Мир приключений, 1925 № 04

В ДОМЕ КРИВОГО ФЕРМЕРА

Рассказ А. Гербертсон

Иллюстрации М. Михайлова

Кокерделю ночь казалась заколдованной; так сильно хлестал дождь и дико выл ветер. Держаться на велосипеде было совершенно невозможно. Ему пришлось вести машину, пока, каким-то непонятным образом, он не потерял дороги и не очутился в открытом поле. Теперь, когда он опять нашел дорогу, или, вернее, какую-то дорогу, ему все-таки пришлось вести велосипед.

Он шел вперед, стараясь пробраться сквозь бурю и тьму ночи. Разумно-ли, — думал он, — продолжать итти против ветра? Не лучше-ли повернуть обратно? Но его направление было против ветра, а педантичность школьного учителе заставляла его продолжать путь, несмотря на то, что он понятия не имел, где находится и подозревал, что ветер переменился.

Внезапно все его мысли остановились. Что это впереди налево? Что-то высокое, белое, точно исполинский человеческий скелет, раскачивающийся взад и вперед, в такт ветру.

Сердце Кокерделя сильно забилось. Напрягши все мускулы на лице, он направился к страшному видению. Когда он добрался до него, то из-за силы бури и темноты довольно долго не мог разобрать, что это такое: указательный столб со сломанной дощечкой с надписью, качающейся из стороны в сторону.

Для разбитого и усталого Кокерделя эта дощечка явилась важнейшей проблемой. В какую сторону она указывала? Невозможно разобрать надпись, но Кокердель чувствовал, что всякая надпись подойдет ему. Должна же она на что-нибудь указывать, на ферму, поселок или город. Любое из этого, с обещанием отдыха и крыши над головой, в тысячу раз лучше, чем оставаться в открытом поле. Если бы он только знал, куда она указывала, когда была прикреплена к столбу.

Дорога, казалось, шла прямо. Но около столба было что-то вроде поворота.

— Вероятно, надпись относится к нему, — подумал Кокердель, — а то зачем же указывать продолжение дороги?

Рассуждение показалось ему обоснованным и, желая добраться «куда-нибудь», Кокердель повел велосипед к повороту.

Дорога, сперва широкая и гладкая, скоро стала ухабистой и каменистой. С трудом различая сломанные плетни, окаймлявшие дорогу, Кокердель решил, что она перешла в поле, тянущееся на неизвестное пространство. Итти становилось все труднее, но Кокердель настойчиво шел вперед. Внезапно ему показалось, что его настойчивость будет вознаграждена; он заметил очертание дома.

Кокердель был с левой стороны поля, дом же — с правой. Он перешел на другую сторону и наткнулся на дом. Он выглядел угрюмо и неприветливо. Нигде ни огня, ни признака жизни. Налево, сгибаясь под ветром, стоял ряд ломбардских тополей. Заросшая тропинка вела к дому.

Кокердель перескочил через забор и пошел по дорожке. Он остановился, вздохнув; как он и предполагал, дом был нежилым, и, повидимому, уже давно. Большинство окон было разбито, штукатурка обвалилась. Он обошел его, — всюду было то же запустение. Что-то зловещее и страшное смотрело из зияющих окон, как будто за ними таилось недоброе.

Мурашки пробежали по спине школьного учителя, но, выйдя в поле, в самую середину свирепствовавшей бури, он остановился в нерешимости.

Где ему, не знающему местности, бродить в поисках приюта? Глупости! Что он, — малый ребенок, который боится разбитых окон?

Он решительно повернулся и пошел к дому. С трудом перетащив велосипед через ограду, он подвел его к крыльцу; оно было с навесом и защищено от ветра. Кокердель сел, думая немного отдохнуть и переждать бурю.

Он сидел и смотрел в темноту.

— Чего бы я ни дал, — думал он, — за теплую комнату и постель!

. . . . . . . . . .

Вдруг Кокерделю показалось, что в окнах блеснул свет. Он чуть не вскрикнул от радости.

— Как это я не заметил, что в доме кто-то живет?

Он подошел к двери и храбро постучал. Ему необходимо получить ночлег, и, конечно, никто не может отказать ему в такую ночь.

