Макроскоп

Глава II

Афра Саммерфилд ждала их у шлюза станции. Она обратилась к Браду, как только он снял шлем.

— Ковонов хочет тебя видеть, срочно.

Брад резко повернулся к Иво:

— Этот русский никогда не болтает просто так. Случилось непредвиденное, скорее всего замешана политика и связано с Америкой, иначе бы он не стал меня звать. Не возражаешь, если я оставлю тебя на попечение Афры? — Он уже снял скафандр и произнес последние слова на бегу.

Кто такой Ковонов, что из-за него столько суеты?

Иво посмотрел на Афру и нашел ее столь же потрясающей, как и прежде. Она была в голубом комбинезоне, голубая же ленточка стягивала на затылке волосы, все было подобрано под цвет глаз.

Чудеса макроскопа заставили его на час забыть об Афре, но сейчас он думал только о ней.

— Не спеши, — заботливо крикнул он Браду, но тот был уже в лифте.

Афра улыбнулась, и ямочки на ее щеках вызвали целую бурю в его мыслях.

Раньше Иво не верил в любовь с первого взгляда, — теперь об этом даже смешно вспоминать. Не думал он, что когда-то будет зариться на чужое, но Афра его ошеломила. Брад, видимо, был сильно уверен в себе, и ему было наплевать на то, как она действует на других мужчин.

— Давайте-ка лучше пройдем в общую комнату, — сказала она. — Когда он освободится, в первую очередь будет искать нас там.

Он был согласен идти с ней куда угодно и зачем угодно. Неопределенность будущего человечества отступила на второй план перед Афрой. Хотя бы ненадолго он был в ее обществе, и ее внимание принадлежало ему, пусть даже их встреча случайна. Было просто приятно идти рядом со столь красивой девушкой, и он надеялся, что идти придется долго.

— Вы поможете нам, Иво? — спросила она. Была какая-то интимность в том, что она обратилась к нему по имени, и по нему прокатилась волна необъяснимой радости. Он почувствовал себя подростком.

— Что Брад сказал вам обо мне? — ответил он вопросом на вопрос.

Запах ее духов был, как аромат полураскрытого бутона розы.

Они подошли к лифту — кабина уже вернулась после поспешного бегства Брада.

— Не много, должна сказать. Только то, что вы подружились во время одного проекта и что вы ему нужны, чтобы связаться с другим другом из другого проекта — Шеном.

Теперь он осознал, насколько тесно в кабинке лифта. Ей пришлось стоять близко к нему, так что ее правая грудь упиралась в его руку. Это всего лишь ткань касается ткани — пытался он убедить себя, но так и не смог.

— Его зовут Шен, там буква «О» с умлаутом. По-немецки это значит…

— Ну конечно! — воскликнула она возбужденно[15]. Ее вздох и выдох тоже возбуждающе подействовали на него, но совсем по другой причине.

— Мне никогда не приходило в голову, а по-немецки я говорю с детства.

«А она ведь еще девочка», — подумал Иво.

Нужно было продолжать беседу.

— Вы говорите на других языках?

Юнец? Дитя!

— О, да, конечно. В основном индоевропейской группы — русский, испанский, французский, персидский, — сейчас работаю над арабским и китайским, конкретно — над китайским письмом, так как оно включает в себя многие формы устной речи. В китайском иероглифы несут большую смысловую нагрузку и не связаны с произношением, так что тут есть свои проблемы. Я чувствую себя полной невеждой, когда Брад начинает меня дразнить на баскском или на анлоквинском диалекте. Надеюсь, что вы не из этих феноменальных полиглотов…

— Я провалил латынь в школе.

Она рассмеялась.

Иво попытался отделить физическое влечение, которое он испытывал, от интеллектуального содержания беседы, опасаясь фрейдистской оговорки.

— Нет, правда. Schön — единственное иностранное слово, которое я знаю.

Она посмотрела на него с удивлением и участием.

— Это что, ментальная блокировка? То есть, вы хорошо разбираетесь в одном, а в другом…

Кабина остановилась, и Афра ненадолго избавила его от близости своего тела. Они сели в тележку. На сей раз отвлекало ее бедро, плотно прижатое к его собственному. Знает ли она, что сейчас творится с его нервными окончаниями, с его синапсами?

— Думаю, Брад вам не сказал, что я не гений. Мне довольно хорошо удается решать логические задачи, точно так же, как иногда не очень умные люди проводят в уме сложные вычисления или отлично играют в шахматы, — а так, я обыкновенный парень со средними способностями. А вы, наверное, думали, что я такой же как Брад, да?

Как бы не так!

У нее хватило такта покраснеть.

— Ну, да. Я так и думала, Иво. Извините. Я так много слышала о Шене, когда вы приехали…

— Что вам рассказали о Шене?

— Об этом можно небольшую книгу написать. Как вы с ним встретились, Иво?

— С Шеном? Да я его в глаза никогда не видел.

— Но…

— Вы слышали о проекте? О том, который он…

Она посмотрела в сторону и прядь волос задела его щеку. Она сознательно флиртует. Нет, она естественна, просто такой уж он возбудимый.

— Да, — сказала она. — Брад об этом мне тоже рассказывал. И о том, что Шен жил в колонии свободной любви. Только…

— Видите ли, я не жил с ним в одной палатке.

— Да, понимаю. Но почему же только вы знаете, где его можно найти?

— Я не знаю. Брад знает. Знают также другие участники проекта, но помалкивают.

Она зарделась, но на этот раз от обиды. Иво почувствовал, как напряглись мускулы на ее ноге. Не нравится ей, когда дурачат.

— Брад мне сказал, что только вы сможете позвать Шена.

— Ну, это мы с ним так договорились.

— Брад знает, где Шен, но не может поехать к нему сам? Это выглядит неправдоподобно.

Тележка остановилась, они приехали. Да, это вряд ли был тоннель любви.

— Брад не может поехать сам. Вы меня можете называть посредником или личным секретарем. Точнее всего — справочное бюро. Шен просто не выйдет, если я не позабочусь об этом. Он не беспокоится по пустякам.

— Неземной враг, из-за которого стоит вся программа исследований, разве этого недостаточно?

Значит, она уже знает, что Брад все ему рассказал.

— Я, знаете ли, не уверен, что Шен — гений.

— Об этом мне Брад говорил много раз. Интеллектуальный коэффициент, который невозможно измерить, и абсолютно аморален. Но это тот самый случай, когда он нужен!

— Это мне еще предстоит решить.

Они вошли в обычную комнату — большое помещение, совсем как на Земле, кресла и несколько игральных столиков. У входа висели щиты с табличками — каждый щит показывал места в каком-либо состязании. На каждой табличке было написано имя.

— Кто такой Бланк, — спросил Иво, прочитав имя, написанное на первом щите.

— Это его настоящее имя[16], — ответила Афра. — Фред Бланк, из технической службы. Он чемпион по настольному теннису. Хотя я сама не считаю, что следует… ну, я хочу сказать, что это комната для ученых со степенями, то есть для отдыха.

— А что, техникам нельзя отдыхать?

Она ответила, смутившись:

— Вон сидит Фред, журнал читает.

Это был давно не стриженый негр в комбинезоне. Рядом с ним сидел белый ученый, толстый и добродушный. Оба были разгорячены, очевидно, игра только закончилась. Иво показалось, что только Афра чувствовала неловкость, — это говорило кое-что о ней и о других сотрудниках станции.

Ученые уважали талант, где бы он не проявлялся; у Афры же были другие критерии. Толстяк сейчас, должно быть, завидовал тому, как Бланк умеет работать ракеткой, и не обращает внимания на такие мелочи, как образование.

В центре комнаты возвышался пьедестал, на котором на уровне глаз была помещена сверкающая статуя. Это была модель парового экскаватора, как на картинке в исторической книге, с маленьким изящным ковшом. Островерхая вогнутая крыша кабины, покрытая черепицей, придавала сходство с деревенским коттеджем. На двери был укреплен яркий полумесяц. В ковше лежал крошечный мраморный глобус, столь тщательно и любовно сработанный, что можно было разобрать на нем очертания Северной Америки.

На пьедестале были высечены замысловато украшенные буквы — SPDS.

— Что они означают?

Афра опять выглядела смущенной.

— Брад называет это — «Одетая в Платину Тайна», — тихо сказала она, хотя никого рядом не было. — Так оно и есть. Я имею в виду, что действительно все покрыто платиной. Он это сконструировал, а в мастерских изготовили. Всем очень нравится.

— Но эти буквы — SPDS, — не означают ли они…

Она слегка покраснела. Ему это нравилось — консерватизм был их общим качеством, хотя в остальном их взгляды сильно различались.

— Сами у него спросите. — Она сменила тему. — Мы тут говорили о высоких материях, а о вас забыли. Откуда вы приехали, Иво? То есть, где вы жили после проекта?

— В основном я странствовал по Джорджии. Все, кто участвовал в проекте, получили гарантированный доход, по крайней мере, на первое время. Это немного, но мне хватало.

— Это очень интересно. Я родилась в Маконе. Джорджия мой родной штат.

— В Маконе! А я и не знал.

На самом деле он знал, но только не мог сказать, откуда.

— Что интересного в Джорджии? Вы там знаете кого-нибудь?

— Можно сказать, что так. — Как ей рассказать о десяти годах безделья, о том, как он путешествовал по дорогам жизни своего предка?

Она не настаивала.

