Меч Бури

ПРОЛОГ

Как слышит бард – всем сердцем своим – неуловимую мелодию и тайную гармонию рождающейся в нем песни, как знает рассказчик – всем существом своим – слова и ритмы рождающейся в нем повести, так и гном Изарн Молотобоец знал: мастером-оружейником он сделался потому, что хотел выковать Меч Бури. Именно он, Изарн, должен был выковать этот меч. Меч, возникавший перед его мысленным взором в кузнице всегда. Всегда в душе своей вынашивал гном Меч Бури, терпеливо ожидая часа его рождения.

Изарн считал, что он достоин такой работы.

Когда клинок пройдет закалку в жарком пламени горна и в охлаждающем масле, когда приобретет холодный голубой блеск и будет заточен, Изарн должен будет отдать его своему тану, Хорнфелу из Хайлара.

Если Хорнфел сочтет работу Изарна поистине прекрасной, он окажет честь мастеру, как это делали таны уже на протяжении многих столетий, и поместит меч в хранилище рядом с изделиями лучших мастеров.

А если меч будет помещен в хранилище, Изарн потеряет право выковать еще хотя бы один клинок. Кузница, где он работал долгие годы, перейдет к его молодому ученику и родственнику – Станаху Молотобойцу. Изарн должен будет оставить свой молот и кузничные клещи, и суждено ему будет окончить свои дни на покое. Окончить их в славе и почестях.

Этот меч должен был стать его лучшей работой, воплощением мечты и высочайшего искусства, поэтому Изарн своими руками выплавил чистейшую сталь из руды, которую и нашел он сам.

Да, он сам искал эту руду, хотя, как мастер-кузнец, мог и не делать этого; но Изарн лучше других знал, как выглядит нужная ему руда, чувствовал ее, ощущал ее горький запах.

Руду, которая была ему нужна, он нашел в одной из старых, заброшенных шахт, и добывали ее под его наблюдением.

Вернувшись с рудника, Изарн много дней не выходил из кузницы; ожидая, когда привезут руду, он рисовал будущий клинок, хотя никогда ранее не пользовался чернилами и бумагой, – контуры будущих изделий просто возникали у него в душе и в сердце. Он знал, что меч должен быть красивым; его руки уже ощущали мускульное напряжение работы, а уши слышали дуэт молота и наковальни, огня и пара.

Наконец руда была доставлена. Оставалось только подобрать для украшения меча драгоценные камни. Сработать рукоять должен был ученик Изарна, Станах Молотобоец, – это считалось знаком доверия мастера к тому, кто должен наследовать его кузницу.

В Торбардине жили, разумеется, не только оружейники. У мастера-ювелира Изарн выбрал пять прекрасных сапфиров: четыре – цвета вечернего неба, а пятый – темно-синий, как безоблачные небеса в полночь, с посверкивающими в глубине камня искорками-звездочками. А сам эфес меча будет сделан из чистого золота.

Все обдумано и все готово к началу работы.

И вот Изарн и его помощник приступили к созданию меча. Разожгли огонь в кузнечной печи, заполнили одно корыто водой для охлаждения металла, а другое – маслом для закаливания клинка. Раздувая пламя, Станах качал мехи медленно, ритмично, как учил его Изарн; поглядывая на золотисто-оранжевые отблески огня на каменных стенах кузницы, Станах думал о том, сколь трудной казалась ему работа кузнеца в начале его ученичества и сколь легка она сейчас… Да, он стал другим человеком!

Никто, кроме мастера и его ученика, не должен был видеть рождение Меча Бури, и Станах знал, что ему долго уже не придется почувствовать магию мастерства, – до тех пор, пока годы и годы спустя он сам не даст жизнь своему собственному Главному мечу.

