Лучи смерти товарища Теслы

0

Сверхсекретный объект НКВД, точнее то, что от него осталось, мерно догорал под крупными жёлтыми звёздами степи, посылая отблески пламени в тёмно-синий бархат неба. Огонь уже слизал большую часть построек — догорали склад с припасами и вооружением, которые не успели разграбить дезертиры. Напротив остатков объекта, на небольшом удалении, в зареве пожара сидело трое мужчин.

Тот, что по центру, в потёртых галифе, заправленных в хромовые сапоги, гимнастёрке и кожаном плаще, с заметным удовольствием курил папиросы, выпуская витиеватые струйки дыма. Рядом сидел Клим Глебов, облокотившись на свой небольшой баул с вещами, и дымил «Герцеговиной Флор», разглядывая звёздное небо. Слева от них, подогнув ноги по-турецки, расположился Гавриил Платонович Кебучев. Профессор подложил под себя чемодан, чтобы не сидеть на голом песке, опёрся на саквояж и неспеша потягивал импортные сигареты, порой подолгу рассматривая, как дым стремиться в бесконечно далёкий холодный космос.

— Итак, я думаю, начать стоит с самого начала, с далёкого тысяча девятьсот второго года, не так ли?

— Михаил Михайлович, профессор, начинайте с того, что посчитаете нужным. Нам торопиться некуда.

— Хорошо. Но сначала я ещё пожую баранку — очень уж соскучился.

Мужчина, которого называли Михаилом Михайловичем, откусил кусочек баранки и стал мерно жевать, зажмурившись от удовольствия. Наконец, проглотил и начал.

— Позвольте представиться, товарищ Глебов. Михаил Михайлович Филиппов, тысяча восемьсот пятьдесят восьмого года рождения. Профессор Санкт-Петербургского университета, член Санкт-Петербургского математического общества. Ну и далее, и тому подобное, как говорится. Широко известен в узких кругах как Александр Трилович, но об этом позднее…

— Позвольте. Какого, простите, вы сказали года рождения? Тысяча восемьсот…

— Родился я в тысяча восемьсот пятьдесят восьмом году, вы не ослышались, Клим. Под Киевом это было… Но события, о которых я хочу вам рассказать, начались и произошли большей частью в Санкт-Петербурге, в начале уже этого века… Итак, год тысяча девятьсот второй, моя лаборатория в Санкт-Петербурге, столице империи. Именно там я впервые наблюдал явление шаровой молнии — именно наблюдал самолично, а не слышал по чьим-то рассказам или читал в газете. Штука эта, появившись над зданием Адмиралтейства в сильную грозу, после того, как обыкновенная молния ударила в шпиль, повисла в воздухе прямо над самим зданием. Наблюдал я её со стороны Собора преподобного Исаакия Далматского. Шаровая же молния, феномен, покружив немного над Адмиралтейством, мерно спустилась на набережную Невы, проплыла над рекой и, выровнявшись по центру, исчезла, слившись с водой. Увиденное, наверное, могли бы подтвердить караульные — но, боюсь, их уже нет в живых.

Михаил Филиппов прервался и о чём-то задумался, после продолжил.

— В следующие несколько месяцев, списавшись с физиками, изучавшими и изучающими электрические явления по всему миру, я пришёл к выводу, что сей феномен можно и нужно исследовать, а для этого целесообразно зафиксировать. С этой целью я собрал, при помощи моего ученика, теперь уже профессора Гавриила Платоновича Кебучева, а тогда ещё просто диссертанта и помощника, так вот, я собрал некую установку, более всего похожую на известную нам всем клетку Фарадея. Расчёт был просто: любое электричество, а я успел провести опыты с различными по силе электрическими разрядами, оно распределялось внутри этой самой клетки, согласно законам классической физики. Соответственно, как я ожидал, если бы шаровая молния попала в эту самую клетку, то мне удалось бы её зафиксировать — ну и хотя бы банальным амперметром исследовать силу тока, а то и большее… Оставалась самая малость — дождаться грозы, то есть почти любой день в Петербурге летом, и заманить нужную мне шаровую молнию в созданную мною установку. Летом тысяча девятьсот третьего года мне это наконец удалось.

