Место, которое есть

Глава VI

И вот дверь моей камеры открывается опять, но на сей раз я вижу так обожаемое мной девичье личико, принесшее мне спасение. Ева, войдя в помещение первым делом громко произносит «Ид!» несколько раз и ждет ответа, замерев в одной позе недалеко от входа. Милая сценка, до того милая, что аж жить только ради такого и хочется, а может, сейчас я просто оправдываюсь, пытаясь не в столь постыдной форме представлять свою готовность к жизни на дне. В любом случае появление моей возлюбленной в участке было очень радостным и бодрящим событием для меня, а философское разглядывание первопричин этих замечательных эмоций не представляет важности и интереса.

Я откликнулся и почему-то решил присовокупить к своему ответу фразу «Как же я обожаю тебя!». За сим последовало искание на ощупь не скрывающего свою любовь узника, в конце концов поиск увенчался успехом, и мы с Евой первым делом крепко обнялись, а потом и поцеловались. Сантименты продлились недолго, так как суждено их было прервать понукаемому столь полезным для меня приказом полицейскому, пришедшему отцепить мою руку от металлической трубы.

Недавно утраченная свобода наконец-таки обретена вновь, стоит оценить ее по достоинству на сей раз и надо не разбазаривать почем зря драгоценные минуты, будучи ласкаемым вольными ветрами со всех сторон.

Когда мы вышли из главных дверей отделения № 31, я, чего, признаться, не ожидал, не увидел фигуру постоянной спутницы моей нареченной, сейчас ее роль, как мне удалось понять, исполняли несколько полицейских, которых Ева отослала, когда мои уста прошептали ей на ушко, что за нами по пятам следуют эти угрюмые ребятки. Вероятно, именно они и доставили сюда слепую вместе с указанием выпустить меня.

Стоит ли рассказать об услышанных в камере вещах той, что идет со мной под руку? Нужно ли ей знать, что отец ее, можно сказать, только что ввязался в жесткое противостояние с Ларватусом, которому, как ни крути, удалось заранее совершить несколько удачных ходов? Почему бы и нет — быть может, ее родитель, получив предупреждение, сумеет выкрутиться и сократить отставание от противника в этой идиотской игре, а там уже будет полегче заполучить победу или хотя бы ничью. Да и свое положение ей стоит объяснить: как-никак я, уходя на дно, собираюсь забрать с собою эту красавицу.

— Ева, — заговорил я, когда мы очутились поблизости от «Мира кровавого туза», к которому пришли как-то совсем бессознательно, — есть много вещей, о которых я должен рассказать тебе. И самое важное из этого всего то, что мой арест и освобождение есть части большого замысла судьи Иоана Ларватуса.

— Что ты такое говоришь, любимый? — почему-то слишком ласково говорила девушка. — Он, конечно, плохой, но сегодня благодаря ему я и узнала о твоей беде.

— Я знаю, потому что он мне сам все и рассказывал. Ларватус за несколько часов до твоего появления был в моей камере. — и после этого я поведал ей все услышанное мною от судьи, изменив лишь некоторые детали: незачем моей возлюбленной было знать, что выдвигаемые Иоанном обвинения в похищении и убийствах являются абсолютно обоснованными.

Ева восприняла содержание моего монолога очень серьезно и заявила, что обязательно доложит все отцу, который «непременно поставит на свое место много о себе возомнившее дерьмо». Именно такие слова использовала моя спутница, причем делала это не без видимого горделивого удовольствия. Сие, конечно, не очень соответствовало ее прекрасному образу, но ругать девушку я не брался — данная горячность порождена встречей невинного сознание с несправедливость, полной при этом отвратительной злокозненности. Мне такие чересчур идеалистичные трактовки не по нраву, но в случае Евы за их применение вполне можно браться — уж мне ли не знать величие ее прозрачной души? Жаль только, что никто не видит этого в ней или в некоторых других и не берется строить мир на этих человеческих началах. Плевать, ведь один Ид Буррый — не все человечество, тогда какое право он имеет делать такие вот глобальные выводы?

Столь милому упованию на отца Евы я был бы больше рад, если бы только в руках Иоанна Ларватуса не было два серьезных козыря — Ипполит и Кира Лязем. Как же все повернулось по-дурацки! Старый болван рассчитывал лишь на труп девки, а тут ему на блюде преподнесен ученый, творящие какие-то безумные эксперименты над вполне себе живой и способной говорить подопытной! И все это связано со мной и неведомым покровителем поневоле — Виктором Марптоном. Да, выпутаться будет намного сложнее, чем это кажется дочери моего благодетеля.

Остается затаить дыхание и ждать развязки, которая решит в том числе и мою судьбу, правда, вот, предчувствую для себя только два варианта исхода — плохой и ужасный. Взяться мне сейчас же стоит за обработку моей второй половины — надо подготовить ее к тому, что теперь ее возлюбленный в бегах. Может, она продемонстрирует свою преданность и последует за мной, куда бы не ступила нога моя.

— Ева, все это очень хорошо, и я верю, что все кончится хорошо, — начал я свое убеждения с небольшой щепотки лукавости, — но ты же понимаешь, что мне лучше сейчас пропасть на время? Если этого не сделать, то жизнь моя будет под угрозой. Пешки Ларватуса в любой момент могут меня арестовать, вздумай он только поскорее начать реализовывать свой план.

— Ид, не переживай, — по-матерински ласково заговорила девушка, — я сделаю все, чтобы защитить тебя. Скоро снова увижу папу и попытаюсь уговорить его забрать тебя отсюда в Зону 15.2. Он не очень-то великодушен, но я знаю как на него давить.

— Мне кажется, что эта затея может плохо кончиться. Окажись я там, судье будет намного легче убедить твоих собратьев в том, что руководитель Департамента всеобщей справедливости замешан в пособничестве убийце. В общем, надо действовать иначе.

