Междуречье

Глава 3

Ослы ревели и жаловались. Они успели привыкнуть к спокойной жизни в конюшнях Туванаса, где единственной их работой были еда и сон. А теперь их снова навьючили, и погонщики требовали куда-то идти. Мир представлялся им ужасно несправедливым, и Шарур с ними соглашался.

— Идем дальше, — распорядился он.

Караван направился на запад по узкой извилистой тропе к следующему похожему на крепость городу Алашкурру.

Хархару закашлялся.

— Сын главного торговца, ты поступаешь смело, но не глупость ли твоя смелость? Ты сказал, что бог этого места запретил тебе торговать в Алашкурру. Ты собираешься бросить вызов здешнему богу?

— Нет, хозяин ослов, — ответил Шарур. — Я не дурак: если все боги этой страны будут против нас, надежды на прибыль маловато, примерно столько же, сколько у меня взять в жены Нингаль. — Впрочем, проблемы женитьбы не очень волновали Хархару. Так что Шарур заговорил о другом: — Знаешь, боги Алашкурру каждый сам за себя. Если бы было иначе, они не строили бы для себя крепостей. А там, где враждуют люди, могут ли не враждовать боги?

— А-а, — протянул Хархару. Неожиданно он слегка поклонился Шаруру. — Теперь я вижу, что у тебя на уме. Ты рассчитываешь, что раз Хуззияс не хочет вести с нами дела, раз Тарсий нас не привечает, то какой-нибудь другой ванак, другой бог окажется более гостеприимным?

— Ну да, именно на это я и рассчитываю, — кивнул Шарур.

— Воистину, ты сын своего отца, — сказал Хархару, и теперь уже Шарур ему поклонился.

Они медленно поднимались на перевал, отделяющий долину туванасов от соседней долины. По дороге им встретилась небольшая группа горцев, идущих навстречу. Люди Алашкурру были вооружены не хуже, чем охрана Хуззияса. С ними шли тяжелогруженые ослы. Их вьюки выглядели куда более тяжелыми, чем вьюки ослов Шарура.

По приказу Мушезиба охранники выдвинулись вперед, чтобы показать местным, что караван не беззащитен. Встречные приняли это к сведению и только угрюмо кивнули, поравнявшись с ними.

С перевала укрепленный город Залпувас выглядел еще внушительнее, чем Туванас. Уже на подходах к крепости они оказались окружены толпой крестьян, сбежавшихся с окрестных полей поглазеть и поболтать. Мужчины Кудурру одевались совсем иначе, и бороды завивали на особый манер, так что напоминали заезжих шутов.

Стремясь расположить селян к себе, Шарур щедро раздавал браслеты. Он приказал открыть небольшой кувшин с финиковым вином и пустил его по рукам. Каждый делал по маленькому глотку и передавал другому, пока кувшин не опустел. Шарур не волновался. Это в Гибиле кто-нибудь обязательно пожадничал бы и сходу отхлебнул бы полкувшина.

В Гибиле люди и в самом деле больше думали о себе и меньше о богах, чем здесь. Шарур предпочитал не вспоминать об этом.

Женщина, на которой кончился кувшин, слизнула языком последнюю каплю и вернула сосуд Шаруру с улыбкой:

— До сих пор мы не видали такого щедрого караванщика. — Ее поза и блеск в глазах наводили на мысль, что если бы он был еще немного пощедрее, мог бы получить кое-что…

— Мы торгуем со всеми, — громко заявил Шарур, и многие крестьяне округлили глаза, услышав, как он говорит на их языке. — Большое и ценное мы меняем на такое же большое и ценное, а за то, что поменьше, поменьше и просим. — Ни один из богов Алашкурру не запрещал своему народу обменивать еду и корм для ослов на безделушки, которыми он благоразумно запасся, собираясь в путь.

В окружении толпы крестьян караван миновал каменные хижины, стоявшие под стенами Залпуваса, и дошел до ворот крепости. Один из стражников признал караванщика:

— Это никак Шарур, сын Эрешгуна, из Гибила в Междуречье? — Его голос выражал явное удивление, больше приличествовавшее юнцу, а не солидному воину с проседью в бороде.

— Верно говоришь, Малатьяс, сын Луккаса, это я, — ответил Шарур. — Я молюсь, чтобы твой могучий ванак, Рамсайс, сын Радаса, цвел и хорошел, как пшеница на твоих полях. Я молюсь, чтобы он цвел, как яблони в ваших садах. Я привез много прекрасных вещей, и готов торговать с ним или с его торговцами: мечи, наконечники копий, ножи, лекарства и…

Он резко замолчал. Малатьяс не обратил внимания на его отработанную речь. Он гневно воскликнул:

— Разве ты идешь не из Туванаса, Шарур, сын Эрешгуна?

— Да, — признал Шарур.

— И что, когда ты там был, — настаивал Малатьяс, — боги не предупредили тебя, чтобы ты не совался дальше в горы Алашкурру?

— Ничего такого не было, — честно признался Шарур. Тарсий предупреждал его о многом, но не об этом. Возможно, бог и другие божества предполагали, что запрет на торговлю повергнет Шарура в такое уныние, что и не подумает продолжать путь. Но они не его боги. Они плохо его знали. Поэтому он рассудительно продолжал: — Если бы боги запретили мне навестить вас, как бы я мог здесь оказаться?

— Вот я и сам думаю… — Малатьяс в замешательстве поскреб лохматую голову. — Мы были уверены, что…

— Ну, раз уж я здесь, — перебил его Шарур, — да еще с товарами, которые наверняка порадуют могучего ванака Рамсайса, может, ты впустишь меня в великий город Залпувас?

Подобно стражникам в Туванасе, Малатьяс и его товарищи явно не хотели пускать караван в город. Но, как и те стражники, не могли решить такую проблему сами.

— Пусть могучий ванак сам решает, как с вами быть, — сказал Малатьяс, но прозвучало это скорее предостережением, чем приветствием. Он отошел в сторону и пропустил Шарура и его спутников в Залпувас.

Залпувас располагался глубже в горах, чем Туванас, гости здесь бывали реже. Пара маленьких постоялых дворов, грязных и темных, с кислой соломой в конюшнях — вот и все, на что могли рассчитывать путешественники. Единственным их достоинством в глазах Шарура было то, что хозяева не суетились, принимая плату за размещение каравана бусами, браслетами и кусочками серебра.

— Может, боги Алашкурри и против нас, — сказал Мушезиб, потягивая местное горьковатое пиво, — зато трактирщики здесь не такие суетливые.

— А чему тут удивляться? — ответил Шарур. — Когда это ты слышал о богах, которые обращают внимание на трактирщиков?

Мушезиб расхохотался и разбрызгал пиво на стол. Но Шаруру было не до смеха. Никто из торговцев медью Залпуваса не обратил внимания ни на него, ни на его караван. Он отправился навестить людей, с которыми торговал в предыдущих путешествиях, но двери ему так и не открыли, хозяева как будто никогда не слышали его имени. Он отправил сообщение Рамсайсу, сыну Радаса, с просьбой об аудиенции. Ответа от ванака не было.

В отчаянии Шарур послал Рамсайсу один из лучших мечей, привезенных из Гибила. Сработало. Ванак послал слугу на поиски Шарура. Шарур поклонился слуге, как самому хозяину, и сказал:

— Передай могучему ванаку, что я польщен его вниманием. Я уж думал, он меня не заметит.

— Рамсайс, сын Радаса, могучий ванак Залпуваса, замечает все и всех, кто внутри этих стен, — ответил слуга.

— Искренне рад, — кивнул Шарур. — Он, наверное, замечает и то, что происходит за стенами его крепости?

— Нет, об этом речь не идет, — сказал слуга. — Он же не бог, а только слуга богов, у него не такой широкий кругозор, как у них.

— Я так и думал, — ответил Шарур. — Посылая ему меч, я имел в виду как раз то, чего он не видит: другие ванаки в других долинах вовсю вооружают своих людей таким оружием. Ванак же не захочет отставать от соседей. Я как раз хотел предложить ему приобрести побольше таких клинков.

Слуга от удивления открыл рот.

— Не могу поверить, что другие ванаки… — Он спохватился. — Впрочем, кто знает, до какого разврата могут дойти люди из других долин? — Пару раз кашлянув, он продолжил: — Я передам могучему ванаку Рамсайсу, сыну Радаса, твои слова. Решать все равно ему, а не мне.

