Малый драконий род

Шикрар

Было новолуние. С того времени как случилось землетрясение, согнавшее с меня вех-сон, минуло полторы луны.

Мы с моим сыном Кейдрой стояли у входа в чертог душ, ожидая, когда солнце покинет небосвод. Зимние дни уже становились длиннее, и это было заметно, но холод все еще держался и жаждал мести. Воздух был морозным, студеным и чистым, и в эту ночь напрасно было ждать, что лунный свет зальет оледенелую землю своим лучистым серебром.

Кейдра был вполне знаком с обрядом вызова Предков, но в этот раз я решил, что сам буду поститься и предаваться высоким размышлениям, ибо ему сейчас еще нужно было присматривать за своим сыном. Все-таки не было нужды целыми днями заниматься только лишь приготовлениями. Даже когда на протяжении двух последних недель перед обрядом я вынужден был все время оставаться в чертоге, где постился и приводил в спокойствие душу, Кейдра ежедневно навещал меня вместе с Щерроком, чтобы скрасить мое ожидание.

Малыш был просто прелестен, и я то и дело восторгался им. Я уже и позабыл, насколько быстро дети развиваются в столь юном возрасте. С каждым днем он все крепче держался на ногах, а крылья его, казалось, росли едва не на глазах. Еще несколько месяцев — и они достигнут полного соответствия с размерами его тела. Он уже издавал звуки, предвещающие будущую речь, а значит, скоро начнет обращать свой разум не только к матери и отцу. Конечно, Языком Истины он овладеет лишь через несколько лет, но зато уже сейчас он подрос больше чем наполовину, хотя с его рождения не прошло и полугода.

Чешуя его была светлее, чем у отца, ибо мать его, Миражэй, была цвета желтой меди, а его покров представлял собою нечто среднее между ее кожей и темной бронзой Кейдры; глаза же были золотистыми, точно осеннее небо, и неописуемо красивыми. Когда самоцвет его души обнажится, он обретет истинное имя, но это случится не раньше чем к следующему году. После рождения самоцвет еще слишком мягок, чтобы быть снаружи, поэтому сверху он защищен естественными кожными чешуйками. В конце концов, когда самоцвет затвердевает — на исходе первого года жизни, — чешуя на нем высыхает и отслаивается. Это первое взросление, первая веха на жизненном пути всех кантри, и эта пора сопровождается большой радостью.

Сама его жизнь была для меня радостью. Каждый раз при виде малыша — когда я подхватывал его в объятия, крепко прижимал к груди, обволакивал своими крыльями, играл и смеялся вместе с ним — мне вспоминался облик Ланен Скиталицы, спасшей жизнь и Щерроку, и его матери, когда она помогла ему появиться на свет. А иногда я вспоминал мою навсегда ушедшую Ирайс, и сердце мое переполнялось тоской. Она была единственной спутницей моей жизни, матерью моего Кейдры, и я любил ее пуще собственной жизни; но она погибла в расцвете юности, когда Кейдра был совсем еще мал. С тех пор мне всегда ее не хватало, а в последнее время я иногда ловил себя на том, что обращаюсь к воздуху, якобы рассказывая ей о ее внуке. Она бы так им гордилась!..

...Последний краешек солнца скрылся за низкими облаками.

— Пора, отец, — произнес Кейдра.

Поклонившись мне, он принял обычную позу Проявления Уважения. Я чуть было не покатился со смеху, глядя на его серьезный вид, но сумел сдержаться. Лишь поклонился в ответ и принял такое же положение.

— Войдем же смиренно к Предкам в сей час нужды.

Вдохнув напоследок холодный ночной воздух, я ступил под своды чертога. Кейдра должен был оставаться снаружи, пока я его не позову.

Внутри все было приготовлено. С кратким обращением к Ветрам я набрал в грудь побольше воздуху и изверг пламень в самую середину кучи дров, что возвышалась над краями костровой ямы. Огонь для нас священен, а обряд вызова Предков — долг и честь, мы относимся к нему с великим почетом. Костер запылал, осветив чертог; огненные блики заиграли на кхаадише , покрывавшем стены и пол, — поверхность металла сияла множеством самоцветов, принадлежавших когда-то нашим прародителям. Я бросил в пламя особые листья и веточки, символизировавшие собою каждый из четырех Ветров. Заструился благоуханный дымок, который я сейчас же принялся глубоко вдыхать.

Готовясь к обряду, я целых две недели постился и сейчас почувствовал легкое головокружение. Смешанный запах кирика, тел-ас-тера, мерисакиса и хлансифа (последний гедри называют лансипом) распространился по пещере.

Пламя костра ярко отражалось на поверхности самоцветов.

Задняя стена внутренней пещеры была вся усыпана ими. Они располагались в строгом порядке: самые старшие выше всех, глубоко оправленные в кхаадиш , чтобы с ними ничего не случилось. Не следует, правда, думать, что стена эта заключала в себе самоцветы всех кантри, когда-либо живших на свете. Даже если не считать самоцветы Потерянных, внутри которых никогда не угасало яркое мерцание, это мало что изменит: вызову Предков мы научились лишь спустя несколько поколений со времени Выбора. Кроме того, иногда случалось так, что некоторые из нас погибали в отдалении от остальных, и некому было разыскать их самоцветы, чтобы с почетом доставить их домой... Я поклонился им всем; горькие думы посетили меня, когда я склонялся над последним из самоцветов, появившемуся совсем недавно: он принадлежал Ришкаану, который погиб прошлой осенью, сражаясь с заклинателем демонов. Он предал смерти этого ракшадакха , посмевшего угрожать нам, не понимая, что это будет стоить ему жизни.

— Покойся с миром в объятьях Ветров, старый друг, — пробормотал я.

Затем, вновь повернувшись к огню, уселся и, продолжая глубоко вдыхать дым, начал произносить Обращение:

— Во имя Ветров смиренно взываю к вам, о Предки нашего народа. О вы, спящие, явите свою милость, пробудитесь, внемлите мне. Мы, ныне живущие, взываем к вам в нужде. Одарите нас своею мудростью, вещайте вновь на языке жизни, научите нас, чад ваших, тому, что нам желаемо знать. Внемлите, изрекайте, придите нам на выручку. Один из ваших родичей взывает к вам. Меня называют Хадрэйтикантишикраром из колена Иссдры. Заклинаю вас именем нашего народа — ответствуйте.

Кейдра услышал меня и вошел в чертог, усевшись подальше от огня. Я кивнул ему, зная, что теперь нахожусь под его наблюдением, и позволил разуму своему воспарить вслед за струями дыма — через проем в своде пещеры, вверх, к небесам.

Мне казалось, будто я взлетаю на крыльях тумана, хотя я прекрасно знал, что сижу на твердой земле. Вряд ли возможно описать такое чувство. Я слышал, что гедри, когда они тяжело больны, испытывают нечто подобное. Взгляд мой отсутствовал, но разум был остр и чуток. Кейдра попробовал мысленно обратиться ко мне и, когда не получил ответа, понял, что время настало.

— О Предки мои, взываю к вам, — произнес он. — Кхэйтрикхариссдра из колена Иссдры говорит с вами. Дети ваши в крайней нужде: нам нужно обратиться к дару кантриов, что позволяет вспомнить минувшее. Отец мой, Хадрэйтикантишикрар, Хранитель душ, находится подле и приветствует вас.

Я почувствовал, как в горле у меня что-то происходит, и ответил не своим голосом — низким, грубым, как всегда бывает со мною в таких случаях:

— Молви, Кхэйтрикхариссдра, что так заботит живых, зачем они обращаются за советом к мертвым?

— Досточтимые, у нас есть два вопроса к вам. Во-первых, мы желаем узнать об огненных пустошах, что встречаются на нашей земле, в Юдоли Изгнания. — Так мы называем Драконий остров на своем языке. — Земля сотрясается настолько сильно, что никто из ныне живущих не помнит подобного. Горы полыхают и текут точно вода. Досточтимые, ведомо ли вам что-либо об этом?

