Место, которое есть

Глава III

За несколько часов до наступления выбранного мною для реализации моего плана времени, я вышел из дома и направился в сторону здания, занимаемого Государственной службой статистических ведомостей по делам граждан. Подойдя к нужному дому, я, желая быть как можно менее заметным, остановился на почтительно расстоянии от главного входа. Примерно через двадцать минут после моего появления в указанном месте, из входных дверей вышел Хелен Медвий. Карлик как-то нервно огляделся вокруг и, не заметив ничего подозрительно, в том числе и меня, быстрым шагом пошел в направлении, которое предусматривало для меня роль догоняющего. Оно и к лучшему, потому что так у меня будет больше возможностей все время оставаться в тени.

Было заметно, что объект моей слежки очень торопился и, кажется, подобно мне, тоже старался быть максимально малозаметным — он постоянно оглядывался по сторонам, а когда доводилось идти мимо случайных прохожих, его длинные руки пытались как-то неловко прикрывать лицо. Чего он боится? Вот это по-настоящему загадка для меня, в поиска ответа на которую я порой доходил до того, что начинал примешивать сюда страх этого существа перед фальшивым господином Лером, то есть передо мной.

Однако подобного рода предположения оказались ошибочными, потому что спустя небольшой промежуток времени мне удалось раздобыть отгадки на все эти идиотские ребусы, созданные в моей голове благодаря странному поведению смешного уродца. Медвий не пошел к себе домой, вместо этого он решил стать посетителем «Мира кровавого туза». Теперь-то все его волнение стало понятной штукой для меня, более того, основываясь всего лишь на его поведении, знании специфики заведения, посещенного им, и кратком общении с этим субъектом сегодня днем, я могу составить психологический портрет сего товарища бюрократа. Попробуем. Личность он заносчивая; скорее всего полагает, что место работы несколько сближает его с людьми из касты управителей, почитаемых субъектом за неких божеств. Главная мечта — быть замеченным «сверху». Все, на основании этого можно судить об прочих качествах. Нервничал он и прикрывался, когда шел в бар, лишь потому, что считает не совсем характерным для столь «серьезных» персон, как он, посещение увеселительных заведений. Но ему оказалась нужной проститутка, ибо в борьбе с физиологией поражение обычно терпит вторая сторона. Подтверждение теории о том, что в деле замешана дама легкого поведения, не заставило себя долго ждать — в «Тузе» я увидел, как Медвий, не обращая внимания на все происходящее, целенаправленно устремился к столику, за которым восседала уже известная мне горбунья, еще вчера бывшая объектом вожделения того толстого парня, что так любезно согласился стать кавалером спутницы Евы.

Карлик что-то сказал ей, но из-за отдаленности и шума я не смог расслышать ни слова, зато последовавшую за этим громко произнесенную фразу проститутки мои уши разобрали детально: «Скажи, а ты везде такой маленький?!». За этим последовал смех. Лилипут сконфузился и, видимо, не сумев перебороть гнев, порожденный столь неприятным оскорблением, выкрикнул «Скотина!». Возможно, началась бы серьезная перепалка, из которой победителем вышла бы, конечно, горбунья, если бы только маленький покупатель женских телес не извлек из своих карманов, по всей видимости, деньги и не вручил бы их своей оскорбительнице. Такой ход резко изменил планы проститутки, до этого уже было собиравшейся надавать пару пощечин дерзкому коротышке. Да здравствует капитализм…как-то мне уже и самому не особо-то весело от скандирования этого лозунга.

После вышеописанного забавная парочка вышла из бара и пошла, как мне удалось потом узнать, в сторону дома Хелена Медвия. Его жилище располагалась всего в трех кварталах от начального пункта их шествия.

Когда они скрылись в слишком больших для того, чтоб ими владел такой маленький человек, покоях, я взялся за разведывание обстановки. Надо узнать все возможные варианты проникновения в это строение — мне это очень скоро понадобится. Выход нашелся быстро — задняя дверь, представлявшая собой тонкую полустеклянную конструкцию, была оснащена очень простым замком, который мне удастся открыть при помощи пары проволок, найденных на улице. Данное обстоятельство очень радовало меня — теперь оставалось дело за малым. Безо всяких промедлений я направился очень быстрым шагом в сторону своего жилища.