— Любимый, что ты предлагаешь? Я все сделаю. — сказала девушка, и тем самым ответила на многие мучавшие меня вопросы. Значит, не стоит переживать по тому поводу, что участь изгоя не будет облегчена присутствием дорого сердцу существа, существа женского пола, что не маловажно.

— План мой не сложен, но некоторые неудобства могут возникнуть. — стал я вводить в курс дела слепую. — Сейчас я провожу тебя до Пункта транспортировки, и ты отправишься домой беседовать с отцом и так далее. Я же отправлюсь домой и приведу в порядок некоторые дела. Потом же мне надо будет каким-нибудь образом избавиться от слежки. Вряд ли она была снята, после освобождения.

— И как это сделать? — озадачено спросила Ева.

— Не знаю толком. Нужно, наверное, большое скопление людей, а остальное приложится. Не знаешь ты случайно, когда состоится обряд очищения?

— Знаю, любимый, — будто сильно обрадовавшись отвечала красавица, — и, кстати, знаю еще то, что ты обманул меня! В прошлый раз все было по-настоящему. Не понимаю, зачем ты соврал, но верю, что не из плохих побуждений. Видимо думал, что я из числа особо впечатлительных барышень.

— Оберегал тебя, любимая, — с какой-то фальшью, непонравившейся мне самому, в голосе сказал я.

— Поверь, я не такая. Сам подумай, путешествовала бы я по миру, будь иначе? — после этого я вдруг вспомнил, как дрожала в ладони моей рука Евы, когда уши ее донесли до мозга крики безумствовавших возле моего дома троянцев. Тогда она врала мне или сейчас врет?

— Значит, завтра? — переспросил я.

— Ага. Кажется, скоро эта забава каждую неделю будет устраиваться.

— Как так? Неужели так много преступников?

— Ну, таковых всегда найдут, но тут дело не в этом. Кто-то посчитал, что этот обряд будет очень неплохим развлечением для граждан нашей страны. В общем, на потеху публике, как говорится.

— Как не парадоксально звучит, но я почему-то уверен, что скоро этот обряд станет неотъемлемой частью досуга большого числа обитателей нашего города.

— Не только нашего Ид, — с большим азартам поддерживала Ева новую тему, будто позабыла о моем положении. — В других городах по всему миру тоже творится такое.

— Да так они через лет сто всех людей на земле уничтожат. — усмехнувшись, произнес я. — Ну да ладно, любовь моя, — решив, что пора переменить тему разговора, начал развивать я новое вступление. — речь сейчас о другом. Значит, завтра будет много людей на Площади семи цветов и алой розы, а это говорит о том, что мне выпадает шанс скрыться от этих клонов, засланных Ларватусом.

— Мне-то что делать, любимый? Тебе ведь нужно пропасть, а я… — в голосе девушки чувствовалась легкая обида.

— Никогда тебя не покину! — с какой-то театральной интонацией сказал я, а затем обнял Еву. — Я уже все обдумал, моя прекрасная. Приходи завтра на площадь, когда будет казнь, желательно не с той компанией, что сегодня тебя сопровождала. Возьми Викторию или еще кого-нибудь, кому доверяешь. Когда очутитесь там, то станьте в первом или во втором ряду так, чтоб статуя Кромвель, стоящая справа от сцены, была прямо напротив вас. Так у меня получится отыскать тебя. Остальное решим на месте.

На этом сошлись, и каждый из нас посчитал такой вариант приемлемым.

Я отвел Еву к Пункту транспортировки и передал право быть ее поводырями тем полицейским, что сегодня уже были удостоены такой чести, а потом быстрым шагом направился к своему жилищу, которому, увы, более не суждено быть убежищем для меня.

Дом не оцеплен, и ни одной живой души нет как около него, так и в нем. Интересно, а почему Ларватус сразу не организует очередной мой арест? Ему это было бы только на руку — у меня не останется шанса сбежать, и я буду в нужный момент у него под рукой. Впрочем, может случиться так, что отец Евы вновь возьмется меня освобождать, и тогда уже всем может начать казаться, что судья и в самом деле что-то зачастил без конкретных обвинений арестовывать актеришку. Глядишь, и подумают, что действительно все подстроил, а раз подстроил, то и обмануть может. Да, он хочет выждать немного, притворяется усердно работающим и рыщущим по всем направлениям. А когда чуток поуляжется шумиха, и государственные мужи забудут обо всем, Ларватус вдруг наткнется на невероятные находки: актер Ид Буррый — похититель и душегуб, оказывается, а Виктор Марптон — его покровитель. Впрочем, откуда мне знать, что в голове у этого явно психически нездорового идиота?

В лаборатории все на своих местах, за исключением Ипполита и его подопытной, в остальных помещениях тоже нет никаких изменений. Почему они ничего не забрали в качестве улик? Иоанн настолько уверен в успехе своего замысла, что ему этого не требуется? Может и так, мне-то какое дело? Да и я сам ничего отсюда брать не буду, кроме, разумеется, жизненно важных предметов. Сейчас таковыми для меня являются финансы, накладки, парики, краски и прочая гримерская мелочевка. Было бы неплохо с собой прихватить аппарат для внутривенного кормления, но громоздкость сооружения никак к этому не располагает. Что ж, придется в будущем обходиться более классическими способами парентерального питания; благо, что на улицах много молодцев, всегда с радостью готовых продать пакеты с нужными смесями. Голодная смерть не грозит, но как-то все равно грустно расставаться с ипполитовым изобретением, сотворенным специально для меня. Да и вообще, я буду скучать по своему жилищу: так много было пережито в нем! Какая же великая роль отводилась этим покоям — мы верили, что именно здесь возьмет начало новое человечество, прекрасное и готовое по-настоящему оценить дар быть полноценным. Но не судьба, нет ни дара, нет ни человечества, и мы с Ипполитом выдохлись, точнее нас заставили выдохнуться.