Рамсайс прислал за Шаруром на следующий день.

Шарур почтительно склонился перед ванаком Залпуваса, словно перед ним был Кимаш, лугал Гибила.

— Ваше внимание — большая честь для меня, Рамсайс, сын Радаса — сказал он.

Рамсайс хмыкнул. На самом деле он больше напоминал Шаруру Мушезиба, чем Кимаша: перед ним был прежде всего боец. Узкое, сдавленное с боков лицо с крючковатым, как ястребиный клюв носом. Он привык нападать первым. В этом Шарур убедился, заметив, как правитель подался к нему со своего высокого кресла.

— Твое появление действительно привлекло внимание, и будь уверен, оно не ослабнет, пока ты здесь. — Правитель говорил хриплым голосом, как люди, которым часто приходится выкрикивать команды на поле боя. А то, что ему приходилось драться с соседями, и довольно часто, легко быро понять из рельефа, окружающего его город. Каждая соседняя долина — во-первых, прибежище хищных соседей, и во-вторых, место возможного следующего грабежа. — Да, тебя заметили, Шарур, сын Эрешгуна. Что ты там говорил насчет моих соседей. Они в самом деле покупают у тебя клинки?

— Я ни словом не упомянул их интерес к моим мечам, могучий ванак, — ответил Шарур, хотя именно такое впечатление он хотел произвести на слугу Рамсайса. — Я только сказал, что они приобретают их. Гибил — не единственный город Кудурру, торгующий со многими долинами и крепостями Алашкурру, но наши клинки — и другие наши товары, а у меня их много, — одни из лучших, которые можно найти. Вы имели дело со мной; вы имели дело с моим отцом. Поэтому знаете, что слова мои правдивы.

— Верно, я вел с тобой дела, и с твоим отцом тоже. — Рамсайс облизнул губы. — Ты прислал мне великолепный меч.

Шарур поклонился.

— Ванак не заслуживает худшего меча.

— Но ты из Гибила. — Как и Хуззияс до него, Рамсайс явно испытывал противоречивые желания. С одной стороны, он безусловно хотел заполучить то, что привез Шарур из Междуречья. На этом желании строилась вся торговля Шарура, его отца и вообще всех торговцев Гибила, когда они имели дело с Алашкуррутом. С другой стороны, Рамсайс боялся.

— Да, я из Гибила, — согласился Шарур. — Я и в прошлом году был из Гибила. Но тогда вы радовались моему приходу, Рамсайс, сын Радаса. Вы с удовольствием торговали со мной, купили у меня много товаров. — Шарур специально говорил с горечью в голосе. У него были на то причины.

Свирепые глаза Рамсайса обратились к потолку. Имея практически неограниченный запас дерева, жители Алашкурру часто использовали его там, где, по мнению Шарура, вполне можно было обойтись глиняными кирпичами. В некоторых долинах еще дальше Залпуваса, ему встречались целые деревянные дома. Глаза Рамсайса блуждали по залу. Шарур понял, что ему удалось поставить ванака в неловкое положение. Это могло оказаться полезным, а могло принести неприятности, если бы смущение сменилось гневом.

К его удивлению, смущение правителя сменилось сожалением.

— Да, я был рад тебя видеть, Шарур, сын Эрешгуна, — со вздохом сказал Рамсайс. — И торговать с тобой мне нравилось. — Сейчас ванак выглядел скорее дичью, чем охотником. Его хриплый голос понизился до шепота. — Как воин, я и теперь рад тебе. Но я не только воин. Я правитель, который повинуется своим богам. Я не могу торговать с собой. Я не стану ничего у тебя покупать. Так хотят мои боги. Когда мы воюем с соседями, мои люди подчиняются мне. А я подчиняюсь нашим богам.

— Но между нашими городами нет вражды! — воскликнул Шарур.

— Нет. Но ты из Гибила, а значит, враждуешь с богами Алашкурру. Кстати, воюешь ли ты с другими Кудурру?

— Нет, — решительно отвечал Шарур. — Тысячу раз, нет. Просто мой бог — Энгибил. Я и весь Гибил поклоняемся ему.

— Но он не правит вами, — сказал Рамсайс, и Шарур ничего не ответил. — Вот в этом и суть. Вот поэтому боги моей земли тебя опасаются и не позволяют торговать с тобой. Они не хотят, чтобы люди Алашкурру стали такими, как гибильцы.

— Это я понимаю, могучий ванак, но говорю тебе — этот страх напрасен, — сказал Шарур. — Я поклоняюсь своему богу. Я боюсь своего бога. — Так оно и было на самом деле, Шарур не решился бы обманывать местного правителя. Торговец продолжал: — И я вовсе не хочу соблазнять вас, да еще к тому же неизвестно чем.

— Молчи! — прикрикнул Рамсайс, — я тебя не слышу. — В доказательство своих намерений он заткнул себе уши указательными пальцами, так что стал похож на трехлетнего ребенка, отказывающегося слушать то, что ему говорит отец.

Ну и что теперь, возвращаться в Туванас? Хуззияс все еще не избавился от желания торговать с Шаруром, и размышлял о том, как бы обойти волю богов. Он бы и рад ослушаться, но боги принуждали к повиновению. Перевес был на их стороне. Шарур не надеялся выиграть в Туванасе, даже если Хуззияса сменит кто-то другой. Хуззияс страстно желал стать лугалом, или как там Алашкуррут назовет человека, который будет править сам по себе. И все-таки Шарур пока не сдавался. Он попытается снова. Глядишь, рано или поздно ему повезет.

Рамсайс, с точки зрения Шарура, отличался от правителя Туванаса. Он тоже слыл грубым и сильным человеком, стремящимся заполучить оружие, привезенное из Гибила, но в отличие от Хуззияса, он не хотел рисковать, бросая вызов богам или пытаясь их обмануть. Либо он искренне придерживался установленного предками порядка, либо просто боялся изменить его.

Шарур поднял руку. Рамсайс на всякий случай спросил:

— Ты собираешься говорить о чем-нибудь другом? — Шарур кивнул. Ванак Залпуваса все еще держал пальцы в ушах. Но заметив кивок Шарура, достал пальцы из ушей и вытер их о свою тунику. — Ладно, Шарур, сын Эрешгуна, поговорим еще о чем-нибудь.

— С вашего позволения, могучий ванак, я хотел бы поговорить с вашими богами. — Шарур не очень-то рассчитывал на подобный разговор. В Залпувасе жили те же боги, что и в Туванасе. Но Тарсий говорил здесь не так громко; этим местом правила богиня Фасильяр. Если бы меж богами Алашкурру существовали распри, как между горцами, как между богами Кудурру, возможно, Шарур нашел бы здесь союзников.

Взгляд Рамсайса стал отсутствующим, как будто он выслушивал кого-то. Впрочем, именно этим он и занимался. Он повторил слова Хуззияса из Туванаса:

— Они тебя услышат. — Но, как и Хуззияс, добавил: — Только они не будут тебя слушать.

Но если Хуззияс говорил это от своего имени, то Рамсайс больше походил на человека, говорящего словами божества. Плохое предзнаменование. Вообще с тех пор, как они покинули Гибил, хороших предзнаменований им что-то не попадалось. Шарур успел соскучиться по ним.

Если бы богам случилось выдерживать осаду в своем храме в Залпувасе, они продержались бы дольше, чем их сотоварищи в Туванасе. Входя в огромное каменное строение, Шарур чувствовал себя не более чем насекомым. Вес каменной кладки и таящаяся в ней сила вызывали безотчетное желание сжаться в комок, растечься по каменному полу, настолько сила богов Алашкурру превышала любые возможности человека.

Фасильяр, богиню деторождения Алашкурри, принято было изображать беременной. На взгляд Шарура статуя богини выглядела очень основательной, но крайне неуклюжей работой; возможно, чувствовалась рука того же каменотеса, который создавал образ Тарсия в Туванасе. Богиня Ниншубур, ведавшая новыми идеями в Кудурру, здесь и не ночевала. Судя по виду Фасильяр, боги Алашкурри терпеть не могли новых идей.

Рамсайс распростерся на полу перед изваянием Фасильяр. Шарур отвесил очень низкий поклон. Он уважал богов гор Алашкурру (точнее, он уважал силу богов гор Алашкурру), но ведь это не его боги.