На этот раз я почувствовал, будто падаю — глубоко под землю, под воду, — и во мне заговорил другой голос. Был он выше и звонче, чем прежний. И раньше я никогда его не слышал.

— Прими мои приветствия, Кхэйтрикхариссдра. Мое имя — Кхэймирнакунакхор. При жизни меня звали Кеакхором; я возглавлял наш народ, когда мы покинули отчину и отправились в Юдоль Изгнания — это был День Без Конца. Я открыл оный остров за много лет до этого, ибо в то время изрядно путешествовал, летая из конца в конец, покуда хватало сил, и делал это ради собственного удовольствия. И я узрел остров таким, как ты описал его, задолго до нашего туда прибытия. Но ведь подземная дрожь никогда не прекращалась полностью, дитя мое. Что же побудило вас ныне потревожить наш сон.

Кейдра поклонился:

— Яви любезность, Кеакхор, загляни внутрь сосуда сего, отца моего Шикрара, и узри то, что страшит нас. Он летал над огненными пустошами. Они опалили ему разум, и ныне он не знает покоя.

Я почувствовал поверх своего разума еще один, иной, — благородный и древний, и в нем явно угадывалось удивление.

— Ты поступил верно, вызвав нас, Хранитель душ. — Я почувствовал, как мои голова и шея сами собой склоняются перед Кейдрой в поклоне. — Жаль, что вести мои не слишком утешительны для вас. Даже в худшую пору, когда мы крепко страшились за жизнь острова, огня было вдвое меньше, чем ныне, насколько я могу узреть это в твоем разуме. — Всем своим существом я чувствовал изумление, охватившее Кеакхора. — Клянусь Ветрами, юный друг, если все виденное тобою истинно, то сами горы вот-вот готовы расплавиться — растечься, будто вешний снег. — Голова моя горестно покачалась из стороны в сторону. — Боюсь, вы в опасности, дети мои, — всем кантри грозит ныне опасность, однако я не в силах помочь этому. Ничего подобного никто из нас прежде не видывал.

Кейдра вновь поклонился.

— Как бы там ни было, я благодарю тебя, досточтимый предок. И, судя по твоим речам, ты можешь дать ответ и на второй мой вопрос. О Кеакхор, Запредельный Скиталец, показавший кантри путь к Юдоли Изгнания, не ведомы ли тебе иные земли, помимо Колмара, где мы смогли бы найти приют? Ибо ты сам узрел, какой рок ожидает нас здесь. Если нам суждено отправиться на поиски иного пристанища, в какую сторону нам лететь? Кеакхор вздохнул внутри меня.

— Увы, юный мой родич, вновь вынужден я поведать тебе не то, что ты желал бы услышать. При жизни я летал повсюду — год за годом искал новые земли, многие дни подряд вынужден был спать на крыльях ветра, ибо снизиться было некуда. Трижды из-за этого меня чуть было не настигла смерть — от усталости и жажды. Нет, Хранитель душ: кроме Колмара, иной земли в пределах досягаемости нет. На севере, на юге, на западе — лишь необъятный океан. Не забывай, что именно Колмар — наша родина, юный друг. Быть может, он призывает нас вернуться. Если вам придется лететь туда, знайте, что в двух днях лета к востоку и немного к югу вы найдете небольшой островок с чистой пресной водой — детеныши и все те, чьи крылья слишком утомит перелет, смогут отдохнуть там немного. Никакой другой земли я не знаю.

Кейдра сейчас же ответил:

— Благодарю же тебя, Кеакхор, за твой приход, высоко чту твою мудрость и не смею более задерживать — ступай с миром, почивай на объятиях Ветров.

— Я отбываю, юный мой родич, однако пусть твой почтенный отец пока не пробуждается. Кое-кто еще желает поговорить, если ты согласишься выслушать ее.

Даже в своем полусонном состоянии я был поражен. Я слышал, что такое случается, когда еще был учеником старого Лэйеалиссейнита, однако сам никогда прежде с этим не сталкивался.

Кейдра кивнул:

— Если одна из наших прародительниц желает говорить, это честь для нас — мы с радостью готовы ее выслушать. Прощай же, Кхэймирнакунакхор.

— Да пребудет с тобою помощь Ветров, юный родич, — мягко отозвался предок и удалился.

Вновь я почувствовал, словно падаю куда-то, даже голова закружилась, — и в следующий миг ощутил присутствие нового разума. О нет! Нет, прошу, я не перенесу этого!

— Приветствую тебя, милый мой Кхэйтри... как тебя называть, дитя мое? — раздался голос той, что говорила через меня.

В этом-то и заключается чудо обряда: я слышал ее голос, а не свой, пусть он и выходил из моих уст. О любовь моя!

Я узнал этот голос — это было так же верно, как и то, что я дышу. Он принадлежал Ирайс, моей возлюбленной, второй половине моей души. Восемь столетий я не слышал ее голоса.

Кейдра был ошеломлен, хотя и не вполне осознавал происходящее.

— Меня называют Кейдрой. Кто говорит со мною? — спросил он глухим голосом, охваченный трепетом.

— Кхэйтрикхариссдра, я твоя мать, — ответила она.

Кейдра вздрогнул, услышав свое истинное имя, однако страха в нем я не почувствовал. В голосе своей матери он явственно слышал любовь. О Ветры, помогите мне!

— Малыш, — продолжала она, — я не могу говорить долго; но когда Кеакхор посетил разум твоего отца, он узрел там во всей ясности и красе твоего сына. Знай же, что отныне и мне ведомо о Щейкриаланэйнтиероке, и любовь моя перейдет к нему через твоего отца.

Ирайс!

— Да сопутствует вам удача при любых невзгодах, родные мои, — и тебе, и твоей возлюбленной Миражэй, и Щерроку, вашему сыну — и пусть же Ветры благополучно оберегают вас, куда бы ни лежал ваш путь.

С этими словами она удалилась; но напоследок я все же почувствовал легкое и нежное прикосновение, словно дальний отзвук песни влюбленных — той самой песни, что мы сложили вместе с нею давным-давно...

Обряд был завершен, и я вышел из полузабытья — объятый болью, которая, как я считал, давно уже была надо мною не властна. Вызывать Предков ради личных целей было запрещено. Я и не мечтал, что когда-нибудь мне доведется вновь услышать ее голос.

Кейдра подошел и обнял меня — а я, беспомощный, возопил от терзавшей меня муки, взывая к Ветрам. Бесконечная, как долгие-долгие годы, горечь обуревала меня, мучительная тоска терзала мне грудь — я даже не заметил иной, обычной боли, что всегда сопровождает завершение обряда.

Если судьба сберегла вас от потери того, кого вы страстно любили, то вы, быть может, и не поймете меня — но я с готовностью сразился бы с демонами, лишь бы продлить то милое, нежное и мимолетное прикосновение, не дать голосу возлюбленной столь скоро умолкнуть навсегда — и сохранить в памяти звучание песни, которую мне уже не суждено услышать по эту сторону смерти.

Майкель

Вскоре после того, как Марик излечился от недуга, Берис позаботился, чтобы мы все оставили дом моего господина, располагавшийся в торговой части Элимара. Мы должны были поселиться в Верфарене, чтобы магистр Берис смог продолжить свою работу в школе, одновременно присматривая за Мариком. Путешествие наше затянулось: обычно поездка из Элимара в Верфарен длится не более десяти дней, даже в зимнюю пору; у нас же она заняла почти две недели, и хозяину моему пришлось крайне нелегко. Прибыв на место, я несколько дней помогал ему прийти в себя после этого путешествия.