Я зашел в свою комнату и открыл большой шкаф, котором пользовался уже достаточно давно. У этого предмета двойное дно и стены — в полости помещались деньги. Похожая ситуация и с большим количеством прочей мебели — в свое время мы обо всем позаботились, правда никто тогда и подумать не мог, что в конечном итоге мне одному придется выламывать эти щепки и забирать пачки купюр. Мы рисовали себе все в более ярких красках.

Деньги были собраны, а вслед за ними в мешок погрузилось большое количество гримерских принадлежностей, помимо этого я позаимствовал из лаборатории несколько флаконов с ядом и снотворным — вдруг пригодятся. Остается только положить все в автомобиль, а потом попробовать умчаться, как ветер, от своих надсмотрщиков. Именно такому плану присвоена буква А.

Как я и ожидал, со всем этим вышла накладка — машина раскурочена так, что даже самый терпеливый механик рано или поздно, отчаявшись в надежде на успех, взял бы кувалду и окончательно размозжил бы груду этого хлама. Нет, внешне все выглядит идеально, как и было, а вот внутренностям всем конец. Заботливо Ларватус обошелся со мной: лишил способа быстрого передвижения, но оставил возможность эстетически наслаждаться созерцанием много значившего для меня транспорта.

Остается план Б, который, в принципе, тоже может легко накрыться медным тазом, но ничего иного в голове моей почему-то не возникает. В общем, ночевать сегодня я остаюсь в своем доме, а завтра под чутким надзором судейских информаторов направлюсь, прихватив с собой деньжата и кое-какие элементы грима, на площадь, дабы увидеть там обряд очищения и попробовать скрыться.

Я подошел к кровати и рухнул на нее, даже не раздеваясь и не разуваясь. Нежься, Ид, в последний раз на своем любимом ложе, и молись, чтобы оно не стало смертным одром из-за какой-нибудь очередной прихоти властителей мира сего.

Проснуться мне довелось около полудня. К моему великому счастью, положение мое на первый взгляд ни на каплю не ухудшилось, а значит, еще остается надежда на прогресс. До полуночи уйма времени, так что нужно заняться приготовлениями, которым суждено помочь мне вырваться из цепких лап мерзкого, как кажется, в своей несправедливости ларватусовского правосудия. Для начала я решаю спуститься в подвал и наполнить свой организм питательными веществами, чтобы сегодняшний день не представлялся чисто с физической точки зрения тяжелым испытанием. Мне редко приходилось самому пользоваться этим уникальным творением моего друга, но с принципом действия я ознакомлен достаточно хорошо, чтобы не напортачить на сей раз.

Ах, мой милый сгусток проводов, контейнеров, трубочек, кнопок и много прочего! И ты вместе со всем остальным, что есть в этом доме, уходишь из моей жизни! Я прикоснусь раскрытой ладонью к твоему металлическому корпусу со всей той нежность, на которую только способен человек, прощающийся с дорогой его сердцу вещью.

Я пронзил сначала вену на правой руке и нажал соответствующую кнопку; спустя десять минут иголка была введена в сосуд на левом предплечье. Все быстро кончилось. Вот я и выхожу, вероятно в последний раз из лаборатории под моим домом.

Теперь передо мной стоит один очень раздражающий ответственные за мышление нейроны вопрос — как быть с деньгами и гримом? Надо все это постараться незаметно вынести отсюда и, представляется, габаритные пакеты не очень будут способствовать воплощению данного замысла. Бог с ним с гримом — возьму лишь несколько вещиц, способных на короткое время ввести в заблуждение моих не очень доброжелательных нянек, но к деньгам надо отнестись серьезнее, и следует забрать их как можно больше.

В общем, ничего лучше я выдумать не смог, кроме как сделать пояса из денег, которые предстояло крепить к телу при помощи клейкой ленты. Поверх этих ремней, которыми я хотел покрыть почти всю поверхность тела, будет надето две пары одежд. Одна будет снята на площади, вторая же станет надеждой на спасение.

Я взглянул на часы — 11:50, пора бы начать одеваться, если хочу подоспеть к самому разгару. Когда с банкнотами и одеяниями было покончено, я вдруг сообразил, что план Б тоже может легко провалиться — разве нет ничего подозрительного в том, что всего за ночь объект слежки пополнел в два раза, умудрившись при этом сохранить худобу лица? Конечно, может оказаться так, что именно идиотам поручено меня опекать, но, наверное, не очень стоит на это рассчитывать. Впрочем, можно уповать на покровы ночи, которым, как известно, присуще свойство искажать образы. Ну, пора! Остается только прихватить с собой парик и пару накладок, при помощи которых можно за минуту соорудить несколько ужасных шрамов на лице — это будет использовано в тот момент, когда я буду готов покинуть объятия многолюдной толпы.

Улица принимает очередного скитальца, быстрым шагом движущегося по направлению к месту проведения прекрасной в своем церемониальном ужасе забавы. А ведь и в самом деле, каким бы жестоким ни был обряд очищения, он все же является отличным инструментом правосудия. Урод, рожденный без ног, имеет, скажем, руки, и оттого его жизнь не лишена каких-никаких развлечений. И если спросить у него, согласился бы он за пускай даже большие богатства отдать единственную пару своих конечностей, то последует отрицательный ответ, причем завернут последний будет в ругательную форму. Таким же образом все обстоит и у безруких — доводилось же мне много раз видеть, как многие ребята с подобным недугом строили, можно сказать, карьеру на уличных боях, а чем это не развлечение? Зачастую подобного рода потехи служат отличным средством отвлечения рассудка: такой урод, насильно погружая себя в жизнь ради забавы, просто не хочет осознавать всю огромность своей ничтожности. Но если забрать у каждого из них, то, что они имеют, то разум вдруг просветлится и сбросит пелену мрака с суровой действительности. Отсюда можно сделать вывод, что тюрьмы, убийства и прочие меры наказания не способны внушить современному обществу страх перед преступлением, а вот обряд очищения — другое дело! В тюрьмах не так плохо, скажут многие, ведь там тоже можно веселиться; а смерть… сегодня подсознательно к ней тянутся все.