Придя домой, я первым делом спустился в лабораторию к Ипполиту и заявил ему, что пора приносить в жертву очередную ни в чем не повинную женщину. Эти указания были выполнены прямо перед моими глазами — доктор лишь ввел в вену Марии небольшое количество какой-то коричневой жидкости, и спустя минута она перестала дышать. Как же просто забрать жизнь, человеческую жизнь… Мертвой Мария выглядела красивее, чем при жизни — черты ее лица, которым так не хватало умиротворения, теперь были невозмутимы, голова не дергалась, веки не содрогались, губы были чуть приоткрыты, что создавала ощущение того, будто женщина ожидает готового пробудить ее поцелуя. Пятна на лице потеряли былую свою четкость и лишь блеклыми оттенками виднелись на ее коже. И в этот момент я примерно представил красоту ее молодых, нетронутых болезнью черт. Она была просто прекрасна…

После этой процедуры я попросила доктора помочь мне снова перевоплотиться в Кита Лера, а так же подготовить второй шприц со снотворным. Через полтора часа все предварительные работы были окончены, а это говорило о том, что пора действовать.

Ученый помог мне погрузить недавно покинутое жизнью тело в багажник автомобиля, и я, сев за руль, устремился к дому Хелена Медвия.

Машина безопасности ради была припаркована на расстоянии в несколько десятков метров от здания. В окнах второго этажа горел свет, что наверняка говорило о том, что обитатели это жилища все еще не спят. Интересно, а свет карлик решил оставить по собственной инициативе? Может, ему так сподручнее совокупляться с женщинами? Забавно, но еще забавнее тот факт, что я вообще подумал об этом.

Палагаю, не стоит проникать в этот храм любви, пока голубки не угомонятся. После того как погасят свет и пройдет еще хотя бы тридцать минут, я подъеду к задней двери и взломаю ее.

Ожидание было долгим — только через два часа мне наконец посчастливилось оказать у желанного входа. Я вытащил из бардачка отмычки и за одну минуту взломал замок. Все! Теперь я хозяин и могу поступать в пределах этого дома так, как мне заблагорассудится! Кто помешает или остановит меня, даже если я буду иметь неосторожность разбудить спящих любовников? Теперь здесь главенствует Ид Буррый… но он здесь не за этим.

Я ложу в карман размещенные в удобном чехле шприцы с усыпляющим веществом, а потом поднимаюсь как можно тише на второй уровень дома. В одной из комнат мне удается отыскать лежащими на большой кровати горбунью и Медвия. Изучение окружающей обстановки дало мне ответ на тот вопрос, почему так долго забавлялись при включенном свете эти ребятки — возле кровати валяются кожаная плетка и кляп, а карлик облачен в женские трусы. Извращенные душонки! Как раз под стать искалеченным телам…

Проститутка лежит на правом боку, но несмотря на это, ее храп раздается громкими раскатами по всем углам весьма просторной комнаты. Однако карлику данное обстоятельство никак не мешает спать, потому как мое появление и сопутствующие ему шумы не привлекли абсолютно никакого внимания. Я достаю из чехла один из шприцов и максимально резко впрыскиваю его содержимое в тело неудачного аватара громовержца. Ее и так вряд ли можно было разбудить, вздумай я даже совершить пару прыжков на ней, но со снотворным все же будет надежнее.

Теперь же на очереди господин бюрократ-извращенец. Я подхожу к нему вплотную, надавливаю коленом на грудь, а после со всего размаха даю пощечину по лицу. Маленький человек просыпается и глазами, полными безрассудного страха, смотрит на меня. «Здравствуйте, Хелен Медвий! Плохо работаете!» — произносят мои губы, а после этого моя рука втыкает иглу второго шприца со снотворным в шею этого убожества. Он машинально прикладывает ладони обеих рук к месту прокола, а затем моментально переходит в стадию глубокого сна. Обставлено как нельзя лучше! Да здравствует наука и эпатаж!

После описанных событий я спустился вниз и подошел к автомобиля, из багажника коего спустя несколько секунд извлек труп Марии Йамады. Под ее телом лежала длинная веревка, которая была специально заготовлена мною заранее. Этот предмет также был прихвачен.

Ноша, не предоставлявшая особых трудностей в процессе транспортировки, была поднята на второй этаж и опущена на кровать рядом с усыпленными людьми. Я схватил карлика за ногу и стащил его с кровати на пол, затем же на освободившееся место уложил труп убитой Ипполитом мученицы. Ее надо раздеть: так картина будет куда более красочной! После того, как мне удалось наконец-таки закончить с мертвой, мой взор вновь обратился к становившемуся почему-то все более и более ненавистным коротышке. Я взял и расположил его поверх Марии так, чтоб вдвоем они походили на младенца и мать, держащую свое чадо на руках. Статичность полученной конструкции из человеческих тел придавала упомянутая веревка, которой мои руки крепко обвязали две части диковинного произведения искусства. Великолепно! Для того, чтобы сделать все более насыщенным, я порылся в сумочке шлюхи и обнаружил там красную губную помаду. При помощи нее на стены было нанесено несколько сатанинских узоров. В качестве же последнего безумного штриха была оставлена на теле карлика следующая надпись: «С любовью. От господина уродов и прекрасных».