Ответа не было. Он опять постучал. Кокердель еще держал в руках дверной молоток, когда услыхал медленные, шаркающие шаги, идущие, повидимому, по корридору. Какой-то мямлющий гслос произнес:

— Терпение, терпение! Куда так торопиться?

И дверь открылась.

Отворивший оказался старым, но еще сильным и довольно бодрым, хотя совершенно седым, с ввалившимися щеками, сгорбленным человеком. Он держал в руке фонарь. В корридоре другого освещения не было. Старик осветил лицо Кокерделя, и последний заметил, что у него только один глаз, а другой точно заклеен.

На мгновение все это оттолкнуло Кокерделя, но, вспомнив о буре, он сказал:

— Можете ли вы приютить меня на ночь? Я не знаю, где нахожусь, а искать дорогу в такую ночь совершенно немыслимо.

Незнакомец окинул его сердитым взглядом, держа фонарь перед ноет Кокерделя.

— Я даром никого не впускаю. Вы можете заплатить за ночлег? — ворчливо произнес он.

Школьный учитель вздрогнул.

— Я не богатый человек, но обычно плачу за то, что получаю, — сказал он сухо, намереваясь войти.

Тому эта фраза показалась недостаточно убедительной; он заслонил собою дверь, но вдруг порыв ветра, обдавший его холодным дождем, вырвал из него согласие.

— Ну, входите, что-ли, — грубо сказал он и захлопнул за Кокерделем дверь.

— Вам придется пройти в кухню, — продолжал он тем же ворчливым тоном. И, не дожидаясь ответа, пошел, указывая дорогу.

Единственным освещением в корридоре был фонарь одноглазого старика. Следуя за ним, Кокердель заметил, что одна нога его нелюбезного хозяина скверно действовала; он тащил ее за собою. Одет он был бедно и, не взирая на хромоту, ходил крадущейся походкой.

Кухня показалась приветливой усталым глазам учителя. Плита топилась, и огромная лампа освещала горшки, кастрюли и кирпичи пола. Большой чайник кипел, выбрасывая пар. Тяжелое деревянное кресло стояло у плиты, а другое — у стола в середине комнаты.

Хромой собирался погасить фонарь; Кокердель протянул к нему руку.

— Могу ли я взять его на минутку? — спросил он. — Мне нужно позаботиться о велосипеде.

Старик колебался.

— Поставьте его в сарай; он отперт, — сказал он и неохотно отдал Кокерделю фонарь.

Учитель вернулся, благодаря судьбу. Буря все еще не унималась. Он поставил фонарь на стол.

— Я промок до костей, — сказал он. — Вы ничего не будете иметь против, если я повешу сушить свое платье?

Хромой курил короткую, черную трубку, сидя в кресле у огня.

— Сушите что хотите, — коротко сказал он, — но у меня нет платья дать вам надеть.

Учитель снял свое пальто и повесил на гвоздь над плитой. Он пощупал пиджак, — этот тоже промок насквозь. После минутного колебания он снял его и повесил рядом с пальто. Стоя в одном жилете посреди кухни, он чувствовал, что единственный глаз хозяина со зловещим и вероломным выражением уставился на него. На рукаве его рубахи была заплатка; старик, казалось, заметил ее и как бы взвешивал цену человека, носящего заплатанные рубахи.

Кокерделя трясло. Его сорочка тоже промокла и прилипала к телу.

Хромой грубо заметил:

— Лучше лягте в постель. Тогда будете сушить все, что угодно.

Он засосал трубку, продолжая наблюдать.

— Да, пожалуй, — сказал учитель, — Если я долго останусь в этом платье, то простужусь. — Он остановился, затем спросил: —Нельзя ли получить чего-нибудь поесть?

— Если вы заплатите.

Кокердель ответил с нетерпением:

— Конечно, я заплачу.

— Это не трактир, — сказал хромой. — Я беру к себе от времени до времени кого-нибудь, если он в состоянии платить. Я ведь бедный человек. Но даром я не собираюсь никого держать у себя.

Он отставил чайник и придвинул к себе одну из многих сковород, украшавших плиту.

