Машина наказаний

Глава пятая Поэзия и проза

1

Это был невзрачный, плохо освещенный зал. Мимо нас бродили призраки: сомнамбулически — инертные юноши и лихорадочно — игривые старики; девицы, похожие на выловленных из океанских глубин придонных рыб, плоские и прозрачно-бледные; старухи с будто нарисованными лицами. Отчего-то меня не покидало ощущение: я нахожусь на кладбище и, кажется, даже чую тленный дух.

Время от времени какой-нибудь призрак подходил к нам и говорил, искательно улыбаясь, преимущественно Олегу Власычу:

— Нельзя ли выделить средства, так как… Не получиться ли так, что… Не стоит ли заранее обеспокоиться тем, что…

Олег Власыч брал за пуговицу, успокаивал, а в конце непременно добавлял:

— Естественно, если победит…

Тут он совершенно неповторимо кидал на меня свои глаза — ракушки, и я спешил стряхнуть их с костюма.

Вспомнился и краткий разговор Олега Власыча с Семеном Никитичем по дороге сюда.

— На хрен мы тратим деньги на этих импотентов? — сердито говорил Семен Никитич, глядя в окно на пузырящиеся лужи.

— Дань традиции, — вздыхал Олег Власыч, — Редко кто начинал, не подкупив интеллигузию… Тем паче, что сейчас это — сущие копейки.

Я, по обыкновению своему, ничего не понимая, сидел между ними и глядел на волосатый загривок шофера.

— Начинается, — Олег Власыч дернул меня за рукав.

На сцене был установлен микрофон, два сомнамбулических юноши прилаживали рядом с ним стойку со стаканами, надо полагать, воды. В президиуме сидели три седобородых старца и с ними вместе — то ли молодой, то ли еще более древний.

Призраки расселись в зале.

Член президиума неопределенного возраста поднялся:

— Приветствую, коллеги! Сегодня, как вы все уже знаете, у нас в гостях в полном составе предвыборный штаб Антушкина Сергея Леопольдовича. Попросим Сергея Леопольдовича!

Я, должно быть, задумался и очнулся только, когда Семен Никитич пребольно ударил меня в икру носком блестящего итальянского ботинка.

Вскочив, я поплелся на сцену.

— Уважаемые… нет, дорогие служители муз, — начал я, с ненавистью глядя в зал, — Кто-то из великих назвал вас «умом, совестью и честью нации», но я от себя добавил бы еще и «непорочность» нации. При всеобщей коррупции, двурушничестве и стяжательстве вы, непорочно и славно несущие знамя нашей литературы, сохраняете то единственно святое, что завещали нам наши предки.

Понимаю — и, поверьте, сердце мое обливается кровью — ваше нынешнее бедственное положение. При Кизлякове были отменены все льготы и субсидии, которые вы получали за свой честный и важный для государства труд, пылящийся ныне в библиотеках. Если же придет Алильханов, который, кстати, является резидентом ЦРУ и Моссада, что доказано, — ваша жизнь станет и вовсе невыносимой. Он — это достоверно известно — поклонник низкопробных детективов Аглаи Пупцовой…

В зале раздался недовольный гул и крики:

«Пупцова — графоманка!», «Антушкин, мы с тобой!».

— Но кто, спросите вы, поможет вам? — продолжал я, все больше проникаясь речью и загораясь, — Ответ очевиден — молодой, энергичный, любящий роман Горького «Мать» и романы Чревоугодникова «БАМ — это моя «Волга» и «Мы свой, мы новый дом построим». Ответ очевиден — думающий, цельный, волевой человек. Такой, как я.

Я, Антушкин Сергей Леопольдович, не дам уничтожить то, что еще не уничтожено и помогу вам написать разумное, доброе, вечное. Я — ваш кандидат!

Последнюю фразу я прокричал, чувствуя в груди прилив молодой силы. Нет, братцы, мне все больше нравится моя работа!

И аплодисменты, последовавшие после, и приветственные крики я принял как должное. Но, когда сел на свое место рядом с Семеном Никитичем, меня несколько расхолодил его взгляд: похоже, он не особо приветствовал чрезмерную самостоятельность.

2

Между тем из президиума объявили о выступлении поэта Булиманского. «Возвращенец», — прошептал мне на ухо Семен Никитич, с презрением глядя на Булиманского. Поэт был невысокий, плотный и лоснящийся.

Он, словно мячик, припрыгал к микрофону:

«Эмигрантам девяностых»

Я помню, стоял на Бродвее,

Вдруг вижу: тоже стоит —

Виталик Козлов, а на шее

Рекламный плакатик висит.

«Виталя, здорово, братишка!» —

Кричу я в гремучий Бродвей.

