Лучи смерти товарища Теслы

3

Поступили как условились: пока Агнаров был с Кебучевым на испытаниях, Глебов с Латыгиным отправились «искать новые улики по делу об исчезновениях». В реальности же Роман Константинович встал при входе в барак, а Клим открыл комнату профессора запасным ключом и принялся за обыск.

Комната была на удивление хорошо обставлена, можно было даже сказать «шикарно». Половик при входе, чтоб не было пыли и грязи, мягкие домашние туфли, пуховое одеяло в пододеяльнике — всё было призвано обеспечить Гавриилу Платоновичу максимальный комфорт, как будто бы он и не покидал свою квартиру в центре Ленинграда.

Клим быстренько осмотрел личные вещи — ничего необычного или подозрительного. Для себя только отметил, что у профессора много одежды: дюжина пар кальсон, шесть белых рубашек, три свитера, два костюма — даже домашняя кофта есть и ночная сорочка. Очевидно, жил он очень хорошо, особенно по нынешним временам. Подтверждали это и серебряные приборы, включая подстаканник, и фарфоровая чайная пара, явно дореволюционной работы, и дорогой кожаный чемодан иностранного производства. Следователь грустно вздохнул: сколько сражались за «равенство-братство», а в итоге пропасть между богатыми и бедными стала только больше…

Опытный взгляд несколько раз останавливался на тумбочке — что-то было не так. Наконец, в третий раз проверив ящики и пересчитав ручки и пузырьки с чернилами, Глебов решил пошарить рукой снизу. Интуиция не обманула: к дну верхнего ящика был аккуратно приклеен конверт. В конверте обнаружились вырванные из чьего-то дневника листы с записями — почерк не принадлежал Кебучеву. Интересно, что в записях не было ничего «такого», лишь формулы и рассуждения про электричество. Видимо, профессор позаимствовал идеи коллеги — и тщательно это скрывал…

Клим остановился посреди комнаты. Время поджимало. Решил прощупать подкладку костюмов и покопаться в записях на столе. В первом случае не повезло — костюмы были пустые, нашлась лишь пара запасных пуговиц да монетка в три копейки в одном из карманов. А вот на столе обнаружилось интересное: в учебнике по электрофизике был сделан тайник с внутренней стороны задней части обложки — у самого края бумагу немного надрезали, совсем незаметно, и вложили туда телеграмму.

На ленте бумаги значилось:

Быстренько переписав последовательность в блокнот, Глебов аккуратно убрал телеграмму обратно, положил книгу на место и решил, что пора уходить. Заперев за собой дверь, он кивнул Латыгину — и мужчины пошли к складам.

Днём встретились на оперативное совещание в кабинете Агнарова. Заварили чай, закурили. Первым заговорил начальник полигона.

— Клим, ну что там?

— Во-первых, буржуйствует. Во-вторых, ничего примечательного в вещах, аккуратист. В-третьих, вот это.

Глебов положил на центра стола блокнот с переписанным текстом телеграммы. Мужчины склонились над листами с неровным почерком, засопели.

— Ну, города все понятны. «Каз» — это либо Казань, либо Казакская АССР. А вот что такое «Мургаб».

— Речка есть такая, южнее, к Персии. Наверное, про неё речь — про город я бы слышал.

— Рома, уверен?

Латыгин кивнул: он был в степях с начала двадцатых, знал как собака каждый закуток.

Повисла долгая напряжённая тишина. Каждый думал о своём и пытался понять, что же это всё значит. Наконец, прокашлявшись, Яков Иосифович задал интересовавший всех вопрос.

— Итак, товарищи. На кой чёрт посылать телеграмму с названиями городов и речки, пометив некоторые вопросом? Да так, что это телеграмму надо прятать от любопытных глаз. Что в ней может быть такого?

— Есть мнение, что всё дело не в названии городов, а в их последовательности… Мургаб — кажется, про неё нам рассказывал сам Кебучев, что там видели… хмм… объект, похожий на наш. Петербург — там был профессор Филиппов и его лаборатория, в которой точно было нечто похожее. Харьков и Белград — вполне может быть, что там что-то подобное тоже видели. И тогда последнее — это КазАССР, наш полигон.

— Клим, но если так — значит, Кебучев специально сюда приехал. Более того, получается, что он заранее знал, куда именно нужно поехать, заранее готовился к экспедиции. Но ведь место выбирали на самом верху…

Следователь пожал плечами. Откинулся на спинку стула, глубоко затянулся и выпустил густую струйку дыма. Немного помолчал, посмотрел в глаза Агнарову.

— Яков, давай на чистоту. Кто ещё мог знать, где будут проходить испытания? Товарищ Ягода? Твоё непосредственное начальство? Маршалы?

— Клим, ты понимаешь…

— Понимаю. Выкладывай давай. Нас здесь трое. Во всём доме больше никого. Я готов дать подписку о неразглашении. Уверен, что Роман тоже.

Латыгин кивнул — и оба стали напряжённо всматриваться в лицо начальника полигона. Вздохнув, Яков Иосифович отпил чаю и начал.

— Так. Сразу скажу, что это гостайна. И что, в случае чего, я ото всех слов откажусь. Я подписку давал…

— Понимаем. Яков, кто конкретно был в курсе?