Пришел я, никем не остановленный, на площадь в тот момент, когда судьи еще не было, однако все прочие участники трагикомедии уже собрались на сцене. Мне достаточно легко удалось отыскать Еву, преданно ждавшую меня вместе со своей мужеподобной подругой в указанном месте.

— Любовь моя, я здесь. — сказал я тихо, приблизив губы свои к уху слепой, а после легонько тронул ее за плечо. Ответная реакция не заставила себя долго ждать — девушка сразу же повернулась и прислонила свою голову к моей груди; мы обнялись, и мне от этого почему вдруг стало очень приятно.

— Как я рада, что ты пришел. — произнесла Ева.

Я отделался парой каких-то ласковых фраз, а потом сообщил ей, что здесь и сейчас начинается моя новая жизнь. Она поинтересовалась, как же теперь мы будем с ней видеться.

— Наиболее подходящим местом мне кажутся Шахты. — таково неофициальное название одного из почти незаселенных ныне районов нашего города. — Там я и осяду… — когда эта фраза была произнесена, я кинул быстрый взгляд в сторону помоста и узреть мне довелось, как к толпе выходит Иоанн Ларватус. Почему он снова берется проводит этот процесс? Неужели нет занятий поважнее или нет других поселений на планете? На самом деле все очевидно: в этом городе сосредоточены его интересы, и он не на столько глуп, чтобы покидать его в тот момент, когда игра уже началась.

Увидев судью, я вернул свой взор в прежнюю позицию и продолжил разговор со своей возлюбленной — не очень мне хотелось смотреть на все происходящее.

— Если, конечно доберусь, — следует продолжение моих слов.

— Понятно, любимый. — серьезно сказала собеседница. — Значит, туда я и буду приходить, надо только какое-нибудь конкретное место для встречи придумать.

— Ева, тут есть некоторая трудность. За тобой могут следить. — произношу я и слышу на заднем плане, как Ларватус приказывает очищаемому посмотреть на статую Иоганна Климента.

— С чего ты это взял, мой дорогой? — с небольшой долей непонятного мне изумления вопросила Ева.

— Не сложно представить такое. Не просто же так начали за мной следить. Видимо, изначально под надзором была ты. Отец или, что вероятнее, еще кое-кто приставил к тебе без твоего ведома полицейских, когда ты вдруг надумала стать путешественницей. Когда же рядом с тобой оказался я, то и для меня кто-то подготовил пару надсмотрщиков. Судя по всему, заправилой является никто иной как этот шут на помосте.

Как раз в момент произнесения последних слов, я снова обращаю взгляд на сцену и вижу, что раздетый пленник уже лежит на роковом столе, а Ларватус тем временем раскрывают свою злосчастную папку, содержащую приговор. Лица очищаемого мне не видать, так как тело бедолаги находится в горизонтальном положении. Я снова отвел свои глаза от приготовлений к демонстрации силы судебной системы, но тут до моих ушей донеслись следующие слова: «Справедливость снизошла. Мы, судия Иоанн Ларватус, верша упомянутую справедливость во имя всевеликого блага и с соизволения народа, налагаем чистое наказание на сего человека, имя коего Ипполит Рад. Члены его, причастные к убийству двенадцати сотрудников научного центра и к посягательству на жизнь и здоровье невинной девы, отныне перестанут существовать. Долгие годы обвиняемый, движимый преступными помыслами, скрывался от правосудия. Но возмездие настигло его, и сейчас он здесь, перед вами! Пускай же изречет свое последнее слово перед тем как очиститься. Говори, если есть что сказать!».

— Забавляйтесь! — лишь это произнес до боли знакомый мне голос.

Потом был врач со своим опиумом и несколько полицейских, растянувших конечности обреченного в разные стороны, а завершал церемонию тот же самый гигант со сплошным капюшоном на голове и с острой пилой в руке. Так было суждено сгинуть рукам, которые могли бы сделать счастливыми всех этих уродов, с таким любопытством смотрящих сейчас, как эти самые руки теряют связь с всегда контролировавшим их великим мозгом — ключом от двери в новый мир.

Мне жаль, что так случилось, отец. Мне жаль, что всему виною послужила моя беспечность и мне жаль, что остаток дней своих ты проведешь в страданиях и в печали по неисполненной мечте. Мне остается только надеяться на то, что ты скоро умрешь — смерть будет избавлением для тебя. Надейся и ты на это, тогда думы твои будут не столь грустными.

Когда руки и ноги были ампутированы, а раны прижжены, Ипполита подняли, как и Помта, над своими головами те люди, что до этого держали его. Его взгляд был либо слишком пустым, либо чересчур полным, так казалось по той причине, что смотрел он, как говорится, в никуда. Может, это из-за наркотика, а может, рассудок бывшего ученого перестал желать воспринимать то, что принято называть реальностью. Но при этом всем очи его не были сконцентрированы на одной точки неведомого для глазеющих зевак пространства, а это значит, что они блуждали — Ипполит глядел этим странным взором на лица то одних, то других. И в какой-то момент это странствие взора привело к тому, что четвертованный отец увидел лик опального сына. Его зрачки сфокусировали свое действие на мне, и я понял, что он узнал меня. В душе моей вдруг что-то надломилось, а сердце сжалось. Мне не хотелось проявлять слабость, но из глаз все же потекли слезы, которые, кажется, не остались незамеченными моим дорогим доктором. Обрубок вдруг слегка улыбнулся и громко сказал:

— Иди дальше, идеальный! Забери у них девку! Всего одну девку! Всего одну девку! — последнюю фразу он повторял без конца. Вероятно, все зрители сочли данные слова за наркотический бред, но я сообразил, что они на самом деле являлись последним отцовским напутствие, обращенным ко мне. Отче, чадо твое слышит тебя, и будет оно усердным в исполнении наставления сего!