Пока он жарил яйца, учитель рассматривал кухню. Он сидел в кресле около стола и хорошо видел комнату. Мебели было мало: большой стол, два кресла и стул, различные кухонные принадлежности и блюда. Не было ничего лишнего. Рваный конец шторы, казалось, только что оборвался и придавал комнате жуткий вид.

Затем он заметил, что на каждой стороне окна висели стенные часы; они стояли. В углу стояли башенные часы, — эти тоже не шли. С бьющимся сердцем, сам не зная почему, учитель взглянул на камин. Там оказалось трое часов: одни из массивного черного кварца, двое других — из дешевого металла. Кварцевые часы, с плоским циферблатом, были неуютны, а металлические — поломаны и покрыты пылью. Кокердель перевел взгляд в угол. Там, около шкафа, еще часы. Эти были уж совершенно допотопными. Выражение их циферблата было тупо и угрюмо. Неподвижные стрелки, казалось, указывали неминуемо и ужасно… Но на что?

— У вас много часов, — заметил Кокердель.

— Что? — Одноглазый оглянулся, осклабившись.

Учитель был уверен, что тот слышал замечание, но повторил его.

Может быть. А почему же нет.

— И все стоят, — сказал Кокердель.

Старик обернулся на него почти злобно. — А зачем бы им итти? — спросил он.

Кокердель ответил мягко:

— Ну, конечно, не всем, этого бы не вынести, но одни…

— У меня есть карманные часы, — пробормотал старик.

Кокерделя осенила мысль: — О, я понимаю. Вы, вероятно, чините часы?

Одноглазый поставил кастрюлю.

— Я не чиню часов. Нет! и не продаю их! Можете не выбирать себе, даже если бы у вас были деньги заплатить за них, — сказал насмешливо старик. — Я принес их сюда, чтобы присматривать за ними, слышите? Чтобы они не болтали!

Кокердель похолодел, но промолчал.

— Быть может, — сказал одноглазый, взглянув на учителя, — вы сами что-нибудь смыслите в часах?

— Нет, ничего, — ответил Кокердель. — Я только думал, что жалко им всем пропадать даром.

— Держите свою жалость при себе, — заявил хозяин, сунув Кокерделю тарелку с едой. — Вот, напихивайтесь, что ли, и оставьте мои дела в покое.

Учитель принялся есть. Одноглазый старик пыхтел трубкой и смотрел в огонь, но Кокердель чувствовал, как иногда он исподтишка взглядывал на него. Наконец, учитель поднялся с облегчением. Атмосфера кухни давила его. Он бы с радостью покинул дом, но дождь все еще хлестал в окна.

— Однако, вы скоро, — сказал старик, вставая на ноги.

Дрожа от холода, Кокердель ответил:

— Я совершенно мокрый. Кажется, лучше лечь. — Он взял свое пальто.

— Да, разумно, — согласился старик. Он неприятно захихикал. — Я тоже разумный. Может быть, вы мне заплатите за еду и ночлег прежде, чем ляжете в постель?

Кокердель взглянул на него.

— Я увижу вас завтра утром.

— Возможно, возможно, — опять за хихикал старик, — я знавал гостей, которые исчезали, предоставляя хозяину стлать их покинутые кровати. Я не хочу рисковать.

— Как хотите, — сказал учитель и вынул из кармана тощий кошелек. Презрение вкралось в жадный взгляд старика.

— Сколько?

Хромой назвал нелепо-огромную сумму. Она равнялась почти тому, что было в кошельке учителя. Кокердель слегка покраснел, но заплатил и положил кошелек обратно. Хромой усмехнулся про себя, взял свечу и повел его.

В первом этаже были три двери.

— Не здесь, — проворчал старик. — Выше. Две из них пустые, одна — моя.

Они поднялись. На полдороге наверх в стене было окно. Неожиданный звук заставил Кокерделя насторожиться. Он остановился: на верхней площадке стояли часы.

— Наверху часы, — сказал учитель. Хромой поднял свечу.

— Трудная лестница, — сказал он, — а то бы я спустил их в кухню. Но они стоят: их не заводили много лет.

— Но они идут! — сказал учитель.

Они прислушались: тик-так, тик-так, тик-так… Часы шли и, казалось, тоже прислушивались.

