Люди Быка

Глава 10. Поход

Рыжий бродил по степи, рвал траву и кустарник, жевал и рвал снова. Он часто теперь бывал сытым. В такие моменты мамонт любил подолгу стоять на вершинах холмов и нюхать ветер, узнавая запахи «своих» и чужих. Ему было о чем подумать, ведь он пережил столько событий — непонятных и страшных. Время шло, пережитые радость и страх как бы отдалялись. Теперь можно было вспомнить и увидеть конец и начало сразу. Вожак разведал, освоил огромную территорию в изменившемся после катастрофы мире. Только этого было мало — пришлось долго водить «своих», заставляя их запоминать маршруты между летними и зимними местами кормежек. Двуногие стали готовить удобную еду для молодняка и кормящих самок. Мамонты привыкли к этому, но настало время, когда Рыжему показалось, что мир вновь начал меняться — двуногие попытались нанести ущерб «своим». Знакомый человечек утверждал, что это другие двуногие. Наверное, так оно и было: Рыжий видел, как они убивали друг друга. Животные так не поступают… А потом все перепуталось — в теплый период Рыжий стал встречать семейные группы «своих», в которых почему-то присутствовали молодые двуногие. Самки относились к ним как к собственным детям. Это было странно, это было, наверное, неправильно, но Рыжий не возражал — такие изменения не казались опасными. В последние годы его беспокоило другое.

Старый мамонт, конечно, не умел считать, не знал законов развития популяций животных. У него была инстинктивная программа, которая никогда еще не давала о себе знать, а теперь стала потихоньку активизироваться, накапливая признаки неблагополучия. В течение года мамонты перемещаются на сотни километров, однако стараются не покидать освоенную территорию. Им нужен ровный твердый грунт под ногами, обильный корм и удобные подступы к воде. Такое сочетание встречаются далеко не в любом месте. В первые годы после катастрофы рождалось много детенышей. Благодаря Рыжему, а потом и помощи двуногих, очень многие из них выжили. Прошло время, и рожденные в те годы стали приближаться к возрасту взрослых. Но их на освоенной территории оказалось слишком много. Старый вожак чувствовал это: чуть более беспокойными сделались самки — предводительницы семейных групп, у самцов появилась агрессивность, которой раньше не было. Стадо должно расселяться по мере взросления молодежи, но поколение, которое могло бы возглавить отселение, очень малочисленно — в катастрофе оно погибло почти поголовно. Значит, наступит год, когда молодые мамонты окажутся лишними, а увести их прочь будет некому. Им придется ссориться из-за корма или уходить в неизвестность.

Рыжий не рассуждал, не анализировал ситуацию, как это делают люди. В нем просто крепла уверенность, что скоро опять нужно будет кого-то куда-то вести. Хватит ли у него на это сил — другой вопрос. Хуже, что он, оказавшись первым, не будет знать, куда двигаться — никаких запасных маршрутов его память не хранит. Значит, надо вновь искать, опять разведывать пути.

Он, конечно, не шел, как корабль, взятым курсом. Он пасся — кружил, петлял, иногда возвращался назад, но тем не менее постепенно смещался в места малознакомые, а потом и вовсе незнакомые. К началу зимы он оказался в стране невысоких гор с широкими плоскими вершинами. На этих вершинах кое-где росла хорошая трава, а в долинах — густой кустарник. Рыжий чувствовал, что мамонты здесь когда-то жили, но теперь их нет, только белеют в сухой траве их кости. Инстинкт подсказал ему, что этот район — хорошее пастбище, но летнее. Зимой наверху будет, наверное, мало снега, но там трудно передвигаться. И мамонт пошел в сторону полдневного солнца, пытаясь обойти эти горы. В конце концов он оказался в широкой долине, по которой и двинулся вверх. Корма было вволю, и Рыжий не торопился. Выпал снег, начались морозы, и горы справа сменились обычными холмами. Ветер стал временами доносить запах мамонтов. Да, они здесь жили, но было их очень мало, в отличие от лошадей, бизонов и оленей. Рыжему понравилась новая степь — помимо травы, в ней было много кустов и деревьев, с которых можно обдирать кору. Лесные массивы тут были довольно обширны, но состояли они, в основном, из молодых деревьев — хорошей подкормки в снежную зиму.

