Место, которое есть

Глава V

Уже как десять минут мне приходится ждать Еву. Ранее ничего подобного не случалось — мы всегда встречались в назначенные ею шесть часов вечера. Задержка никогда не превышала две-три минуты, да и то зачастую она была вызвана моим опозданием, которое Ева покорно прощала, но сама никогда не позволяла себе заставлять меня ждать хотя бы даже секунду. Какие же изменения произошли в ее сознании, что она решила отбросить свою пунктуальность как вредную привычку? Нет, я все преувеличиваю, данная особенность характерна всем влюбленным. Просто произошла какая-нибудь заминка в процессе транспортировки или нечто подобное. Что ж, стоит проявить смирение.

Последующие пятнадцать минут ожидания позволили мне зафиксировать серьезные изменения в районе Пункта транспортировки. Например, я заметил, что полицейских стало значительно больше. Данное обстоятельство заставило меня насторожиться.

И вот я вижу, как два стража порядка направляются в мою сторону. Судя по уверенной походке и их глазам, устремленным на меня, эти ребятки задумали совершить что-то совсем нехорошее. Что же мне делать? Может начать бежать, ведь явно же они ко мне не за автографами идут. Нет, эта глупая мысль, вызванная инстинктом самосохранения, так часто становится губительной для подобных мне, поэтому-то ей сейчас и не место в моей голове. Надо быть спокойным и стоять на своем месте, а когда подойдут, принять слегка растерянный вид.

— Вы является гражданином, носящим имя Ид Буррый? — спрашивает меня среднего роста коренастый детина с выдающимся далеко вперед подбородком, его же товарищ без всяких церемоний обходит меня и становится позади.

— Да, а что вас интересует? — говорю я, стараясь при этом казаться удивленным.

— Вам надлежит проследовать за нами в участок № 31. Невыполнение данного требование повлечет применение физической силы в отношении вас. — без единой эмоции произнес тот, что стоял за моей спиной.

Тут и нужно ставить точку. Разве нет? Не просто же так меня арестовывают. Раньше относительно знаменитый актер Ид Буррый был никому не нужен, и его никто не трогал. Все просто любовались вытворяемой им комедией и все. Теперь же они распознали истинное его лицо, лицо похитителя, обманщика и убийцы! Настало время для последних сцен с этим честолюбцем, возомнившим себя великолепным инструментом справедливости. Ну что ж, мой долг привел меня к этому, значит, надо принять судьбу. Иди, Ид, за этими полицейскими и встречай удел свой.

Вскоре после встречи со своими новыми знакомыми я очутился в одной из комнат отделения № 31. В помещении, ставшим моей обителью на неопределенный срок, не было ничего, кроме тусклой лампы и металлической трубы, приделанной к одной из стен, — к ней-то меня и прицепили наручниками. Дали бы хоть стул что ли, а-то совсем как-то по-издевательски, неужто уже настолько сильно они убеждены в моей преступной мерзости, что аж относятся как к животному? Впрочем, эта не такая уж и серьезная проблема: сяду на пол в конце концов, благо, что длина наручников позволяет мне выполнить все требуемые для этого действия маневры.

Да и нужно бы, наверное, о других вещах задуматься. Надо начать нервничать, бояться за свою жизнь, молиться Богу и просить у Него прощения или освобождения. Кажется, все это без особого участия моего сознания должно приходить, да что-то запаздывает. Сейчас же я испытываю почему-то только скуку. От этого и берусь рассматривать странного цвета грязь в одном из углов комнаты и раздумываю над тем, как бы поудобнее усесться — в позе лотоса или как-нибудь иначе. Наверное глупо так себя вести, да и вообще странно почему я не дрожу весь как осиновый лист, хотя при встрече с теми ребятками в форме внутри меня нечто говорило, что грозит опасность. Да и раньше мне всегда представлялось очень страшным положение узника, пойманного за большой ряд тяжких преступлений. В чем тогда сейчас дело? Может, я просто сделал лучший выбор в данном положении — просто взял и смирился. Говорят, что именно так поступают великие мужи, преследуемые несправедливыми. Да нет! Великий муж не подумал бы об этом, потому как это равноценно самовосхвалению. Значит, все от тщеславных помыслов, давным-давно ставших частью моего подсознания. Видать, последнее вне моего ведения и понукало меня делать то одного, то другое, а я тем временем тешился мыслью о своей важности и чуть ли не богоизбранности.

