— А что, — сказал один из судей, хитрый и осторожный Асланбек, — что, если найдется такой осужденный, который скажет не правду и не ложь?

— Ты, Асланбек, — возразил ему Хаджи-Магомет, — всегда придумаешь что нибудь необыкновенное. Ну, посуди сам, разве может быть такой случай? Ведь все, что говорит каждый смертный, есть или правда, или неправда; бывает ли что нибудь среднее, чего нельзя отнести или к правде или к неправде?

— Конечно, конечно, — согласился Асланбек, — я и сам так думаю; а все-таки, вдруг найдется такой, который… например, этот проклятый Ахметка. Ведь известно, что он в дружбе с самим шайтаном.

— Э, досточтимый Асланбек, — сказал Мустафа, — я думаю, что и сам шайтан не придумает ничего такого, что было бы ни правдой, ни ложью, а неизвестно чем! — и он снова разразился смехом.

— Об этом нечего и говорить, — подтвердил Хаджи-Магомет, — такой случай невозможен. Но не будем терять времени; доложим о нашем решении нашему повелителю-хану — да будет прославлено имя его, — и велим привести преступников.

Хан одобрил состоявшееся решение, так как аллах наградил его добрым сердцем и великодушным характером, и он был рад, что хотя некоторые преступники избавят себя, быть может, ст излишних мучений.

Асланбек не скрыл от него своих сомнений.

— Ну, что же, — сказал хан, — если бы нашелся такой человек, который сказал бы что нибудь такое, чего нельзя будет признать ни правдой, ни ложью, то это будет означать, что сам аллах хочет его спасти и внушил ему такую мысль. В таком случае я торжественно обещаю помиловать его. Приговор ваш я утверждаю и повелеваю вам объявить мою волю осужденным. Велите привести их.

В то время, как происходило это совещание, несчастные осужденные в сырой и грязной темнице ждали решения своей участи. О том, что всех их ожидает смертная казнь, они уже знали и теперь желали только одного, чтобы аллах избавил их от излишних мучений. Некоторые точно в забытье лежали на грязной соломе, другие молились, а иные сидели молча, уставив глаза в одну точку, и, казалось, что мысли их витают где то далеко. Один только Ахмет имел бодрый вид. Он сидел в углу темницы, на связке соломы, и предавался размышлениям. Он думал о превратности человеческой судьбы, о непрочности земного счастья и о том бесконечном зле, в котором погряз род человеческий. Как далеки люди от истины; да и знают ли они — что правда и что ложь! Существует ли, наконец, вечная правда? Не есть ли это простая игра слов, простое измышление разума? И он стал думать о том, что способность слова, давшая человеку возможность выражать свои мысли, есть в одно и то же время и величайшее благо, и величайшее зло. Зло потому, что дает возможность человеку играть словами, скрывать и извращать свои мысли. Как часто бывает, думал он, что вылетевшее внезапно слово решает судьбу человека, и каким преимуществом в этом отношении обладают люди, умеющие во время сказать что нужно и как нужно.

Его размышления прерваны были приходом тюремщика, объявившего, что осужденных требуют для объявления окончательного приговора.

Когда они предстали перед судьями, Хаджи-Магомет объявил им утвержденный ханом приговор: «Каждый должен сказать что нибудь. За правду — голову долой, за неправду — четвертование!.. Если же кто нибудь скажет ни то, ни другое, то будет помилован ханом…».

Услышав этот приговор, Ахмет невольно припомнил свои недавние размышления о правде и лжи, об игре словами и силе удачно сказанного слова. Но, по мере того, как он припоминал эти рассуждения, новая мысль, повидимому, пришла ему в голову. Лицо его оживилось, он стал что то бормотать про себя и, наконец, уже вслух произнес:

— Да, да, без сомнения!., так, так и должно быть… Ну, Ахмет, кажется, твой час еще не пришел; нашего справедливого и милостивого хана я знаю и в слове его не сомневаюоь!..

Его соседи по несчастью поглядели на него и прошептали: бедный Ахмет видно рехнулся от страха перед казнью!..

Но Ахмет далеко не сошел с ума, он был теперь совершенно спокоен, и черные глаза его насмешливо смотрели на судей.

Последние торопились окончить дело и, не откладывая, начали допрос.