— Я непосредственно узнал от Бельского, моего прямого руководителя. Он — от самого товарища Ягоды. Насколько мне известно, в курсе некоторые маршалы — Блюхер, Тухачевский. Не уверен, но, думаю, Ворошилов. И, как я понимаю, сам… Всё, больше никто и нигде. Местным ничего не сообщалось, меня сюда специально направили, чтоб я взял себе в помощники Романа и особо никому ничего. Маршалы в Москве, так сказать, с интересом наблюдают. Генрих Григорьевич, бьюсь об заклад, кроме Бельского мог рассказать разве что кому из замов, не более. Всё же служба обязывает языком не трепать лишний раз. Да и Фёдор Бельский у него на хорошем счету, вызвали лично в кабинет… Подумал о том же, о чём и я? Крысу искать надо?

Клим медленно кивнул. По всему получалось, что Кебучева сюда направили не только для консультаций, но и ещё с какой-то целью, связанной с феноменом. И получалось так, что люди, его направившие, были в курсе, когда и где планируется эксперимент. Значит, ниточка шла на самый верх: товарищ Ягода, его ближайшее окружение, маршалы. Это было ой как нехорошо…

— Товарищи, я предлагаю установить за Гавриилом Платоновичем негласное наблюдение. Только очень аккуратно, чтобы не спалиться: всё же он калач тёртый, может и заподозрить что-то.

— Согласен. Знаем обо всём только мы трое — мы и будем приглядывать. Все маститые, можно всегда будет выдать за «следственные действия». Так, Клим, ты первый — до вечера присматривай, поошивайся рядом. В ночь я тебя сменю, а в обед — Роман.

— Договорились.

Остаток дня Клим Глебов «приглядывал» за профессором Кебучевым. Гавриил Платонович вёл себя как обычно: посидел несколько часов в конструкторском бюро, что-то там исследуя, дважды вышел покурить, потом отправился ужинать. Поужинав в общей столовой и поболтав немного с одним из инженеров, товарищем Гариным, Кебучев походил по объекту с сигаретой в зубах, потрепал за ухом пса при входе и отправился к себе. Глебов сделал вид, что читает книгу на свежем воздухе, расположившись в аккурат напротив окон профессора. Было видно, как Гавриил Платонович переоделся в домашнее, поработал до десяти вечера за столом, потом вышел покурить. После посидел ещё немного с книгой при свете керосинки, покурил ещё раз и лёг спать — следователь всё это время был поблизости, скрываясь в тени строений.

Уставший и злой, Клим открыл дверь своей комнаты. Часы показывали начало первого ночи — весь день как последний филёр следовал тенью за профессором, а в итоге ничего нового так и не узнал. Может, ложный след?

Внимание привлекла бумажка на полу при входе в комнату. Подняв её, следователь присмотрелся: на аккуратно оторванном листочке бумаги было приглашение прийти сегодня в два часа ночи в баню. Напечатано было на печатной машинке, без даты и подписи, так что вычислить автора было невозможно. Передёрнув плечами, Глебов для вида походил около окна, раздеваясь, потушил свет и лёг в постель. Минут через тридцать тихонько вылез из-под простыни, на цыпочках, согнувшись, подобрался к окну. Никого, лишь луна слегка серебрила песок.

Клим вернулся к двери, прислушался, прижавшись ухом к щели над полом — тишина. Решив, что лучше не рисковать, Глебов быстро тихо оделся, взял пистолет, спички, и выбрался наружу через окно. Отбежал от барака Агнарова, рванул к складу — и вжался в темноту навеса. Мысленно досчитав до пятнадцати, мужчина оглянулся — никто не преследовал. Тогда следователь перевёл дыхание и очень медленно и тихо начал пробираться к бане — на месте он оказался примерно без двадцати два ночи.

Глебов обошёл строение по часовой стрелке, проверил, что и кому видно с разных углов. Место было выбрано грамотно: с одной стороны тёмные окна столовой, которую на ночь попросту запирали амбарным замком. С другой — глухая деревянная стена склада, охрана которого на ночь заходила внутрь, а вход был с противоположной стороны. С двух других сторон здание баньки окружал штакетник, отделяющий основную часть полигона от построек, да забор внешнего периметра с контрольно-следовой полосой за ним. До вышки далеко, патруль будет только в восемь утра. Единственный «минус» — в принципе, уголок здания было видно со стороны бараков для ВОХРы. Но в два ночи там все спали — да и в поле зрения попадал только самый угол строения, вход уже перекрывал собой склад. Анонимность гарантирована.

Дверь в баню была приоткрыта — обычно её специально оставляли так на ночь, чтобы проветрить и подсушить помещение. Внутри была непроглядная темнота: в отличие от жилых бараков начальства, к бане и другим хозяйственным постройкам проводов протянуто не было, освещали всё керосинкой. Темнота очень смущала — заметить там движение было невозможно, а получить по голове не хотелось.

Вздохнув, следователь шагнул в потёмки. Сделал пару шагов, замер, прислушался. Было слышно лишь стук собственного сердца. Выдохнув, Клим прошёл к дальней от входа стене, принялся ждать, стараясь вглядываться в темноту, чтобы глаза привыкли и хоть что-то смогли различить.

Минут через десять дверь скрипнула. В помещение проползла фигура, двигаясь вдоль правой стены. Узнать её не составило труда — это был Сахаров.

— Т-товарищ… Товарищ Глебов? В-вы тут?

— Самуил Львович, доброй ночи. Идите смело, мы тут одни.

— Но где вы?

— У дальней стены. Тут есть скамья — присаживайтесь.

Пожилой еврей прошёл вдоль стены, шоркая ботинками и придерживаясь рукой за дощатую стену, грузно присел на скамью, вздохнул. По всему чувствовалось, что он очень переживает.

— Кажется, вы хотели поговорить?

— Да… Я просунул вам бумажку под дверь. Ну, чтоб никто не услышал…

— Да, всё правильно сделали… Так о чём вы хотели поговорить?