Сталь возникает из частиц, слагающих мир. Взятая из земли руда соединяется с огнем и водой и превращается в железо. Станах внимательно смотрел сейчас, как Изарн выплавляет железо для меча. Каждое движение мастера было осторожным и расчетливым. Изарн, уже тысячи раз выплавлявший железо и научившийся трудиться так, что руки работают сами, почти без участия мысли, теперь действовал как ученик, которому впервые позволили подойти к горну.

И сам Станах смотрел сейчас на мастера так, будто видел его впервые. «Я запомню это, – думал он. В кузнице было жарко, пот выступил на лбу, и Станах, не сводя глаз с Изарна, вытер его тыльной стороной руки. – Всегда, всегда я буду помнить эти минуты».

Глядя на вытекающий из горна металл, Станах думал о том, что ему необходимо запомнить выражение глаз Изарна. Это был взгляд человека, который смотрит на предмет своей глубочайшей любви и больше ничего в мире не видит.

Пока железо охлаждалось, они молчали, да ничего и не нужно было говорить. Изарн не ощущал ничего, кроме общности своей души и стихий, слагающих мир. Когда наконец железо отвердело и превратилось в пористую черную массу, Изарн загрузил его в ящик, сделанный из обожженной глины, еще хранившей отпечатки поцелуев пламени, и засыпал в него измельченный древесный уголь. Станах поднял тяжелый ящик и поставил его в печь – туда, куда указал мастер. Пот непрерывно струился по лицу Станаха, стекал на его пышную черную бороду. Волосы прилипли к шее. Он сбросил свою просторную кузнечную рубаху, остался в кожаном переднике. Его сильные, мускулистые руки светились в золотистых отблесках пламени.

Жар печи напомнил ему об огне, который, как говорят, постоянно бушует в сердце Кринна. В яростном пламени горна угольная пыль соединялась с железом, на его темной поверхности появилась блестящая пленка: это была сталь.

Станах подтащил к печи бадью с водой. Несколько часов назад вода была ледяной, но сейчас стала теплой, как будто стояла на солнце. Подмастерье зачерпнул воды для Изарна, затем напился сам. Для пересохшего горла эта теплая вода была подобна вину. Зачерпнув воды большим ковшом, Станах вылил ее себе на голову. Ощущая, как течет по затылку и по шее теплая вода, Станах вдруг погрустнел, он вспомнил, что, когда Меч Бури будет выкован, они с Изарном уже не смогут работать вместе.

Изарн был для него не только мастером и родичем, но и другом. Печаль, подобно облачку, закрывающему луну, легла на сердце Станаха.

Он выволок пустую бадью из кузницы и поставил у двери, чтобы прислуживающий кузнецам мальчишка снова наполнил ее холодной водой. Затем вернулся к печи, к старому гному, терпеливо ожидающему превращения железа в сталь, – этого чуда, которое сотворил Реоркс для своих детей в давние-давние времена. В те времена, когда первый гном-кузнец соорудил первую кузницу.

«Это и вправду чудо, – думал Станах. – Чудо единения с богами».

«Вера в богов, вера в себя, вера в свое мастерство». – Такими словами встретил мастер Изарн Станаха, когда тот пришел к нему в кузницу в первый раз.

Изготовление любого, даже самого простого клинка – подобно служению богам, и Изарн всю свою жизнь истово им служил.

Сталь потекла из горна, рдеющая, как красная луна, сияющая, как солнце.

Щурясь от палящего жара, Станах принес к наковальне молот и клещи; Изарн поднял молот. Он был готов выковать Меч Бури.

Сталь – не дерево, ее не рубят топором и не пилят пилой – со сталью работают молотом. За свою жизнь Изарн выковал великое множество мечей. Когда он брал в руку молот, тот словно бы сам становился послушным продолжением руки, но сегодня словно бы сам Изарн был молотом. Правда, на раздумья мастер времени не тратил, он полагался на свои знания и интуицию. Ковать надо быстро – иначе сталь остынет, и тогда, сколько ни бей молотом, толку не будет.

В кузнице звучал радостный гимн молота, и сердце Станаха ликовало от счастья. Это была песня Главного клинка; Станах знал, что молот и наковальня Изарна так, как сегодня, никогда раньше не пели.