— Я должна вам показать изолятор. Брад попросил. Наверное, он хочет, чтобы вы точно обрисовали Шену ситуацию.

Иво двинулся за ней. Он недоумевал, что такого можно увидеть в изоляторе, но удовлетворился ее объяснением. С каждой минутой он узнавал о ней все больше и жаждал знать все, и хорошее, и плохое.

— Одного не понимаю, — сказала Афра раздраженно. — Почему Шен был в другом проекте. Он должен был быть вместе с Брадом.

— Он скрывался. Вы знаете притчу о хорошей рыбе?

— О хорошей рыбе? — она мило нахмурилась.

— Рыбак, когда вытащил сеть, оставил хорошую рыбу, а плохую выбросил в воду, — Евангелие от Матфея, ХІІІ:48.

— Не вижу связи.

— Представьте, что вы рыба в том озере. Какой рыбой вы хотели бы быть?

— Хорошей, конечно. Мораль притчи в том, что на хороших людей снизойдет милость божья, а плохие погибнут.

— Так что же случается, фактически, с хорошей рыбой?

— Ну, ее отвозят на рынок, а затем… — она запнулась. — Как минимум, от них есть польза.

— А в это время плохие рыбы плавают, как ни в чем ни бывало, поскольку рыбаку они не нужны. Я бы хотел быть одной из них.

— Возможно, вы и правы, если так подходить, но какое это имеет отношение к… — она опять прервалась. — Зачем им нужно было столько гениев вместе в проекте Брада?

— Это было не мое дело. Я думаю, что Шен хотел жить сам по себе, а не быть подопытным кроликом. Вот он и спрятался там, где его никто не мог найти. Плохая рыба.

— У Брада не было проблем. Я знаю, он дурачил их не меньше, чем он дурачил меня. Он гораздо умней, чем говорит о себе.

Иво вспомнил, что Брад представился ей, как коэффициент сто шестьдесят.

— Неужели? А мне он всегда казался обычным парнем.

— На него похоже. Он ладит Со всеми, и проходит много времени, прежде чем понимаешь, насколько он умен и проницателен. Благодаря ему проект имел такой успех — вы, конечно же, знаете. Несмотря на то, что он заявляет, что дурак по сравнению с Шеном. Я уж было полагала, что он выдумал Шена, чтобы меня позабавить, но тут этот кризис…

— Да, со мной было почти то же самое. Но сейчас, выходит, я должен поверить в Шена, хотя я очень хотел бы забыть о нем. Потому что иначе непонятно, что я здесь делаю.

Она улыбнулась.

— Я бы вам посоветовала не жалеть себя, если бы сама часто не делала того же. Никто не хочет казаться глупым, но рядом с Брадом…

— Да, — согласился он.

Они вошли в изолятор. Их встретил запах асептиков, неизменный атрибут унылой чистоты больницы.

— Вот они, все пятеро. — Афра указала на сидящих в ряд мужчин. — Доктор Джонсон, доктор Санг, доктор Смит, доктор Мбслети, мистер Холт. Все пятеро — известные астрономы и криптологи.

— Джонсон? Холт? Санг? Я слышал эти имена раньше.

— Должно быть, Брад упомянул их, если вы не знакомы с их работами. Наиболее интересные планеты были названы их именами. Разве Брад вам не объяснил?

— Он показал мне несколько планет. Теперь вспомнил, просто сразу не сообразил.

Иво посмотрел на сидящих людей. Доктор Джонсон был благообразным стариком, с волосами и бровями цвета стали, глубокие морщины вокруг глаз говорили о сильном характере. Он напряженно смотрел в одну и ту же точку, будто решал какую-то сложную головоломку.

— Доктор, — обратился Иво, — я без ума от вашей планеты, с ее лапшевидными кустами и желтыми деревьями.

Спокойные серые глаза смотрели на него. Стиснутые челюсти задвигались, и через секунду-другую разжались губы:

— Хо-хо-хо, — произнес Джонсон. Из уголка рта показалась слюна.

— Здравствуйте, — отчетливо выговорила Афра. — Здрав-ствуй-те!

Не закрывая рта Джонсон улыбнулся. В нос ударило зловоние.

— Он пытается сказать «Здравствуйте», — пояснила Афра. — Он у нас такой галантный. — Она принюхалась. — О, Боже! Санитар!

Появился молодой человек в белом.

— Я позабочусь, мисс Саммерфилд, — сказал он. — А сейчас вам лучше уйти.

— Хорошо. — И они покинули изолятор.

— Они плохо себя контролируют. Мы пытаемся их обучить заново, но пока не знаем, насколько это возможно. То, что с ними произошло, просто ужасно, и все мы не…

К ним быстро приближался Брад.

— Очередной кризис, — сказал он, присоединяясь к ним. — Приезжает американский сенатор. Кто-то ему наболтал про разрушитель мозга, и он собирается провести расследование.

— Это очень плохо? — спросил Иво.

— Принимая во внимание, что мы не распространяем информацию за пределы станции, да, — ответил Брад. — Пусть тебя не вводит в заблуждение наша откровенность, Иво. Все это совершенно секретно. Мы подделываем отчеты всех жертв, чтобы ничего не было заметно, пока мы пытаемся найти выход. До того, как выход будет найден, никто станцию не покинет, разумеется, из тех, кто посвящен.

— Как насчет того, кто меня привез, Гротона?

— Он умеет держать язык за зубами. И даже тогда все, что он знал, это — кто ты, где тебя найти, что сказать, когда вы окажетесь наедине.

Это объясняло слежку. Гротон не хотел подходить к нему в людном месте, хотя в конце концов ему пришлось.

— Не думай о нем плохо, — сказала Афра. — Гарольд и Беатрикс очень радушные люди.

Означало ли это, что Гротон женат? Иво не мог себе представить. Это еще раз доказывало, каким ложным бывает первое впечатление.

— Ситуация следующая, — сказал Брад, когда они вошли в его комнату. — Сенатор Борланд на пути к станции. Для нас это будет землетрясение в девять баллов. Борланд на первом сроке, но уже сильно озабочен общенациональным паблисити, к тому же он безжалостен. Он не дурак, я думаю, у него есть хороший шанс войти в программу разрушителя. И, конечно, он нам задаст жару, если мы попытаемся подсунуть подделку.

— Ты не можешь показать ему разрушитель, — с тревогой сказала Афра.

— Мы не можем не показать ему программу, если он этого захочет — а он хочет ее увидеть. Он знает, что здесь кроется что-то очень важное, жаждет увидеть свое имя в передовицах газет всего мира еще до конца расследования. Ковонов мне сказал прямо: Борланд — американец, так что он твой клиент. Я должен его нейтрализовать до того, как мы найдем решение и будем контролировать ситуацию, иначе здесь начнется невообразимое.

— Когда он прибывает? — спросил Иво.

— Через шесть часов. Нам сообщили, когда он отправился, но только сейчас стали известны его намерения. Он типичный болтун из Конгресса, но умеет молчать, если это ему выгодно — в политике он не любитель. Очевидно, он уже давно все знал, но сейчас решил немного популярности на нас заработать, это помогает на выборах.

— А почему бы не сказать ему правду? Если он такой умник, он должен стремиться сделать что-то полезное для своих избирателей, вместо того, чтобы…

— Правда без готового решения — это конец всем нам, а Борланд станет кандидатом в президенты на следующих выборах. Ему наплевать и на нас, и на будущее космических программ. Он был бы только рад прекратить американское участие в программе макроскопа.

— Но другие страны будут продолжать программу, не так ли? Разве она находится не под общим руководством ООН?

— Под более чем общим. Программа, конечно, может и будет продолжаться, и тогда мы станем второсортной страной, а другие будут делать открытия вроде моего теплового экрана. Америка не сможет уже подняться на уровень космической науки. Или проект макроскопа вообще закроют, испугавшись болтовни о лучах смерти из космоса. Средний обыватель питает глубокое недоверие к передовой космической науке, наверное потому, что действительность непохожа на то, что он видел в космических операх. Людям приятно думать о бесстрашных космонавтах, которые мчатся на пакетах в бескрайнем космосе, а не о сложностях релятивистской космологии или квантовой физике.

— А что, если дать ему то, что он хочет — пускай посмотрит программу.

— И что это решает? Если он не войдет в нее, то у него будет «доказательство», что мы убиваем известных ученых не столь уж экзотическим способом, как утверждаем — ну, естественно, международный заговор, а если он просмотрит всю программу — тогда нам придется отчитываться за пятерых известных ученых и одного американского сенатора.

Иво пожал плечами:

— Тогда мы влипли.

— У нас только один шанс выйти из положения до того, как он прилетит сюда. Поэтому Шен нам нужен с каждой минутой все больше.

— У нас нет уже времени привезти Шена с Земли, — заметила Афра.

Брад ничего не ответил.

— Не уверен, что Шен нам поможет, — сказал Иво. — Ему нет дела ни до Америки, ни до макроскопа.

— А до чего ему есть дело? — спросила Афра.

Брад прервал беседу:

— Давайте передохнем. Мы ведем себя так, будто на станции это касается только нас.

Афра хотела было возразить, но он прижал палец к ее губам и заставил замолчать. Иво заметил, что Браду она позволяла то, что больше никому бы не простила. Но в данной ситуации ее протест был понятен. Иво вручил им бомбу, которая взорвется через шесть часов, а затем объявляет перерыв, будто дело не очень срочное. Как бы объяснить этому одухотворенному созданию, что Брад уже проявил всю галантность, на которую способен, а этот перерыв он сделал не просто, чтобы передохнуть, как могло бы показаться. И все же она доверяла ему.