Самуил Львович в нерешительности ещё раз вздохнул, поёрзал на своём месте.

— Понимаете, товарищ Глебов… Клим… В общем, мне кажется, что Кебучев — не тот, за кого себя выдаёт.

— В смысле? Он не профессор? Или что вы имеете в виду?

— Даже не знаю, как и сказать…

Сахаров снова вздохнул. Пошелестел чем-то в карманах, почавкал — видимо, достал леденец. Ещё раз шумно выдохнул.

— В общем, вы же в курсе, что я, так сказать, контролирую всё это… по партийной линии. И одна из моих обязанностей — это приглядывать за подозрительными элементами. Ну, американец этот, Трилович, Кебучев — мало ли, кто из них какие взгляды имеет. Вдруг коэр или ещё что…

— Понимаю. Но двух уже нет. Да и вряд ли подданный Британии или американец будут тащиться в казахские степи, чтобы заниматься контрреволюционной пропагандой… Кебучев? Гавриил Платонович как-то связан с белым подпольем? С басмачами?

— Кебучев… Кебучев, судя по имеющейся у меня информации, может статься и вовсе не Кебучев никакой… В общем, я ещё месяца два назад отправил запрос в Ленинград. Так, для проформы, когда там точно у него день рождения, классовая принадлежность, образование. Сами понимаете, он из бывших — а потому вызывает подозрения одним своим существованием…

Глебов хмыкнул.

— Ну вот. Запрос, наконец, пришёл. И знаете, что? Гавриил Платонович Кебучев, тысяча восемьсот семьдесят восьмого года рождения, действительно был и числился в студентах Санкт-Петербургского университета, физике обучался. Вот только, согласно документам ВЧК, этот самый Гавриил Платонович в девятнадцатом году примкнул к своре Юденича — да так и сгинул для всех то ли под Петроградом, то ли где-то на пути в нынешнюю Эстонскую республику. По крайней мере, у чекистов нет никакой информации, чтобы Кебучев проходил фильтрационные лагеря как военнопленный или подвергался допросам в качестве заложника.

— Постойте! Но ведь Гавриил Платонович был вызван из Ленинграда, будучи профессором физического факультета Ленинградского госуниверситета. Как такое возможно? Не мог же он там работать, не имея при себе никаких документов?

— Да вот чёрт его знает! В том-то и дело, что отдел НКВД по Ленинградскому университету подтверждает личность Кебучева и как профессора, и как «лица дворянского происхождения», при этом прошедшего все проверки. Получается, что конкретно по университету к нему никаких вопросов, всё подтвердил ещё в двадцать третьем, даже доносов на него толком не поступало. Так, дура одна завалила экзамен и попыталась накатать, что он контра, но всё спустили на тормозах, потому что она под отчисление пошла в итоге… А вот по Ленинграду Кебучев исчез в девятнадцатом году. Получается, в лучшем случае, он где-то пропадал четыре года, вероятнее всего, в белых бандах. Либо и вовсе Кебучев девятнадцатого года и Кебучев двадцать третьего — это разные люди. Вот.

Клим глубоко задумался. С одной стороны, полученная информация подтверждала его собственные подозрения, что с профессором дело нечисто. С другой — вопросов становилось только больше.

— Самуил Львович, а ошибки быть не может? Вы как информацию запрашивали? Его ведь проверяли…

— В том-то и дело! Поэтому я запросил информацию независимо в ЛенГУ и в архиве по городу. Через партийную линию… И тут выясняется, что информация разная. Конечно, можно допустить, что просто не сопоставили архивы, что кто-то где-то что-то потерял или забыл внести в каталог, как это у нас часто бывает… Но очень уж много совпадений и вопросов, товарищ следователь. Я человек маленький, моё дело на контру доносы писать. А тут вот, что вскрылось… Только не знаю, как это Агнарову передать. Честно говоря, побаиваюсь я его, слишком уж он суровый. И близок к Ягоде…

— Ничего. За информацию спасибо, понял. Попробуйте об этом с Романом Латыгиным поговорить, он попроще Якова будет, не московский фрукт… И про меня ни слова. Будем копать независимо, с разных сторон.

Пожав в темноте руку своему собеседнику, Глебов встал и направился к выходу. Надо было о многом подумать, ещё и не выдать никому ночную встречу. Дела становились всё интереснее и интереснее.

Следующие несколько дней прошли в тишине и рутине. Латыгин и Агнаров по очереди наблюдали за Кебучевым — но, как и Глебов, остались ни с чем. Сам Клим решил пока не рассказывать всей информации своим коллегам, особенно сомневаясь в открытости и честности Якова Иосифовича. Заодно, сославшись на необходимость купить табака, он выбрался на полустанок и отправил свой собственный запрос, по линии следствия. В запросе он решил уточнить информацию про всех: Агнарова, Латыгина, Сахарова, Кебучева, Ефроима, Триловича, а также попробовать выяснить, являлся ли товарищ Бельский инициатором проекта или просто исполнителем по поручению Ягоды. Само собой, запрос снабдил смачным заголовком «СРОЧНО». Чутьё подсказывало, что тут у всех рыльце в пушку…

Ночью следователю не спалось — не покидало странное беспокойство, что он что-то упустил. В итоге то он просто не мог уснуть, то ворочался, то подушка казалась жёсткой, то простыня липла к телу. Наконец, Глебов сел на кровати, закурил «Герцеговину». Часы показывали половину второго ночи.