До чего же все это утомительно… Ах, лучше вытянуть ноги, а спиной опереться о стену и попробовать заснуть, да, вот, ложе негоже! Волей-неволей придется блуждать меж обрывками мыслей, ведь, это естественное состояние человека, не знающего себе места. Вспомню Еву и сладость ее губ, вспомню прекрасные изгибы ее тела и приятные запахи, исходящие от него… Я вдруг сильно возжелал ее, жаль, что никто не приведет эту неземную красавицу сюда, чтобы я в последний раз смог насладиться ею. Интересно, а где она сейчас находится? Теперь стало известно, почему мне не удалось встретить ее у Пункта транспортировки, но неизвестно, какими способами ее удержали от поездки. Возможно, Ева и вовсе не знает о том, что со мною произошло, а может, ей сказали обо мне, или она сама догадалась каким-то образом, где-то что-то подслушав, где-то что-то разведав. Не существенно. А что же Ипполит? Коснется ли его мое задержание? Выведают ли о нем что-нибудь господа жандармы? Я-то точно ни о ком ничего не скажу, но есть вероятность, что напарника моего по преступлениям могут найти и без меня. Будет, что будет… А как теперь будут на съемках недавно начатого фильма без меня обходиться? Я же главный герой и под меня написан тот, как говорит теперь уже и режиссер, «сюрреалистичный» сценарий. Да ладно, найдут другого урода, который не хуже меня со всем справится, ведь способность вживаться в роль сегодня не очень-то и нужна, ну, во всяком случая мне она не требовалась: не слишком адекватны сегодня критерии подбора актеров.

Минуло не менее трех часов, а я по-прежнему сижу на полу и скучаю; никто так и не зашел в эту комнату. Видать они хотят, чтоб мои конечности начали испытывать очень серьезные дискомфорт от отека, и уж потом им заблагорассудится начать расспросы. Если так, то уже самое время начинать, потому как правая нога уже, мне кажется, стала весить в два раза больше.

Не знаю, услышаны ли были кем-то мои причитания насчет отеков, но так случилось, что через пару минут в мою камеру вошел полицейский. Он посмотрел на меня, а потом подошел к центру комнату и поставил возле себя стул, который до этого держал в руках. Я подумал, что пришел мой допросчик, но этот человек, пробыв рядом со мною не больше десяти секунд, скрылся. Значит это принесенное сиденье, находящееся в паре метров от меня, предназначается кому-то другому. Кому же? Вот это уже интереснее! Стоит действиям только начаться, как они сразу же увлекают тебя. Таким должен быть театр, такой должна быть жизнь.

Дверь открывается, и вот вносит одну из своих ног в мою камеру тот, кому выпала честь допрашивать Ида Буррого. Я с нетерпением хочу увидеть его лицо, дабы запечатлеть, и тут происходит нечто, заставившее меня даже слегка растеряться, впрочем, только от восторга. Этим самым лицом оказалось лицо Кита Лера.

Он зашел, постоял некоторое время возле входа, затем, к большому моему удивлению, улыбнулся, и подошел к стулу, на который водрузил свое тело. Поначалу лейтенант сидел молча и просто смотрел на меня своими серыми глазами. Решив последовать его примеру, я тоже взялся изучать внешность находившегося напротив человека. На самом-то деле жалкое зрелище представляет собой этот персонаж. Я-то урод, но все же человек, а он кто таков? Какой-то жалкий клон, который обязан своим существованием желанию государей укрепить за счет нового сотрудника полицейский аппарат Объединенных городов. Разве можно его назвать создание Божьим, даже если использовать это словосочетание в переносном смысле? Нет ни отца, ни матери, значит, и он никогда не был полноценным ребенком — пустышка, образованная при помощи пары пробирок и инкубатора, или почти идеальная копия какого-то давно умершего человека. Не может же человек быть искусственным в конце концов?