Эх! Иметь такую девушку…

Перерыв оказался просто изысканным обедом в семье Гротонов. Иво уже знал, что Гротон временно был посланником на Землю, и ему еще раз пришлось пересмотреть свое отношение к этому человеку. Брад всегда умел подобрать хорошую компанию.

Беатрикс, жена Гротона, была полноватой, улыбчивой женщиной, лет под сорок, с седоватыми волосами и светлыми глазами, вряд ли ее можно было назвать сексуально привлекательной.

Квартира Гротонов была ненавязчиво опрятной, будто хозяйка больше беспокоилась об удобстве, нежели о внешнем виде, в противоположность кричащей обстановке в комнате Афры. Иво показалось, что он вошел в дом на Земле, и если сейчас посмотрит в окно, то увидит улицу или двор. Но окна не было.

Зато было кое-что получше. Гротоны проживали на внешней кромке тора, и их иллюминатор приходился на боковой край обода. Станция была сориентирована плоскостью к Солнцу, так что одна сторона находилась в тени, а другая была обращена к светилу. Они находились на темной стороне. За большим иллюминатором была космическая ночь.

— Все меняется со временем года, — пояснил Брад заметив, куда смотрит Иво. — Формально наша станция — это планета, у которой есть годовой цикл. Для создания искусственной гравитации необходимо вращение, которое придает и гироскопическую стабильность. Станция сохраняет абсолютную ориентацию, вращаясь вокруг Солнца, так что световые сутки в этой комнате равны году. Через три месяца здесь будут сумерки, а через шесть — полдень, и им придется затемнять окно мощными фильтрами.

Иво уставился на немигающие звезды в арктической ночи.

— Они движутся! — воскликнул он и тут же осекся.

Конечно же, они на самом деле не двигались. Тор вращался, и пейзаж за окном тоже совершал полный круг каждую минуту — словно небеса были нанизаны на гигантскую ось. Видны были те же самые звезды и созвездия, которые он наблюдал, стоя на поверхности макроскопа, но аппаратура иллюминатора совершенно меняла перспективу. Это было, в буквальном смысле слова, головокружительное зрелище.

Все заулыбались.

— Трудно поверить, что эти звезды все время расширяются, — несколько неуверенно произнес Иво.

— Большинство тех, что вы видите, не расширяются вовсе, — сказала Афра. — Все они принадлежат нашей галактике, Млечному Пути, довольно стабильному образованию. Даже соседние галактики из нашей локальной группы ведут себя достаточно спокойно.

Иво понял, что после одной глупости сморозил другую. Но тут ему на выручку пришла Беатрикс.

— Ой! — воскликнула она. — А я думала, что все галактики разбегаются после той большой ссоры.

— Так называемый Большой Взрыв, — серьезно поправил Брад. — Ты права, Трикс. Группы галактик отдаляются друг от друга, по крайней мере такое создается визуальное впечатление. Но это должно быть временное состояние, и, может быть, уже начался обратный процесс, так как наша Вселенная конечна, и ее размеры не превышают известного гравитационного радиуса. Еще несколько лет наблюдений в макроскоп, и мы будем знать точно. Если удастся избавиться от ограничений, накладываемых галактической интерференцией.

— Обратно? — забеспокоилась Беатрикс, — ты хочешь сказать, что все опять начнет собираться в кучу?

— Боюсь, что так. Со временем здесь будет тесновато.

— Ох, — горестно вздохнула она.

— Да, да, через пять-шесть миллиардов лет здесь будет очень жарко.

Брад поддразнивал ее, и как показалось Иво, немного жестоко, теперь была его очередь прийти на помощь:

— А что это за галактическая интерференция? Это не…

— Нет, это не разрушитель. Все более очевидно. В пределах галактики макроскоп работает превосходно, но нам пока не удается получить изображение из других галактик. По крайней мере, на которых можно что-то понять. Какие-то переплетения нечетких полос. Так что для расстояний больших, чем миллион световых лет традиционные телескопы подходят больше.

— Большой Глаз и Большое Ухо лучше для больших расстояний, чем Большой Нос, — заключил Иво.

— Мы уверены, что совершенствуя методику, преодолеем и это.

— Тем не менее, я думаю, вам пока хватит и галактики, — сказал Иво. — Четыре миллиарда звезд, обнюхивайте их, хоть в трех, хоть в четырех измерениях.

— А также каждую планету и пылинку, если есть время, — согласился Брад. — Все возможно, если еще будут скопы и сотрудники.

— В четырех измерениях, — вклинилась Беатрикс.

— Пространственно-временной континуум, — ответил Брад. — Или, по-простому, наша древняя проблема путешествий во времени. Чем дальше наблюдаемая звезда, тем она старше, так как макронам требуется время, чтобы добраться до нас. Это не играет роли, если мы разглядываем Землю, — задержка всего пять секунд. Диаметр нашей Солнечной системы — это какие-то световые часы. Но Альфа Центавра отстоит от нас на четыре световых года, а любопытный монстр Бетельгейзе — кстати, в переводе это — «свекольный сок» — на триста. Планета Санга, населенная цивилизацией пробов, которую я тебе показывал, находится на расстоянии десять тысяч световых лет. Таким образом, наша звездная карта на момент завершения будет верна с точностью десять тысяч световых лет. А галактическая карта будет иметь точность плюс-минус сто тысяч световых лет. Дело безнадежное, если мы не поймем, что необходима четвертая координата — время.

— Если бы у нас была возможность мгновенно перемещаться, разумеется, это все чисто умозрительно, — тогда мы здорово повеселились бы, посетив цивилизацию планеты Санга, если она еще существует, — продолжал Брад. — Но тогда пришлось бы предположить, что наша мгновенная система координат покоится, а это не так. Наша галактика движется и вращается с приличной скоростью. Звезда на расстоянии тысячи световых лет через некоторое время будет неизвестно где, даже если в конкретный момент наши карты абсолютно точны.

— А почему бы не ориентироваться по галактике? — спросил Иво. — Ведь внутри галактики звезды почти неподвижны друг относительно друга.

— Это было бы слишком просто. Ты подразумеваешь, что галактика не вращается, но это неверно. Ты прыгаешь к центру на расстояние тридцать тысяч световых лет и имеешь при этом довольно большой импульс. Момент инерции сохраняется. Это как сила Кориолиса или закон Феррела на Земле. Ты…

— Дай я попробую объяснить, — вежливо прервал их Гарольд Гротон. — Я это сам проходил. Иво, вы когда-нибудь крутили пищалку на конце веревки?

— Нет. Но я представляю, о чем вы говорите.

— И что происходит, если потянуть за веревку и укоротить ее?

— Пищит тоном в два раза выше.

— То же произойдет, если вы будете двигаться к центру вращающейся галактики.

— Все при условии, что есть аппарат для мгновенных перемещений, — заключил Брад. — Но вопрос чисто академический, и думаю, не имеет большого значения то, что наши карты устареют еще до того, как мы их сделаем.

Обед закончился, и Иво осознал, что он даже не помнит, что ел. Шоколадное пирожное на десерт и…

— Слушай, Брадли, — сказал Гротон. — Не желаешь ли дать отдых своему гениальному мозгу и сыграть партию в спраут[17]?

— Легкое вино и…

Брад рассмеялся:

— Ну, ты все не унимаешься. Почему бы тебе не сыграть с Иво?

Гротон покорно повернулся к Иво:

— Вы знакомы с игрой?

— И картофельное пюре, — произнес Иво, и тут же вспыхнул, когда все на него посмотрели с удивлением. Надо держать свои мысли при себе!

— Ах, игра. Думаю, что не знаком.

Афра опять выглядела встревоженной, Иво тоже начал недоумевать. Брад знал, что он не успеет вызвать Шена до радостной встречи с представителями власти. Зачем же он затеял эту вечеринку с играми. Ведь расходуется драгоценное время. Браду следовало бы побеспокоиться о том, чтобы отвлечь сенатора и оттянуть катастрофу.

С другой стороны, что же еще остается делать, кроме как играть? Мысли Брада трудно предугадать простому человеку. Он никогда не пасовал перед лицом опасности.

Гротон достал лист бумаги и два карандаша.

— Спраут, это интеллектуальная игра, вот уже много лет она популярна в научных кругах. Существует несколько вариантов, но сейчас мы воспользуемся первым, он по-прежнему остается самым лучшим.

Он нарисовал на листе три точки.

— Правила просты. Все, что нужно делать, это соединять точки. Вот я делаю первый ход.

Он провел линию между двумя точками и поставил третью на середине линии.

— Теперь вы можете соединить две точки, пририсовать к точке петлю, замкнутую на себя, и прибавить точку на середине линии. Нельзя пересекать линию или точку либо использовать точку, которая имеет уже три связи. Новые точки, естественно, уже имеют две связи.

— По-моему, очень просто. А как определяют победителя?

— Победитель тот, кто делает последний ход. Так как во время хода соединяются две точки, а добавляется только одна, то существует некий предел.

Иво изучил рисунок.

— Это не игра, — возразил он. — Первый игрок имеет решающее преимущество и выигрывает.

Брад и Афра рассмеялись.

— Здорово он тебя поймал, Гарольд, старый ты плут, — сказал Брад.

— Я с удовольствием буду вторым, — спокойно ответил Гротон. — Может, мы начнем с двухточечной игры, чтобы вы вошли во вкус?