Когда ему полегчало, мы с Берисом начали уделять много времени работе с ним — помогали ему учиться ходить, а иногда даже ездить верхом. Выздоровление его шло на диво быстро, принимая во внимание все обстоятельства, однако я по-прежнему беспокоился. Мне не давало покоя видение его наспех залатанного разума...

Был поздний вечер на исходе второго месяца нового года — зима только-только перестала лютовать, и дни начали удлиняться, — когда я сумел наконец поговорить с Берисом один на один. Хозяин мой уже спал. Днем он проехал верхом несколько миль, после чего как следует поужинал — добрый знак. Я был в восторге оттого, что он так быстро восстанавливает свои силы, хотя и не переставал опасаться, что улучшение это, возможно, лишь временное.

Я знал, что Берис вряд ли будет заниматься чем-то важным в столь поздний час, но, проходя напоследок мимо его покоев по пути к себе, я заметил под дверью свет. Я осторожно постучал, и к моему удивлению мне тотчас же открыл слуга Бериса, Дурстан. Он пригласил меня внутрь, а немного погодя проводил в кабинет Бериса. Тот сидел за столом и был явно чем-то занят, однако вид имел вполне приветливый.

— Мастер Майкель, — произнес он, кивнув мне, — проходи, прошу. Надеюсь, нашему подопечному не сделалось вдруг хуже?

— Он идет на поправку, магистр, — ответил я, несколько рассеянно. В комнате стоял странноватый запах, и я пытался определить, что могло так пахнуть. Мне показалось, что подобный запах я уже где-то встречал.

— Что же тогда привело тебя ко мне? — спросил он с улыбкой. Мне было трудно начать: он казался таким любезным и участливым; но я знал, что мне придется что-то сказать.

— Магистр, я искал возможности переговорить с вами о Марике. Я боюсь за него.

— Отчего же? — спросил он с неподдельным удивлением. — Разве самочувствие его ухудшилось?

— Нет, он такой же, каким и был с тех пор, как вы излечили ему разум, — ответил я. — Но...

Повисло молчание. Тогда он спросил, на этот раз колко:

— Что — но? В чем дело, целитель Майкель?

— Это неправильно, — ухитрился выдавить я. — Магистр, я глубоко уважаю то, что вы свершили, но я видел, что происходит у него внутри. Прежде разум его был разбит, покалечен, и вы действительно исцелили его, однако исцеление это частичное, большей частью поверхностное. Излом все еще присутствует: он подобен трещине между здравым умом и безумием, через которую перекинут шаткий, ненадежный мосток. Случись что — и хозяин вновь окажется на той стороне, если только вовсе не рухнет в пропасть. Страх мой в том, что тогда ему будет еще хуже, чем прежде.

— Ты ставишь под сомнение мои приемы и средства? — спросил Берис с улыбкой. — С того времени как я вытащил его, состояние его лишь улучшилось. Он крепнет день ото дня — что разумом, что телом. Чем ты недоволен, Майкель?

— Я... м-м-м... Простите, но... да, я сомневаюсь в ваших средствах, магистр. Меня несказанно восхищает то, что вам удалось забрать моего хозяина из того иссохшего, гиблого места, однако более последовательный и постепенный подход принес бы более надежный результат. А эти заплаты, это поверхностное лечение... боюсь, что все это ненадолго.

Ну вот, высказался-таки.

Берис встал из-за стола. Подойдя ко мне вплотную, он заглянул мне в глаза.

— Хм... Похоже, действие проходит...

— Как, уже? — воскликнул я, опешив. Он что же, знал о Марике нечто такое, что было не известно мне? Рассудок моего хозяина был хоть и хрупок, но пока ему ничего не угрожало, в этом я был уверен.

Он рассмеялся — жестко, неприятно.

— Я не о Марике. Нет, он протянет еще какое-то время. Возможно, со временем это наспех проделанное исцеление пустит корни, укрепится — почем знать? Как-никак сейчас с ним все в порядке. Разве не этого ты хотел?

— Да, но не таким образом, — ответил я. Во мне вдруг вновь проснулись прежние сомнения насчет Бериса. Может, я был слишком уж придирчив, но что-то с ним было не так. Что-то в его глазах... О Богиня! Что Марик первым делом произнес, когда пришел в себя? Отнюдь не приветствие, пусть даже простенькое, вроде «здорово, Майкель»; нет, он спросил: «Что это у тебя с глазами?» Тогда я не понял, о чем он. А теперь вдруг мне отчаянно захотелось кинуться вон из комнаты, найти зеркало и удостовериться, не пристала ли ко мне Берисова зараза. В тот же миг я припомнил, что это был за странный запах.

Дух ракшасов.

«Милостивая Владычица, обереги, забери меня отсюда», — молил я про себя.

Богиня не замедлила с ответом.

Ланен

Шел дождь. Лил и лил, вот уже пес знает сколько дней. Погода испортилась спустя неделю после того ночного боя: студеный ветер понаволок откуда-то промозглых туч, было холодно, и я подхватила насморк, который никак не желал проходить. Дождь преследовал нас уже с полмесяца: мы сумели переправиться через Арлен, чтобы дальнейший наш путь на юг лежал по западным пределам Северного королевства, продвигались полями и лесами, сторонясь больших дорог, и, казалось, не ехали, а ползли. И все это время стояла непогода: дождь то заряжал вовсю, то едва накрапывал, больше напоминая туман, заползая в вещевые мешки и пропитывая сыростью все наши пожитки, но чаще просто моросил — угрюмо, беспрерывно, дни напролет.

До Весеннего равноденствия оставалось больше двух недель. Уже целый месяц мы путешествовали окольными дорогами, с той самой ночи, как на нас напали наемники, — и ни тебе харчевни, пусть самой захудалой, ни постоялого двора, а дождь все никак не переставал.

Ну, так по крайней мере казалось. Когда вынужден согреваться лишь жалкими язычками пламени, лижущими одно-единственное полено, насколько его хватает, уж поверьте, всякое терпение и понимание вскорости улетучиваются бесследно. Джеми начал ворчать на Реллу, Релла ворчала на меня, а я — на всех подряд. Вариен умудрялся сохранять невозмутимое спокойствие, и порой это меня просто бесило. Впрочем, тогда меня все что угодно могло вывести из себя. В свое жалкое оправдание могу лишь сказать, что в голове у меня по-прежнему раздавались голоса. Они, казалось, то и дело являлись сразу скопом, так что иногда сбивали меня со всяких мыслей, хотя временами бывали еле-еле слышны. Не знаю даже, что мне казалось лучше, но я была уверена в одном: голоса эти были мне уже поперек горла — мне вообще все осточертело, и особенно я сама. Спасибо хоть не нападали больше — видать, Владычица все же решила пособить.

Джеми ежедневно уделял нам с Вариеном немного времени, обучая нас бою на мечах. Лично я ненамного продвинулась с тех пор, но вот Вариену вроде бы это мастерство давалось с легкостью: он словно был для него рожден, как дракон для воздуха, — и спустя две луны он владел мечом куда лучше меня. Само собой, мне из-за этого было до злости обидно.

Кажется, я все это время пребывала в дурном расположении духа — по крайней мере когда бодрствовала. И как ни пыталась с этим бороться, ничего у меня не выходило: по любому пустяку я могла выйти из себя.

— Ланен, ну как ты? — спросил негромко Вариен, когда в полдень мы остановились, чтобы перекусить, расположившись под сенью старых деревьев, представлявших собой весьма жалкое укрытие. Но тут хотя бы дождь не так донимал, и то хорошо.

— Так же как и всегда, когда ты меня об этом спрашиваешь, — проворчала я. — Все покоя не никак не найду — и в голове кавардак, и вокруг не лучше.

Я отошла и принялась шарить там и сям в надежде отыскать хоть сколько-нибудь сухого топлива. Найдешь тут, как же!

Мы перекусили черствым хлебом, холодным сыром и полосками вяленого мяса — все это было куда суше, чем мы сами.