Размышления над ничтожностью происхождения Кита Лера натолкнуло меня на думы иного характера. Интересно мне стало, почему наши руководители, сумевшие сохранить технику клонирования человека, не имеют в своем распоряжении другие научные средства. Со многими из них им было бы сподручнее управляться со своими подданными. Умей они, например, вылечивать современных людей от этих столь разнообразных увечий, то вся государственность строилась бы уже несколько иначе. На заводах, в госучреждениях и во всех прочих местах можно было бы при посредничестве присланных глашатаев объявлять, что трудящийся сверх нормы имеет шансы на излечение. Тогда бы уроды трудились не щадя живота и головы своих, а это значит, что производственные показатели быстро поползли бы вверх. Можно еще что-нибудь придумать, да толку от этого? Лучше буду с пустой головой сидеть на полу и смотреть в глаза жадно изучающему меня Леру.

— Как вы себя чувствует? — с каким-то обычно нехарактерным для полицейских задором спрашивает вдруг он.

— Не так уж и плохо, — весьма спокойно отвечаю я, давая знать, что психика моя ни черта не пошатнулась от пребывание в роли узника, — но стало бы намного лучше, если бы мне объяснили, по какой причине меня арестовали.

— Господин Буррый, давайте оставим эти дурацкие прелюдии. — улыбнувшись заговорил лейтенант. — Лучше бы сразу перейти к делу.

— Да плевать я хотел на твои дела! — с наигранной злобой воскликнул я, хотя, по правде говоря, внутри меня и в самом деле начинало происходить некое эмоциональное брожение, которому, правда, суждено завершиться ничем.

— О! — произнес Лер, а после усмехнулся. — Не такой уж и плохой актер вы, оказывается. — как же умело он меня задел, будто заранее знал на что надо надавить: сейчас почему-то неприятно было слышать нечто подобное. — Но, скажу вам по секрету, сейчас роль режиссера отведена мне. Хотите, не хотите, а под мою дудку плясать вам придется. Ну что ж, приступим? Или вы продолжаете ломать комедию, тогда как ставим мы драму?

— Я смотрю, метафоры у тебя на все случаи жизни найдутся. Не думал, что подделка человека способна на нечто подобное. Скажи мне, кукла, кто же тебя такому научил? — язвительно выпалил я.

— Отличный ход! Намек на происхождение, оскорбление чувств, отображение негативного отношения к клонам — все это особо ценно для меня, но время сейчас не очень подходящее для разговоров на данную тему. Может как-нибудь потом, когда вы будет блаженно коротать вечера в пансионате для очищенных, я и зайду к вам, что бы обсудить все эти сложные с точки зрения морали вопросы, но а пока нам надо потолковать об… сейчас, одну секунду, — он взял в руки папку, которая до этого все время лежала у него на коленях, и вытащил оттуда какой-то листик, а затем бегло пробежал глазами по поверхности последнего, — ага, вот! Кира Лязем. Расскажите мне о ней.

Он говорил о той некрасивой карлице, что сейчас находится в подвале моего дома в приятной компании дорогого доктора, если, конечно, последнего еще не допрашивают в какой-нибудь из соседних комнат. Теперь-то я окончательно избавился от сомнений насчет истинной причины моего ареста. Никаких ошибок ищейки не совершили. Интересно, как они узнали обо всем, тогда как раньше им не удавалось? Ладно, тут можно все объяснить слежкой, но на второй вопрос такого простого ответа не найти — коли уж я был уличен правоохранителями в преступной деятельности, то почему же меня сразу не схватили, а позволили доставить жертву домой и сделать невесть что? Странно все, ну да ладно.

Как же действовать сейчас? Просто сидеть и молчать, оставляя без ответа обращения Кита Лера? Или же лучше претвориться подавленным и начать давать фальшивые показания? Нет, лучше быть малословным и позволять себе говорить лишь не по делу. Кажется, при таком раскладе нет никаких шансов даже случайно проговориться.