Несколько раз Рыжий возвращался к реке, но ступить на лед не решался. Запахи говорили, что на том берегу такая же лесистая степь, но идти туда, рискуя провалиться, нет необходимости. Временами ветер приносил запах дыма, но он мало беспокоил старого мамонта. Его сильнее тревожило присутствие поблизости больших стад крупных быков. Эти животные, как и мамонты, летом обычно пасутся небольшими группами, собираясь в стада лишь зимой. Там, где проходит такое стадо, мамонтам мало что остается — рацион этих животных сходен. «Большие быки обычно избегают мест, где пасутся „свои“. Значит, что-то случилось? Что-то изменилось по сравнению с тем, как было раньше? И потом: такое необычное сочетание запахов — быков и двуногих! Все странное нужно разведывать, выяснять, не несет ли оно угрозу. Да и двуногие, оказывается, бывают разными — вдруг здешние плохие?»

Он набил желудок ветками и, пользуясь моментом сытости, двинулся по следу одного из стад. Он шел и не переставал удивляться сочетанию человеческого и звериного запахов. Когда добавился запах крови и внутренностей, Рыжий сначала почувствовал облегчение. Он подумал, что двуногие просто охотились на быков. Однако на месте побоища мамонт опять перестал что-либо понимать.

На истоптанном копытами туров снегу валялись туши бизонов. Над ними усердно работали четвероногие и пернатые падальщики. «Двуногие, наверно, ушли, взяв часть добычи, — соображал мамонт. — Но при чем тут быки? Впрочем, „наши“ двуногие часто бывают вместе с собаками и лошадями. Эти, наверное, умеют быть вместе с быками. Они опасны?»

Этот вопрос нужно было выяснить, и Рыжий перешел на полуголодное существование. Он, словно хищник, шел по следу то одного, то другого стада. И опасения в конце концов подтвердились. Сначала он почуял беду, потом услышал, потом увидел. Труп годовалого мамонтенка был разделан почти полностью. У второго — подростка — отрезан лишь хобот. Мать не бросила своих детей — ходила кругами и горестно взревывала. На ногах она уже держалась с трудом, из боков ее торчали те самые неживые предметы, которыми убивают двуногие.

Рыжий буквально захлебнулся ее горем. Но он не почувствовал гнева — лишь бесконечную усталость от изменчивости этого мира. И не задал вопроса — ответ, казалось, витал в воздухе. Мамонтиха без конца вспоминала одно и то же — плотную толпу рогатых быков, среди которых и на которых мелькают фигурки людей. Она оказалась в ситуации, не предусмотренной инстинктами — ее теснили, отделяли от детей. Она ревела, пыталась пробиться к ним, а ей не уступали дорогу. В отчаянии она даже боли не почувствовала, не заметила, когда ее ранили. Потом стада не стало — исчезло, сгинуло, рассосалось. А мамонтята остались…

— «Уходи, — сказал Рыжий. — Уходи, ты ничем не поможешь им».

— У-Р-Р-У! — заревела самка.

Она ничего не слышала и не понимала — не могла и не хотела понимать. Рыжий повернулся и побрел прочь. Он пережил множество чужих смертей и сейчас безошибочным чутьем определил, что мамонтиха обречена. Помочь ей он не сможет. Надо возвращаться — эта лесистая степь опасна для «своих».

И старый мамонт двинулся в обратный путь. Он не торопился и старался питаться как можно лучше — силы ему еще понадобятся. Несколько раз он видел или чуял вдали группы пасущихся туров. Бывший вожак переставал есть и шел прямо на них. Нет, он не собирался мстить, он хотел получить собственный опыт, понять, почему безобидные раньше животные стали опасны. Такого опыта он не получил — быки торопливо уступали ему дорогу. Правда, и двуногих поблизости не было.

Летние приключения не давали Семену покоя. Он чувствовал, что над миром Мамонта нависла опасность. Его рассказ встревожил и главных людей лоуринов. Что такое земледелие или скотоводство, они понимали плохо, зато сразу угадали, что люди, добывающие пищу столь странным образом, в Служение Людей не вписываются. Тот факт, что кто-то предпочитает питаться травой, а не мясом, вызвал если и не отвращение, то презрение. А уж то, что ради съедобных зерен люди рубят и жгут лес, казалось просто святотатством.

— Их можно обратить в нашу веру? — прямо спросил Бизон.

— Нет, — честно ответил Семен. — Они другие.

— Значит, надо бить! — обрадовался Медведь. — Пойдем зимой на упряжках. Никуда они не денутся, голубчики!

— И что, — мрачно усмехнулся Семен, — будем резать почти безоружных? Вместе с детишками, да?

— А что ты предлагаешь? — поинтересовался Кижуч.

— Пока ничего, — вздохнул главный авторитет. — Я кинул им пару подлянок — искусил, так сказать. Теперь надо посмотреть, как у них пойдут дела.

— Ну, допустим, — согласился старейшина. — А с этими, которые на быках ездят?