Лицо хромого стало пепельным и конвульсивно перекосилось. Единственный глаз вылез на самый лоб.

— Вы бы заставили их рассказать вам, а? — прошептал он, задыхаясь, и, схватив Кокерделя за плечо, крикнул: — Вон! Убирайтесь вон!

Учитель провел рукой по своему растерянному лицу.

— Они ничего мне не говорят, — сказал он. — А в такую ночь вы не имеете права выгонять меня.

Но тот ничего не хотел слушать. Рука на плече учителя дрожала, как в параличе, и сжимала его.

— Так вы пришли меня накрыть! Да? — бормотал он. — Наконец то вы пришли, наконец-то.

Кокердель медленно произнес:

— Я просто школьный учитель, потерявший дорогу. Что вы сделали, что так волнуетесь? Я заплатил вам. Вы не можете выгнать меня.

— Я мог бы вернуть деньги, — сказал одноглазый.

— Я не возьму их; мне нужен отдых, — ответил учитель нетерпеливо. — Ну-с, сударь, стряхните-ка с себя ваши фантазии.

Старик приблизил лицо, уставив свой зловещий глаз на Кокерделя. Результат несколько смутил его. Не могло быть ничего невиннее выражения лица учителя.

Он сказал с расстановкой, выплевывая слова:

— И все-таки вы заставили часы итти!

Учитель внимательно прислушался. Шш, — часы остановились.

Опять оба насторожились.

На улице ревела буря. Дождь и ветер со страшной силой обрушивались на дом, но шум этот не мог бы заглушить тиканья часов: они действительно остановились.

Одноглазый прислонился к стене. — Да, остановились, — пробормотал он.

— Дело в том, действительно ли они шли минуту назад? — прошептал учитель. Он глядел на часы с озабоченным лицом.

— Вы же слышали их, не так-ли? — огрызнулся старик.

— Да, но это мне кажется невозможным. — Внезапно учителю пришла в голову мысль: — Вы же должны знать, как стояли стрелки, — сколько на часах было времени?

— На них столько же, сколько было, — ответил старик в менее враждебном тоне, взглянув на часы. — Все равно, я решил, что вы пойдете…

— Я пойду спать, — спокойно заявил Кокердель и стал подниматься по лестнице.

Пораздумав, старик последовал за ним. На площадке он обогнал учителя и открыл перед ним дверь. — Вот комната, если вам уж так хочется остаться, — проворчал он. — Довольно неудобно, но у меня нет лучшей. — Он собирался выйти.

Кокердель быстро оглянул комнату; в ней не было ни лампы, ни свечи. — Можно ли мне взять вашу свечку? Я, пожалуй, не справлюсь без огня, — попросил он.

Одноглазый неохотно поставил свечу на полку и вышел.

Учитель посмотрел на дверь; ключ торчал в замке. Он подошел и напряг слух. Он услыхал, как одноглазый спускался с лестницы, медленно и как бы нехотя таща поврежденную ногу. На площадке он остановился, будто прислушиваясь, не тикают ли часы, которые давеча привели его в такое волнение. Повидимому, все было в порядке, так как он продолжал свой путь.

Облегченный вздох вырвался из груди Кокерделя. Он отошел от двери. — Но все же странно, — думал он. — Я готов поклясться, что часы шли. Он тоже их слышал.

Постель была не очень привлекательна, но дрожь, охватившая Кокерделя, заставила его решиться попытать в ней счастья. Он снял свои мокрые сапоги и поставил их на решетку камина; он был полон мусора. Кокердель зажег его, думая, что это подсушит его сапоги. Затем он выпотрошил карманы своего пиджака и повесил его сохнуть на перила. Пока он занимался этим, стоя на лестнице, внезапно послышался настойчивый стук у входной двери. Кокердель чуть не вскрикнул от испуга. Пот выступил на его лице. В руке у него был смятый платок, он вытер им лоб.

— Какой я дурак! — подумал он. — Вероятно, это еще кто-нибудь ищет убежища.

