Меченые Проклятием

10

Гвин Ниен Солит весь этот день занималась охотой на тигра, как сказал бы Кэрп. Однажды в юности его уговорили принять участие в охоте на тигра. И всякий раз, рассказывая об этом, он утверждал, что хуже всего было ждать, когда же, наконец, загонщики выгонят тигра туда, где ждали охотники. Сначала из кустов принялись выскакивать всевозможные другие обитатели леса — кролики, и кабаны, и чащобные индейки. И шум они поднимали куда больше тигра, когда тот, наконец, появился. Кэрпа десять раз растерзали кролики, двадцать раз индейки и так далее. Встреча же с настоящим тигром завершилась так стремительно, что почти не сохранилась у него в памяти. Самым страшным были все эти кролики.

Гвин провела день, ожидая своего будущего мужа Коло Гуршита и отбиваясь от кроликов.

Едва рассвело, глашатай объявил об их помолвке. Кое-кто из соседей зашел поздравить ее с таким выгодным браком, но если они знали Коло, у них хватало душевной доброты промолчать о нем. Синт Хайлит, поэтическая натура, прислал ей исполненное мук прощальное письмо, на которое она ответила короткой благодарственной запиской. Остальные ее ухажеры о себе не напомнили. Видимо, предпочли не раздражать Гуршитов.

За исключением Тибала Фрайнита все постояльцы сочли за благо сразу же уехать после того, что произошло накануне у них на глазах. И ни вчера, ни сегодня никто не постучал в двери. Быть может, все политические и торговые враги Гуршита уже начали сторониться «Гостиницы на улице Феникса», едва он наложил на нее жадную лапу.

Она дала глашатаю четверть орла, чтобы он объявил, что гостинице требуется привратник — сильный, надежный мужчина. И успела поговорить с четырнадцатью желающими занять это место. Ни один не подошел — пьяницы, калеки или бывшие каторжники с бегающими глазками и клеймом на плече. К счастью, лошадей в конюшне не было, и Тоб получил временное повышение, но, к несчастью, обязанности привратника оказались выше его понимания. Привратник должен был натаскать воды из колодца, проводить Мэй на рынок, нарубить дров для кухонной плиты и переделать еще десяток всяких работ по дому. И проще все было сделать самой, чем растолковывать Тобу, что от него требуется.

Шума вдруг спохватилась и сообщила, что мясник уже несколько дней как ничего не присылал и ледник пуст.

И так далее. Кролики, только одни кролики, но всякий раз, когда звонил дверной колокольчик, сердце Гвин подпрыгивало до потолка.

Таинственный Тибал весь день то уходил, то возвращался — осматривал достопримечательности, объяснял он. В таком случае у него была своя манера их осматривать: посетить один прославленный храм или статую, потом вернуться в гостиницу и сделать запись в своей книге. После чего осмотреть следующую. Он ничего не добавил к своим загадочным предсказаниям накануне, а когда она упомянула о них сама, ответил ей недоуменным взглядом. Или он шуулграт? Ведь Проклятие Шууль, дар пророчества, обычно быстро лишал меченного им рассудка. И, возможно, он самый обычный сумасшедший. Да нет, человек он приятный, решила она, но порастерял свои заклепки.

Когда Поуль опустилась за крыши и двор заполнили сумерки, она рухнула на скамью и обвела взглядом свою пустую гостиницу с чувством, близким к отчаянию. После войны дела шли плохо, но последнее время стали вроде бы улучшаться. Ее сбережения иссякали. Ну, гнусный Коло хотя бы означает деньги, но как долго будет его отец тратить их на гостиницу, не приносящую дохода? Лиам обещал, что она и дальше будет распоряжаться тут всем, но можно ли доверять его обещаниям? Люди, положившиеся на них, умирали. Она подозревала, что его интересует только здание, которое он превратит в жилой дом, его дом, как только получит права на него. Он не скрывал свою любовь ко всему имперскому, а из дворцов старинной знати этот сохранился лучше всего.

Тут она жила после замужества. Тут она любила мужа и двух их малюток. Дом хранил все ее счастливые воспоминания. Конечно, и тяжкие тоже — особенно о месяцах моровой язвы. День, когда она увидела голубые звездочки сыпи на коже Карна был худшим днем в ее жизни. Конечно, спасения не было и для Наина. Один умер через час после другого. Гвин нашла спасение в работе, устроила в доме лазарет для всей округи. Но и тогда старинное здание властвовало над ее жизнью. Ее дом! Без него у нее не останется ничего.

— Ждать уже недолго осталось! — объявил голос у нее за спиной.

Она мучительно вздрогнула. Это оказался Тибал. Еще один кролик.

— Ждать чего?

Он ухмыльнулся до ушей:

— Тигров! Кроликов больше не будет. — Он сел на табурет и вытянул длинные ноги.

Она вытаращила на него глаза. Еще одно из его чудес.

— Но откуда ты мог...

Забрякал дверной колокольчик. Во двор устремился поток зарданцев, явно деревенских жителей — около десятка; мужчины и женщины, молодые и старые. Все они стаскивали широкополые шляпы и неуклюже прижимали их к груди или к животу, оглядывая непривычный городской внутренний двор. Мужчины щеголяли густыми бородами, волосы женщин были заплетены в длинные косы. Гвин хорошо знала им подобных: работящие честные земледельцы, отправившиеся в город, чтобы продать на рынке скот или какие-нибудь изделия своих рук. Затем она узнала дородную женщину впереди остальных, и день сразу посветлел. Элим Пананк, старшая дочь Булриона Тарна! Тарны были ее старыми друзьями, надежными и неизменными, как холмы. Они останавливались в гостинице годы и годы до того, как Гвин познакомилась с Кэрпом. Не тигр, а очень-очень желанные кролики. Гвин вскочила и побежала к ним навстречу.

Шесть женщин, но только четверо мужчин? Значит, остальные вот-вот подойдут.

— Элим-садж! Как приятно тебя видеть!

Одного взгляда было достаточно, чтобы обнаружить, что еще до зимы Элим пополнит клан Тарнов еще одним Пананком, хотя ей много за сорок. Балахон и штаны для верховой езды покрылись пятнами в дороге, морщинки у глаз и седеющие волосы припудрила дорожная пыль. Но крепкие жены земледельцев не обращают внимания на свою беременность. Да и то сказать, они редко ходят порожними.

— Гвин-садж! — Пухлое лицо сморщилось от сочувствия. — Нам повстречался Огмит-садж, и мы узнали о твоей тяжкой утрате! Сначала Кэрп, а теперь... Ах, Гвин Солит! — Элим чуть не сокрушила ребра Гвин могучим объятием.

Гвин кое-как высвободилась, бормоча положенные ответы. Она не выносила сочувствия. Ее горе принадлежало только ей, и она не могла делиться им с другими, пусть даже такими искренними и добросердечными, как Элим Пананк.

Следом за Элим шел, припадая на хромую ногу, кривобокий калека. Гвин знала и его, хотя и не так хорошо, как Элим. В отличие от остальных он был безбород, мал ростом для Тарна и обладал носом такой длины, какие она видела только в стойлах. Он вызывал у нее неприязнь, хотя Кэрп утверждал, что под его неприятной внешностью и манерой вести себя скрыты острый ум и хорошее сердце.

— И Возион-садж! Добро пожаловать! Сколько комнат... Какая-то беда?

Да, беда.

Эта охота увенчалась двумя тиграми.

На улице остальные Тарны отвязывали носилки, которые явно сами и соорудили из двух жердей и пары плащей, связав все веревкой. Гвин лишь с трудом узнала больного. Он был без сознания, лицо уродливо распухло, кожа в липком поту и вся багровая от жара. Даже в забытьи он дышал, как гонец. Такой недуг означал верную смерть.

Врачей, требовали Тарны, хирургов, но Гвин понимала, что никакое лечение не поможет. Да и они это знали. Их патриарх не увидит следующего рассвета, и глаза у них были полны ужаса.

«Люди вроде него — это дождь в пустыне», — как-то сказал Кэрп после очередного приезда этого Булриона Тарна.

— У меня нет привратника, — бессвязно пробормотала — Но, конечно, вы бы все равно понесли его сами. Павлинья комната... Вон там. Сюда!

Сильные руки сняли носилки с седел и понесли их следом за ней в дом.

Ниад?

Сила Ниад может убить его вместо того, чтобы исцелить — Ниад ведь не умеет ею пользоваться. И может ли даже ивилграт вернуть старика от врат смерти? А попытаться значило бы рискнуть, что ее выдадут. Ведь гостиница уже кишела Тарнами — их набралось до полутора десятков. Если попытка увенчается успехом, они все расскажут. Если же окажется неудачной, расскажут тем более. А дать приют меченому — очень серьезное преступление. Гвин взвешивала не простую услугу. Она могла навлечь на нее большую опасность — и даже еще более серьезную на Ниад.

Она проводила больного до Павлиньей комнаты, лучшей в гостинице — обширной и светлой. В середине стояла кровать с пуховой периной, и с нее можно было обозревать все великолепные фрески, которым комната была обязана своим названием. Оставив Элим и остальных женщин устраивать больного поудобнее, она вышла, чтобы заняться остальными комнатами, обедом и лошадьми. Шума впала в истерику — приготовить столько еды за такой короткий срок! Но Шума ничего так не любила, как искать выход из трудного положения.

«Посмею ли я упомянуть про Ниад?» Назад во двор... Тибал с удобством расположился на своем любимом сиденье. Он весело помахал ей. Видимо, события разворачивались к вящему его удовлетворению.

— Полион! Конюху понадобится помощь с лошадьми! — прикрикнул Возион.

Обращался он к долговязому подростку — только ноги, руки да выпачканная под носом физиономия... нет-нет, видимо, это считается усами. Он нахмурился и пробормотал что-то невнятное, но, предположительно, не возражение.

— Гвин-садж, — настоятельно сказал Возион. — Нам нужен лучший врач в городе. У нас есть золото. Мы заплатим, заплатим сколько нужно. — Его длинный нос задергался, как у собаки. — Отец очень дорог нам всем. Ты не пошлешь за ним кого-нибудь? Сейчас же?

Миг решения... Ивиль, подательница и здоровья, и болезней... Кто-нибудь из городских жрецов воззовет по ее просьбе к богу, попросит бога прислать Ивиль в ее ипостаси целительницы. Но зарданцы не признавали никаких богов, и Гвин подозревала, что в глубине души согласна с ними. Судьбы поражают или взыскивают милостью, как соблаговолят они, и никакой бог им не воспрепятствует.

Но Гвин не была настолько черствой. Разве можно допустить, чтобы хороший человек умер, и даже не попытаться ему помочь?

— Возион-садж, я должна кое-что сказать тебе. Но прежде должна попросить вас сохранить это в тай...

Его глаза словно метнули молнию в сумрачном полусвете.

— ИВИЛГРАТ?!

— Ну... да...

Он стиснул ее локоть.

— Вчера вечером мы видели Огоуль! Это был знак, знамение. Она сказала, чтобы мы ждали нежданного! Прошу, прошу тебя! Где он?

Она разжала его пальцы, опасаясь за целостность своих костей. Его нельзя было назвать внушительным, и от него разило конским потом.

— Не торопись так! Ты знаешь, что всех пораженных Проклятием изгнали из города, угрожая смертной казнью? Тяжкая кара ждет и тех, кто их укрывает.

— Мы не пророним ни словечка! Я прикажу всем молчать. Если ты пожелаешь, мы уедем на рассвете. Все, что угодно, Гвин-садж! Все, что угодно!

Все, что угодно? Так вот же выход для Ниад! Ну конечно же!

— Ага! Ловлю тебя на слове, — сказала она. — Ивилгратке нужен приют, и ей некуда идти.

Он визгливо засмеялся.

— В Тарнской Долине она будет такой же желанной гостьей, как весна, дражайшая! Вчера мы встретили меченую, джоолгратку, и отец обещал на обратном пути взять ее с нами и позаботиться о ней. А если он готов приютить джоолгратку, так представь себе, как он примет целительницу! Им же цены нет...

— Но...

— Здесь, в Далинге, вы все еще кволцы, Гвин-садж, — с легким раздражением сказал Возион. — Зарданцы не изгоняли меченых, будто прокаженных, как поступали в империи. Мы почитаем меченых Проклятием и называем их взысканными Благословением.

Ей бы следовало вспомнить об этом раньше. Эти мирные земледельцы были совсем другими, чем их кровожадные пращуры-варвары, которые сокрушили империю, но они ревностно сохраняли многие старинные обычаи. Ниад найдет у них приют, а может быть, и почитание.

— Но есть еще одна опасность, — возразила она. — У девочки нет никакого опыта и никакого умения. Немочь унесла в могилу всю ее семью. Выздоровела только она. Мы не замечали никаких тревожных признаков до того дня, когда кухарка порезала руку. Ниад собиралась перевязать рану. Но едва она прикоснулась к руке, как рана затянулась сама собой.

— Ну конечно! — Однако уверенности в нем поубавилось. — Мой отец уже на пороге смерти. Не думаю, что он стал бы колебаться. А что она за женщина, эта ивилгратка? Ожесточена? Полна ненависти? Поносит ли она Судьбы, за то что они наложили на нее Проклятие?

— Нет. Она... Ну, «нежная» звучит ужасно, но другого слова я не подберу. Добрая. Старательная. — Гвин хотела было добавить «благодарная», но не стала.

— Тогда не думаю, что опасность так уж велика. Да, есть ивилграты, не способные направлять свою силу, и они губят, когда хотят исцелить, но обычно это очень озлобленные люди.

— Ты так много знаешь о меченых?

— Я пастырь. Мы все еще бережно храним древнюю мудрость. Прошу тебя, Гвин-садж. Нельзя терять времени.

Она кивнула.

— Ну, так я пойду спрошу ее. Но не могу ничего обещать. Если она не захочет, принуждать ее я не стану.

Он насмешливо хмыкнул.

— Конечно! Не стоит сердить ивилграта. Предложи ей все, что мы способны дать ей.

Гвин повернулась и снова направилась к кухне, с облегчением заметив, что Тибал на время назначил себя привратником — во всяком случае, он расхаживал по двору, зажигая факелы. В комнатах, где устроились зарданцы, замерцали свечи.

Кухню озарили светильники; там было жарко и душно и царил невообразимый гомон. Шума, казалось, была повсюду: вопила, громыхала кастрюлями и все-таки руководила восемью помощницами. Ниад нарезала лук на уголке колоды для рубки мяса. Гвин перехватила ее взгляд и поманила к себе. Она вывела девочку в вечернюю прохладу двора.

— Старик очень болен, — сказала Ниад тоненьким голоском.

— Ты знаешь?

— Садж, мне сказала Мэй.

Мэй знала все — невероятная охотница до чужих дел, но не с помощью волшебства. Она всегда была такой.

— Его зовут Булрион Тарн. Я знакома с ним очень давно, и он хороший человек. Если ты попробуешь ему помочь, Тарны готовы приютить тебя. Их много, но земли у них еще больше, и насколько мне известно, живут они в полном достатке. И с ними ты будешь в большей безопасности, чем где-либо еще.

— И тебе уже не будет угрожать опасность, если я уеду, Гвин-садж.

— Я не это имела в виду!

— Но для меня это важно, — прошептала девочка. — И я попробую.

Ее била дрожь.

Гвин ласково обняла ее за плечи и повела к лестнице в Павлинью комнату. Они прошли мимо Тибала с факелом в руке. Он подмигнул. Можно было подумать, что все подстроил он!

У дверей они столкнулись с выходящими членами семьи, которых пастырь отправил по их комнатам. У постели отца осталась только Элим.

— Возион-садж, это Ниад.

Пастырь неуклюже поклонился служанке.

— Я почитаю тебя, Ниад-садж. Ты несешь тяжкое бремя. — Его усилия быть любезным были, возможно, искренними, но его слова звучали напыщенно и фальшиво.

— Гвин Солит! — взревел голос прямо у нее за спиной. — Где моя прекрасная голубица, мой цветок страсти, моя богатая, владеющая землей невеста?

Она резко обернулась со вздохом отчаяния. Конечно, это был Коло — Коло Гуршит, нетвердой походкой приближающийся из сумрака, точно чудовище в кошмаре. Это был Коло, настолько пьяный, что ноги его не держали. Это был Коло в дорогой тунике кремового цвета с искусно вышитым цветами и бабочками — но засаленной и рваной. Волосы у него были всклокочены, на ногах — только один башмак. Он, шатаясь, надвигался на нее с бессмысленной ухмылкой на тыквообразном лице, протягивая к ней дряблые руки. Он был высоким, он заплыл жиром, он был бесконечно омерзительным.

Тигр.

Исцеление? Ивилгратка? Коло Гуршит! Мысли Гвин словно разлетелись на мелкие осколки. Почему он явился именно сейчас? Как ей удастся сохранить тайну? Как ей справиться с этим олухом?