Я, несмотря на стиснувшую мои потроха тоску, вспоминаю о необходимости побега. Осталось мало времени, так что действовать надо немедля и слаженно.

— Ева, сделай все, чтобы наверняка затеряться, а после приходи к главному входу на рынок, что в Шахтах. Начиная с завтра я буду каждый день приходить туда в 10:00 вечера. — не дождавшись ответа и ничего не присовокупив к сказанному, я начинаю втискиваться вглубь толпы, надеясь, что она послужит хорошим покровом. Во время движения руки мои снимают с тела предметы верхнего комплекта одежды, что способствует быстрому изменению внешнего вида за счет имеющихся дополнительных одеяний. Затем на пригнутую голову водружается пышный парик, а на лицо приклеиваются два фальшивых шрама, идущих по диагонали, минуя при этом глаз, от правой надбровной дуги к левому углу рта. Для сотворения как можно более отличного от меня образа, я опустошаю один из рукавов, пряча прижатую к деньгам руку под укрывающей корпус материей, и добавляю хромоты.

Дождавшись, когда задние ряды начали рассыпаться, хромой и однорукий толстяк, созданный моим актерским талантом, вместе с прочим людом двинулся покорять владения ночных улиц. Может ли кто-нибудь в этом бедолаге узнать Ида Буррого? Буду надеяться, что нет, ведь только это мне и остается.

Поняв, что большинство моих сограждан из числа толпившихся на площади стекается к «Миру кровавого туза», я пошел туда же — как-никак больше подозрений вызывает человек, в одиночестве идущий в сторону безлюдной окраины города, нежели направляющийся вместе с толпой к зданию главного центра разгульной жизни города.

В бар я даже зашел и решил провести в нем некоторое время. За минуту мне удалось отыскать нужного человека, с радостью продавшего «тридцать граммов кокаина», хотя на самом деле, судя по весу в два раза меньше. После этого в каждую ноздрю была впихнута бычья доза порошка, и Ид Буррый, почуяв эйфорическое блаженство, стал смотреть на свое и ипполитово положение, как пришедший к желанным апатии и атараксии стоик. Неотвратимое пришло, и незачем роптать на судьбу, давным-давно определившую для занимавшегося экстремально рискованным делом старика итог жизни. Значит, его реальный долг выполнен, и теперь мирозданием он вышвырнут на свалку по причине ненадобности. Зато остался я, причем тот я, который смог услышать и понять брошенные изувеченным слова «Забери у них девку». Почему об этом раньше никогда не велось речи? С таким знанием можно было избежать многие трудности, но уже ничего не поделаешь. Главное, что сейчас мой мозг хранит данную информацию, а это говорит о продолжении! Актер воскрес и готов дальше быть активным участником спектакля, сюжет которого намотан на идею перерождения, и все из-за короткой реплики ушедшего навсегда со сцены персонажа! Если бы Ипполит знал, что в моих руках уже давно имеется «девка», то, наверное, радость сопутствовала бы ему всегда и везде, даже в приюте для очищенных, о котором упоминал Кит Лер.

Значит, и одному мне под силу довести наш замысел до торжественного конца? Стоит ли верить словам одурманенного наркотиками обрубка? Действительно ли моя половая система, объединившись с таковой у Евы или любой другой полноценной, способна зачать нового человека для уродов? Если такое возможно, то очень интересно можно ли будет получившееся чадо называть первым полноценным, вышедшим из убого мира калек? Даже если нет, то мать его будут почитать как великодушную благодетельницу, если, конечно, будущее соответствует самым лучшим моим представлениям.

Вдруг кто-то прервал приведенные размышления толчком о мой стул. Я обернулся в нужном направлении и увидел, как одноногий, держа рюмку в своей единственной руке, пытается встать со своего места. Именно он потревожил меня, видимо, в тот момент, когда отодвигал свое сиденья для того, чтоб было сподручнее подняться. За его столом располагаются еще двое, которые, как и нарушитель моего спокойствия, выглядят серьезно пьяными, в пользу чего говорят три пустых бутылки водки, расставленные на столе. Похоже, стоит ждать тост, иначе зачем вставшему было прилагать такие усилия для отрывания зада от удобной опоры, когда при этом у него отсутствует 30 % тела? Я отвожу взгляд, чтобы предупредить всякие недоразумения, но почему-то с большим желанием ожидаю зачина речи соседа по столикам.

— Зачем встаешь-то? Так и упасть можно, — говорит с отеческой заботой в голосе один из собутыльников готовящегося разразиться речью калеки.

— Не переживайте, о друзья мои! — близким к басу тенором торжественно взывает стоящий. — Скоро предстоит воплотиться предложенному вами возвращению на прежнее место, но а пока я хочу выпить… За вас, разумеется! Без друзей алкоголь становится отравляющим жизнь развлечением. Однако не будем браться за умаление достоинств этого чудесного вещества. Пью за вас и пью за алкоголь! Не надо ни о чем думать, надо просто веселиться.

По завершению этой бредовой тирады раздался звон ударяющихся друг о друга рюмок, потом же странный оратор сел, вновь не сумев не задеть мой стул.

— Это ты хорошо сказал, — заговорил голос за моей спиной, который принадлежал кому-то из «друзей» восхвалителя спиртосодержащих напитков, — но ты же постоянно пьешь. Каждый день, когда у меня получается свидеться с тобой, я прихожу пьяный, причем в стельку. Я бы и рад, каждый день так потешаться, но рано или поздно это приведет к тому, что появится пренебрежительное отношение к работе. Заберется во все еще хмельную голову однажды утренняя мысль — плевать на это завод! Все равно хуже не будет — оглянуться вокруг достаточно, чтоб понять. Но мне все же кажется, что к большой беде таковое может привести…

— Конечно! — не без чувствуемого сплетничьего азарта в голосе заговорил второй «друг». — Так на себя большую беду накликать проще простого.