Теперь этот молот и эта наковальня споют похожую песнь, только когда Станах будет ковать свой Главный клинок.

В песне не было слов, но мастер и ученик слышали их в душах своих, слышали прославление благородного клинка, сейчас уже почти готового, Изарну оставалось только кое-что подправить. Мастер взял в руки напильник, опилки серебряной пылью посыпались на каменный пол кузницы.

Станах подумал: «Клинок похож на вспышку серебристого звездного света».

Наконец клинок был доведен до совершенства, теперь он снова должен был вернуться в печь – для закалки.

– Это его последнее погружение в огонь, последний танец в языках пламени, – сказал Изарн ученику.

Станах и прежде слышал эти слова – слышал так много раз! Но теперь, глядя на стоящего с клинком в руках Изарна, он услышал их будто бы впервые.

Закалку меча Изарн проводил так же тщательно, как делал сегодня все. Станах раздул пламя и проверил, достаточно ли прохладно масло в корыте; все было как надо, и теперь он внимательно смотрел на мастера и на меч.

Сейчас клинок светился в печи не серебристым, а темно-красным сиянием – словно вытянутое в длину солнце, словно кроваво-красная рука огня. Когда Изарн извлек клинок из печи и опустил его в масло, Станах видел, как постепенно угасает солнечное сияние клинка. Красный металл стал серебристой сталью – чистой, как горный снег, и сильной, как горы, породившие ее. Изарн отер пот с лица и плавным движением вынул меч из корыта с маслом. Мягкой тряпкой он стер масло с металла, нежно погладил клинок и положил его на наковальню – так кладут новорожденного на грудь матери.

Станах был зачарован игрой бликов пламени на стали, оранжевым сиянием отточенного лезвия; сердце отчаянно колотилось в груди, он взволнованно ходил от горна к наковальне, от наковальни к горну… И вдруг увидел…

Когда он заслонил своим телом топку горна, сталь продолжала светиться!

Меч Бури!

Меч Бури лежал перед ним. Исполненный совершенства, рожденный сердцем огня, впитавший в себя саму душу огня, светившуюся сейчас в холодной стали, и этот свет не могла ослабить никакая тьма.

Внезапно постаревший, с широко открытыми глазами, дрожащий, как в лихорадке, Изарн приблизился к клинку, протянул было к нему руку, но сразу же отдернул ее, как будто боялся обжечься. Или не имел права коснуться этой стали…

– Ты видишь? – прошептал мастер. – О парень, ты видишь?

Станах не мог вымолвить ни слова. Он молча кивнул и отступил назад. Но глаз от клинка оторвать он был не в силах. От этого великолепия, от этого еще не имеющего рукояти клинка. В сердце его зазвучали стихи, написанные так давно и столь часто повторяемые повсюду, что их автор был забыт и они стали просто песенкой уличных мальчишек:

О да! Королевский Меч, сделанный для Верховного Короля, служивший ему во все дни его царствования и похороненный вместе с ним; мудрая душа, вобравшая в себя опыт, накопленный в дни войны и мира; Молот Хараса, который не видели столь давно, что большинство гномов считали рассказ о нем не более чем мифом.

О, этот Молот Хараса! Однако же мифический он или реально существовавший, но с тех пор как Молот Хараса был утрачен, у гномов не было уже Верховного Короля.

Внезапно похолодев, несмотря на жаркий пот, струившийся по лицу, Станах вздрогнул, закрыл глаза, глубоко вздохнул, стараясь унять дрожь, затем открыл глаза и снова взглянул на меч.

Свечение стали пульсировало, как если бы действительно в ней жило сердце, которое дал клинку сам Реоркс; и Станах почувствовал: его собственное сердце забилось с новой силой, в новом ритме.

Легенда утверждает, что так может дышать только Королевский Меч. За три столетия никто в Торбардине не мог выковать Королевский Меч. И вот теперь…

Станах покачал годовой. Он знал легенды своего народа. Какой же гном их не знает?