Но олух справился с ней. Она не успела рта открыть или пошевелиться, как он облапил ее, обдавая душным винным перегаром. И влепил ей в губы слюнявый поцелуй. Она подавилась, отвернула голову, попыталась вырваться. Они зашатались, теряя равновесие. Она вскрикнула от отвращения и ужаса.

Молодой Тарн — необычайно высокий и широкоплечий даже для этой семьи великанов-мужчин — оторвал от нее Коло одной могучей рукой, а другой ударил его в подбородок. Хлопок, вероятно, был слышен и на улице. Коло Гуршит взмыл над мозаичным полом, пролетел короткое расстояние спиной вперед, а затем вновь коснулся пола — тяжело, горизонтально и весьма впечатляюще.

— Случаем, не твой друг, я надеюсь? — осведомился ее спаситель грубым деревенским голосом. — А я Джукион Тарн, Гвин-садж, старший сын Бранкиона.

— Благодарю тебя, Джукион-садж. Нет, он мне не друг. Нет.

— Поучить его еще раз или просто выкинуть на улицу, садж?

Гвин уставилась на распростертую тушу своего нареченного, который жалобно постанывал, но не делал особых усилий приподняться. Ну как, как ей объяснить? Ее жених? Его прикосновение было невыносимым, она чувствовала, что его вонь прилипла к ней. Жить с этой мерзостью? Да стоит ли тогда жить?

«Вышвырни его вон, и дело с концом».

Она обернулась посмотреть, кто сказал это.

— Как желаешь, — весело объявил великан. — Фарион, подсоби-ка мне убрать навоз.

— Кто? — спросила Гвин. — То есть...

Но Тарны уже волокли Коло за лодыжки.

— Погодите! — Только они ее не услышали. Она снова открыла рот, но тут же крепко сжала губы. Пусть так! Коло Гуршит подождет — у нее есть более неотложное дело. Часок в сточной канаве ему не повредит.

— Великолепно! — донесся из теней голос Тибала. А-а! Гвин метнула в него сердитый взгляд.

— Это ты велел его вышвырнуть? — Но голос был совсем такой, как таинственный бестелесный голос, который она услышала накануне утром, как раз тогда, когда появился Тибал. Он не был похож на настоящий голос Тибала, однако Джукион тоже его услышал, так что уже нельзя было считать, что ей просто померещилось.

— Нет, не я.

Не доверяя невинному недоумению на его лице, она прикинула, что Тибал Фрайнит, возможно, искусный чревовещатель с очень извращенным чувством юмора. Ну а пока... исцеление. Она вбежала в Павлинью комнату и плотно закрыла за собой дверь. Тревожиться из-за Гуршитов она будет завтра.

В мягком свете единственного фонаря Булрион Тарн лежал неподвижно, наполовину утонув в пуховой перине. Ниад сгорбилась на стуле рядом с ним. Элим и Возион внимательно наблюдали из-за ее спины. Гвин приблизилась к ним на цыпочках, стараясь утихомирить свое колотящееся сердце. Она не заметила в лице больного никаких перемен.

Ниад покосилась на нее с ужасом. Гвин попыталась ободряюще улыбнуться ей.

— Ничего? — шепнула она. Элим закусила губу. Возион покачал головой.

— Пока нет, — шепнул он. — Но недуг угнездился очень глубоко. И может...

Он переменился в лице. Гвин посмотрела на больного. Глаза Булриона Тарна открылись. Он испустил глубокий вздох.

11

Конюшни произвели на Полиона сильное впечатление. Ни разу в жизни ему еще не доводилось бывать в таком огромном помещении. Стены и пол были мраморными. Он не мог определить высоту потолка, потому что лучи фонаря туда не достигали. Хотелось думать, что Мотылек и прочие лошади по достоинству оценят окружающую роскошь.

Тоб, конюх, не произвел на него никакого впечатления, и большую часть работы он сделал сам, чтобы не сомневаться, что сделана она как следует.

Если Далинг похож на другие города, то мнение у него о них сложилось самое невысокое. Слишком уж много людей на улицах, хотя все его родичи дружно утверждали, будто обычно их бывает куда больше. Слишком уж много обветшалых зданий, обрамляющих улицу будто гигантские черепа. А травы совсем мало. И запахи какие-то не такие.

В Далинге было только одно, что его интересовало, но с этим вроде бы придется подождать до следующего вечера. От долгого пребывания в седле у него ныло все тело, есть он хотел, как медведь весной, и от него несло конюшней. К тому времени, когда он умоется и поест, греховные заведения, наверное, уже закроются.

Скудоумный Тоб показал ему, как пройти в жилую часть гостиницы через кухню. Выйдя во двор, он был ошеломлен, услышав громовые раскаты смеха Тарнов. В дальнем конце шла веселая пирушка, а это означало, что Старику получшало. Очень. Они сидели, озаренные факелами, ели, пили вино — праздновали. Рот у него до боли наполнился слюной. Но присоединиться к ним, не умывшись и не почистившись, он, конечно, не мог, а он даже не знал, в какую его поместили комнату!

Затем двор от него заслонило так, будто перед ним вырос амбар. Самый широкоплечий из Тарнов. Старший Братец Джукион.

— Э-эй! — сказал Джукион слегка заплетающимся языком. — Ты, что же, замухрышка, все это время торчал на конюшне?

— Раз уж ты об этом упомянул, то припоминаю, что вроде бы так. Старику полегчало?

— Еще как полегчало! Дед исцелился. Гарцует, что твой жеребенок. — Джукион огляделся и оттащил брата в угол ручищей со свиной окорок, привалился к статуе и понизил голос до шепота. — У них был ивилграт!

Полион не знал, чему удивляться больше — тому ли, что ивилграт появился именно тогда, когда они в нем нуждались, или тому, что его брат столь очевидно нализался. Даже его дыхание было смертоносным. Обычно Джукион был сама сдержанность и осторожность. Он забрал себе все мышцы и все добродетели семьи. Со дня рождения Полиону все время тыкали в пример его Большого Брата.

Однако он не стал касаться этой темы.

— Замечательно! Конечно, мы чего-то такого и ждали из-за знамений.

Джукион тактично икнул.

— Наверно. И еще новость: мы отправляемся домой с рассветом.

Полион употребил слово, возможно, Джукиону неизвестное.

Однако Джукион хохотнул, как будто оно было ему хорошо известно.

— Какие-нибудь планы по этой части, замухрышка?

— Но почему? И все? То есть если кто-то захочет задержаться на денек-другой?

— Все до единого. Вроде бы грозят неприятности.

— Какие?

Могучий детина поежился и тревожно посмотрел по сторонам.

— Ну, нынче вечером один тут получил по роже, а оказывается, его папаша большая шишка в городе. Могут быть неприятности.

— А кто его съездил?

— Э... Я.

Полион ухватился за статую, чтобы не упасть. Мир закачался. То есть должен был бы закачаться.

— Ты-ы-ы?!

Он не мог вспомнить, чтобы Джукион хоть раз позволил себе подобное.

— Да.

— Поздравляю! Две недели колки дров!

— Ты же знаешь, я люблю колоть дрова, Полион.

И то верно. Пастырь розгой не пройдется по взрослому мужчине, а из всех взрослых Джукион был самый рослый.

— Послушай, — с внезапной серьезностью сказала эта дубина. — Хочешь побывать в бардаке?

Полион сглотнул. Это уже предел пределов!

— Неплохо бы.

— Ну так пошли. Получится только сегодня — и пока тетя Элим не взяла тебя на поводок.

Ну уж тетю Элим лучше не упоминать!

— Я не могу пойти, пока не приведу себя в порядок.

— А зачем? — Джукион вцепился в плечи Полиона: его вдруг осенило. — Пошли, я тебя провожу.

И он, пошатываясь, направился к коридору.

— Но... — сказал Полион, рванувшись вперед так, что его ноги чуть было, не отстали от туловища, но когда Джукион говорит «пошевеливайся», лучше не медлить. — Но я же весь вымазан в...

— Не важно! — Джукион распахнул какую-то дверь, вытащил брата в темноту улицы и потащил вперед. — Тут недалеко. А тебе просто надо будет попробовать горячую лохань. — Он стремительно шагал по погруженной во мрак улице, видимо, находя дорогу чисто инстинктивно и почти неся Полиона на руках.

— Чего-чего?

— У них там все время горит огонь под большими медными котлами, чтоб вода не остывала. И девушки тебя моют. Все вместе, в воде. Душистым мылом.

— И... ты... сам... пробовал?

— Ну, я только смотрел. Мне подавай кровать! И, конечно, было это прежде, чем я женился.

Судьбы! Полион всегда чуть удивлялся, что его благопристойный братец умудряется зачинать одного ребенка следом за другим почти без передышки. И в голове Полиона просто не умещалась мысль, что в юности его брат принимал участие в оргиях! Джукион предстал перед ним в совершенно другом свете. И одновременно его слова вызвали образы даже еще более соблазнительные, чем фантазия Полиона могла нарисовать без подсказки.

Будь это кто-нибудь другой, было бы ясно, что его морочат, хотят сыграть с ними какую-то глупую шутку. Но Джукион был на это не способен. Этот семейный талант целиком достался другому.

— Конечно, я только доведу тебя до двери. Не то Шупиим спросит, а я ей никогда не вру.

Вот это больше похоже на Джукиона!

— А сколько девочек? — хрипло спросил Полион. Сердце у него уже стучало, как дятел по древесному стволу.

— Столько, сколько тебе по силам.

— А сколько стоит эта горячая лохань?

— Не беспокойся. Я угощаю. В первый раз за меня заплатил отец.

— ОТЕЦ был там?

— Угу. Но помалкивай! Вот мы и тут!

Они как раз обогнули угол. Запах реки стал сильнее. Впереди светились огни, кое-где в дверях маячили фигуры.

Джукион остановился, и наконец-то его рука, мертвой хваткой стискивающая плечо младшего брата, разжалась. Что-то чуть звякнуло.

— Видишь дверь с двумя фонарями один над другим? Очень неплохое местечко. Заведение на другой стороне улицы побольше, если захочешь разнообразия. Вот, возьми. Двух орлов должно хватить. Даже тебе.

Полион взял деньги. Отказаться было бы нелюбезно. Он промямлил слова благодарности, но был слишком ошарашен и больше ничего из себя не выдавил.

Джукион повернулся, потом заколебался.

— Вернись, чуть небо посветлеет, малыш! Дорогу отыщешь, а?

Он что, передумал? Полион пожалел, что не захватил с собой меча или хотя бы ножа. В городе он чувствовал себя чужаком. С большим олухом было бы поспокойней. Да нет, уговорить его остаться было бы жестоко. Совесть Джукиона совсем его загрызла бы, а если бы узнала Шупиим, Полион не сомневался, что она оставила бы от него мокрое место.

— Я справлюсь.

— Что верно, то верно! — Джукион хихикнул. — Ну, я пошел назад веселиться и праздновать. Удачи, милый! Отведи душу! — На плечо Полиона обрушился дружеский шлепок, и его брат удалился.

Ну-ну! Полион бодро зашагал дальше по улице. Все эти годы он неверно судил о Большом Братце! Даже не верится! А в этих заведениях можно заказать еды? Выпивку — да. Про выпивку он наслышался. А вот про горячую лохань никто даже не заикнулся.

А в кармане у него целых пять орлов. Ух ты!

Он остановился на середине мостовой. Девушка под двумя фонарями зазывно покрутила бедрами. У-ух ты!

А другая — напротив — сонно потянулась, вскинув руки над головой. А все остальное плавно принимало одну интересную позу за другой. Ух ты-ы-ы!!! Платье на ней было почти прозрачным, то есть если этот лоскуток можно было назвать платьем. Он повернулся к ней, весь дрожа.

Она улыбнулась, он улыбнулся в ответ, хотя почти не заметил ее лица.

— Хочешь поразвлечься, красавчик?

Он торопливо закивал.

— Ну так иди со мной. — Она попятилась в темный провал двери и исчезла. Он бросился за ней.

— А горячую ло...

На его затылок опустилась дубинка, каскады звезд и планет запылали в ночи.

12

Час был поздний, но веселье все еще бушевало. Вино все еще текло рекой. И Булрион не собирался класть этому конец — ему-то надо было праздновать больше, чем кому-либо еще. Он им покажет, что в старом быке жизни хватит на годы и годы! Он чувствовал, что способен пить и плясать, пока все они не окажутся под столом. Музыка исчерпывалась скрипкой, которую где-то отыскал Фарион. Музыка так себе — ведь Фарион скрипач очень так себе, но ее вполне хватало.

Иногда Булрион ловил себя на том, что ощупывает свою челюсть. Ни боли, ни даже припухлости. Дыру в десне затянуло. От смерти есть только один толк — учить нас наслаждению жизнью... Кто это сказал?

Он с удовольствием заметил, что никто не улизнул в поисках собственных развлечений. Он не одобрял супружескую неверность, но некоторым мужчинам она словно бы необходима. В Далинге было безопаснее удовлетворять их жажду разнообразия, чем в Тарнской Долине, и, разумеется, неженатые считали, что они в своем праве. На этот раз единственным холостяком здесь был малыш Полион, и Булрион отправил Джукиона исполнить свой братский долг — запустить сокола в небо. Джукион, вернувшись, многозначительно подмигнул — дескать, все в полном порядке.

Булрион подумал, что первое, чем ему следует заняться, едва он вернется в долину, это подыскать мужа для Мейлим.

А пока можно поплясать с женщинами и выпить с мужчинами, наслаждаясь жизнью и здоровьем. Его глубоко тронула неподдельная радость, с какой семья встретила его исцеление. В следующий раз не следует надеяться, что судьбы будут столь же милостивы. Он вернулся за стол, переводя дух.

— Ну и как это? — спросил мягкий голос. Гвин Солит опустилась на табурет рядом с ним, глядя на него с чуть насмешливой улыбкой.

— Почувствовать, что тебя воскресили?

Она кивнула, словно ответ был для нее важен по-настоящему.

— Чудесно! Но и странно, — признался он. — Напоминает мне одну из наших бесед с твоим мужем, Гвин-садж. — Он потянулся за кубком, опасаясь, что ступил на опасную почву.

— Прошу, расскажи.

— Я спросил, зачем ему нужен бог. Мы разговаривали о Судьбах, и он согласился, что все люди — ну и, разумеется, все женщины — повязаны ими для добра или зла. Добрые страдают не меньше злых. И те и другие могут равно преуспеть. И все должны умереть. Я сказал, что, по-моему, нет никаких доказательств, будто молитвы и жертвоприношения хоть что-то меняют, а тогда зачем боги?

— Полагаю, Кэрп сказал тебе, что ему требуется быть благодарным кому-то, когда все идет хорошо.

— Да. Тогда я и не понял. А теперь, пожалуй, понимаю.

Она улыбнулась и повернула голову, глядя на пляшущих. Прекрасная женщина Гвин Солит. Была прекрасной женой Кэрпу и как будто прекрасно управляет гостиницей без него. Не хлопочет по пустякам, не повышает голоса, но прислуга у нее вышколена, а обед был безупречен до последних мелочей. Булриона она поразила при первом же знакомстве пять... нет почти шесть лет тому назад. Она была еще совсем девочкой, завороженной любовью к мужу. И с тех пор его мнение о ней не изменилось.

— Благодарность, это так, — сказал он. — Но пока ты скорбишь, я ликую, Гвин Солит. Кого ты винишь, когда приходит беда?

— Винить нет смысла. Надо встать и сражаться дальше.

— Если достанет смелости.

Она посмотрела на него с удивлением.

— Смелости? Нет, не смелости. Тут требуется свирепое упорство. Упрямство! Если мы позволим Судьбам сломить нас, они одержат еще одну победу. Да, в заключение игры они побеждают всегда, но до той поры мы должны отбирать у них столько очков, сколько сумеем. Умереть, зная, что жизнь прожита достойно, — вот, пожалуй, то подобие победы, которое нам дано удерживать. — Она протянула руку к бутыли и наполнила его кубок. Потом налила себе в кем-то оставленный кубок и подняла его. — За жизнь!

— За жизнь, долгую и полную!

Редкая женщина! На ней было простое траурное белое платье без вышивки. Темные волосы коротко пострижены по далингской моде — даже ушей не закрывают. Свет факелов льстит всем женщинам, но тонкие черты ее лица в этом не нуждались. Обнаженные почти до плеч руки выглядели тонковатыми, но выпуклости ее груди, обтянутые платьем, были как раз в меру.

Булрион почувствовал, как просыпается его тело, возбужденное вином и счастливым, пусть временным, спасением от смерти. Он скептически прикинул, что еще, кроме зуба, могла излечить ивилгратка, и вспомнил о своем полусерьезном решении найти себе третью жену. Гвин Солит, увы, он в женихи не подходит! Она овдовела так недавно, что вряд ли вообще думает о втором замужестве, и у нее в Далинге есть доходная гостиница, отнимающая все ее время. Да и не пойдет она за человека его возраста.