— А тебе откуда знать-то?! Говоришь так, будто постоянно дома сидишь, на работу не ходишь и сосчитываешь количество пришедших напастей. — с укором молвил первый комментатор тоста.

— Знать я знаю, ты уж поверь! У меня в цехе паренек один работает, так вот он рассказывал, что бывает с прогульщиками.

— И что ж?

— Ну, он сам как-то раз не пришел. Кажись, он ставки на петушиных боях делал. Как раз тогда день финала был — два красавца здоровенных таких, говорит, сошлись. До этого каждый из этих петухов без каких-либо проблем разорвал в клочья дюжину своих противников. Вот, парень тот весь месяц, пока турнир длился, ходил и делал небольшие ставки. Все без толку, но на последней неделе вдруг повезло — что ни день, то выигрыш. Он просто приметил, что красный петух постоянно побеждает, вот и начал на него ставить.

— Давай к сути ближе!

— Да по делу все! В общем, почуяв, что везет, он решил все за неделю полученные деньги поставить в финале на этого самого красного петуха. На четыре часа ночи назначили поединок, то есть за два часа до начала работы. Пришел веселый человек в положенное время, букмекеру отдал деньги и стал наблюдать за ходом событий. Спустя пару минут началась драка. Жуть, что там творилось! Каждая из пташек была столь сильна, что никому победа не доставалась. Организаторы, приметив, что птицы устают и начинают медленно атаковать друг друга, при этом держась на равных, ввели раунды. Шоу же должно быть зрелищным, а не вялым. Ну, от этого и затянулось все действо. К девяти только паренек освободился.

— А что ж он, дурак эдакий, не бросил все и не пошел на завод?

— А ты бы пошел, когда три тысячи каний отдал? Так они тебе все десять при этом могли бы принести. Деньга, знаешь ли, всем нужна! В общем, пропустил тогда работу он. Ну, говорит, прихожу домой, открываю двери, а на пороге два полицейских стоят, помимо них сквозь рядом со входом располагающееся окошко видно, как внутри дома еще кто-то чужой есть. Стал спрашивать у клонов, что, мол, случилось, а они как неживые вовсе — словом не обмолвятся. Ну, думает, зайду вовнутрь — вроде, пропускают. Ступает он за порог и встречается с начальником нашей мастерской. Вы, ребята, — обратился к своим слушателям рассказчик, — должны его знать. Лысый такой, одноглазый и кривой, постоянно пополам скрюченным ходит. Вот он-то и стоит, да с женушкой моего товарища болтает о чем-то. Начальник, как заметил пришедшего хозяина, так весь заулыбался, потом вежливо поздоровался, и наконец вполне спокойно поинтересовался, где же был его подчиненный. Последний поначалу выкручивался, что-то выдумывал, однако в конечном итоге раскололся. «Ничего страшного, дружок, — весело говорит ему руководитель цеха, — разберемся. Ты только поди к дверям да ребят позови». Тот подчинился, и через десять секунд привел за собой в комнату полицейских. И тут началось такое! Начальник говорит, что прогулом своим сотрудник нанес серьезный ущерб заводу, а это означает, что надо все компенсировать. И знаете, что в качестве платы взял этот изверг? Жену горемыки, тысячу раз после этого проклявшего петушиные бои! Так помимо нее еще и дочурку тринадцатилетнюю прямо у папки на глазах…

— Да заткнись ты уже! — гневно вдруг сказал голос, принадлежащий до этого все время молчавшему любителю напиться. — Где ты откапываешь только весь этот шлак? Сам выдумываешь или настолько наивен ты?

— Он сам рассказывал… — с какой-то робостью и обидой растерянно вставил ответчик.

— Какой же это бред все-таки. Аж слушать тошно, — продолжил разозлившийся. — По-твоему, таким должно быть наказание для тунеядцев? Раз уж ты говоришь, что этот кривой начальник привел с собой представителей правоохранительных органов, то так и получается. Да вот, не помнится, чтобы полицейские потакали кому-нибудь из нас, когда мы беремся реализовывать свои похотливые желания… Надо ж так, в большом почете безобразные, значит — последнюю фразу человек сказал значительно тише, чем все предыдущие, и такой интонацией, будто говорил с самим собой.

— А как по-твоему? — все еще надеясь выкрутиться, заговорил рассказчик баек. — Сколько хочешь не ходи — никто тебя не тронет? Ага, куда там!

— Тронет, конечно, в этом можно не сомневаться. Только отвечать заставят именно прогульщика, а не его домочадцев.

— И как же?

— Думаю, что просто насильно доставят на завод и принудят работать. Повторишь во второй раз свой опрометчивый поступок — вряд ли потом вообще сможешь покинуть завод, превратят в perpetum mobile, так сказать! — сказав это, отвечающий засмеялся.

— А разве это многим лучше рассказанного Эдгаром? — спросил менее склонный к сплетничеству друг алкоголика.

— Для кого? Для руководства завода — намного, ибо они не задевают таким образом наиболее возвышенных чувств провинившегося — желание быть заступником, например, — видимо, используя именно этот пример, говоривший хотел задеть Эдгара, — однако умудряются при этом подавлять эмоции работника, связанные с его эго — узник томится и испытывает к себе жалость, но ничего более. Если же он узнает о вероломстве по отношению к своим близким, то может восстать… В общем, именно по этим причинам когда-то давным-давно в беглецы подавались лишь несчастные один-два процента от общего числа каторжников.

— Так ты, получается, готов из-за своей пьянки пойти на такое?