— Они далеко, — пожал плечами вождь и учитель народов. — И потом: что-то есть между нами общее, правда?

Семен не лукавил — ситуация казалась сходной. Там люди умудрились наладить симбиоз с туром, а здесь — с мамонтом. После возвращения с моря — на первом же всеобщем сборище-ярмарке — Семен с изумлением обнаружил, что почти полтора десятка парней и мальчишек имеют волосатых приятелей и норовят теплую часть года проводить вместе с ними в степи. Осенью начинаются занятия в школе, и друзья расстаются — вам приходилось когда-нибудь видеть плачущего мамонтенка? Поделать же с этим ничего нельзя — возле форта нет мамонтовых пастбищ, а за несколько дней праздника мамонтовая молодежь вытаптывает и съедает всю растительность в округе. Как выяснилось, мальчишки научились за милую душу «раздаивать» мамонтих, точнее, пристраиваться напарниками к маленьким мамонтятам. Слоновье молоко Семен так и не попробовал, но выяснил, что, в отличие от коровьего, оно усваивается всеми. Правда, этот продукт настолько концентрирован, что, переев его, можно получить заворот кишок.

— Да, кое-что общее есть, — задумчиво почесал лысый затылок Кижуч. — Только бычихи рожают раз в год, а мамонтихи — сам знаешь. Молодняк те чудики, как ты говоришь, не забивают и стараются сберечь. Да и взрослых редко трогают. Так что скоро они, наверное, заполнят весь Средний мир.

— Странно, что они вообще своих убивают, — вставил вождь. — Нельзя так делать, нехорошо это.

— Ага, — ехидно прищурился Медведь, — они, небось, прежде чем за своих взяться, всю другую живность истребляют, одни их быки остаются. Эти ребята еще и до нас доберутся! И будем мы с быками бодаться!

— Ну… — призадумался Семен. — Через леса-то они вряд ли пройдут — всех своих зверей в чаще растеряют.

— А там? — ткнул пальцем в карту Бизон. — Там — за Страной Хьюггов — леса есть?

— Откуда ж я знаю?! — удивился Семен. — Так далеко никто из наших еще не забирался.

— Чего ж тут далекого? — пожал плечами Медведь. — Как река замерзнет, садись на нарту и двигай. Никакие буераки объезжать не надо, через холмы перебираться тоже!

— А вот это — мысль! — обрадовался Семен. — Гораздо лучше, чем земледельцев резать!

— Одно другому не мешает, — резонно заметил старейшина. — Народу на оба дела хватит.

— Давайте так, — предложил главный стратег. — Этой зимой устроим экспедицию в верховья. Следующим летом посмотрим, как дела у земледельцев. А потом уже будем принимать решения — кого бить, кого не бить.

— Ну-ну, — смирился Медведь. — Только смотри, чтоб не получилось как с укитсами.

— Типун тебе на язык!

— Кто-кто ему на язык? — заинтересовался любознательный Кижуч.

— Неважно, — махнул рукой Семен. — Это поговорка из будущего.

Возглавить зимнюю экспедицию он решил лично. Состав ее сформировался сам собой.

— Нирут брать надо нет, — сказал зам правителя по неандертальским вопросам. — Я ходить, мой люди ходить. Лоурин только еду давать, собак, нарты давать.

«А почему нет? — оценил идею Семен. — Когда-то мы с Хью неплохо путешествовали на пару. Мероприятие может оказаться долгим, отвлекать воинов-лоуринов не стоит — они могут понадобиться здесь. К тому же неандертальцы крайне нетребовательны к еде и крову, что в зимних условиях имеет немалое значение».

— Сколько твой люди брать? — передразнил он манеру говорить старого приятеля.

— Три руки люди, — улыбнулся Хью.

— Три так три, — кивнул Семен. — Значит, шесть упряжек.

Когда миновали бывшую Страну Хьюггов, точнее, ее южное окончание, характер видимой с реки местности заметно изменился. Правый берег здесь уже не сильно отличался от левого — та же степь с островками леса. Семен решил подняться на последнюю приличную возвышенность левого берега — осмотреться и, может быть, набросать план района.

Осмотреться удалось, а с рисованием возникла проблема — чернила в пузырьке замерзли. Семен переложил глиняный сосуд за пазуху и, в ожидании, когда содержимое растает, принялся читать спутникам лекцию, благо среди них было несколько бывших школьников.