— Тогда победит второй игрок.

Гротон задумчиво посмотрел на него.

— Вы точно никогда не играли в эту игру?

— Это не игра. В ней нет элемента случайности и не нужно умения.

— Очень хорошо. Начнем трехточечную игру, и я попытаю удачу, хоть и мое умение тут, оказывается, ни к чему.

Иво пожал плечами и нарисовал три точки:

ШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШ

соединил левую с верхней и поставил третью в центр отрезка.

ШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШ

Гротон соединил центральную и отдельно стоящую точки.

Иво замкнул петлю вокруг верхней части фигуры:

ШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШ

Гротон хмыкнул и добавил еще петлю.

ШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШ

Через два хода внутри фигуры появился глаз, а внизу основание.

ШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШ

Последним ходом Иво добавил полукруг к основанию, и оставил Гротону две точки, но соединить их было уже невозможно — одна была внутри, а другая снаружи.

ШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШ

— Может, повысим ставки? — сказал Гротон. — Скажем, пять или шесть точек?

— Если точек пять — побеждает первый игрок, если шесть… — он на секунду задумался, — если шесть, то второй. Все равно это не игра.

— Как это вам удается?

Вмешался Брад:

— У Иво способности к подобным вещам. Он знает — и все тут, и выиграет в спраут у всех нас хоть сейчас, я уверен.

— Даже у Ковонова?

— Может быть.

Гротон с сомнением покачал головой.

— Поверю, когда увижу.

Иво поймал пристальный взгляд Афры.

— Извините, — сказал он смущенно. — Я думал, что все вам объяснили. Тут нет ничего особенного. Просто логические фокусы. Это у меня с тех пор, как себя помню.

— Вы меня заинтересовали, — сказал Гротон. — Вы мне не сообщите дату вашего рождения?

— Не говори ему, Иво! — сказал Брад. — Ты так выдашь все секреты своей жизни.

— Он не скажет! — вскрикнула Арфа. — Не будьте смешным.

Иво окинул всех взглядом, стараясь не задерживаться на лице Афры, слишком уж она была прекрасна в гневе.

— Я что-то не то сказал? — и добавил про себя: «Опять?»

— Гарольд у нас астролог, — пояснил Брад. Скажи ему дату и место рождения с точностью до минуты, и он тебе составит гороскоп, на котором будет даже твой личный номер.

Гротон выглядел немного уязвленным.

— Астрология — это мое хобби. Вы можете говорить, что это салонная игра, но я считаю, что правильно применив астрологию, можно извлечь пользу.

Иво пожалел, что его втянули в разговор, но не потому, что был неравнодушен к астрологии, просто ему было неприятно видеть, как издеваются над Гротоном. Не то, что бы ему нравился Гротон, но жестокость, даже вежливая, была ему не по нутру. Казалось, Брад иногда был немилосерден к слабостям тех, кто не так умен, как он.

— 29 марта 1955 года, — сказал Иво.

Гротон записал дату в маленький блокнот.

— Не известно ли точное время?

— Известно. Я как-то видел запись — 6.20 утра.

Гротон и это записал.

— Я припоминаю, вы как-то говорили, что родились в Филадельфии. Это в Пенсильвании или в Миссисипи?

Иво попытался вспомнить, когда он это упоминал.

— В Пенсильвании. Это имеет значение?

— Все имеет значение. Я мог бы вам объяснить, если интересно.

— Давайте не будем устраивать школьный урок, — раздраженно сказала Афра.

Иво отметил, что в ней тоже была какая-то бесчувственность, как и у Брада, хотя, возможно, это была лишь импульсивная реакция. Она была как скаковая лошадь — норовистая, непоседливая, ей не было дела до симпатий и антипатий других.

Зачем Браду скаковая лошадь-? А зачем она ему?

— Интересная мысль, — невозмутимо ответил Гротон. — Астрологию вполне можно было бы преподавать в школе. Я жалею, что не начал изучать ее лет на десять раньше.

— Я не понимаю, — продолжала Афра с наигранным недоумением. — Как может грамотный инженер, вроде вас, мириться с такими предрассудками? Нет, действительно…

— А ты ведь когда-то преподавал в школе? — спросила Беатрикс, мягко прервав Афру, только потом Иво понял, что она предотвратила начинающуюся ссору.

Очевидно, это случалось уже не раз, и жена хорошо знала признаки надвигающегося конфликта. Иво и сам их видел: грузный мужчина спокойно отвечает на насмешливые вопросы, не теряя самообладания, в то время, как легко возбудимая девушка начинает выходить из себя. Наверное, Гротон защищал астрологию потому, что это было нелепо и, тем самым, слегка, а может и не слегка, поддразнивал Афру.

Может быть, ему нравился недостойный человек? Афра была изумительна и прекрасна, но ее темперамент изменял ей. В подобных ситуациях это может быть серьезной помехой. Ерунда. Брад прервал бы любой спор, если бы он зашел слишком далеко.

Гротон опять что-то сказал, и Афра опять на него набросилась, но Иво, задумавшись, не слышал, что именно. Когда он вернулся к действительности, Гротон рассказывал о своем опыте преподавания. Иво прислушался и с удивлением обнаружил, что ему интересно.

Оказалось, что это было до его женитьбы на Беатрикс. Иво знал о Гротоне намного меньше, чем предполагал.

— …пошел добровольцем. Полагаю, что многие инженеры были такими же наивными, как я. Но компания, на которую я работал, — не забывайте, это было в 67 или в 68, недолюбливала бастующих учителей, и предложила всем желающим попытать счастья в новом деле, предоставив оплачиваемый отпуск. И, естественно, временная зарплата в школе, вдобавок. Многие из нас, инженеров, решили показать этим диссидентам, что мы, в отличие от них, ценим школьную систему и не позволим ее разрушить, и пусть бастуют хоть целую вечность. В конце концов, все мы имели образование не хуже, чем они, так как каждый был бакалавром либо магистром, а то и доктором в своей области плюс большой опыт практической работы. Так мне, по крайней мере, казалось в двадцать семь лет.

Он остановился, но на этот раз Афра не стала отпускать колкие замечания. Ей тоже было интересно.

Двадцать семь. На два года больше, чем сейчас Иво. Он живо представил себя на месте Гротона, доброволец на место преподавателя в школе, в которой учителя объявили незаконную забастовку. Фактически, тебя увольняют с работы, а когда надоест преподавать, берут обратно… более чем ясно.

Он одел лучший костюм, пытаясь выглядеть уверенным в себе человеком, но пульс учащенно бился при одной мысли о встрече с подростковой аудиторией. Не забудет ли он, что говорить? Сможет ли он ясно изложить то, что так хорошо понимает сам? Очень важно должным образом суметь иллюстрировать материал.

Эта школа не могла одновременно занять все классы, и часть начальных классов была распущена по домам, тем не менее казалось, что школа набита детьми. Мальчишки визжали и носились по коридорам, швыряли на пол книги, сбивались в шумные кучи; было очевидно, что никто не может призвать их к порядку. Когда Иво с другими добровольцами ожидал инструктажа, прямо на пороге одного из классов разыгрывалась довольно неприличная любовная сцена, однако проходящие учителя делали вид, что не замечают этого. Иво просто забыл, насколько физически зрелыми бывают шестнадцати- и семнадцатилетние девушки. Два мальчика принялись драться прямо перед кабинетом директора, тот лишь высунул голову и крикнул: «А ну, прекратите» и гневно смотрел на них, пока они не убежали. Любовники прервали свое занятие только для того, чтобы отойти к дальнему дверному проему, где продолжили свои любезности. В общем, царил полный хаос.

Его классная комната была в конце крыла, в технической секции. Он был рад, что так случилось, по крайней мере это было ему знакомо. Другие инженеры из его компании пытались преподавать английский или историю, а одного даже приставили нянчиться с испанским классом. Дети что-то лопотали по-испански и смеялись, когда он не мог отличить ответ на уроке от грязных шуток в его адрес. Позднее Иво всегда чувствовал тошноту, вспоминая об этом, — это было все равно, что выйти голым на сцену.

Итак, он стоял перед тридцатью пятью студентами старшего инженерного класса. Они вели себя довольно спокойно и внимательно слушали его. Но это было затишье перед бурей. Что же сказать вначале? Как сломить лед?

Нет проблем. Нужно провести проверку присутствующих. Директор им это хорошо растолковал. Несколько хлопушек или баллонов с водой на перемене — с этим можно мириться, но с пропуском уроков — ни в коем случае. Создавалось впечатление, что штат ежедневно хорошо платил за каждую голову в классе, и школа не могла себе позволить упускать хоть одну. Кроме того, это позволяло каким-то образом контролировать ситуацию.

Ученик мог носиться по коридору или заниматься любовью в углу, но если он не успевал в класс по звонку, его не допускали на урок. Так что проверка не была такой уж глупостью.

Легко сказать, да трудно сделать. Он не знал этих подростков в лицо, и ему приходилось верить на слово, когда они откликались на имя, которое он старательно выговаривал.

В классе нарастало веселье, Иво считал, что это вызвано неправильно произнесенными фамилиями, пока на одну из фамилий — Браун, не откликнулось сразу два голоса. Стало понятно, что товарищи покрывают отсутствующего студента.

Он с облегчением вспомнил, что у него есть схема, на которой записаны места студентов в классе. Так он сможет их проверить, если, разумеется, все сидят на своих местах.