Никто не отвечал на стук. Кокердель заглянул вниз, в пролет лестницы. Одноглазый не был глух и так скоро не мог уснуть: он, наверное, слышит. Но он не выходил. Стараясь увидеть старика, учитель нагнулся над перилами, и вдруг слух его уловил странный звук: тик-так, тик-так… Без всякого сомнения часы опять пошли. Неужели он находится в кошмаре? Но нет, все слишком реально в этом зловещем доме. Кокердель содрогнулся.

Снова застучали в дверь, и снова сильнее забилось сердце Кокерделя. И опять учитель успокаивал себя: — Наверное, это кто-нибудь в поисках ночлега. Да и ничего нет удивительного! — в такую ночь! Лучше бы мне спуститься.

Он поставил ногу на ступеньку. До его слуха донеслось тиканье часов: — Не ходи, не ходи, не ходи…

Кокердель подскочил как ужаленный. Лицо его побледнело и покрылось потом.

Стук на минуту прекратился. — Не ходи… не ходи… не…

Вдруг застучали с новой силой; казалось, стучавший преисполнен гневом и отчаянием. Шум был оглушителен.

— Это становится, положительно, глупым… Я должен спуститься, — пробормотал Кокердель. Он хотел взять с собой свечу и пошел за ней, но остановился. Угрюмо ругаясь, одноглазый старик выполз из своей комнаты. Кокердель слышал, как он спускался с лестницы и видел, как мерцало пламя его свечи.

Учитель все еще стоял, прислушиваясь; открылась дверь, последовал краткий разговор. Действительно, незнакомец требовал ночлега. Он добился этого скорее чем Кокердель, а тон одноглазого был любезнее, когда он вел его в кухню. Кокердель не видел незнакомца, но, судя по легкой, крепкой походке, решил, что он молодой человек.

— Ну, кажется, все в порядке, — подумал Кокердель, и вернулся в свою комнату, оставив дверь открытой. Он предполагал развесить свое платье на перилах.

Хотя он и забыл про часы, все же в нем было предчувствие какой-то неминуемой, ужасной трагедии. Он медленно снял носки; ему показалось, что ноги его мокрые; он взял носовой платок и вытер им ноги, а затем повесил его на камин сохнуть, Носки он положил на перила.

Когда он запирал дверь, из замка вывалился ключ; будучи очень близорук, он никак не мог найти его. Им овладело отчаяние. Он поймал себя на том, что механически говорил: — Что будет, то будет. Что я могу сделать? Кроме того, что же можно сделать?

Он разделся и, развесив по комнате оставшееся платье, улегся в постель с чувством тупого отчаяния.

Несмотря на это, он уснул.

Кокердель проснулся сразу, с полным сознанием окружающего, с уверенностью, что его разбудил звук, похожий на крик.

Учитель сел на «постель. — О, господи! Что же это! — прошептал он, напрягая слух. С момента его появления в этом страшном доме, он, кажется, только и делал, что прислушивался.

Но крик — если не повторялся.

Быть может, это это был крик — его воображение?

Но если так, то что же разбудило его?

В доме царила мертвая тишина. Шум бури значительно утих; вероятно, она близилась к концу.

— Это ужасное место, а я еще дал своим нервам волю, — думал Кокердель.

Он лег, стараясь успокоиться и взять себя в руки.

Несмотря на его усилия, в его сознание вкралась уверенность, что произошло что-то страшное. Сухое, худое лицо Кокерделя сводило судорогами. Он сделал движение, чтобы встать, но на площадке послышался шорох и сдержанное дыхание. Кто-то — вероятно, одноглазый, — ходил там, может быть, осматривая мокрый пиджак на перилах.

Дверь отворилась медленно и бесшумно. Учитель похолодел. Он сразу сообразил, что ему грозит опасность.

Не вполне понимая, зачем это делает, он притворился спящим.

И хорошо притворился. Пока одноглазый бесшумно крался по комнате, дыхание Кокерделя было совершенно ровным. Наконец, хромой подошел к кровати и остановился, заслоняя свет свечи рукой. Но ничто не выдавало Кокерделя.

Через несколько минут старик направился к двери и остановился там, по-видимому, ища ключ, потом спустился с лестницы.

Учитель вскочил с постели и подбежал к двери. Одноглазый не пошел в кухню, а был у себя в комнате во втором этаже.