На этом кончилось мое небольшое приключение…

Я вышел и сел за руль, а после направился домой, упиваясь хитроумностью и качественным выполнением выбранного плана. Зачем же все это было сделано? Для того, чтоб спастись и максимально далеко отвести подозрения от себя. После того как горбунья оправится от действия снотворного, пред ее глазами предстанет страшное зрелище — карлик, изрисованный губной помадой, привязан к трупу какой-то женщин. Крохотное создание будет кричать и пищать, но высвободиться самостоятельно никак не сможет: уж я-то привязал все накрепко. Далее проститутка первым делом кинется либо развязывать своего временного кавалера, либо позовет на помощь полицейских. Что бы она не выбрала, стражи порядка рано или поздно появятся на месте преступления. И какой же вывод будет напрашиваться сам собой? Большинство здравомыслящих людей, озирая взглядом всю комнату и расспрашивая потерпевших, придут к выводу, что ночью в доме Хелена Медвия поработал маньяк, которого не избежала участь быть сумасшедшим. Если последнее суждение верно, то можно спать спокойно — никто и подумать не посмеет, что в городе действует группа из пары человек, которая уже достаточно давно промышляет похищением женщин с целью проведения научных опытов. По-моему, все сделано как нельзя лучше. Остается лишь ждать, пока течение времени не приоткроет занавесу будущего.

Я без каких бы то ни было трудностей вернулся домой и первым делом принялся за снятие грима, потом же мне захотелось побеседовать с доктором и рассказать ему об успехе дела. В лаборатории Ипполита не оказалось, а это говорит о том, что ученый находится где-нибудь в одной из комнат и забавляется игрой с самим собой в шахматы. И действительно, войдя в просторное помещение второго зала, я застал моего соратника именно за этим занятием. На доске перед ним находилось всего четыре фигуры — два короля и кони разного цвета. Зачем он работает над столь странными игровыми ситуациями? Мат при таких условиях можно поставить только в том случае, если противник имеет серьезное намерение проиграть. Впрочем, мне наплевать, да и шахматы не особо привлекают меня.

— Друг мой! — воскликнул я громко торжественным тоном, стараясь привлечь таким образом внимание шахматиста, не заметившего из-за увлечения игрой моего появления.

— Да, что случилось? — отстраненно поинтересовался тот, к кому я обращался.

— Дело сделано. Все идеально! — и после этого я рассказал, призвав на подмогу все свое красноречие, о случившемся.

— Отлично. Теперь же остается лишь ждать. Ты думаешь, что никаких сложностей возникнуть не должно?

— Какие сложности?! Ты о чем?! — будучи немного оскорбленным таким неверием в идеальность детища моего разума, воскликнул я. — Что-либо лучше никогда не исполнялось! Уж мы-то точно вне подозрений окажемся. Представь себе негодование полицейских, когда карлик скажет, что перед тем как его сознание отключило содержимое воткнутого в него шприца, он видел никого иного как господина лейтенанта Кита Лера! Хотел бы я там присутствовать во время дачи показаний.

— Не будь слишком возбужденным. Мне в тебе это очень не нравится. Ты будто юный парнишка, затянутый веселой игрой. Ид, это далеко не шутки. На кону многое. — ученый вдруг вздумал вразумлять меня, позабыв, что он сам и повинен в моем азарте.

— Игрой, говоришь? — передразнивающей интонацией произнес я. — Скажи мне, а что это такое на самом деле? Не забавное ли развлечение? Ты, мать его так, не понимаешь, что мы тут людей убиваем? От великой ли жажды?