— Так, инженеры, все на свои места! Я хочу, чтобы каждый занял свое место.

— Мое место дома! — сострил один студент и все весело захохотали.

Следующей задачей было выяснить, где чье место на практических занятиях, чтобы можно было начать целенаправленное обучение.

Это был общий курс, в основном электроника, учебники были хорошие, но безнадежно устаревшие.

Он попытался дополнить их, заполняя пробелы, относящиеся к последним десятилетиям, иначе обучение было бессмысленным.

Один из подростков, как ни в чем ни бывало, достал сигарету и закурил.

Иво призвал весь класс ко вниманию:

— Так, вы… — он справился по схеме, — Бунтон, что вы делаете?

— Курю, — ответил студент, изобразив удивление.

— Разве нет школьного правила, которое запрещает студентам курение?

— Старшим в техническом крыле разрешено, сэр.

Иво осмотрелся, подозревая ложь. Остальные скрывали ухмылки. Они пытались выпереть совместителя, как его и предупреждали. Настало время жестких мер. Директор им все ясно изложил: «Либо вы управляете классом, либо класс управляет вами. Если вы слабак, они это сразу почувствуют. Будьте построже. За вами авторитет общественной образовательной системы. Большинство наших детей — это хорошие дети, но нужна твердая рука. Не позволяйте нескольким баламутам взять верх…»

«Обычная болтовня», — думал он тогда — час назад? — но совет скорее всего дельный. Сейчас пришло время ему последовать. Он изобразил решительность, которой не было и в помине, и поставил свои условия:

— Мне все равно, какие правила в техническом крыле для старших или младших. Но я не допущу пожара из-за курения в моем кабинете. Убери свою травку сейчас же!

Тут все на него набросились.

— Что вы себе позволяете!

— Мистер Хувер нам разрешает!

— Как же мы сможем сосредоточиться?!

— Козел!

Иво заколебался, чувствуя неуверенность. Он не хотел быть их марионеткой.

— Хорошо, Бунтон. Вы можете курить в классе, — шумное ликование, — если покажете письменное разрешение директора.

Тишина.

Подросток вскочил.

— Я сейчас пойду к нему! Он вам скажет, что можно!

Иво отпустил его. Остаток урока он пытался выяснить, что студенты знают о конструировании и как далеко продвинулись по учебнику. Было нелегко принимать класс от другого учителями он предвидел, что еще больше усилий понадобиться затратить постоянному учителю, когда он вернется, так как у них были явно разные стили преподавания.

Бунтон так и не вернулся.

У Иво не было времени выяснять почему. Наверное, директор был занят.

Прозвеневший звонок напомнил ему, что он так ничего и не сделал. Все, что успел — это проверка присутствующих, инцидент с курением и попытка выяснить, с чего начать. Когда студенты вышли из класса и ввалилась новая толпа, он вспомнил, что даже не дал им домашнее задание. Ну и начало!

В комнате был полный беспорядок. На полу валялись комки бумаги, стулья разбросаны, мусор на партах и всюду куски разноцветного провода. Теперь все нужно повторить с новым классом.

Каким-то образом ему это удалось. Тем же вечером он получил записку от директора, в ней предлагалось ему самому решать проблемы своего класса, а не оскорблять студентов и вовлекать в конфликт дирекцию. Как выяснилось, Бунтон просто пошел домой и рассказал там историю о том, как его несправедливо выгнал с урока временный учитель. Его мать в ярости позвонила директору и настаивала на том, чтобы преподаватель был наказан.

Иво с ужасом прочитал записку. Никому не было дела до того, правда это или нет. Оказывается, любой студент может выдвигать против преподавателя какие угодно обвинения, и ему поверят. В конце концов, он дошел до предела. Попытался встретиться с директором во время своего ежедневного свободного часа, но тот был слишком занят. Тогда он сел на учительский диван и написал рапорт, в котором изложил ситуацию. Это отняло время, которое он планировал потратить на просмотр материалов завтрашнего урока, но, он надеялся, все будет улажено.

— Ха! — сказала Афра.

Иво встрепенулся и вернулся к действительности: это была жизнь Гротона, а не его.

— В тот день я смертельно устал, — продолжал Гротон. — Насколько я могу судить, пришлось убрать достаточно мусора и неправильно произнести достаточно имен, чтобы хватило на целый год, но я никого ничему не научил. И, вдобавок ко всему, я получил три телефонных звонка от сердитых родителей, которые ругали меня за дурное обращение с их работящими ангелятами. Последний звонок был в час ночи и, наверное, я только тогда понял, что значит быть учителем.

— Следующий день был еще хуже. Прошел слух, что меня могут отозвать. Казалось, что каждый знал о моих неприятностях с дирекцией, и студенты решили меня сломать. Они без разрешения разговаривали, спали на уроках, рассматривали комиксы; я не мог сосредоточить их внимание даже на время. Я видел, что некоторые были заинтересованы в предмете и думали о будущем, но те, кто вовсе ничего не знал, отказывались даже слушать. Они рисовали девушек и гоночные автомобили на учебниках, и на доске всегда было написано неприличное слово. Всякий раз я его молча стирал, хотя мне советовали прочитать нотацию, но на следующий день оно появлялось снова. Когда я начинал говорить, раздавался непонятный звук — пищание губной гармошки или что-то в этом роде, — который прекращался, когда я замолкал. Я не мог его игнорировать, так как только он раздавался, весь класс начинал шуметь, а обнаружить источник я не мог. И я и они прекрасно знали, что случится, если я пошлю нарушителя дисциплины к директору. Со мной проведут беседу, не со студентами, на тему «Как важно держать ситуацию под контролем». Это была моя обязанность.

— Ад, — сказал Гротон, — это полный класс непослушных подростков и малодушная администрация. Это была каторга, но я не уходил. Тогда я и заинтересовался ходом переговоров между правительством штата и FEA[18].

— FEA? — спросил Иво.

— Ассоциация преподавателей Флориды. Это была организация учителей, может, она еще существует. Я действительно начал уважать их позицию. Я еще никогда так не работал, а кругом была ложь и несправедливость. Газеты были полны заголовками: «Замечательные добровольцы становятся на место сбежавших учителей!», «Никому не нужны наши невинные дети!», «Губернатор не дает комментариев» и так далее. Но теперь уж я знал, где правда. Эти дети были невиннее разве что журналистов! Я был скэбом — штрейкбрехером, и думал, что должны быть какие-то другие формы протеста, но ведь у учителей были свои убедительные аргументы. Добавочные деньги поначалу казались благом. Мой доход увеличился на сорок процентов. Но эти деньги того не стоили! Прежде всего, моя жизнь уже не принадлежала мне; я проверял работы каждую ночь и пытался что-то предпринять, если находил одинаковые ошибки — явный признак списывания, но не было доказательств. К тому же, еще нужно было подготовить урок на следующий день. Я не мог уснуть. Передо мной стояли эти хитрые юные лица, которые только ждали оговорки или того, чтобы я отвернулся, чтобы плюнуть на оконное стекло. Тут до меня дошло — их прежний учитель переносил все это за сорок процентов моей зарплаты! — Гротон на секунду задумался.

— Но самый сильный шок был в конце. Забастовка провалилась через пару недель, и большинство учителей вернулись на свои старые места. Я пошел на постоянную работу и вздохнул с облегчением. Казалось, гора упала с плеч. Но я еще раз навестил эту школу. Я хотел встретиться с человеком, которого я замещал. Я хотел извиниться за свое невежественное вмешательство и сказать, что он лучше, чем я. Это была мне наука, и я испытывал к нему огромное уважение и хотел, чтобы он знал, какую титаническую работу он делает в таких условиях. Я просматривал его книги и записи, и могу сказать, что он был очень хорошим инженером, он был на уровне, несмотря на то, что учебники и программы устарели. Но его там не было. Его классы расформировали. Администрация отказалась принять его вновь. Оказалось, что он был в руководстве FEA и одним из организаторов забастовки. Администрация отомстила ему и его соратникам, хотя все они были одними из лучших учителей в системе. Заурядных оставили, ведь те не «подстрекали» и не требовали улучшения системы образования. Я узнал, что так поступили во всем штате, а это значило, что система образования никогда уже прежней не будет. Они грубо вышвырнули наиболее преданных делу людей, наиболее небезразличных, вместо того, чтобы признать справедливость их требований.

— Почему они не увеличили зарплату? — спросил Иво. — Купили бы новые учебники и так далее. Так же сделали многие другие штаты.

— В то время у штата был большой дефицит бюджета. Если бы подняли зарплату учителям, пришлось бы поднять ее и другим низкооплачиваемым профессиям: полицейским, социальной сфере, даже временным рабочим. А это означает увеличение налогов…

— А-а…

— Или закрытие лазеек в налогообложении, — добавил Брад. — А это сильно ударило бы по специфическим интересам власть имущих.

Перед мысленным взором Иво появились пробоскоиды, разоряющие планету Санга. «Вот так оно и происходит», — подумал он. Общественная апатия приводит к власти нечистоплотных индивидуумов с их специфическими интересами, а это и есть путь к гибели.

Знал ли Брад, что беседа примет такой оборот? Хотел ли он сказать этим, что придется встретить врага на последнем рубеже, космическом? Сенатор Борланд, представляющий реакционные силы…

Гротон улыбнулся:

— Извините, я не хотел заводить об этом разговор. Обычно…

— Ты мне никогда не рассказывал об этом, дорогой, — сказала Беатрикс.