Жалко было видеть, как старались эти несчастные сказать что нибудь такое, что явилось бы несомненной правдой, которая освободила бы их от мук четвертования, когда сперва отрубают правую руку и показывают ее преступнику, потом делают то же самое с левой ногой, и только после этого рубят голову! Но многие по недомыслию, или по иной причине, говорили такие слова, которые судьи признавали за неправду, и их приговаривали тогда к мучительной казни четвертования.

Наконец наступила очередь и Ахмета.

— Ну, досточтимый Ахмет, скажи ка нам что нибудь умное и интересное. Позабавь нас немного! А то, признаться, эти глупцы нам порядком надоели! Надеюсь, что ты не последуешь их примеру! Хотя заранее можно предсказать, что все, что ты ни скажешь, будет ложь. Разве можно ждать чего нибудь иного от такого злодея, как ты! — произнес Мустафа и расхохотался своим жирным смехом.

— Перестань! — остановил его Хаджи-Магомет. — Ты понял в чем дело, Ахмет? Скажи что нибудь, несколько слов, каких хочешь. Сказанное тобою решит твою судьбу.

Ахмет на мгновение задумался, затем, подняв высоко голову и глядя прямо в лицо судьям, громко и внятно произнес:

— Меня надо четвертовать.

— Ха! ха! ха! — рассмеялся Мустафа. — Вот я и ошибся, думая, что он скажет ложь, а оказывается почтенный Ахмет изрек правду! Четвертование для такого закоренелого злодея может быть только истинной правдой!

— Как будто выходит так, — подтвердил Хаджи-Магомет.

— Итак, значит, Ахмета надо обезглавить, как сказавшего правду… Ведите следующего!..

— Постой, Хаджи, — остановил его Асланбек, — ты говоришь, что ему надо просто отрубить голову, но ведь он то утверждает, что его надо четвертовать, так выходит, что он говорит неправду, а за неправду что полагается? — четвертование.

— Это Мустафа все меня спутал, — рассердился Хаджи-Магомет, — понятно, что за сказанную неправду его следует четвертовать…

— Нет, погоди, — прервал его Мустафа, — как ни желал бы я полюбоваться, когда станут рубить этому негодяю руки и ноги, но, всетаки, должен сказать, что ты ошибаешься, а я прав! Ты говоришь, что его надо четвертовать, не так ли?

— Да, — подтвердил несколько опешивший Хаджи-Магомет.

— Хорошо, — продолжал Мустафа, — но ведь и он сам говорит то же самое; следовательно, он говорит правду и, значит, его надо обезглавить.

— Верно, — согласился было Хаджи-Магомет, но тут же спохватился. — Нет, так нельзя сделать; ведь если приговорить его к обезглавлению, имея в виду его собственное утверждение, что его надо четвертовать, придется признать сказанное им за неправду и следовательно?..

— Четвертование!.. — подхватили другие судьи.

— Тогда его неправда превращается в правду и значит?..

— Обезглавить! — крикнул Мустафа.

Тут уже ничего нельзя было разобрать, поднялся невероятный шум, слышны были возгласы: «правда, неправда, обезглавить, четвертовать…».

Наконец Хаджи-Магомету удалось успокоить спорящих, и все они направились к хану, мудрость которого была известна и который один мог решить, сказал ли Ахмет правду или неправду.

— Дети мои, — сказал хан, — дело просто. Произошел тот случай, возможность которого предвидел Асланбек. Ахмет сказал такие слова, которые в данном случае нельзя признать ни правдой, ни неправдой и сколько бы ни спорили вы, ни к чему иному не придете. Слово мое твердо: он должен быть помилован! Такова, видно, воля аллаха, который не хотел допустить, чтобы погиб невинный и внушил ему эти слова.

Повелеваю немедленно освободить Ахмета!

Вечером того же дня освобожденный Ахмет находился уже у себя дома и вместе со своей женой, красавицей Фатьмой, и ее братом Гассаном возносил хвалу аллаху, так чудесно спасшему его жизнь.

А Мустафа-Риза-Оглы не только не был назначен опять великим визирем, но получил повеление возвратиться в ту отдаленную область, откуда был вызван для суда, так как у хана явилось сильное подозрение, что он сделал ложный донос на Ахмета, чтобы окончательно погубить его.