Маг-целитель

Глава 29

Но уже на следующий день я думал по-другому. Ведьмы и колдуны-бюрократы повалили к нам толпами, дрожа от страха и умоляя брата Игнатия исповедовать их. Кроме того, большинство из них были больны, поэтому я предложил, чтобы мы с монахом разделили обязанности таким образом: сначала он их исповедует, потом я занимаюсь их физическим излечением. Фриссон быстренько набросал целый каталог стихотворений. Мне только и нужно было что описывать видимые симптомы, а потом дрожащий, но радующийся покаявшийся грешник или грешница рассказывали о симптомах, глазу невидимых, после чего Фриссон перелистывал пергамента и вручал мне соответствующие стихи. Стихи порой попадались очень замысловатые, но помогали все.

— Просто поразительно, как это ты всякий раз подбираешь стихи к каждому конкретному случаю, — сказал я поэту, когда у нас выдалась редкая передышка.

Фриссон пожал плечами.

— Когда меня охватывает вдохновение, господин Савл, я пишу то, что мне приходит в голову, и не думаю, как это будет использовано. Тем не менее не могу избавиться от мысли, что, наверное, это очень плохие стихи, раз они получаются так легко и служат таким прозаическим целям.

— Ты просто в свое время наслушался критики, — проворчал я. — Ты бы лучше смотрел на то, как твои стихи действуют.

И мы снова зашагали по дороге, и я гадал, кто сейчас самая важная персона в нашей компании.

К нам подходили группами — по четыре, по пять человек. На второй день кающиеся стали появляться каждые четыре часа. Что бы ни говорили я или Жильбер, брат Игнатий всегда настаивал, чтобы мы остановились, и он выслушал исповедь.

— В противном случае, — объяснил он мне, — вышло бы так, что я нарушаю данный обет. Я не имею права отвернуться ни от одного грешника. Моя служба состоит в том, чтобы воссоединить их с Господом.

— А моя задача состоит в том, чтобы остаться в живых, а для этого мне нужно, в частности, свергнуть королеву, — сказал я. — По большому счету на пути к этой цели можно спасти множество душ! Но чем чаще ты будешь останавливаться, тем дольше будет наш путь к столице и тем больше у королевы останется времени, чтобы собрать силы и укрепиться в замке, не говоря уже о том, чтобы подготовить засаду с превосходящими силами.

Брат Игнатий невозмутимо покачал головой.

— Ты по-прежнему рассуждаешь по-мирски, господин Савл, и не понимаешь, что выиграть это сражение можно только силой духа.

— Может, оно и так, преподобный, но тучи стрел и копий в этом мире очень даже могут помешать нам повести сражение в мире загробном.

— Не помешают, — заверил меня монах, — потому что этими стрелами и копьями руководит сила Зла. А если мы противостоим этой порочной силе, никто не бросит копья и не пустит стрелы.

Я бы поспорил, но в этом человеке была такая чистота и уверенность, что у меня язык не повернулся ему возражать. Да я и возражений не мог придумать! То есть минут десять спустя они у меня, конечно, появились, но от них уже не было никакого толка. Я решил приберечь эти аргументы для нового спора, но пришло время нового спора — и брат Игнатий на мой аргумент ответил контраргументом, и снова я не смог сразу ответить ему. Вот так мы и препирались всю дорогу до столицы — и я всегда отставал от него на один аргумент.

Злился я ужасно, потому что таким образом мы продвигались за день всего миль на десять.

— Я ошибаюсь, — спросил я Фриссона, — или на нас свалились все жертвы насланной Гремлином эпидемии?

— Может, так оно и есть, — неторопливо ответил Фриссон. — А может быть, те, кто болен и мучается страхом адских мучений, просто прослышали о тебе и отправились тебя искать. Заболевшие и не помышляли бы о выздоровлении, если бы не слышали о делах рук твоих. Они бы умерли в отчаянии, даже не вспомнив о том, что им надобно покаяться.

Я вылупил глаза.

— Да ладно тебе! Слухи не могут распространяться так быстро!

— Ты недооцениваешь могущество слухов, — ответил поэт. — Но есть и другое объяснение.

— Вероятно, более правдоподобное?