Зажегши свечку, Кокердель быстро оделся. Он больше не раздумывал и не рассуждал. Казалось, он прекрасно знает, что ему нужно делать. Его бледное лицо было оживленно. Он двигался механически, будто под влиянием посторонней силы.

Он задрожал, когда надел свой мокрый пиджак. Держа в руках сапоги и носки, он бесшумно спустился с лестницы.

На площадке тикали часы: «торопись, торопись…».

Хотя Кокердель был очень напуган, все же у двери хромого человека он остановился. Дверь была только прикрыта. Учитель осторожно толкнул ее; если бы дверь только скрипнула или зашуршала, — одноглазый услышал бы; если бы он стоял лицом к двери, — он бы увидел. Но когда Кокердель заглянул в дверь, старик был спиной к нему: нагнувшись, он опоражнивал какой-то большой ящик. Учитель смотрел на него в упор; его взгляд был стекляным, как у лунатика; он втянул голову обратно и также бесшумно прикрыл дверь.

С лестницы вниз, вдоль по корридору, — не к парадной, а в кухню направился Кокердель. Нигде не было света. Дверь кухни была закрыта; учитель не сразу нашел ручку. А, наконец-то! Он вошел.

Лампа все еще горела. На полу было темное пятно; Кокердель брезгливо обошел его. Он догадался — это была кровь. Казалось, это не удивило его, хотя его бледное лицо стало еще бледнее.

Его блуждающий взгляд выражал ужас ожидания увидеть что-нибудь худшее… Ждать пришлось недолго.

Незнакомец сидел в кресле у огня, на месте одноглазого. На шее зияла огромная рана, — учителю стало дурно, он отвернулся. Было ясно, что тот мертв.

Кокердель стоял несколько секунд ошеломленный; наконец, с усилием перевел глаза на труп. Убитый был молодой человек. Судя по одежде, он был человек со средствами.

Кокердель заметил свое платье над плитой. Он взял его и, осмотрев, нет ли на нем следов преступления, надел. Затем он подобрал сапоги и носки, которые он поставил на обеденный стол.

Тише!.. Хромой спускался с лестницы. Кокердель быстро оглянулся, — дверь в углу: она вела в кладовую. Он вошел и запер дверь за собою. Луч света от лампы, на миг попавший в, кладовую, осветил дверь в противоположной стене. Он подошел к ней. Шум дождя усилился, — значит, она выходила на улицу. Дверь оказалась-запертой. Кокердель лихорадочно повернул ключ и выбежал на улицу. Не помня себя от страха, он вскочил на велосипед и понесся по полю по направлению к шоссе. От сильных толчков с его головы слетела шляпа, но он не остановился.

Когда Кокердель добрался до дороги, дождь совершенно прекратился. Он надеялся скоро добраться куда-нибудь и рассказать о своем приключении.

Но только два часа спустя он въехал в Болтонхенгар и прямо отправился в полицию.

— Болтонхенгар! — недоумевал учитель, слезая с велосипеда. — Я понятия не имел, что еду в этом направлении. Здорово же я заблудился вчера вечером!

Все-таки он был рад, что добрался до места, где есть живые люди.

Кокердель как раз застал инспектора полиции на месте. Через несколько минут, сидя в маленькой комнате, он рассказывал ему о своем ночном приключении.

Сперва инспектор внимательно прислушивался, но чем дальше рассказывал Кокердель, тем смущеннее становилось его лицо.

— Где, вы говорите, находится этот дом? — спросил он.

Кокердель объяснил: — на повороте с большой дороги, на значительном расстоянии от Болтонхенгара.

— Похоже на «Ферму тополей», — произнес инспектор таинственным тоном.

Кокердель взволнованно подхватил:

— Да, да, так называется это место. Вот дощечка с указательного столба. На правой стороне дома целый ряд ломбардских тополей.

— Понимаю, — сказал инспектор, внимательно наблюдая Кокерделя.

Пока учитель говорил, инспектор не спускал с него глаз. Да и в самом деле. Кокердель имел странный вид. На обычно строгом лице сохранились следы пережитого ужаса.

Кокердель кончил. Наступило молчание.

— Ну? — нетерпеливо спросил он.

— Что вы скажете? Как поступить? Человек мертв, — убит, это ясно, как день.