— Но эксперимент пошёл не по плану, да?

— Да, совершенно верно. Я не учёл, что шаровая молния по своей природе представляет собой высоко концентрированное электричество, переходящее в иное агрегатное состояние, близкое к плазме… Иными словами, это был сгусток электрического тока, неизвестной природы, а ни черта не молния, как можно было бы ожидать. Как следствие этого, шаровая молния, которую я уже успел было запечатлеть на фотопластине, залетев в подготовленную для неё клетку, не только не стала перераспределяться по прутьям решётки, но и, наоборот, стала расти в размерах и как будто бы создавать грозу прямо там, в моей лаборатории. Я, кстати, полагаю, что шаровые молнии и есть источник атмосферного электричества, который вызывает разряды в облаках во время грозы… Впрочем, это к делу не относится. В общем, я, скажу честно, не слишком хорошо подумав, на тот момент не нашёл лучшего выхода, как открыть окно и попытаться с помощью молниеотвода выгнать шаровую молнию из моей лаборатории, надеясь от неё таким образом избавиться. Как несложно догадаться, стоило мне открыть окно в грозу и взять в руки большой металлический стержень, как самая обыкновенная молния, для которой этот молниеотвод и был создан, ударила прямо в него. Как вы знаете, электрический ток ищет самый короткий путь в землю. В моём случае это должна была стать моя левая рука, но я, дёрнувшись, схватился ею за прутья решётка. В итоге, с другой стороны моё тело поразила шаровая молния, разряды прошли навстречу друг другу примерно с равной скоростью, встретились внутри меня и, спустившись через ноги в пол, вызвали оглушительный взрыв, к чертям разнеся мою лабораторию.

Профессор Филиппов снова замолчал. Посидел немного, покурил.

— Надо признаться, оказывается, это чертовски больно, когда через твоё тело проходит электрический ток такой величины. Но что оказалось ещё страшнее — так это то, что меня как бы схлопнуло между двух разрядов. Я до сих пор не уверен, как именно это произошло с точки зрения физики. Но так или иначе, я сам стал сгустком электрического тока, превратился в шаровую молнию. Могу лишь предположить, что вот такое столкновение зарядов и порождает данный феномен — но это спорные выводы…

— Михаил Михайлович, что было дальше? Как вы очутились в теле Александра Триловича?

— А вот тут произошло самое интересное. Первые несколько лет я существовал в виде шаровой молнии, бесцельно летал над Санкт-Петербургом и иногда смотрел на свою семью… В общем, каким-то чудом, став молнией, я сохранил все воспоминания, все мысли, которые были у меня в бытность человеком. И знания. Я стал прикидывать, что можно сделать, вести в уме расчёты. По всему выходило, что я мог бы попробовать превратиться обратно в человека — но для этого надо было поймать условие, чтобы через меня одновременно прошли два очень мощных электрических заряда, при этом с равной скоростью и частотой. Я пытался найти такое явление, залетал в грозовые тучи, парил над молниеотводами и шпилями зданий. Всё было напрасно — в меня били молнии, но по одиночке, разряда не возникало. Мне катастрофически не везло: помню, что в девятьсот шестом году в меня попало в общей сложности двести сорок семь молний за год. И ни одна, зараза такая, ни одна из них не превратила меня обратно. Я переродился в феномен, который сам же изучал — ну, какова шутка судьбы?

Филиппов попробовал было рассмеяться, но получилось грустно и натянуто. Вздохнул и продолжил.