Крик прорезал ночную тишину. Кто-то буквально рвал глотку от страха — так кричат в ужасе, когда смерть пустыми глазницами заглядывает тебе в лицо. Подорвавшись, Клим схватил пистолет и побежал на улицу — показалось, что крик был откуда-то со стороны соседних бараков. В дверях он чуть не столкнулся с Агнаровым — тот в одних галифе с «Маузером» на перевес слетел с лестницы.

— Слышал? Где?

— Похоже, соседний.

— Бегом!

Мужчины выскочили на улицу — и замерли. От окна комнаты Сахарова медленно двигался молочно-белый слегка искрящийся шар. Двигалось это на высоте человеческого лица, плавно и как будто немного жужжало, как трансформатор электрического тока. Чертыхнувшись, Яков Иосифович выстрелил в объект — но пуля будто испарилась, выдав лишь сноп искр и небольшую желтоватую вспышку. Сам же шар ускорился — и поплыл по направлению к ограждению.

— За ним! Стреляй, сука, стреляй!

Мужчины побежали за шаром, на ходу ведя пальбу. Все выстрелы добирались до цели — но каждый раз эффект состоял лишь в том, что из шара вырывались искры, а пуля исчезала с неяркой желтоватой вспышкой, словно испаряясь.

Тем временем, из барака выскочил Латыгин — и, чертыхнувшись и перекрестившись, присоединился к коллегам, посылая вслед шару выстрелы из «нагана». В ответ шар ещё больше ускорился, двигаясь со скоростью хорошего бегуна.

— Чёрт, Клим, давай быстрее! Улетит же!

— Да я и так уже бегом! Ещё, сволочь, пустой, расстрелял всё!

— Давай, давай, быстрее! Меня колено подводит. Надежда на тебя!

Глебов выругался, прижал руки к бокам и побежал что было сил. Шар тем временем, не сбавляя темпа, пронёсся вдоль ограждения, перелетел через штакетник полигона и помчался вглубь. Следователь заметил, что при этом то тут, то там стали появляться искорки, в основном на металлических конструкциях, будь то вышка связи или замок на сарае.

Наконец, молочно-белый шар замер. С одышкой и болью в правом боку, Клим приблизился к объекту — тот рванулся ему в лицо. Яркая вспышка — и пустота…

— Ну-ка, сколько пальцев видите?

— Три.

— Хорошо!

Врач, толстый лысеющий грузин с характерным акцентом и носом, удовлетворённо кивнул и отошёл от следователя. Клим Глебов осмотрелся — он лежал на койке в медсанчасти. Судя по керосинкам, рассвета ещё не было.

Рядом присел Агнаров.

— Ну, как голова? В норме?

— Болит… Что произошло? Давно я тут?

— Минут пятнадцать… Тебя эта хрень в лоб шарахнула: мы с Ромой видели вспышку и слышали хлопок небольшой. Ты потерял сознание, а шар исчез к чёртовой матери. Вот, мы тебя сюда притащили. Григорий осмотрел, говорит, что не видит никаких признаков внешних повреждений.

Грузин кивнул.

— Голова гудит… Последнее, что помню — очень яркая вспышка. И всё.

— Ты успел что-нибудь заметить?

— Ничего. Только яркий свет в глаза, такой, что аж зрачки заболели. И как будто треск, вот как на полигоне при испытаниях. А потом я отключился.

Яков Иосифович в сердцах выругался. В это время подошёл Латыгин. Видок у Романа Константиновича был так себе.

— Роман, ну что там?

— Что-что… Сахаров теперь. Эх, нет больше Самуила…

— Так, Клим, ну-ка давай. Умылся — и пошли, по горячим следам будем обыск проводить.

Глебов не без труда сел на койке: голова слегка кружилась, немного подташнивало. Ощущения были как после контузии, ну или как будто как следует засветили в лоб, прям «с вертухи» прописали. Ещё и странный металлический привкус во рту. Не крови, а именно металла, чем-то походило на гильзу от патрона.

Ещё раз встряхнувшись, Клим пошёл в туалет. Протянул руку к умывальнику — между указательным пальцем и краном пробило искру. Чертыхнувшись, следователь отдёрнул руку. Подождал, попробовал ещё раз — снова разряд, слабого белого цвета, а по струе воды рябью проскочили искры. Глебов выматерился, протёр глаза и решил, что надо будет после всего всё же зайти к Кебучеву, поговорить. А то это уже совсем чертовщина…

Агнаров ждал у двери медсанчасти, нервно раскуривая трубку. Уже по дороге, пыхтя махоркой, он несколько раз выругался, спотыкаясь буквально на ровном месте — нервы были ни к чёрту. Дойдя до комнаты, начальник полигона попросту кивнул коллегам и щёлкнул лампочкой — начался обыск.

Комната Сахарова была обставлена бедненько, но не без претензии. Поношенные пыльные сапоги, две пары брюк, пиджак, небольшой затёртый саквояж со сменным бельём и несколькими рубашками — вот и всё личное имущество старого партийца. Всё остальное — «что выдали»: набор постельного белья из части, стол, стул, керосинка, полотенца на умывальнике, мыло… Даже чернильница и ручка были казённые, единственная личная вещь — бритва. Примечательно, что в ящиках тумбочки Самуил Львович почти ничего не хранил: всю канцелярию он получал в части, рубашки носил без запонок и галстука, расчёской, по всей видимости, лысину не полировал. Только в верхнем ящике был пакетик с чаем да коробок спичек — впрочем, даже спички оказались армейские, с красным самолётом.