Богиня рекла:

— Кого ты привел ко мне, Рамсайс, сын Радаса? И зачем ты его привел? — Шаруру показалось, или последний вопрос действительно таил в себе зловещий подтекст?

— Владычица таинств рождения, подательница воинов, великая богиня этого города, великая богиня этой земли, перед тобой Шарур, сын Эрешгуна, чужеземец, человек из далекой страны между реками, из города Гибил. — Правитель говорил, не поднимая головы. Видно, он и впрямь считал себя гораздо более послушным воле богов, чем Хуззияс из Туванаса.

Шарур пожалел, что ванак упомянул Гибил. Фасильяр, конечно, и так знала, откуда он пришел, но напоминание родного города не сулило Шаруру никакой пользы. Он снова поклонился.

— Приветствую тебя, великая богиня этого города. Приветствую тебя, великая богиня этой земли.

Каменные глаза Фасильяр начали поворачиваться в орбитах, пока не уставились на Шарура.

— Ты тот самый чужеземец, который разговаривал с моим двоюродным братом Тарсием в городе Туванас?

— Да, великая богиня этого города, великая богиня этой земли, — признал Шарур.

— Мой двоюродный брат Тарсий ясно дал тебе понять, что нам не нужно то, что пришло из Гибила, — пророкотала Фасильяр. — Тарсий, мой двоюродный брат, ясно дал тебе понять, что мы не хотим, чтобы люди Алашкурру торговали с людьми Гибила. Тарсий, мой двоюродный брат, объяснил тебе это, так почему же ты до сих не покинул нашу землю? Почему не вернулся в Гибил? Зачем ты пошел дальше в горы, чтобы смущать другой город, тревожить жителей Залпуваса?

— Великая богиня этого города, великая богиня этой земли… — произнося традиционную формулу обращения, Шарур просто тянул время, чтобы собраться с мыслями. — Тарсий, ваш двоюродный брат, великий бог того города, великий бог той земли, сообщил мне, что он отвергает сделки с людьми Гибила. — Он облизал губы. — Но он не сказал мне, что имел в виду все города этой земли, не сказал, что все боги этой земли отвергают торговлю с людьми моего города.

Каменные глаза Фасильяр сверкнули. Соски ее набухших каменных грудей проступили сквозь роскошные шерстяные одеяния, поднесенные ей жителями Залпуваса.

— Ты знал, Шарур, сын Эрешгуна, что сказал тебе мой двоюродный брат Тарсий. Ты знал, что он имел в виду, человек из Гибила. Но ты предпочел неправильно понять его, исказив слова Тарсия, моего двоюродного брата, ты понял их так, как было выгодно тебе. Именно поэтому все боги Алашкурру ненавидят тебя.

Все еще лежа на животе, Рамсайс застонал. Но все-таки его страх отличался от страха Хуззияса. Ванак Туванаса испугался за себя, за то, что Шарур навлек на него неприятности. Ванак Залпуваса был напуган тем, что у Шарура возникли проблемы с богами Алашкурри. Хуззияс хотел высвободиться из-под власти богов, но не мог. Рамсайс радовался тому, что его пока оставят слугой богов.

Ненависть богов испугала и Шарура, потому что она означала конец его надеждам вернуться в Гибил с ослами, гружеными медью и рудой. Не будет красивых вещей для лугала Кимаша, нечего ему будет возложить на алтарь Энгибила. Бог рассердится, и достанется всем жителям Гибила.

Но главное, не будет выкупа за Нингаль. Ей придется и дальше сидеть в доме отца, кузнеца Димгалабзу. Скорее всего, кузнец предложит ее кому-нибудь другому, не такому недотепе, который пообещал выкуп, да так и не сумел его добыть. Эрешгун не обрадуется. Он хотел породниться с Димгалабзу. А уж Шаруру точно радоваться не придется, на планы отца ему плевать, но он хотел Нингаль.

— Великая богиня этого города, великая богиня этой земли, — пересохшими губами промолвил Шарур, — я умилостивлю вас и других богов этого города, других богов этой земли любым покаянием, которое вы потребуете от меня, кроме моей жизни или жизни моих соотечественников. Я всего лишь хочу обменять свои товары на товары вашей земли и вернуться в свой город, вернуться с миром к моему богу.

— Нет, — отрезала Фасильяр, и Рамсайс снова застонал от резкости отказа. Однако богиня продолжала: — Покаяние невозможно без искренности. Ты, человек Гибила, приносил жертвы и говорил слова раскаяния, а сам смеялся внутри себя. Для богов этого города, для богов этой земли принять твое подношение равносильно поеданию отравленных фруктов. Не нужно нам твое покаяние.

Шарур закусил губу. Фасильяр поняла, что у него на уме: он собирался просто обменять свое приношение на разрешение вести торговлю, а вовсе не из раскаяния за что бы то ни было. Ему сейчас противостояла сила, которой нечего возразить. Склонив голову, он спросил:

— И что же мне делать, великая богиня этого города, великая богиня этой земли?

— У тебя есть только одно дело. — Голос Фасильяр звучал неумолимо. — Оставь эту землю. И никогда больше не возвращайся в Залпувас.

— Великая богиня этого города, великая богиня этой земли, я повинуюсь. — Шарур снова склонил голову. Однако он уже сообразил, как использовать сказанное богиней для своих нужд.

Когда караван углубился в горы Алашкурру, Хархару спросил:

— Ты уверен, что знаешь, каким путем поведешь караван, сын главного торговца, ведь богиня велела тебе покинуть эту землю?

— Конечно, я подчиняюсь Фасильяр. — Улыбка у Шарура получилась кривоватой. — Мы же уходим из земель Залпуваса, не так ли? Просто, когда мы покинем эти горы, мы не станем возвращаться через Залпувас, мы пойдем другим путем.

Мушезиб, шагавший рядом, рассмеялся.

— Вот так и я слушался маму после того, как стал слишком большим, чтобы отец мог меня прибить. — Начальник стражи посмотрел на Шарура. — По-моему, ты слишком хитроумен, сын главного торговца, чтобы эти боги могли тебя победить.

— Ни в коем случае, — ответил Шарур. — Если боги — любые боги — вздумают побить человека, они его побьют. Правда, я надеюсь, что им не придет в голову связываться со мной. Я же для них слишком маленький, они просто не обратят на меня внимание.

Ответ удовлетворил Мушезиба, но не Хархару. Хозяин ослов сказал:

— И на что же ты надеешься, сын главного торговца? Ты можешь говорить любые слова, но богиня приказала тебе покинуть эту землю, и ты все равно поперся дальше. Ну, придем мы в другую долину, поговоришь ты с тамошними торговцами или с ванаками, даже, может быть, с богами Алашкурри. И что? Почему ты думаешь, что они оставят без внимания твое непокорство?

— Вскоре мы будем в другой долине, — согласился Шарур. — Я ее знаю, это долина Парсухандас. Гибил давно торгует с тамошним народом, это всегда было выгодно. Но я не собираюсь встречаться с главным торговцем долины Парсухандас. Я не предстану перед Яддиасом, могучим ванаком долины Парсухандас. Тем более я не стремлюсь предстать перед богами Алашкурри в долине Парсухандас. Они меня не заметят.

— Ах, вот оно что! — расхохотался Мушезиб. — Теперь я понимаю. — Ты хочешь раздать мечи, наконечники копий и финиковое вино крестьянам, а потом мы вернемся в Гибил с ослами, нагруженными огурцами. — Он опять рассмеялся.

— Крестьяне долины Парсухандас такие же горцы, как и любой здешний народ, — серьезно сказал Шарур. — Я не сомневаюсь, они бы заплатили нам за прекрасные бронзовые мечи и наконечники. И уж, конечно, ни один мужчина не откажется от финикового вина. Но огурцов у нас в Гибиле хватает и своих, а вот меди и медной руды маловато. Если дела пойдут так, как я рассчитываю, медь мы добудем.

Хархару нахмурился.

— И при этом ты не хочешь повидать Вассухамниса, главного торговца долины Парсухандас? И не собираешься встречаться с Яддиасом, могучим ванаком долины Парсухандас? Так с кем же ты хочешь вести дела, сын главного купца?

— Я хочу встретиться с Абзувасом, сыном Ахияваса, — ответил Шарур.