Фриссон пожал плечами.

— Ведьм на службе у Сюэтэ держал их демонический повелитель, и по-моему, вся колдовская сила ведьм давалась им отчасти королевой. Теперь, когда против нее восстала вся земля, она забрала ту силу, которую давала ведьмам, для самозащиты — она бережет силы для последнего боя с тобой.

— Да? Как бы мне хотелось, чтобы ко времени нашей встречи она чувствовала себя из рук вон погано.

— Да нет, ты пойми, это такой своеобразный комплимент, — попробовал утешить меня Фриссон.

— В таком случае надо будет ее слегка поколотить. Ну, ладно, пошли.

Мы пошли, но ведьмы и колдуны продолжали прибывать. Я, оказывается, плохо представлял себе то, что все чиновники здесь коррумпированы или набраны из уже коррумпированных людей — тех, кто продал свои души Сатане. Понятное дело, для того, чтобы осуществлять тоталитарный режим правления, нужно было много помощников. Каких только среди них не попадалось! Некоторые были молоды, а некоторые и красивы, но большей частью приходили пожилые люди или глубокие старики. Брат Игнатий пояснил мне, в чем тут дело.

— Большинство людей приходит в отчаяние к концу жизни. До середины жизни все думают, что Господь даст им всемерные успехи в той или иной области, заслуживают они этого или нет, пускай даже речь идет о добром отношении других людей. Но когда люди начинают оглядываться на прожитую жизнь и понимают, что все их попытки ловко прожить жизнь не увенчались успехом, что они не стяжали ни славы, ни любви, то многие обижаются на Бога и клянутся в верности Дьяволу, обещая отдать ему свои души, если он при жизни обеспечит им какие-нибудь преимущества над ближними.

— И тогда они перестают стариться?

— Тела их перестают. Мало кому приходит в голову просить о возвращении молодости, да Сатана и не даст, потому что он уже заполучил их души. Такие люди так сильно жаждут славы или богатства, что, даже не торгуясь, готовы продать Сатане душу за молодость и красоту. Но некоторых не прельщает ничто, кроме этого, и только потом они начинают желать власти и богатства, и им начинает казаться, что необузданная жестокость — это проявление силы.

Для меня все то, что он говорил, оставалось частью массированной галлюцинации, в которую я угодил. Но даже в моей системе ценностей гнездилось понимание того, что слова «продать душу» — это не просто метафора или литературный образ. Для меня это означало посвящение себя целиком и полностью самому себе, поощрению собственных порывов и желаний, обретению желаемого любой ценой, пусть даже через шагание по трупам, бесстыдный подхалимаж и облизывание чужих ботинок. Да, все это не имело значения, потому что потом ты мог, пройдя по трупам, заграбастать себе всю возможную власть. Я содрогнулся. Я знавал слишком много таких людей даже в собственном мире!

Не сказал бы, правда, что кому-то из наших успешно вылеченных пациентов удалось омолодиться. Попадались, правда, женщины, которые наверняка были красивы до того, как заразились ветряной оспой. Были такие, кто страдал раком, кого поразили микроинсульты. Встречались нам и мужчины, которые выглядели очень даже недурно, насквозь пораженные туберкулезом или сифилисом. Как тут не вспомнить про Дориана Грея! Но после того, как они исповедовались и брат Игнатий, отпускал им грехи, они становились более похожими на того, кто был изображен на портрете Дориана Грея — на несколько минут. А потом они начинали стремительно стариться. К счастью, наиболее красивые ухитрялись скрыться с наших глаз до того, как их настигала смерть. А другие просто-таки рассыпались в прах прямо у нас на глазах. Было от чего содрогнуться — уж вы мне поверьте.

Но большинство народу исповедовались, после чего шли ко мне лечиться, и, как правило, нам удавалось поправить их здоровье еще до того, как они начинали скоростной процесс старения. Вылечившись, люди уходили своей дорогой, сияя от радости, невзирая на старость и уродство. Теперь внешняя красота для них мало что значила — они понимали, что жить им осталось мало, и потому стремились успеть совершить хоть какие-то добрые дела.