На этом фоне выделялся стол: помимо ожидаемой чистой бумаги и письменных принадлежностей на нём оказалось три стопки книг. Одна, книги в которой явно открывали от силы пару раз, представляла собой «Капитал» Маркса, несколько томов Ленина, томик Сталина и воспоминания какого-то красного командира Бабеля, озаглавленные «Конармия». Зато две других стопки были буквально зачитаны чуть ли не до дыр, прям затёрты. Первая, по центру, вместила в себя дюжину книг, среди которых были сочинения Достоевского, сборник рассказов Чехова, «Герой нашего времени» Лермонтова, сборник стихов Пушкина да несколько томов Толстого. В общем, «школьный набор» из библиотеки части. Латыгин взял сверху томик Льва Николаевича, покрутил в руках, отметил внутри на обложке штамп библиотеки ВОХРы да положил на место.

А вот вторая стопка зачитанных книг, ближе к краю, была любопытной: Драйзер, Твен, Диккенс, Шиллер, Гёте и, чёрт побери, Бунин. Присвистнув, Агнаров взял издание Ивана Алексеевича, приоткрыл.

— Из Парижу! Поглядите-ка, свежайшее, тридцать второго года. Вот же, получается, контра! Что читал!

— Яков, чёрт бы с ним! Больше ничего не бросается в глаза?

— Скупердяй — ну, чего с него, жидёнька, взять… Не, ну каков паразит — даже кальсоны с части взял, а сам Бунина, поглядите, читает, сволочь эту белобандитскую. Тьфу!

Глебов пожал плечами. С одной стороны, комната старого партийца грустно удивила отсутствием того достатка, который ожидаешь увидеть у верного борца революции. Не было ни грамот от Сталина, ни фотографий с Ленином или хотя бы Калининым, ни даже элементарных подарочных часов или сворованного в годы революции серебряного портсигара. В то же время, всё было как бы обставлено, всего ровно столько, сколько надо, а книг так и вовсе с избытком. Как будто человек в санаторий приехал…

— Клим, замерь пятно на полу, пожалуйста.

— Как будто сам не видишь…

— Вижу. Но ты замерь.

Следователь присел на корточки, приложил метр к обугленному пятну — к счастью, пока он был в медсанчасти, Роман принёс вещи, всё было под рукой. Как и ожидалось, пятно было ровнёхонько такое же, как и предыдущие два раза. Ни на миллиметр не отличалось от того, что все уже видели. Да и о природе его теперь было ясно — молочно-белый шар с искрами не просто так вылетел из комнаты.

— Я вот чего не понимаю. Шар этот, чем бы он ни был, явно связан с исчезновением. И он по воздуху летает. Так?

— Да, Рома, всё так.

— Тогда какого чёрта пятно на полу? Ни на стенах, ни под окнами, а посреди комнаты, на деревянном полу. Какого чёрта?

Агнаров пожал плечами. Клим же присмотрелся к пятну.

— Роман, ты не прав. Пятно не посреди комнаты — оно перед кроватью. И прошлые разы так же было.

— И что?

— Да похоже на то, что оно целенаправленно оказалось перед кроватью, перед спящим человеком. И потому мы слышали крик — это Сахаров проснулся, возможно, от треска или ещё чего, да хоть бы и случайно, увидел это и заорал. Тут-то его и не стало. Как будто объект… охотится на людей.

Повисла напряжённая тишина. Наконец, прочистив горло, Яков Иосифович обратился к коллегам.

— Так, товарищи. Нам надо всем сейчас поспать, чтобы прийти в себя. Комнату я запру. Давайте так договоримся: до десяти где-то отоспимся, затем процедуры, туда-сюда, и в одиннадцать повторный обыск. При свете дня и на свежую голову.

— Так точно.

Мужчины разошлись…

Клим Глебов вернулся к себе, походил немного по комнате, лёг в постель. Медленно досчитал в уме до тысячи, тихонько встал. Стараясь не издавать и звука, выбрался из помещения через окно, затем, пригнувшись, пробежался до окон комнаты Сахарова. Толкнул створку — как и ожидалось, она легко распахнулась. Следователь проворно подтянулся внутрь, присел, прислушался, и, убедившись, что всё спокойно, начал повторный обыск.

Первым делом мужчина решил тщательно перевернуть все книги: ему не давало покоя, почему они были сложены в три такие неравные стопки. Ну, с сочинениями Ленина и тому подобной ерундой понятно: их обычно никто не читал, так, для «послужного списка» брали в библиотеке, особенно кандидаты в партию. А вот зачем разделять художественную литературу на две стопки — это было неясно. Иностранная, конечно, всякие там Твены-Драйзеры — но их вполне себе можно было достать, по крайней мере в Москве, это не Бунин. Собственно, Бунин этот, как будто специально был положен сверху стопки, чтобы сразу привлечь к себе внимание…

В собрании сочинений белого эмигранта ничего интересного не обнаружилось. Рассказы как рассказы, ни пометок, ни загнутых уголков, ничего необычного, кроме имени автора и места издания. Собственно, все иностранные книги тоже были вполне себе обыкновенными, Шиллера и вовсе Сахаров стянул в Московской публичной библиотеке. Отложив их, Клим принялся за отечественных авторов — ничего необычного, все книги были из местной библиотеки, кроме сборника Фёдора Михайловича Достоевского.

Глебов не обнаружил нигде штампика и задумался. Самуил Львович, судя по всему, складывал отдельно библиотечные книги и те, что принадлежали лично ему. В основном, ему принадлежали русскоязычные переводы иностранной литературы — а тут ещё и Достоевский, который лежал в другой стопке. Ухватившись мыслью за эту систему, следователь решил пролистать книгу — и не прогадал. Между страницами, очень аккуратно и незаметно, были вложены листы папиросной бумаги, исписанные мелким убористым почерком. Все листы были в треть книжной страницы, поэтому полностью помещались в книге. Всего их было шесть — Клим пролистал книгу три раза, но больше ничего не нашёл. Отложив томик бессмертного классика, он решил прочитать записи при свете спички.