— Клянусь вам, — пробурчал Джеми, которому все это уже опостылело не меньше, чем мне, — ежели эта канитель продлится еще неделю-другую, начнется членовредительство.

— Будет петушиться, — откликнулась Релла. Отчего-то она сегодня была настроена куда благодушнее, чем пару дней назад. — Уже недалеко.

— Что недалеко? — спросила я.

— Скоро будет ночевье, полдня пути осталось.

— Что за ночевье? — полюбопытствовал Вариен. — Яви благодушие, госпожа, скажи: там нас ждет очаг и прочная крыша, под которой можно будет схорониться от дождя?

— И да и нет, — отозвалась она. — Огонь там негде разжечь, потому что дыму будет полно, но есть крыша и четыре стены, и пол там сухой, к тому же всегда имеется запас сухого топлива — можно набрать с собой. И еще найдется кое-что подороже лансипа, если никто не успел побывать там до меня.

Она отказалась пояснить, что имела в виду; но сама мысль о прочной крыше над головой представлялась мне на диво ободряющей, пусть даже придется обходиться без огня. Все мы слегка воспрянули духом, даже голоса у меня в голове на время поутихли. Все-таки предвкушение — великая вещь. Это так, к слову.

...Когда мы наконец добрались до ночевья, уже совсем стемнело — и днем-то света было не много: сплошное серое марево, — и Релла не сразу нашла то, что искала. Ночевье и в самом деле было неплохо сокрыто. И к тому же — в точности, как она сказала, ни больше ни меньше. Когда Джеми удалось зажечь огарок свечи, мы увидели, что находимся внутри тесной постройки с приземистыми стенами и крышей, вполне способной защитить от дождя, но настолько низкой, что ни я, ни Вариен не могли стоять здесь в полный рост; в углу стоял небольшой короб, а сверху, в другом углу, узенькая решетка, через которую внутрь проникал воздух, — и ни тебе окон, ни очага. Я принялась ворчать и пригрозила, что разожгу костер прямо на полу, пока складывала в угол мокрые седла и сбрую. Лошадей мы оставили у коновязи под навесом, предварительно покормив их и дав напиться; но спать несчастным животным все равно пришлось на мокрой земле. Впрочем, у нас на каждую лошадь было по два одеяла, и мы понадеялись, что этого будет достаточно.

— И как же ты собираешься разжечь тут огонь, не опалив при этом собственные пятки? — поинтересовалась Релла, немного насупившись. — В последние дни, девонька, ты ведешь себя хуже некуда. Хоть немного-то считайся с теми, кто подле тебя. Это ночевье Безмолвной службы, а не зал в трактире! Если кто-нибудь прознает, что я вас сюда затащила, меня лишат месячного жалованья и заставят четверть года обустраивать такие же вот ночевья по всей округе. И потом, дыму-то все равно некуда будет выходить. Зато тут не продувает — спать нам всем будет тепло и, между прочим, сухо; к тому же свечи есть — вот их сколько хочешь жги. Да, и кстати... — Взяв свечку, она подошла к стоявшему в углу коробу. — Благослови Богиня беднягу, попавшего в немилость! Сухие одеяла, клянусь именем Шиа, и непромокаемые плащи — на всех!

Она принялась вынимать сверток за свертком — каждому досталось одеяло и еще одна скатка в придачу. Последняя оказалась на удивление тяжелой; стянув свои промокшие кожаные перчатки, я ощутила под пальцами необычную ткань. Она походила на мешковину средней толщины, но плетение ее оказалась тоньше, чем я ожидала, и к тому же пахла она как-то странно. Я принюхалась.

— Пчелиный воск, — сказал Джеми, ухмыльнувшись. — Вощеная ткань, клянусь Владычицей! Госпожа Релла, прошу меня простить — да и сам в свою очередь прощаю тебе все, несмотря на то что продрог до костей. — Он сорвал свою промокшую поддевку, завернулся в сухое одеяло, а поверх накинул вощеную холстину — и уселся, прислонившись спиной к стене. — Хвала Безмолвной службе, больше никогда не буду слать им проклятия, если на то не найдется достойной причины, — добавил он. Релла лишь фыркнула.

— А почему же этот воск не ломается на сгибах? — поинтересовалась я, беря пример с Джеми.

Благодаря сухому одеялу я наконец-то почувствовала, что такое настоящее тепло, — последние две ночи я так и спала в мокром, — хотя сама по себе вощеная ткань не грела, но тепло хранила превосходно, и я начала понемногу согреваться. Вариен уселся подле, обернувшись вместе со мной одеялом. От него, как обычно, исходил чуть ли не жар, а мне сейчас только это и было нужно.

— А это уж не твое дело, — ответила Релла чопорно. — Что же, по-твоему, наша служба зря зовется Безмолвной?

— А как ты думаешь, далеко нам еще до Кай? — спросила я. Каждый вечер в течение недели мне приходилось бороться с желанием задать этот вопрос. Я не могла ничего с собой поделать.

К моей вящей радости, Джеми откликнулся:

— Я не слишком уверен в здешних дорогах, но, если только я не ошибаюсь, до реки всего лишь день пути — или около того.

Релла одобрительно приподняла бровь.

— Неплохо для того, кто четверть века торчал на одной-единственной ферме. Думаю, мы доберемся до Кайбара завтра, — сказала она.

— А там найдем гостиницу с большим камином, настоящей постелью, горячей едой и холодным пивом, — добавил Джеми. — И мне плевать: пусть за нами охотятся хоть все наемные убийцы разом. Завтра я намерен спать на кровати.

— Вот это правильно, — сказала я. — Если я смогу согреться и побуду в тепле подольше, может, мне удастся избавиться от этой проклятой простуды.

— Не стану возражать, — сказала Релла. — Меня и саму спина замучила. С самого отъезда стараюсь не обращать на это внимания, но когда-нибудь она меня доконает.

Я редко вспоминала про горб Реллы. При первой нашей встрече она несколько преувеличивала свою горбатость, чтобы казаться беспомощной калекой в глазах моего отца, Марика, но это не было притворством в полном смысле слова — она не могла избавиться от своего телесного недостатка, даже если бы хотела. Я и не знала, сколько неудобств доставляет ей спина, пока мы не начали путешествовать вместе. Она была из крепкой породы, но холод и сырость крутили ей кости, и я то и дело слышала, как она сетует на ломоту в суставах. Во время наших скудных трапез Вариен садился с ней спиной к спине: она говорила, что его тепло хорошо ей помогает. И все же по утрам она не в силах была сдержать стон, когда садилась верхом на лошадь.

И это касалось не только ее. Меня, например, тоже беспокоила спина, и как назло к этому добавилось еще и возрастающее чувство неудобства где-то внизу живота. Несколько раз я даже выбиралась из седла и припускалась трусцой вместе с лошадьми — покуда у меня хватало сил. Не то чтобы я начала толстеть от постоянного пребывания в седле — но мне так казалось с каждой новой луной, когда наступало время кровотечения. Я была обеспокоена: уже неделя прошла как все закончилось, а пальцы у меня до сих пор были опухшими, как и живот, да еще мне пришлось туго стянуть грудь, чтобы унять боль. К тому же в последний раз крови у меня были не такими обильными и длились недолго. В последнее время у меня в утробе вообще происходило что-то занятное, и мне редко удавалось даже как следует поесть. Половина из съеденного вскоре выходило наружу тем же путем; но я тщательно старалась хранить это втайне от других. Причину всего этого я видела в скудном питании, холоде и постоянной езде верхом. И мысль о том, чтобы провести ночь в гостинице — или две ночи, если удастся убедить остальных, — наполняла меня блаженным предвкушением. Будет возможность почистить одежду, помыть волосы и вообще всей помыться — о Владычица, как это здорово! «И может быть, — подумала я в глубине души, — стоит тщательно осмотреться у целителя».