Терпению Кита Лера можно позавидовать — около часа безуспешно пытался выведать у меня хотя бы крупицу информации о похищенной мной неделю назад женщине. Он говорил, что вероятность нахождения ее в моем доме сейчас не высока, а все потому, что предположение об убийстве очень манило его к себе. Когда лейтенант делился этими своим взглядами, то будто невзначай упомянул Марию Йамаду и какого-то «маскарадного маньяка». Видимо, это было испытанием для моего спокойствия и попыткой выставить меня обвиняемым и в этом деле, но мускулам на лице дрожать я не позволили, так что, думается, каких-то конкретных выводах о моем участии в убийстве сумасшедшей Лер не сделал.

Когда тщетность потуг выдавить из меня сведения о судьбе Лязем стала очевидной, допросчик сказал «Ладно», а потом принялся задавать мне вопросы по моей биографии. Тут не было смысла молчать и лгать, и поэтому-то я и рассказал о себе. Ид Буррый, родился 27 плювиоза, 28 лет. Об отце ничего не знаю, мать же умерла, когда мне был год отроду. Впоследствии сдан в детский приют «Цветущие маки», где получил образование. В будущем благодаря оригинальной внешности был рекомендован режиссеру Шломо Амиму директором моей богадельни. Карьера задалась, и я быстро стал одним из наиболее востребованных актеров государства. Вот и все.

Когда я закончил, в комнату заглянул тот полицейский, что заносил стул. Он жестом подозвал Кита Лера, они переговорили, а потом вдвоем скрылись за дверью. Одиночество продлилось не менее двадцати минут, спустя которые мне пришлось вновь обрести недавно утраченного собеседника, только на сей раз он не был весел и задорен, а выглядел озабоченным.

Причины такой перемены стали известными мне достаточно быстро — стоило лейтенанту только заговорить. Сам я не мало удивлялся говоримому им, так как все это было поистине странным. Он, читая из каких-то ветхих на вид бумажек, рассказывал совсем неизвестную мне историю какого-то Ида Буррого, родившегося со мной в один день. Мать этого несчастного умерла при странных обстоятельствах спустя несколько недель после родов. Звали ее Фина Креоль. Отец же его через день после смерти роженицы пропал без вести в момент взрыва на одном из секторов завода В16 центра «Будущее за технологиями», предположительно погиб. Имя исчезнувшего — Ипполит Рад. Остальные детали этой жизни совпадали с моей историей.

В общем-то, сомнений нет в том, что мы рассказывали об одном человеке, только основываясь на разных источниках. Я все свои знания о родителях подчерпнул из уст главы моего детдома, а Кит Лер — из каких-то, судя по всему, архивных бумаг. Его правда имеет больше шансов на то, что бы быть истиной, тогда как моя не выдерживает никакой критики. Значит, теперь мне нужно знать нового себя? Поменять представление о всей своей жизни, почувствовать себя обманутым и преданным? А может, все эти полицаи ждут, что я сейчас расплачусь, будучи потрясенным новыми сведениями из своей жизни, и начну рассказывать все подряд? Если таков их расчет, то мои уста прошепчут лишь «браво!», ибо номер и в самом деле мог получиться. Однако, такими трюками меня не выбить из колеи, потому как чересчур великолепно такое изобретение, как разум, и плевать на то, что вручено оно уроду! Им-то и будут скованны те жалкие чувства, которые могли бы уничтожить все мужество во мне сейчас. Отныне непреклонность сопутствует мне.

Но к великому моему удивлению, решимость эта мне в процессе обороны от нападок Лера совсем не понадобилась, так как никакой атаки не предвиделось. И виною всему был тот же полицейский, что ранее уже позволял себе прерывать допрос. Он подозвал к себе своего коллегу, после чего они вдвоем покинули мою камеру. Но наедине с самим собой мне было суждено оставаться недолго — двери вновь открылись, дабы предоставить возможность новому посетителю оказаться предо мною.