Хархару молчал на протяжении пяти ослиных шагов, а после этого так низко поклонился Шаруру, что у него с головы свалилась шапка.

В долину Парсухандас они тоже входили под проливным дождем. Охранники и погонщики ослов то и дело встревоженно восклицали. Для них летний дождь был в диковинку. Они даже забыли про свои амулеты от дурных предзнаменований. А вот Шарур воспринял плохую погоду как хороший знак: дождь мешал богам гор Алашкурру рассмотреть, чем он собирается заниматься.

Город-крепость Парсухандас, был еще мощнее, чем Туванас и Залпувас. Казалось, он вырос сам собой из окружающих скал. Трудно было представить, что такое могут выстроить люди. Долину Парсухандас со всех сторон стискивали горы, небольшие поля теснились друг к другу. Тем не менее, Парсухандас процветал.

Источник его богатства крылся в склонах долины, изрытых черными шахтами. Люди копали и копали, без устали махая медными кирками или деревянными мотыгами с медными кромками. Лопаты здесь делали из дерева и кости. Шахтеров было немного, здешняя земля не могла прокормить больше. Но горняки добывали достаточно меди, иногда вынося на свет большие куски самородного металла.

Рядом с одним из таких рудников, самым большим в долине Парсухандас, жил Абзувас, сын Ахияваса. Над его каменным домом вздымался огромный столб дыма. На него и ориентировался караван. Но дом и не думал гореть. При доме работала кузница, и в ней трудился Абзувас, самый занятый и умный кузнец в долине Парсухандас, а, возможно, во всех горах Алашкурру.

Абзувас одевался подобно кузнецам Кудурру, на нем были только сандалии и легкая льняная туника. Он вовсе не собирался подражать кузнецам Междуречья, просто в этой одежде было легче работать. В обычном одеянии здешних мест он мигом бы сварился.

Он вышел из каменной кузницы и теперь поджидал караван снаружи, с удовольствием подставляя разгоряченное тяжелой работой тело под струи дождя. Впрочем, этого ему показалось мало, и он вылил себе на голову и мощную волосатую грудь большой кувшин воды.

Шарур еще издали прокричал:

— Приветствую тебя, Абзувас, сын Ахияваса, мастер металла!

Абзувас отряхнулся, как мокрая собака. Брызги разлетелись с волос и бороды. Он смахнул воду с ресниц и проговорил раскатистым басом:

— Ну-ну, привет и тебе, Шарур, сын Эрешгуна. Услышать от человека из земли Кудурру обрашение к мастеру металла — истинная похвала. Вряд ли я заслуживаю такого звания, но отказываться от него так же глупо, как мужчине отвергать женщину, если она предлагает ему свое тело. Добро пожаловать, Шарур, сын Эрешгуна, добро пожаловать!

Он шагнул вперед и заключил Шарура в мокрые вонючие объятия. Шарур с удовольствием ответил, даже не поморщившись от запаха. С тех пор, как караван вошел в горы Алашкурру, Абзувас был первым, кто так тепло приветствовал его. Он наконец ощутил себя желанным гостем.

Когда он освободился от мощных рук Абзуваса и огляделся, то понял, что здесь, возле кузницы, совсем не чувствуется неприязненное присутствие богов Алашкуррута. Металл обладал силой и давал человеку силу — силу, у которой еще не было своего бога.

— Итак, — гремел Абзувас, — я что-то не слыхал, чтобы ты посетил крепость Парсухандас. Значит, и у Яддиаса, могущественного ванака Парсухандаса, ты не был. Во всяком случае, я о таком не слышал. — Он пожал широкими плечами. — И не удивительно. Когда я работаю, когда металл льется в формы, я вообще ничего не слышу, даже если кто мне и говорит что-то.

— Абзувас, друг мой, не буду тебя обманывать, — сказал Шарур. — Не был я в крепости. И с Яддиасом не виделся. Это не Яддиас прислал меня к тебе. Я сам пришел.

— Вот как? — проговорил Абзувас уже другим тоном. — Значит, пришел прямо ко мне, не так ли? А почему ты пришел прямо ко мне? Почему не пошел в крепость Парсухандаса? Почему ты не поговорил с Яддиасом, могучим ванаком Парсухандаса?

— А зачем мне к ним идти? Я пришел прямо к тебе, потому что хочу торговать именно с тобой, — уверенным тоном ответил Шарур, хотя особой уверенности не чувствовал. — Не был я в крепости, не говорил с могучим ванаком, я же не с ними торговать собрался.

Абзувас нахмурился.

— Интересно, — протянул Абзувас. — Но могучий ванак Яддиас рад был бы получить ваши мечи. Да и не только мечи. У тебя ведь есть и другие товары? А у меня для тебя есть только медь, да медная руда. Я же не ванак, владеющий множеством разных вещей, интересных торговцу.

— Твоя медь и руда мне вполне годятся, — сказал Шарур. — Именно за ними мужчины Кудурру идут в горы Алашкурру.

— Э-э, ты не ответил на мой вопрос. — Абзувас скрестил руки на груди и посмотрел в глаза Шаруру. — Почему ты пришел сразу ко мне, а не пошел в крепость? Почему хочешь иметь дело со мной, а не с могучим ванаком?

— По какой-то причине, — сказал Шарур почти искренне, — ваши алашкуррские боги разозлились на меня. Они запретили ванакам этой земли торговать со мной. И торговцам запретили. Но, если я правильно их понял, кузнецам они не запрещали торговать со мной!

— Ах, боги…. — проговорил Абзувас с удивлением. — Да, боги. — Похоже, он только что вспомнил о богах. Но ведь и кузнец в Гибиле не очень-то часто вспоминает о воле Энгибила. Боги, конечно, сильнее, да, но они не сильно досаждали Абзувасу в его повседневных трудах. — Говоришь, они злятся на тебя?

Шарур неохотно кивнул. Абзувас спросил:

— Интересно, будут ли они гневаться на меня, если я обменяю свою медь на твои товары? И будут ли они гневаться, если я потом продам мечи из Гибила, вино, одежду и все, что там у тебя есть?

— Думаю, не будут. Потому что ты кузнец, — ответил Шарур. — Потому что у тебя есть собственная сила. Потому что здесь, в этом месте, я не чувствую тяжести алашкуррских богов на своих плечах. — А еще потому, что ты больше похож на жителя Гибила, чем на любого другого горца, которого я знаю, «даже на ванака Хуззияса, который мог бы стать лугалом, если бы здешние боги ему позволили». — Но этого Шарур уже не сказал вслух, не очень представляя, как это воспримет Абзувас.

Кузнец, видимо, понял недосказанное.

— Я не могу рисковать, Шарур, сын Эрешгуна. Мы не так уж похожи, как ты думаешь.

— Но мы есть, — настаивал Шарур. — Мы с тобой не так зависим от богов, как другие люди в ваших горах или в Междуречье.

— Ты почти прав. — Абзувас покачал головой. — Почти, но не совсем. У меня есть свобода под богами. У меня нет свободы от богов. Да я ее и не хочу.

— Но это же одно и то же, — сказал Шарур. Но Абзувас снова печально покачал головой.

— Я тебя вижу, человек из Гибила. Дадут тебе боги свободу, или нет, а ты все равно сделаешь по-своему. Это не мой путь. Я доволен тем, что имею. А ты?

— Это внешнее! А внутри что? — Шарур долго старался сдерживаться в присутствии горцев и их богов. Теперь, впервые с тех пор, как он пришел в горную страну, он перестал сдерживаться. — Так что в итоге? — Теперь он кричал. — Ты доволен. А я не доволен! У меня есть хорошие товары для обмена, а торговать со мной никто не хочет. Я рассчитывал получить прибыль, а получу одни убытки. Вашим богам взбрела в голову мысль, что я какой-то урод, больной неизвестно чем, и они боятся, что я могу заразить вас. Они никому не позволяют торговать со мной. Я не смогу заплатить выкуп за женщину, которую я хочу, женщину, которая хочет меня, и все это потому, что никто не может торговать со мной. И ты еще спрашиваешь, доволен ли я? Ты был бы доволен на моем месте?

Краем сознания он отмечал, что погонщики ослов и охранники смотрят на него, и видят, как он тут разоряется. Вот уж сплетен будет, когда они вернутся в Гибил! Однако основное его внимание сосредоточилось на кузнеце Абзувасе, который, как ему казалось, больше походил на его соотечественников, чем на любого другого жителя Алашкурру.