Когда мы согрелись и расслабились, я пробормотала сонно:

— Так, значит, мы уже недалеко от Южного королевства? Я там никогда не бывала. Каково там, а, Джеми?

— Да так же, как и везде, — пробурчал он. Но внутренне он, видимо, так не считал, потому что вдруг издал приглушенный смешок. — Впрочем, кое-что интересное там есть. Раньше я как-то не думал...

— О чем ты.

— Там обитают мелкие драконы.[2]

— Что? — переспросила я, на этот раз более оживленно, и почувствовала, как Вариен подле меня выпрямился и напрягся.

— Ты прав, Джеми. А я-то совсем забыла, — сказала Релла. — Но ты ведь их почти что не видел, верно? Они пугливые твари. За время своих странствий я видела их всего пару раз, хотя это и немудрено: они не станут совать носа туда, где приметили людей. — В темноте голос ее звучал тихо. — И все же они очень красивые, право слово.

"Малый род, кадреши , — раздался у меня в голове голос Вариена: он был возбужден, несмотря на усталость. — Это хорошо. Быть может, нам с тобой будет не так сложно отыскать их".

Мы заснули, сидя внутри этой крохотной постройки; несмотря на то что нам было куда суше обычного, здесь все-таки было сыровато, да и не слишком тепло, поэтому во сне все мы мечтали об обычных, нехитрых радостях. Казалось бы: сухо, тепло — ничего особенного; но если долгое время приходится обходиться без всего этого, то потом вновь обретенное кажется сущим раем. Проваливаясь в сон, я почти не замечала голосов, что звучали теперь непрерывно, хотя и едва слышно; должно быть, я даже улыбалась. Долгие годы я только о том и мечтала, чтобы повидать мир, вырваться из четырех стен, что держали меня в своем тесном плену. «Да, Ланен, слыхивала я, что все в конце концов возвращается на круги своя, но тебя это постигло что-то уж больно быстро», — подумала я сквозь сон.

С тех пор как я впервые покинула дом, прошло каких-то полгода.

Одной лишь этой мысли, казалось, было достаточно, чтобы согнать весь сон. Казалось...

Вариен

Я подождал, пока все уснут. Ждать пришлось недолго. Гораздо труднее было не заснуть самому: я утомился за день, а сухое одеяло так и манило. Но прошло уже так много времени, и я соскучился по своим родичам.

Вынув из мешка венец с самоцветом, я надел его на голову.

Едва самоцвет коснулся моего лба, как я почувствовал присутствие Шикрара. Мне было знакомо это чувство: он будто взывал ко мне без слов. Прежде мы оба нередко к этому прибегали, когда нам было трудно или одиноко.

«Хадрэйшикрар, брат мой, я слышу тебя. Что так тяготит тебе сердце?»

«Акхор!» — воскликнул он, и сейчас же меня подхватил водоворот чувств, заглушающих всякие слова. Поначалу я испугался: может, с Кейдрой что-то стряслось? Однако, воззвав к нему, я сейчас же получил ответ:

«Государь Акхор! Хвала Ветрам! Отец мой нуждается в тебе».

"Кейдра, что случилось? У тебя голос не лучше, чем у него. Шикрар, друг мой сердечный, умоляю: скажи, что так терзает твое сердце? Мне слышна твоя боль, и сердце мое вторит ей. Но ведь с Кейдрой все в порядке? Это... - Я вдруг замолчал, охваченный недоумением.— Шикрар, как же... что стряслось с тобою? Мне издавна известна твоя печаль, еще с юности; но сейчас она вновь заливает твое сердце кровью, словно свежая рана. Этого не может быть..."

К величайшему своему облегчению, я наконец расслышал в его ответе какой-то намек, по которому понял, что он начал приходить в себя.

«Акхор, друг мой надежный, голос твой — словно целебное снадобье для моей истерзанной души. Увы, Акхоришаан! Это из-за вызова Предков. Обряд только что завершился. Акхор... я не мог ее остановить. Йрайс... Йрайс — она говорила через меня, говорила с Кейдрой, благословила малыша Щеррока. Я слышал ее голос, ее речи, чувствовал прикосновение ее души... о любовь моя! Акхор, Акхор, это была Йрайс!»

Я опустил голову — насколько мог, несмотря на боль в голове, с каждым мигом усиливавшуюся. Шикрар обрел супружеское счастье совсем ненадолго — Йрайс скоро покинула нас. Любовь их была необычайной даже среди народа, которому не чужды подобные страсти; горе же было глубоко, точно море, и столь же беспредельно.

«Не знаю, что и сказать, преданный и сердечный мой друг. Могу ли я что-нибудь сделать?»

«Нет, Акхор, не бойся за меня. Я начинаю приходить в себя. Но, увы! рана моя никогда не излечится!»

Я был бы до крайности поражен его душевной мукой, если бы не знал, насколько глубока была любовь Шикрара и как долго он был охвачен горем после гибели своей возлюбленной. Я мог лишь назвать его по имени, без слов давая ему понять, что дружба моя всегда с ним, пытаясь успокоить его. Счастье, что его испытание вызовом Предков было позади, ибо как только большая часть его горя прошла, едва он почувствовал прикосновение моего разума и ощутил поддержку собственного сына, удостоверился в нашей любви, в крепкой дружбе — его тут же охватил сон, ласковый, но неминуемый.

"Да принесет сон ему исцеление, - произнес я негромко, обращаясь к Кейдре. — Много ли ты узнал об исходе обряда Вызова, прежде чем..."

Я почувствовал, как Кейдра невесело улыбнулся.

«Не беспокойся об этом, государь Акхор... Прости, мне следует величать тебя — государь Вариен».

Я тоже улыбнулся.

«Я отзываюсь на оба имени, Кейдра. Ланен частенько зовет меня Акором, даже не осознавая этого. Все-таки долгое время меня величали именно так».

«А мать моя, да упокоится душа ее в объятиях Ветров, покинула нас давным-давно. Не бойся говорить со мною об этом. Я был удивлен, услышав ее голос: она назвала меня по имени. Акхор, она помнит! И рада безмерно, что ей удалось мысленно узреть своего внука Щеррока. Однако в отличие от отца я ничуть не удручен. Вызов Предков прошел небывало, спору нет. Сам Кеакхор пробудился, чтобы пообщаться с нами. Но, увы! в словах его не было утешения. Этот остров никогда прежде так не буйствовал, а Кеакхор, хоть и немало путешествовал, не знает места, куда мы могли бы переселиться. Он даже предположил, что Кол-ар — наш дом по праву — взывает к нам, чтобы мы вернулись...»

«После всего того, что случилось за последнее время, Кейдра, это меня не удивит. Кантри вновь в Колмаре! Это было бы чудесно».

«Это может обернуться бедой, Акхор. Не все наши родичи восприветствуют такое решение».

"А я и не надеюсь на это, - отвечал я.— И все же напомни им от моего имени, Кейдра, что земля эта обширна. Живя на своем маленьком островке, мы позабыли, насколько необъятны просторы Колмара. Нас ведь и так мало, и те, кто сторонятся соседства гедри, не сумеют выжить".

«Ах, повелитель, как все же нам недостает твоей мудрости! Всем, не только моему отцу. Я передам им, государь Вариен. И одно соображение по поводу твоей госпожи, Ланен, Марановой дочери. Знал ли ты, что Кеакхор когда-то избрал себе имя — Запредельный Скиталец? На древнем наречии имя его звучит — КеакхорКайлар!»

"Я скажу об этом Ланен, когда она проснется, - ответил я с улыбкой.— Ее это порадует... Прости меня, Кейдра, у меня ужасно болит голова. Как ни печально, но я вынужден проститься. Передай мое почтение отцу, когда тот проснется".

«Передам, Акхор. И не грусти так. Может статься, ты увидишься с нами гораздо раньше, чем мы все ожидаем!»