А он извернулся, как мышка,

И — шнырь в подворотню скорей.

Чего он — как будто я леший?

Я даже немного опешил,

Согнувшись, пошел на Гудзон,

Вдруг вижу — Володька Фрезон.

Мы с ним много раз были биты,

А ныне, май фрэнд, присмотрись,

Идет не еврейчик забитый,

А штатовский капиталист.

Секьюрити зыркают жадно:

До «Бентли» опасностей — рок!

И стало мне что-то прохладно,

И вдруг развязался шнурок…

Аплодировали жидко, сомнамбулические юноши и плоскодонные девицы даже посвистели. Похоже, «возвращенца» не сильно жаловали. А мне, как ни странно, стихотворение понравилось — было в нем что-то о нас, однако, видя, что никто не смеется, я тоже сдержался.

Следом читал Грыгин.

«Русофоб», — навесил ярлык Семен Никитич, и я поглядел на Грыгина с ненавистью.

«Ветеранам информационной войны»

Восьмого августа война гнездо свила.

Ее не ждали мы. В патриотическом экстазе,

Мы собрались, и, взяв свои тела,

Пошли мочить Соокашвили в унитазе.

И было всяко — Би-Би-Си с утра,

Американцы нас пугали слишком.

Но с помощью Толстого свет-Петра,

Мы сладили с грузином с этим, с Мишкой!

Как ни странно, русофоба проводили овацией, он долго раскланивался, жал руки старичкам из президиума.

— Прыковский, прошу!

«Это просто бездарь», — шепнул мне на ухо Семен Никитич.

Прыковский был странный тип — худющий, в застиранном свитере с высоким горлом, скрюченный, словно вопрос и притом немилосердно заикался. Я с трудом уловил смысл его длинного и путаного творения:

«Бескорыстным» друзьям Фиделя»

Глаза Фиделя старчески бледны,

Он прикрывает их своей рукой,

И грустно смотрит, и ему видны,

Те, кто давно нашли в земле покой.

Фидель, Фидель, а помнишь, мы с тобой

В Узбекистане кушали шашлык

И ты рассказывал с улыбочкой такой,

Какой шершавый был у Брежнева язык?

Да все прошло — осталась боль в плече,

Страною правит младший брат Рауль.

А ты один, и вспоминаешь Че,

Как вместе удирали вы от пуль.

Держись, мой друг, держись, мой командор!

Негаданно нахлынет дружбы вал.

Вот только, слушай, есть один укор:

Зачем ты наше маслице сожрал?

Аплодисментов не было. Кто-то крикнул: «Кышь со сцены, Прыковский! Крохобор!». Поэт скоренько ретировался, не дожидаясь тухлых яиц и гнилых помидоров.

3

Похоже, поэтическая давильня наконец-то подошла к концу — я уже опасался, что от скуки скулы мои, вывернувшись, проткнут мозг.

Слово взял молодящийся старец из президиума:

— С большими надеждами смотрим мы на вас, уважаемый Сергей Леопольдович. Едва ли какой-нибудь иной слой нашего общества так жаждет обновляющего благотворного политического дождя, как литературная интеллигенция…

— Рейдеры!

Резкий крик прервал оратора.

В зал ворвались люди в черной одежде и с дубинками и тут же принялись точить эти дубинки о спины присутствующих.

— Как вы смеете?! — закричали из президиума, — Договор аренды еще не истек.

Среди рейдеров был невысокий поджарый гражданин в шляпе и при галстуке, в руках он держал кипу гербовой бумаги.

— Арендный договор, господа, аннулирован, — сказал он и показал какую-то бумажку, — Вот постановление мэрии. Так что вы-ме-тай-тесь!

— То есть как это выметайтесь? — возмутился президиум, — У нас еще банкет…. Сергей Леопольдович!

Тут все повернулись туда, где сидели я, Семен Никитич и Олег Власыч, но, разумеется, наши кресла давно простыли.

Глава шестая «По вечерам над ресторанами…»

1

В машине я получил от Семена Никитича листок с новой ролью и обычное наставление. Но, до того как отвезти меня во дворец, «линкольн» остановился у известного ресторана, где, по преданию, купцы и фабриканты в стародавние времена пропивали целые состояния и уходили в одних подштанниках.

Сейчас, правда, людей в подштанниках здесь не было, но состояния явно были. Вон у того, с бриллиантовыми зубами, наверняка присутствует капиталец или у того, в цилиндре а-ля Онегин.

— Чудак вы, Сергей Леопольдович, — сказал Олег Власыч, чудесным образом прочтя мои мысли. Он, кстати, разгрызал устрицу своими желтыми изъеденными зубами. — Богатей он никогда не выпячивает свое хмм — богатство. Вы смотрите — бомж бомжом, а у него три счета в Швейцарии! Правда, Семен Никитич?