Мы с Жильбером уже начали утомляться оттого, что приходилось непрерывно побеждать раков, хотя, к счастью, гигантские членистоногие не становились умнее. Не умнел и Унылик — ему очень полюбилось трогать лапами панцири раков. Я видел: порой ему очень хочется отведать рачьего мяса, но всякий раз я умудрялся вовремя удержать его от опрометчивого поступка и объяснить, что все, что эти раки творили в теле у людей, то же самое они могут натворить и в теле у тролля. Из-за этого Унылик еще больше злился на раков и топтал их нещадно.

На самом деле я не мог не восхищаться мужеством ведьм, решивших покаяться. Отправиться в путь, занимающий неделю, если не больше, — какая должна быть решимость! Правда, некоторые все-таки пользовались своим влиянием на крестьян и требовали, чтобы им дали повозки и лошадей. Но большинство приходили пешком. Но каким бы путем они ни приходили, всю дорогу их терзали собственные бесы. Какое же надо иметь терпение! Хотя тут, наверное, здорово помогал страх попасть в Геенну огненную.

Сами же демоны никому не показывались, кроме кающихся ведьм, — видимо, после того, как пару раз встретились с моим ангелом-хранителем. Они понимали, что, как только на их пути окажется хотя бы один воин Христова Воинства, им можно сматывать удочки.

Словом, демонам оставалось только одно — пытаться изо всех силенок помешать ведьмам добраться до священников или целителей, ну и, пожалуй, еще — напускать на них отчаяние, неверие в то, что им суждено покаяние и прощение грехов. Наверное, некоторые действительно отчаялись и остались дома. Но этого нам не суждено было узнать. Только слышали про таких от тех, что приходили к нам.

А приходили к нам не только ведьмы. Первый доброволец, которого никак нельзя было назвать разбойником, появился на следующее утро. С собой у него был только молотильный цеп да узелок с провизией на день, с решительным видом он сразу же объявил нам, что идет воевать с королевой. Оказалось, местный колдун погубил его семейство, задушил податями, опозорил его сестер, загнал его самого и его родителей жить под навес, который на самом деле был всего-навсего большой корзиной. Им приходилось трудиться от зари до зари, чтобы расплатиться за долги, которые колдун все еще за ними числил. Они батрачили и не осмеливались возражать.

— А вот с вами мне не страшно, — признался крестьянин. — Может, я и погибну, но по крайней-то мере поначалу угроблю какого-нибудь воина злобной королевы.

— Значит, рука твоя тверда не потому, что ты боишься умереть? — требовательно спросил у крестьянина Жильбер.

— Нет, меня пугает мысль о том, что я могу умереть понапрасну. Да и зачем мне жить? Хоть бы умереть не задаром!

— Идем с нами, — сказал Жильбер.

На окраине ближайшей деревушки нас ожидало трое крестьян. К вечеру к нам присоединились еще две группы.

А потом они прибывали и прибывали. На каждом тележном кругу, у каждого верстового столба стояло трое или четверо крестьян, поджидавших нас. Они были вооружены косами, цепами, и лица у всех были точно каменные. Жильбер с пристрастием беседовал с новобранцами, а Фриссон под шумок читал стихи — надо же было выяснить, правду ли говорят крестьяне. Ну и конечно, мы обнаружили несколько подосланных шпионов. Не хотелось бы рассказывать о том, как мы с ними разделались.

— Не убивайте его! — крикнул я в ужасе, когда с десяток крестьян бросились на шпиона. — Нельзя бороться злом со злом — это значит служить Злу!

Но тут шпион вытащил ножик, длиной с руку, и пырнул ближайшего крестьянина, бормоча при этом заклинание. Нож угодил крестьянину в грудь, а остальные из-за заклинания рухнули наземь как подкошенные.

Жильбер резко шагнул к шпиону и снес ему голову.

Потом я уже и не пытался спорить.