— Я все еще тревожусь, Гвин-садж, что безрассудная выходка Джукиона навлечет на тебя неприятности. Обычно он ведет себя благопристойно.

Она засмеялась словно бы искренне веселым смехом.

— Во всяком случае, он сделал превосходный выбор, начав с Коло Гуршита. Он сполна заслужил то, что получил. Его отец первый развязал насилие. Забудь об этом.

—Я чувствую себя проказливым мальчишкой, который убегает, разбив окно. — Он по инерции подумал о Полионе.

— Мы все это уже обсудили, — сказала Гвин строго. — Коло вряд ли хоть что-нибудь вспомнит, когда протрезвеет. Но и тогда винить меня за то, что с ним случилось, он не сможет. А если вы уже уедете, так винить ему будет вообще некого.

Булрион был бы рад ей поверить.

— Ты уверена, что тебе ничего не грозит?

— Не больше, чем до этого, — вздохнула она. — Я могла бы возгордиться, что у меня столько женихов, не знай я, что они видят во мне участок городской земли.

Положение, в котором она оказалась, рассердило его. Не годится навязываться в мужья женщине, которая еще носит вдовий траур!

— Полагаю, ты подумала о символ-браке, чтобы отделаться от этих пиявок?

Она помолчала, взвешивая его слова. Ему это понравилось. Он предпочитал людей, которые сначала думают, а потом говорят. Он наблюдал игру света и теней на ее шее и вдруг прикинул: не предложить ли ему ей себя?

— Это не выход, — сказала она наконец. — Мой символ-муж получит в свое распоряжение всю мою собственность. Кому я могу настолько довериться? А вдруг я повстречаю мужчину, чьей женой захочу стать?

Он почувствовал облегчение. Одобри она такой план, и ему бы пришлось предложить ей себя. А символ-брак его тоже совсем не устраивал.

— Да, конечно. Я сказал глупость.

Она внимательно посмотрела на него.

— Мне ты ничего не должен. Если ты у кого-нибудь и в долгу, то только у Ниад, и ты его заплатишь, дав ей приют.

— Заплачу? Какая же это плата, Гвин-садж? Поле-то уже под плуг готово. Уж не помню, сколько раз я думал, вот бы в долине поселился целитель! Мы примем ее с радостью, окружим почетом. Может, если захочет, хоть весь день сидеть сложа руки и лакомиться земляникой. Мы, Тарны, красотой не славимся, но она, если пожелает, получит такого пригожего мужа, какого мы сумеем для нее сыскать.

Гвин засмеялась и отхлебнула вина.

— И самого храброго, раз он решится стать мужем ивилгратки! Ведь стоит им поссориться, как у него чирей вскочит, если не что-нибудь похуже.

Булрион тоже взял кубок, скептически хмыкнув:

— Эта бесподобная маленькая чаровница? Да мужчины выстроятся в очередь, лишь бы на нее взглянуть! Я бы и сам женился на ней, если бы она дала согласие! — Он помолчал, почти касаясь губами края кубка. — Я серьезно подумываю о том, чтобы снова жениться. — И он отпил вина, не понимая, зачем ему понадобилось говорить это. Совсем ни к чему!

Гвин наклонила голову набок, словно разглядывая его.

— А почему нет? Любая женщина почтет себя счастливой, Булрион-садж. Но... Могу ли я предложить кое-какие мудрые женские советы, пока еще есть время?

Он парировал с улыбкой:

— Вспоминая своих жен, я не сомневаюсь, что советы эти будут очень разумны и полезны, но, полагаю, вряд ли придутся мне по вкусу.

— А лекарства ты выбираешь себе по вкусу?

— Всенепременно!

— Ах, Булрион Тарн, постыдился бы ты! Я всего лишь хотела сказать, что жену тебе следует поискать постарше Ниад. Пусть твоя юная жена будет противостоять соблазну, но и она, и ты будете все время помнить об этом соблазне. Пусть она будет сама добродетель, но ты будешь вспоминать о нем, едва возле нее упадет тень молодого человека. Чуточку укроти свои помыслы, Булрион-садж. Умеренность — вот самый надежный путь.

— Отлично сказано! Я запомню твои слова.

Он поглядел ей в глаза, и она отвела их. — А ты помни мои, — добавил он.

Она вновь посмотрела на него в растерянности. И неудивительно! Судьбы! Вино маринует ему мозги.

— Только символ-брак привлекает меня не больше, чем тебя.

Нет, он пьян! Он хотел было сказать что-то еще — может быть, извиниться, — но тут заметил, что она по-настоящему всматривается в него. И почувствовал, как внезапно между ними пахнуло жаром, будто подручный кузнеца вдруг принялся раздувать мехами пламя.

— Булрион?

— Гвин?

Она замялась.

— До этого дня я получила девять брачных предложений, и каждый жених зарился только на мое приданое. Я знаю, гостиница тебя не интересует, и благодарю тебя за то, что ты показал мне, что я еще чего-то стою и сама по себе.

Он поставил кубок на стол с такой силой, что вино расплескалось.

— Гвин Солит, не хочу быть неучтивым, но я не взял бы твою собственность даже в подарок. Мое место в Тарнской Долине. Ну а ты... я был бы безмерно счастлив увести тебя туда как свою невесту. Точно не знаю, сколько мне лет, но не меньше шестидесяти. Мало кому удается прожить четыре десятка лет, а я прожил их шесть. Так что их у меня осталось мало. Если ты разделишь их со мной, они твои. По-моему, я еще мужчина во всем, что имеет значение. А если настанет время, когда мои силы иссякнут, не стану принуждать тебя жить в безрадостном браке. Как моя жена, ты будешь, по сути, госпожой нашего клана, всех трехсот с лишним Тарнов. И не знаю, кто лучше подошел бы для таких обязанностей. Скажи, что ты выйдешь за меня, и все мое будет твоим.

Они уставились друг на друга, словно их обоих ошеломил такой неожиданный шаг к самому краю пропасти. Потом она взяла его руку.

— Ты не устрашился! Другого я и не ждала. — Она попыталась смягчить напряжение улыбкой, хотя почти вымученной. — Но ты можешь пожалеть о своей поспешности.

— Я не возьму назад ни единого слова. Твоя благосклонность бесконечно льстит мне. Я думал, что слишком уж стар, и могу найти согласие только у благодарной нищеты. Подобно тебе я оценил себя только как недвижимость.

Она покачала головой.

— Женщины не придают важности красивой внешности, Булрион. Власть и богатство... да, они имеют значение, потому что обещают защиту в тревожном мире. Но мужчина, который добился власти и богатства собственными усилиями, тем самым доказал, что он сам стоит многого. Любая женщина сочтет тебя достойным женихом.

Он сидел неподвижно, слушая стук собственного сердца.

Гвин глубоко вздохнула.

— Пусть пока этот сон продлится, Булрион Тарн. В трезвом свете утра мы оба, возможно, увидим жизнь яснее.

— Мое предложение останется в силе, Гвин Солит. Оно твердо.

— Знаю, и для меня это большая честь. Так хотя бы потанцуем!

Они встали, он взял ее за руку, но почти тут же перед ними выросла высокая тень, обрисованная светом факелов.

— Гвин-садж, прости, что отвлеку тебя.

— Тибал-садж? Тебе что-то нужно? Ты знаком с Булрионом-саджем?

— О да! Я поздравил его с чудотворным исцелением и поблагодарил его внука, отомстившего за синяк у меня под глазом.

Булрион учтиво усмехнулся. В этом молодом долговязом куолце было что-то странное, что-то, чего он не понимал, но над чем не собирался ломать голову, пока старался завоевать Гвин Солит.

— Может, полечить и твой глаз? — спросила она настороженно.

Тибал повернулся так, что свет упал на его улыбающиеся губы. Если не считать заплывшего глаза, его лицо все состояло из четких углов и плоскостей.

— Это пустяк. И не опасайся, что я донесу на целительницу, которую ты прячешь. Пять орлов достаточно, хозяйка, за мной постой? К сожалению, я должен немедленно покинуть гостиницу.

— Теперь? Но ведь уже далеко за полночь!

— Я знаю.

— Плохие вести?

Он покачал головой все с той же улыбкой и продолжал протягивать деньги.

— Мне следовало бы предупредить тебя загодя. Передай Лабранце Ламит, что я увижусь с ней в Рарагаше, будь так добра.

— Кому-кому?

— Моей доброй приятельнице, которая скоро прибудет сюда. Ну, не совсем приятельнице. Так ты передашь ей?

— Конечно. И двух орлов хватит с лихвой, раз ты не остаешься на ночь.

— Пожалуйста, возьми все. На лишнее попразднуй! — Его улыбка растворилась в грусти.

— Но что мне праздновать?

— Жизнь и счастье. Желаю их тебе в избытке. И тебе, Булрион-садж. А теперь, с вашего разрешения...

Тибал Фрайнит поклонился, повернулся на каблуках и быстро ушел.

— Этот плут нас подслушивал? — проворчал Булрион. Гвин с глубоким недоумением смотрела вслед куолцу.

— Нет. До последней минуты он плясал с Анейм. Он и раньше говорил загадками. Я даже подумала, уж не шуулграт ли он.

— Он пожелал нам счастья. Но не предсказал его.

— Да, — сказала она. — Не предсказал.

13

Джасбур стоял на палубе и угрюмо вглядывался в ночную темноту. После отплытия из Толамина он нигде не обнаружил признаков присутствия человека, если не считать двух барж, которых в отдалении тащили вверх по течению упряжки волов.

Теперь гроздья мерцающих огоньков сказали ему, что они в пределах Далинга, но баржа села на мель — в который уж раз! То есть в третий. Лабранца уже два раза, видимо, воспользовалась своей силой, чтобы снять баржу с песка, хотя не снизошла до того, чтобы предупредить их заранее. В первый раз внезапно налетевший шквал высвободил баржу. Во второй раз времени ушло много больше. Вокруг закружили мириады чаек, постепенно опускаясь на мачту, оснастку и планширь — и вообще повсюду, включая голову и плечи самой Лабранцы. Такое дурацкое бессмысленное происшествие было типичным следствием огоулгратской силы, но Джасбур почти в истерике готов был поверить, что гадящая, вопящая стая поднимет баржу над рекой и понесет ее дальше. Однако этого не случилось. Примерно через полчаса птицы улетели. А потом баржа вроде бы сама собой сползла с мели.

А теперь снова застряла. Порт, наверное, лежит много ниже по течению, потому что его не видно. Над водой стеной стояли дома — казалось, протяни руку и достанешь до них с носа. Он различал более темные провалы окон и несколько дверей, от которых ступеньки спускались к воде, но для него толку от них никакого не было. С тем же успехом они могли находиться на расстоянии сотни лиг. Он должен был оставаться на барже с Лабранцой и Ордуром.

Сегодня Ордуру получшало. В голове у него была все та же путаница, но внешность облагообразилась. Теперь все его волосы были белокурыми, а оба глаза — голубыми. Он подрос на палец и стабилизировался в крупного, довольно дряблого мужчину.

Сам же Джасбур, как он подозревал, заметно съежился, хотя это могла быть всего лишь иллюзия, вызванная присутствием Лабранцы. Изгиб его позвоночника не стал меньше и причинял все ту же боль. От вида его обезьяньего лица в зеркале его затошнило, так что, пожалуй, и к лучшему, если Ордур и дальше сохранит мужской пол. Из Рарагаша они отправились в путь как мужчины. Преобразились в женщин одновременно, а через два месяца опять обрели мужской пол. Им давным-давно должно было бы немножко повезти!

Дверь каюты отворилась. Он услышал за спиной шаркающие шаги Ордура.

— Темно! — сказал Ордур.

— А вот и нет! Солнце сияет вовсю. Просто у тебя глаза закрыты, дурень!

Минуту спустя...

— Да нет же... я вижу звезды.

— Что происходит?

— Ничего. (И подольше бы так!)

По палубе прогремели тяжелые мужские шаги.

— Ну? Никого и ничего?

— Да, Лабранца-садж.

— Ха! Нам нельзя рисковать, что мы и утром будем здесь. Придется вам сколотить плот!

Ага! Значит, у нее и правда нет законного права на баржу! Наверное, укрылась на ней от дождя. И их всех повесят за пиратство!

Она испустила шипенье — совсем кошачье, подумал Джасбур.

— Есть же веревки! Придумай что-нибудь!

Ордур нерешительно промямлил:

— Лабранца-садж, а ты не могла бы воздействовать?

— А чем, по-твоему, я занималась битый час? Ничего не произошло, так что, возможно, я лишь ухудшила наше положение.

Скрипнула дверная петля.

— Ш-ш-ш! — прошептал Джасбур.

Ступеньки не осветились, но послышались приглушенные голоса. Трое на барже всматривались, затаив дыхание, в непроглядную ночь. Затем что-то с громким всплеском шлепнулось в воду. Хлопнула закрывшаяся дверь.

— Мусор выбросили? — с надеждой предположил Джасбур.

— Чушь! Это человек. Спаси его.

— Что? Зачем? Он уже наверняка мертв. Нас это не касается.

— Возможно, касается, и очень! Быстрей! Ордур, спаси этого человека! Видишь? Он барахтается.

Джасбур никакого барахтанья не увидел, хотя, пожалуй, его глаза различили что-то, уносимое темной водой.

В нынешнем своем состоянии Ордур был сама покладистость.

— Слушаюсь, садж! — И он торопливо влез на планширь.

— Погоди! — крикнул Джасбур.

Ордур плавал не хуже рыбы. Ордур, стройная гибкая девушка, раз за разом с неописуемой грациозностью ныряла «лебедем» в Зеленое озеро.

Поздно! Ордур, крупный дряблый мужчина, с неописуемой грациозностью нырнул «лебедем» в Флугосс. Вода сомкнулась над ним, забурлили пузыри, и она чуть посветлела от взбаламученного ила. Из нее высунулся Ордур, потирая макушку, весь облепленный омерзительной грязью. Глубина реки тут была всего по пояс.

— Вон он! — сказала Лабранца. — Хватай его!

Тело плыло лицом вниз в нескольких локтях от них. Ордуру понадобилось каких-то два шага, чтобы поймать его. Он вскинул утопленника на плечи внушительно мощным движением.

Джасбур вздохнул, жалея, что у него нет силы вмешаться. Теперь не избежать беды.

Лабранца настояла, чтобы они зажгли фонарь в каюте — надо же было рассмотреть их улов!

Был он мужского пола, лет шестнадцати или около того. Жиденькие усики, кровоточащая шишка на голове и ни клочка одежды, чтобы прикрыть его редкостную худобу. Джасбур накрыл юнца одеялом, и тот сел, постанывая, срыгивая воду и кашляя. От него и от Ордура разило сточными водами Флугосса.

— Что случилось? Где я? Кто вы? — Он закашлялся и срыгнул еще раз.

— Мы вытащили тебя из реки, — сурово заявила Лабранца. — Ты обязан нам жизнью. Твое имя?

— Полион! — Его била дрожь, и он плотнее закутался в одеяло.

— Полион и?..

— Полион Тарн. А вы кто? — Он прищурил на них мутные глаза.

— Не важно. Ты знаешь Тибала Фрайнита?

— Что? Нет. Мои деньги! Меня оглушили и ограбили!

— Это очевидно. Но я хочу знать, чем ты важен. Ты уверен, что никогда не встречал Тибала Фрайнита?

Юнец мотнул головой и застонал. Выпростал из-под одеяла тощую руку и пощупал шишку на голове.

— Надо вернуться в гостиницу! — Он явно был не в полном сознании.

— Зачем? — властно спросила Лабранца.

— Там ивилграт. Полечит мне голову.

— А-а! — Она с торжеством обернулась к Джасбуру. — Сработало!

— Да?

— Так ясно же! Ордур, переоденься в сухой балахон. Отнесешь меня на берег.

14

Полиона тошнило. Отчасти из-за того, что он наглотался вонючей воды, а отчасти из-за подлого удара по голове, но от чего больше, он не знал, да это его и не заботило. От тошноты и стучащей боли в голове он утратил способность думать. И знал только, что, пошатываясь, бредет по темной улице, босой и в чужих штанах. Он то и дело ушибал пальцы о булыжники, то и дело спотыкался, да и вообще не мог бы шага сделать, если бы его не поддерживал под локоть крупный мужчина с белокурыми волосами.

Он лишился сапог — подарка на день рождения. Он лишился одежды и всех своих денег. Но хуже всего было другое: он знал, что лишился своего достоинства. Он отправлялся доказать свое мужество и допустил, чтобы его поймали на удочку как ребенка. Семья не позволит ему забыть об этом. Он никогда больше не посмеет посмотреть им в лицо. Надо немедленно завербоваться в наемники, да только какой отряд возьмет его в таком состоянии? Не говоря уже о причине этого состояния. Звеня монетами в кармане, он беззаботно вошел в самую древнюю на свете ловушку — в темную дверь, попавшись на самую древнюю в мире приманку. Идиот! Олух! Дурень!