— Никому не нравится распространяться о своих ошибках. Поэтому я пытался забыть, чем на самом деле было мое «преподавание». Меня и сейчас бросает в дрожь, когда я вспоминаю эти адские две недели — они были как два месяца. Прошло много времени, прежде чем я пришел в себя. Прежде, чем я смог забыть, что значит ответственность без власти, что такое деградация нашей молодежи, что такое тщетные усилия и несправедливость руководства.

«А сам ты ничего не сделал», — подумал Иво. Как же может человечество что-то изменить, если даже те, кого шокирует творящаяся вакханалия, отступают.

— Теперь я уже кое в чем разбираюсь, — сказал Гротон. — У меня есть Беатрикс. И я держусь подальше от всякой «борьбы». Может, я просто утратил ненужный идеализм.

Брад взял Иво на встречу. Афра была занята, и он старался не думать о ней. Сенатор Борланд был на удивление похож на душевнобольного профессора Джонсона, которого Афра представила Иво в изоляторе. Но первые же минуты общения изменили первоначальное впечатление — Борланд был моложе и энергичнее, чем мог бы быть ученый. Иво попытался не думать о нем предвзято, как о враге. Борланд, наверное, не занимался закрытием школ и увольнениями бастующих учителей. Было странно видеть, что такому молодому человеку, как Брад, доверили вести переговоры с этим типом. Но Брад — это Брад.

Сенатор приехал со своим личным секретарем — шумным молодым человеком, которого можно было описать одним словом — хлыщ. Хлыщ говорил о Борланде в третьем лице, будто тот отсутствовал, в то время как Борланд внимательно осматривался и, казалось, не обращал внимания на разговор.

— Вы! — крикнул начальственно хлыщ, увидев Брада. — Вы американец, да? Сенатор желает с вами поговорить.

Брад медленно подошел. Он с трудом сдерживал ярость: пожалуй, к нему, единственному на станции, нельзя было обращаться таким тоном.

Хлыщ заглянул в блокнот:

— Вы Брад Карпентер, так? Вундеркинд из Кеннеди Теха, так? Сенатор желает знать, чем вы тут занимаетесь.

— Астрономией, — ответил Брад.

Среди собравшихся сотрудников станции прошла волна оживления, а один человек с советским гербом на лацкане усмехнулся, демонстрируя презрение к капиталистической иерархии. Лица западноевропейцев были неподвижны, но кто-то все же кашлянул. Борланд, конечно же, не имел над ними власти, но существовали какие-то правила приличия.

— Звездочеты, значит. Ну-ну, — подытожил хлыщ. — Сенатор собирается положить конец этой ненужной и бесконтрольной трате средств. Вы имеете представление о том, сколько денег, заработанных тяжелым трудом налогоплательщиков, вы тут растранжирили за последний год?

— Имею, — ответил Брад.

— Сенатор собирается прекратить это безобразие. Это составило… — сколько?

— Нисколько.

— То есть?

— Мы не транжирим деньги. Вы, по-видимому, полагаете, что результатами исследований должна быть реальная продукция. Это не так. Дело не в исследованиях, неверны сами ваши посылки.

Борланд повернулся к Браду. Он прикоснулся к плечу секретаря, и тот замолчал.

— Давайте это выясним. Допустим, что вы доказали ваше утверждение. И чего же особенного в вашем телескопе, что он жрет многие миллиарды долларов? Расскажите мне все, как на экскурсии.

— Прибор не является телескопом.

— Сенатор вас не спрашивает, чем он не является!

Было очевидно, что все собравшиеся, даже те, кто не понимает по-английски, ожидают увидеть, как Брад прихлопнет этого слепня. Тонкий юмор Брада был не единственной его чертой, которую ценили его друзья. Но этого не последовало. Брад начал скучную лекцию, предназначавшуюся для высокопоставленных визитеров. Через некоторое время стало ясно — Брад собирается прихлопнуть не слепня, а быка.

— Согласно теории гравитации Ньютона, каждое тело притягивается другим телом с силой, прямо пропорциональной массе и обратно пропорциональной квадрату расстояния. Сейчас принято считать, что гравитация — следствие искривления пространства материей. Это…

— Ближе к делу, — прервал хлыщ. — Сенатора не интересует ваш…

Сенатор опять тронул его за плечо, словно снял иглу с пластинки.

— Так вот, — продолжал Брад, пройдя к одной из досок и начал стирать диаграммы, нарисованные игроками в спраут, — пространство можно заменить упругой пленкой, а объекты Вселенной — предметами с пропорциональной массой, помещаемыми на эту пленку. Более тяжелые предметы сильнее прогибают пленку естественно…

Он нарисовал вогнутую кривую с кружком в центре и добавил кружок поменьше. Иво попытался разложить рисунок на комбинацию ходов в спраут, но это ему не удалось, даже с его талантом.

— Приблизительно так Солнце, искривляя пространство, притягивает Землю, если отвлечься от двумерности рисунка. Как видите, малые объекты стремятся скатиться к большим, если они не вращаются, и центробежная сила не уравновешивает притяжение. Земля, в свою очередь, тоже искривляет пространство и точно так же притягивает близлежащие тела, и ее гравитационное поле формирует их орбиты. Вселенная, как целое, искривлена и имеет сложную конфигурацию, так как гравитационное взаимодействие дальнодействующее, и нельзя пренебрегать влиянием даже малых масс. Обычное понятие «силы» неприменимо к гравитации, это просто свойство материи. Гравитационные поля есть повсюду, правда, они интерферируют, и могут сильно меняться. Есть еще вопросы?

— ОТО, — сказал Борланд.

— Да, Общая Теория Относительности. То, чем мы занимаемся. — Брад пометил место на линии между Землей и Солнцем, поближе к Земле, в максимуме потенциала. — Мы обнаружили, что интерференция деформаций пространства или, другими словами, гравитационных полей, в точке, где их потенциалы равны, приводит к слабой специфической турбулентности. Эффект напоминает дифракцию звуковой волны на препятствии или Черенковское излучение. Как и в эффекте Черенкова, излучается свет, вернее, высшая гармоника световой волны, проходящей через турбулентность. До недавнего времени не существовало теории явления, его даже невозможно было наблюдать. Но сегодня есть оборудование, позволяющее принимать это излучение, хотя в теории еще не все ясно.

Борланд поднял руку, словно на уроке, и Иво пришел в голову рассказ Гротона. Правда, на сей раз плевки были политическими.

— Позвольте задать вопрос. Значит, вы говорите, что луч света, проходя между телами в космосе, слегка искривляется. Но насколько я понимаю, в космосе вряд ли есть дырки, в которых нет гравитации, слишком уж много там звезд и всякой пыли, и все поля, даже самые маленькие, вызывают возмущения на бесконечности. Ваш луч претерпевает множество таких изгибов, может, тысячи и тысячи на пути к вам. Как же потом разобраться, где какой изгиб? По-моему, лучше воспринимать свет таким, как он есть и смотреть в обычный телескоп, там, по крайней мере, все ясно.

Иво с беспокойством подумал, что за сенаторской личиной скрывается острый ум.

— Это так, — согласился Брад. — Исходный сигнал содержит информацию об очень многих лишних «изгибах». Но обычный свет хорошо работает либо на очень малых расстояниях, либо на очень больших. В промежуточном диапазоне, скажем, между световыми минутами и сотней тысяч световых лет его преимущества теряются. Макронное излучение, напротив, не дифрагирует так сильно, как свет, хотя причины нам еще не ясны. Так что макронное изображение звезды на расстоянии тысяча световых лет такое же четкое, как сигналы от Солнца. Это справедливо для нашей галактики. Но если пойти дальше…

— Я вас понял. Нужно кричать, чтобы окликнуть кого-то в коридоре, но если вы звоните по телефону, то нет разницы — в соседний город или на другой континент, хотя звук и не очень громкий. А этот термин — макрон, — это звучит как вещь, а не свойство материи.

— Да. Наши термины туманны, поскольку представления туманны. Скорее всего, здесь замешана квантовая природа света и, может быть, квантовая природа гравитации. Вероятно, поэтому, поле не убывает, как обратный квадрат.

— Скрещиваем гравитон с фотоном и получаем макрон, — заметил Борланд. — Чертовски интересно. Теперь я понял, в чем дело, хотя и профан в квантовой механике.

Профан в квантовой механике, но не полный невежда, подумал Иво.

— Значит, вы или принимаете все макронное излучение, или вообще ничего, — продолжал Борланд. — Но как вы получаете изображение изнутри планеты, там ведь нет света?

— Турбулентность расходится в пространстве. Если объект внутри планеты имеет массу, его поле взаимодействует с полями планеты и других объектов. В какой-то точке происходит взаимодействие со светом, и рождаются макроны, которые мы принимаем, как бы далеко мы не находились. Все, что нужно — приемная аппаратура соответствующей чувствительности. Компьютерная обработка очищает сигнал и формирует изображение из миллиарда разрозненных фрагментов. Но на выходе…

— Выходит, с помощью макроскопа можно наблюдать любое место как в космосе, так и на Земле?

Брад кивнул.

— Я тут посмотрел на ваш символ…

— Мы этим не занимаемся, — отрезал Брад.

До Иво дошло, что они говорят о платиновом экскаваторе с надписью SPDS. Разве тут что-то можно понять? Сенатор, видимо, сразу разобрал аббревиатуру. Или знал заранее? Он все меньше и меньше походил на любителя. Справится ли с ним Брад?