— Со временем, промаявшись своей новой природой и решив изучить явление поподробнее, я стал замечать интереснейшие вещи. Нет, речь не об обнажённых барышнях, хотя насмотрелся я вдоволь… Речь об интереснейшем явлении. В присутствии шаровой молнии, то бишь меня самого, время вокруг начинало немного искажаться. Я не уверен, в чём именно состоит феномен, но заметил лишь, что я видел все объекты медленнее, чем они были на самом деле. Я стал пытаться проверить, в чём суть данного явления. И мне удалось выяснить, что электрический ток в виде плазмы создаёт искажения электро-магнитного поля Земли, которые влияют на течение времени. Поэтому компасы и сходят с ума в грозу, не могут найти, где юг, а где север… Помните же, да, что в Декартовых координатах мы живём в трёхмерном пространстве? Так вот, время — это четвёртое измерение, оно есть и подчиняется тем же законам, что и все остальные три, линейно и строго. Так что пространство наше четырёхмерное.

— И вы попробовали путешествия во времени?

— Конечно! Далеко мне залететь не удавалось, но на пару дней туда-сюда я прыгать вполне мог. В итоге, уже году к восьмому я забросил попытку восстановить себе человеческий облик и несколько лет как исследовал феномен искажения времени под влиянием пространства. Ух, Гавриил, вы даже не представляете себе, какие формулы я вывел! Мы изменим мир, вся Вселенная теперь у нас в кармане. Кстати, она всё-таки бесконечна и расширяется, по крайней мере, я не смог найти конечную точку, когда бороздил космос… Но не суть. Важно лишь, что несколько лет я исследовал это, как и подобает учёному, вёл наблюдения, анализировал… А потом мне стало любопытно, что это там за ГЭС открывают на реке Мургаб, о чём тогда писали все газеты. Чёрт побери, самая большая ГЭС в Европе на тот момент! В общем, я полетел в Азию, в степи, чтобы как следует изучить всё это. Так сказать, увидеть своими глазами, как бы иронично это не прозвучало. И увидел, будь оно неладно…

Михаил Михайлович глубоко затянулся, посидел и выпустил несколько колец дыма. Вздохнул.

— На ГЭС возникла непредвиденная ситуация. Оказывается, шаровым молниям нельзя быть рядом с большими источниками электричества, может коротнуть… В общем, я не знаю, как так вышло, но я сожрал часть заряда с ГЭС. Да, взял и поглотил его, как студент ливерную колбаску! Это придало мне ненормальное ускорение — и я попал во временной вихрь. Это такое искажение времени, как будто ветер над рекой дует, и вода волнами идёт, только здесь волны по кругу, вихрем, и ветра нет… Ладно. Суть в том, что я начал совершенно случайно то исчезать, проваливаясь во временную петлю, то снова появляться. Буквально щелчок пальцами — и меня нет там, где я только что был, я за сотни километров и тысячи секунд от того места, где всё произошло. Обращаю внимание, что меня бросало куда и когда угодно, то есть я сам по себе перемещался во времени и пространстве, не контролируя это.

— И что же вы придумали?

— По началу — ничего. Просто носился туда-сюда, вызывая грозы и необъяснимые атмосферные явления. Однажды я поджёг сарай… Потом мне удалось стабилизироваться, оказавшись около лаборатории Николы Теслы. На меня воздействовало тамошнее электро-магнитное поле, я как бы завяз в нём, как муха в киселе… В общем, я стал изучать это, летать по полю, проверяя, как и на что оно влияет. И меня осенило! Я, наконец, понял, что мне нужно найти такое место, где будет сильное электро-магнитное поле, тормозящее и стабилизирующее меня, и в нём попробовать дождаться двойного удара. Я потратил на бесплодные поиски почти пять лет, мог лишь наблюдать за той бойней, что развернулась по всей Европе, затем за ещё большей бойней у себя на родине… И вот именно здесь, в Харькове, как ни странно, мне улыбнулась удача. Знаете, будь я верующим — решил бы, что боги сжалились надо мной и помогли… В общем, я оказался в электро-магнитном поле подстанции электрического тока в момент грозы, и тут по этой самой подстанции прилетел снаряд. Рвануло, один из проводов под дождём упал на металлическую конструкцию — и меня пробило зарядом с обеих сторон. Так я снова стал человеком, пусть и лишился всех волос на теле — они попросту обуглились.

Повисла неловкая пауза — видимо, каждый думал о чём-то своём.

