Междуречье

Глава 5

Шарур дернул осла за повод.

— Чтоб тебя демоны сожрали! — закричал он с лучшим зуабийским акцентом, на который был способен. — Чтоб черти с тебя кожу содрали! Посмотри, впереди город. Если устал, отдохнешь там!

Ослик заревел и уперся передними ногами. Он не желал идти вперед. Человек с парой горшков на спине, наполненных зерном, аккуратно обошел Шарура, а тот все пытался заставить упрямое животное сойти с места, используя откровенно жестокие приемы, которые Хархару не одобрил бы. Остальные путники, шедшие в Имхурсаг по дороге, которую перекрыл осел, не жаловались. Напротив, сочувственно посматривали в сторону Шарура, обходя его по обочине.

— Идиот! — выругал Шарур осла, когда тот все-таки соизволил тронуться. — Глупая ты скотина! До стен рукой подать, а ты уперся. Тень нашел, видишь ли! Не дам я тебе здесь стоять. — Осел заревел, но пошел вперед.

На взгляд Шарура, стены Имхурсага уступали стенам его собственного города: не такие высокие, как в Гибиле, и не такие мощные. Большая часть кирпичной кладки потрескалась, а некоторые кирпичи выкрошились. Но от этого храм Энимхурсага, возносящийся в небо над городской стеной, не стал менее внушительным и массивным. Перво-наперво, Имхурсаг был городом бога, а люди с их потребностями — потом.

Стражники у ворот без особого интереса оглядели Шарура и осла.

— Откуда? — лениво спросил один из них.

— Из Зуаба, — ответил Шарур, указав на юго-запад.

— Что на осле? — спросил стражник.

Смотрел ли Энимхурсаг глазами этого скучающего человека? Говорил ли бог Имхурсага его устами? Шарур сомневался, но уверенности не было. Но стражник не спросил о его происхождении, а только спросил, откуда он идет, так что врать не было необходимости. Он вообще не собирался говорить здесь ничего, кроме правды.

— Откуда у тебя все это добро? — спросил имхурсаг. Его товарищи рассмеялись. Такие же люди, как и все остальные… когда Энимхурсаг позволяет им быть такими.

Шарур оскорбленно выпрямился.

— Выменял, конечно.

Охранники громко расхохотались.

— Ну, понятно, из Зуаба, — сказал первый стражник. Шаруру не поверили. Никто из соседей Зуаба не верил зуабийцам, что бы они не говорили. Стражник продолжал: — Просто помни, приятель, здесь тебя твой быстроногий бог не защитит. Энимхурсаг, могучий владыка, воров не любит.

При упоминании своего бога голос стражника стал более глубоким и внушительным, — или это сам бог вещал через него?

— Я не очень тебя понял, — произнес Шарур таким тоном, что вряд ли его можно было воспринимать всерьез.

Стражники засмеялись и махнули ему рукой, впуская в Имхурсаг.

Когда он проходил через ворота в город, не уступавший его родному Гибилу, по телу пробежала легкая дрожь. Волосы на руках и груди на мгновение встали дыбом, как будто рядом ударила молния. Впрочем, все быстро прошло, и Имхурсаг перестал отличаться от любого другого города в земле Кудурру.

Здешние жители мало чем отличались от других жителей страны между реками. Крестьяне таращились на высокие городские дома, гончары расхваливали свои товары, прохожие их передразнивали. Под стеной из кирпича-сырца спала пьяная женщина. Туника ее задралась, бесстыдно демонстрируя самые интимные места. Маленький мальчик показывал на нее пальцем и хихикал. Собака вылизывала котелок с остатками пива, подняла голову, огляделась и с достоинством задрала лапу у стены. Мальчик засмеялся в голос.

Но одно отличие все же бросалось в глаза. Тут и там прохаживались по улицам жрецы Энимхурсага — глаза бога. Их бритые головы Шарура не удивили, но жрецы и бороды брили! Всякий раз, когда он встречал одного из них, Шарур спешил отвести взгляд, и начинал увлеченно разглядывать уличную грязь, чтобы не привлекать внимания. Не хотелось даже думать, что будет, если Энимхурсаг заподозрит наличие в своем городе ужасного гибильца.

Рабы сносили здание из сырого кирпича. Рядом стоял надзиратель, но смотрел он больше не на рабов, а на блудницу, прогуливавшуюся по улице. Но рабы и без него работали дружно и усердно. В Гибиле рабы, если бы за ними наблюдали столь же небрежно, больше делали бы вид, что работают.

Один из рабов, заметив, что внимание надзирателя полностью приковано к ягодицам женщины, все-таки решил перевести дух, опершись на обитую медью палку-копалку. Но уже в следующее мгновение вернулся к работе, пробормотав:

— Прошу прощения, могущественный хозяин. Я всего лишь ленивая навозная муха, недостойная вашего внимания. — Куски кирпича полетели в разные стороны.

Шарур содрогнулся. Нечего удивляться тому, что надзиратель заинтересовался задницей шлюхи вместо того, чтобы присматривать за рабами. За ними куда бдительнее следил сам Энимхурсаг, и это принуждало рабов работать с таким усердием, какого не могли бы добиться от них палка и плеть. Шарур спросил себя, почему бог уделяет такое внимание презренным рабам? Может быть, на месте разрушаемого здания должно быть построено какое-то культовое сооружение? Или бог следит за всеми рабами в своем городе?

Главное — помалкивать. Так меньше возможности выдать себя. Он хотел найти рыночную площадь, не спрашивая дорогу, только сделать это было не так просто. Улицы Имхурсага напоминали улицы Гибила. Впрочем, они напоминали улицы любого другого города в Междуречье. Они извивались, иногда поворачивая вспять, пересекались множество раз, так что даже местные жители, если только их не направлял Энимхурсаг, путались в направлениях.

Во второй раз миновав рабов и их невнимательного надзирателя, Шарур понял, что так можно бродить до темноты. Ничего не поделаешь, придется спрашивать дорогу. Он поозирался и задал вопрос седобородому человеку с большой охапкой пальмовых листьев.

— А-а, не местный, да? — старик с облегчением остановился. — Говор у тебя смешной… Сейчас… — старик замолчал. Вспоминает план города? Или спрашивает у Энимхурсага? Что толку гадать? Но тут старик продолжил: — Значит, так. Второй поворот налево, потом третий направо, потом первый налево, и ты там.

— Второй налево, третий направо, первый налево, — повторил Шарур. — Премного благодарен. Да благословит тебя бог за твою доброту.

— Да, парень, конечно. — Старик широко улыбнулся. Ему нравилось жить в городе под непосредственным управлением бога; Шарур не понял его ответа, но не стал переспрашивать. Еще раз поблагодарив человека, он повел осла по улице.

Дорогу ему подсказали верно. Рыночная площадь оказалась поменьше, чем в Гибиле и не такой шумной. Хотя нет. Здешняя рыночная площадь, может, и уступала гибильской, но сейчас на ней было довольно шумно. Сюда сходились купцы со всех окрестных земель, площадь была тесно заставлена их прилавками, в то время как в Гибиле в последнее время много места занимала пустая грязная земля. Шарур пришел в ярость при виде того, как активно идет здесь торговля, в то время как его рынок хиреет день ото дня.

Отыскав местечко, Шарур привязал осла к столбу, вбитому в землю, постелил тряпицу и разложил на ней свои товары. А потом, по обычаю всех купцов, принялся расхваливать их достоинства.

На рыночной площади толклись жители Имхурсага вперемешку с купцами из других городов. Шарур быстро продал несколько горшочков с маринованными сердцевинами пальмы хозяину таверны. Покупатель пригласил:

— Заходи к нам. Я — Элулу, моя таверна на улице Локоть Энимхурсага, сразу за поворотом. Жена у меня знает множество способов готовить сердцевину пальмы так, что пальчики оближешь!

— Постараюсь зайти, — сказал Шарур, кланяясь. Ложь, но ложь почти незаметная. Он ведь и в самом деле мог зайти в таверну, да вот дела не позволили. По правде, он не собирался идти ни на какую улицу, названную в честь ноги или руки бога города Имхурсага.