Клим Глебов дочитал и в задумчивости сел на кровать. Во-первых, старина Сахаров оказался не так уж и глуп, каким хотел показаться. Записи старый подпольщик вёл грамотно, с подозрением к Кебучеву и Агнарову следователь был полностью солидарен. Во-вторых, вскрылись новые детали. Если про Гавриила Платоновича это было скорее интересно, но, возможно, уводило в сторону мысли, то вот поступки Якова Иосифовича вызывали очень много вопросов и позволяли по-иному взглянуть на начальника полигона. Он явно скрывал очень многое и вёл свою игру. В-третьих, со слов Сахарова, Латыгину можно было верить. Вообще, во всём этом кодле Роман Константинович действительно выглядел наиболее честным человеком. Возможно, недалёким, но хотя бы точно своим. Но самое главное — у Самуила Львовича был тайник! И его теперь надо отыскать.

Клим встал с кровати, вышел на центр комнаты и огляделся. Тайник, скорее всего, был именно в комнате, потому что вряд ли бы его стали делать где-то в случайном месте на территории объекта: и ходить к нему сложно, и вероятность быть замеченным выше. Значит, надо для начала простучать полы, потом уже предпринять что-то посложнее.

Полы и стены простукивать было сложно, пришлось совсем легонько ударять костяшкой пальца, задерживая дыхание для создания тишины. Ничего, везде всё как обычно. Глебов вздохнул, аккуратно порылся в вещах пропавшего — ничего не обнаружилось. Следователь запустил руки под простыню, прощупал матрас — там тоже пусто. Вздохнув, мужчина встал снова посреди комнаты, принялся усердно думать, куда ещё можно спрятать вещи.

Наконец, Клим подошёл к буржуйке и, закатив рукав, стал осторожно прощупывать: сначала внутри самой печки, затем в дымовой трубе. Там обнаружился небольшой свёрток, замотанный проволокой, которая его удерживала в трубе. Развернув ткань, Глебов ругнулся: в свёртке было спрятано золотое кольцо, часы и пятьдесят рублей. Очевидно, Сахаров боялся, что украдут, не доверял местным и прятал ценные вещи.

Следователь встал, поскрёб пальцем щёку. Нет, тут должно быть что-то ещё, иначе бы Самуил Львович не упомянул бы тайник в своё завещании. И в тайнике этом должны быть важные документы или записи, иначе нет смысла их отправлять в Москву или передавать в НКВД. Значит, это может быть папка или что-то наподобие.

Глебов прошёлся по кругу, в раздумьях потирая лицо. Подошёл к зеркалу — заметил, что измазал себе всё лицо сажей. Еле слышно открыв кран, под струйкой воды он вымыл лицо, потрескивая искрами, и как следует намылил руки, протёр всё насухо полотенцем. Положив его на место, откуда взял, Клим машинально опёрся руками на умывальник и посмотрел в зеркало. Что-то было не так, что-то смущало. Приглядевшись, он понял, что зеркало висит неровно, поэтому отражение слегка под углом. Следователь аккуратно завёл пальцы за стеклянную поверхность, чтобы поправить — фаланги упёрлись в узнаваемую шероховатую поверхность коленкоровой папки. Вытащив её, мужчина с улыбкой подмигнул себе в зеркале. Не обмануло чутьё, хороший он сыщик!

Больше в комнате делать было нечего, да и чем ближе рассвет — тем больше шансов засветиться, так что Клим Глебов выбрался обратно в окно и отправился к себе в комнату, постоянно оглядываясь. Разувшись, папку он решил спрятать таким же манером, как Сахаров, чтобы завтра днём спокойно изучить её содержимое.

Повторный обыск с утра ничего не дал. Всё то же, что и ночью, Агнаров чертыхался и матерился. Латыгин догадался пошарить рукой в буржуйке — и «отыскал» заботливо спрятанный обратно тайник. Впрочем, часы и кольцо никого не заинтересовали, Яков Иосифович лишь фыркнул что-то про евреев и их жадность.

После обеда Клим Глебов уловил свободное время и, пока все были заняты своими делами, отправился к себе в комнату, заявив по ходу Роману Константиновичу, что не выспался и до вечера хочет подремать — вечером было запланировано оперативное совещание в кабинете Агнарова.

Папка для документов, к счастью, ждала владельца там же, где он её и оставил. С некоторым трепетом Клим тихонько выглянул в коридор, проверил, что никого нет, запер дверь и, сев на кровать, развязал узелок на папке. Внутри было две характеристики из личного дела и несколько документов.

Характеристику Кебучева Глебов пробежал глазами и положил на место — ему со дня на день должны были прислать такую же, только полнее и с проверкой по архивам НКВД. А вот характеристика Агнарова была интересна.

Клим задумался. Час от часу нелегче: мало того, что появились дополнительные фигуры, так ещё и ниточка от них шла куда не следует. И при этом подтверждались опасения, что Яков Иосифович Агнаров является далеко не просто «начальником полигона», а тем ещё сукиным сыном с непонятными помыслами и сомнительной честностью любого разговора. Особенно подозрительно это выглядело в контексте его ночных бдений и исчезновений по ночам сотрудников полигона…

Оставшиеся бумаги были нарисованной от руки картой объекта, на которой отмечены места исчезновений и место аварии на полигоне, а также зарисовкой виденной Сахаровым фигуры. Интересно, что по очертаниям она не напоминала никого из тех, кого Глебов видел, так что, скорее всего, померещилось — хоть это и было очень странно. Тем более что описание фигуры напоминало то, что встретили НКВДшники в пустыне несколько ночей назад. Помимо этого, была какая-то бумага, исписанная числами, и вырванная страница из сочинений Ленина.