Я снял с головы венец и приложил ладони к голове. Это помогло — боль довольно быстро прошла. Я был очень утомлен и все же, прежде чем уснуть, обратился к Ветрам, моля, чтобы Шикрар, проснувшись, все же нашел возможность оградить себя временем и расстоянием — сейчас же пока он был этой возможности вновь лишен.

Уилл

Не успел я об этом подумать, как обнаружил, что стою возле покоев Вела, зимним днем. Приблизившись к двери, я расслышал голоса.

— Велкас та-Герин, поставь меня на пол!

— Потише, женщина. Ничего с тобой не случится. — Тишина. — Ну вот, скоро уж закончу.

— Ну ты у меня потом попляшешь, — последовал резкий ответ. Потом голос немного смягчился: — А у тебя все же неплохо получается.

Я решил, что кто-то же должен сказать им, что их слышно. И дважды громко постучал.

Раздалось приглушенное проклятие, и мне пришлось подождать, прежде чем дверь откроется, — впрочем, недолго.

Велкас распахнул дверь. На лице у него читалось многое, хотя он тщательно старался не выдавать своего настроения. Был бы он обычным парнем, подобное вмешательство наверняка сразу же взбесило бы его — с ходу наговорил бы кучу грубостей, послал бы куда подальше, а уж потом осознал бы, с кем имеет дело. Спасибо, что он не из таких — лицо его тут же переменилось, едва он меня увидел. Он втянул меня в комнату и быстро закрыл за мной дверь.

— Вы бы потише тут. Мне вас в коридоре было слышно, — сказал я, проходя к креслу напротив крохотного камина.

— Спасибо за предупреждение, Уилл, — сказала девчонка. — Больше там никого не было?

— Нет. Все остальные на занятиях, сударыня Арал, как тебе хорошо известно. Какое у вас на сегодня оправдание?

— Никакого нам оправдания не надо. Мы разве тебе не говорили? Вел спросил магистрису Эрфик, можно ли нам работать вместе, чтобы попытаться слить наши силы воедино, это такой замысел особый. Она, похоже, была совсем не против.

— Ну, вот вы здесь — и кого же вы тут лечите? Что-то я никого не вижу, — проговорил я. — А не обманываем ли мы, а?

— Ничуть. Тебе и самому это известно, — Арал стояла на своем. — Ты же знаешь, что я служу Владычице, а она не относится к лжецам благосклонно. Мы уже были внизу, в общем приходе, — там, куда может явиться любой, кому нужна помощь целителя и кто не боится обратиться к ученикам, — и вместе мы работали над двумя посетителями.

— Ну и как, удачно?

— Да, если я тебя правильно понимаю, — ответил Велкас с широкой улыбкой. — У одного была нога сломана: под телегу попал, а у другой в груди раздавались такие хрипы, что из соседней комнаты было слышно. Не часто подвертываются настолько серьезные случаи, и мы извлекли из этого немалую пользу.

— Было удивительно, Уилл, — сказала Арал, сверкнув темными глазами. — Когда они заснули, мы с Велкасом объединили наши усилия, и... это было... о святая Шиа, Уилл, это было просто поразительно! — Голос ее сделался густым от переполнявших ее чувств. — Особенно это касается сломанной ноги. Мне... нам было видно все ее строение, и пока Вел вынимал обломки кости и ставил их на место, я сращивала мышцы и кровяные сосуды. Вместе мы очистили рану от грязи, от заражения, а потом я соединила и разровняла кожу. Так, словно и не было никакой раны.

Она восторженно рассмеялась, и радость ее поразила меня, точно удар кнута. Она смотрела на меня, а у меня колотилось сердце.

— Когда мы его разбудили, он даже говорить поначалу не мог. Только на ногу свою глазел, а потом взял да и встал. — Она опять засмеялась. — Наверное, если бы одежда его не была залита кровью, он решил бы, что это ему пригрезилось.

— Я больше горжусь тем, что мы сделали с больной грудью, — сказал Велкас приглушенно и медленно, точно с ленцой. Я был доволен тем, что он расслабился. Нечасто с ним такое случалось. — Вместе у нас и впрямь неплохо получается. Арал умеет успокаивать людей, убедить их принять помощь целителя, и неплохо бы у нее этому поучиться. У той женщины даже губы посинели, когда дыхание перекрыло — все самообладание потеряла.

— Посмотрела бы я на тебя, если бы тебе пришлось бороться за каждый вздох, — с негодованием выговорила Арал. — У меня однажды была грудная болезнь, и повторно пережить это мне не хотелось бы. Не суди так о людях. Можно подумать, если бы ты не смог дышать, то сохранял бы самообладание!

Вел поклонился в ответ:

— Ты права. Прости.

— Ладно, продолжай давай, — сказала она, хлопнув его по плечу.

— Рассказывать-то особо нечего, но работа была не из легких. Сугубо телесные повреждения, большие раны — они требуют лишь восстановление строения тканей, — проговорил Велкас, чем-то напомнив мне магистра Рикарда в пасмурный день. — Но бывают случаи куда сложнее заражения, и вот они-то по-настоящему интересны. Женщина была одной из тех, кто, едва подхватив простуду, сразу же начинает задыхаться. Мы не только прочистили ей легкие, но нам еще и удалось...

— Тебе удалось, — поправила Арал.

— ...Нам удалось обнаружить у нее в легких скрытую болезнь и изгнать ее. Правда, от простуды мы ее так и не излечили. — Он коротко улыбнулся. — Но она вроде бы не жаловалась. И не нужно умалять свои заслуги, Арал. Твое внутреннее чутье позволило тебе обнаружить недуг раньше меня.

— Выходит, магистриса Эрфик осталась довольна?

— Останется, как только мы ей обо всем поведаем, — сказала Арал с озорной улыбкой. — Мы давным-давно все закончили и поднялись сюда, чтобы... поупражняться в ином.

— Магистриса Эрфик всегда довольна, когда у нас находится причина оставить ее в покое, — добавил Велкас. — Женщина она добрейшая, только вот ничему не может нас обучить.

— Довольно, Велкас. Не стоит так говорить о магистрисе Эрфик, — сказал я сурово.

Впрочем, возражать ему было сложно: он был прав. Эрфик была по-своему мудра и глубоко понимала человеческую природу, но она не многому могла бы обучить Велкаса. Все-таки он был склонен судить всех и вся по каким-то своим, совершенно немыслимым меркам.

Это было частью его дара, из-за чего ему порой приходилось нелегко в жизни. Он был сильнейшим из всех целителей, которые представали перед магистрами на протяжении многих и многих лет. Некоторые прочили ему стать однажды столь же могущественным, как сам магистр Берис, и это из-за того, что во время предварительных испытаний Велкас перенес все до конца. В этом высоком долговязом парне скрывалась сила, пределы которой были никому неизвестны. Мы с Арал были единственными, кто имел об этом хоть какое-то представление, а Велкас взял с нас слово, что мы будем молчать. Вообще-то, он мог бы этого и не делать: кроме того, что в нем таится эта сила, мы больше не знали ничего.

— Ты прав. Прими мои извинения, Уилл. Могу я предложить тебе кружечку челана? На улице зверский холод.

Я усмехнулся:

— Так закрой окно, дурачина. Пожалуй, и от челана я бы не отказался, а то уже насквозь продрог.

Поскольку я был единственным посторонним, Велкас уселся в кресло и закрыл глаза, морща лоб и сосредоточиваясь. Окно так и заскрипело на петлях. Я невольно присвистнул:

— Клянусь Владычицей, Вел! А у тебя неплохо получается.

Арал фыркнула.

— Ха! Неплохо? Да он становится невыносим! Вот как раз перед твоим приходом он поднял меня в воздух и держал так с четверть часа. — Она сердито глянула на него.

— Ничего подобного, ты висела гораздо меньше, и ничего тебе от этого не было. Не пойму, чего ты так переживаешь, — отозвался Велкас кротко, отправившись приготовить всем нам, как обычно, горшок челану.