— Боги дали мне понять, что не хотят, чтобы я торговал, и я не буду торговать, — печально произнес Абзувас. — Правы они или нет, они боги. Они слишком сильны, чтобы идти им наперекор. Я не хочу им прекословить.

Да, он действительно походил на жителя Гибила: он настолько вышел из-под власти своих богов, что спокойно мог предположить, что они могут ошибаться. Нет, он не был похож на жителя Гибила: он признавал верховенство богов, знал их силу и не стремился обойти ее так, как стремился Шарур и его собратья. Шарур не понимал, как убедить его.

— Ну и что мне теперь делать? — Шарур задал вопрос скорее себе, чем Абзувасу.

Тем не менее, кузнец ответил:

— Иди домой, в Гибил. Ты не можешь получать прибыль от каждого путешествия. Ты же купец, ты должен это понимать. Ну, не заработаешь ты выкуп за невесту. Подумаешь! Найдешь какой-нибудь другой способ заполучить ее. Вы, гибильцы, умеете устраивать такие вещи. Да и не только эти.

Да что тут устроишь, подумал Шарур. Он взял себя в руки. Не будет он обсуждать эти темы не то, что с местным кузнецом, пусть даже сочувствующим, даже с отцом своим не будет, даже с Нингаль не будет.

Подошел Хархару. Хозяин ослов говорил с осторожностью:

— Сын главного торговца, я вижу, Абзувас, сын Ахияваса, не будет торговать с нами. Так что, теперь ни один горец не захочет торговать? Это так?

— Так, — скупо ответил Шарур.

— А раз никто здесь не будет с нами торговать, то что нас здесь держит? Каждый день ты тратишь свое имущество, имущество твоего отца без всякого толку. Здешние боги нас невзлюбили, а здешние люди покорны богам.

— Да, — глухо признал Шарур и вздохнул. — Я услышал твои слова, хозяин ослов. Во мне все восстает против такого окончания нашего путешествия, но ты прав. Абзувас тоже прав. Нас постигла неудача. Мы идем домой, в Гибил. — Он сделал вид, что не слышит радостных криков караванщиков.

Караван без проблем покинул горы. Алашкуррут с удовольствием меняли еду на безделушки Шарура. Никакие банды налетчиков, никакие гвардейцы ванака (эти две разновидности воинственных местных жителей иногда было трудно, а иногда и невозможно отличить друг от друга) не окружали его и не пытались отнять мечи, вино и лекарства, которые знатные люди Алашкурри отказывались приобретать.

С одной стороны это устраивало Шарура, с другой — озадачивало. Случалось, Алашкуррут иногда грабили караваны ради забавы, даже когда их боги не возражали против иноземных купцов в своей стране. Шарур размышлял: если их боги так ненавидели его, если их боги ненавидели всех жителей Гибила, почему бы не попытаться уничтожить его?

Но один день сменялся другим, а бандиты держались подальше от его ослов. Оказалось, что он не единственный, кто ломал голову над этой загадкой. Однажды вечером, когда караван разбил лагерь, к нему подошел Мушезиб.

— Как думаешь, почему они оставили нас в покое, сын главного торговца? — Пожалуй, воин даже был слегка обиженным на то, что ему не дали подраться.

К тому времени Шарур уже придумал ответ. Может, он и не был таким же однозначным, как арифметическое правило, но, по крайней мере, помог ему понять эту странную часть мира.

— Мы же знаем, начальник стражи, что здешние боги нас ненавидят.

Мушезиб решительно кивнул.

— Значит, у них есть причина избавиться от нас всеми правдами и неправдами?

— Да, они хотели бы от нас избавиться, — согласился Шарур, — только я думаю, что они нас слишком опасаются, чтобы попытаться убить или ограбить. Возможно, их останавливает мысль о том, что наши призраки натворят бед в их стране. А может, остерегаются жителей Гибила, когда те узнают, что нас убили здесь. А раз мы готовы покинуть их земли, то не лучше ли дать нам просто уйти с миром?

— Гибил далеко, и это всего лишь один город, — сказал Мушезиб. — Как люди Гибила могут отомстить за нас бандитам Алашкурри?

— Бандиты Алашкурри и не стали бы бояться мести людей, — сказал Шарур. — А вот боги Алашкурру наверняка боятся, что утратят влияние на своих людей, подобно тому, как это произошло с жителями Гибила. — Признаваясь своему соотечественнику, он все равно старался говорить тихо. Ни перед Имхурсагом, ни в стране Алашкурруту он не хотел бы это повторить.

— Ну и что? — Мушезиб махнул рукой. — Чем это поможет или помешает гибильцам отомстить? Подожди, я, кажется догадываюсь. Если сюда придет много гибильцев…

Шарур кивнул.

— Именно так, начальник стражи. Торговля с нами, общение с нами уже изменили многих горцев. Они теперь больше похожи на нас, чем поколение назад. А что будет, если сюда придет много гибильцев? Они будут торговать, будут разговаривать, и рано или поздно какой-нибудь ванак сделает то, чего не посмел сделать Хуззияс, и превратится в лугала, самостоятельного правителя. Вот я и думаю, что боги Алашкуррута хотят отправить нас восвояси ни с чем, чтобы и другим незачем было ходить в их земли. Тогда Алашкурру навсегда останется таким, как был.

Мушезиб обдумал это высказывание, затем хмыкнул.

— Как думаешь, они правы?

— Интересный вопрос, — признал Шарур и не стал отвечать. Он думал, что боги Алашкурри, вероятно, да что там, почти наверняка, ошибались, но не стал делиться своими мыслями до тех пор, пока они не покинут приделы Алашкурру. Здесь их могли услышать. — Давай-ка лучше пива выпьем, Мушезиб?

— Хорошая идея, сын главного торговца. — Мушезиб всегда считал хорошей идеей хлебнуть пива.

Двумя днями позже в долине, принадлежащей городу-крепости Данаувия, к северу от долины Залпувас (Шарур решил обойти ее стороной), караван повстречал людей Имхурсага, тех самых, которых обогнал в дороге перед горами Алашкурру.

Шарур узнал их задолго до того, как они узнали его. Он бы удивился, случись это иначе. Уж если свободно думающий человек из Гибила не опередит в бдительности людей Имхурсага, чей разум помрачен своим богом так же, как действует на человека вино, то какой смысл быть гибильцем?

Имхурсаги могут получить в горах неплохую прибыль. Конечно, дай ему волю, Шарур заработал бы больше даже на их дрянных товарах, да вот не пришлось! Не хочет Алашкуррут иметь с ним дело ни при каких обстоятельствах... И какой смысл теперь быть человеком из Гибила?

Гордость. Найдя ответ на свой вопрос, он произнес его вслух, а затем обратился к своим спутникам:

— Проявите гордость, все. Не позволяйте имхурсагам увидеть, что мы огорчены; не походите на рабов. Смотрите на меня и делайте, как я. Если имхурсаги подумают, что наша торговля оказалась успешной, их это смутит. А если они решат, что мы с прибылью, это смутит их бога.

Его слова подняли настроение караванщикам. Поставить Энимхурсага в нелепое положение для них было слаще фиников в меду, и приносило больше удовольствия, чем большая миска тушеной ягнятины с чечевицей.

Итак, как только люди Имхурсага поняли, что встречный караван принадлежит их ненавистным соперникам, они засуетились и начали готовиться к стычке, караванщики из Гибила, и прежде всего охранники, приосанились и натянули на лица веселые улыбки. Шарур вышел вперед и уверенно направился к каравану Имхурсагов.

Навстречу ему вышел тот самый человек, с которым он разговаривал по дороге в Алашкурру.

— Между Гибилом и Имхурсагом нет вражды, — спокойно поведал Шарур. — Разойдемся с миром. Мы идем домой.

Имхурсаг склонил голову набок, прислушиваясь к тому, что вещал его бог. Выяснив, чего от него хотят, он ответил:

— Мы тебя пропустим с миром. Возвращайся в свой Гибил с поджатым хвостом.

— Когда я вернусь домой, я первым делом засуну свой хвост между ног моей рабыни из Имхурсага, — возразил Шарур. — Что заставляет тебя издеваться надо мной? Зачем оскорбления? Желаю тебе извлечь из своего путешествия столько же пользы, сколько я извлек из своего.