Несколько женщин отдали ему кусочки бронзы и меди за бусы. Еще пара покупателей расплатилась так же. Они покупали украшения для своих женщин. Никакой разницы с жителями Гибила. Если не помнить о постоянном внимании бога к своим людям, никаких отличий от гибильцев. Разве что торговались они не так азартно, как соотечественники Шарура.

Перед его прилавком остановился один из бритоголовых жрецов. Он взял нож, покрутил его в руках, и Шарур сразу понял, что в оружии жрец разбирается.

— Прекрасная работа, — заметил жрец.

— Благодарю вас за похвалу, господин. — Шарур постарался воспроизвести акцент крестьян-зуабийцев.

— Никогда бы не подумал, что в Зуабе водятся такие искусные кузнецы. — Глаза жреца перебегали от клинка к Шаруру. Он понял, что сейчас на него смотрит сам Энимхурсаг. — Ты не скажешь, откуда этот клинок? Где его выковали?

— Человек, у которого я купил этот кинжал, говорил, помнится, что его изготовили в Аггашере, — ответил Шарур. Аггашер был намного дальше от Имхурсага, чем Зуаб, а, значит, маловероятно, что тамошние жители знаются с Энимхурсагом и его жрецами. Агашшер пребывал под властью своей богини, и вряд ли мог вызвать подозрения бритоголового.

— Аггашер, говоришь? — Жрец покачал кинжал на ладони. — Да, может быть. Изделия из металла не позволяют обнаружить прикосновения бога. Но металл полезен, иначе его бы давно запретили. Возможно, со временем все равно запретят. — Шарур не знал, излагает ли жрец собственные соображения, или его устами говорит Энимхурсаг? Так что не весь пот, стекающий по спине Шарура, был вызван дневной жарой. А жрец продолжал: — Мне нужен хороший клинок, зуабиец. На сколько ты захочешь меня обокрасть за вот этот?

Вот тут Шарур пустил в ход все свои способности торговаться. Он не хотел рисковать, привлекая к себе внимание Энимхурсага, но торговец в нем не мог не раскрутить покупателя на приличное количество серебра. Впрочем, в Гибиле он получил бы не меньше.

По рыночной площади шлялся разносчик пива. Шарур с удовольствием выпил кружку. К его удивлению, пиво было не хуже, а может, и получше гибильского. Он вообще не думал, что в Имхурсаге найдется что-то лучшее, чем в родном городе.

Он вернул глиняную кружку продавцу и заметил рядом со своим прилавком двоих чужеземцев, явно из Алашкурру. Оба изнывали под местным солнцем в своих тяжелых шерстяных туниках. Один из них цветом кожи походил на человека Кудурру; другой был румян и светловолос, в отличие от своего черноволосого товарища.

— Взгляни, прекрасные клинки, — сказал белокурый спутнику на языке горцев. Шарур стоял неподвижно, как камень, всем своим видом давая понять, что не понимает разговора. Горец продолжал: — Похоже на гибильскую работу.

Его спутник фыркнул.

— Шутишь, Лувияс? Только не в этом городе. Гибил и Имхурсаг враждуют. Тамошние торговцы сюда ни ногой.

— Знаешь, Пилиум, я с ходу отличаю клинки из Гибила, стоит мне их увидеть. — Горец повернулся к Шаруру и спросил на языке междуречья: — Ты, торговец. Откуда эти мечи? Какой город они считают своим домом?

Шарур с поклоном ответил:

— Я получил эти клинки в Зуабе. Человек, который мне их продал, говорил, что их сделали в Аггашере. — На случай, если Энимхурсаг слышит их, он решил придерживаться той же версии, которую излагал жрецу.

— Вот видишь? — сказал Пилиум. — Аггашер, а не Гибил.

На что Лувияс ответил со смехом:

— В Зуабе тебе продадут чужую голову, и заставят поверить, что она твоя собственная. Если бы бог Зуаба не был богом воров, его люди давно украли бы драгоценности из его ушей.

Шаруру не просто было делать вид, что он не понимает гостей из Алашкурри. Он, как и Лувияс, был невысокого мнения о Зуабе, видимо, алашкуррец знал, о чем говорил. Его спутник спокойно кивнул:

— Может, и так; главное, на вид клинки очень неплохие. Давай спросим, что он хочет за них?

— Не сейчас, — предложил Лувияс. — Он уже заметил, что мы заинтересовались, поэтому заломит цену. Вернемся завтра, тогда и поторгуемся. Ты же видишь, он — мелкий торговец, товаров у него немного. Уверяю тебя, завтра он будет сговорчивее.

Его товарищ шутливо поклонился.

— Признаю твою мудрость.

Шарур тоже так считал, вот только Лувияс не подумал, что случайно встреченный на рыночной площади торговец знает язык горцев. Оба покупателя довольно пренебрежительно отозвались об остальных товарах. Шарур все равно собирался заночевать в Имхурсаге; местный бог пока не проявлял к нему особой ненависти, а Шарур во что бы то ни стало должен получить ответы на вопросы, поставленные лугалом. Теперь у него появилась надежда получить некоторые из этих ответов даже раньше, чем ожидал.

Постоялый двор, который он облюбовал для ночлега, в Алашкурру посчитали бы бедным, а в Гибиле — презренным. Там было темно и грязно. Еда — между плохой и очень плохой. Комната, показанная хозяином, тесная, вонючая и битком набита клопами. Так что Шарур почел за благо отнести свои мешки с товарами в конюшню и улегся на соломе рядом со своим ослом.

Трактирщик наотрез отказался возвращать деньги. Шарур попробовал было настаивать, но хозяин равнодушно ответил:

— Ты дал мне медь за ночлег. Тебя покормили. Тебе предоставили жилье. И чем ты недоволен? Хочешь, спросим у бога. Пусть Энимхурсаг решит.

— Ладно, ладно, обойдемся без бога, — быстро сказал Шарур.

Трактирщик ухмыльнулся, решив, что постоялец внял его аргументам. На самом деле Шарур не захотел отстаивать свои права. Не стоило привлекать к себе внимание бога раньше времени.

Уже засыпая, он подумал, что в итоге остался даже в выигрыше. На конюшне всяко удобней, чем в противной маленькой каморке. Он посмотрел на осла. Нельзя сказать, что его чувства к этой упрямой скотине поменялись, и все же он пробормотал:

— Будем считать тебя лучшей компанией, чем этот осёл-хозяин гостиницы.

Ослик фыркнул. Шарур перевернулся на другой бок и заснул.

Однако через некоторое время его глаза снова начали видеть. Так. Что это? Он спит? Шарур не смог ответить на этот простой вопрос. Обычно так бывает во сне, но все его чувства, включая обоняние, говорили об обратном. Слишком уж реальным было это сновидение. И последовательность событий вовсе не походила на сон.

Только он явно находился в другом мире. И он нравился Шаруру больше, чем прежний. Разве что пугал немного…

Он шел по зеленому ячменному полю. Но стебли овса качались высоко над его головой, словно дубы или некие странные деревья из тех, что росли в горных долинах Алашкурру. Это что? Сам Шарур стал крошечным или ячмень здесь такой огромный? Пока он не мог сказать. Он знал только, что должен идти вперед, навстречу... навстречу... Он не мог вспомнить, куда идет, но знал, что очень важно туда добраться.

Потом он еще кое-что вспомнил. Что-то — он не мог вспомнить, что именно — попытается ему помешать. И это что-то, если Шарур совершит ошибку, может не просто помешать, а сделать что-нибудь похуже.

Едва он подумал об этом, как нечто начало действовать. Для начала оно раздвинуло верхушки ячменных колосьев, позволив солнцу пронзить зеленоватые сумерки, в которых Шарур шел до сих пор. Он метнулся в тень, потому что не хотел, чтобы его заметили. Если заметят, будет плохо. Огромная рука тянулась к нему с неба. Он отчетливо видел потную ладонь, и пальцы, размером превышающие его рост. Да что там! На таком пальце легко уместился бы весь Шарур и осталось бы место потанцевать, как на пне огромной пальмы. Вот только если дать руке поймать его, тут уж будет не до танцев.

Коротко оглянувшись, Шарур заметил, что не только он пробирается меж колосьев. Другие люди тоже шли по полю. Огромная рука схватила одного из них и утащила куда-то ввысь, к свету. Шарур услышал вопль ужаса, тут же оборвавшийся. Торговец вжался в какую-то впадину в земле. Однако там было занято. Таракан, только немного уступавший Шаруру в росте, не расположен был делиться убежищем. Однако, поразмыслив, решил все-таки уступить и умчался, смешно задирая мохнатые ноги.