— Ну, я еще ни разу не сказал, что собираюсь перестать ежедневно посещать свой завод. Пока что мне всегда удавалось совмещать отдых с работой. — он усмехнулся. — Вы тут предполагаете, но если смотреть на все радикально, то отвечу, что приключись со мной нечто подобное, то я совсем бы перестал работать.

— Как так? Ты же сам сказал, что тебя бы насильно заставили.

— Да, но я говорил в общем, а, вот, о себе скажу, что даже под гнетом полицаев и прочих надсмотрщиков руки мои ни черта бы не делали. Все терпел бы — побои, издевательства и прочее.

— Как же по-дурацки! Какой смысл в этом всем? Не лучше ли работать и быть хотя бы в какой-то мере хозяином своей жизни. А если по твои мыслям судить, то получается, что хорошо быть унижаемой тварью. — заговорил любитель баек про петушиные бои и сексуальное насилие.

— Не буду оправдываться, а расскажу небольшую притчу. Мне ее еще отец рассказывал. Когда-то на планете, еще задолго до Войны жило племя. Все у этих людей было хорошо — ели вдоволь, веселились по-своему, бед особо не знали. Но в какой-то момент земли этих счастливцев и они сами оказались на примете у другого народа, более сильного в военном плане и более охотливого до насилия и завоевания. Кончилось тем, что вторые быстро поработили первых — забрали их пастбища, заводы, а самих заставили трудиться на благо завоевателей. Долго униженное племя было в рабстве — никак не получалось тирана сбросить, ибо все восстания заканчивались неудачей и красной от крови бунтарей землей. Так продолжалось могло еще очень долго, если бы в среде угнетенных не появился один очень необычный человек. Он не стал мудрым полководцем, который, изменив подход своего народа к солдатскому ремеслу, изгнал самозванцев, и не выпала ему честь быть изощренным дипломатом, сумевшим убедить могучего супостата вернуть свободу слабым. Но несмотря на это, ему удалось высвободить свой народ из оков рабства.

— Что ж в нем такого было? — спросил Эдгар.

— Любовь к народу. — с задором отвечал знаток древних историй. — Он сумел довести до собратьев своих мысль о том, что не стоит подчиняться, но при этом нет никакой нужды прибегать к кровопролитию.

— Что-то непонятно…

— Да чего тут непонятного?! Все рабы разом бросили выполнять свою работу на заводах и прочих производствах. Хозяева стали недоумевать — мол, как так?! Спустя время негодование переросло во злобу, которая в свою очередь привела к массовым убийствам и прочим наказаниям отказавшихся трудиться для чужого брюха. Погибли многие, но спустя относительно небольшой промежуток времени сильный враг ушел, так и не сумев побороть новую идеологию слабого.

— Что за бред! Как можно верить в такую несуразицу? Хочешь знать, что будет, если все мы сейчас перестанем работать? Не то, что детей наших начнут насиловать, вместе с ними и нас! — вслед за этой шуткой раздался коллективный смех. — Ты скажи, — продолжал Эдгар, — ты и в самом деле думаешь, что до такого мог кто-нибудь додуматься?

— Почему бы и нет. Думаю, что при определенных условия таковое вполне могло иметь право на существование.

— Какая же глупая вера. Сказки тем и заманчивы, что в них хочется верить, — с претензией на апломб заявил Эдгар. — Впрочем, чему тут удивляться. Люди склонны наиболее невероятные теории за правду почитать. Например, рассказывали мне ребята одни, что когда-то предки наши были убеждены в том, будто когда-то Земля принадлежа огромным ящерицам. Вот дурость! Подумать только. Тогда, наверное, все поголовно идиотами были.

— Может и были, только я вот тебе скажу, что эта их вера ничем не нелепее веры в те байки, что ты рассказал.

Мне осточертело их слушать. Поначалу нравилось, как одноногий-однорукий рассказывал свои истории, а потом, когда я обнаружил отсутствие хоть сколько-нибудь стоящих выводов, все стало походить на ахинею. Зачем была рассказана история о рабах и поработителях? К чему ее можно приложить сегодня? Я допускаю, что ранее, когда в мире существовало много государств и были миллиарды людей, такое могло случиться. А что будет сегодня, если все заводы перестанут работать по причине отказа уродов? Просто кончится жизнь. Даже если этим недальновидным «негативистам» вдруг удастся добиться удаления от власти нынешних ее держателей, то за этим последует полных крах человеческой цивилизации — калекам, увы, не дано самостоятельно построить новый мир! Одних из этого племени надо вести, других — поддерживать и так далее. С первого раз построить модель, которая никогда ранее не существовала по причине своей ненадобности, никогда не получится, а тут, что очевидно, права на ошибку нет. Ведь ранее, как нам говорили, все государства основывались на принципах, некогда регулировавших жизнь их предшественников. А когда- и где новое правительство формировали исключительно калеки? Даже если отобрать самых дееспособных из нас, то что получится? Скажем, слепые всегда вынуждены из-за своего недуга иметь под рукой какого-нибудь верного человека, а люди с синдромом Дауна (и т. п.) вряд ли предрасположены к принятию глобальных решений, на коих обязательно должен лежать отпечаток строгой объективной адекватности. Да и вряд ли у кого-то из уродов есть соответствующие политические задатки: современный мир не выращивает мыслителей и философов, способных вывести хоть даже чуточку годную идею для создания новой страны. Так что все это ерунда, способная лишь раздражать.

Лучше уж я подумаю после заправки очередной дозой кокаина о чем-нибудь ином.