Нет, он домой не вернется. Как он посмотрит в глаза Джукиону, Возиону, Мериону, Толиону...

— Ты знаешь, куда ты идешь? — спросил черноволосый человечек.

Полион решил, что его вырвет, если он откроет рот, а потому промолчал. Нет, он не знает, куда идет. Просто идет — и все тут. Они что, решили, что он их куда-то ведет? А он думал, что это они его куда-то ведут. И кто они такие, он не знает. И на барже он их толком не рассмотрел. Оплывший безмозглый мужчина. Смахивающий на обезьяну уродливый плюгавчик. Крупная властная женщина, точно бабушка Надим, его детский кошмар.

Отыскать улицу Феникса? «Гостиница на улице Феникса». Но в темноте ему улицы Феникса не узнать. Он вышел с Джукионом из задней двери на совсем другую улицу. Они свернули... на одном перекрестке? На двух? А под конец он потерял сознание. Нет, он понятия не имеет, куда идет.

Может, эти люди так и будут водить его по улицам до утра? Босого?

Ох, голова ну просто раскалывается!

И нельзя было говорить им про ивилграта! Джукион прошептал ему об ивилграте на ухо. А желторотый дурак тут же выбалтывает тайну! Желторотых дураков бьют дубинками по голове. Желторотых дураков выуживают из реки неизвестные люди. Они, наверное, ждут вознаграждения. Ну, так им придется на деле убедиться, как мало он теперь стоит в глазах семьи. Ровнехонько ничего! Карман, полный золота, — и даже не лег ни с кем в кровать! Где-то впереди забряцал колокольчик, распахнулась дверь, ударившись о стену, и выпустила на улицу сноп света. По ступенькам скатился мужчина, будто его выбросили из этой двери, и потому-то она и открылась. Что-то металлическое лязгнуло о землю рядом с ним. А он продолжал лежать. Дальние крики, шум, стук, лязг.

— Похоже, что-то многообещающее! — воскликнула женщина. — Туда!

Она побежала, неуклюже переставляя ноги носками внутрь. Белокурый поволок спотыкающегося Полиона за собой.

— Многообещающее! — стонал у них за спиной плюгавчик. — «Многообещающее», говорит она!

Мужчина у ступенек приподнялся, встал на колени и кое-как оказался на ногах, подобрав меч, блеснувший в падающем из дверей свете. Потом, спотыкаясь, он ринулся внутрь. Теперь Полион уже распознавал в общем гвалте бычий рев своего деда. Он вырвался и помчался туда шатким галопом. Каждое соприкосновение с булыжниками обжигало болью ступни и пронзало молнией боли его голову.

Крики становились все громче. Что происходит?

Внушительная женщина была уже у двери и заглядывала внутрь. Ее серебристое платье замерцало в лучах факелов. Она посторонилась, пропуская Полиона; и он ухватился за костяк, увидев перед собой внутренний двор «Гостиницы на улице Феникса».

По стенам еще пылали и дымились факелы, совсем как раньше, когда он пришел из конюшни в разгар празднования... Как давно это было? Теперь там бушевало уже не веселье, а настоящее сражение, схватка среди статуй, деревьев, столов и колонн — беспорядочная драка между неясными силуэтами людей. Некоторые из дерущихся были Тарнами. Остальных он не узнал, почти все они спиной к нему теснили обороняющихся, размахивая дубинами и мечами. Тарны пятились, увертывались среди деревьев и фонтанов, отбиваясь в основном табуретами. Судьбы! Где их мечи? Наверное, в комнате Возиона. Пастырь же собрал все оружие у городских ворот. Кто-нибудь побежал за мечами?

Статуя опрокинулась и разлетелась на куски; грохот болью хлестнул по ноющим глазам Полиона, болью отдался в его подошвах. Забыв про раскалывающую голову, он, шатаясь, поторопился внести свой вклад. Напасть на сукиных детей сзади! В драке участвовали и женщины — и из семьи, и какие-то чужие, наверное, служанки. Так не годится. Битвы и драки — для мужчин. Ближе всего к нему была Анейм, которая размахивала бутылкой и вопила.

Ее противником был волосатый детина, вдвое ее выше и шире в плечах. Она взмахнула бутылкой, он ухватил бутылку, презрительным движением вырвал из ее руки, а затем стиснул ее в медвежьих объятиях. Она завизжала, они зашатались, но не упали. Полион подскочил к детине сзади, схватил табурет и взмахнул им, как взмахивал топором над поленом. Табурет опустился на голову детины с омерзительным хрустом. Детина свалился, увлекая с собой Анейм. Она ругалась как бешеная. Значит, цела и невредима. Убил он или не убил? Решив, что об этом можно будет подумать потом, Полион огляделся в поисках новой жертвы.

Перестали бы они все вопить, чтобы он сумел сообразить, что к чему! Двое мужчин отделились от остальных и ринулись к нему, а вернее, к двери. Один из них тащил перекинутую через плечо отбивающуюся женщину. Но ее крики и удары словно отскакивали от грубого скота. Похищение! Полион прыгнул наперехват, обогнул дерево в кадушке, потом стол. По белому платью он узнал Гвин-садж, хозяйку гостиницы. У человека впереди в руке блестел меч. Он тоже был настоящим великаном, а на этот раз Полион не мог подкрасться к нему сзади.

Он повернул табурет ножками вперед, выставил перед собой и ринулся в нападение, точно трехрогий бык, вопя во всю силу своих легких. Тот взмахнул мечом. Полион вытянул руки вперед. Табурет был и щитом и оружием одновременно. Его противник попытался увернуться, уперся спиной в колонну и ударил мечом по табурету наотмашь. Но все равно одна из ножек вонзилась ему в живот.

Он перегнулся пополам и рухнул на колени. Табурет разломался, но столкновение оглушило и Полиона. Он зашатался и стукнулся боком о мраморный стол. Его противник уже поднимался на ноги. Полион пнул его вытянутой ногой, в последний миг вспомнив, что на ней нет сапога, и поджал пальцы. Противник приподнял лицо, и тут его ударила в подбородок очень грязная ступня, его голова откинулась, затылок треснулся о колонну, и Полион увидел, как его враг соскользнул на пол. Сам он уцепился за стол у себя за спиной, голова у него пошла кругом, все вокруг заплясало, точно отражения в черной воде.

Второй мужчина обогнул стол с другой стороны. Ноша замедляла его движения, но теперь между ним и дверью никого не было. Гвин-садж пыталась вырваться, молотила его кулаками по спине, кричала «нет». Но, вися вниз головой, что она могла сделать? Полион оттолкнул стол и, пошатываясь, поспешил за ними. Взглядом он искал оружие, но ноги у него подкашивались, колени подгибались, ему было все труднее не замечать грохота у себя в голове. Где семья? Где все? Ему нужно найти оружие.

Похититель был уже у двери на улицу. Полион кинулся схватить Гвин Солит, они все трое покатились по полу. Полион отлетел в сторону, ударился затылком о мрамор пола. С глухим ревом мир вздыбился и сбросил его вниз.

15

Гвин высвободилась из-под своего похитителя и неудачливого спасителя. Ее поставили на ноги сильные руки, и она увидела, что вокруг нее сомкнулись Тарны, вооруженные мечами. Вел их Булрион: его лицо пылало яростью, седая борода топорщилась.

— Значит, так себя ведут мужчины в этом твоем городе?

— Ночной стражи никогда не бывает там, где она нужна, — сказала она, будто изрекая перл древней мудрости. Дура! Она тряслась, как напуганный ребенок.

— Они хотели тебя похитить! — крикнул старик, брызжа слюной от возмущения.

Она уже сама это сообразила. Ворвавшиеся сразу бросились к ней, скорее всего целясь на ее белый траур. Они попытались унести ее. Лиам Гуршит? Или Коло? Или еще кто-то? Ну почему ее не оставят в покое, не позволят жить, как она захочет?

Теперь, когда Тарны вооружились мечами, сражение быстро завершилось так, как должно было завершиться. Оставшихся громил быстро оттеснили к кухням, а затем они удрали по темной улице, захватив с собой всех своих раненых, которые были способны ходить.

И скоро Гвин вновь оказалась хозяйкой своих владений, но в окружении орущей, рыдающей прислуги. Среди них была и Ниад — синие глаза широко раскрыты, а нежное лицо совсем белое в свете факелов. Один из ее пучков развязался, придавая ей нелепо-кособокий вид, словно у птицы со сломанным крылом. Но она была на удивление спокойной. Видимо, она даже не понимала, что сделала — во всяком случае, как подозревала Гвин.

— Все хорошо?

Девочка кивнула, а затем подняла руку и сняла бант с другого пучка, встряхнув волосами, чтобы они расположились ровно. Она слабо улыбнулась:

— Да, садж.

— Чудесно. Тогда посмотрим, чем мы можем помочь, ты согласна?

Гвин направилась назад к двери на улицу, и все остальные пошли за ней, как гусыни за гусаком. Заслонят то, что произойдет... То есть она надеется, что произойдет. Ее похититель и спаситель лежали на булыжнике бок о бок. Полион постанывал, но был без сознания.

Элим Тарн осматривала их. При виде Гвин она тяжело поднялась на ноги — грузная, сорокалетняя, беременная, — и выглядящая такой величаво-достойной, какой Гвин не могла себе и представить. Тем не менее в глазах у нее было очень странное выражение, как и следовало ожидать.

— Полион, видимо, ударился головой. И пахнет так, словно побывал в реке. А этот... ему уже не помочь, Гвин-садж.

— Тогда пока забудем о нем. Сначала займемся друзьями. Ниад, этот юноша спас меня. Если бы не он, меня бы похитили. Не посмотришь, в силах ли ты исцелить его голову?

— Попытаюсь. — Ивилгратка опустилась на колени, собираясь испытать свою магию.

На вопросительный взгляд Элим Гвин не отозвалась. Элим, конечно, заметила, что на теле мертвеца нет видимых повреждений и ран. Если ей нужны объяснения, она их не получит и, возможно, придумает какое-нибудь толкование, не хуже любых прочих. Гвин сама очень смутно помнила эти лихорадочные мгновения. Юный Полион ухватил ее, пытаясь вырвать у похитителя. Они все трое упали — но она была почти уверена, что похититель начал падать до того, как вмешался Полион. Она почти не сомневалась, что он был уже мертв.

Ивилгратка стояла на коленях возле обмершего мальчика. Она нерешительно положила ладонь на его мокрые спутанные волосы. Гвин затаила дыхание.

Ничего не произошло. Ниад испуганно подняла голову.

— Не получилось!

— Наберись терпения! Не торопись. Не напрягайся!

— Но я ничего не делаю. Я ничего не чув-ству-ю!

— Откуда ты знаешь, что должна что-то чувствовать? Ты ведь только это и сделала для Булриона-саджа, верно? И больше ничего не потребовалось.

И вновь ничего больше не потребовалось. Полион открыл глаза. Он заморгал, а потом уставился на склонившуюся над ним золотоволосую девушку. Рот у него открылся, закрылся, снова открылся...

— Все хорошо? — спросила она с испугом.

Он просиял улыбкой.

— Лучше некуда. Я Полион Тарн.

— Я Ниад Коди Билит.

Она сняла руку с его головы, но он схватил ее и удержал.

— Какое чу-дес-ное имя!

Элим насмешливо фыркнула от облегчения.

— Ему лучше! Ну-ка вставай, Полион.

Полион сел, не выпуская руку Ниад.

— Ты меня исцелила! Я бесконечно благодарен! А ты очень красивая!

— Полион! — прикрикнула его тетка. — Не сейчас!

Ниад поднялась на ноги, но Полион поднялся одновременно с ней, и он все еще сжимал ее руку.

— Извините нас, — сказала Гвин, мягко отцепляя его. — Ниад ждут другие пострадавшие.

— Она удивительна! — сказал Полион, не отводя глаз от юной девушки.

Ниад улыбнулась ему и даже не посмотрела на Фариона Тарна, который подошел к ней, поддерживая рассеченную руку, залитую кровью.

— Ниад? — терпеливо сказала Гвин. — Ты не попробуешь с еще одним?

Ниад вздрогнула, потом положила ладони на рану, но ее глаза скосились на Полиона. Он улыбнулся. Она улыбнулась. И как будто не заметила, что кровь перестала сочиться между ее пальцами.

— Благодарю тебя! — сказал Фарион. на подпрыгнула от неожиданности.

— Что?

— Рука уже не болит. Я думаю, ты ее исцелила.

— А! — Она сняла ладони.

Фарион вытер руку и внимательно ее оглядел.

— Вроде бы остался рубец. Но это не важно. Благодарю тебя.

Ниад залилась румянцем и снова покосилась на Полиона. Он сказал, что она замечательная, и ее лицо просияло.

Булрион привел остальных пострадавших: два перелома руки, две глубокие рваные раны, несколько синяков и царапин. Ниад теперь обрела полную уверенность в себе и излечивала раны, почти не глядя, словно просто хотела показать Полиону, как творятся чудеса. Он обнял ее за плечи. Если она и заметила обволакивающую его вонь реки, то осталась равнодушной к ней.

Гвин взглянула на Элим, и они обе возвели глаза к небесам.

Близилось утро. В воздухе повеяло рассветной сыростью. Над восточной крышей ярко сияла сама Ивиль. Напряжение оставило Гвин, и это было как удар кулаком — она пошатнулась, еле добрела до скамьи и села. Ночь, казалось, длилась вечно, и это был еще далеко не конец. Во дворе лежали мертвецы. Власти учинят допросы. Как теперь сохранить тайну Ниад? И кто послал громил? Лиам? Но почему?

— Все сделано, Гвин-садж! — Ниад исцелила последнего, вправив ему колено.

— Мы благодарим тебя, Ниад-садж! — прогремел Булрион. — Мы еще больше в долгу у тебя, чем прежде.

Ниад не привыкла к такому уважению и покраснела от радости.

— Она чудо! — категорично заявил Полион.

— Полион!

Юноша оторвал глаза от Ниад.

— Что, дедушка?

— Кем бы ни были эти негодяи, они бросили тут пятерых своих. Сломанная нога, пробитая голова и рана в живот. Двое мертвы. Насколько я понял, голову пробил ты, спасая Анейм.

— Э... да, дедушка.

— Затем ты сломал шею второго ударом ноги. Это я видел сам. И ты опрокинул того, кто нес Гвин-садж. Видимо, он ударился затылком о камень. Ты вывел из строя одного и убил двух других!

Мальчик поежился.

— Я? Как это — я?

— Да, ты. И сделал больше, чем кто-либо из нас! Ты один — целое войско! Ты настоящий зарданец! Ты ГЕРОЙ!

Полион смущенно ухмыльнулся, а все остальные захохотали. Он исчез в куче родичей — его дубасили по спине, оглушительно поздравляли.

Ниад вздохнула и посмотрела на Гвин.

— Он такой замечательный, правда? — сказала она мечтательно.

Гвин перевела дух и обвела взглядом ухмыляющихся Тарнов, ухмыляющуюся прислугу. А потом вновь заметила мечтательную улыбку Ниад.

— Готова приступить к раненым врагам? Мы можем прежде их связать.

— Конечно, Гвин-садж.

— Так начни с этого. — Гвин показала на человека со сломанной ногой.

Он сидел, дергаясь от боли, под охраной хмурящегося Возиона с мечом в руке.

— Не слишком разумное намерение, — прогремел звучный голос из сумрака, и появилась внушительная фигура, одетая в серебро.

Гвин подпрыгнула от неожиданности.

— Кто ты? (И откуда она взялась? Что успела увидеть?)

— Лабранца Ламит.

Да, очень внушительная и мужеподобная, прекрасно одета, волосы тщательно уложены на макушке. Лет от тридцати и до... вдвое больше этого возраста. Она не назвала три имени, как следовало по старому имперскому обычаю, и выговор у нее был не далингский.

Гвин неуверенно поднялась со скамьи.

— Да? Я Гвин Ниен Солит.

Лабранца пожала плечами, словно это не имело ни малейшего значения.

— Совершенно очевидно, что ты незнакома с судьбоданными силами.

— Нет. А ты?

— Очень. Эта ивилгратка не прошла обучения?

— Конечно, нет! И кто бы...

— Тогда я не советую, чтобы она пыталась исцелять врагов. Это требует особого умения. — Говорила она резко, но убедительно.

— Она может ему навредить?

— Она почти наверное убьет его.

— Ты хочешь сказать: сама того не желая?

— Вот именно.

Тарны вокруг что-то сердито бормотали. Ниад отошла к Полиону, и он снова обвил рукой ее плечи.

Лабранца? Почему это имя кажется знакомым? А-а!

— Ты из Рарагаша, Лабранца-садж?

Та нахмурилась, ее темные брови были кустистыми, как у мужчины. Потом она кивнула.