Шарур знал, что делает. Он не думал, что человек из Имхурсага ответит прежде, чем его бог услышит сказанное через уши человека. Он оказался прав. Имхурсаг озадаченно воскликнул:

— Какая прибыль? Как ты мог получить какую-то прибыль?

— Ты же торговец, тогда к чему спрашивать? А то ты не знаешь, как получают прибыль? — Улыбка Шарура была легкой, ленивой, и такой довольной, как будто он уже вышел от рабыни из Имхурсага. Ему не без труда удавалось поддерживать на лице это выражение, и он только надеялся, что человек из Имхурсага не заметит его усилий.

И все-таки это ему далось. Даже сквозь природную смуглость на лице имхурсага проступили красные пятна.

— Не мог ты получить прибыль в горах Алашкурру! — завопил он. — Боги этой страны тебя ненавидят. Они знают, что такое Гибил. Они знают, как ведут дела его люди!

Улыбка Шарура стала еще шире. Пожав плечами, он ответил:

— Энимхурсаг не любит людей Гибила, но мы торгуем через Кудурру и получаем хорошую прибыль. Мы не торгуем с Энимхурсагом. Мы торгуем с мужчинами. Мы также не торгуем с богами этой страны. Мы торгуем с мужчинами.

Теперь купец из Имхурсага побледнел. Он понял, что сказал Шарур. Энимхурсаг тоже понял.

— Вы превратили Алашкуррут в гибильцев — людей, обманывающих богов, — выдохнул купец.

— А вот они скажут другое, — отмахнулся Шарур. — Они будут отрицать, что когда-нибудь торговали со мной. Они будут говорить очень убедительно, чтобы вы им поверили. Но как ты узнаешь наверняка, правду ли они говорят?

— Ты хуже пустынного демона, — проговорил имхурсаг с ужасом. Глаза его сделались окном в место, более глубокое и темное, чем дно его собственного духа, окном во все страхи, которые испытывал Энимхурсаг. Приводить бога Имхурсага в ужас было для Шарура почти так же приятно, как получать прибыль. Почти.

— Ну, мы пойдем, — сказал Шарур. — Я уже как-то говорил тебе, человек из Имхурсага, и опять скажу: да будет тебе здесь такая же польза, как и мне. — Его занимал вопрос, не передумает ли Энимхурсаг и не прикажет ли все-таки напасть. Купец, с которым он разговаривал, очевидно, задавался тем же вопросом, потому что стоял наготове, глядя куда-то вдаль в ожидании приказов. Однако приказов не было, и торговец сник.

— Идите, мы не будем препятствовать. Уходите в свой город.

Как уже было к западу от Ярмука, караван из Гибила протиснулся мимо каравана из Имхурсага. Тамошний торговец волком смотрел на Шарура и его спутников. По его приказу охрана и погонщики ослов делали вид, что встречный караван их совершенно не интересует. Ни одна из сторон больше не проронила ни слова.

Разминувшись, Шарур оглянулся через плечо. Купец из Имхурсага смотрел ему вслед. Когда их взгляды встретились, тот, другой вздрогнул, словно от удара и быстро отвел глаза.

Шарур поведал своим караванщикам, как он вывел из себя Энимхурсага и его торговца. Караванщики смеялись и хлопали его по плечам. Хархару сказал:

— Лучше твоего рассказа, сын главного торговца, были бы только вьюки с медью и другими товарами Алашкурру.

— Будь горцы похожи на нас, и не заботься они в первую очередь о своих богах, так бы оно и было, — ответил Шарур. Его обуревали сложные ощущения. Конечно, он был расстроен провалом экспедиции, но радовался, что сумел отыграться на встречном караванщике. Энимхурсаг, в конечном счете, выиграет эту игру, но и я не проиграл, думал Шарур.

— Глупый Энимхурсаг даже не узнает, что удача на его стороне, — презрительно заметил Мушезиб. — Он там так и сидит в своем храме, на троне, и сосет собственный палец.

Такое разухабистое богохульство бодрило, как глоток крепкого вина. Но, самое главное, начальник стражи, скорее всего, был прав. Последователей ненавистного бога одурачили, а поскольку его владения были далеко, бог даже не узнает, что остался в дураках. Это, конечно, утешало Шарура, только одного утешения оказалось маловато.

Караван спускался с гор. Однажды с востока донесся жуткий хохот. Шарур долго всматривался, но демона так и не разглядел. Тем не менее, он потряс кулаком и крикнул:

— Проклинаю тебя, демон Илуянки этой земли, будь проклято твое имя за то, что ты издеваешься надо мной. Да будешь ты есть хлеб смерти за то, что насмехался надо мной, Илуянский демон этой земли; да будешь ты пить пиво смерти! Да побледнеет твоя рожа как срубленный тамариск, Илуянский демон этой земли; да почернеют уста твои, как сломанная ветка. Да поразят тебя боги всей мощью своей земли. Я проклинаю тебя, Илуянский демон этой земли, имя твое проклинаю за то, что ты издеваешься надо мной.

Ответом на его поношения была только тишина и тихий посвист ветра в ветвях деревьев.

— Сильное проклятие, сын главного торговца, — сказал Хархару, — сильное проклятие, но все-таки ты говорил осторожно.

Шарур кивнул.

— Да. Я же не вижу Илуянкаса, и не могу быть уверен, что он — тот самый демон, чей смех мы слышали. Я бы не стал проклинать какого-то другого демона за то, в чем он не повинен. Если это не Илуянкас, проклятие не повредит.

Как обычно, пастухи, бродившие в этих засушливых землях — сюда не достигали живительной воды Ярмука и его притоков, — поглядывали на караван так же, как ястреб из поднебесья разглядывает силуэт на земле, задаваясь вопросом, не заяц ли это, которого легко убить, а то вдруг лиса — та будет сопротивляться. Охранники держали щиты наготове и не снимали шлемов. Их воинственный вид заставлял задуматься любого бандита, стоит ли нападать на такой охраняемый караван. Во всяком случае свирепых пастухов они убедили. Те если и подходили к ослам, то только ради обмена овец или даже коров на всякие невиданные в этих краях товары.

— Мы рады остаткам ваших товаров. Нам мало что достается из-за гор, — сказал один из крепких жилистых пастухов. — Обычно люди Кудурру сбывают весь свой груз в горах, да и в Кудурру есть спрос на горские товары. А нам — остатки. Но мы и тем довольны. — Впрочем, его взгляд, которым он обшаривал караван, говорил об обратном.

— Да, ты прав, — сказал ему Шарур. — Если вдруг тебе взбредет в голову ограбить караван, ничего кроме горя для своих сородичей ты не обретешь. — К ним с важным видом подошел Мушезиб, вроде бы как он просто мимо проходил. Но выглядел он при этом столь внушительно, что пастухи почтительно расступились.

Высокий пастух, похоже, он был здесь за главного, осмотрел начальника охраны с ног до головы и задумчиво сказал:

— Можно бы и ограбить, но, как ты и говоришь, торговец, дорого обойдется. Никак не возьму в толк, с чего бы это купцам так держаться за свое добро? У них же его навалом. Нет бы поделиться с теми, у кого почти ничего нет.

— А мне вот другое странно, — ответил Шарур. — Как это те, у кого почти ничего нет, думают, что у них что-то должно быть, да еще даром?

Пастух оскалил зубы, как пустынный лис. Шарур нарочно продолжал говорить подчеркнуто спокойно:

— По воле богов у нас с собой есть кое-что получше, чем обычно. Хочешь посмотреть?

— Если покажешь, — ответил пастух так же безразлично, как и Шарур. Таковы были правила этой игры. — Если тебе не охота возиться с вьюками, может, и не надо?

— Это не труд. А тебе, наверное, было бы интересно, — сказал Шарур, и пастух не стал отказываться. Шарур достал кувшин вина, кое-какие снадобья и льняную ткань. Шерсть пастухи и сами умели вырабатывать не хуже, чем в Гибиле. Подумав, он выложил пару ножей и мечей, как бы намекая на то, что распродал в Алашкурре остальное.

— Ты прав. Такое нам не каждый день показывают, — сказал вожак пастухов. Смотрел он при этом в землю, стараясь скрыть жадный огонек в глазах. Но, хотя он и был кочевником, живущим в походных шатрах, ни слепым, ни дураком он точно не был.