На следующий день к нам подошел крестьянин, стащил с головы шапку и показал тонзуру. На сей раз допрос с пристрастием произвел брат Игнатий. Он даже вручил этому человеку распятие и послушал, как тот произносит Символ Веры. Незнакомец проверку выдержал и впоследствии помогал брату Игнатию исповедовать ведьм. На следующий день подошел еще один монах, и к концу недели с нами шагали шестеро. Они поняли, что появилась возможность свергнуть Сюэтэ, и решили присовокупить силу своих молитв к нашим чудесам, а себя лично — к отряду Жильбера. Брат Игнатий заверял меня, что с ними наша объединенная мощь возрастет в десятки раз. Ну, если на минуточку представить, как работает безумная природная чудесная сеть, то можно было и не сомневаться.

Но вот к нам прибежал крестьянин с побелевшими от страха губами и выпученными глазами.

— Они идут, господа, они идут!

— Ты о чем? — Жильбер схватил крестьянина за плечи и встряхнул. — Кто идет?

— Армия Зла! — вскричал крестьянин. — Пешие и рыцари! Их так много — не сосчитать, а с ними еще два колдуна!

Моя оборванная армия зароптала, но никто не дал деру. Все стали угрюмыми и решительными — даже те немногие, что дрожали от страха.

Нас было мало — всего несколько сотен.

— А сколько это будет «не сосчитать»? — поинтересовался я у Жильбера.

— Если так сказал крестьянин? — Сквайр пожал плечами. — Может, несколько сотен, а может, и много тысяч. — Жильбер обернулся к крестьянину. — Ты их на дороге видел?

— Да! Я их услыхал издалека и спрятался в папоротнике, чтоб подсмотреть! А они все шли и шли, по четверо в ряд. Я подождал, пока они пройдут, сосчитал, сколько сумел, а они все шли!

Жильбер кивнул.

— А долго ли они шли?

— Долго ли? — переспросил крестьянин и наморщил лоб.

Похоже, он об этом и не задумывался.

— Ну, сколько по времени? Столько, сколько тебе надо, чтобы дойти от дома до поля? Или так долго, как длится месса?

— Посерединке будет, — отвечал крестьянин. — Не так долго, как месса, но подольше, чем дорога от дома до поля.

— Тысяча, не меньше, — заключил Жильбер и отпустил крестьянина. — Ты молодчага. Но как же тебе удалось опередить их?

— Они по дороге топают-то. А я здешние места знаю, вот и рванул напрямик. Они маршируют, а я-то бегом.

Жильбер кивнул.

— Значит, через час они будут здесь, а может, и скорее. Ты просто молодчина, дружище. Иди да наточи поострее свою косу — косы нам нужны острые.

— Пойду наточу поострее! — с радостью воскликнул крестьянин, и в глазах его полыхнул такой огонь, что мне стало не по себе.

Я собрал брата Игнатия, Жильбера и Фриссона на спешный военный совет.

— Мы понимали, что это произойдет, — сказал я.

— Да, — кивнул головой Фриссон, напуганный настолько, насколько может быть напуганной кошка, прожившая уже восемь жизней. — Мы выступили в поход против королевы, разве не так?

— И мы понимали, что рано или поздно нам придется столкнуться с ее армией, — добавил Жильбер. — На самом деле просто удивительно, что они раньше на нас не напали. Я их каждую ночь поджидал.

— Ночь? — Я огляделся по сторонам. — Ну да, а сейчас солнце вот-вот закатится, точно?

— Точно, — подтвердил брат Игнатий. — Армия Зла наиболее сильна в ночные часы, под покровом тьмы.

— Значит, мы должны нанести им резкий и сильный удар и опрокинуть их до темноты, — заключил я и хмуро посмотрел на наш крестьянский бивак.

— У тебя есть какая-то идея! — почему-то уверенно заявил Фриссон.

— Ну, как сказать. — Я покачал головой. — Я вот что думаю, если они так любезны, что топают прямиком по дороге, неужели они не понимают, что могут напороться на засаду?

— Они не боятся засады, — ответил Жильбер. — Их много.

Я кивнул.

— Тем резоннее выдать им то, чего они ожидают. Какую засаду можно устроить в таких обстоятельствах, Жильбер?

Сквайр нахмурился, несколько минут подумал, потом повернулся к крестьянам:

— Эй! Кто из вас умеет стрелять по птицам из рогатки?

— Я! — откликнулось сразу с десяток голосов, а следом — еще с полсотни. Тут все поняли вопрос, и Жильберу ответил разом весь отряд.