— …Данный пейзаж хорошо иллюстрирует ландшафтообразующую роль мамонта. В наших краях мамонтов много, и степь, в целом, сохранила свой прежний облик, несмотря на изменение климата. Здесь же мы видим явное наступление кустарниковой и древесной растительности, связанное с увеличением влажности и уменьшением давления на нее древоядных животных. Могу поспорить, что свободные пространства здесь год от года сужаются. Лесные массивы постепенно растекаются во все стороны, кустарники поднимаются из долин и захватывают водоразделы. Молодая поросль является излюбленной пищей мамонтов, но здесь — на всем видимом пространстве — присутствуют лишь стада копытных. В былые годы на таком роскошном пастбище, наверное, могло бы перезимовать множество волосатых слонов, сейчас же мы не видим ни одного…

Стоящий рядом выпускник школы поднял руку, словно на уроке.

— Ты чего?! — прервал лекцию учитель.

— Одного видим, — сказал неандерталец. — Вон он идет.

— Где?! — заинтересовался Семен. — А это точно мамонт?

— Ага. Большой. Старый, наверное.

Семен смог разглядеть лишь темную точку вдали. Тем не менее спорить не стал — разрешающая способность неандертальских глаз значительно выше, чем у обычных людей.

— Интересно, что он тут делает — один и зимой?

— А вы у него спросите, — улыбнулся парень. — Вы же умеете, Семен Николаевич.

— Да, действительно, — согласился Семен. — Только снизу его будет не видно — надо засечь направление.

— Нет, не надо, — сказал бывший школьник. — По-моему, он идет нам навстречу, только по берегу, и кормится на ходу.

Общаться с незнакомым мамонтом Семену было страшновато — кто знает, что у него на уме. Но и отказаться уже нельзя — можно подмочить репутацию. На всякий случай он решил идти на контакт один, а нарту максимально облегчить — может, еще и удирать придется.

Мамонт, конечно, почуял упряжку, но продолжал идти, не обращая на нее внимания. В своей белесой зимней шерсти, свисающей почти до земли, он похож был на живой холм, из которого торчат вперед огромные загнутые внутрь бивни. «Он или не он? — гадал Семен, медленно приближаясь. — На Рыжего, конечно, похож, но что ему делать в такой дали? Рискнуть?» Он еще больше замедлил движение, а потом и вовсе остановил нарту, воткнув остол в снег. Поднялся на ноги и, проваливаясь в снег, двинулся навстречу. Мамонт остановился.

Сто метров. Пятьдесят. Сорок, тридцать…

Человек шел и вспоминал свои былые встречи с Рыжим. Он вспоминал мамонтиху Варю, длинноногого поджарого Тобика, с которым уже несколько лет дружит его сын. А самое яркое — и самое первое — воспоминание он приберег напоследок.

И вот он — контакт. Как много лет назад — глаза в глаза.

— «Ты?» — Семен не стал представляться — мамонт, конечно, узнал его.

— «Да…»

— «Почему ты здесь — так далеко?» — спросил человек.

— «Ищу пути, ищу места!» — удивился тупости собеседника Рыжий.

— «Зачем?»

— «Моим скоро станет тесно».

— Да, это так, — сказал Семен вслух и мысленно. — Молодежь подрастает. А здесь вроде бы хорошие пастбища?

— «Хорошие», — подтвердил мамонт.

— Только уж больно далеко от нас.

— «Это неважно», — отреагировал зверь.

— Почему?

— «Мои не придут сюда. Здесь опасно».

Смутный «мыслеобраз» стал четким и объемным — мамонтиха, ревущая возле трупов детенышей. Семену показалось, что он даже запахи чует — крови, навоза, боли и горя. Он потряс головой, выбираясь из этого наваждения.

— Кто их? Объясни, покажи! Ты видел их?

— «Не видел. Но знаю. Быки и двуногие».

— Ты уверен? — вскинулся Семен. — Впрочем, какой смысл тебя спрашивать…

Радовало лишь одно: обозначение людей у мамонта стало теперь иным — более конкретным. Он как бы имел в виду не всех двуногих вообще, а каких-то особых, чем-то отличающихся от остальных. А еще Семен подумал, что по странной причуде судьбы он встречается с Рыжим, только когда приходит беда: «Неужели опять?! Но мамонт спокоен — он просто занимается своим делом, но еще не добился успеха. Район оказался опасен — что ж, он пойдет в другое место. Жизнь научила его, что живые существа, которых он всегда считал падальщиками, могут причинять ущерб здоровым и сильным сородичам».

— Я пока еще не знаю, кто обитает здесь, — сказал Семен. — Но мы сделаем это место безопасным для твоих.

— «Это бессмысленно, это не интересно».