Код! Вот это совсем уж интересно! Что такого мог узнать Сахаров, что писать об этом решился только кодом? Неужели Агнаров обладает такой властью, что его следует так бояться? Или дело не в Агнарове? Код был сложный: надо было знать место, скорее всего на приложенной странице из книги, чтобы можно было сопоставить числа со словами или буквами в тексте. На первый взгляд следователь ничего не понял и, поразмыслив с четверть часа, решил отложить расшифровку на вечер.

Совещание у начальника полигона прошло бесцельно, но хотя бы быстро. Обсудили события минувшей ночи и безрезультатный обыск, Яков Иосифович попросил Латыгина решить вопрос с семьёй пропавшего, да было решено продолжить наблюдение за Кебучевым. Уже когда расходились, Глебов решил пройтись с Романом Константиновичем, чтобы «немного размяться после вчерашнего и покурить». Как только дошли до соседнего барака, завязался разговор.

— Роман, я знаю, что ты не очень-то доверяешь своему начальнику…

— Клим, какие-то пустые разговоры…

— Не отнекивайся. Я говорил с Сахаровым накануне его исчезновения — и я во всём в курсе.

Латыгин быстро оглянулся по сторонам. Кивнул и указал головой в сторону пропускной, ускоряя шаг.

— Агнаров вызывает очень много подозрений. И Кебучев. Самуил их подозревал в сговоре и, возможно, шпионаже. Я тоже, не буду того скрывать, думаю, что Гавриил Платонович шпион. А про Якова… Он просто меня порой пугает. Никогда не говорит всего, что думает, скрытный, себе на уме, со связями в Москве. Ещё и кому-то телеграфирует по вечерам. Ни один комиссариат в десять вечера работать не будет, если только не что-то срочное. Спрашивается, кому?

— Да, действительно, подозрительно… Как думаешь, что он может здесь искать?

— Не знаю… Но местные все талдычат, что место это поганое, где полигон, и убираться надо, пока есть такая возможность. Шар этот проклятый, фигуры в пустыне, что мы видели, звуки какие-то непонятные… Я так скажу: ничего хорошего Агнаров не затевает. И ищет он явно не монетку в три копейки, а что-то по заданию из Москвы. Три человека уже исчезло, а ему хоть бы что. При взрыве ещё люди погибли…

Клим вспомнил про загадочный взрыв, о котором слышал уже несколько раз.

— Говорят, там четыре человека погибло. Тела домой отправили? А то могил-то нет.

— Да не было тел. Взяли они и испарились, лишь следы на стене остались — и всё… И следов, кстати, было пять, когда не досчитались четырёх инженеров только.

— А кто ж тогда пятый?

Роман Константинович пожал плечами. После кивнул и направился к начкараула, проверять смену. Глебов же решил заглянуть на чай к профессору Кебучеву.

Гавриил Платонович встретил гостя с улыбкой и распростёртыми объятиями. Кебучев был разговорчив, много шутил и с порога предложил чай с коньяком. Собственно, пустая на треть бутылка, характерный запах и румянец на щеках красноречиво объясняли, почему учёный такой улыбчивый и говорливый.

— Гавриил Платонович, я, собственно, к вам за советом.

— Извольте, извольте! Но сначала — коньячку-с.

— Не стоит, я же на службе…

— Я настаиваю! Да и вы в чаёк, чтоб быстрее кровь разогнать.

Нехотя, Клим сделал пару глотков тёплого чая с коньяком. Следовало признать, что чай был вкусный, да и алкоголь был очень даже к месту.

— Гавриил Платонович, у меня к вам вопрос как к учёному, как к физику. Подскажите, может ли человек быть… хммм… источником электричества?

— Климушка, голубчик, что вы имеете в виду? Выражайтесь, пожалуйста, яснее — я чутка выпимши.

— Ну, понимаете, профессор… Как бы странно это ни прозвучало, из меня порой вырываются искры… В общем, лучше показать.

Встав, Глебов поднёс указательный палец к чаю в чашке — и на поверхность жидкости пробило разрядом тока, маленькая белая молния с небольшим потрескиванием. Профессор ойкнул и всплеснул руками.

— Феноменально! Так, а теперь посмотрите сюда.

С этими словами Кебучев встал, что-то поправил под рубашкой и протянул свою руку к чашке — из его пальца вырвалась яркая молния жёлтоватого цвета, с треском ударив в жидкость. Следователь чертыхнулся и осел на стул.

— Но как вы… Что, чёрт возьми, происходит?!

— Ох, Климушка, это долгая история… Но начнём с вас. Что, шар в вас прилетел, верно?

— Да. Но как вы узнали?

Гавриил Платонович улыбнулся и развёл руками, затем соединил их вместе — между указательными пальцами пробежал электрический разряд. После отпил чаю, долил в чашку ещё коньяка и с улыбкой сел, закинув ногу на ногу.

— Видите ли, сударь, в человеке как таковом, я имею в виду человека как животное, да, как объект для исследований, сосредоточено некоторое количество электричества. Обычно это называется «биоэлектричество», хотя я, как физик, не люблю этот термин, да и не согласен с ним напрочь. Какое-такое «биоэлектричество»? Это электричество как физическое явление, такое же, как в розетке, просто в живом организме… Впрочем, ладно, это к делу не относится. Важно лишь то, что в нашем с вами организме, да и в любом из других животных, будь то кошка, собака или, даже не знаю, верблюд — в любом есть некоторое количество электричества.