Сверху снова опустилась огромная рука. Только теперь пальцы и ладонь оказались перепачканы в крови. Одна капля упала на Шарура, когда рука пронеслась над ним. Он бросился за тараканом; тот движением отвлекал на себя внимание страшной руки. Глянув вверх сквозь колеблющиеся стебли ячменя, он увидел сосредоточенное гигантское лицо. Шарур изо всех сил зажмурился. Он сделал так не для того, чтобы великан не обратил на него внимание, а потому, что не мог смотреть на страшный лик в вышине.

Его расчет оказался верен. Рука настигла таракана, но схватить не успела, хитрое насекомое увернулось. Громовой яростный рев наполнил небо, как будто сама гроза закричала человеческим голосом.

Шарур проснулся. Рядом ревел осел. Ему вторили остальные. Именно этот яростный рев он и слышал во сне. Грудь Шарура была мокрой. И солома под ним тоже влажная. Он даже подумал, что осел спросонья опрокинул или разбил корытцо с водой, оставленное конюхами.

Однако в свете гаснущего факела Шарур увидел поилку. Она стояла на своем месте. И в ней была вода, а совсем не та жидкость, более темная и с резким металлическим запахом, которая намочила его.

Кровь! — вскрикнул Шарур с ужасом. Он подобрал чистую солому с пола, окунул ее в ослиную поилку и обтер себя, насколько мог.

За этим занятием он вспомнил ячменное поле. Кто охотился за ним? Кого поймала гигантская рука? Шарур был убежден, что ловили его, но промахнулись.

Постепенно ослы успокоились. Когда они перестали топотать копытами, до слуха Шарура дошел другой похожий звук. Что-то грохотало снаружи стойла. Он выскочил в ночь, посмотреть, что происходит.

— Энимхурсаг! — кричали люди. — Бог! Бог явил свою силу! Кого он хотел наказать?

Не только Шарур вышел на улицу. Из постоялого двора выбегали люди. Некоторые спрашивали, что случилось, другие как будто знали что-то, или делали вид, что знают.

— Он его раздавил! — крикнул кто-то. — Как таракана раздавил!

Шарур вздрогнул.

— Да ну! Он сам все придумал, — недовольно сказал кто-то еще.

— А ну, тихо! — крикнул трактирщик. Он вынес факел, увидел Шарура, вытаращился на него, помотал головой и сказал:

— Ты удачлив, зуабиец, ты уж мне поверь.

— С чего ты взял? — спросил Шарур. — Что стряслось?

— Ну как же! Ты отказался от комнаты — и будь я проклят, если знаю, чем она тебе не понравилась, — тогда я отдал ее другому путешественнику из твоего города, — ответил трактирщик. — Только бог знает, какие такие преступления он совершил. Вот бог и расправился с ним за его грехи.

— Протянул руку прямо через крышу и раздавил его! — вмешался какой-то парень. По голосу можно было сказать, что вчера он залил в себя немало пива.

— Энимхурсаг знает сердце человека. Энимхурсаг видит душу человека, — сказал трактирщик. — Бог нашего города — справедливый бог. Бог нашего города — праведный бог. Бог нашего города — могущественный бог.

Бог твоего города — глупый бог, подумал Шарур. Бог твоего города — косорукий бог. Обнаружил, что один человек в городе, называющий себя жителем Зуаба, не тот, за кого выдает себя. (Здесь пока глупостью и не пахнет.) Бог выяснил, где остановился фальшивый зуабиец. (Ну, ладно, это тоже было сделано довольно ловко.) А потом на постоялом дворе прикончил не того зуабийца. (А может, и того? Неизвестно же, что там замышлял этот другой зуабиец. Но об этом Шарур старался не думать.)

— Он, случайно, тебе не родственник, этот парень из вашего города? — спросил трактирщик.

Шарур ответил не сразу. Если он скажет «да», трактирщик может позволить ему порыться в вещах убитого, а кто знает, что там обнаружится? Но, с другой стороны, сказав «да», он может привлечь к себе внимание Энимхурсага, а так бог будет считать, что проблема поддельного зуабийца решена. Это последнее соображение перевесило.

— Нет, — сказал он.

— Честный зуабиец, — недоверчиво покачал головой трактирщик. — Ну не смешно ли? Этак в следующий раз мы увидим благочестивого гибильца. — Он громко рассмеялся над собственной шуткой. Шаруру показалось, что за смехом трактирщика он расслышал отзвук другого, куда более значительного смеха. Он решил, что у него разыгралось воображение, и никакого другого на самом деле нет.

— Ладно, если все уже кончилось, пойду досыпать, — Шарур зевнул на публику. Спать он больше не хотел. Зевота была такой же притворной, как и выражение лица, с которым он слушал горцев. Так надо.

Прежде чем снова улечься, он сдвинул солому, испачканную кровью, в сторону. Лег, вознес молитву Энзуабу, извиняясь за то, что позаимствовал чужого бога. А после этого, к своему удивлению, заснул.

Проснувшись на следующее утро, он обнаружил, что ночью вытерся не так хорошо, как думал. Хорошо, что трактирщик не заметил. Не заметили и постояльцы, выскочившие вслед за ним после визита разгневанного Энимхурсага. Он тщательно умылся, пока никто не обратил внимания на кровавые пятна у него на коже.

Ячменная каша, поданная на завтрак, оказалась безвкусной и водянистой. Он все равно все съел, а затем погрузил товар на осла и поспешил на базарную площадь.

Придя вскоре после восхода солнца, он нашел местечко получше того, где расположился вчера. Разложил ножи, мечи и маринованные сердцевины пальмы и стал зазывать покупателей. Вскоре, вроде бы случайно, подошли вчерашние горцы. Конечно, они не просто так проходили мимо, да и Шарур позаботился о том, чтобы новое место располагалось неподалеку от прежнего.

Поклонившись, Шарур с подъемом произнес:

— Да пошлют вам боги хороший день, господа. Чем могу служить?

— Ну, раз уж мы здесь, посмотрим на твои клинки, — сказал Пилиум. Взяв один меч, он покачал его на ладони. — Насколько я разбираюсь в оружии, думаю, это не самые плохие клинки, которые мне доводилось видеть в Междуречье.

— Господин слишком щедр к мелкому торговцу. — Шарур поклонился.

Спутник Пилиума дернул того за рукав туники и сказал на своем языке:

— Я продолжаю утверждать, что это работа Гибила. Как полагаешь, что сделают с нами наши боги, если мы вернёмся с такими клинками?

— Зря беспокоишься, Лувияс. Происхождение металла определить трудно, — ответил Пилиум на том же языке. — А потом, он же сказал, что они из Аггашера. — Горец заговорил на языке Кудурру:

— Слушай, зуабиец, ты точно знаешь, что эти мечи были из Аггашера, а не из Гибила?

— Я уже говорил, — Шарур прижал руки к груди. — Так оно и есть.

Пилиум выглядел вполне удовлетворенным. Но Лувияс все еще сомневался.

— Ты готов поклясться именем Энзуаба, что это так?

— Именем Энзуаба клянусь, — тут же сказал Шарур. Энзуаб же не его бог. Разве что бог захочет поквитаться с ним, когда Шарур окажется на его земле? Но, во-первых, Энзуаб вряд ли услышит клятву, произнесенную в Имхурсаге, а во-вторых, Шарур, избежавший гнева Энимхурсага нынешней ночью, самонадеянно полагал, что и от Энзуаба как-нибудь отделается.

Теперь успокоился и Лувияс. Он слегка поклонился.

— Это хорошо. Ты оказал нам услугу. Теперь давай поговорим о цене на твои клинки. — Пилиум кивнул.

Шарур поднял руку.

— Одолжение за одолжение. Разве это не будет справедливо? — Заметив, что его слова опять насторожили горцев, он со всей искренностью улыбнулся. — Не стоит беспокоиться, господа. Вы задали мне вопрос, я ответил. Только и всего. Разве это не справедливо?

— Ах, да, вопрос на вопрос. — Пилиум расслабился, вспомнив старинный обычай. — Да, согласен. Задай свой вопрос, зуабиец.