— Мне не нравится чувствовать себя в полной беспомощности, болван, — ответила она. — Вот погоди, застану тебя врасплох, будешь тогда у меня целый час стоять как каменный истукан — может, после этого поймешь.

— Что ж, может, у тебя и получится. Вообще, мысль прелюбопытная. Надо будет попробовать.

— Ах притихни уж! Готовь свой челан, великий и могучий кудесник.

— Тебе с медом, Уилл? — вопросил он.

Их взаимные колкости были добрым знаком — выходит, ничего такого между ними не было.

...Велкас и Арал — как же мне начать их историю? Ведь позже о них были сложены легенды. В то время я знал их обоих немногим меньше двух лет, с тех самых пор, как они впервые прибыли в школу магов в Верфарене — юные, горячие и зеленые, как весенняя травка.

Начать хотя бы с того, что на первый взгляд они были совершенно разными. Двух более противоположных личностей — как по виду, так и по жизненным взглядам — и сыскать было нельзя. В то время как он был молчалив, уединен и углублен в себя, она вся сплошь состояла из легкого смеха, звонкой речи и резвых движений. Она говорила и действовала по зову сердца, он — по зову разума.

Удивляло в них скорее то, что они оказались способны на взаимную дружбу.

Арал была привлекательной девушкой. Роста она была невысокого и обладала длинными каштановыми волосами, вьющимися и струящимися точно водопад, когда она распускала свои косы, обычно тщательно уложенные вокруг головы. Ее проницательные карие глаза лучились живостью, но свои пышные формы она прятала под облачением, которое сама называла «рабочей одеждой», хотя прочие называли такую одежду мужской: штаны и суконник, доходивший до колен и свободно перетянутый в талии. Впрочем, я мог ее понять. В тех редких случаях, когда она надевала плотно облегающее платье и распускала волосы, она притягивала к себе взоры всех мужчин в округе (включая и меня) точно свеча мотыльков. Всех, кроме Велкаса.

Он был высокого роста, но очень молод, так что вполне мог вытянуться и еще, — но при этом был так худ, что всегда казался даже выше обычного. Кожа его была бледной, а волосы черные, точно вороново крыло, с таким же синеватым отливом; глаза же его, когда он позволял в них заглянуть, потрясали своей яркой синевой. Он не был красивым — так, по крайней мере, отзывались о нем молодые девушки, — но вид его все равно производил впечатление. Вскоре после прибытия он отпустил опрятную бородку — и образ его определился. Великий маг на пути своего становления. Некоторые из девиц пытались, как и подобает, строить ему глазки, но дальше дружеских отношений он с ними не заходил. Из-за этого большинство его поклонниц считали его не в меру застенчивым. Разумеется, эта загадочность, что его окружала, привлекала к нему и Арал.

Не многие знали об этом, однако мне было известно, что из всех учеников она более других уподоблялась Велкасу по силе и уму. Магистры приняли ее в школу спустя лишь несколько месяцев после того, как сюда пришел Велкас. Она взволновала их. Магистриса Эрфик сказала мне как-то раз, что прибытие двух настолько могучих сил может означать или какую-то неведомую борьбу, или зловещую угрозу для мира; но по прошествии двух лет, когда ничего особенного не произошло, многие вздохнули с облегчением. Это говорит лишь о том, насколько слабо они сами разбираются в подобных вопросах.

Может, поэтому-то и завязалась между ними дружба. И кроме дружбы, Арал ничего от него и не ждала — по крайней мере, поначалу, — а он нашел в ней добрую душу и родственный разум. Прошло немного времени, и их уже было водой не разлить. Это не было любовью в обычном смысле — уж никак не с его стороны, — но их товарищеским отношениям многие могли бы позавидовать. Думаю, они просто поняли, что прекрасно дополняют друг друга. Он обладал острым умом, способным противостоять ее собственному, а сила его была еще больше, но он с готовностью ею делился; он был для нее другом, на которого вполне можно положиться, и, несмотря на все барьеры, которыми он отгораживался от мира, всегда был готов помочь, подпуская ее к себе ближе, чем остальных. В свою очередь в ней он находил возможность общения с чутким сердцем, которое способно слушать и которому небезразличны его думы, помыслы и поступки; она согревала, словно уютный камин, когда его неистовая сила грозила превозмочь его...

Мы с Арал беспокоились за Велкаса. В школе было полно незаурядных молодых людей, однако таких, как Вел, было не найти. Он не прочь бывал выпить, и обычно в него входило немало; но Арал рассказала мне, что как-то раз, когда он предавался возлиянию, с него вдруг спал защитный покров — лишь на какой-то краткий миг. И ее бросило в дрожь. Ей даже не потребовалось подключать свое поле или прибегать к обычному для целителей внутреннему зрению, чтобы увидеть то, от чего Вел пытался себя оградить. Он отгораживался вовсе не от внешнего мира. Он пытался защитить себя от мира, что находился в нем самом. Этот внутренний мир ужасал и изматывал его; он же понукал его искать способы сделать свою жизнь как можно более полноценной: он был убежден, что ему не суждено увидеть и тридцати зим.

Я же, однако, считал, что он смог бы дожить и до девяноста лет, если только доказать ему, что он ошибается.

Арал чувствовала подобное, да только в последнее время причины у нее были совершенно иными. Мне это было понятно. Будучи молодой и страстной, она большую часть времени проводила в обществе Велкаса, рискуя, когда объединяла свою силу с его. Неудивительно, что она в него влюбилась. Сложная глубина его дара, которым он делился лишь с ней, похоже, опьяняла ее с головы до ног, и их совместная работа стала для них всем. Это было безнадежно, совершенно безнадежно с самого начала, и даже Арал понимала это. Но любовь, подобно сорняку, вырастает там, где ей вздумается, и на разум тут надеяться уже не приходится.

Я был единственным их другом, старшим товарищем, и они — когда вместе, когда поодиночке — обращались ко мне, если им нужно было с кем-то поговорить. Меня радовала их дружба — да что там, это была прямо-таки честь для меня. Когда я понял, какой глубины Арал роет себе яму, то решил про себя: будь что будет, а я не оставлю ее, когда она оступится и полетит вниз — ибо рано или поздно это произойдет, — я буду поблизости и приду на помощь.

Разумеется, здесь было немаловажно еще и то, что я сам был в нее влюблен...

— Над чем это ты призадумался, Уилл? — поинтересовалась Арал, с улыбкой протягивая мне кружку челана. — Ты где-то очень далеко отсюда.

— Ты права, милая. Прости. — Я встряхнулся. — Стало быть, — добавил я, прихлебнув горячего челану и чувствуя приятное тепло внутри, — магистриса Эрфик одобрила вашу деятельность, говорите? — Я улыбнулся. — Что-то мне с трудом верится.

Велкас скривил рот на манер улыбки, а Арал рассмеялась.

— Ты прав, как всегда, Уилл, — сказала она. — Мы с Белом просто сказали ей, что собираемся пару раз совместно попробовать свои силы в лечении. Уж в этом-то она не могла нам отказать.

— Само собой. И когда же вы впервые додумались объединить усилия? — спросил я. Слишком хорошо я знал их обоих: они не станут врать — по крайней мере, наобум.

Велкас повернулся к Арал:

— В конце прошлого лета?

— Ну да. Во всяком случае, перед урожаем. Может быть, двумя лунами позже праздника солнцестояния.

— Да, похоже.

Арал повернулась ко мне:

— Если уж на то пошло, мне вот не верится, что ты явился, чтобы просто скоротать зимний день.

— А почему бы нет? В саду в это время года работы всего ничего, а травками и зельями я запасся вдосталь.