Уяснить, переварить ответ животного было трудно — он оказался перенасыщен смыслами. Семену показалось, что часть их он понял: «Мамонты, как и люди, территориальные животные. У них есть инстинктивное представление о „своей“ земле, которую надо защищать от конкурентов, будь то сородичи или представители иного вида. Претендовать на чужую территорию можно лишь в случае крайней необходимости. В мире животных захватчик, агрессор обычно проигрывает схватку, даже если он физически сильнее — мешает, наверное, сознание своей неправоты. Рыжий уходит — этот район для него чужой. Он и меня не считает вправе его осваивать, поскольку знает, что это и не моя земля. Как бы так составить ответ, чтобы он понял?»

— Позапрошлым летом мы сделали безопасным для твоих большое хорошее место. Ты просто забрел не туда, — сказал Семен и попытался представить географию глазами животного. — Однако здесь пастбища еще лучше. Кому ты уступаешь их?

— «Быкам…» — Семен «принял» не очень внятное изображение стада, движущегося плотной массой.

— С каких пор?! — изумился человек. — Эта степь принадлежит мамонтам!

— «Мир изменился…» — шумно выдохнул бывший вожак.

— Но не настолько же! Это или любое другое место — твое!

— «Так было, — качнул головой мамонт. — Теперь иначе».

— Ладно, — усмехнулся Семен, — тогда я поставлю вопрос по-другому. Здесь ведь живут какие-то мамонты, да? Их, наверное, мало, но и они нуждаются в защите, нуждаются в заботе. Тебе они неинтересны?

— «Я старый».

Это не было признанием в слабости. Рыжий просто констатировал факт — начинать все сначала он не имеет права, потому что может подвести тех, кто ему доверится.

— А я, значит, молодой, — покачал головой Семен. — Почему ты не увел, почему не взял с собой мамонтиху, которая осталась без детенышей?

— «Это бесполезно. Она умирает».

— Значит, ей нужно помочь — избавить от мучений!

— «Нужно. Но я не могу».

— А я могу! Ты же знаешь! Покажи, объясни, где она!

— «Там…»

— Да-а, — сказал Семен, получив набор «мыслеобразов». — Все ясно, но ничего не понятно — я же не мамонт! Придется идти по твоим следам.

Он представил вереницу собачьих упряжек и людей, идущих по снегу пешком — медленно, день за днем. А потом воспроизвел облик раненой мамонтихи и перекинул все это Рыжему. Реакции не было довольно долго — мамонт как бы закрыл свое сознание для общения и просто стоял, опустив голову. Потом переступил ногами и посмотрел на Семена:

— «Я вернусь к ней. Можешь двигаться со мной».

— Да, мы так и сделаем, — кивнул человек и грустно усмехнулся: «Совсем ручной стал…»

Рыжий пошел, и караван тронулся за ним следом, благо снег был плотным и прилично держал собак и нарты. Через пару часов Семен начал всерьез сомневаться в правильности своего решения: мамонт двигался без остановок со скоростью километров 8—10 в час. По-видимому, это означало, что путь предстоит совсем не близкий, но себя он щадить не намерен. «Собаки-то выдержат, а как потом мамонт будет компенсировать энергозатраты? Он и так не выглядит хорошо откормленным».

Это случилось ближе к вечеру. Они довольно долго двигались по днищу долины небольшой речки, и Семен думал, что Рыжий хочет выйти на водораздел в верховьях. Вдруг мамонт ни с того ни с сего остановился. Минут пять он к чему-то принюхивался или прислушивался, а потом начал подниматься на склон — наискосок почти в обратном направлении. Это было совершенно непонятно, поскольку они миновали множество мест, где подъем был более удобным, да и зачем, спрашивается, возвращаться? Семен не допускал, что мамонт может заблудиться, а потому дал команду повторить его маневр.

Подъем был не крутым, но длинным. Людям пришлось идти пешком, облегчая работу собак. Они отстали от ведущего — Рыжий скрылся за перегибом склона.

Водораздел был широким и плоским. Ветер выдул часть снега, и трава оказалась на поверхности. Семен с облегчением подумал, что мамонт просто захотел подкормиться. Это было совсем не так — Рыжий неподвижно стоял вдали. Там, вероятно, начинался спуск в соседнюю долину. Семен решил, что он просто ждет своих спутников, и вновь ошибся. Упряжки одна за другой подъезжали к перегибу склона и останавливались — люди смотрели на то, что происходит внизу.

Эта долина была более широкой и асимметричной — дальний борт совсем низкий и заросший молодым лесом. Внизу, в нескольких сотнях метров от зрителей, общипывали кусты мамонты — две самки и два детеныша разного возраста. Услышав или учуяв людей и собак, они некоторое время тревожно смотрели вверх по склону, а потом вернулись к своему занятию.