— В общем, я оказался в чём мать родила посреди раздираемого Гражданской войной Харькова. Без денег и документов, потенциальная мишень для любой из сторон, да даже без одежды. Что мне было делать? Правильно, я дал дёру как можно дальше и как можно быстрее. Уже через неделю я шёл в ворованной одежде по территории современной Беларуси, скрываясь днём в лесах и определяя по солнцу, куда я, собственно, иду. План был прост: в Европу, там найти работу и построить жизнь заново.

— Так появился Александр Трилович?

— Именно! Это был какой-то серб что ли, или хорват, я уж точно не помню. Да я и не спрашивал. Мы познакомились уже в Веймарской республике — он собирался сесть на корабль в Гамбурге и отплыть в Великобританию, учиться там и работать. Я уж не помню точно, как так вышло, но после нашей попойки на утро я совершенно случайно обнаружил у себя в номере его документы — копию внутреннего паспорта, с печатью и подписью нотариуса. Внешне мы были похожи, а мне как раз нужны были документы. Вот так я и превратился в серба Триловича. Благодаря моей жизни в шкуре шаровой молнии я практически не старел, и вполне мог сойти за студента лет двадцати пяти-тридцати, либо молодого доктора. Так я и сделал, устроившись работать в один из университетов Германии. Там очень не хватало людей после войны, особенно мужчин, и уж тем более способных читать курс по электрофизике и участвовать в восстановлении страны после разрухи революции. Уже через полгода у меня была своя квартира — и её хозяйка, очаровательная Марта. Тридцати лет от роду, эта пышногрудая брюнетка исполняла любой мой каприз и была счастлива, что я из всех, с кем тогда спал, решил выбрать её в качестве постоянной гавани…

Филиппов пошло улыбнулся, облизнул губы и продолжил.

— Жил я так поживал до конца двадцатых, проводил потихоньку опыты, старался описать то, что наблюдал, объяснить — и чтобы меня не записали в городские сумасшедшие. Конечно, некоторые слухи ходили, что какой-то я странный серб, никого из «своих» толком не знаю, зато шпрехаю по-немецки хоть куда, да ещё и не старею как будто, за четыре года толком и не изменился. Но в целом всё было хорошо. Главное — надо было избегать гроз, потому что на меня продолжало концентрироваться электричество. Но тут я тоже придумал неплохую схему: прикинулся для всех контуженным, и в моменты грозы закрывался в комнате, делая вид, что раскаты грома напоминают мне об артиллерийских орудиях. Всё было просто прекрасно: я сидел в постели и ждал, когда минует гроза, Марта была под одеялом и старалась меня успокоить… Пока однажды, чёрт меня дёрнул, мы не решили заняться любовью на природе. Не знаю, видимо, она совсем вскружила мне голову, или перепил я тогда… Так или иначе, пока я радостно показывал своей ненаглядной, что такое умелый любовник, собралась гроза — и в нас, расположившихся как раз в кустах под какой-то сосной, ударила молния. Ей-богу, если бог есть, то он ужасный шутник…

— Что произошло? Марта погибла, так?

— Разумеется! Я выступил ретранслятором, проведя разряд электрического тока через себя и увеличив его. А мой детородный орган, глубоко в ней, сыграл роль антенны. В итоге она вспыхнула и обуглилась за пару мгновений… Совершенно растерянный, я быстренько написал заявление в полицию, что она пошла купаться и исчезла, собрал вещи и дал дёру. Благо, Европа большая, новое сытное место я себе быстро нашёл. Но решил, что надо бы без баб, пользоваться только гулящими, чтобы не спалиться. К тому же пришлось завязать с алкоголем: мне были не нужны излишние разговоры, да и язык за зубами так держать куда проще… Стал я так работать над тем, как бы с себя всё-таки заряд этот снять, как бы убрать его… И тут, по прихоти судьбы, в моих руках оказывается письмо коллеги, который, между делом рассказывая о своей работе и спрашивая, как я на новом месте, обмолвился об экспериментах Теслы. Этот старый гений, чёрт бы его побрал, смог каким-то образом овладеть электричеством. Я сразу понял, что это мой шанс, именно то, что нужно. Оставалось только ждать, когда и где появится возможность присоединиться к группе экспериментаторов — и всё, дело в шляпе.