Жильбер довольно кивнул.

— Так я и думал, — сказал он. — Потому что крестьянам разрешают играть в одну-единственную игру — стрелять по птичкам из рогаток.

Повысив голос, он обратился к ополченцам:

— Ищите камешки для рогаток да смотрите набейте ими карманы доверху! Потом забирайтесь на деревья по обе стороны дороги и хорошенько спрячьтесь!

Крестьяне немного пошептались, потом радостно взревели и отправились собирать камешки.

— Мысль отличная, — кивнул я. — Их надо разместить там, где воины не смогут схватиться с ними врукопашную.

— Это можно, — сухо отозвался Жильбер. — Но у врагов наверняка будут лучники. Пара залпов — и все мои люди будут убиты.

— А мне кажется, мы их можем определенным образом защитить. Прибереги небольшой отряд, который смог бы внезапно преградить врагу дорогу. Вот тут-то и начнется суматоха.

Фриссон непонимающе уставился на меня.

— Какая же это защита?

— Невидимый щит, — пояснил я. — Пусть бьются о него, и тогда мы их измотаем.

— Хорошая мысль! — обрадовался Жильбер. — Откуда это взялось, мастер Савл?

— А? Да это просто из сказки. Я когда-то такую слышал.

Я решил, что не стоит рассказывать ему о телевидении и рекламе зубной пасты.

— Но это долго не протянется, — разочарованно протянул Фриссон. — Их колдун быстро все поймет и уничтожит такой щит.

— Верно, — кивнул я. — Но мы можем построить стену внутри стены.

Фриссон даже немного испугался.

— Вот такое... вот это могло бы... но только до конца боя все равно не выстоит.

— Зато колдун будет здорово занят, пока мы им по шапке дадим.

— По шапке? — изумился Фриссон.

— Застигнем врасплох, — объяснил я. — Нанесем неожиданный удар. Воспользуемся преимуществом.

— А! — понимающе воскликнул Фриссон. — А как мы это сделаем?

— Это слишком сложно для того, чтобы объяснить. Придется показать — после того, как мы выстроим щит. — Я отвернулся. — Ну, давай займемся делом: нам нужно окружить довольно обширный периметр.

Оказалось, что для такой работы у нас предостаточно мальчишек. Один сбегал и притащил плуг, в плуг запрягли Унылика, Жильбер пошел рядом, по ходу дела давая указания крестьянину. Пропахали борозду длиной в пятьсот футов. Такую линию армия могла бы пересечь за пятнадцать минут, но Жильбер заверил меня, что у борозды сразу же начнется жуткая толкотня. Затем крестьянин с плугом проложил борозды по обе стороны от дороги и еще одну поперек, так что в итоге получилась буква «Н», я взял у Фриссона стихотворение, которое он сочинил заранее. Кстати говоря, оно сразу же засело у меня в голове. Может быть, из-за того, что у него был такой привязчивый размер — битый час не выходил из ума, да и потом то и дело вспоминался снова. Покуда Унылик под бдительным руководством пахал борозду, я сотворил шесть футов бечевки и теперь сидел у походного костра, вязал «колыбель для кошки» и напевал:

Вы же помните: сам я терпеть не могу творить чудеса, будь у меня галлюцинация или нет, но таких слов Фриссон просто не знал. Зато он помогал мне плести «колыбель», поэтому не будем считать, что я все сделал сам.

— Ничегошеньки не вижу, — сказал Жильбер, тревожно вглядываясь в темноту.

— Конечно, не видишь, — усмехнулся Фриссон. — Он же сказал, что преграда будет невидимая. Ты лучше наверх посмотри. — И он показал на небо. — Разве не видишь, как звезды мерцают?

— Звезды всегда мерцают. Они мерцают вечно!

— Да, но ты обрати внимание: они то крупнее, то мельче. Бесспорно, между нами и звездами что-то есть — вроде той дымки, что поднимается над разогретыми солнцем камнями жарким летним днем.

Ну ладно, хоть этот понял. А вы зовите это как хотите, а силовое поле — оно силовое поле и есть.