— Задаю. — Шарур хитро взглянул на покупателей, как, по его мнению, и должен был взглянуть зуабиец, расспрашивая о городе-сопернике. — Скажите мне, люди Алашкурру, почему ваши боги ожесточились против Гибила? Почему вы обязательно хотите увериться, что не покупаете ничего гибильского? Я и с другими горцами говорил, у всех одно и то же. Мне просто любопытно, господа.

Лувияс снова перешел на свой язык:

— Как думаешь, стоит ему рассказывать?

— Не вижу в том ничего плохого, — ответил Пилиум. — Он же сказал: одолжение за одолжение, вопрос за вопрос.

— Пусть лучше мелкие боги отвечают, если хотят. — Лувияс все еще говорил с беспокойством. — Им виднее, что можно, а чего нельзя говорить.

— Они всего лишь увидят, что ты испугался ящерки на камне, — язвительно сказал Пилиум. — Но все же пусть будет так, как ты говоришь. — Он вернулся к языку Кудурру: — Знаешь что, зуабиец, иди посмотри, что мы привезли в Междуречье. Послушаешь мелких богов, которые прибыли с нами с гор Алашкурру. Одолжение за одолжение, вопрос за вопрос: мелкие боги тебе ответят.

— Хорошо, приду, — кивнул Шарур, скрывая беспокойство. Если мелкие боги горцев узнают в нем человека из Гибила, они не станут ничего рассказывать, или соврут. А то как бы еще хуже не было.

Продолжая играть роль зуабийца, он суетливо прибирал товары, приговаривая о ворах. Лувияс его успокоил:

— Мало кто решится воровать на рыночной площади Имхурсага. Кто рискнет вызвать гнев Энимхурсага?

— Я из Зуаба, — сказал Шарур. — Я на веру ничего не принимаю. — Чем чаще он упоминал свое зуабийское происхождение, тем легче ему становилось вести себя как зуабиец.

Во всяком случае, горцев он убедил. Пилиум проговорил на своем языке:

— Зуабийцы крадут везде, и меж тем думают, что их бог защищает их самих от всех краж. Ну, может, они даже и правы.

— У нас он не станет воровать, — сказал Лувиас и взялся за рукоять меча.

Шарур непонимающе переводил взгляд с одного на другого. Только когда Лувияс жестом пригласил его следовать за собой, он повел своего недовольного осла за горцами. Они пришли в Кудурру с охраной и погонщиками ослов, таким же караваном, которые ходили к ним из Междуречья.

Охранники скучали так же, как охранники Шарура в горах. Они играли в кости, без всякого азарта передавая друг другу кожаный стаканчик. Посмотрели на Шарура, оценили, решили, что вреда от него никакого и вернулись к игре.

— Вот, — сказал Пилиум. — С нами Кессис и Митас, наши мелкие боги. Они ответят на твои вопрос.

Один из костяных идолов по форме напоминал собаку. Женский идол был высечен из камня и походил больше на кошку, чем на женщину. Пилиум и Лувиас говорили между собой:

— Малые боги гор, боги, наблюдающие за нашим народом вдали от дома, мы привели к вам человека из Зуаба, мудрого человека, достойного человека, которому обещали милость за милость, вопрос за вопрос. Он ответил. Теперь мы просим вас ответить на его вопрос.

Костяные губы собачьего идола зашевелились. Голос был грубым и хриплым. Как и всегда бывает с богами, Шарур его понимал, хотя слова звучали странно.

— Я Кессис. Пусть спрашивает.

— Я Митас. Он может говорить. — Голос каменной полукошки-полуженщины оказался таким чарующим, что ему позавидовала бы любая модная куртизанка.

— Благодарю вас, малые боги страны Алашкурру. Я человек из земли Кудурру. Из города Зуаба, — сказал Шарур. Кессис и Митас были всего лишь малыми богами, чужими богами. Они не ведали разницы между одним городом Междуречья и другим. Во всяком случае, Шарур на это надеялся. Он продолжал: — Вот мой вопрос, малые боги чужой страны. Мне говорили, что боги Алашкурру разгневались на жителей Гибила, города, расположенного к востоку от моего города, и…

— Это правда, — перебил Кессис.

— О да, это правда, — согласилась Митас. Ее каменные губы раздвинулись, обнажая острые, как иглы, зубы.

Шарур поклонился.

— Спасибо, малые боги. Спасибо, боги чужой земли. Но можете ли вы сказать, почему это так? Если мы в Зуабе узнаем это, то будем в выигрыше перед Гибилом. — Если бы он и в самом деле был зуабийцем, именно так и обстояло бы дело. Вопрос его выглядел вполне невинно. Украсть знание — это ли не самая удачная кража?

Кессис вытаращил свои косые глаза.

— Он не знает, — удивленно прорычал малый бог.

— Нет, не знает. — Голос Митас звучал гораздо более нежно, но не менее удивленно.

— Скажем ему? — спросил Кессис. — Как думаешь, большие боги не станут гневаться? — Кессис отчетливо вздрогнул. — Я боюсь гнева великих богов.

— Он же не из Гибила, — успокаивающе сказала Митас. — Он из Зуаба. — Шарур стоял неподвижно, стараясь не привлекать лишнего внимания малых богов.

— А вдруг он расскажет гибильцам о том, что узнал, — беспокоился Кессис.

Оба малых бога уставились на Шарура. Пришел его черед говорить. Но ответ у него был уже готов. И заговорил он без колебаний:

— Всеми богами Кудурру я клянусь, что не передам ваш ответ никому из людей не из моего города. — Клятва всеми богами Междуречья, конечно, связала бы его, будь он и в самом деле из Зуаба. Но прозвучала она очень убедительно, как было нужно именно людям Гибила, а на малых богов Алашкурру можно не обращать внимания.

— Это хорошо, — мурлыкнула Митас.

— Да, это очень хорошо, — согласился Кессис.

Шарур обратился в слух. Несмотря на согласие богов, он все еще опасался подвоха. Митас хрипло выговорил:

— Знай, человек из Зуаба, что гибильцы не воздают почестей никаким богам, ни своему собственному богу, ни твоим богам, ни даже богам Алашкурру.

— Да, я слыхал об этом, — кивнул Шарур.

— Это одна из причин, по которой боги не любят Гибил, — сказала Митас, — но только одна. А знаешь ли ты, что гибильцы выменивают в Алашкурру не только медную руду, но и другие вещи — странные вещи, редкие вещи, красивые вещи, чтобы забрать их в свой город?

— Ну да, я слышал об этом. Но ведь это же простая торговля, — Шарур недоумевал.

— Так вот, — зарычал Кессис, — они взяли одну вещь, которую им ни в коем случае не следовало брать. Какой-то ванак или торговец отдал им то, чего не должен был отдавать. Такая вещь, которая никогда не должна была попасть в Гибил.

— Что это? — спросил озадаченный Шарур.

— Это дело богов Алашкурру, — ответил Кессис.

— Это дело великих богов Алашкурру, — добавила Митас. В ее чудесном голосе слышалась обида. Митас продолжала: — Я малое божество, потому что великие боги не позволяют мне стать наряду с ними. Меня берут с собой путешественники. Я недостаточно хороша, я недостаточно сильна, и не гожусь на большее.

— Ты говоришь правду. — Кессис все еще выглядел обеспокоенным. — Так же и со мной. Но раз мы слабы, раз нашего величия недостаточно, нам следует помнить о великих богах.

— Это обидно! — воскликнула Митас. — Нас почти не помнят. Почему? — И божество снова обнажило острые как иглы зубы.

— Но что такое ушло из Алашкурру и пришло в Гибил? — спросил Шарур. — Я так и не понял, почему великие боги Алашкурру разгневались за то, что какая-то вещь перешла от них в землю между реками?

— Это дело великих богов Алашкурру, — повторила Митас, а Кессис как-то жалобно зарычал, хотя это было больше похоже на хныканье. — В эту вещь великие боги Алашкурру вложили большую часть своей силы, чтобы сохранить ее в безопасности.

Митас рассмеялась, как рассмеялась бы богатая красивая женщина, отвергая приставания урода. — Они вложили в эту вещь силу, чтобы сохранить ее в безопасности, а теперь потеряли. А вещь можно разбить, вещь можно сломать. Сила пропадет даром, вытечет, как пиво из горшка, если его уронить на пол.