Слева — со стороны Большой реки — к мамонтам плотной массой приближалось стадо. Сначала Семен подумал, что это большерогие бизоны, а потом узнал туров, и внутри у него что-то противно заныло — добрались-таки! Оставалась последняя надежда — может быть, они сами по себе? Почему бы им тут не жить, если условия подходят?

— Ты, случайно, людей там не видишь? — спросил он Хью.

— Люди — нет, — усмехнулся неандерталец. — Нирут-кун — да.

— Может, для тебя они и «куны», в том смысле что новые, — вздохнул Семен, — а я уже с ними встречался. Неужели они на мамонтов «наедут»?!

— Туда ходить можно и туда можно, — показал рукой неандерталец. — Они сюда ходить. Зачем — Хью знать нет.

Между тем расстояние сократилось, и Семен рассмотрел еще одну странность: при обычном походном построении стада наиболее крупные самцы находятся впереди, построившись этаким выпуклым полумесяцем. Сейчас же фронт больше был похож на вогнутый полумесяц — рогачи располагались на флангах и образовывали как бы второй эшелон в центре. Семен попытался прикинуть количество животных — получилось что-то около сотни. Стало уже видно, что первые движутся не сомкнутым строем, а на приличном расстоянии друг от друга, но чем дальше в глубину, тем плотнее.

Приближение посторонних мамонтихам не понравилось. Одна из них повернулась в сторону стада и, подняв хобот, издала угрожающий звук. Передовая линия еще больше изогнулась — быки как бы собирались обтечь группу мамонтов. Они были уже совсем близко, когда…

Когда Семен буквально кожей почувствовал, как от стоящего невдалеке Рыжего начали исходить стремительно нарастающие волны злобы. Это продолжалось всего несколько секунд — мамонт как бы распалял сам себя, стремительно пополнялся яростью и, когда оказался полон, выплеснул избыток таким ревом, что от него заложило уши.

И ринулся вниз.

«Ведь ноги переломает, дурак старый!» — мелькнула единственная мысль, пока Семен выдергивал остол из снега. А потом он плюхнулся на нарту и заорал на собак — упряжка понеслась за мамонтом следом. Зачем и для чего, он подумать не успел — скорее всего, его просто захватил порыв Рыжего.

Склон вовсе не был крутым, но на нем здесь и там из снега торчали кусты. Собаки, похоже, перевозбудились от рева мамонта и близости огромного количества мяса. Они с лаем рванули с места так, что Семен еле усидел на своем месте.

До низа они не доехали — случилось то, что и должно было случиться. У автомобилистов это называется «не справиться с управлением». Да и никто бы на месте Семена не справился! Последнее, что увидел каюр перед полетом, это круто вздымающаяся к холке спина бегущего Рыжего. А еще — вдали — разбегающихся в разные стороны быков.

Вряд ли он потерял сознание, но удар на мгновение ослепил и оглушил. А потом Семен обнаружил себя в снегу, в каком-то наклонно-изогнутом положении. Причем было непонятно, чем и на что он опирается, на чем, собственно говоря, лежит. Впрочем, все прояснилось довольно быстро. Кусты, скажем, ольхи зимой просто торчат из снега, а кедровый стланик пригибает ветви к земле вниз по склону, и их накрывает снег. Если куст достаточно густой, то между ветками и грунтом образуются пустоты или зоны мягкого, не слежавшегося снега. Пустоты, конечно, условные, поскольку обычно представляют собой хитросплетение корней и ветвей. По-видимому, верхний слой плотного снега здесь оказался тонким, Семен проломил его своим телом и оказался в этой мягкой ловушке. Единственная радость — руки-ноги целы. Прошло, наверное, минут пять, прежде чем он смог выбраться на что-то твердое, набив, разумеется, снегу во все щели одежды.

Мамонты стояли тесной кучкой у основания склона. Чуть в стороне перемещался Рыжий. Он шумно дышал и злобно ворочал кусты бивнями. Еще дальше на открытом пространстве собаки с яростным лаем пытались догнать теленка. У него, похоже, была сломана нога, но двигался он все-таки быстрее, чем преследователи, поскольку им приходилось тащить за собой перевернутую нарту, за которой, в свою очередь, волочились привязанные мешки с грузом. Собственная Семенова нарта лежала на боку в десятке метров. Она прочно зацепилась за куст, и собаки усердно грызли упряжь, пытаясь освободиться.

Туры рассеялись — их фигуры мелькали среди деревьев редкого леса на дальнем склоне. Первая мысль у Семена была мелкой: «А почему Рыжий никуда не провалился? Чуть правее взял, что ли?» Зато вторая мысль оказалась глобальной: «Что же я наделал?!»