Очередное знакомое лицо соизволило навестить арестованного всего несколько часов назад человека. Неужели я настолько важен? Прислали сначала зачем-то именно Кита Лера. Ну тут, видать, полагали, что мне принадлежала затея с развозом трупов женщин. Но другого уразуметь совсем не могу — почему сейчас я вынужден разглядывать черные широкие одеяния одного очень весомого государственного деятеля? Речь о наводящем ужас на все живое Иоанне Ларватусе. Неужели связано это с моим ремеслом? Не помнится, чтобы актеры, пускай даже очень знаменитые, в Объединенных городах почитались как особо важные персоны. Так зачем же главе судебной ветви власти приходить к клоуну в камеру? Кажется, я знаю ответ — он чего-то хочет от меня.

Судья подходит к стулу, смотрит на него, но садиться не торопится. Он достает из кармана матерчатый платок, расстилает последний на сидении, и лишь после этого колени почтенного старца подгибаются, а зад соприкасается с поверхностью стула.

— Приветствую тебя! — произносит мой очередной товарищ по беседе. — Не отвечай, мне этого не нужно. Вижу по глазам твоим, что ты не испуган, хотя тебе известны некоторые стороны моей натуры. Знаю, видел тогда тебя на площади… Ничего, друг, не впервой мне встречать таких бесстрашных. Поверь, возжелай я только заставить тебя плакать и умолять, это непременно осуществилось бы. Ты даже не представляешь какие средства имеются в моем распоряжении. А твое состряпанное при помощи силы воли бесстрашие было бы мне только на руку в подобной ситуации — мужчины, не пасующие перед лицом правосудия на первых парах, обычно непомерно горделивы, и для них большим потрясением является всякое унижение. Я скажу тебе, что наиболее действенным способом в данных случаях являются пытки с применением сексуального насилия. Например, есть специальные колючие проволочки, которые при помощи полых стержней всовываются в определенные отверстия в организме, а потом высовываются, только на сей раз все обходится без участия посторонних предметов. Это лишь одно средство, а таких — уйма. Есть специальные люди, которые на выдумки горазды. Очень помогает, знаешь ли, в моем деле. — Ларватус улыбнулся, а после сотворил подобие добродушной гримасы. — Но ты не беспокойся, тебя подвергать этому я не желаю.

— Тогда зачем ты здесь? — задал я очень волновавший меня вопрос.

— Ну как зачем, — интонацией глуповатого простака отвечал Иоанн, — бумаги о тебе кое-какие принес. Должны же стражи порядка обладать достоверной информацией о преступнике! Способствую, как видишь. Да и другие делишки у меня с тобой. Конечно, я бы мог сюда не приходить и ничего тебе не рассказывать, но такое огромное желание имел с кем-нибудь поделиться своими задумками, что никак не смог его перебороть. Как говорится, очень неприятно, когда всю грандиозность твоих планов знаешь и оцениваешь по достоинству только ты. И так получилось, что лишь тебе могу открыться: другие превратно поймут. — он вновь улыбнулся.

— И что же я должен услышать?