— У меня для тебя весточка. Тибал Фрайнит сказал, что увидится с тобой там.

Лабранца оскалила нижние зубы.

— Когда он отсюда ушел?

— Точно сказать не могу. Но до того, как на нас напали. Он шуулграт?

— Разумеется.

Значит, Тибал солгал. Гвин укололо не совсем понятное сожаление.

— Так, значит, он предвидел и ушел прежде, чем...

— Нет. Или ты не понимаешь шуулгратов? Его здесь нет, так что он не мог предвидеть произошедшего. Но мог предвидеть, что узнает о нем. — Она улыбнулась неприятной улыбкой. — Не верь ничему, что услышишь от шуулграта, Гвин-садж. Провидцы всегда лгут. Иначе им нельзя. Полагаю, он не сказал, когда увидится со мной?

— Нет. Но разве это важно, если он все время лжет?

— Пожалуй, нет. Уже скоро заря. Моим спутникам и мне нужны комнаты.

Позади нее стояли двое мужчин: высокий, светловолосый, и низенький, черноволосый, безобразный горбун. Откуда явились эти трое среди ночи?

Гвин попыталась собраться с мыслями, но они упорно мешались. Вскоре дозором пройдут городские стражи и, конечно, захотят узнать, почему дверь открыта. Тогда она может сообщить обо всем властям, и таким образом она узнает, кто хотел ее похитить. Она не понимала, чего добились бы этим Гуршиты.

— У нас свободна только одна комната. В ней две большие кровати.

— Я ее беру. Вы не против, если Джасбур и Ордур устроятся тут на скамьях? Скоро заря.

Ее спутники обменялись взглядом, но ничего не сказали.

— Комната с единорогом над дверью, вон там. — Гвин указала на одну из лестниц. — Но я не могу допустить, чтобы твои друзья легли тут. Когда явится ночной дозор, их будут допрашивать, а у нас хватает всяких своих сложностей, и новые нам не нужны. Либо вы все укроетесь в комнате, либо вы уйдете.

Лабранца выпрямилась и прожгла ее взглядом.

— Решайте! — отрезала Гвин.

— Ну хорошо, мы займем комнату втроем. Не забудь, что я сказала про целительницу.

Лабранца повернулась и пошла к лестнице, мужчины без единого слова пошли за ней. Судя по их именам, они были триниганцами. Столько чужестранцев! Тайна Ниад неминуемо откроется — и скоро. Проще нанять глашатая: пусть прокричит про ивилгратку на каждом городском углу.

Почему на трупе нет ни единой раны, ни единого повреждения? Сердце не выдержало напряжения боя? Очень удобное объяснение. Чересчур удобное. Полион не отказался от чести считаться его победителем. Но ведь он только схватил ее, Гвин. Наверное, он тоже ничего ясно не помнит.

Минуту спустя ночной дозор увидел открытую дверь и вошел во двор выяснить, что случилось.

Верно заключив, что это не их ума дело, стражники послали за городскими гвардейцами. Двор заполнили мужчины в сверкающих шлемах и кольчужных рубахах, мужчины с мечами, мужчины небритые и злые, что их подняли с постели. И начались вопросы — миллионы вопросов: кто нападал, кто такие Тарны, почему нападавшие убиты и ранены, а защищавшиеся — без единой царапины, для чего напали, кто именно убил троих и как умер тот, на чьем теле нет ни одного повреждения?

К счастью, начальником отряда был Ориол Огинит, друг Кэрпа. Суровый, пожилой. Шлем закрывал почти все его лицо, так что виднелись только морщины, оставленные заботами на лбу, да густые каштановые усы. Он был расположен к ней, но долг есть долг, и Гвин была благодарна поддержке Булриона. Старик не отходил от нее и, как мог, перехватывал обращенные к ней вопросы.

Все обошлось бы, если бы не труп без следов насилия и не странное отсутствие ран и синяков у всех Тарнов. Однако, если Ориол догадался, что тут потрудился ивилграт, он ничего вслух не сказал. А Ниад сразу же разлучили со слишком пылким Полионом и отправили спать с остальной прислугой. В Далинге требовались весомые доказательства, уличающие солидного горожанина или горожанку в тяжком преступлении, прежде чем гвардейский начальник снизошел бы до допроса смиренных слуг.

— Я оставлю стражу у дверей, — сказал наконец Ориол. — Никто не должен покидать гостиницу. Утром будут еще вопросы, ты сама понимаешь.

— Мы все хотим только одного: лечь спать, не сомневаюсь, — устало сказала Гвин. Ночь эта тянулась будто месяцы.

— И ложитесь. Войти тоже никто не войдет, — добавил он мрачно.

Она встала, чтобы проводить его и перемолвиться с ним словечком наедине.

— Но ты знаешь, кто это был?

— Наемные разбойники. Кто их нанял? — Ориол остановился на пороге. — По-моему, я догадываюсь. Но сказать тебе этого, разумеется не могу.

Он выжидающе умолк.

— Я понимаю. Лиам Гуршит?

Ориол покачал головой.

— Ран Госилвайт?

Он снова качнул головой.

— Винал Эсотерит?

Кивок.

— Не стану отрицать. Ты в очень тяжелом положении, Гвин-садж. Да улыбнутся Судьбы тебе поскорее.

И он вышел, чтобы отдать распоряжения своим людям.

Она закрыла за ним дверь и медленно вернулась во двор. Так значит, налет не был местью Коло Гуршита. Ран и Винал были соперниками Лиама, вождями его противников в городском самоуправлении. Ее должны были похитить, но зачем? Несмотря на мужественное заступничество юного Полиона, похищение удалось бы, не упади похититель мертвым. Эсотериты до сих пор словно бы не проявляли интереса ни к ней, ни к гостинице. Значит, их цель — нанести удар Лиаму. Она стала фишкой в вонючей клоаке политических интриг в Далинге.

Двор опустел. Факелы брызгали смолой и дымили. Все Тарны отправились спать. Кое-где в окнах мерцали огоньки свечей и гасли один за другим — постояльцы укладывались подремать остаток тяжелой ночи. На востоке небо уже поголубело; ярко светила Ивиль, встречая приход зари, — так ярко, что затмевала звезды.

У Гвин ныли все кости, но она подумала, что заснуть не сумеет. День сулил новые трудности и беды.

Она опустилась на скамью и с горьким гневом оглядела до боли знакомый двор и дом. Такое красивое здание! Возможно, во всей Куолии нет другого так хорошо сохранившегося образчика имперского домостроительства. Это был ее приют, и вот теперь он вдруг из родного стал чужим. Его осквернили вооруженные скоты. Она чувствовала себя так, словно ее изнасиловали. Больше она никогда не будет чувствовать себя здесь в безопасности. Никогда! Даже это у нее отняли.

Она привалилась спиной к столу, вслушиваясь в тишину, глядя на статуи в свете звезд. Такие мысли, казалось, умаляли мысли о Кэрпе. Но Кэрпа нет, и он никогда не вернется. И ее малютки тоже. Ей не на кого опереться — у содержателей гостиниц нет времени заводить друзей, а потому у них с Кэрпом близких друзей было мало, а война и звездная немочь унесли их почти всех. Ее отношения с Гуршитом отпугнут всех оставшихся, а если этого окажется мало, намек на вражду Винала Эсотерита довершит дело.

«Никого! — подумала она. — Я совсем одна».

Строчки стихов... иногда Кэрп цитировал их. «Сам ты — вот все, что дано нам. Но сам ты один бесполезен». Квир-мойт, «О жизни» — наверное, так: эти стихи Кэрп особенно любил. А теперь она поняла их гораздо глубже. В жизни должно быть больше смысла, чем просто то, что она есть. Ради чего она надрывается здесь? Просто чтобы владеть зданием? Прибыльным делом? Так они же ей спасибо не скажут за ее усилия.

Она стукнула кулаком по холодному мрамору. «Цель! — подумала она. — Гвин нужна цель!»

Ни единого родича и почти ни единого друга...

Какое-то движение — и она различила в сумеречных тенях кого-то, кто наблюдал за ней. Это был Булрион — крупный, лысый, стареющий и седобородый, но дождь в пустыне. Быть может, у нее все-таки есть друг. Сегодня он был ее союзником, опорой во время допроса. Значит, ему не безразлично, что с ней будет.

Настолько не безразлично, что он не ушел, остался убедиться, что ей не сделалось плохо. И он не будет против, если в эту жуткую ночь она еще немножко злоупотребит его поддержкой.

Гвин встала и направилась к нему. Он молчал. Она подошла совсем близко и положила голову ему на плечо. Он молча ее обнял. Его борода защекотала ей щеку.

— Тебе надо поспать, Гвин-садж, — пророкотал он. — Впереди еще один тяжелый день.

Ей вспомнился ее отец — как давно это было! Однако Булрион Тарн раньше предлагал себя в другой роли. Она нуждалась в его силе, и цена не будет тягостной.

— Ты сегодня вечером немного похвалился, старик.

Он долго молчал. Вероятно, она возмутила его деревенскую душу до самой глубины, и теперь он проникнется к ней презрением навсегда, как к распутной женщине, городской шлюхе.

— Нет.

— Ты не докажешь это? Не надо никаких обещаний. Только на конец ночи.

— На конец ночи или навсегда, Гвин Солит, как угодно тебе.

Обнимая ее сильными руками земледельца, он пошел с ней в Павлинью комнату. Свеча не горела, но лучи Ивиль играли на позолоте фресок и отбрасывали столько света, что можно было разглядеть огромную кровать в середине комнаты. Булрион тихо прикрыл дверь.

Она расстегнула пуговицы своего платья, и оно соскользнуло на пол.

— Ты правша или левша?

Он усмехнулся — смущенно.

— Если надо ради хорошего дела, так и то и другое.

Нагая, она скользнула под одеяло и подвинулась, освобождая место для него. Они вместе утонули в перине. Он был большим, плотным, волосатым. Он был теплым и пахнул, как пахнут мужчины. Руки, сомкнувшиеся вокруг нее, были тяжелыми и могучими. Он притянул ее к себе.

Он обнимал ее крепко, очень крепко, и молчал, и ничего больше. Она покорилась вкрадчивой неге прикосновения тела к телу и почувствовала, как постепенно расслабляется в оковах его мощи. Объятия любящего — более надежный приют, чем любое здание, решила она. Она оставалась одинокой достаточно долго. Чересчур долго. Кэрп не поставил бы ей в вину все это. Через какое-то время она прошептала:

— Если ты будешь и дальше медлить, я усну.

— Так усни. Я не мальчишка и могу подождать.

Она вопросительно поерзала бедром.

— Ты не похвалялся.

— Да, но это подождет. Пока тебе больше ничего не нужно.

— А как же ты? — пробормотала она.

— Я вполне доволен. И даже больше. Спи, Ниен, спи.

А, так ему это известно?

— Как тебя называли твои жены? — прошептала она сонно.

— Булл-Бык.

— Докажи.

— В другой раз.

И она уснула в его объятиях.

16

Утро. С резью в глазах от бессонницы, окруженный эскортом воинов в звенящих кольчугах, Булрион Тарн поднимался по лестнице, такой широкой, что по ней свободно проехал бы воз с сеном. Дворец правителя города был построен для того, чтобы поражать граждан огромной империи величием и славой давно умерших императоров. И уж конечно, он поразит одного старого разжиревшего земледельца, так ведь?

Как бы не так! Нынешние обитатели дворца были недостойны своих предшественников. Он видел пыль в углублениях мраморных перил. Выцветшие гобелены на высоких стенах изъела моль. Цепи больших люстр были затканы паутиной. «Мои предки разграбляли дворцы получше этого».

Но он-то не варвар, сеющий ужас. Он просто старик земледелец. Шестнадцать членов его семьи были заперты в «Гостинице на улице Феникса», то есть оставались заложниками. Как и Гвин Ниен Солит. Она стала нежданным обновлением его жизни, возможно, очень важной фигурой в ней. У него еще не было времени разобраться во всех этих сложностях. А теперь его призвал к себе правитель. Почему его, а не Гвин? Почему в такой спешке? Чем может быть столь важен один старый земледелец, что глава Далингского магистрата захотел увидеть его, едва рассвело?

А ступеньки все уходили и уходили вверх. Молокососы вокруг него были обременены доспехами и оружием, но поднимались бодро, без признаков утомления. Булрион Тарн, увы, весил куда больше любого из них и обливался потом. Хуже всего в наступлении старости — несправедливость. Он же не чувствует себя старым! Что бы ни говорило ему зеркало (он старался не глядеть на зеркала), внутри он чувствует себя точно таким же, каким был всегда. Лишь в редких случаях, как, например, сейчас, ему приходилось признавать счет лет на грифельной доске его жизни. Он слышал, как его дыхание становится хриплым, — а раз он, то и его эскорт. Но будь он проклят всеми Судьбами, если попросит их подниматься помедленнее.

И он добрался до верхней ступеньки живым. Они повели его по широкому коридору в залу, сверкающую позолотой и хрусталем. На первый взгляд она показалась ему почти пустой, огромной, отдающейся эхом равниной, но тут же он увидел, что в ней расставлено столько мебели, что хватило бы на десять домов вроде его собственного. Пол покрывали многоцветные мозаичные узоры и картины. Стены и потолок, наверное, когда-то были изукрашены еще более ярко, но теперь поблекли, покрылись пылью. В дальнем конце сидел какой-то человек и писал. Воины направились к нему.

И все это — чтобы произвести впечатление на какого-то земледельца?

Он не заметил знака остановиться и чуть не уткнулся в спину начальника над воинами. Они молча стояли шагах в десяти от стола. По его ребрам стекали струйки пота. Теперь его заставят ждать, преподадут еще один урок смирения.

Стена позади стола была отдана великанам — мужчинам и мальчикам, изгибающимся в сложной мозаичной пляске. Изображение казалось бессмысленным, пока он не вспомнил, что кволцы верили, будто Судьбы — мужского пола. Тут он разобрал, что четырнадцать главных фигур возвышались над крохотными смертными жертвами и взысканными на заднем плане.

Как и следовало ожидать, центральной фигурой была Поуль, но только тут она сияла на своем троне в образе юного владыки дня, таилась в ночи, как темный старый повелитель мертвых. Уместно! Огоуль, распределительница жребиев, была мальчиком, рассыпающим золото, и мужчиной, улыбающимся зубчатым зигзагом молнии. Тоже приемлемо, но все прочие образы выглядели неуклюжей выдумкой художника. Он тщился воплотить подательницу перемен в мужской облик — мужчина со сферой, мальчик с полумесяцем, хотя мать и дитя подходили для Айваль куда больше. Муоль воплощал страсть, как разъяренный воин и любовник с огромным членом, — это Булрион счел кощунственной непристойностью. Седовласый мудрец, пишущий в книге, вполне подходил для Джооль, подательницы законов и истины, но не разнузданный мальчишка, сокрушающий город — нелепый, почти граничащий с богохульством. Ивиль как подательница Здоровья выглядела до смешного мускулистой, а в своей мрачной ипостаси казалась собственной жертвой. Младенец с песочными часами, видимо, Шууль, и, вероятно, она же была дряхлым старцем на костылях, но только тот угол отсырел, и часть штукатурки осыпалась.

Никакого особого впечатления картина на Булриона не произвела. У себя в доме он такую бы не поместил. А его предки вытащили бы свои огнива. Не только из-за подмены пола — зарданское презрение к искусству живописи переходило в отвращение при виде любого зримого изображения Семерых. Жизнь, перемена, случай, здоровье, страсть, мысль и время управляли миром — так что еще нужно, кроме этой строгой и простой веры? Любая попытка воплотить ее в образы только принижала ее.

Потолок изображал мифы, связанные с Двоичным Богом, но Булрион не собирался задирать голову, будто никчемный зевака, ради этой чепухи. Много толку было кволцам от их бога, когда нагрянули зарданцы! Этот крохотный далингский анклав, вероятно, последнее место в мире, где еще поклоняются этому двусмысленному божеству.

Правитель воткнул гусиное перо в чернильницу и вопросительно посмотрел на них. Начальник эскорта отдал честь.

— Булрион Тарн, твоя милость! — И он отступил в сторону, чтобы не заслонять пленника — если Булрион был пленником.

— А! — Имкуин Старвит встал. Его жидкие волосы серебрились, кожа лица напоминала выкрошившийся мел, но темные глаза — что было видно даже с такого расстояния — смотрели с проницательной пронзительностью. Белая старинного покроя туника была богато вышита и блестела орденами и медалями давних времен. Мир за пределами Далинга давно забыл о таких финтифлюшках. Он вышел из-за стола и остановился в ожидании.

В ожидании — но чего, собственно?

Все с той же внутренней саркастичностью Булрион сделал несколько шагов вперед, остановился достаточно близко, чтобы не повышать голоса, и поклонился сиятельному правителю. Он же ведь — стареющий земледелец в балахоне и штанах. Рукава открывают волосатые руки по локоть, штанины не достают до волосатых голых лодыжек.