— Я о том тебе и говорю, а ты…

— Ты мне говоришь! — почувствовав, что гнев становится основной моей эмоцией, прервал я собеседника. — Скажи мне, скольких ты убил собственноручно? Двадцать-тридцать? или больше?! И что же тебя заставляло всякий раз обращаться вновь и вновь в доставщика смерти? Я скажу. Тут два варианта. Либо ты испытываешь удовольствие от того, что забираешь жизни, либо ты идиот сумасшедший! Я бы еще и третий вариант озвучил, но к тебе он неприменим… А, вот, ко мне — другое дело! Я давно превратил в забавное развлечение все эти похищения и опыты… Понимаешь, не могу я быть хладнокровным убийцей. Соверши я одно в состоянии, когда рассудок чист и ничем не увлечен, второе бы уже превратилось в последние, и я бы обратился в безумного. Нет! Я вытеснил кровожадность и хладнокровие усилием над собой — теперь мой мозг забавляется.

— О Ид, — будто слегка жалобно вымолвил доктор, — Ты не справедлив ко мне. Думаешь, что я испытываю наслаждение ото всего этого? Нет, ты так не просто думаешь, в тебе есть уверенность. По-твоему, всякое дело должно увлекать человека каким-то образом, иначе оно им будет быстро оставлено. Но ты ошибаешься, говорю я тебе. Есть еще долг!

— Долг? — решив успокоиться, переспросил я. — Какой долг? Кто определил мне такую участь? Господь Бог? Или быть может, ты? Ну, Великого Создателя, что-то явно перестаравшегося с создание нынешнего человека, я ни разу не видывал, и что-то не припоминаю, чтобы Он каким-то образом отправил мне послание со следующим содержание: «Ид, ты новый пророк, иди и меняй мир, неся в массы мою волю». Но несмотря на отсутствие подобного указания, мои руки почему-то выпачканы в крови многих агнцев. Зато передо мною постоянно маячит твоя кривая физиономия, из прорези в которой постоянно вылетают слова назидательного и педагогического характера. Значит, ты обязал меня творить нечто, заявив, что это, дескать, мой долг. Нет, друг мой, так не пойдет!

— Ид, остановись! — трубным, совсем нехарактерным для него голосом сказал Ипполит. — Ты говоришь как изнеженный сопляк. Неужели ты до сих пор понять не можешь, чем мы здесь занимаемся?! Мы делаем будущее!

— Ага, уже долгие годы, да ни черта не получается. — вставил я ехидной интонацией.

— А ты думал, что поймав первую встречную мадам, мы сразу же достигнем успеха?! Тогда я скажу, что ты инфантильный дурак, не годный для серьезных дел. — эти слова ужалили меня, потому как нечто подобное мне говорила и Ева, когда делилась частью своих мировоззрений, сидя за столиком в баре. — Всякое великое дело, которое должно быть сделано наверняка, куется годами, а то и веками. Однако всегда нужен тот, кто положит начало… Не знаю, пробовал ли кто-нибудь до нас браться за такое, но точно могу сказать, что после, даже если мы не достигнем успеха, будут еще многие. Если же все получится, то и в этом случае понадобится время и осторожность. Кстати сказать, последняя редко бывает подругой разгоряченных азартом игроков, так что тебе ради конечной цели стоило бы убавить свой глупый задор.

Не знаю, с чем связано то, почему я вновь так легко отступил под натиском не очень-то и убедительных доводов Ипполита, но ему удалось заставить меня почувствовать некую вину. Может, ученый происходил из когорты великих манипуляторов, а может, все дело в моем нутре, склонном пасовать перед человеком, которого обычно удается держать в своих руках, стоит только ему заговорить о долге, справедливости и моем участи во всей этой возвышенной дребедени. Так часто бывало и раньше — я всегда горазд сломить его, но когда дело касается нашей, как говорит дорогой доктор, миссии, из спора победителем выходит он. Видать, где-то в глубине меня и в самом деле есть нечто, убежденное в верности и величии нашего занятия. Если так, то стоит ли мне радоваться за себя? Мол, мне действительно суждено нести таковой крест, и быть в своем роде избранным. Лучше оставить эти мысли, ибо они как-никак тоже относятся к вопросам, имеющим метафизические начала, а уста мои, помнится мне, как-то молвили, что покушаться на эту великолепную вещь никак нельзя.

Я пал, однако будучи по-прежнему сильно раззадоренным недавно рожденным и уже начинавшим угасать пылом, все еще хотел продолжать беседу на эту тему, только теперь стоит прибавить чуточку такта.