— Ну вот, а теперь начинается самое трудное. — Я свел ладони и уронил «колыбель». — Жильбер, отправь людей охранять стену и следить, чтобы она не исчезла.

Сквайр ни с того ни с сего вдруг жутко испугался. Резко обернувшись к крестьянам, он крикнул:

— Эй, Биллем, Курт! Баден! Возьмите по несколько человек и отправляйтесь к борозде!

Крестьяне без лишних слов отправились на охрану «границы».

Я обернулся к Фриссону:

— Когда это он успел выучить их имена?

— Как только они пришли, — ответил Фриссон. — Не думаю, что он всех до одного знает по имени, но он выделил главных, а уж этих-то он знает наперечет.

Я решил, что мне здорово повезло с Жильбером. Прирожденный генерал, даром что ему всего восемнадцать.

Крестьяне отправились к стене и довольно быстро возвратились. Вид у них был, мягко говоря, ошарашенный. Они о чем-то вполголоса переговорили с Жильбером. Он довольно кивнул и вернулся ко мне.

— Стена стоит. Курту удалось выйти за нее, но не удалось вернуться обратно.

— Отлично, — улыбнулся я. — Пошли ему человек сто, пусть рассадит их по деревьям по обе стороны от дороги. Конечно, им придется нас обойти — ведь невидимая стена закреплена вдоль всей борозды, и если ребята попытаются войти обратно с дороги, их будет отбрасывать. Еще пятьдесят человек отправь на деревья по эту сторону от перекладины, чтобы они хватали всех, кто осмелится пройти. Нет, я не думаю, что кому-то это удастся, — это так, на всякий случай. Еще полсотни должны быть в полной готовности и в случае чего рвануться между нами и врагом, а остальных надо спрятать в лесу.

— А как с колдуном быть, господин Савл? — спросил Фриссон.

— Видел фигурку, которую я мастерил из бечевки?

— Видел, но не сказал бы, что это — произведение искусства.

— Ты бы лучше сам для себя решил, кто ты такой: художник или критик. Ладно, назовем ее моделью. Тебе когда-нибудь приходилось играть в эту игру вдвоем?

— Да, когда я был маленький.

— Вот и славно. Давай-ка впадем в детство. — Я поднял с земли бечевку и принялся снова плести «колыбель». — Вот так. А теперь — вот так.

На дороге появилась армия. Они шли в ногу и распевали низкими баритонами походную песню, в которой слышались угрожающие нотки. А мы расселись на дороге. Сердца наши бешено колотились. Фриссон дрожащими пальцами снял с моих рук «колыбель для кошки». Жильбер стоял за нами, пристально вглядываясь вдаль, в полной готовности щелкнуть пальцами и тем самым отдать приказ своим ополченцам. Он тоже нервничал, но говорил, что больше всего боится, как бы какой-нибудь торопыжка не перепсиховал и не рванулся в бой раньше времени.

Авангард нас заметил — воины подняли крик и побежали. Их сапоги оглушительно топали.

Жильбер дождался, когда до борозды врагам осталось добежать всего пятьдесят футов, и просигналил своим подчиненным.

С деревьев по обе стороны дороги на воинов королевы обрушился град камней. Потом из леса выскочили пятьдесят крестьян и принялись стрелять из рогаток.

Вражеские бойцы разразились воплями ярости и боли. Передовая линия бросилась на нас, но наткнулась на стену и отскочила. Они снова кинулись к нам, выставили алебарды — и отлетели от невидимой преграды. При этом их перевернуло в воздухе, и их оружие обрушилось на их же соратников. Воины взревели, но на сей раз в их крике страха было куда больше, чем гнева.

Их товарищи выпустили тучи стрел по деревьям вдоль дороги. Стрелы полетели...

...а потом отскочили от стены и полетели обратно.

При этом обратно они летели с той же скоростью, что и туда, и поэтому угодили не в крестьян, а в королевских воинов. Воины громко заорали от удивления и тревоги, а тут на них обрушился новый град камней. Камни попадали в лоб, в виски, сбивали шлемы, ломали ключицы. Солдаты врага падали наземь, издавая крики боли.

Но вот среди них появился колдун, он что-то запел и принялся делать руками пассы.