— В самом деле? — ошеломленно переспросил Шарур. — Во имя… Энзуаба, неужто такое возможно?

— Правда, правда, — проворчал Кессис. — Стоит ли удивляться, что великие боги Алашкурру ненавидят и боятся гибильцев? Стоит ли удивляться, что они не хотят, чтобы люди из Гибила приходили на землю Алашкурру?

— Но что такое использовали великие боги для хранения своей силы? — спросил Шарур. — Что это может быть?

— Мы не знаем, — прорычал Кессис.

— Это — секрет, — добавила Митас. Она снова издала презрительный смешок. — Такой секрет, что даже человек, у которого она хранилась, понятия не имел, что он такое хранит, что за сокровище ему доверено. И вот он отправился в Гибил, и обменял эту вещь на бронзовый меч, или на горшок с вином, или на какую-нибудь другую безделицу, не ведая о том, что цена этой вещи превышает цену трех городов в стране между реками. И теперь великие боги попали впросак, теперь они дрожат. Ну, так им и надо! — она снова рассмеялась.

Шарур низко поклонился.

— Вы дали мне много пищи для размышлений, Митас и Кессис. Вы дали людям моего города много пищи для размышлений, малые боги Алашкурру.

— Малых богов власть великих богов достает не меньше, чем людей, — сказала Митас. Низкое рычание Кессиса скорее всего означало согласие. Хотя с тем же успехом это могло быть предупреждением Митас следить за языком.

В разговор вмешался Пилиум.

— Зуабиец, давай вернемся к твоим товарам. Я помогу тебе расставить все по местам. Заодно и поговорим о твоих мечах.

— Вы великодушны, господин. — Шарур снова поклонился. — Я с благодарностью приму вашу помощь. — Он ухватил осла за поводок. — А ну, шагай, скотина!

Когда они шли обратно к тому месту, которое занимал Шарур, Пилиум со значением произнес:

— Слушай, зуабиец, я расскажу тебе кое-что. Трижды подумай, прежде чем отвечать. Согласен?

— Пусть будет так, как вы говорите, господин. — Шарур истово закивал. — Я весь внимание.

— Хорошо, — сказал горец. — Допустим, человек спустился с гор поторговать на равнине. Предположим, на городской площади он встретил другого человека, назвавшегося жителем Зуаба, хотя на самом деле он мог быть и откуда-то еще, откуда, говорить не буду. Пока все понятно?

— Я внимательно слушаю, — повторил Шарур, — и обещаю трижды подумать, прежде чем отвечать.

Похоже, Пилиум догадался о том, кто я на самом деле, подумал Шарур. Он не спешил опровергать или подтверждать подозрения горца.

Пилиум кивнул.

— Хорошо, — повторил он. — Давай также предположим, что человек с гор знал кое-что из того, что могло бы оказаться полезным торговцу из Зуаба, в особенности насчет некоего другого города, название которого я называть не стану. Зуабиец хотел бы узнать то же самое, но не стал этого показывать. Не стал бы он выставлять себя признанным лжецом перед малыми богами Алашкурру. И перед великими тоже. Итак, он сказал, что он из Зуаба и поклялся в том именами всех великих богов Междуречья. Ты следишь за моей мыслью, человек из Зуаба?

— Думаю, да, — ответил Шарур и пнул комок грязи под ногами. — Могу я задать свой вопрос?

— Можешь, — кивнул Пилиум. — Однако имей в виду, я всего лишь невежественный человек с гор, и могу ответить тебе далеко не на любой вопрос.

— Я вот что хотел спросить, — начал Шарур, — зачем бы это человеку с гор Алашкурру помогать человеку, который сказал, что он из Зуаба, но который, возможно, приехал из какого-то другого города, которого я называть не стану? В земле между реками есть такие города, которые великие боги Алашкурру не очень жалуют…

— Верно, в земле между реками есть такие города, народ которых ненавидят великие боги Алашкурру, — согласился Пилиум. — По крайней мере, один такой город точно есть. Но жители этого города уже на протяжении поколений торгуют в горах и долинах Алашкурру. Они торговали медью, вином, а иногда, даже не подозревая об этом, торговали кое-какими разговорами. Некоторые из нас прислушивались к их словам и находили их тверже и острее бронзы, слаще вина. Ты понял, человек из Зуаба?

— Я понял, господин Пилиум, — ответил Шарур. Одновременно он понял еще кое-что. Ванак Хуззияс очень хотел бы избавиться от власти великих богов Алашкурру, но не может. Боги внимательно присматривают за ванаком, следят за каждым его шагом. А вот за другими следят не так внимательно. Пилиум — и сколько еще таких, как он? — в какой-то степени свободен от своих богов, так же, как люди Гибила. Да, у богов Алашкурру были причины опасаться Гибила. У них даже больше причин бояться Гибила, чем думал Шарур.

Пилиум задумчиво проговорил:

— Я рассказал тебе эту историю, чтобы скоротать время. Других причин у меня не было. Ну вот, мы и пришли. Тебе повезло, торговец, твое место никто не занял, пока ты был у нас в гостях.

— Да, мне везет… — рассеянно сказал Шарур. — Я вообще довольно удачлив.

— Везет нам, Шарур, — сказал Эрешгун.

— Точно, — согласился Тупшарру, улыбаясь старшему брату. — Мало того, что ты сунул голову льву в пасть, отправившись в Имхурсаг, но ты не только узнал секрет, в котором так нуждается лугал Кимаш и остальные в Гибиле, но еще и домой вернулся с прибылью.

— Да какой же я тогда сын главного торговца, — рассмеялся в ответ Шарур, — если не могу наведаться в Имхурсаг и не выбить там из горцев кое-какую прибыль. Эрешгун тоже улыбнулся в бороду. — Хорошо, что я прикинулся человеком из Зуаба. Они торгуют в Имхурсаге, и никто особо не интересуется, как эти товары попали к ним в руки.

Эрешгун огладил бороду.

— Значит, малые боги Алашкурру так и не сказали, что за вещь попала в Гибил с гор?

— Нет, отец, они не знали. Если, конечно, верить им. — Шарур прервался, чтобы зачерпнуть еще пива из котелка, который рабыня из Имхурсага принесла по приказу Эрешгуна. Отхлебнув, он продолжил: — Но я верю, что они сказали правду. Они же считали меня зуабийцем и думали, что Зуаб использует эти сведения против Гибила.

— И все же этот горец понял, кто ты такой. — Эрешгун еще раз погладил бороду. — Оно и понятно. Как только люди видят других свободных людей, их и самих начинает тянуть к свободе. И не только в Алашкурру. То же самое и в других городах Кудурру, которыми правят боги.

— Так идет развитие, — кивнул Шарур. — Когда-то боги правили везде. Потом некоторые из них передали власть энси, а при них у людей стало чуть больше свободы. — Он понурился, вспомнив голос Энгибила, запретивший ему брать взаймы у отца, чтобы заплатить выкуп за невесту.

— Что же это за вещь такая? — размышлял Эрешгун. — Понятно, что ее привезли с одним из прошлогодних караванов. Это просто. В прошлом году боги Алашкурру были к нам вполне дружелюбны; а в этом году — наоборот. Вполне может оказаться, что эта вещь у нас, потому что караваны в прошлом году снаряжали в основном мы. Мы торговали с Алашкурру больше, чем любой другой купеческий дом Гибила.

— Может, я сам ее и привез, — сказал Шарур. — Но как узнать, что оно такое? Вряд ли это слиток меди. И не мешок с медной рудой. И то и другое мы же переработаем, то есть изменим. А по словам малых богов, сила великих богов хранится в этой вещи, и разрушать ее нельзя. Хотя нет, они же боятся, как бы вещь не сломалась и сила не пропала…

В разговор встрял Тупшарру:

— Не медь, не медная руда, значит, какая-то необычная вещь, красивая, скорее всего. Если так, она может оказаться у кого угодно в городе. В Гибиле многие ценят такие вещи и хорошо платят за них. Но скорее всего…

— Ты прав, — закончил за него Шарур, — скорее всего лежит она себе на алтаре Энгибила или хранится в храме бога. Ведь Кимаш, могущественный лугал, любит дарить Энгибилу необычные подарки.