— То есть, грубо говоря, мы как розетка тогда? Я не совсем понимаю, вот если есть это электричество — откуда оно берётся? И куда девается?

— Ну, не совсем розетка, конечно… Попробую по-другому малость. Вот, у нас есть там органы всякие: сердце, почки, головной мозг у некоторых… Вот эти органы по природе своей многие могут производить некоторое количество электричества. Конечно, чтобы лампочку запитать — этого не хватит. Но тем не менее, значения вовсе не нулевые. Затем, стоит учесть, что кровь наша, сама по себе, есть раствор электролитов. То есть она способна проводить электрический ток. Соответственно, человек является не только источником тока, но и неплохим проводником. Вот поэтому, если коснуться оголённых проводов — человека поразит электрический ток. Аналогично, по этой же причине, в человека может ударить молния — и разряд пройдёт сквозь тело по самому короткому пути.

Профессор выпил ещё чая и продолжил.

— Вопрос в том, куда оно девается. Это вопрос хороший. Вот Иван Петрович Павлов и ряд его коллег полагает, что всё это электричество направляется в головной мозг, где помогает работать нейронам. Есть мнение, что мы с вами в некотором роде заземляемся — то есть наше естественное электричество перераспределяется на различные проводники, будь то металлические предметы, жидкости или, в конце концов, собственно земля. Я слышал точку зрения даже о том, что оно может переходить в электростатические разряды.

— Но ведь, позвольте. Конечно, это всё интересно, имеет место быть. Но в норме никто из людей током из пальцев не стреляет. Я вот всю жизнь жил нормально, а тут на тебе — молнии из рук. Как такое возможно?

— Именно, голубчик! У простого человека такого быть не может. А вот у нас с вами… Вот тот объект, нечто, с которым вы и я имели честь провзаимодействовать — ну, белый шар, шаровая молния — это… хммм… в общем, это нечто, по всей видимости, является сгустком чистой энергии. И оно может как бы перераспределять электрический ток на те объекты, с которыми оно контактировало.

Клим Глебов ошеломлённо посмотрел на собеседника. Выпил залпом весь свой чай с коньяком, подумал — и сделал пару больших глотков из бутылки.

— То есть, вы хотите сказать…

— То есть, как я считаю, шаровая молния может перекидывать на человека, как на, так сказать, гальванический элемент, некоторое количество электрического тока. Видимо, ток этот, разряд, переменный. Поэтому, как я считаю, через некоторых может пройти слишком большой ток — они испаряются, как это произошло с нашими коллегами. А вот вам повезло — в вас попал небольшой разряд, вас, так сказать, слегка подзарядило…

— Постойте! А вы тогда как?

Кебучев расплылся в улыбке.

— А я, голубчик, эту дрянь чуть было не поймал. Уже в клетку Фарадея загнал, оставалось только захлопнуть. Но заряд вырвался — и прямо в меня. Когда я пришёл в чувства, молния, или что там из себя представляет этот проклятый шар, уже исчезла. А я с тех пор пробиваю электрическим током на все проводники.

— Но ведь до этого разговора ничего такого не было. Вы что-то придумали?

— Разумеется. Я себе на тело поместил некоторое количество проводников переменного сечения… В общем, не вдаваясь в подробности, что это за сплав и как я до такого додумался, выглядит это как медальон на шею и несколько проводов от него по всему телу. В итоге, разряд перераспределяется и рассеивается в окружающую среду. Вот, посмотрите.

С этими словами профессор встал и, расстегнув, снял рубашку. Действительно, на шее у него был золотистый медальон, сантиметров десять в диаметре, весь сетчатый. От него шли два провода в подмышку, переплетаясь на спине в ещё один сетчатый медальон поменьше. Два других провода шли вниз, под углом в сорок пять градусов, и оплетали живот в форме буквы «Х», после чего соединялись на пояснице третьим сетчатым медальоном. Стоило профессору поправить главный медальон, на груди, и когда он поднёс палец к чашке — ничего не произошло, искр не было.

— Тут весь фокус в том, что носиться эта штука должна постоянно. И надо, чтобы контакт был, а то иначе ток найдёт более короткую дорогу — обычно пробивает через пальцы на руках. Хотя, однажды было такое, что контакт малость отошёл, пока я умывался — и в бочку с водой пробило с носа. Всяко бывает.

— Профессор, а вы можете сделать для меня такую же приспособу? Я ведь теперь тоже того, наэлектризованный, весь день на все краны и воду пробивает искрами.

— Конечно, голубчик! У меня есть задел, думаю, завтра к вечеру выдам вам «электроброню», как я это называю. Только пообещайте мне, что потом мы вместе постараемся поймать эту треклятую шаровую молнию. Пообещайте! Я за ней уже четверть века гоняюсь, с Петербурга.

Клим кивнул и даже отдал честь. Потом мужчины ещё немного посидели, выпивая: Гавриил Платонович рассказывал следователю о природе электричества и тех удивительных экспериментах, что он делал сам и видел у коллег. Например, оказывается, тот самый Тесла изобрёл такую штуку, что ток можно передавать на расстоянии. Подносишь лампочку к катушке — а она светит!

Наконец, совсем захмелевший НКВДшник отправился, пошатываясь, к себе. Кебучев же постоял, покурил, потом вернулся в свою комнату, взял бинокль, блокнот с химическим карандашом, да отправился исследовать звёздное небо, что-то быстро записывая.