Семен Никитич нехотя кивнул, кушая салат, названный в меню «Нежное ушко амазонки».

— Вот вы думаете, тот с бриллиантовой пастью — миллиардер? — смеясь, продолжал Олег Власыч, — Как бы не так! Это — Лев Прайде, то ли американец, то ли итальянец, приехал искать богатую невесту. О, в России столько богатых невест! Жиголо, одним словом!

Олег Власыч, должно быть, слегка захмелев, показал Прайду красный язык с налипшими не него крошками салата. Жиголо смерил его презрительным взглядом и с достоинством отвернулся, улыбаясь какой-то даме лет этак шестидесяти.

— А тот, в цилиндре? Э, да это же Мыкола Скобелец, из хохлов. О, это большой везунчик, он выиграл в лотерею миллион. Рублей, прошу заметить! Должно, прожрал уже свои «деревянные» на «нежных амазонках».

Олег Власыч откинулся на спинку кресла и заразительно засмеялся. Глядя на него, положительно невозможно было удерживать на физиономии серьезную мину. Мы с Семеном Никитичем захохотали, испугав подходящего официанта.

Должен сказать, что в этот момент я благодарил свою счастливую звезду за то, что свела меня с такими прекрасными людьми.

Но Семен Никитич, по обыкновению, слегка поперчил мою радость.

— Назубок, — сказал он ни с того ни с сего, сверкнув тигриными глазами.

2

Потом в ресторане началась, как выразился Олег Власыч, «культурная революция». Певец Нима исполнил песню на иностранном языке. Ни Нимы, ни языка я не знал, но песня мне понравилась.

Потом вдруг этот Нима сказал:

— Следующая песня посвящается кандидату Антушкину, с которым связаны наши надежды.

Публика зааплодировала, мне пришлось приподняться, поклониться и сказать пару благодарственных слов, и это, прошу заметить, была чистой воды импровизация — в роли сие прописано не было.

— Скоро нашим мечта-а-ам,

Будет сбыться, сбыться дано -о.

Кто такой Алильха- а- ан?

Да, простите, просто говно-о!

Вот Антушкин — друго-ой,

Он порядок во всем навед-е-ет,

И как древний геро-ой

Прямо к счастью нас повед-е-ет!

Откуда ни возьмись, нагрянули цыганки, но не вокзальные тощие вороны — попрошайки и гадалки, а ядреные, красивые цыганки, сплошь увешанные золотыми побрякушками.

Они плясали, пели, водили медведя на цепи.

Семен Никитич не выдержал.

«Эх-ма!» — воскликнул он и, вскочив, прошелся по кругу вприсядку. Цыганки радостно завизжали, и Семен Никитич исчез в воронке из золота, цветастых одежд и красивых тел. Мы с Олегом Власычем глядели на бешеную пляску, одобрительно кричали и пили, пили шампанское из стародавних запасов.

Наконец, Семен Никитич, раскрасневшийся, словно побывавший в солярии, выскочил из воронки и, подбежав к столу, выдул прямо из горла треть бутылки искристого.

— Не будет ли лишку? — заискивающе поинтересовался Олег Власыч.

— Но-но! — грозно прищурился тигр и снова нырнул в бездну высокосветского разврата.

3

Мы с Олегом Власычем, и сами-то едва стоящие на ногах, волокли за руки к «линкольну» поющего непристойные песни Семена Никитича. Весь город, казалось, смотрел на нас и, конечно, завидовал.

Только к двум часам ночи я вернулся домой, а Олег Власыч и Семен Никитич поехали дальше, может, опять кутить.

Выпив внизу коктейль «шик», я поднялся к себе. К удивлению моему, Степа не спала, а протирала бронзовые статуи розовой щеткой. При этом она так изогнулась, что мне вдруг вспомнились и Машка, и женщины в кабинете говорящего затылка, и сегодняшние цыганки.

Улыбаясь, я подкрался к горничной и обнял ее — крепко, как алкаш фонарный столб.

Степа взвизгнула, но поняв, что это я, засмеялась.

— Но должна предупредить вас, Сергей Леопольдович, — сказала она ангельским голосом. — Я не совсем женщина.

— То есть как? — изумился я, смеясь и не переставая тискать ее, — Ты мужчина?

— Не совсем, — кокетливо призналась Степа.

— Ничего не понимаю, — пробормотал я, — Ну давай, чего ты ломаешься?

— Я транссексуал.

В почти смертельном ужасе я отшатнулся. На мгновение представилось, что скрывается под этой милой юбочкой и меня неудержимо, стихийно потянуло в славную столицу независимой прибалтийской республики.