Имкуин протянул вялую руку ладонью вниз. Пальцы заискрились кольцами. Он что — протягивает ее для поцелуя?

Булрион сделал еще два шага и крепко пожал протянутую руку.

— Для меня честь познакомиться с твоей милостью. Такое погожее утро!

Темные глаза правителя загадочно сверкнули.

— Мы приветствуем тебя, Булрион-садж. Мы наслышаны о тебе. Пойдем, расположимся поудобнее. — Он знаком отпустил гвардейцев и повел гостя к низким диванам у стола с хрустальной крышкой.

— Садись, садж. Твой приезд в наш прекрасный город оказался, как мы слышали, чреватым нежданными событиями. — Мягкая улыбка словно бы опровергала скрытую в словах угрозу.

Булрион сел. Диван был даже мягче пуховика, которым ему не позволили насладиться сполна. Если беседа затянется, он может и уснуть... чтобы проснуться в темнице. Он скрестил лодыжки, стараясь придать себе непринужденный вид.

— Умеренно бурными, твоя милость.

Имкуин поднял брови, точно опушенные инеем, и погладил длинным пальцем аристократический нос.

— Удача вам улыбнулась — никто из вас не был даже ранен.

— Судьбы были благосклонны.

— И особенно благосклонны к человеку, который прибыл в город на носилках.

Еще угроза — но меченую укрывала Гвин, не Булрион. Так почему угроза ему, а не ей? Да, конечно, старое знакомство неожиданно преобразилось в нечто гораздо более важное — но ведь всего три-четыре часа назад. Он и сам толком в этом не разобрался. Соглядатаи правителя знали свое дело хорошо, но этот нежданный поворот еще никак не мог стать ему известным.

— Меня утомила дорога.

— Хм? — Имкуин улыбнулся — учтиво и недоверчиво. Два лакея приблизились, поставили перед ними два хрустальных кубка и удалились совершенно беззвучно.

Правитель приветственно поднял кубок:

— Да улыбнутся Судьбы тебе и твоим.

— И твоей милости тоже. — Вино было липко-сладким и в то же время обжигало. Если оно принадлежало к драгоценным сортам, то зачем бы ублажать им хлещущего пиво земледельца? И все такие церемонии на этого земледельца тоже тратятся зря. Булрион никак не мог взять в толк, почему правитель ни с того ни с сего решил дать ему аудиенцию.

А тот учтиво осведомился о видах на урожай, осведомился, не досаждали ли Тарнам шайки беглецов из Толамина или меченые, которых изгнали из Далинга. Он осведомился, верно ли ему докладывали, что на фермах не было вспышек звездной немочи, и, не меняя тона, добавил:

— Как я слышал, ты строишь крепость у себя в долине.

— Ну, какая же это крепость! Мы, милостивый, просто укрепляем свое укрытие.

— Зачем? — Темные глаза сверлили его.

Булрион пожал плечами.

— Мы зарданцы. Мой отец поселился в нашей долине и начал с того, что построил частокол. Привычка воина, скажем так.

— Но ты ведь не варвар, Булрион-садж.

— Но у меня под защитой женщины и дети. О скотине надо тоже подумать. И о собранном урожае. Никогда не вредно быть готовым ко всему. Времена неспокойные, как ты знаешь. (Он говорит слишком много. Пронзительный взгляд сбивает его с толку. Ради чего ему понадобилось оправдываться перед этим человеком... а шестнадцать... семнадцать заложников? Если Имкуин Стревит вздумает бросить их в темницы на съедение крысам, никто палец о палец не ударит. Неужто правитель видит в крепости Тарнов угрозу себе?)

— А ты знаешь, насколько неспокойные? Карпанцы перешли Нилду!

— Так это же вроде бы очень далеко отсюда.

— Но теперь мы уязвимы!

— Я не силен в географии, милостивый.

— Тогда разреши, я тебе покажу.

Имкуин встал с завидной легкостью. Булрион еле вырвался из паточных объятий дивана и последовал за высокой костлявой фигурой своего гостеприимного хозяина.

Правитель внезапно остановился и постучал изящной туфлей по полу:

— Мы тут.

Где же еще? Однако он имел в виду карту, которая была выложена мозаикой на полу. Булрион не сразу разобрался, что к чему.

— Конечно, она очень старинная, — сказал правитель. — Разумеется, до Нилду она не простирается и охватывает только старую имперскую провинцию Да-Лам. Вот Далинг. Река Флугосс и Толамин. — Он сделал два шага. — Вот Эксхам, процветающий город, где была создана эта карта. Теперь там пустыня. Правда, если не ошибаюсь, на берегу появилось несколько рыбачьих деревушек.

— Удивительно, милостивый! Я себя чувствую солнцем.

Имкуин улыбнулся, не показав зубов.

— Глядишь вниз с небес и управляешь жребиями людей? У меня эта карта такого чувства не вызывает, но вон там есть подробный план самого города, и когда я разглядываю его, то чувствую себя, как Поуль. Твоя долина где-то вот здесь, мне кажется. — Он нагнулся и прищурился. — Ее старинное название Бизмот.

Если бы Булрион был предоставлен самому себе, ему потребовалось бы очень много времени, чтобы сделать это открытие. Его сбивали с толку города, потому что теперь таких городов нигде не было. Он даже не знал, что когда-то их было так много. Реки — те же самые, а вот пустоши выглядели не такими широкими, как ему казалось. Но ведь о расстояниях он мог судить только по времени, которое требовалось, чтобы их проехать или пройти.

Имкуин встал на Далинг и скрестил руки на груди.

— Ты мыслишь стратегически, Булрион-садж? И потому строишь замок?

— Не замок, твоя милость, уверяю тебя. Просто ограду. Крепости нужны воины, чтобы ее оборонять, иначе она станет добычей, а не защитой.

— А, так ты все-таки мыслишь стратегически! Мы все живем в ограде, Булрион. Вот что я хотел тебе показать. Посмотри, как Судьбы укрепили наш небольшой уголок Куолии — вот этот треугольник, который некогда был Да-Лам. Здесь море. На востоке — хребты Карминов. Река Флугосс. Ниже Толамина, как ты знаешь, ее невозможно перейти вброд, так что она в свое время останавливала не одну сотню войск. Ты понимаешь, почему Далинг, единственный из тысячи городов, пережил падение империи?

— Сказать по чести, милостивый, я никогда об этом не задумывался.

— Так задумайся теперь! Видишь, есть только два пути проникнуть сюда. Один вот здесь — по берегу моря в обход Карминов. Это опасный путь, богатый удобными местами для засад, обильно политый кровью. Именно там, в девятьсот восемнадцатом году император Загпе уничтожил иллифиниев. Но засады требуют большого войска, а у нас нет и маленького, так что эта дверь стоит открытая. Другой путь — Толамин.

— Был Толамин?

Имкуин ответил угрюмой улыбкой согласия:

— Был Толамин. Толамин перегораживал узкую равнину между горами и рекой. Вот почему Далинг и Толамин всегда были союзниками. Мы служили им морским портом, они были нашей дверью в империю. Речная торговля прочно нас связывала. Если враги угрожали Толамину, Далинг высылал подмогу. Толамин всегда побеждал, а потому Далингу никто никогда не угрожал.

— До прошлого года, когда веснарцы...

— Король Гексцион — безмозглый дурень! — рявкнул правитель. На его молочно-белых щеках проступила легкая краска гнева. — Его мелкая победа дорого ему обошлась. Он еще пожалеет о сильных юношах, которых сгубил в угоду своему мстительному капризу. Но что сделано, то сделано. И Толамин больше не охраняет наши ворота. Карпанцы вторглись в Куолию. Со всем уважением к твоим зарданским предкам, Булрион-садж, карпанцы сравняются с ними в кровожадности, если не превзойдут их.

«Зарданская кровь стала теперь жидкой, охлажденная морозными объятиями цивилизации».

— Ты полагаешь, они пойдут на юг?

— Я полагаю, что они окажутся повсюду! И не имеет значение, пойдут они на юг или нет. Они будут гнать перед собой население целых областей. Могут прийти веснарцы. Но КТО-ТО неизбежно придет.

Наступает новое смутное время. Они оба старики, и он, и правитель. И им уже не видеть Куолию мирной!

— Это война моих внуков.

— И их сыновей. К счастью, у меня нет детей, кроме моего города. Пойдем! — Имкуин повернулся и широким шагом направился назад к диванам. — Рассчитывать, что Толамин нас защитит, мы больше не можем. Теперь ты понимаешь, Булрион-садж, почему твой замок меня интересует?

Булрион вновь погрузился в мякоть дивана и скрестил голые лодыжки.

— Честно сказать... нет, твоя милость. Я же простой земледелец.

Судорога досады пробежала по аристократическому челу.

— Я ни на миг не поверю, Булрион-садж, что ты — деревенский олух, каким пытаешься притворяться. И я не просто полагаюсь на то, о чем парочка шуулгратов... Что думают о твоих планах твои соседи?

К чему было упоминать шуулгратов? Они же теряют рассудок, верно? Всегда теряют. Имкуин Стревит не из тех, кто проговаривается, если не хочет проговориться. Раньше он намекнул на ивилграта. Он что-то нащупывает, только вот — что? Почему грубо сложенные стены крепости в двух днях пути от города заботят правителя? Что еще прячется за его вопросами? Булрион спросил себя, бывают ли два ума разделены настолько глубоким взаимным непониманием, что ни тот ни другой даже не может его определить.

— С соседями я более или менее слажу. Они не в восторге, что я строю крепость, но, думается, мне удастся заручиться их поддержкой. То, что ты сказал о карпанцах, может тут помочь. Я все время старался растолковать им, что строю убежище для всей округи, а не только для Тарнов.

Правитель бросил на него скептический взгляд над краем кубка.

— Но, имея замок, ты будешь господствовать над ними. Твои потомки могут замыслить стать графами или герцогами.

Конечно!

— Тогда удачи им! — Булрион отпил большой глоток вина. И зря! Оно прилипло к нёбу, и он поперхнулся.

— Какую помощь мог бы оказать Далинг, чтобы ускорить постройку этого замка? — осведомился правитель.

Булрион смигнул слезы и, давясь кашлем, пробурчал:

— Помощь, милостивый?

— Неужели я говорю слишком тонко для тебя? Как ты не понимаешь? Я пытаюсь создать оборонительное кольцо вокруг города, внешнюю линию обороны. Без Толамина нам нечего и надеяться удержать Да-Лам целиком — или то, что прежде было Да-Лам. Империя не сумела, а население тогда было вдесятеро многочисленнее. Твоя крепость и полдесятка других, расположенных в главных населенных областях... и особенно твоя, потому что она — ключ к береговой дороге. Если я назначу военного советника помочь со строительными планами, ты прислушаешься к его указаниям? Если я пришлю тебе двести каменщиков, ты поставишь их работать? Сможешь кормить — и как долго? Триста? Поможет ли золото? А если да, то сколько?..

— А затем прибудет гарнизон?

Губернатор в первый раз показал свои зубы. Редкие, пожелтелые. Потом он сказал:

— Полагаю, нам следует попросить, чтобы ты принял символический отряд. Нельзя же требовать от налогоплательщиков Далинга, чтобы они внесли свою долю в строительство замка, но не получили бы никакого права участвовать в решении, как использовать его наилучшим образом.

Старый Гамион Тарн любил вставлять в разговор зарданскую пословицу: «В даровых червяках прячутся крючки».

— Милостивый, ты сильно переоцениваешь мое влияние, если полагаешь, что я смогу уговорить моих соседей согласиться на это. Да, я объединю их, но объединю против себя и против тебя. Из этого ничего не выйдет! — Булрион поднял кубок. — За свободу! — И допил последний глоток. В ледяном взгляде правителя ему послышался скрип закрывающейся двери темницы.

— Ты отвергаешь мою дружбу!

— Милостивый, я ведь не владыка восточной области! Я земледелец. Авайль и Поуль благословили меня многими детьми, и их — тоже многими. Мы самая большая семья в нашей округе, но и только. Ты предлагаешь брак между мышью и быком. И даже будь я герцог Такой-то и Такой-то, цена все равно была бы слишком высока.

— Вражда Далинга может обойтись тебе дороже.

— Я не желаю Далингу вреда и не смог бы его причинить, даже если бы и желал.

Далинг же мог погубить Булриона и шестнадцать членов его семьи единым словом. Правитель смотрел на него долгую мучительную минуту, а потом поднял свой кубок.

— Так за свободу! — Он выпил, не отводя взгляда от лица гостя.

— Уповаю, я не нанес никакой обиды, милостивый?

— Я прожил слишком долго, чтобы затаивать обиды, Булрион Тарн! — Старик, казалось, был несколько растерян. — Но ты хотя бы не окажешь мне одну услугу? У нас прискорбно мало военных разведчиков. А нам требуется гораздо больше сведений о том, что делается в сельских местностях. Я мог бы послать в вашу область для сбора сведений военный патруль, но это могут истолковать как враждебный маневр. А я меньше всего хочу настраивать против себя деревенщину... Извини меня — местное население. Если я пошлю с тобой одного человека, ты окажешь ему гостеприимство? Познакомишь с соседями, поспособствуешь ему в сборе сведений?

Не самая приятная просьба, но еще больше настраивать правителя против себя было бы неразумно.

— С радостью.

Имкуин холодно улыбнулся.

— А теперь расскажи мне про Лабранцу Ламит.

— Про кого-кого?

— Не старайся. Я не глупец. В гостинице до твоего прибытия находился человек из Рарагаша. В докладе стражей о вчерашнем нападении в списке постояльцев упомянута Лабранца Ламит. Чем ты ее интересуешь, Булрион-садж?

— Милостивый, я понятия не имею, о чем ты говоришь. Да, там остановилась женщина с таким именем, но кто она, откуда приехала и зачем... я, по чести, не знаю ничего! Клянусь, я не обменялся с ней ни единым словом. Почему я должен что-то знать о Лабранце Ламит?

Правитель нахмурился, словно изумление Булриона почти — но не окончательно! — его разуверило.

— Может быть, если ты именно тот, каким себя описываешь. Она что-то вроде легенды. Как будешь ты... Берегись ее. Когда ты думаешь вернуться в свою долину?

Эти внезапные смены темы ставили Булриона в тупик.

— Но я думал, что нахожусь под арестом.

— Ты волен уехать.

— Тогда мы уедем. Сегодня же.

— Очень мудрое решение, если мне дозволено сказать это. Ты выставил некоего влиятельного горожанина дураком, бестолочью, раз он допустил, чтобы какие-то деревенщины взяли над ним верх. Вы не такие, и он не такой, но подобные люди придают большое значение сохранению внешнего достоинства. Желаю тебе безопасной дороги.

— Предупреждение, милостивый?

Старый правитель пожал плечами. Темность его глаз странно контрастировала с бледным лицом и белой туникой.

— Не думаю, что в нем есть необходимость, если ты не замешкаешься здесь слишком долго. Мой представитель будет готов тебя сопровождать.

Булрион кивнул, взвешивая, не прячется ли тут неразгаданная им ловушка. Или же таинственный посланец должен помешать нападению на него? Мысли были запутаны и переплетены, как клубок змей. Городской аристократ и деревенский земледелец... возможно, им просто не дано понимать друг друга. Одно представлялось ясным: Имкуин грубо ошибся, оценивая влияние Булриона на соседей. Посланник — соглядатай! — правителя, наверное, проявит положение вещей, составляя свое донесение.

— Я буду в большом долгу у тебя, — сказал Имкуин. — Не могу ли я чем-либо тебе отплатить? Не стесняйся просить, мне наша беседа доставила большое удовольствие.

Разговаривать с ним — точно плавать в мельничной запруде у них в долине — в том конце, где легко угодить в коварное подводное течение. Но от просьбы вреда не будет.

— Твоя милость очень добра. Гвин Солит — жена моего старого друга и недавно понесла горькую утрату. Как я понял, ее преследуют те, кто навязывается ей в мужья, чтобы прибрать к рукам ее собственность. Не мог бы ты положить конец их посягательствам?

Правитель был, видимо, удивлен таким выбором или даже разочарован. А чего еще он ждал?

— Ты просишь просто по дружбе?

— Только. Я хорошо знал ее мужа. Мы всегда останавливались у него, когда приезжали в Далинг. Она считает, что возмутительное вчерашнее нападение тоже вызвано желанием завладеть ее собственностью, что соперничающие...

Правитель поднял узкую в синих прожилках руку и удовлетворенно откинулся.

— Собственно говоря, я уже собирался принять сегодня днем меры, которые, несомненно, раз и навсегда положат конец этим посягательствам.

— Чудесно, — сказал Булрион с осторожностью. Он не был уверен, что это так уж чудесно. Ему не понравилось лисье выражение темных глаз.