Да, кстати, а что имеет ввиду Ид Буррый, когда говорит о прекрасном будущем для потомков нынешних земных обитателей? Мне толком и самому неизвестно… Ну родит Ева от меня, урода, полноценного ребенка, и к чему это приведет? Он-то будет идеальным, но как ему преобразить мир под стать себе? Не будет же его семя, если он окажется мужчиной, столь чудодейственным, чтобы еще и переделывать в нормальные яйцеклетки современных женщин. Получается, что ему будет необходима похожая на его мать соратница — полноценная, но тогда его чадо, родись таковое, будет иметь мало чего от меня, представителя очередного до тошноты похожего на все остальные поколения Гипербореи. Так мы не обретем спасителя, а дитя мое будет всего лишь случайной ошибкой современной природы человеческой. Да, с Ипполитом все было бы намного проще. Он сумел сделать меня, значит, сумел бы сделать подобных мне — мужчин и женщины, могущих зачать нормальных людей. Ах, моему ребенку подобная пара была бы очень кстати, ибо в таком случае его отпрыск стал бы еще более близким к уродам полноценным человеком. Ипполит, будь все по плану, передал бы свою технологию выращивания «почти идеальных» потомкам, и с каждым новым поколением количество нормальных только бы возрастало. Разве не великолепно? Разве не прекрасно? Мир стал бы принадлежать всем в одинаковой мере, и, если не утратит память о устройстве «Объединенных городов», очищенное человечество будет жить в вечном благоденствии!.. Впрочем, я идеализирую. Все могло бы завертеться по иному сценарию — ипполитов способ мог бы стать в будущем средством очередного раскола социума. Прошло время, окончились все волнения, связанные со свержением правительства, все пресытились радостью от победы и так далее. И тут встает вопрос, что же делать теперь? Конечно же нужно строит свое государство, только, вот, кто имеет больше прав на власть в нем? Возможно, те, кто вели бы свой род от самых первых полноценных, стали бы узурпаторами. Конечно, Бог его знает, как выглядел бы в том будущем мир, но почему-то кажется, что склад души своей человек не изменил бы, а это… одни пороки.

Плевать мне! Я сделаю свое дело, во всяком случае буду идти до конца, имея уверенность в скорой победе. У меня появится идеальный сын или идеальная дочь, а что потом? Возможно, снова удастся выкрутиться, ведь, если подумать, во мне есть что-то от баловня судьбы. Будь не так, руки и ноги мои уже бы не существовали как части одного организма. В общем, вставай, Ид, и иди по дороге, ведущей к идеальному человеку, который, быть может, станет ваятелем истории.

Я встал со своего стула, и вышел из бара. Никого не видать кругом, хотя внутри «Туза» полно народу. Вот теперь-то и пора шествовать в сторону окраины города, где суждено залечь мне на некоторое время.

Шахты представляют собой почти полностью покинутый район, а когда-то жизнь здесь била ключом. И дело тут в следующим.

На самом деле я немного недоумеваю по тому поводу, почему среди народа за этой частью города закрепилось упомянутое название, ведь никаких шахт в прямом смысле слова тут не было и нет. Зато есть два колоссальных размеров бассейна, ныне пустующих и прибывающих в плачевном состоянии. Эти огромные воронки раньше выступали в роли резервуаров с нефтью. Наш да и многие прочие города уже как последние двести лет извлекает ресурсы из вот этих самых гигантских углублений. Некогда, как рассказывают нам историки, чиновники вдруг заметили, что ресурсы вот-вот иссякнут, поэтому они решили избавиться от содержания нефтепроводов, газопроводов и прочих подобных коммуникаций. На ряду с этим был введен режим строгой экономии сырья — на каждый город стали выделять определенное количество веществ, которые, согласно каким-то неведомым расчета правительства, должны поддерживать нормальную жизнь населения в течении пяти десятилетий. Выделенные литры и килограммы свозят к окрестностям и помещают в заранее подготовленные хранилища: жидкости — в очень глубокие и в меру широкие бассейны, а сухой груз — в подземные склады. Рядом с каждым схроном строится соответствующих возможностей завод или группа заводов.

То место, куда пришел я, еще пять лет назад было зоной извлечения и переработки нефти, сейчас же, когда ресурс полностью выработан, все предприятия переместили. Не знаю, почему в эти же самые исполинские дыры не залили очередную выделенную порцию углеводородной смеси, а предпочли вырыть новые в пятнадцати километрах от города, но в любом случае сейчас мне это только на руку. Большое количество пустующих домов, в свое время служивших приютом для работников местных производств, сулит мне будущее не без крова. Соседи у меня, конечно, будут, но, представляется, пара нищих бедолаг не станет чересчур большой обузой для моей бдительности. Уроды же поопаснее сторонятся этих мест — сразу после ухода рабочих, здешние закоулки облюбовала всякого рода шпана. Ребятки, соблазнившись уединенностью и удаленностью Шахт, рассчитывали проводить свои операции в обход полицейских. Но последние оказались очень дотошными в вопросе сбора неофициальных податей и налогов — почти каждый день в течении месяца сюда совершались рейды. Всякого уличенного в незаконной деятельности и при этом забывшего отщипнуть процент в пользу государства тогда казнили. В общем, в середе криминальных отбросов за этим районом закрепилась столь дурная слава, что до сих пор, спустя годы, никто из них не решается сунуть сюда нос. Клонов опасаться особо тоже не стоит — им просто незачем здесь появляться. Единственным островком жизни в этом районе служит небольшой рынок, привлекающий покупателей с всех районов наличием разного рода диковинок и редкостей. Местные торговцы часто продают нелегальный товар, но их бизнес процветает за счет тесного сотрудничества с полицейскими, которые всегда своевременно получают 50 % от прибыли почти каждого из них.

В общем, остается только выбрать жилье, хоть как-нибудь обустроить его, закупить смеси для внутривенного питания, набрать принадлежностей для скудного грима и по возможности приобрести автомобиль. Потом же надо будет что-нибудь придумать с Евой. Необходимо во чтобы то ни стало сделать так, чтоб она забеременела от меня. Плевать, что у моего ребенка ничего не получится, и он просто растворится среди уродов: главное, что такой целью я обосновываю свое право на историческое существование.