Михаил Михайлович шумно отпил воды из фляги, достал ещё одну баранку.

— Мне повезло, откликнулись на призыв Теслы в союзе. Вся Европа только о том и судачила, что великий сербский гений решил что-то создать, такое-растакое. И тут со мной, специалистом в области электричества, связываются представители фирмы «Телефорс» и радостно соблазняют деньгами, чтобы я отправился в СССР и занялся там своей работой. Ха! Да я там от радости столько девок поимел в ту ночь и упился в такого зюзю, что аж стоять не мог потом весь день… В общем, приехал я сюда. Батюшки, тут вы, голубчик, Гавриил Платонович! Но мне снова повезло — без бороды, спустя тридцать лет, меня, слегка похудевшего и старательно изображавшего сербский акцент, вы не узнали.

— В самом деле, лицо Триловича мне постоянно казалось очень знакомым, но я всё никак не мог вспомнить…

— А я старался вам не напоминать… Так шли эксперименты, я был в восторге, а по ночам выводил формулы, как бы так перенастроить приборы, чтобы можно было снять с меня всё лишнее электричество, отчистить и отпустить. Я вывел формулу, пришёл ночью к установке и настроил её так, как нужно было. Потянул за рычаг… В формулу закралась ошибка. Чёрт побери, я так спешил, что не проверил величину магнитной индукции. Что бы вы думали? Почти повторилась ситуация, что была в Петербурге, меня закрутило в потоке «лучей смерти», и я обратился шаровой молнией между двумя установками Теслы. Хуже того, меня стало снова вышвыривать по времени, я то тут, то там проваливался во временные петли, ещё и порой сжимался при этом до размеров шаровой молнии или искры сбрасывал. Собственно, все заметили, что у нас по всему объекту пошли так называемые огни Святого Эльма, начались проблемы с телеграфом… Это всё было моих рук дело. Но а самая же главная проблема вышла тогда, когда меня кинуло во времени в момент эксперимента с одной из установок. От переизбытка напряжения прибор рвануло — всё бы ничего, я не пострадал, просто переместился снова во времени. А вот на стене остался от меня след. Пошли слухи, сплетни, этот сумасшедший, Агнаров, начал, прости Господи, богов искать.

Глебов почесал щетину на щеке, кивнул.

— А потом произошло полное фиаско. После взрыва той установки, как выяснилось, меня отправило не только в другое место, но и в другое время… Я оказался в своей собственной комнате, только в будущем. Нас двоих, две моих версии, замкнуло самих на себя, произошёл одновременно физический и временной парадокс. В итоге, я снова окончательно стал шаровой молнией, ещё и швыряемой во времени туда-сюда.

— Поэтому, когда мы вас видели, вы просто исчезали?

— Конечно. Я летал над полигоном во времени и пространстве, всё больше влияя на ход событий и привлекая к себе внимание. Сначала пришлось устранить Ефроима, потому что он послал запрос в «Телефорс», есть ли у меня семья, надо ли прислать чек, если надо — то куда. Это всё могло расковырять спорные моменты моего прошлого, пошли бы вопросы, которых я не хотел… Затем Сахаров этот, еврейский проныра, который несколько раз видел меня, за всеми следил, стучал в Москву, ещё и вёл свой собственный дневник, зараза такая. Надо было что-то делать, а то ещё бы оказался героем доноса… Там вы меня увидели, пришлось действовать по обстоятельствам, выкручиваться. Затем Латыгин подвернулся — я на вас, Клим, убедился, что не могу сразу всех свидетелей убрать, пришлось приспособиться и действовать только тогда, когда у меня было достаточно энергии. Я всё ждал, что Кебучев догадается, сконструирует что-нибудь, ну и убирал с поля зрения тех, кто мог мне помешать. Наконец, Гавриил Платонович сподобился вместе с вами провести один из лучших экспериментов года — и вот я здесь, рядом с вами, баранки ем…

Профессор Филиппов встал, потянулся, немного размял конечности.