— Все это сделано в землях между реками. Из высокогорья такого не приносят. — Он махнул рукой в сторону гор. — Ты говоришь, это по воле богов у тебя есть что показать нам… Не в том ли заключалась воля богов, чтобы ты не торговал в горах?

Скотоводы плохо знали богов, или, вернее, боги едва ли считали пастухов достойными внимания. Вождь хитро улыбнулся, задавая вопрос. Но улыбка исчезла, стоило Шаруру твердо ответить:

— Да, такова была воля богов.

— Ах, вот оно что… — Пастух подергал себя за бороду, окрашенную хной. Отвернувшись от Шарура, он тихо переговорил с некоторыми из своих людей. Когда переговоры закончились, он повернулся к торговцу и медленно проговорил:

— Думаю, вам не повезло. Похоже, любой, кто торгует с вами, не обретет счастья. Товар у тебя хорош. — Он с сожалением вздохнул. — Прекрасный товар, но он может дорого нам обойтись. — С этими словами он махнул рукой своим, и они ушли в ночь.

Мушезиб сказал:

— Опять без толку. Не очень-то они отличаются от зуабийцев.

Шарур со вздохом упаковал оружие, снадобья, вино и одежду, от которых отказались даже пастухи.

— Ну вот. Придется возвращаться в Гибил с пустыми руками, — сказал он. — Прямо хоть не возвращайся.

— Твой отец так не скажет, сын главного торговца, — заметил Хархару. — Твоя мать так не скажет. Твои родственники так не скажут. Для них ты лучше в своем теле, чем в виде призрака, нашептывающего им в уши. Пока ты живой, можешь сто раз наверстать упущенное, так оно, без сомнения, и будет.

Может, у Хархару и не было сомнений, а вот у Шарура — сколько угодно. Однако хозяин ослов хотел его подбодрить, поэтому Шарур кивком поблагодарил его и будничным тоном сказал:

— Ты прав. Ничего не поделаешь. Пока. Надо идти дальше.

Хархару внимательно поглядел на него, решил, что главный караванщик не собирается дальше предаваться унынию, и тоже кивнул.

Утреннее солнце отражалось в мутной воде Ярмука, превращая ее в расплавленное серебро. Как и по дороге на запад, Шарур привел караван к броду севернее города Аггашер. Им пользовались редко. Он не знал и не очень-то жаждал узнать, на что способна местная богиня Эниагашер, правившая городом.

У самого берега лягушка скакнула в воду с илистой отмели. По воде пробежала легкая рябь и поверхность реки снова успокоилась. Шарур достал очередной браслет, поднес его к воде и сказал:

— Это тебе, Эниярмук, порадуй себя. — Он бросил приношение в реку.

Опять пробежала рябь, но если после лягушки она быстро унялась, то теперь волны стали только больше. Вскоре поверхность Ярмука уже бурлила, как во время шторма. Но здесь же не море, да и ветра никакого не было.

Что-то выпрыгнуло из воды и упало к ногам Шарура. Он нагнулся и поднял браслет, только что поднесенный речной богине.

— Эниярмук отвергла приношение! — воскликнул он в полнейшем изумлении. — Интересно, и что нам теперь делать?

— Понятия не имею. Но одного нам точно делать не следует, — сказал стоявший рядом Агум, охранник каравана, — здесь мы реку не перейдем.

— Но другой дороги в Гибил кроме как через реку нет, — Хархару почесал в затылке. Он с подозрением смотрел на воду. — Первый раз вижу, чтобы Эниярмук отвергла приношение.

— Может, все-таки попытаемся переправиться? — спросил Мушезиб.

— Я бы не стал, — сказал Шарур. Он вспомнил о волнах, поднявшихся на реке, и подумал, что они могут сделать с ослами, грузом и людьми. — Если богиня рассердится, она нас попросту утопит.

Истинный воин Мушезиб гневно прорычал:

— Эта богиня — глупая сука. — Но тут же понял, что перестарался и поспешно добавил: — Но мы не можем с ней бороться, это точно. Силой богиню не взять.

— Вот именно, — согласился Шарур. Он так и стоял на берегу, размышляя.

— Даже обычных женщин силой брать неинтересно, — смущенно забормотал Мушезиб себе под нос. — Кричат, брыкаются, укусить пытаются — возни с ними больше, чем удовольствия, ну, я так думаю. — Задумчивость мигом слетела с него, когда Шарур бросился к одному из ослов. — Что ты делаешь, купеческий сын?

— Ты верно сказал: взять женщину силой — тут хлопот больше, чем пользы, — ответил Шарур. — А вот если сходить с ней в харчевню, да взять ей вина, она улыбнется и силой брать ее уже не придется. — Он вытащил кувшин с вином и снова побежал к берегу Ярмука.

Ножом Шарур сбил смолу с пробки и раскупорил кувшин. В ноздри ударил сладкий запах перебродивших фиников. Он прошел вверх по течению на половину полета стрелы, низко поклонился и церемонно вылил вино в воду. Сделав это, он бросил палку в реку и шел за ней до поджидавшего каравана.

Остановившись перед бродом, он махнул своим людям.

— Эниярмук приняла кувшин вина. Может, этого хватит, чтобы не обращать внимание на нескольких смертных. — Он скинул тунику и сандалии, и повел в воду первого осла.

Он примерно представлял, что будет, если богиня не удовольствуется первым кувшином. Он боялся. Но идти было надо. За ним Хархару и Мушезиб уже отдавали приказания погонщикам и охранникам. Те и сами двинулись вперед, но подогнать их стоило. Даже ослы особенно не упрямились.

Шарур вышел на противоположный берег Ярмука и с облегчением вздохнул. Потянул за поводок, выводя из воды первого осла. Весь караван поспешно переправлялся.

— Идем, идем, — торопил людей Шарур. — Это еще не конец. Отойдем подальше, а потом уже оденемся.

— Это ты верно сказал, сын главного торговца, — одобрил Мушезиб. — Не хотел бы я рядом оказаться, когда речная богиня протрезвеет. Ты напоил женщину и добился от нее своего, но по утрам они, бывает, сердятся, верно?

— Именно так, — согласился Шарур. Все еще голый он поспешно шагал вперед. На солнце тело быстро обсохло, и Шарур этому порадовался. Чем меньше речной воды на нем, тем лучше.

Он оглянулся через плечо. Речная богиня поняла, что ее обманули. Поверхность Ярмука вдруг вспенилась. Вода взметнулась в воздух и опала. В бесполезной ярости река стремилась достать вероломный караван. Люди и ослы тревожно закричали и припустились прочь.

Река вытянула водяное щупальце и вспухла, как при разливе. Однако за границей русла сила Эниярмук резко пошла на убыль. Наконец, вода разочарованно вернулась в берега.

Потный и разгоряченный Шарур поднял руку.

— Мы избежали гнева речной богини, — сказал он. — Будем благодарить и радоваться, воспевая хвалу Энгибилу.

Хвала прозвучала громко и торжествующе. Потом, когда все уже закончилось, Шарур, одеваясь, подумал: уместно ли восхвалять одного бога за то, что не удалось сделать другому богу?

— Твоя сметка, сын главного торговца, опять помогла нам, — сказал Хархару. — Если бы не удалось пересечь реку здесь, нам, возможно, пришлось бы тащиться к главному броду, а там уже земли Эниаггашера. Неведомо, с чем бы пришлось столкнуться. Но, думаю, было бы хуже. Твой отец будет тобой гордиться.

— Само собой, — рассеянно кивнул Шарур. Интересно, чем тут особо гордиться, думал он. Сходил в горы и вернулся с тем же, с чем уходил. Вряд ли он будет гордиться, когда узнает, что я не привез медь или руду, и уж совсем не станет гордиться тем, что теперь нечего возложить на алтарь Энгибила. А уж как будет гордиться Нингаль, когда узнает, что выкупа нет!

Однако хозяин ослов тихо сказал:

— Ты не прав. Ему есть чем гордиться. Ты хорошо справился, сделал, что мог, а то, что обстоятельства были против тебя — то не твоя вина.

— Думаешь, обстоятельства — это не часть моей вины? — спросил Шарур. — Я же ходил в горы и раньше. Разве я не уговаривал горцев? Разве не показал им, что мы, люди из Гибила, крепки своим умом? Я же хотел помочь хотя бы некоторым стать такими, как мы. Тем, кстати, и напугал тамошних богов и распугал наших покупателей. А ты говоришь — обстоятельства!