— Ну, разумеется, — продолжил Борланд. — Но кое-кому могут очень не понравиться подобные наблюдения. Кое-кто может просто взбеситься, когда узнает, что в его личную жизнь вмешиваются и примет суровые меры. Вы следите за мной?

— Да, — сказал Брад, в его тоне слышалось отвращение.

— Да нет. Вы когда-нибудь жили напротив многоквартирного дома? Вы смотрите в окно, а перед вами сотни окон.

— Нет.

— Ты многое упустил, парень. — Борланд повернулся, — а кто-нибудь жил?

Повисла напряженная тишина. Из толпы поднялась коричневая рука. Это был Фред Бланк, из технической службы, чемпион по теннису. Он поднял руку неуверенно, словно не хотел обращать на себя внимание при таком скоплении народа.

Борланд повернулся к нему.

— А у тебя был бинокль?

Фред смутился.

— Ну хотя бы дешевый телескоп? — настаивал Борланд. — Ты же знаешь, о чем я. Десять, двадцать, если повезет — сто окон, зависит от комнаты, и на половине нет занавесок. Какие занавески на зарплату Нигера? Некоторые девочки не знают, что они заняты в шоу. Некоторым наплевать. А некоторые думают, что это хороший бизнес. А семейные драки? Это еще то зрелище. — Он повернулся к Браду. — И что бы вы сделали с «дальнобойщиком»?

— Я позову полицию.

Борланд опять повернулся к Бланку.

— Ты бы так сделал, брат по духу[19]?

Бланк покачал головой. Сейчас он несмело улыбался.

— Да, уж ты то знаешь, — Борланд уже полностью контролировал ход разговора. — Ты был там. Ты все видел. Звать легавых на помощь там не принято.

Все ученые молчали, кроме тех, кто переводил сказанное своим товарищам. Борланд всех выставил оторванными от жизни теоретиками.

— Надеюсь, что теперь вы меня понимаете. Выражаясь вашим высоконаучным языком: массовый вуайеризм есть типичное следствие кибернетической революции и с ним не справиться дореволюционными методами. В старые добрые времена мы были кочевниками и ютились в вигвамах. Если кто-то совался в дверь непрошеным, то тут же получал по роже мозолистым кулаком. Аграрная революция все изменила — стали возможны города, а в них по определению людно. После индустриальной революции, лет, эдак, через пять тысяч, стало гораздо хуже, так как любой Джо имел право безнаказанно совать свой нос в соседские дела. А уж после кибернетической революции все и вовсе распоясались, теперь у этого самого Джо было и право, и время подглядывать — кому нужно шоу в записи, если можно посмотреть живьем и бесплатно. Сегодня у нас есть суперскоп, и мы можем соваться в дела своих космических соседей, будто у нас своих недостаточно. А теперь предположим, — некие ушлые инопланетяне страшно ценят интимность и захотят дать по роже «дальнобойщикам», пусть они даже за четырнадцать тысяч световых лет.

Ученые удивленно переглянулись. Это же очевидно, но никто не догадался! Разрушитель разума, который убивает «дальнобойщиков», где бы и когда бы они не находились. Самый простой и правдоподобный ответ.

Борланд подождал, пока смолкнет бормотание переводчиков и разговоры. Те, кто смотрели на него со скрытым презрением, теперь уважали его, русский перестал улыбаться.

— А сейчас, товарищи[20], забудем о гипотезах и займемся главной проблемой. Я знаю ваши правительства лучше, чем вы — да, да, даже твое, Иван, — это моя профессия. Также я знаю кое-что о человеческой природе — на практике, а не в теории — следовательно, и о природе внеземных существ. Вы в беде, а я не тот человек, чьи советы вы будете слушать. Но давайте забудем о рангах, объединим наши усилия и попытаемся совместно найти выход. Может быть, мы немного поможем друг другу.

Среди собравшихся прошло оживление, кое-кто улыбнулся.

— Может быть и так, — ответил Брад.

Борланд обратился к помощнику:

— Сходи и проведи предварительную пресс-конференцию, мальчик мой. Скажи им о намерениях сенатора — но факты попридержи. В общем, поводи их за нос. Ну, как обычно.

Хлыщ молча удалился.

— Он чудо, не правда ли? — заметил Борланд. — Потребовались годы, чтобы найти такую занозу. Ладно, где пленка?

— Пленка?

— Парень, моя разведка работает неплохо. Запись разрушителя. Та, что затуманивает мозги, ха-ха-ха. «Призрак ведает…»

— Это не пленка и даже не запись, — ответил Брад. — Мы не можем записать это, в записи разрушитель не действует. Иначе говоря, он не регистрируется.

— Но можно же показать это здесь, живьем? Нет смысла исследовать мертвый вирус. Мы хотим узнать, где собака зарыта. Сигнал передает только одна станция, верно? И круглосуточно, можно всегда настроиться на прием, не так ли?

— Передача идет в одном из макронных диапазонов. В основном, где возможен самый уверенный прием. Тот, где можно эффективнее всего работать, если избавиться от передачи разрушителя.

Брад провел сенатора в маленький просмотровый зал. Большинство научных сотрудников и персонал разошлись, полагая, что инцидент исчерпан. Появилась Афра в блузе и юбке — даже в простой одежде она выглядела элегантно. Иво потащился за ними, на мгновение забыв обо всем.

— Программа, — задумчиво произнес Борланд. — Мышеловка в гареме. Зачем устраивать это представление, не проще ли начинить взрывчаткой Солнце?

— По-видимому, создатель разрушителя не против жизни вообще, — сказал Брад. — Это селективное средство. Действует только на развитые цивилизации, создавшие космические технологии и макроскоп. На «дальнобойщиков». Мы в безопасности, пока не достигнем определенного уровня.

— Мои нервы тоже. Но это та безопасность, о которой вы мечтаете?

— Нет.

«Тогда давайте повторим. Я вам изложу теорию, как я ее понял, но на сто процентов я не уверен.

Принцип GIG0[21], знаете ли. Каков вопрос, таков ответ. Может быть моя идея верна, давайте работать методом исключения. Ну, это как в той песне:

Пропойте это священнику, и он вам скажет, что вы богохульствуете. Нужно говорить не „черт“, а „лукавый“ — одобренный церковью эвфемизм. Теперь подсуньте профессору, и он вам укажет на ошибку — нужно говорить не „будто другие“, а „как другие“. А рабочий вообще скажет, что над текстом поработала цензура. А в оригинале было: „Какая тут, к черту работа, если я безработный?“ Они зрят в корень, наши работяги. Правда, не всегда. Как вы думаете, они боятся, что какие-нибудь инопланетные ловкачи займут их места?»

— Через четырнадцать тысяч лет? Даже если бы у нас был фотонный двигатель, которого у нас никогда не будет, понадобится еще четырнадцать тысяч лет, чтобы добраться до них. Раньше нам даже не удастся ответить на их послание. Так что в сумме не меньше тридцати световых лет. Я не могу представить, чтобы они так долго ждали ответа.

— Может, это долговременная передача. Пока мы знаем, что она идет около миллиона лет, — сказал Борланд. — Ждут, когда мы ответим. Может быть, для них время идет медленнее? Может, для них четырнадцать тысяч лет это вроде недели?

— Нет. Программа идет в привычном для нас темпе. Ничего не нужно подстраивать. Если бы они чувствовали время так, как вы говорите, программа бы шла лет тысячу, а не несколько минут.

— Может и так. Значит, вы считаете, что у них маниакальная ненависть к развитым цивилизациям, когда бы они не жили?

— Ксенофобия? Возможно. Но опять же, временная задержка ставит это под сомнение. Как можно ненавидеть то, что будет существовать через десятки тысячелетий?

— Инопланетяне могут. Их мозг, если он у них есть, возможно, работает совсем не так, как мой.

— Все же, существуют общепринятые критерии интеллекта. Логично предположить…

— Оставьте логику в покое. Здесь нужна философия.

Брад посмотрел на Борланда:

— О какой философии вы говорите, сенатор?

— О философии в практическом смысле, конечно. Вы можете превзойти в логике самого дьявола, а проблему так и не решить. Вы считаете свои научные методы лучшими в мире. Это, скажу я вам, не так.

— Мы наблюдаем за явлениями, выдвигаем гипотезы, которыми пытаемся эти явления объяснить; пересматриваем или отвергаем их, если они противоречат новым данным. По-моему, это разумно. Разве у Аристотеля, Канта или Маркса было что-то лучше?

— Да. Главная забота философа — не истина, а цель. Ваш разрушитель — это не кризис истины, а кризис цели. Пока ничего определенного не известно, бессмысленно делать предположения и пытаться все связать по правилам математики. Нужно понять исходные посылки тех, кто создал разрушитель, а не отвечать вопросами на вопросы. Только тогда, может быть, мы немного продвинемся к вопросу о цели.

Брад нахмурился и повернулся к Иво и Афре:

— Вы что нибудь понимаете?

— Нет, — ответила Афра.

— Да, — сказал Иво.

— Вы не сможете это понять, используя формальные рассуждения. Мы не в шахматы играем, нам даже не известны правила. Твердо известно одно — мы проигрываем, — и давайте спросим почему. Значит, эта штука уничтожает разум. Ну и что в этом плохого?