— Многое! — за этим словом последовал меланхоличный вздох. — Ведь душа моя переполнена всякой всячиной! Я знаю, что ты смотришь на меня и видишь только кровожадного тирана, ненавидишь меня, призираешь. Не человек для тебя я вовсе, а некий образ, образ ужасного и отвратительного. Для всех вас я таков. Мне ли не знать? Почему же так? Только ли из-за моей суровости? Нет, это по меньшей мере всего лишь один из двух серьезных факторов, который, кстати, лишен права быть главенствующим. Да, именно так, не удивляйся! — слегка повышенной интонацией вставил Ларватус, заметив, что я скорчил недоверчивое лицо. — И дело тут в том, что есть еще кое-что — мы просто с тобою из разных классов. И так уж случилось, что мне довелось родиться в семье из более привилегированной касты. Знаешь, а ведь я, в бытность свою ребенком и подростком, думал, что мир просто идеален. Все заботы ограничивались рамками наслаждения и обучения. Люди кругом были такими счастливыми, красивыми, все у них ладилось и все у них получалось, если они брались делать что-то новое. Никто мне тогда не рассказывал, что по миру разбросаны города, полные человекоподобных монстров… Ты уж извини, но первая встреча с твоими собраться оставила именно такое впечатление. И вот жил я себе до юности в таком ласковом до умопомрачения блаженстве. Но крепчавший со временем ум прибавил наблюдательности и рассудительности. Сначала стал замечать политическое закулисье, мерзкое и отвратное, надо признаться — знаешь, вся эта борьба, конкуренция, притворство и тому подобное. Тогда-то и пошатнулась моя убежденность в идеальность человечества, хотя мать и отец всячески пытались оберегать меня от встречи со смрадом, но неизбежное в данном случае быстро восторжествовало… В общем, потом я узнал все, узнал на чем зиждется мое умиротворение и райская жизнь в Зоне 15.2. Думаешь, мне удалось все это легко проглотить? Нет! Терзали меня муки совести, пугало меня то, что делают мои сородичи, ведь меня же, совсем молодого паренька, почему-то никто не решил подготовить! Могли бы хоть Мальтуса дать почитать что ли, — он усмехнулся, отобразив тем самым свою иронию. — Я вырос на прекрасном, а жизнь мне предстояло прожить в нечистотах.

— Какого хрена ты мне все это рассказываешь?! Думаешь, что я разжалоблюсь и скажу «виноваты все они, но не ты»? Мне плевать, чем ты руководствуешься, я просто хочу, чтоб ты сдох! — выпалил я, будучи разгневанным его непонятно зачем рассказанной байкой.

— Справедливая злость! — сказал он и засмеялся, а потом продолжил. — На твоем бы месте я вел себя аналогичным образом. Зачем рассказываю тебе? Ну, должен же ты знать, что из невинных людей получаются неукротимые в своей жестокости монстры! Теперь мой долг — всему миру отомстить, и двигаюсь по пути, ведущему к достижению цели, я с наслаждением. К таким как ты волей-неволей приходится относиться с брезгливостью, а себе подобных презираю! И знай, что всему виной справедливость. Из-за нее я стал ненавидеть ваших угнетателей и захотел их побороть.

— Ничего получше выдумать не мог? — в полголоса произнес я.

— Получше? А разве есть такое? Ладно, предположим, что я, соприкоснувшись с вероломством, восстал и переметнулся на сторону уродов. И как я им могу помочь? Консолидирую вокруг себя и поведу в атаку на войска тиранов? Смех, да и только! Сколько же наивности должно быть в готовом предпринять подобное! Меня задавят и растопчут вместе с горсткой примкнувших ко мне идиотов. Бессмысленно. Да и с другой стороны, зачем тебе восстание? Понимаю — свобода и прочая чепуха. Это очень хорошие стимулы, но что дальше? Ну, если дело выгорит, то добиться получится лишь разрушения государственности. Если честно, мне такая перспектива по вкусу: занятная забава, но по какой причине необходимо выбирать столь трудный путь? Я вот, например, выбрал куда более простое решение, которое в то же время намного эффективнее.

— Что ты несешь?! — спросил я, начиная запутываться в логической цепочке говорящего.

— Постой-постой, друг! Разве ты не знаешь, что мои судебные процессы избавляют величественную планету Земля от тонн килограммов бесполезного мяса, давно сгнившего, но по ошибке продолжающего осквернять ее? Но это мясо так ценят те идиоты, что когда-то посадили меня на должность судьи. Скажи, разве это не бунт против системы? — он на некоторое время замолчал, видимо, с целью перевести дыхание, а потом продолжил совсем спокойным голосом, который до этого позволил себе несколько возвысить. — Однако этим я не ограничиваюсь, есть и другие средства. Кстати, отчасти поэтому я здесь и нахожусь: ты — мое средство.

— Что ты имеешь ввиду? — озадачено поинтересовался я, а после присел на корточки, ощутив, что ноги мои начинают неметь.