Когда-то у гномов была династия Верховных Королей. Последний из них, Дункан, царствовал триста лет назад, когда шла Война Гномских Ворот. У него был телохранитель и друг Харас, «легендарный Харас», воспетый в поэмах. В них говорилось, что Харас, чье имя переводится на соламнийский как «нож», сделал боевой Молот в кузнице бога Реоркса. Говорилось также, что никто не сражался лучше Хараса в то кровавое и жестокое время после Катаклизма, когда ведомые магом Фистандантилусом армии людей вместе с гномами холмов возжелали взять себе то, что, по их представлениям, было богатством Пакс Таркаса и Торбардина.

Торбардин был прекрасно защищен, но пострадал тогда больше, чем Пакс Таркас. Гном воевал против гнома – именно это привело в ярость Реоркса. В гневе бог схватил свой молот – тот самый, которым он некогда выковал мир, – и ударил по Земле; легенда гласит, что затем Реоркс помог Харасу сделать боевой Молот. Бог не собирался просто разрушить разгневовавший его мир; он хотел его переделать.

И мир был переделан. Равнины Дергота превратились в почти непроходимые зловонные трясины, получившие теперь название Равнины Смерти. Когда Молот Реоркса ударил в крепость магов Жаман и разрушил ее, то на свободу вырвались палящие смерчи, несущие раскаленный песок и камни. Сказано в поэмах о Харасе: руины крепости, когда увидел он их, были похожи на огромный оскалившийся череп. Теперь эти руины гномы сделали кладбищем, на котором хоронили своих сородичей, погибших в междоусобных войнах.

Однако же изменения коснулись не только лица мира. Вскоре после войны умер Дункан. Верховный Король еще не был даже похоронен, а его сыновья уже сцепились в яростной схватке за трон…

Опечаленный смертью своего друга и короля, ставший свидетелем борьбы его сыновей за власть, Харас решил, что никто из них не должен править в Торбардине. Он похоронил короля в величественной погребальной пирамиде, ныне известной как Могила Дункана, в Долине Танов. И эта пирамида – с помощью магии – висит там в воздухе вот уже три столетия.

После этого Харас с помощью магии и самого Реоркса спрятал неизвестно где свой боевой Молот и объявил, что без этого Молота ни один гном не должен править в Торбардине как Верховный Король.

«Правда все это или миф, – подумал Станах, – но с тех пор действительно ни одного гнома не короновали как Верховного Короля. А ведь в нашей истории были времена, когда Верховный Король был нам воистину необходим. Вот и сейчас такие времена, – думал он, – во Внешних Землях идет жестокая война. Война с драконами Такхизис…»

Дрожащей рукой Станах вытер со лба пот. Никто в Торбардине не мог править без Молота Хараса, и никто не мог править без Королевского Меча. В разные годы многие кузнецы пытались выковать Меч: некоторые потому, что знали – владелец такого меча может править Торбардином как Король-регент, другие полагали, что если будет выкован Королевский Меч, то будет найден и Молот Хараса. Выкованные разными кузнецами в разные годы мечи были подчас великолепными произведениями оружейного искусства, но ни один из них не был Королевским Мечом. Реоркс никогда не касался своей рукой клинка, никогда не давал стальному мечу темно-красного сердца, никогда… до этого дня.

Кузнецы говорили, что голос каждого гномского молота, ударяющего по наковальне, всегда отзывается в гигантской пещере, соединяющей Северные ворота с Торбардином. В пещере, которую гномы называют Эхо Наковальни.

«Если это верно, – подумал Станах, – то звон молота Изарна сегодня должен был отозваться в этой пещере эхом в сотни раз сильнее обычного».

Станах снова вздрогнул. Когда он отвел взгляд от клинка, то увидел, что Изарн плачет.

Мастер сделал Меч для своего тана, для Хорнфела из Хайлара.