— Вот и хорошо, — сказал Эрешгун. — Если она лежит на алтаре Энгибила, несомненно, бог узнает, что это такое. Если такая вещь хранится в храме бога, он должен знать об этом.

— Если мы вернем его богам Алашкурру, они перестанут нас ненавидеть, — сказал Тупшарру. — Наши караваны смогут опять ходить в горы. И вернутся домой с медью и медной рудой. Городу прибыль. Дому Эрешгуна прибыль.

— Да, я смогу получить прибыль, — мечтательно сказал Шарур. — Заплачу выкуп за невесту кузнецу Димгалабзу и исполню свою клятву Энгибилу.

— Надо идти в храм и там искать эту вещь, — решил Эрешгун. — Если найдем, Кимаш-лугал вознаградит нас за то, что мы спасли город от беды.

Они допили кружки с пивом. Поставили их на стол. Встали. И тут у Шарура возникла новая мысль.

— Стойте! Если мы найдем эту вещь в храме Энгибила, и сломаем... — Отец и брат непонимающе уставились на него. — Если мы найдем ее и сломаем, мы сможем наказать богов Алашкурру за пренебрежение к нам.

— И что в этом хорошего? — со страхом воскликнул Тупшарру. — Они станут ненавидеть нас еще сильнее.

Эрешгун молчал.

— Ты понимаешь, отец, не так ли? — спросил Шарур. Медленно, нехотя Эрешгун кивнул. Судя по широко раскрытым глазам Тупшарру, он все еще не понимал. Шарур объяснил:

— В эту вещь великие боги Алашкурру вложили большую часть своей силы. Если мы сломаем ее, мы освободим горцев от их великих богов.

— Только в Гибиле и только человеку твоего поколения, сын мой, могла прийти в голову такая мысль. — Эрешгун говорил с благоговением и ужасом одновременно. — Алашкуррут — это только Алашкуррут. Кого волнует, правят ими их боги или нет? Если мы найдем эту штуку, боги возрадуются. Они вознаградят нас за это, как говорит твой брат, и Кимаш-лугал тоже вознаградит нас за это.

— Может, и так, — задумчиво сказал Шарур. — Но если такой горец, как Пилиум, стремится освободиться, если такой горец, как Хуззияс, жаждет свободы, если и другие люди в горах думают о ней, надо сделать все, чтобы ослабить тамошних великих богов.

— И в чем тут наша выгода? — спросил отец.

— Меня волнует не только прибыль, — ответил Шарур. Теперь отец уставился на него, словно сын сказал, что Энгибила не существует, или произнес какую-то другую явную чушь. Но Шарур продолжал: — Я думаю о мести. Боги Алашкуррута обидели меня. Им придется заплатить.

— Да, теперь я вижу выгоду, — помолчав, сказал Эрешгун. — Пусть возместят ущерб.

— Пусть платят болью за несправедливость, как я, — сказал Шарур. Но теперь и он колебался. Даже семья убийцы могла избежать кровной мести, заплатив родственникам жертвы. Он нахмурился. Пошаркал ногой по полу. — Ладно, там видно будет. — Недовольным тоном закончил он.

— Мы делим шкуру неубитого медведя, — сказал Тупшарру. — Оцениваем меч до заточки. Мы ведь еще не нашли эту вещь, чем бы она не оказалась. И неизвестно, найдем ли мы ее вообще.

— Верно говоришь. — Эрешгун встал. — Мы маловато знаем, чтобы строить планы. Надо идти в храм. Пойдем в храм и посмотрим, чему нас может научить Энгибил.

— Хорошо, идем, — решительно произнес Шарур и вышел из дома с отцом и братом. После того, как бог отказался освободить его от клятвы и не разрешил занять у отца на выкуп, он уже не так поспешно принимал решения. Он не очень хотел идти к дому Энгибила, но раз нужно, значит, нужно. Возможно, Тупшарру прав, сначала надо найти вместилище силы алашкуррских богов, а уж потом думать, что с ним делать. Но если он найдет эту штуку, у него появится возможность рассчитаться с богами. Он твердо решил сделать это независимо ни от чего.

Храм Энгибила выглядел обширнее дворца Кимаша-лугала. Бог обитал в самой верхней части храма, туда вел ряд ступеней, и там располагалась самая высокая точка Гибила. Оттуда Энгибил мог видеть весь город и все земли, которыми он владел.

Храм был больше дворца, но такого великолепия здесь не было. Во-первых, храм был старым. Обожженный кирпич, пошедший на его постройку, почти не выкрошился — для Энгибила использовались только лучшие строительные материалы — поэтому признаков ветхости не ощущалось. Но кирпичная кладка выгорела на солнце, и по ней было заметно, что храм стоит очень давно. Строительства здесь никто не затевал, все строители трудились во дворце лугала.

Занавесы из богатой шерсти, окрашенной в малиновый цвет, и аромат воскурений скрывали возраст храма, как женщина скрывает морщины белилами и румянами. И как женщина, отяжелевшая от краски, все еще надеется, что выглядит молодо, так и Энгибил, убаюканный роскошными подарками Кимаша и прежних лугалов, пока не замечал, что в своем городе он уже не так властен, как прежде.

А вот жрецы замечали. Младшие жрецы были ставленниками Кимаша, их старания были направлены больше не то, чтобы убаюкать бога, чем на его возвеличивание. Старшие жрецы по-прежнему почитали его, как и их предшественники в те дни, когда бог правил Гибилом через энси, но год за годом смерть прорежала их ряды, как коса прорежает ячменное поле во время жатвы.

Во внешнем дворе к ним подошел жрец помоложе, с бритой головой, как у жрецов Энимхурсага, но с умными и ясными глазами, за которыми явно не крылось присутствие бога. Поклонившись, он сказал:

— Приветствую тебя и твоих сыновей, Эрешгун, от имени Энгибила. Да пребудут с вами благословения бога.

— Приветствую тебя от имени Энгибила, Буршагга, — сказала Эрешгун и в свою очередь поклонился.

— Именем Энгибила приветствуем тебя, Буршагга, — хором сказали Шарур и Тупшарру и тоже поклонились.

— Хорошо иметь дело с вежливыми людьми, — улыбнулся Буршагга. — Чем слуга Энгибила может вам помочь?

Эрешгун посмотрел на самую верхнюю комнату.

— Если бы бог не был занят другими делами, мы хотели бы поговорить с ним.

Жрец нахмурился. Такого он не ожидал.

— О чем бы вы хотели поговорить с владыкой города?

— Это дело касается Кимаша-лугала, — ответил Эрешгун как можно более почтительно.

Глаза Буршагги расширились. Следующий его поклон уже не был обычной формой приветствия, за ним крылось признание авторитета лугала.

— Прошу тебя подождать, мастер-торговец. — Он поспешил прочь.

К ним подошел другой жрец, намного старше. Он склонил голову набок и окинул внимательным взглядом Шарура, Тупшарру и Эрешгуна. Борода жреца давно утратила пегую расцветку и стала снежно-белой. Наверняка он помнил времена, предшествующие переходу власти от Энгибила к Игиги. И, судя по суровому взгляду, обращенному на «новых» людей, те времена он вспоминал с теплотой.

Буршагга вернулся.

— Бог ублажает себя, — сообщил он. — Когда закончит, сможете поговорить с ним. — Взгляд его упал на седобородого священника. — Тебе больше нечем заняться, кроме как глазеть на посетителей, Илакаб? Почему бы тебе не отправиться на кладбище и не избавить нас от хлопот?

— Потому что я истинный человек Энгибила, — с достоинством ответил Илакаб. — Я думаю только о боге, а не о смертных, чей век короток. — Он гордо выпрямился, однако видно было, что гордость — это все, что у него осталось.

— Если ты забыл, я напомню, — глаза Буршагги стали колючими. — Я такой же жрец великого бога Энгибила, как и ты. Я поклоняюсь великому богу Энгибилу, как и ты. Но я не привязан к прошлому, как ты. Я не тоскую о прошлом, как о девственной невесте, как ты. Ступай на кладбище, старый дурак; пусть твой призрак отправится прямо в подземный мир.

— Энгибил запомнит моего призрака, — сказал Илакаб. — Для Энгибила это будет дорогим воспоминанием. — Он ушел, шаркая ногами.