Он почти не сомневался, что вся его команда устремилась за ним следом. Во что это вылилось, предстояло выяснить в скором будущем. В первую очередь нужно было спасти упряжь — ездовых собак с детства приучают не трогать ремни, но сейчас их слишком давно не кормили. У нарты оказался сломан полоз, а мешок с кормом придавлен прочим грузом и стянут ремнями вязки так, что попасть внутрь почти невозможно.

Примерно через полчаса наиболее актуальные проблемы были улажены, и народ собрался у основания склона. Картина обрисовалась печальная: серьезных травм ни у кого нет, но две нарты сломаны, а упряжка, на которой ехал Хью, отсутствует. На ней было трое, но один из пассажиров спрыгнул, чтобы облегчить погоню за быками.

— Господи! — простонал Семен. — Ну, на фига надо было за ними гнаться?! Чтобы за хвост подергать? Где теперь их искать? Ведь стемнеет скоро!

— Зачем искать тираха? — удивился бывший пассажир. — Он близко — собак слышно.

— А что он там делает, не слышно?

— Наверное, мясо режет, — улыбнулся неандерталец. Раздражение Семена было ему непонятно.

— Быстро разгружайте одну нарту! — скомандовал начальник. — Поедем к нему!

Ехать действительно пришлось недалеко — меньше километра. На снегу лежал бык, а возле него копошились двое неандертальцев. Естественным было выяснить, как они умудрились завалить такое огромное животное — не из арбалета же?! Только Семену сразу стало не до этого: на быке была некая упряжь, а Хью с напарником занимались тем, что пытались освободить из-под его бока ногу человека. Руки незнакомца были связаны, рядом валялся лук с натянутой тетивой, колчан, из которого рассыпались стрелы, и двухметровое копье со сломанным древком.

«Что же вы наделали?!» — хотел возопить Семен, но промолчал — сделанного назад не воротишь, надо исходить из того, что есть.

— Нирут-кун живой брать, — не без гордости сообщил Хью.

— А я тебя просил об этом?!

— Ты просить — да. Тогда взять — нет, теперь — да.

— Так это ж когда было?! Больше, чем две руки лет прошло!

— Хью не забыть, Хью помнить!

«Никогда я полностью не привыкну к неандертальскому мышлению, — затосковал Семен. — Мужик добросовестно выполнил приказ, отданный ему чуть ли не четырнадцать лет назад! Тогда — в зимнем рейде — я попросил его взять живым раненого вражеского воина. Но ничего не вышло — тот успел вскрыть себе вены острым, как бритва, кремневым сколком. И вот теперь…»

И вот теперь, когда неандертальцев стало трое, дело пошло веселее — двое упирались, один тянул. Сохранность придавленной конечности их, похоже, волновала мало. Тигдеб был в сознании, но не стонал, хотя лицо его блестело от пота. Наконец ногу выдернули — вместе с куском бычьей шкуры и мяса, вырезанными длинным клинком пальмы Хью.

— Свежуйте тушу, — приказал Семен. — Раз уж убили, так хоть мясом запасемся. И побыстрее — скоро стемнеет, а к утру все замерзнет. За нирут-куном я присмотрю…

Неандертальцы принялись за работу, а Семен опустился на корточки возле пленного. Одежда на нем была из оленьих шкур, но довольно редкой масти — почти такой же, как шерсть тура. Или, может быть, как-то хитро окрашена. Начал Семен с того, что стянул меховой сапог и, брезгливо морщась, пощупал чужую ногу — вроде бы кости были целы. Тогда он стал щупать тело, но уже не в поисках повреждений. Он не ошибся — длинный костяной стилет был подвешен на нижней рубахе, а в верхней проделана дырка, чтобы можно было достать. Оружие Семен извлек вместе с чехлом, безжалостно разрезав ножом искусную ременную вязку. Когда он это делал, пленный издал звук, похожий на стон.

— Ничего, — сказал Семен по-русски, — я знаю, что ойма для вашего брата как часть тела. А вот что с твоими руками делать?

Запястья тигдеба были стянуты ремнем с такой силой, что кровообращение в кистях, кажется, полностью остановилось.

— Ладно, — усмехнулся Семен, — сегодня я понаделал столько глупостей, что еще одна, наверное, ничего не изменит.

Ремень на запястьях он разрезал — развязывать неандертальские узлы можно только неандертальскими же ногтями или зубами. Потом ухватил пленного за рубаху и перевел его в положение «сидя». Тигдеб уставился на тушу быка — неандертальцы уже содрали часть шкуры и теперь срезали мякоть с костей. Мясо они предусмотрительно сразу шинковали на куски размером с кулак. Голова у животного была странно вывернута — правый рог торчал прямо в небо.