Я снял с рук Фриссона «колыбель для кошки». Он поддержал хрупкую конструкцию большим пальцем, а я пропел:

Распевая последнюю строку, я туго натянул бечевку, и большой палец Фриссона оказался плененным.

А песнопение колдуна закончилось жутким воплем, будто что-то невидимое взяло и пришпилило его руки «по швам». Он пытался освободиться, запнулся за упавшего солдата, покатился по земле, что-то крича.

— Почему же он петь-то не может? — промолвил Фриссон, выпучив глаза.

— Потому что я парализовал его язык, — ответил я. — Слышишь: он выкрикивает только гласные звуки. Пробует пропеть заклинание, но у него это никак не получается без согласных.

Я продолжал сжимать бечевкой палец Фриссона. Только тогда, когда он начинал синеть, я немного ослаблял шнурки. Немного погодя вопли, стуки и бряцание металла стихли и сменились стонами.

— Они все пали, — сообщил мне Жильбер. — Может, послать людей, чтобы добили раненых?

Там еще остались живые? Я все время думал, что пущенные из рогаток камни убивали воинов врага, а не просто сбивали с ног.

— Не надо. — Мне пришлось откашляться, потому что голос у меня дрожал. — Нет, нам гораздо важнее добраться до столицы. И потом, большинство из них — всего-навсего деревенские парни, которых забрали в армию против их воли. Да они с превеликой радостью отправятся по домам, дай мы им такую возможность.

— Это точно, — согласился Жильбер. — Но чтобы у них такая возможность появилась, колдун должен умереть.

От его слов сердце у меня ушло в пятки, но я понимал, что он прав. Если колдуна оставить в живых, он быстренько соберет остатки армии, и они дружно ударят нам в спину.

— Но... может быть, стоит дать ему шанс покаяться?

— Можно, но все равно после этого его надо убить. Не убьем — он снова заключит сделку с Сатаной, как только мы скроемся из глаз.

Я понимал: Жильбер прав, но как же мне не хотелось этого делать!

— Если мы хладнокровно его убьем, значит, мы и сами начнем продавать души Дьяволу.

— Это верно только тогда, когда мы говорим о воинах-крестьянах, — раздраженно возразил Жильбер. — Но не о тех, кто ими командовал. Рыцарь и колдун должны умереть, иначе они придумают, как убить нас.

— Да, я знаю, что ты прав, — вздохнул я. — Возьми брата Игнатия и с десяток человек, чтобы охраняли его. Да передай с кем-нибудь, как свяжете колдуна по рукам и ногам, чтобы я мог отпустить Фриссона — вон у него палец как посинел.

Жильбер глубокомысленно глянул на посиневший палец поэта и изрек:

— Вы поистине удивительные люди — что ты, господин Савл, что ты, господин Фриссон.

— Это тебе так кажется только потому, что мы совершаем неожиданные поступки, — заверил я сквайра. — Многих это выбивает из колеи. Ну, ступай, отправь кого-нибудь в Чистилище, Жильбер.

И он пошел.

Эта армия оказалась не последней из тех, что встретились нам на пути, но справились мы с ней легко — потом так легко нам уже не приходилось. Следующее войско пошло на хитрость. Нас окружили с четырех сторон. Но у нас была лучшая в стране разведка — пара десятков местных крестьян, которые знали окрестности как свои пять пальцев. Они незаметно подобрались к расположению противника, запомнили, как стоят войска, сколько у врага народа, и, когда войско ударило по нашему лагерю... оно обнаружило там только пару сотен чучел, которые развалились под первыми же ударами мечей. Ну а потом наши бравые бойцы принялись с деревьев обстреливать врагов камнями — лучники не успели и по стреле выпустить, как на них обрушился град булыжников. Конечно, их колдуны расколдовали мое невидимое поле, и мы потеряли двенадцать человек, но враги-то — две тысячи.