— Надо признать, кстати, что вы, Клим Глебов, действительно очень хороший следователь. Видел шифровку Сахарова — я её разгадать так и не смог, а вот вы запросто. Да и с ловушкой неплохо придумали, я не сразу догадался. И смелый человек… А вот Агнаров меня изрядно повеселил. До чего ж у него с головой всё не в порядке было, что он додумался до этой своей теории с Гэсэром или как там его. Ещё на монгольском со мной заговорил. Дурдом, да и только.

— Ну, на Якова Иосифовича мог повлиять тот гул, что вы распространяли…

— А, это! Приятный бонус к шаровой молнии — создаваемое ей электро-магнитное поле вырабатывает звуковые колебания определённой частоты и амплитуды, тот самый гул. Он действует подавляюще на всех млекопитающих, в том числе человека, вызывая в них приступ животного страха… Впрочем, оставим это на совесть Фрейда и ему подобных. Нас с вами ждёт много работы — надо приехать в Москву, рассказать обо всём и возобновить эксперименты. Какая штуковина, а?! Ну просто чудо инженерной мысли. А какой потенциал! Какая мощь будет в наших руках! Сколько всего предстоит сделать, открыть и исследовать! Нас ждёт Нобелевская премия…

Михаил Филиппов сделал пару шагов от догоравшего полигона в сторону, навстречу заре. Вдруг раздался выстрел — мужчина ойкнул, упал на колени и повалился лицом в песок.

На спине Михаила Михайловича Филиппова багровым пятном расплывалась кровь. Над ним стоял Кебучев, в его руке дымился маленький «Браунинг». Глебов мотнул головой, перевёл взгляд с трупа на Гавриила Платоновича, затем обратно, выдохнул и как-то машинально опустил свой пистолет.

— Гавриил Платонович, но зачем?!

— Вы всё и сами слышали.

Профессор Кебучев спокойно поставил пистолет на предохранитель, убрал его в карман пиджака и сел обратно на то же место, где и сидел. Достал портсигар, вытащил из него последнюю сигарету. Вздохнул и закурил. Клим без сил присел рядом, раскурил папиросу и в недоумении посмотрел на своего компаньона.

— Климушка, ну не смотрите вы так, ей-богу! Я ни за что не поверю, что кадровый офицер, выпускник Николаевской академии, участник Великой войны и Белого дела — и вы никогда не убивали. Так что покурите, вам станет легче, если отвыкли, и признайтесь уже себе и мне, что вы бы поступили так же, как и я. Вы ведь тоже человек чести.

— Гавриил Платонович… Я не хочу спрашивать, откуда у вас такая информация, хотя я постарался себе создать максимально «правильную» биографию… Но скажите только, неужели из-за убийств?

— Из-за них, из-за чего же ещё. Но и не только… Как бы вам сказать. Я ведь тоже служил в своё время. И речь не только о моём сотрудничестве с Русской императорской… Тогда, в девятнадцатом году, я, насмотревшись на ужасы революционного Петрограда, вступил в Северо-Западную армию, под командование славного генерала Николая Николаевича Юденича. Да, страшное это было время… Но, знаете, даже тогда мы, офицеры, оставались людьми. Конечно, всякое на фронте бывало. Чего уж там, и к стенке ставили, как сейчас модно говорить, и вешали, и шашками рубили. Но мы, по крайней мере, лично я никогда не перегибал палку, никогда не занимался террором по отношению к гражданским и никогда не убивал просто так. Вот выстрелить из «мосинки» по противнику — это да, это честный бой. На шашках с ним сойтись, изрубить краснопузого матроса. Но нельзя же в самом деле вот так вот, как этот самый Филиппов! Эх, некогда я им восхищался, считал своим великим учителем, светилом науки, романы его читал. А теории! А политический дискурс, критика современных философов, нападки на классиков… Да что уж там, тогда я загорелся марксизмом — а всё из-за Филиппова, из-за Михаила Михайловича, МихМиха, как мы его звали за глаза. Он подсунул мне Маркса, снабдив своими комментариями…

Гавриил Платонович погрустнел и потупил взгляд в песок.