— С космологической точки зрения — ничего, — сказал Брад. — Но мы чувствуем себя не очень уютно. Было бы лучше, если бы разрушитель выключал людей с низким интеллектом, а не…

Борланд нахмурился:

— Вы имеете в виду интеллектуальный коэффициент? Определяемый как ментальный возраст, деленный на хронологический и умноженный на сто?

— Да. Конечно, нельзя быть уверенным в том, что коэффициент отражает что-то, кроме способности субъекта отвечать правильно на интеллектуальные тесты, так что мы можем ошибаться в направлении удара разрушителя. Значение коэффициента не включает в себя такие важные черты, как индивидуальность, независимость мышления, темперамент — и если даже коэффициенты одинаковы…

— Это не означает, что способности людей идентичны, — закончил Борланд. — Я читал об этом в книжках и знаю недостатки метода. Помните болтовню лет двадцать назад о «творческих способностях», и эту дурацкую моду на клубы обладателей высокого интеллекта? Если мне нужен хороший человек, я держусь подальше от этих доморощенных интеллектуалов. Мне достаточно просто в лицо посмотреть, чтобы сказать, кто достойный парень, а кто сопляк с клубным синдромом.

Борланд окинул их лица острым взглядом.

— Вы, — он ткнул узловатым пальцем на Афру. Она вздрогнула. — Вы член клуба, да?

Афра растерянно кивнула, но Борланд уже повернулся к Браду:

— А вы — нет. Тот здоровый русский, что только что вышел, тоже нет. — Он взглянул на Иво. — А тебя они даже на порог не пустили бы.

Он вернулся к Браду.

— Коэффициент — это практический инструмент, используемый, когда нужно обобщить интеллектуальный уровень больших групп людей, но его применение оправдано, пока нет ничего лучшего. Можно его определить, как способность обучаться — в среднем индивидуум с коэффициентом 120 выглядит более импозантно, чем его собрат с коэффициентом сто. Таким образом, система выдумана лишь удобства ради. А теперь перейдем к главному, хорошо?

Брад рассмеялся.

— Хорошо, сенатор. Применяйте вашу философию.

— Значит, сигнал приходит не в речевой форме, и чтобы его понять, необходимо преодолеть некий порог. Вы должны иметь непонятно какие способности, чтобы переступить этот порог. Как это понять: то ли у гения больше шансов войти в программу, то ли как с макроскопом — или все, или ничего?

— По-видимому, просто больше шансов. Интеллект — весьма специфическая вещь, и нельзя быть точно уверенным…

— Ясно. Давайте тогда по порядку. У вас коэффициент двести четырнадцать, — обратился он к Браду.

— Что? — удивленно переспросила Афра.

— Это не…

— Знаю, знаю, — сказал Борланд. — Цифры ничего не значат, а если бы и значили, то это ничего не меняет, потому что вы в сто раз умнее какого-нибудь Джо, который вас тестирует. Это все условно. Нет, я не просматривал ваше досье, просто пытаюсь интерполировать. А если в вашем досье есть эта запись, то она выглядит примерно так, как я говорю, не правда ли?

Брад не стал отрицать. Афра даже не смотрела в его сторону. Иво знал, о чем она сейчас думает. Она считала, что его коэффициент 175–180, все же где-то недалеко от ее собственного. Эти числа много значили для нее. Теперь она осознала насколько он был выше ее — так же, как она была выше среднего человека, — а средний человек для нее был нестерпимо туп.

— Таким образом, вероятно, что вас он поразит первым из нашей группы, — сказал Борланд. — Вас мы поместим во главе стола. Ну-с, а я сравнительно глуп, около сорока пунктов ниже вашей цифры, а вообще-то это военная тайна, потому что с мозгами в Сенате трудно выжить, — ну и еще ваша девушка — еще пунктов десять вниз. Этот парень…

— Сто двадцать пять, — сказал Иво. — Но это некорректная оценка, у меня…

— Ну вот, выдали еще один военный секрет, — пробормотал Брад. — Не думаю, что мистеру Арчеру следует…

— Я настаиваю на своем месте в вашей группе, — серьезно сказал Иво.

— Хорошо, вместе с вами получится неплохой градиент, так что пусть будет так, — заключил Борланд. — А сейчас позовите кого-нибудь с коэффициентом сто или около того.

— Таких людей на станции нет… — начала было Афра.

— Позови Беатрикс, — тихо сказал Брад.

— Позвать..!

— Это не такой уж страшный порок — быть умственно средним человеком, — мягко сказал Брад. — Ведь все мы лишь статистические отношения.

Афра покраснела и вышла из комнаты.

— Темпераментная бабенка, — заметил Борланд. — Технический секретарь?

— Более чем — но две минуты назад.

— Займемся делом. Вы можете прямо сейчас запустить прием программы?

— Вы, я вижу, решили, что мы и впрямь собираемся это сделать.

— Нервы сдали, сын мой? Вы же знаете, что к этому все идет. Если боитесь, то пускайте программу и убирайтесь.

— Сенатор, если я вам покажу разрушитель, то никто вам уже не поможет. Вы совершите ментальный суицид.

Борланд прищурился:

— А если, скажем, я просмотрю его и выживу? Скажем, я выведаю то, что пытаются скрыть инопланетяне? Кем я тогда буду здесь, на Земле?

— Либо вы будете слишком глупы даже для должности спикера, либо…

Иво понял недосказанное. Сенатор был явно не дурак. Если он пройдет через разрушитель и останется в здравом уме, то у него будут во власти все тайны Вселенной. Он будет самым могущественным человеком на Земле. Борланд был из тех людей, которые готовы пойти ва-банк и поставить на карту все.

Он не шутил. За этим он сюда приехал. Он должен посмотреть разрушитель. И Брад не может позволить ему пойти ва-банк одному. Победа сенатора будет стоить Земле больше, чем его поражение, — если только Брад сам не раскроет секрет и не остановит его.

Борланд метнул свирепый взгляд на Брада.

— Что, сыграем без правил, сынок?

— Повестка в Конгресс? — пожал плечами Борланд. — Нет, мы вместе совершим это самоубийство.

— Давай, парень.

Брад взглянул на Иво, — тот не уходил, и нажал кнопку под столом.

Телевизионный экран на дальней стене вспыхнул разноцветной радугой. Все трое повернулись к нему.

Иво даже не успел удивиться, настолько все быстро произошло. Троица сидела полукругом, придавая некую торжественность моменту. Брад никогда бы не позволил пойти на такой риск женщине, Афра никогда бы не покинула их, если бы знала, что здесь назревает.

Появилась фигура — извивающаяся, неуловимой формы, постоянно изменяющаяся. Большая красная сфера, по теням можно было определить, что это именно сфера, несмотря на двумерность картинки, а рядом с ней маленькое голубое пятнышко. Пятнышко расползлось в голубую сферу, которая частично перекрыла красную. Место пересечения сфер окрасилось в промежуточный пурпурный цвет.

У Иво заработала интуиция. Он сосредоточил свои логические способности на чертеже так же, как он делал это при игре в спраут.

Это было иллюстрированное представление теории групп с обобщением на Булеву алгебру и с цветом, как дополнительным параметром. После теории групп начинающему можно было преподавать математику, логику, электронику и другие области знания — не прибегая к речевой форме. Язык можно сам по себе эффективно анализировать этими методами. Одна головоломка решена: у инопланетян было доступное средство общения.

Менялись цвета, фигуры переплетались, расширялись, изменяли форму образовывая сложные узоры, которые постороннему показались бы просто нагромождением линий, но это было не так. В рисунках была высокая логика, недоступная среднему интеллекту. Это была внеземная, но абсолютно рациональная логика, если принять исходные термины и определения. Неумолимо все теоремы и постулаты объединялись в одно великое целое. Сокровенным смыслом бытия было…

Интуиция Иво посылала ему отчаянные сигналы об опасности. Он подходил к сущности послания, чувствуя на себе удары трансцендентальной силы.

Внезапно он понял, что программу нужно остановить. Он попытался встать, позвать на помощь, но его двигательные рефлексы были отключены. Он даже не мог закрыть глаза.

Но Иво сделал единственное, на что он был еще способен — усилием воли расфокусировал зрачки. Образы разрушителя утратили четкость и постепенно начали отпускать его. Постепенно веки опустились, и он смог повернуть голову. Иво навалился всем телом на стол — он был слишком слаб, чтобы хоть что-то предпринять.

Программа шла к своему неизбежному финалу. Он знал это, хотя и не видел экрана. В комнате было тихо.

Дверь распахнулась.

— Брад! — отчаянно прокричала Афра. — Ты не подождал меня!

Иво вышел из транса. Вернулись силы. Он неуверенно встал на ноги, пытаясь обрести равновесие. Пошатываясь, прошел к углу стола, где находилась кнопка, на которую нажал Брад, Непослушными пальцами он царапал тыльную сторону крышки в поисках кнопки. Наконец экран погас.

Афра, стоявшая на пороге, ожила. Разрушитель захватил ее, и она уже входила на второй уровень, но видела его не больше нескольких секунд. Этого было недостаточно для уничтожения мозга.

В комнату набились люди. Все смотрели на сидящих, Иво посмотрел на своего друга.

Брадли Карпентер сидел совершенно спокойно, не обращая внимания на истерические крики и причитания Афры. Пустой взгляд, влажная нижняя челюсть безвольно отвисла. Прибывший станционный врач что-то сказал и отрицательно покачал головой. Чуть подальше в кресле неуклюже развалился сенатор. Врач тщательно осмотрел его.

— Мертв! — последовал диагноз.