— Друг мой, — снова улыбнувшись, говорил Ларватус, — я искренне рад тому, что ты стал якшаться с этой недалекой девицей. Если бы не данное обстоятельство, то я никогда бы не отдал приказ следить за тобой, а это значит, что твои тайны так и остались бы никому неизвестными… Ты понимаешь, что скажи я одно слово, и в глазах общества уродов и общества прекрасных ты становишься отвратительным преступником? Похитителем, насильником и убийцей бедных женщин! Ай-ай-ай! — как-то глуповато выразил он свое назидательное псевдонегодование. — Но я пока ничего не скажу, и сейчас ты лишь подозреваемый в похищении, но ни в чем более. Именно в таком амплуа тебе предстоит пробыть некоторое время.

— Какая тебе разница, ты же сидишь и думаешь только о том, как бы поскорее отвести меня на Площадь семи цветов и алой розы. — безразлично сказал я.

— Узко мыслишь, друг Ид Буррый! Тебя туда не отправят, более того, скоро ты выйдешь на свободу.

— Не понимаю? — позабыв о всякой предосторожности, спросил я.

— Ну, недавно встретиться мне довелось с твоей подружкой. Я, приняв печальный вид, поведал ей грустную историю о твоем несправедливом аресте. Не бойся, про украденную шлюху я не говорил, так что любите себе друг друга, пока не надоест. Она думает, что ваша связь повинна во всем. И знаешь где сейчас твоя избранница?

— Где?

— Порхает вокруг своего папочки и требует от него ходатайства в твоем деле. В общем, зная этих людей, я заключаю, что скоро ты будешь освобожден благодаря вмешательству главы Департамента всеобщей справедливости. Понимаешь? Сам господин Виктор Марптон будет вызволять тебя! Ранее никто еще не удостаивался этого! — с какой-то чрезмерной торжественностью объяснился судья.

— Зачем тебе это? — после недолго молчания поинтересовался я.

— Признаться, я думал, что ты более смекалистый парень, ну да ладно. Все затем, чтоб стереть в порошок эту мразь! Вот и в действии мои средства!.. Представляешь, какой шум поднимется в правительстве, когда я докажу, что Марптон покровительствовал серийному насильнику и убийце Иду Буррому? Когда же сюда примешается влюбленная в маньяка дочурка, то старожилы скажут, что такого накала страстей свет не видывал! Подумать только, я поначалу думал, что великой удачей для меня является факт твоего общения с этой Евой — мол, попробую на этом сыграть, авось что-нибудь да получится, но, видимо, быть счастливчиком на роду мне написано. — затем Ларватус начал философствовать, но я почти не слушал.

Значит, меня освобождают и дают какой-то шанс на спасение. Эту информацию по праву можно считать наиболее важной деталью повествования судьи. На противостояние этих ребят мне плевать, да и не ровня я им, чтоб таскаться с их четой. Сейчас главное придумать, как бы сделать так, чтоб меня не пустили в расход. А этого не миновать, если мозг мой не зашевелится — любой исход этой борьбы заставит пожертвовать Идом и еще кем-нибудь. Надо спасти свою шкуру и по возможности прихватить с собой Еву, ей ведь тоже может не поздоровиться, если ее родитель потерпит поражение. Любовь, мать ее так! Не очень-то удачное время для этого чувства, но ничего не поделаешь — таково уж оно. Что же делать? Надо будет все хорошо обдумать, как выберусь отсюда.

— На этом заканчиваю! — воскликнул Ларватус, завершая какую-то очередную свою мысль. — Мне пора уже, а ты сиди и спокойно жди гостей. Я уверен, что они придут, если же нет, то желаю не спотыкнуться, когда тебя будут вести на обряд очищения. Но поверь, вероятность этого очень не велика. Скоро здесь будет Евочка со своим папочкой. Ну, до встречи. — судья встал, подошел к двери, но выходить сразу не стал, вместо этого он предпочел некоторое время неподвижно стоять, по всей видимости, в раздумье. Эта теория подтвердилась, когда он обернулся ко мне и сказал следующее.