— Старый дурак, — буркнул Буршагга. — Будь его воля, он бы тотчас вернул нас во времена, когда мы еще не знали настоящей бронзы, когда мы не умели ни читать, ни писать.

— Если дальше так пойдет, мы туда и вернемся, — тихо сказал Шарур. Буршагга с возмущением посмотрел на него. Праведность молодого жреца отличалась от праведности Илакаб.

— Сын только хотел сказать, что его годы заслуживают уважения, — мягко проговорил Эрешгун.

— Подумаешь, годы! — воскликнул Буршагга. Но прежде чем жрец успел ввязаться в спор, к нему подбежал один из его коллег и молча указал на верхнее помещение храма. Этот жест вернул Буршагге деловитость. — Сейчас вы получите аудиенцию у Энгибила, — торжественно промолвил он. — Раз вы говорите, что дело касается Кимаша-лугала...

Видимо, жрец просто хотел оставить за собой последнее слово. Шарур повнимательнее взглянул на него. Без сомнения, Буршагга был из новых людей. Старое для него казалось неприятным напоминанием о тирании. Но Буршагга и сам служил доказательством того, что новое тоже может быть неприятным. Шарур пожал плечами. Даже у богов есть свои слабости, свои недостатки.

— Вот лестница Энгибила! — возгласил жрец. — Вам туда! — Он указал на одну из четырех лестница, символизировавших стороны света. Все они вели в покои бога. А количество ступеней соответствовало дням года. Несмотря на то, что Шарур считал себя новым человеком, он с трепетом ступил на первую ступень. Раньше ему не приходилось видеть бога. Бог сам приходил к нему — он с содроганием вспомнил нездешний голос, пронзивший его на улице Кузнецов.

Навстречу по длинной лестнице кто-то спускался. Женщина. В одной очень легкой тунике. Когда она подошла ближе, Шарур узнал ее: это была та самая красивая куртизанка, которая разделась догола на улице, когда он возвращался с караваном.

Шарур хмыкнул себе под нос. Брат удивленно посмотрел на него, но объяснений не дождался. А Шарур вспоминал слова Кимаша о том, что у лугала есть способы доставить удовольствие Энгибилу даже без диковинных вещей из земли Алашкуррут. Куртизанка выглядела очень соблазнительно. Шаруру она нравилась. Наверное, и богу понравилась тоже.

Почти поравнявшись с женщиной, Шарур понял, что бог тоже сумел угодить ей. Она шла слегка нетвердой походкой, как будто слегка пьяная. Ее улыбающиеся губы распухли, но по лицу блуждала улыбка удовольствия. Она смотрела сквозь торговцев, зрачки расширились, как у дикой кошки в полночь.

Когда они разминулись, Тупшарру тихонько рассмеялся.

— Утёнком работала, — пробормотал он, намекая на поговорку о звуках, похожих на кряканье, которые издает женщина, доведенная до экстаза. Шарур кивнул.

К вершине лестницы Шарур успел вспотеть. Толстый старый жрец вряд ли осилил бы такой подъем. Шарур взглянул на отца. Эрешгун не был ни толстым, ни старым, но уже давно перестал водить караваны в дальние страны. Он тяжело дышал, но в остальном признаков усталости не проявлял. Шарур и сам запыхался. Он кивнул отцу. Эрешгун кивнул в ответ.

Жилище бога представляло собой куб из обожженного кирпича с узким и тесным входом. С каждой стороны света располагалось по двери. Внутри окон не было, однако не было и темноты. Свет исходил от самого бога. Шарур вздрогнул.

— Входите! — Слово прозвучало в голове Шарура, остальные слышали то же самое. Он был громким, совсем как тогда, на улице Кузнецов, но сегодня не ужасал. Во-первых, сейчас они ждали чего-то подобного, а тогда он прозвучал неожиданно. Во-вторых, сейчас Энгибил приглашал, а не запрещал. Шарур пропустил отца и брата и сам последовал за ними, изрядно нервничая.

Энгибил сидел на обитом золотом троне, таком же, как у Кимаша-лугала (через мгновение Шарур понял, что лугал просто скопировал свой трон с этого). Бог был наг, может быть, потому, что он только что забавлялся с куртизанкой, а может, потому, что ему так нравилось. Он облекся в форму хорошо сложенного мужчины возраста Эрешгуна, разве что тело бога было лишено каких бы то ни было изъянов. Шарур успел бросить лишь один мимолетный взгляд перед тем, как простерся ниц.

— Встаньте! — И снова слово прогремело в умах смертных. — Встань, Эрешгун. Поднимитесь, Шарур и Тупшарру, сыновья Эрешгуна.

Все трое поднялись на ноги. Теперь бог говорил, шевеля губами, словно был человеком:

— Даже не думай умолять меня, Шарур, вернуть твою клятву. Не надейся купить невесту за прибыль, которой не получал.

— Великий бог, могущественный бог, бог, который основал этот город, бог, который создал этот город, — проговорил Шарур онемевшими от страха губами, — я здесь не за тем. Загляни в мою душу, твое могущество и увидишь, что я говорю правду. Я не посмею лгать тебе.

Энгибил, прищурившись, посмотрел на него, посмотрел так, словно заглянуть в душу смертного для него ничего не стоило. Наверное, для бога это действительно пустяковое дело. Шарур почувствовал, что в него проникли так же, как он проникал в рабыню из Имхурсага. Энгибил мог бы узнать многое из того, что Шарур предпочитал скрывать от бога, но богу важно было узнать только одно, и узнав, он вышел из сознания сына торговца.

— Я вижу, ты говоришь правду, — сказал он. — Я вижу, ты не смеешь мне лгать. Тогда скажи, зачем ты пришел ко мне. Назови свою цель. Или мне самому еще раз заглянуть в твою душу?

— Я скажу, о бог, основавший этот город, — поспешно проговорил Шарур. Он был готов на все, лишь бы бог больше не входил в него, не просматривал его мысли, словно глиняные таблички с записями.

— Я слушаю тебя. Говори. — Энгибил скрестил мощные точеные руки на широкой груди.

Шарур глубоко вздохнул.

— Великий бог, ты знаешь, что мой караван вернулся с гор Алашкурру без меди. О могучий бог, ты знаешь, что я не привез в Гибил медной руды из земли Алашкуррут. Великий бог, могущественный бог, ты знаешь, что Алашкуррут не дал мне никаких странных вещей, никаких редких вещей, никаких красивых вещей, чтобы возложить их перед тобой на алтарь для твоей радости.

— Да, я знаю это, — ответил Энгибил. — И мне это не нравится. Беспокоит медь. Руда меньше. А вот то, что я не получил должного, меня раздражает. — Бог насупился.

Шарур быстро взглянул на отца. Лицо Эрешгуна не выражало ничего, как обычно бывало во время торга с другим торговцем. Шарур изо всех сил старался сохранить такое же бесстрастное выражение. Но внутри просыпался гнев. Бога не заботило то, что способствовало процветанию города. Бог заботился только о том, что ему нравилось. Неудивительно, что Кимаш отправил к нему куртизанку.

— Могучий бог, мне кажется, я знаю, почему Алашкуррут не хочет вести с нами переговоры, — Шарур сделал длинную паузу. — Я знаю, почему боги Алашкуррута не позволяют своим людям вести с нами дела.

— Говори! Я хочу знать, почему так случилось.

— Великий бог, выслушай меня. — И Шарур рассказал все, что узнал от Кессиса и Митас. Он закончил: — Великий бог, если эта вещь лежит на твоем алтаре или в твоей сокровищнице, мы можем вернуть ее. — Он изо всех сил старался не думать о том, что хочет уничтожить эту вещь.

В совершенных чертах Энгибила проступило озадаченное выражение.

— Я не помню, чтобы я видел такую вещь.

— Ты уверен, великий бог? — с замиранием сердца спросил Шарур. Только взглянув на встревоженные лица отца и брата, он осознал, что бог может посчитать его слова кощунством. Кто, кроме богохульника, может усомниться в словах бога?

Но к его счастью, Энгибил не обратил внимания на возможное оскорбление; его больше заинтересовала загадка.