— Все очень просто. Даже много проще, чем полагают некоторые люди. Меня забавляли их интриги, но вчера дело зашло слишком далеко. Лиам Гуршит спит и видит, как станет владельцем дома на улице Феникса, и поэтому Винал Эсотерит твердо решил, что он его не получит. Кое-кто еще шебаршится сбоку, рассчитывая на поживу. Сегодня в полдень соберется совет, и на нем я намерен поставить все на свои места.

— Значит, Гвин-садж будет утверждена в праве собственности?

— Увы, нет. Эта собственность не ее и никогда ей не принадлежала.

Булрион задохнулся от неожиданного удара.

— Как! Я не понимаю...

Правитель улыбнулся плотно сжатыми губами.

— Если это ее немного утешит, то Лиам Гуршит домом не завладеет. Дом и земля принадлежат мне.

— Тебе!.. Как же так, милостивый?

— То есть городу. В Далинге женщина не может владеть землей. Это старинный закон, но его никто не отменял.

Судьбы! Знает ли Гвин про этот закон? Не может не знать. Она слишком умна, чтобы не собрать все нужные сведения. Просто она не открыла ему всей серьезности своего положения — а с какой бы стати?

— Видишь ли, — продолжал Имкуин, — раз она не может владеть землей, завещание ее мужа недействительно. И передать владение своим имуществом новому мужу она тоже не может, поскольку оно никогда ей не принадлежало. Претенденты на ее руку либо этого не знают, либо считают, что сумеют так или иначе обойти закон. А по завещанию наследником был ее маленький сын, но он умер от звездной немочи через несколько месяцев после смерти отца. Поскольку младенец не оставил наследника мужского пола, по закону имущество, как выморочное, становится собственностью императора. В Далинге правитель все еще считается представителем императора. Ты знаешь, как знаю я, что вот уже сто лет законных императоров не существует, однако закон этот факт не признает. А потому земля, на которой стоит здание, принадлежит городу. Мне.

Булрион не мог выговорить ни слова, так ему претило злорадное самодовольство старика.

— Заседание совета будет интереснейшим, — смаковал Имкуин. — В былые дни правителя назначал император. Большинство правителей делали вид, будто управляют они под надзором совета. Однако советы были лишь сборищем выдрессированных именитых горожан, которые служили народу ушами, чтобы выслушивать приказы императора. Когда империя рухнула, в Далинге все продолжалось по-прежнему. Тогдашний правитель был молод, силен и оставался у власти, пока не умер. Он воспитал сына для роли своего заместителя, и после его смерти сын занял отцовское кресло, не встретив ни малейшего сопротивления. И пост стал, по сути, наследственным. Но у меня нет детей, и вместе со мной умрет и эта система. — Он вздохнул и добавил негромко: — Я, правда, возлагал надежды на племянника, но Судьбы, видимо, решили иначе.

Булрион подумал о Тарнской Долине, о своих правнуках, играющих на лугу. А что заставляет Имкуина и дальше вести политические интриги и даже всеми хитростями готовить оборону города против врага, хотя, возможно, он умрет прежде, чем тот появится? Наверное, самодержавная власть становится привычкой, избавиться от которой невозможно.

Правитель засмеялся. Теперь он словно бы забыл про своего гостя и разговаривал сам с собой.

— С годами совет становился все более и более могущественным. Городом управляют несколько богатых семей, оставаясь в тени. Они командуют советом, а совет терпит правителя только потому, что альтернатива — хаос и гражданская война. За время моего правления меня обстругивали слой за слоем, кусочек за кусочком, пока я не превратился почти в чисто символическую фигуру. Я председательствую на их спорах, и этим, пожалуй, вся моя власть и исчерпывается. Если они объединяются против меня, я бессилен что-либо сделать. Зато сегодня! Сегодня я с ними позабавлюсь. Закон ясен. Право на гостиницу принадлежит мне, и я могу распорядиться ею, как пожелаю. Это будет очень забавное заседание!

Ну просто драка скорпионов! Булрион не мог бы назвать ничего менее заманчивого. Что же, у каждого свой вкус. Имкуин драматически вздохнул.

— Разумеется, я сожалею о бедах этой Солит, но не я их причина. Она жила, ничего не платя, на земле, которая ей не принадлежит уже несколько месяцев. Это чего-нибудь да стоит! Я ничего не предпринимал главным образом потому, чтобы она успела найти себе мужа. Вчера глашатай объявил о ее помолвке с Коло Гуршитом.

— Ей эту помолвку навязали! Она дала согласие, только чтобы выиграть время и в надежде отвадить остальных.

Правитель пожал худыми плечами. Драгоценные камни орденов заиграли всеми цветами радуги.

— Теперь, возможно, она не станет упорствовать.

Булрион сказал с ужасом:

— Но если и так, женится ли на ней этот Коло, если у нее ничего нет?

— Право, не знаю. Лиам может решить, что, разорвав помолвку при таких обстоятельствах, Гуршиты потеряют лицо. Но так или иначе посмешищем они станут. Очень неловкое положение вещей. Он способен подстроить несчастные случаи для тех, кто ему мешает. Да и Винал Эсотерит любит сводить счеты.

С трудом подавляя ярость, Булрион сказал:

— Меня неприятно удивляет, что власти Далинга не могут обеспечить безопасность достойной горожанке, такой как Гвин Солит.

Старик поднялся с дивана и выпрямился так, словно у него разболелась спина. Черные глаза пылали холодным огнем.

— Мы живем в печальное время, и я посоветовал бы ей то же, что и тебе, Булрион-садж, — покиньте город, и поскорее.

17

Первой бедой этого дня был неожиданный вызов Булриона во дворец правителя. Второй стал бунт. Все слуги, кроме Ниад и старой Шумы, заявили, что уходят. «Гостиница на улице Феникса» стала местом опасным для жизни. Гвин только посочувствовала им — она и сама так считала. Заплатила недельное жалованье, пожелала удачи, но стражи у дверей отказались их выпустить.

После чего Шума принялась их стыдить, и они взялись исполнять свою работу. Но к этому времени кухнями завладела Элим во главе других женщин семьи Тарнов, и воцарился хаос, достойный Джооль.

К тому времени, когда распри уладились, Гвин обнаружила, что стражи не позволяют лавочникам вносить в дом припасы, купленные на этот день. Она вышла к ним и потребовала, чтобы они показали ей приказ, который обрекал ее гостей вместе с ней на голодную смерть. В конце концов, она одержала победу и вернулась во двор ждать новой бури.

К этому времени Поуль уже озаряла двор теплыми лучами. Единственным напоминанием о ночной битве оставался пустой пьедестал Огоуль в ипостаси насмешницы — эта статуя не принадлежала к ее любимым, хотя Кэрп утверждал, что она одна из самых ценных. Ну, теперь она превратилась в груду яшмовых осколков у стены конюшни. Тарны обоего пола и разных возрастов были в полном наличии — женщины болтали, мужчины, почти все, толпились у стола, бросая кости. Тарны всегда были приятными постояльцами: не требовали, чтобы им прислуживали, лишь бы хорошо кормили.

— Потому что ты слишком туп, чтобы играть в кости, — донесся сверху сердитый голос.

— От такого слышу! — Непривычный выговор показал, что спорят на галерее никак не Тарны.

— Вот так мы потеряли все деньги, и нам пришлось нищенствовать!

— Так это же ты, Джасбур.

— Ну-у, а ты был слишком туп, чтобы меня остановить!

— Я же спал.

— Кроме того, у нас теперь денег нет, и играть ты все равно не можешь.

— От такого слышу, — проворчал второй голос.

Гвин прошла дальше.

— Тревожишься, Гвин-садж? — Пухлая сереброволосая Элим сидела в тени и вязала распашонку.

— Просто меня задергали! — Гвин села на табурет рядом с ней. Общество Элим ей нравилось. — Не оберешься всяких хлопот!

Да, она тревожилась. Тревожилась за Булриона, не понимая, почему из всех выбрали именно его, гадая, какому допросу его сейчас подвергают. Она тревожилась, что вот-вот явятся какие-нибудь начальники расследовать ночные убийства. Она тревожилась из-за Гуршитов, тревожилась, не зная, как ей уклониться от брака с Коло, взять назад свое обещание. И страшилась мысли, что ее ивилгратка может быть изобличена с минуты на минуту.

Ей был нужен Кэрп... или кто-нибудь еще. Кто-нибудь, с кем можно делиться бедами.

— В Далинге я просто отдыхаю, — объявила Элим под; деловитое пощелкивание спиц. — Дома всегда нужно кормить, мариновать, мыть, чинить, коптить, резать, доить, подбрасывать дрова в огонь, поливать, печь или учить проситься на двор.

— Ты бы попробовала управлять гостиницей!

— Думаю, я справилась бы, привязав одну руку за спиной.

При этих словах глаза у нее весело заблестели, хотя, вполне возможно, она сказала сущую правду. Гвин прикинула, какой отпор получил бы Лиам Гуршит, испробуй он свои штучки на дородной Элим Пананк.

Элим нахмурилась.

— Правду сказать, мне что-то скучно становится. Еще столько надо накупить на рынке! Если эти стражники в скором времени не уберутся, займу меч у кого-нибудь из мужчин и проложу себе путь на улицу!

— Если хочешь, я могу выпустить тебя через чердачное окно. Тебе придется спрыгнуть в проулок, но оно не очень широкое.

— Пожалуй, я выберу меч. — Элим посмотрела через двор и поджала губы. — Эта девчонка Ниад? Ты... за нее отвечаешь? Заменяешь ей мать, хочу я сказать.

Гвин посмотрела туда же. Ниад сидела на мраморном столе, укрытом двумя деревьями. Юный Полион что-то горячо говорил, держа ее за руку, и вглядывался в ее глаза с очень близкого расстояния.

— Расцветают юные сердца? — спросила Гвин.

— Что-то — да, расцветает!

— А не околдовала ли его ее целительная сила? Так сказать, побочное действие?

Элим скептически хмыкнула:

— Уверена, что тут замешана всего лишь самая простая магия, вроде магии Муоль. Она молоденькая и женского пола. А ее синие глаза, золотые волосы и большие груди ничего к этому не добавляют. Ну, почти. И запомни, Гвин, мальчика не научили слушаться поводьев.

Ниад лишилась всей своей семьи, была проклята Ивиль, месяцы и месяцы провела в гостинице, как в тюрьме, — первая любовь, вот что ей требовалось, чтобы забыть о бедах, обрести хоть чуточку самоуважения.

— У нее счастливый вид. Он как будто милый мальчик. И что ни говори, он герой вашей семьи. Истинный зарданец, так назвал его твой отец.

— Ну, ты знаешь, чем они славятся! Будь я матерью Ниад, так забрала бы все окна решетками.

— Она не так простодушна, как кажется, — сказала Гвин. — Этого просто не может быть. Но я передам твои слова. Ого!

Влюбленные очнулись и возвратились в будничный мир, когда из-за дерева появилась Лабранца и надвинулась на них. На ней было все то же серебристое платье. Волосы аккуратно причесаны. Такая внушительность, что хоть на прием во дворец императора. Она села по другую сторону стола. Гвин уже вскочила и почти перебежала двор. Она села бок о бок с Лабранцей, чувствуя себя рядом с ней совсем раздетой. Рассудок твердил ей, что Лабранца чересчур разодета для этого города и, уж конечно, для столь раннего часа, но внушительность Лабранцы сметала подобную логику. А Лабранца нахмурилась на нее.

— Я хочу поговорить с девочкой.

— Так говори.

— С глазу на глаз.

Гвин покачала головой.

— Быть может, ты не знаешь, Лабранца-садж, но город объявил вне закона всех, кого поразила звездная немочь, — то есть тех, кто поправился, так как почти все умерли. Дав приют Ниад, я стала преступницей. А потому я имею право на участие в вашем разговоре.

Лабранца сердито пожала плечами:

— Но у этого молодого человека никакого права нет.

Полион с мольбой посмотрел на Гвин.

— Позволь ему остаться, — сказала она. — Я у него в большом долгу. Если он хочет послушать, а Ниад не против, то я и подавно не возражаю. Он спас меня от похитителя.

— Не он. Мужчину, который нес тебя, сразила Ниад Билит.

Ниад ахнула. Под пушком пробивающейся бороды Полион побледнел.

— Я к нему не прикасалась! — простонала Ниад, а глаза у нее расширились от ужаса. — Я даже близко от него не была.

Лабранца холодно улыбнулась.

— Тебе и не надо было. Не спорю, поразить человека смертью на расстоянии — это очень редкое для ивилграта воздействие, но не невозможное. Ты видела, что происходит, ведь так? И хотела положить этому конец? Пожелала остановить?

Ниад ошеломленно кивнула.

— Этого было достаточно. У тебя есть сила исцелять и сила поражать болезнью. Они сопутствуют друг другу. С этого времени всякий, кто вызовет у тебя неприязнь, окажется в смертельной опасности.

Полион отодвинулся от Ниад, хотя, возможно, сам того не заметил.

— Объясни, — сказала Гвин. — Объясни, откуда ты знаешь такие вещи, Лабранца-садж.

— Я из Рарагаша.

— И что?

— В дни империи всякого, кто заболевал звездной немочью, отсылали в Рарагаш. Даже пораженных легко, поскольку тяжесть болезни никак не была связана с тем, будет ли наложено Проклятие или нет. Рарагаш был чем-то вроде колонии для прокаженных.

— Так все они должны были умереть много лет назад.

Лабранца Ламит скрестила толстые руки на груди странно мужским жестом.

— Но традиция сохранилась. Многие, меченые Проклятием, находят дорогу в Рарагаш. — Она повернулась к Ниад. — Очень советую тебе отправиться туда как можно скорее, чтобы тебя научили управлять твоей силой. Не то ты убьешь еще много людей. И чуть кто-нибудь заболеет или умрет, винить будут тебя, виновата ты или нет. Рано или поздно на тебя донесут как на колдунью. Тогда тебя разыщут и убьют.

Ниад сжалась в испуганную девочку. Полион обнял ее за плечи — и сильно поднялся в добром мнении Гвин.

— Кто научит? — спросил он властно.

— Другие ивилграты. Много веков назад император Лоссо Ломит учредил в Рарагаше Академию для изучения пораженных звездами. Те, кто мог доказать властям, что Проклятие на них не легло, получали императорское прощение и могли покинуть Рарагаш. Академия продолжает существовать, хотя она уже и не прежняя.

Удивительная и очень хорошая новость. Гвин гневно подумала о десятках людей, которых весной изгнали из Далинга — вот им бы знать про это! Она вгляделась в мужеподобную великаншу.

— Кто управляет Академией? Кто ею руководит?

— Я.

Почему-то Гвин это не удивило.

— И что привело тебя из такой дали сюда?

— Важное дело.

— За пределами Далинга от империи мало что осталось, — сказала Гвин, размышляя. — В смутные времена Рарагаш не разграбили?

Лабранца нетерпеливо мотнула головой. Она всячески выражала, что хочет кончить их разговор.

— Зарданцы уважали меченых куда больше, чем кволцы. Они обошли Рарагаш стороной.

— Но в последующих войнах не всегда участвовали зарданцы.

— Да, и мелкие королевства непредсказуемы. Рарагаш научился не оповещать о себе. Однако, когда мы узнаём о вспышке звездной немочи, то посылаем своих людей искать меченых. Мои два спутника добрались до Далинга с этой целью.

А, так, значит, у нее самой цель другая!

— По дороге сюда, — сказал Полион, — мы повстречали джоолграта.

Лабранца обратила на него свой устрашающий взгляд еще раз.

— Джоолграты заслуживают особой жалости, так как не способны маскировать себя. Если ты сообщишь Джасбуру или Ордуру, где он скрывается, они отправятся туда и найдут его.

— Ее. Это женщина. Дедушка уже предложил ей убежище.

— Он достоин похвалы. Но ей следует сначала побывать в Рарагаше. Мы можем помочь даже джоолгратам.

Ниад жалобно смотрела на Гвин. Было невозможно представить себе, чтобы эта доверчивая, ласковая девочка убивала людей, но вчера ночью человек упал мертвым, словно пораженный молнией. Лабранца лишь подтвердила собственные страхи Гвин.

— Особой спешки нет, — сказала она. — Никто из нас сейчас не может выйти из гостиницы. Но если бы и могли, Ниад нельзя отправить одну в такой дальний путь. Ей будет нужен провожатый.

— О? — сказал Полион. — А далеко до этого Рарагаша?

Мальчишка-фантазер, несомненно, вдруг почуял приключения.

— По ту сторону Петушьей Арены, — сказала Лабранца. — Две недели на хорошей лошади, даже если на дороге все будет спокойно. А одна война или парочка вас, конечно, задержит. Карпанцы вторглись в Нимбудию. По слухам, карпанцы убивают меченых на месте.

Полион прижал Ниад к себе.

— Слышишь? Все могло быть куда хуже.