— Я понимаю, о чем ты говоришь, Ипполит, — решив признать свое поражение, начал говорить я, — Однажды занявшись этим, я уже никогда не смогу отстраниться. Это будет сродни вероотступничеству, но намного хуже. Веру могут оставить ради иной, идеалы коей в какой-то момент показались более совершенными. Если же говорить о нашем деле, то разве может кто-нибудь из числа не лишившихся разума заявить, что существует лучшая альтернатива? Исходя из любых не антисоциальных позиций, наш выбор совершенен, если, конечно, не забывать о реалиях современного мира. Неужто кто-то посмеет утверждать, что возвращение человечеству его прежнего, что значит чистого, облика не есть высшая цель? Будь ты хоть идеалист, превозносящий справедливость и гуманизм, будь ты хоть властолюбивый честолюбец, осознающий, что в перспективе очень полезную роль для удовлетворения твоего тщеславия может сыграть манипуляция людьми при помощи изложения им планов о скором очищении человечества. Дело, вот, Ипполит, только в том, что я никак не могу понять, почему именно на нас возложено это. Ты так говоришь, и я тебе верю, но от сомнений никак избавиться не могу.

— Друг мой, — с небольшой долей нежности произнес ученый, а после подошел ко мне вплотную, зажал мое лицо в своих ладонях так, что каждая из них оказалась на одной из моих щек, и продолжил, — потому что мы уже это делаем. Не будь это нашим уделом или долгом, вот эти бы руки, что обнимают сейчас тебя, никогда бы не прикоснулись ни к одному из шприцов, ни к одной из пробирок, ни к одному из микроскопов и так далее. Мы делаем это, потому что мы можем, и из этого вытекает наша обязанность, а о мировоззрения говорить сейчас нет толку, главное только помнить всегда, что намерения наши произрастают из благодатной земли.

— С тобою согласиться легко, более того — даже очень хочется. — понурив голову и тем самым слегка высвободив ее из объятий ладоней собеседник, заговорил я поникшим голосом. — Но ведь не может же быть все так по-сказочному просто. Мне доводилось часто думать надо всем этим, и знаешь чем все больше и больше я начинаю себя корить?

— Чем же, Ид? — тихо жалобным тоном вопросил доктор.

— Может вся суть проблемы во мне? Может, все эти смерти напрасны? Может, каждая из этих женщина была бы способна выносить полноценного ребенка, подбери ты только более подходящего кандидата на роль отца? Может, это только я и повинен в том, что все они умирают, не сумев от негодного семени выносить нового человека?

После этих вопросов наступило молчание, длившееся, как мне показалось, не меньше трех минут. Доктор отошел от меня и, вернувшись к прежнему своему месту, уселся на кресло. Я последовал его примеру и разместился напротив него, в голове же моей почему-то вновь стали всплывать образы всех этих невинных жертв. Пускай у них не было счастливой жизни, пускай им даже осточертел этот убогий мир, тем не менее каждая из них добровольно вряд ли бы согласилась пойти на смерть ради лишь предполагаемого счастливого будущего для каких-то там никому неведомых потомков. Если быть циником, то в этом можно найти много смешного — даже уроды, живущие, можно сказать, в одном из кругов ада, берегут свое брюхо и почитаю его как высшую ценность. А вот биолог скажет, что тут все естественно: жизнь, если она позволяет тому или иному существу собою пользоваться, сама и внушает этому субъекту необходимость стеречь себя как зеница око, вот он и стережет, но так как нет у него возможности целиком всю жизнь сохранять, ему приходится браться за оберегание той ее частицы, что обособлена только в нем самом. Быть может, я бы тоже направлял свои мысли в подобных направления, если бы мне не довелось быть убийцей и при этом ваятелем будущего. А разве во мне не соединилось одно с другим?

— Ид, — прервав наконец молчание, начал доктор, — поверь мне, никто лучше тебя из ныне живущих не подходит на роль отца для, как ты сказал, нового человека.

— Это же не правда, Ипполит? Неужели ты забыл о правительстве, о тех людях, что и сейчас идеальны…

— Ид, им и не нужен новый человек…

На этой, надо сказать, многозначительной фразе и кончилась наша беседа. В ней не было много смыслов и суть ее состояла по большей части в стимуляции эмоциональной составляющей моего нутра. Странно получается — я часто убеждаю себя в том, что мой рассудок является главным руководством, но в тоже время мне часто хочется прочувствовать свою душу, в которой, как представляется, помимо всякого дерьма есть и кое-что по-настоящему человечное. Разве не чистая частица души повелевает мне подчиняться Ипполиту и следовать его указаниям во всем этом деле? Даже если предположить, что доктор ведом совсем нехорошими намерениями, то разве я, не зная этого, могу быть как-то повинен в чем-то? Мною движет великое, и это великое в моей душе, умудряющейся проталкивать свои желания в разум. Пусть будет так, во всяком случае именно в это мне хочется верить.