При этих словах я улыбнулся. Школа магов, понимаешь ли, искуснейшие целители мира — и при этом не снижается спрос на мои целебные отвары для горла или мази, унимающие ломоту в суставах холодной порой. Ежедневно здесь лечили куда более тяжкие недуги, однако неизменными напастями для людей всегда оставались старение костей и зимняя простуда. Ни один целитель не обладал способностью замедлить первое и облегчить второе.

— Знаете, будь кто-нибудь из вас побогаче, я, пожалуй, занялся бы вымогательством и обеспечил бы себя до конца жизни. Если магистр Берис прознает, что вы здесь вытворяете, вас вышвырнут прямо в окно, да так, что костей не соберете.

Арал вдруг помрачнела. Велкас фыркнул:

— Почем знать? Клянусь тебе, Уилл, я обнаружил, что в этом заведении попахивает кое-чем, чего тут и быть не должно; и чем ближе Берис, тем сильнее этот дух. А ты не заметил, что в последнее время вокруг него словно поворачивается вспять? — Вел сделался серьезным, как и Арал. — Это так, Уилл, клянусь. Я не знал, что кто-то способен на подобное, будь он сам повелитель демонов. При беглом взгляде в нем не замечаешь никаких особых изменений; но клянусь тебе: когда я видел его последний раз, он старался искусственно выглядеть старше. Однако осанка его была прямой как никогда, на лице у него я заметил следы грима, а руки его больше не были покрыты ни морщинами, ни старческими пятнами. С магистром Берисом что-то явно не так.

Берис

Это был день новостей. Только что я получил известие от Горлака, лишь час спустя после того, как до меня наконец дошли слухи о том, что же случилось с отрядом наемников, посланных мною на поиски Мариковой дочери.

Ах, Горлак. Мой ученик, пособник моим замыслам. Король Восточного взгорья, порядочный изверг, вечно жаждущий лишь умножения власти и питающий слабость к лести. Он охотно примкнул ко мне, когда искал себе помощников для своих целей: зачем использовать демонов, когда есть люди, которые сами готовы перерезать друг друга? Королевский род Горлака был единственным в Колмаре, который бедствия обошли стороной, ибо лишь Горлак согласился вести войну против трех остальных королевств под моим началом. Я избавил его от участи прочих, я снабжаю его доступными мне сведениями, серебром и продовольствием, а он взамен завоюет мне три королевства Колмара.

Зачем это человеку? Разумеется, ради власти. У меня нет наследника и никогда не будет, и Горлаку это известно. Я даже поклялся, что, если вдруг случится наследнику появиться, Горлак сможет безнаказанно умертвить его. Я пообещал, что он получит троны всех четырех королевств, когда я с ними разделаюсь. Я ведь старик, не так ли? Недолго ему придется ждать — лет десять, от силы пятнадцать.

Только вот я позабыл ему рассказать о своих опытах с лансипом, благодаря которым ко мне возвращается молодость. Ну, что ж поделать. Иногда память подводит. Несомненно, в свое время он узнает об этом.

Сейчас же мне известно, что уже в первые несколько недель он стянул людей к северо-западной границе своих земель — а оттуда рукой подать до Свящезора, столицы Северного королевства. Всем ведь известно, что штурмовать Свящезор зимой — чистое безумие, так что северяне наверняка ничего подобного не ждали.

Я слышал — из своих источников в Гундарской купеческой гильдии, представительства которой разбросаны по всему Колмару, — что Горлак без предупреждения обрушился на укрепленный Свящезор. Король Каррик, несмотря на возраст, еще не выжил из ума, хотя и был застигнут врасплох, и Горлак потратил почти месяц на то, чтобы взять город. И вот теперь он захвачен. Отныне столица Северного королевства принадлежит мне. Старый Каррик, павший в битве, был с почестями похоронен в храме, подле своих предков. Горлаку это ничего не стоило, зато удержало народ от восстания.

Одно дело сделано, впереди еще два.

Горлак не дурак. Он немедленно укрепил Свящезор, посадил там своих людей, и когда вновь объединившееся войско северян под командованием прежних военачальников Каррика напало на город, Горлак был готов к этому. Нападавшие были плохо подготовлены, и их было гораздо меньше, чем надо бы. Спустя еще месяц он подчинил себе все северные земли, ухитрившись сделать так, что слух об этом не распространился за пределы королевства. По большому счету ему это удалось.

Однако уже сегодня какому-то шпиону из Безмолвной службы посчастливилось все выведать, едва лишь эта новость достигла моих ушей, и теперь об этом будет известно всем, кто сумеет достаточно заплатить.

Но меня это не слишком беспокоит. Это будет первым серьезным испытанием: что-то ждет теперь Горлака, отважившегося на столь отчаянное предприятие и не оставившего себе пути к отступлению? А если он доживет до весны, следующей целью будет Илса. Это королевство скотоводов и земледельцев, и население там разбросано, а король Тершет в отличие от Каррика уже и имени-то своего небось не вспомнит. Илсанская армия, если ее вообще можно так назвать, не созывалась вот уже десять лет. Горстка притязающих на трон болванов кружат над желанной добычей, точно стервятники, забыв про все. Перемри они все разом заодно с Тершетом — кто их оплакивать будет? Явно не народ. Черни вообще наплевать, кто стоит во главе государства, лишь бы поборы были низкими да жилось более-менее сносно.

Вот что требуется от Горлака. Выходит у него неплохо, и я доволен. Несколько ящиков с лансипом уже в дороге — вознаграждение ему за хорошую работу. Может быть, это и не так много, но если он предполагает, что старик, которому он втайне служит, вскоре преставится и оставит все преемнику, то жаловаться ему не на что.

Горлак, как я уже сказал, не ведает, что телом я сейчас не старее тридцатилетнего мужчины. Я прекратил потреблять снадобье из лансипа, поскольку меня вполне устраивает и то, что я вернул себе половину прожитых лет. Никаких больше болей в суставах, ни ухудшения зрения, ни старческой сутулости, ни недугов или хворей — ничего такого, что могло бы меня обеспокоить, как прежде. Кануло, кануло в прошлое то время, когда в зеркале мне виделась собственная смерть, притаившаяся совсем рядом, за спиной.

А что касается наемников... До меня дошли кое-какие слухи от людей, посланных мною на север: они обнаружили нечто любопытное, хотя я ожидал от них совершенно иного. Деревенские жители утверждают, что им стало встречаться куда больше мелких драконов, чем раньше. Ничего удивительного в этих драконах нет — они, правда, пугливы и редко попадаются людям на глаза. Как я ни пытался, так и не смог выяснить, какое отношение имеют эти ничтожные твари к кантриам. В кое-каких старинных преданиях говорится, что некогда они были одним народом. Думаю, это вполне возможно, — точно так же и обе породы ракшасов происходят от одного племени. «Кантри — и в то же время нет», — говорил рикти. Могу лишь предположить, что безмозглая тварь по ошибке приняла нескольких мелких дракончиков за одного из их старшего собрата. Так что Ланен, должно быть, находится под защитой еще одного «не совсем кантриа» где-то на севере Илсы. В доказательство тому я вплоть до сегодняшнего утра ничего не слышал о наемниках, посланных мною туда. Похоже, лишь одному из тех, кому я за это заплатил, удалось выжить. Он покинул сотоварищей до того, как с ними расправились. Похоже, это второй из его неглупых поступков. Этот болван только и позаботился послать мне весть в письме, составленном каким-то писцом с его слов, отправив его с Дальними Вестовыми, хотя случилось это лишь спустя несколько недель после того, как ему, должно быть, стало известно о судьбе своих товарищей. Дальние Вестовые куда проворнее обычных конников, но я еще прежде приплатил их предводителю, чтобы необходимые мне вести доходили до меня еще быстрее, — с помощью прибора, что он от меня получил. Это знание умрет вместе с ним.

А первый умный поступок того выжившего счастливчика в том, что он не поставил под письмом своей подписи, да и вообще не брал его в руки. Мне не выследить его. Увы.