Для человека, руки которого побывали в таких наручниках, было бы естественно начать массировать запястья, однако пленный этого не сделал — просто оперся ими о снег. На Семена он даже не глянул — смотрел только на быка.

— Назовись! — потребовал Семен на языке тигдебов. — Назовись, если не хочешь умереть безымянным!

— Нет больше имени… — прошелестел еле слышный, лишенный интонаций ответ.

— Тогда назови свой клан (стадо)! — не отставал Семен. — И громче!

Ответ прозвучал, но в бесконечном разнообразии мастей и свойств туров Семен специалистом не был, так что смог перевести его лишь приблизительно: клан быка, идущего впереди, ведущего всех за собой или единственно «настоящего».

— А ты слышал о… — Семен назвал клан Танлеля.

— О неверных все знают… — все так же безжизненно ответил пленный. — Они убийцы…

— И кого же они убивают?

— Своих…

— А вы, значит, только чужих?

— Мы берем себе силу иных…

— Мамонтов, что ли?

— Их тоже…

— Вы пришли из-за реки?

— Из-за реки…

— Давно?

— Этой зимой. Первый раз… Мы всегда первые…

— Почему? Зачем?

— Там нет больше силы…

— Охотиться не на кого стало?! Так вы что же, вообще не убиваете м-м-м… своих?

— Только вместе…

«Та-ак, — лихорадочно соображал Семен. — Кое-что проясняется! Те хоть изредка забивают негодных быков, ритуальные турниры устраивают, а эти, получается, вообще их не трогают?! Зато с их помощью охотятся на крупную дичь! А что, хорошо устроились — летом молочная диета, зимой мясная! Вот до чего анимизм может довести! Эдак в степи одни туры останутся. Впрочем, в моем мире самое распространенное крупное животное — это корова, их далекий потомок».

— Твои люди слышали о Брате-Мамонте?

— Слышали… Он принес счастливый дым…

— А о том, что он категорически не советовал людям-быкам переходить реку, вы не слышали? О том, что здесь земля Мамонта, вам никто не сказал?

— Сказал… Мамонт отдаст свою силу быкам…

— Бивень в задницу он вам отдаст! — начал злиться Семен. — Давай, вставай — двигаться надо! Вон, ребята уже с мясом закончили. Ходить-то можешь?

Семен поднялся и стал смотреть, как ворочается пленный. Особой жалости он к нему не испытывал, да и надо было проверить, насколько тот дееспособен. Тигдеб встал на четвереньки, потом, опираясь на правую ногу, поднялся во весь рост. Он, кстати, оказался немалым — на добрых полголовы выше Семена.

— Шагай к нарте! — приказал вождь и учитель народов. — Уезжать отсюда надо.

Пленник шагнул левой. Добросовестно попытался перенести на нее вес тела, но нога подогнулась. Он упал бы, если б Семен не успел его подхватить.

— Ох, и тяжелый, блин! Давай уж, опирайся!

Нужно было сделать от силы десяток шагов — всего лишь обойти тушу быка. Семен решил не отвлекать неандертальцев, упаковывающих груз на нартах. Полпути было пройдено успешно, но возле бычьей головы получилась заминка — тигдеб остановился и забормотал:

— Нет… Так нельзя… Мне надо… Только вместе…

— Чего еще тебе надо?! — возмутился Семен и отпустил его. — Ползи на карачках!

— Мне надо… Вместе… — бормотал пленный.

Он стоял возле мертвой головы, покачивался на здоровой ноге и теребил завязки на вороте своей меховой рубахи. Пальцы, однако, его не слушались, и осталось неясным, что он собирался с ними сделать. Поняв, вероятно, что ничего не получится, он опустил руки, кое-как прихватил полы обеих рубах и потянул кверху. Одной рукой прижал их, а другой попытался приспустить штаны спереди.

— Ты что, мочиться на своего друга собрался?! — изумился Семен и отступил на пару шагов в сторону. — Ну и нравы у вас!

Тигдеб задрал лицо к небу, что-то прошептал одними губами, опустил голову, качнулся вперед и…

И рухнул вниз, всадив острый бычий рог в свой голый живот.

— День ошибок! — скрипнул зубами Семен. — День глупостей!

Переваливаясь на коротких кривоватых ногах, подошел Хью. Он остановился возле дергающегося тела и вопросительно посмотрел на Семена.

— Да, — кивнул тот. — Надо.

Неандерталец наклонился, протянул руки. Движение было коротким и резким. А хруст шейных позвонков — тихим.