Хархару склонил голову.

— Если хочешь злиться на себя, сын главного торговца, не мне тебя останавливать. Если решил выставить себя на посмешище, не мне тебе мешать. — Он пошел к ослам. Те, хотя и слыли упрямцами, но ни горечи, не будущих бед не страшились.

Дальше Шарур шел в одиночестве, не обращая внимания на караван, следующий за ним. Что сказал бы его отец, что сделал бы его отец, если бы сам вернулся с гор, потеряв возможность торговать с Алашкурру? Бывало, караваны возвращались в Гибил с гораздо меньшей прибылью, чем та, на которую рассчитывали (при этом ни один такой караван не вел человек из их клана). А иногда караваны не возвращались вовсе, повстречавшись в горах или в пустыне с разбойниками. Но никогда еще, насколько знал Шарур, караван не возвращался только с тем, с чем ушел.

А что скажет лугал Кимаш? Кимаш-то ждет, что Шарур привезет богатые невиданные доселе дары для алтаря Энгибила. Ведь именно так напутствовал лугал караван, когда он уходил. Шарур подвел и Кимаша, а, подведя Кимаша, подвел всех людей Гибила. Ибо если Энгибил будет недоволен правлением Кимаша в городе, если Энгибил будет недоволен приношениями Кимаша, бог может и выйти из своего храма, в котором мирно дремал уже три поколения. И что тогда? Народ Гибила станет как люди Энзуаба? Как люди Имхурсага? И та маленькая свобода, которую знали жители Гибила, умрет.

Очень мрачная перспектива. Но больше Шарура заботила его личная беда. Что скажет Нингаль, когда узнает, что он вернулся с гор без выкупа? А, между прочим, Шарур поклялся Энгибилу заработать выкуп за невесту в этом путешествии. Теперь он возвращается домой без прибыли, как отверженный. Димгалабзу может отдать ее за другого. Шарур со злостью пнул камешек на дороге. А что, кузнец в своем праве.

— Да не может он так сделать! — в сердцах воскликнул Шарур.

— Кто именно и чего именно, господин купеческий сын? — спросил Хархару.

— Неважно, — буркнул Шарур и покраснел от того, что позволил другим проникнуть в его мысли. Ох, может Димгалабзу, может. И ничего Шарур с этим не поделает. Бормоча проклятия, которые уж точно не повредят богам Алашкуррута, он шел на восток, к Гибилу.

Ступив на земли Зуаба, Шарур почувствовал, что до дома рукой подать. После долгого пребывания среди незнакомых народов зуабийцы казались ему такими же знакомыми, как и его ближайшие соседи по улице Кузнецов. Наверное, и остальные караванщики ощущали нечто подобное, потому что они расслабились, перешучиваясь между собой, и только по привычке следили, чтобы не дать зуабийцам украсть чего-нибудь.

— Эй, ребята, — крикнул Мушезиб, — держите глаза открытыми. — Забыли о караванах, шедших через земли Зуаба с прибылью, а выходивших с убытком? Надеюсь, с нами такого не случится... Что рожи корчишь, Агум? Осёл на ногу наступил?

Мушезиб замолчал, бдительно озираясь по сторонам. Шарур тоже призвал себя ко вниманию, дабы не позволить зуабийцам развлекаться своими ловкими пальцами, но потом махнул рукой. Что они могут им сделать? Не было у них никакой прибыли. Он почему-то не думал о возможной убыли, хотя особой разницы между отсутствием прибыли и потерями товаров не усматривалось.

Как и по дороге в горы, Шарур мог бы зайти в город на ночлег. Но он снова предпочел встать лагерем подальше от города. Тогда он не захотел платить за еду и жилье. Теперь причина была более основательной. Он помнил угрожающий взгляд Энзуаба, когда уходил в прошлый раз. Смутно он ощущал связь недовольства местного бога с последующими неприятностями, свалившимися на караван.

Как и тогда, кто-то тряхнул его за плечо посреди крепкого сна. Опять Агум! Однако он сделал именно то, что должен был бы сделать любой охранник на землях Энзуаба:

— Мы вора поймали, сын главного торговца.

Шарур зевнул так, что чуть челюсть не вывихнул.

— Ну и зачем меня будить? Дайте ему пару затрещин и отправьте восвояси. Пусть попытает счастья с другим караваном.

— Да мы так и собирались сделать, сын главного торговца, но этот негодяй имел наглость заявить, что это Энзуаб приказал ему украсть у нас, и что бог его накажет, если он не украдет. — Агум в сомнении пожевал губами. — А если вспомнить все наши невзгоды, то лучше бы вы с ним поговорили.

Вздохнув, Шарур поднялся на ноги. Он так и вышел голым за Агумом к огню, у которого трое охранников держали вора. Еще один охранник подбросил в огонь сухой тростник и мелкие ветки, чтобы было побольше света.

Вор оказался маленьким худощавым человеком, гибким, как хорек, и с подходящим лицом.

— Вид у него такой, как будто он уже что-то украл, приказывал ему Энзуаб или нет, — заметил Шарур Агуму.

— Точно, — согласился Агум.

Охранники, державшие мужчину, встряхнули его так, что у того зубы стукнули. Агум грозно зарычал:

— Ты, проклятая речная пиявка, ну-ка расскажи свою байку сыну главного торговца!

— Да, да, господин, — часто закивал вор, как будто Агум был его энси. — Я вор. Я хороший вор, лучший. Потому меня Энзуаб и выбрал. Стал бы Энзуаб запрягать в плуг курицу или варить горшок из пива? Вот бог и призвал меня в свой храм, чтобы сподручнее приказы отдавать. Я слушаюсь своего бога во всем. Я пошел в храм, и он дал мне задание.

— И какое же? — поинтересовался Шарур.

— Господин, он сказал мне, что караван гибильцев встанет лагерем за стенами Зуаба, точно назвал место и расстояние до него. Он приказал мне ограбить караван. И еще он сказал мне, что ты выступаешь против богов, и потому грабить тебя правильно. Он сказал мне, что в вашем караване есть богатые товары из вашего города, и что ограбление пойдет на пользу и ему, и мне.

Шарур нахмурился. Вора поймали до того, как он успел ограбить караван. Откуда ему было знать, что за товары они везут, если только Энзуаб не сказал ему? Иначе с чего бы вору, да еще такому умелому, грабить караван, идущий с гор? Если бы по дороге туда, еще понятно. А так? Какой смысл?.. Похоже, он не врал.

— Тебе не удалось нас ограбить, — сказал Шарур. — Что теперь Энзуаб с тобой сделает?

— Господин, — вор задрожал в руках охранников, — он поразит меня фурункулами, и мою жену, и мою наложницу, и моих детей.

Шарур подумал и сказал:

— Тогда мне лучше отправить тебя обратно в Зуаб, пусть твой бог сам с тобой разбирается. В некоторых городах боги наказывали всех воров, даже тех, кто достиг успеха. Только в Зуабе бог наказывает воров-неудачников.

Агум и другие охранники рассмеялись. Вор заплакал.

— Помилуй человека, который всего-то и делал, что хотел исполнить повеление своего бога! — воскликнул он.

— Ты нас грабить пришел! — рявкнул Агум. — Ты заслужил свои нарывы, и пусть у твоей наложницы во влагалище фурункул выскочит!

Охранники расхохотались. Но Шарур поднял руку, и смех прекратился. Если Энзуаб подослал вора, то наказание заслужил прежде всего сам Энзуаб. И Шарур уже сообразил, как это можно устроить.

— Отпустите его, — велел он.

Охранники не посмели ослушаться. Напуганный вор поднялся на ноги. Шарур порылся в тюке, нашел ожерелье из расписных глиняных бусин, самое дешевое из того, что у него было. Он положил его на землю и отвернулся.

— Вот, — сказал он. — Кради себе на здоровье. Положи на алтарь Энзуаба. Так ты выполнишь повеление своего бога. И тогда он не станет поражать тебя фурункулами.

Когда он снова обернулся, ожерелья уже не было. И вора не было. Только из ночной темноты долетели слова: «Мои благословения на вас, господин, что бы…» Что бы ни сказал Энзуаб? Вор поступил мудро, не договорив фразы. Но думать-то он не перестал? Шарур усмехнулся и пошел досыпать.