Третье войско попыталось заманить нас в ловушку. Они прихватили с собой десяток хорошеньких девиц. Те принялись танцевать эротический танец при луне, параллельно раздеваясь. Но брат Игнатий и его собратья-монахи быстренько прошлись по нашему лагерю и растолковали крестьянам, что все дамские прелести в данном случае есть не что иное, как происки Сатаны. Наши мужчины выстроились в шеренги и промаршировали мимо, чем вызвали страшный гнев молодых дам — те осыпали нас проклятиями и оскорблениями. Нам с Фриссоном это надоело, и мы придумали заклинание, в результате которого эти дамочки должны были явить свое истинное обличье. И когда перед нашими бравыми парнями предстала кучка голых морщинистых старых ведьм, парни поежились, отвернулись и зычными голосами восславили брата Игнатия.

Войско, конечно же, бросилось за нами в погоню, но не очень-то рьяно — они же понимали, что шансов у них маловато. И правильно делали, что не сильно за нами рвались, потому что мы с Фриссоном скоренько превратили землю за нами в болото, и скоро все вражеские воины уже барахтались в трясине. Их колдун, правда, быстро осушил землю, но вот беда: враги забыли, что сначала надо бы вытащить людей из болота, вот бедолаг и зажало по пояс в затвердевшей земле. А некоторым и вовсе не повезло — они оказались с головой под землей, и пришлось товарищам их откапывать. А что еще им оставалось делать — наша-то армия давно утопала дальше по дороге.

Помимо всего прочего, народа у нас было уже две тысячи, и каждую ночь поступало подкрепление, а пожилые крестьяне то и дело подносили нам корзинки с провиантом. Мне снились кошмары, когда я вспоминал Первый Крестовый поход — каково там было бойцам-крестьянам, как им всю дорогу до Константинополя приходилось воровать по деревням, чтоб не помереть с голода. Я поговорил об этом с Жильбером, и он тут же меня понял. Он разработал систему — что-то вроде табели о рангах. Каждый офицер отвечал за пропитание своих подчиненных. Затем он назначил несколько парней на должность пограничников — они должны были нести дозор по периметру и следить за тем, чтобы никто не шастал по окрестным деревням. Некоторые попробовали — Жильбер тут же отчислил их из войска и оставил на растерзание тем крестьянам, которых они ограбили.

Ничего не поделаешь — толпа есть толпа, даже под командованием Жильбера. У нас не было времени на обучение и муштру, но Жильбер придумал, как научить наших новобранцев шагать в ногу. Он обучил офицеров кое-каким походным песням. Фриссону эта затея очень даже пришлась по душе. Охваченный вдохновением, он настрочил несколько текстов, которые затем напел Жильберу. Жильберу песни понравились, он спел их офицерам, и с того дня мы шагали по дорогам, распевая во всю глотку. Да, нас было слыхать за версту, но наше передвижение и так ни для кого не было секретом.

К концу второго дня такой бравой маршировки вид у Жильбера стал озабоченный. Я отвел его в сторону и спросил, в чем дело.

— Они больше не нападают на нас, — сказал Жильбер. — Не может быть, чтобы армия Зла пропустила нас беспрепятственно.

— А ты не слышишь, что поют твои солдаты?

Жильбер сдвинул брови.

— Да, но при чем тут...

Он не договорил, обернулся и встал, провожая глазами свое войско, весело распевающее:

— Ох, да они же отбивают все атаки! — воскликнул Жильбер. Я кивнул.

— Для того чтобы снять такое могучее заклинание, нужно безумное количество черной магии. А наши ребята получают непрерывные заряды энергии.

— Восхитительно, чародей!

— Да, Фриссон — настоящее чудо, — кивнул я, глядя на поэта. — Но говорить ему об этом бесполезно. Он думает, что просто записывает то, что приходит в голову.

Но я все равно волновался. Две тысячи горящих желанием покончить с королевой крестьян — безусловно, отличная защита на марше, неплохая сила для штурма, но им не выстоять и часа против обученного, дисциплинированного войска.

Вот как раз такое войско мы и увидели, когда забрались на перевал, с которого открывался вид на столицу. Глазам нашим предстал город шириной в милю, по которому протекала река. В самой середине города на высоком холме стоял громадный замок. Замок окружала толстенная высокая стена, а между нами и стеной выстроилось войско шириной ярдов в сто, не меньше.

Мы в ужасе смотрели на город. Я прошептал:

— И как же мы сквозь это вот пройдем?