— И кстати, насчет этой твоей шлюхи… Я было хотел ее тебе оставить, но придется забрать: понадобится в будущем. Мне точно известно, что она по-прежнему в твоем доме. Будь иначе, мои соглядатаи разведали бы все детали, но ты не вывозил мешки или хотя бы пакеты. Мне плевать, жива она или мертва, похоронил ты ее или расчленил. В общем, пока ты будешь ждать освобождения, мы заедем к тебе и прихватим девчушку с собой.

«Ну что? Прощай Ипполит» — подумал я, смотря на закрывающуюся за Ларватусом дверь. Да, с ученым вряд ли будут так сюсюкаться, как со мной. Вспомнят ему былые грехи, приплюсуют новые… Да уж, только мне удалось обрести отца в лице своего ближайшего соратника, как я вынужден сразу же расстаться с ним. Его спасти, кажется, совсем не возможно. Прости, папа! Будь все в моей власти, ты бы стал одним из самых счастливых людей в мире, несмотря на то, что твои уста ни разу не произнесли обращенного ко мне слова «сын»…

История у меня, конечно, далеко не прозаическая. Мать умерла после родов, а затем отец инсценировал свою смерть, чтобы скрыться. Почему так все? У меня есть мыслишки, но близки ли они к реальности? Мне почему-то кажется, что родившая меня Фина Креоль была убита Ипполитом, который таким образом заметал какие-то следы. В пользу этого говорит и его исчезновение, имевшее место быть сразу же после кончины матушки моей. Если данные гипотезы верны, то получается, что именно я всему виной — видать, мой организм есть результат опытов дорогого доктора. Не зря же он упоминал будто бы присущую мне идеальность и утверждал, что именно моя половая система является наиболее подходящей для зачатия нового человека. А коли так, до далеко ли ушел Ид Буррый от названного им подделкой Кита Лера? Ученый по фамилии Рад сотворил меня, используя свое семя, яйцеклетку какой-то женщины и кучу научных приборов. Значит, мать моя ничем не отличается от десятков украденных мной женщин, и ей, как и им, была отведена роль инкубатора? Понятно, почему добряк-папаша уничтожил ее, но зачем он сделал так, чтоб все считали его мертвым? Наверное, кто-то стал подозревать его в чем-то, во всяком случае только такое предположение придает абсолютную стройность моей теории. Была пора, да прошла, теперь результат опытов тех времен сидит на полу в камере и думает о том, как бы спасти свое брюхо от крайне вредоносных посягательств сильных мира сего. Так что сейчас надо сконцентрировать мысли на собственной персоне.

В общем, я скоро вновь возвращаюсь на волю, но свобода моя будет безопасной очень непродолжительный промежуток времени. Это говорит о том, что мне придется скрываться, ибо дом мой теперь является запретной зоной, однако хотя бы раз мне его посетить еще придется: нужно забрать все деньги, что там есть, приспособления для наложения грима и еще кое-какие вещички. Потом придется постоянно менять свою внешность и место жительства. План, конечно, не идеальный, но так у меня хотя бы будет больше шансов оставаться вне пределов полицейской досягаемости… Да уж, как же легко я смирился со своим падением: еще пару часов назад метил в отцы нового человечества, а теперь обдумывают как бы получше обустроить предстоящую крысиную жизнь. Не думается мне с сожалением почему-то о том, что все рухнуло и, выходит, все совсем напрасно было. Накрыли нас до тех пор, как удалось достичь желаемого, да так накрыли, что даже времени не оставили для ухода в подполье. Ну, мне-то позволяют туда нырнуть, а вот Ипполита лишили данной возможности, а без него никогда ничего не получится, так что моя жизнь вне закона ни к чему толковому не приведет — лишь тысячи дополнительных глотков воздуха, до безобразия похожих друг на друга и абсолютно бесцельных. Так зачем же прятаться, если жизнь не представляет никакой ценности? В том-то и дело, что незачем, а очень хочется — совсем нет никакого желания обзаводиться безруким и безногим телом, которое будет верным спутником моего разума до самого конца. Вот это хороший стимул! Надо бы с Ларватусом поделить своими умозаключениями…