— Д-да, — неопределенно протянул инспектор.

— Но как же поступить? — понукал его Кокердель.

— Мне кажется, сударь, — осторожно начал инспектор, — что лучше всего вам было бы съездить куда-нибудь отдохнуть как следует.

Кокердель выпучил глаза. — Вы с ума сошли? Неужели вы ничего не предпримите? Или у меня, может быть, ум за разум зашел?

— Я бы этого не сказал но, вероятно, у вас нервное потрясение, знаете, или что-нибудь в этом роде…

Кокердель стоял прямо, в выжидательной позе, глядя на инспектора с изумлением.

— Видите ли, в тех краях есть только один дом, и тот нежилой: его называют «Фермой тополей». Лет пятнадцать тому назад ее хозяин, — одноглазый старик, — убил человека и ограбил его. За это его повесили. Предполагают, что он ухлопал, таким образом, немало народу.

Кокердель поднял руку. — Нет, нет! Быть этого не может! — вскричал он.

Инспектор сказал строгим тоном: — Успокойтесь, сударь! Возьмите себя в руки. Не распускайтесь. У вас было сильное потрясение, а вспомнив эту старую историю…

— Я о ней никогда не слыхал, — прервал его учитель.

Полицейский промолчал.

— Я плохо знаю это место и никаких историй о нем не слышал, — повторил Кокердель. — О, какая нелепость! — Он сел и закрыл лицо руками.

— Люди не могут помнить всего того, что читали, — настойчиво повторил инспектор.

— Но я же говорю вам… — начал Кокердель и снова рассказал ему всю историю сначала.

Инспектор недоумевал. — Ну, признаться, я не понимаю этого, но если вы позавтракаете, — я позабочусь об этом, — мы съездим туда вместе. Может это успокоит вас.

Учитель облегченно вздохнул. — Благодарю вас, — сказал он.

На рассвете они поехали. Инспектор достал ключи от дома, которые оказались в полиции. По дороге он говорил о совершенно посторонних предметах. Кокердель едва отвечал ему.

Когда они подъехали к повороту, Кокердель кивнул головой: — Да, это он самый. — Через минуту он крикнул: — Вог моя шляпа!

Она лежала у плетня. Он слез с машины и подобрал ее.

Они подъехали к дому. Кокердель взглянул на него и отвернулся, судорожно вздрогнув.

— Успокойтесь, — сказал инспектор.

Дом был пуст, окна разбиты. Они пошли по дорожке. Парадная была заперта. Инспектор достал ключ и отпер ее.

Голый пол корридора был покрыт пылью.

— Зайдемте в кухню, — предложил Кокердель, указывая дорогу.

Она была пуста и также покрыта нетронутой пылью. Ржавая плита и облупившиеся стены говорили сами за себя. Кокердель осматривался. — Здесь повсюду стояли часы, — сказал он.

— Да, — ответил инспектор, — я, помню, читал в протоколе, что здесь была масса часов.

— Одни стояли на лестнице, — заметил Кокердель.

Инспектор с любопытством взглянул на него. — Совершенно верно. О них забыли; они должны были бы быть здесь и теперь.

Они поднялись по лестнице: да, часы стояли на месте.

— Говорил ли я вам, что они показывали полночь? — спросил Кокердель.

— Да, — ответил тот.

Они пошли дальше.

— Вот моя комната, — заявил Кокердель, открывая дверь.

Комната была пуста и вся полна пыли.

Кокердель и инспектор вышли из дома. Запирая дверь, последний вдруг услыхал восклицание Кокерделя.

— В чем дело? — спросил он.

— Мой платок, — ответил Кокердель с торжеством. — Я им вытирал ноги и повесил сушить на камин.

Платок был аккуратно развешен на сучке куста, рядом с подъездом.

— Странный, очень странный сон, — произнес задумчиво инспектор, садясь с Кокерделем в автомобиль.

Описанный выше случай, со всеми его удивительными подробностями, был доложен в Британском Медицинском Обществе и долгое время был предметом споров и обсуждений. Ученые, далекие от мистики и веры в сверхестественное и «сверхчувственное», еще раз убедились, насколько мы мало знакомы с психологией и физиологией сновидений.