— Я не заметил, чтобы среди приношений затесалась вещь, обладающая большой силой. Не было такой вещи. Ни в одном приношении от жителей моего города не было скрытой силы. Их разумы мне открыты, я бы знал.

— Великий бог, ты мог не обратить внимания на эту вещь, ведь ты не искал специально? — спросил Шарур, пропустив мимо ушей небрежное заявление бога о том, что ему ведомы все помыслы жителей Гибила. — Человек, который продал эту вещь, понятия не имел, что он продает.

— Человек! — презрительно воскликнул Энгибил. — Что он может знать? Человек рядом с богом — комар, пытающийся сосать кровь времени.

— Но я ведь говорю не о творении людских рук, — напомнил Шарур богу. Энгибил, конечно, был прав, но благодаря письменности люди обрели такую же надежную и долгую память, как у богов. Но Шарур не стал поправлять бога. Вместо этого он продолжал: — Эту вещь сотворили боги. Разве не могли боги гор спрятать свою силу так, что она сокрыта и от людей, и от богов?

Энгибил нахмурился, но не потому, что его разгневали слова Шарура, а потому, что человеку пришло в голову такое, о чем он сам не помыслил. Энгибил был невероятно силен. Энгибил знал очень многое. И все же… В голове Шарура мелькнула поистине кощунственная мысль о том, что бог не всемогущ, по крайней мере не всеведущ, мелькнула и тут же вылетела, словно птичка из клетки.

— Это возможно… — задумчиво промолвил Энгибил. — Я не настолько тщательно присматривался к дарам, которые несли люди… Я не искал специально сосуд силы. Зачем мне это делать без необходимости? Однако теперь я вижу такую необходимость. Теперь я внимательно пересмотрю все дары за последний год. Вы пойдете со мной, хотя вы всего лишь люди, — решил бог. — Идемте!

Он поднялся с трона и положил одну руку на плечо Шарура, другую — на плечо Тупшарру, третью — на плечо Эрешгуна. Он — бог: если ему понадобилась лишняя рука, она у него была. Шарур ощутил прикосновение не живой плоти, а теплого металла. Глаза Энгибила сверкнули. Шарур зажмурился, словно взглянул на солнце, пару мгновений он вообще ничего не видел из-за мощного сияния, исходившего из глаз бога.

Когда зрение прояснилось, он понял, что они вместе с богом уже не в зале для приемов, а стоят в кладовой, мало чем отличавшейся от кладовых во дворце Кимаша. Но они оказались в кладовой не одни. Там уже находился один из жрецов, и при нем куртизанка, далеко не такая роскошная, как ты, с которой забавлялся Энгибил. Пара как раз собиралась возлечь на ложе. Оба пискнули в смятении.

Энгибил расхохотался.

— Пошли вон! — прогремел он. — Поищите другое место.

Жрец и куртизанка исчезли. Шарур бы тоже предпочел сбежать. Потолок в кладовой был еще выше, чем в зале для приемов. Тем не менее, высоченный Энгибил предпочел стать меньше ростом, хотя и таким он внушал благоговейный трепет.

Но благоговение — благоговением, а первое, о чем подумал Шарур — к счастью, бог не обратил внимания на эту его мысль, — «Какая куча хлама!» Наверное, это не совсем соответствовало истине. Многие вещи здесь были изготовлены из золота, серебра и драгоценных камней. Они блестели и переливались в сиянии, исходящем от бога. Лугалы Гибила и энси до них отдали богу все лучшее из того, что у них было.

При этом они неукоснительно придерживались правила: только редкие вещи, только красивые вещи, только странные вещи. Красивые вещи были действительно красивыми. Редкие —редкими. Шарур вытаращил глаза, глядя на ожерелье из огромных мерцающих жемчужин. Караваны в далекий Ларавангал иногда привозили с востока вместе с оловом, которое превращало медь в бронзу, одну или две жемчужины, отдав за них много изделий из металла. Но жемчужин такого размера Шарур не только не видел, но и представить себе не мог.

Ну а странные вещи были... странными. Шарур не понимал, зачем какой-то лугал решил подарить Энгибилу неряшливую глиняную тарелку, на которой с пугающей реалистичностью был изображен большой паук. И плетеная собака на задних лапах, готовая к соитию, могла показаться забавной лишь в первый раз, а потом-то что на нее смотреть?

— Ну и где эта ваша штука, — пророкотал Энгибил, — в которую боги Алашкуррута влили свою силу? Тут же столько сокровищ, что не разберешься! На что оно похоже?

— Великий бог, я не знаю, — ответил Шарур, с ужасом глядя на отца. — Могущественный бог, я не ведаю, какое из твоих многочисленных сокровищ имелось в виду. — Его глаза лихорадочно шарили по куче хлама. Очень многое из этого беспорядочного собрания происходило из Алашкурри. Ни в одном предмете Шарур не ощущал какой-то особой силы. Да и как он мог ощущать? Ведь он был всего лишь человеком.

— Владыка Энгибил, — заговорил Тупшарру, — но разве вы сами не ощущаете силу в одном из этих предметов?

Энгибил нахмурился. Он стоял и крутил головой, протягивая руки то к одной вещи, то к другой. Благо, рук ему хватало, а когда не хватало, он запросто отращивал себе новые. Он перебирал дары, сваленные на полках и столах, рылся в кучах, ощупывал те или другие вещи и явно начинал раздражаться. Наконец Энгибил повернулся к торговцам.

— Я понятия не имею, что это за штука, — сказал бог. — Не представляю, где она. Я не чувствую никакой силы. Сын Эрешгуна, ты вообще уверен, что мелкие боги Алашкурри не подшутили над тобой?

— Уверен, — твердо произнес Шарур. Недоверчивый взгляд отца ранил его больнее, чем сомнения бога. — Уверен, — повторил он еще раз.

— Может быть, эта штука где-то в городе, — задумчиво проговорил Энгибил, — хотя я и тогда бы должен был ее почувствовать… Может, великие боги Алашкуррута так подшутили над мелкими богами?..

— Это, конечно, возможно, великий бог, — сказал Шарур. — Наверное, так бы оно и было, но Кессис и Митас назвали причину, почему великие боги Алашкурру возненавидели народ Гибила. Почему даже боги Кудурру стали презирать народ Гибила. Другого объяснения у нас нет.

— Ладно, — проворчал Энгибил. — Я еще подумаю… А сейчас… — он обнял несколькими руками торговцев, и через мгновение они оказались уже в зале для аудиенций на вершине храма. — Свободны, — сказал Энгибил. — Идите, занимайтесь своими делами и не помышляйте больше обойти мою волю.

В голове Шарура слова бога пронеслись подобно урагану. Молодой торговец не знал, вернет ли бог ему способность говорить. Взгляд Энгибила вперился в него вполне ощутимым давлением. Шарур прилагал все силы, чтобы не лишиться чувств. Наконец, Энгибил резко кивнул в знак согласия.

— Благодарю тебя, великий бог, — выдохнул Шарур, когда давление воли бога ослабло. — Твое великодушие сродни твоему могуществу. Но позволено ли мне будет спросить? Вы дозволите мне продолжить поиски той вещи, о которой рассказали Кессис и Митас?

— Если уж я, бог, не могу ее найти, с какой стати ты думаешь, что тебе, смертному человеку, это удастся? — недовольным тоном спросил Энгибил. — Я вообще не верю, что эта штука существует, что бы там не плели мелкие боги Алашкурру.

— Даже если и так, мои поиски не повредят, — смиренно возразил Шарур. — Если же она все-таки существует, мои поиски могут оказаться полезными. — Противоречил ли он богу? Он не думал об этом, пока не заговорил, а когда заговорил, было уже поздно.

Наверное, его слова и в самом деле противоречили сказанному богом, но по счастью Энгибил не обратил на это внимания.

— У смертных и так мало времени, а они еще тратят его на пустяки, — проворчал он. — Поражаюсь я… Впрочем, поступай как хочешь, сын Эрешгуна. Ничего ты не найдешь. Потому что и находить-то нечего.

Шарур поступил очень по-человечески: получил разрешение и проигнорировал скрытое в словах бога презрение.

— Благодарю тебя, великий бог, — сказал он, низко кланяясь.

Огонь в глазах Энгибила потускнел.

— Не буду утверждать, что вам здесь рады, — официальным тоном произнес бог. — Пошли вон!