— И посмотрите, кем, а точнее чем он стал? Человек бросил жену и детей, притом дважды: сначала случайно, из-за эксперимента, а потом вполне осознанно, спасая свою шкуру в Харькове. Он сошёлся с женщиной, которая его любила, ради, простите, жилплощади и плотских утех. Убил её. Пусть косвенно, случайно, но убил, превратил в пепел. Затем обманом приехал сюда, подвергал нас всех опасности. Из-за него взорвалась первая установка, погибли рабочие. Он хладнокровно и цинично убил сначала Джона, совсем парня ещё, потом Сахарова, наконец, Латыгина, честного малого. Пытался убить вас, сжёг заживо Агнарова. Пусть я к Якову Иосифовичу относился и с холодком, но нельзя же так!

— Да, вы правы, профессор…

— И вы видите раскаяние? А его здесь и нет. Это существо — а я считаю, что это уже существо, шаровая молния, а не человек — так вот, это существо, создание, занято лишь тем, что рассуждает, как надо продолжить эксперименты. Рассказать всему миру, обрести славу и богатство, создать совершенное оружие. Мы оба видели, на что способно было это. Представьте себе, что могло бы произойти, если бы молния-Филиппов добрался бы до реальной власти, денег и технологий? Нет, это уже не был профессор Филиппов. Это уже было то страшное и уродливое создание из электрического тока, что мы с вами лицезрели. И ему не место в нашем с вами мире.

Следователь кивнул. Услышал неясный шум, поднял голову — с запада, навстречу рассвету, летел небольшой самолёт защитного серого цвета, с крестами на фюзеляже по бокам.

— Голубчик, помогите-ка мне. Давайте с вами оттащим тело и скинем его в огонь. Пусть подтвердит официальную версию, что Александр Трилович исчез, превратился в выжженное пятнышко на полу. Не хочу, чтобы мои немецкие коллеги изучали его тело как феномен.

— Не останетесь?

— А что мне тут делать? Не вы, так другой меня раскроет. Вы, конечно, очень хороший следователь — но таких не так уж и мало. На постройку очередного канала я не хочу, здоровья не хватит. В расстрельные списки — тем более… Так что полечу, а там уже найду себе место, может быть, во Францию переберусь, или Швейцарию… Хотите со мной?

Клим отрицательно покачал головой.

— Что мне там делать? Фокусы показывать, как я из пальца могу молнией в чай попасть?

— Вы офицер, следователь и просто порядочный человек. Такому, как вы, будут рады в любой приличной конторе.

— Ну, вот пусть в ГУГБ НКВД радуются. Преступников ещё пруд пруди — и не на всех из них есть Клим Глебов, следователь по важнейшим делам. А поймать и отправить под суд нужно всех и каждого, на то нам закон и дан.

Мужчины заулыбались.

Самолёт сделал небольшой круг, пока товарищи относили тело в тлеющее пепелище, и аккуратно приземлился неподалёку. Пилот в кожанке и лётном шлеме с очками поманил Кебучева, сделав приглашающий жест кистью. Гавриил Платонович с жаром пожал руку Глебова, улыбнулся доброй улыбкой, похлопал по плечу и пошёл к самолёту. Уже когда он садился, его окрикнул НКВДшник.

— Профессор Кебучев! А ведь Агнаров был прав — это красный Бог войны!

— Ну вот и хорошо, что нашими с вами усилиями богов стало чуточку меньше… С Богом, Климушка, удачи вам!

Самолёт разогнался, взял высоту и полетел восвояси, обратно в Германию. Клим Глебов огляделся, поднял с песка свою сумку в правую руку. Предстояло добраться до Москвы и написать отчёт обо всём, что здесь произошло.