Она хихикнула и ткнула его локтем в ребра. Юные сердца расцветали стремительно.

— Я буду твоим защитником! — сказал он и обнял ее еще и другой рукой.

— Если он будет тебе надоедать, — посоветовала Гвин, — нашли на него боль в животе.

— Тут нет ничего смешного! — резко сказала Лабранца. — Ты играешь с огнем, юноша! — Она встала, собираясь уйти.

Полион ответил ей вызывающим взглядом.

— А мне нра-вит-ся играть с огнем. — Он обернулся к Ниад. — Я тебе неприятен?

— Нет, но...

Она не успела договорить, потому что он тут же нашел ее губам другое применение. Ее глаза широко открылись от изумления, потом закрылись и остались закрытыми.

Гвин решила, что события вышли из-под ее контроля, и оставила их этому занятию. Потом она поговорит с Ниад, а Полион уже предупрежден.

Она нагнала Лабранцу, широким шагом направляющуюся к лестнице.

— Вы собираетесь вернуться в Рарагаш, Лабранца-садж?

Лабранца остановилась.

— Возможно. Расскажи мне про Тибала Фрайнита.

— Мне почти ничего не известно. Он пришел рано утром, прожил здесь два дня и ушел незадолго до вашего прибытия.

— Он искал кого-нибудь, пока был здесь? — Ее начальственный тон был невероятен. Гвин он возмущал, но воспротивиться ему она не смогла.

— Насколько знаю я, нет. Я не пасу моих постояльцев, садж.

—Невыносимый! Хотя шуулграты не отвечают за свои поступки, а потому я не стану его осуждать. Да, я думаю, известие о вторжении карпанцев — достаточная причина вернуться в Рарагаш без промедления.

— Я думала, все шуулграты превращаются в бредящих полоумных. Так было со всеми ними в Далинге.

— Необязательно, если получают верные советы. Ты понимаешь природу Проклятия Шууль, Гвин-садж? — Лабранца прищурилась на нее с высоты своего роста, будто школьная наставница.

— Они могут предсказывать будущее.

— В ограниченных пределах. Память шуулграта простирается только вперед. Сейчас Тибал Фрайнит уже совершенно тебя не помнит, если только ему не суждено встретиться с тобой в будущем. Ты заметила, что он все пишет и пишет? Шуулграты запойно ведут дневники. Прошлое для них покрыто мраком неизвестности, как для нас — будущее. Ты помнишь прошлое — то, что пережила, чему тебя учили, — а они помнят будущее наперед таким, каким узнают его.

— Значит, будущее для них предопределено и неизменяемо, как наше прошлое для нас?

— Вовсе нет! Шуулграт способен изменить будущее. Если он предвидит, что обварит ногу кипятком, то в его власти не подходить к плите.

Лиам Гуршит ударом кулака свалил Тибала Фрайнита на мозаику двора почти точно на том месте, где сейчас стояла Гвин. Если Тибал знал о грозящем ударе...

Забряцал колокольчик, наружная дверь открылась, в нее вошел гвардеец, опознал Гвин и парадным шагом направился к ней. Притопнув, остановился и отдал честь.

— Гвин-садж? — Совсем еще молодой, и прежде она его не видела. Его лицо, в местах, не закрытых шлемом, было красным и потным. Он пыхтел. В такую погоду кольчуга — довольно-таки неудобная одежда, а он к тому же торопился. — Меня послали найти Лабранцу Ламит.

Гвин кивнула в сторону Лабранцы, и та опять скрестила руки на груди.

Парень впился в нее глазами, будто выискивая уязвимое место в стенах осажденной крепости. Она была выше него и явно тяжелее — вместе с кольчугой и всем прочим.

— Его милость просит тебя, садж, почтить его своим присутствием.

— Да? А если я не пожелаю?

Он улыбнулся в предвкушении.

— Я вызову подмогу.

— Такая вот просьба? Ну, пожалуй, мне следует перемолвиться словом с правителем Инкуитом. Показывай дорогу, сынок!

Гвин проводила их взглядом, потом вновь обвела глазами двор. Мужчины Тарны, по обыкновению, играли в кости, а с поясов у них свисали мечи. Второй раз их врасплох не застанут! Все еще укрытые деревьями Ниад и Полион о чем-то увлеченно разговаривали, держась за руки и почти касаясь лбами. Женщины собрались в кружок вокруг Элим и болтали у пьедестала статуи Шууль в ипостаси летописца. Судьба словно бы записывала то, что говорилось у его ступней.

Вчера ночью шайка громил вломилась во двор. Лиам Гуршит так зарился на дом, что готов ради него женить сына... впрочем, Коло как жених стоил дешево на брачной ярмарке. Винал Эсотерит попытался ее похитить и преуспел бы, если б, на его несчастье, гостиница не была полна Тарнов. Но так просто он не отступит, а, кроме того, захочет отомстить.

Прекрасный дом, но он не стоит ее жизни. Не стоит брака с Коло Гуршитом. Если ей суждено кончить свои дни служанкой, делающей самую черную работу, или нищей, или шлюхой, этот жребий все-таки лучше брака с ним — тогда ведь она будет одновременно и прислугой, и нищей, и шлюхой. Судьбы его побери! Дом — капкан, и ей следовало понять это раньше. Родной кров дает приют и защиту, этот дом был самой большой опасностью для нее.

«Слишком долго ты была заключена здесь».

— Что? — Она вздрогнула и посмотрела вокруг, хотя и знала, что ничего нового не увидит.

«Выйди на волю и добейся чего-нибудь».

— Кто ты? — вопросила она у пустоты.

И не услышала ответа. На этот раз было ясно, что у нее галлюцинации — ведь вблизи от нее не было никого.

Гвин рухнула на мраморную скамью. Никто не прятался под столами. Это не мог быть чревовещатель. Тибал Фрайнит ушел более суток назад. Она стиснула руки, чтобы унять дрожь. Ей чудится то, чего нет. Она сходит с ума. Только вот вчера Джукион Тарн словно бы тоже услышал этот голос... Надо будет спросить у него.

И тут же представила себе, каким покажется этот вопрос. Нет уж!

А голос — мужской он или женский? Городской или деревенский? Но вообще-то он давал дельные советы. «Началось... Вышвырни его вон, и дело с концом... Слишком долго ты была заключена здесь... Выйди на волю и добейся чего-нибудь»...

Снизойди голос до ответов, она могла бы указать, что появление Тибала не явилось поворотным моментом. Момент этот настал, когда несколько часов спустя явился Лиам Гуршит и взял ее за горло. Но, вышвырнув Коло, она совершила, возможно, самый умный поступок в своей жизни, а вот теперь голос говорит ей то, что она сама пыталась сказать себе — попытка отстоять гостиницу бессмысленна и бесплодна.

Ну, у нее остается один выход. Владеть землей у нее нет права, но все законоведы, с которыми она советовалась, в один голос подтверждали, что здание и все, в нем находящееся, принадлежат ей. Можно их продать, а новый владелец пусть разбирается со всей путаницей. Да одни статуи стоят целое состояние!

Она побежала в свою контору.

18

Булрион Тарн шагал по улицам Далинга назад в гостиницу в самом черном настроении. Его не сопровождал гвардейский эскорт, но рядом с ним шел представитель правителя, Раксал Раддаит — молодой, долговязый и словно бы почти не замечающий своего спутника. Одет он был по-простому: в балахон и штаны, хорошо скроенные, выкрашенные темно-зеленой краской и явно перенесшие от силы две стирки. Но скорее всего и вовсе с иголочки, новые. А вот сапоги и меч явно смахивали на гвардейские. Открытые по локоть руки и голени были заметно светлее, чем у тех, кто всегда носит короткие штаны. То есть он скорее всего воин и привык ходить в кольчуге. По далингскому обычаю, темные волосы закрывали уши, и он не носил ни бороды, ни усов. На спине — небольшой заплечный мешок.

Раксал шагал рядом с Булрионом, храня полное молчание, а потому у Булриона было время обдумать навалившиеся на него тревоги. Серьезные тревоги.

Он не выносил трудностей, сути которых не понимал. Правитель обошелся с ним, как с новообретенным любимым братом — почему? И он же знал про преступно укрываемую ивилгратку или, во всяком случае, подозревал, но это как будто его не заботило. Он предложил людей и золото, чтобы укрепить Тарнскую Долину, но не стал настаивать, получив отказ. Он прямо-таки пресмыкался перед Булрионом. Что было совсем уж непонятно.

Про эту Лабранцу он спросил так, будто она в чем-то столкнулась с Булрионом. Нападение было результатом местного соперничества, и Тарнов за него не винили, что хорошо. Но правитель намекал на крутые ответные меры и предостерегал, советуя побыстрее уехать из города. Дорога домой изобиловала отличными местами для устройства засады. Раксал Раддаит участвует в этом заговоре, или он послан с ними для защиты, так сказать, пропуск в человеческом облике?

Тут было из-за чего тревожиться. Но Гвин Солит задала задачу куда хуже, и решать ее надо было сейчас же. Она скрыла настоящее положение дел с гостиницей. Ну, это-то понятно. Касается это только ее, а не Булриона. Или нет? Может, ее интерес к нему был всего лишь страхом, что она вот-вот лишится всего своего имущества?

Он понимал, что сам себе противоречит. Он же как раз думал, что всего лучше ему будет жениться на молодой вдове, может быть, с детьми. В его возрасте он не мог предложить пылкой любви, а только безопасность и нежность, ну, и немного страсти, хотя, конечно, много меньше, чем мужчина помоложе. То есть он помышлял совсем о такой женщине, как Гвин Солит. Они оба шутили, что брак будет заключен между недвижимостями, и в его случае это заметно ближе к истине, чем в ее... то есть БЫЛО в ее.

Хуже того: Судьбы взвалили на него тягостную обязанность сообщить ей об этом. Ему придется сказать ей, что никаких прав на гостиницу у нее нет, что она — нищая.

А потому выходи за меня — у тебя нет другого выбора.

Вот тут-то и возникало противоречие: на таких условиях Гвин Солит была ему не нужна. Старый мягкотелый дурень, он хотел, чтобы ей был нужен он, он сам. Он хотел верить тому, что она сказала ночью.

Как много она сообразила? Как много лгала ему?

А это важно? Здравый смысл советовал жениться на ней и быть благодарным своему жребию, не беспокоясь, выходит ли она за него или за долину. Она была куда лучше того, на что он мог надеяться, а теперь почти не было сомнений, что она станет его. Но он ведь должен сообщить ей скверную весть, так сможет ли она его простить? А может быть, она знает правду и просто ждала, чтобы удар наконец обрушился. Она дала согласие Коло Гуршиту, и тут вдруг появился выбор. Так ли уж Булрион Тарн самодоволен, ставя себя выше Коло Гуршита?

Он так и не нашел ответа, когда свернул на улицу Феникса вместе с Раксалом. Колокольчик на двери забренчал, и они вошли. Все Тарны столпились вокруг него, точно курицы — вокруг петуха. Даже женщины кинулись к нему бегом. Он пошарил взглядом, но еще одного лица не увидел. Да и прислуга словно бы куда-то исчезла. Тут он обнаружил, что она стоит в тени под галереей и смотрит на него. Словно с тем же облегчением и радостью, как все они.

— Мы уезжаем, — сказал он им и заметил одобрение в их глазах. — Возион, проверь лошадей. Вдвойне проверь — подпруги затянуть потуже, стремена укоротить. В пути может всякое случиться. Это Раксал Раддаит. Он едет с нами. Будьте с ним учтивы. Какие бы вопросы он ни задавал, отвечайте.

Никто не возразил ни слова. Все разбежались укладывать вещи. Полный дурных предчувствий, он подошел к ней. Она улыбнулась счастливой улыбкой, не подозревая, какой удар он на нее обрушит.

— Гвин-садж, могу я поговорить с тобой?

— Конечно. А кто этот человек? Лицо знакомое.

— Раксал Раддаит.

Она покачала головой, словно имя ей ничего не сказало, и провела его в небольшую, довольно убогую комнату. Булрион захлопнул дверь с излишней силой. Закружились вихри пыли, на конторке и столе зашелестели бумаги.

Она обернулась к нему:

— Пожалуйста, извини за беспорядок! Тут никому не дозволено убирать, кроме меня, так что ты знаешь, кто повинен в этом хаосе.

Она все еще улыбалась. Нет, не великая красавица, о каких слагают сказания, но очень миловидна — красивее и Надим, и Ордим, даже когда они были молодыми. Он хочет ее, да, хочет! И она полностью от него зависит. Ни имущества, ни мужа, ни надежд. Ничего, кроме врагов. Теперь он объяснит, что она нищая и что правитель предостерег, что ей надо поскорее покинуть город. И ей останется только согласиться на то, что предложит Булрион.

Но она не походила на женщину, загнанную в угол. Она походила на женщину, которая только что получила хорошие известия. С чего ему начать? Что сказать сразу?

— А ты посмотрел на дверь с улицы? — спросила она с широкой улыбкой.

— Нет.

— Мы сняли пшеничный снопик! «Гостиница на улице Феникса» закрылась!

Значит, она знала? Так что означает такое ликование?

— Скоро глашатай прокричит эту новость на всех перекрестках, — сообщила она. — Видишь ли, мне, кроме брачных предложений, предлагали просто продать ее. И утром я решила: продаю! С предложениями обращаться к моему стряпчему! Пусть передерутся! Пусть Лиам, если ему так приспичило, забирает ее — за хорошую цену! Чудесно, правда?

Булрион пробормотал что-то невнятное. Ей же нечего продать!

— Так гостиница же — вся твоя жизнь.

— Нет. Она была жизнью Кэрпа. Когда он погиб, я поклялась сохранить ее ради его памяти и ради детей. Когда они умерли, я не поняла, что игра кончилась. Мне она не нужна, Булрион. Правда! В жизни есть что-то получше этого. — Она обернулась и схватила пачку всяких бумаг. — Ты только погляди! Счета от торговцев. Налоги. А еще — городская политика. Трудности с прислугой. Конечно, воспоминания... Но воспоминания я могу взять с собой — хорошие, а остальные оставить тут. — Она подбросила бумаги, и они разлетелись во все стороны. — Пусть все они передерутся из-за нее. А еще лучше — почему бы тебе не поджечь ее, когда мы отправимся в путь, по доброму старому зарданскому обычаю? — Она засмеялась.

Потом взглянула на Булриона. Щеки у нее раскраснелись, глаза блестели. Она выжидательно посмотрела на него.

Булрион смял шляпу, которую держал в руке, ища слова.

— 'Правитель сказал, что ты поступишь мудро, Гвин, если покинешь город.

Улыбка угасла.

— Ну и?.. — Это было сказано шепотом.

Он недоуменно покачал головой.

— Мы сочтем честью, если ты поедешь с нами. Долина будет тебе...

— Надежным убежищем? Вчера ночью ты предложил мне не просто убежище.

Они впились глазами друг в друга.

Его сердце бешено заколотилось. Нет, она не может так притворяться! Она искренне верит, что богата. Он почувствовал, как краснеет его лицо.

— Подумать об этом еще будет много времени. Тебе не обязательно решать сейчас же.

— Я не хочу ехать туда беглянкой, Булрион! Я хочу, чтобы ты довершил то, что я начала вчера ночью.

Но почему она против всякой вероятности бросилась к нему в постель? Он отвернул голову, пряча сомнения.

— Не торопись так. Я старик, толстый старик, уже прадедушка. Вчерашняя ночь была прекрасным сном. А сегодня — явь.

— Мне не нужна явь! Мне нужен сон!

— Есть много мужчин моложе, которые рады будут...

— Мне не нужны мужчины моложе! — закричала она. — Никаких мужчин моложе мне не нужно!

Он растерянно смотрел на ее искаженное обидой лицо.

— Женщина, ты с ума сошла!

— Ты сказал, что хочешь меня!

— Хочу? Конечно, я тебя хочу, но...

— Я должна предупредить тебя об одном: я не одна из ваших покорных тарнских женщин, которые делают то, что им говорят. В Далинге женщины ждут, что мужья будут считаться с ними и...

— Покорных! — взревел Булрион. — Ты не знаешь, что болтаешь! Зарданская женщина на людях с мужем не спорит, это так. И мужчины на людях женщинам не возражают, таковы приличия. Но поверь мне, наедине они только что в горло друг другу не вцепляются! Если ты воображаешь, что мои жены подчинялись моим прихотям и рта раскрыть не смели, так ты просто дура!

— Извини! — Она мило улыбнулась. — Прости меня, я немножко не в себе. Поцелуй меня, а?

Как он может ее поцеловать до того, как сообщит ей все?

Как он может вынести это выражение обиды и растерянности на ее лице — как он может стократ их усугубить? Судьбы! Какая важность, что ей известно, а что нет? Она же кое-что от него скрыла, так почему ему нельзя?

— Пойдешь за меня, Ниен? — хрипло пробормотал он.

Она бросилась ему на шею.