Ловушка

КОГДА ХОЧЕТСЯ КУШАТЬ

— Ах, Филушка… — уселся на опушке, рядом со мной, Шишкин Крикун. — Мы с тобой всё прекрасно понимаем: голод — не тётка. А что же делать?.. Потерпи, братец.

— Да кто ты такой, чтоб мне указывать? — ворчливо приглядываюсь я к названному братцу.

— Может быть и никто, а может быть и кто-то. Я в жизни разное повидал и догадываюсь, почему ты вдруг вообразил себя Иваном-царевичем. Я вот тоже не всегда такой, каким вижусь на первый взгляд. По настоящему-то я совсем другой.

— Какой же? — устало, и даже без особого интереса, спрашиваю я.

— Ты припоминаешь историю изгнания Адама из рая?.. Нет, конечно, не в буквальном смысле припоминаешь, как будто сам явился свидетелем, а, возможно, и ручонки свои шаловливые приложил… Я говорю про то, что сюжет изгнания всем знаком и основывается на таких страховочных формулярах, которым поверишь даже больше, чем священному писанию в прочтении уполномоченных лиц московского патриархата. Исходя из этого, я и спрашиваю у тебя: помнишь ли ты историю изгнания Адама из рая?..

— Там особо и припоминать нечего. Адам послушался Еву и вкусил от плода, который есть было запрещено. За это его и изгнали. Вместе с Евой.

— Ну да, ну да… казалось бы, действительно, в этой истории всё яснее ясного… но если рассматривать картину с момента решительного требования Евы от Адама, чтобы он вкусил плода от древа познания, то ситуация станет захватывать необыкновенной нервозной составляющей… тут можно предположить, что Адам и сам был давно не прочь вкусить чего-нибудь этакого, но скользкая застенчивость ему мешала, скреблась на сердце, и всё такое прочее… И вдруг Ева — женщина в относительном — или предположительном смысле — любимая и единственная на земле — протягивает на ладони яблочко и уверяет, что оно очень вкусно. Ты бы, дружок, как поступил?..

— Я? — очень неожиданно для меня обращение Шишкиного Крикуна, и я теряюсь в догадках. — Я бы никак не поступил. Плевать мне.

— Ну вот, тебе плевать — а ему было не плевать. — продолжает болтать Шишкин Крикун, потрясывая обвислыми щёками и извлекая из себя звуки, как будто обгладывающие что-то с хлюпающим чавканьем. — Теперь зацени мою картину дальше!.. Адам не осмеливается вкушать плод, он бледен, как полотно, и трясётся от страха, чувствуя, что всё это добром не кончится… он пытается накричать на жену, упрекая в страшном поступке… но затем поступает, как обычный подкаблучник: съедает это проклятое яблоко, а огрызок выбрасывает в реку, в надежде, что улика уплывёт по течению быстро и незаметно… ну, а Бог не заставляет себя долго ждать, приходит и принимается за скорый суд: да, дескать, ворьё пригрелось у меня на груди, но дальше мне с ними уживаться резону нет, прогоню их прочь!.. И пожалуйста в тот же день: изгнание Адама из рая со всем скарбом и домашними питомцами!.. Знакомый всем и поучительный сюжетец. Не правда ли?..

— Допустим. — говорю я. — А дальше что?

— А дальше то, что я хочу заявить со всей определённостью, что я, между прочим, и есть Адам!! Адам, изгнанный из рая!..

— Брось врать, он помер давно.

— Зачем же настолько прямолинейно мыслить?.. Понятное дело, что если Адам и жил когда-нибудь, то он безусловно однажды помер. Но если поверить, Филушка, в твоего Ивана-царевича, то мой Адам почему не годится, чтоб пристроить его рядышком?.. Ведь можно превратиться в Адама и в каком-нибудь духовном смысле, возлететь как-нибудь в его поэтический образ, ввинтиться вдохновенным штопором в горние высоты, чтоб остаться там душой навечно, одновременно как-нибудь пребывая всем телом на земле?.. Разве нельзя?

— Да ты просто дурачок. — устало ругаюсь я. — Называй себя кем хочешь, а я — слава Богу — месяц в психушке полежал, много разного повидал, и я знаю, что ты такое. Маниакально-депрессивная саморефлексия — вот что ты такое. Ты песчинка малая, а нашёл с кем себя сравнить — с Адамом!!

— Пускай песчинка!! — чуть ли не хохочет во весь голос Шишкин Крикун. — Не имеет значения, какая я песчинка или какой ты Иван-царевич!.. Да и Иван-царевич окормляется не тем, чем ему хочется, а тем, что выдают порционно из биологического котлована. Всякому достаётся то, что предначертано, и никто не сможет сказать, что ему не выпало того, что должно было перепасть, поскольку не знает никто, сколько и чего должно достаться именно ему, а сколько должно прийтись на долю его ближнего… Песчинкой ты можешь быть какой угодно, а кушать хочешь много и истинно по-царски.

— Слушай, заткнись. — прошу я. — Не надо про еду.

Гаденькая ситуация досталась мне от неподготовленного побега в скитальничество. Как не примеривайся, а гаденькая!.. Или помру от непонятной неизбежности, или с голодухи окочурюсь, или с ума сойду.

— Сильно проголодался? — вроде бы сочувственно спрашивает Шишкин Крикун. — Хочется кушать?..

— Хочется. — вздыхаю я.

— Ну, это всё ничего. А вот гляди, как бы тебя самого не съели.

— Меня?.. Да кто же?..

— Волки. Здесь их полно.

Чёрт возьми, а ведь действительно в лесу водятся волки!.. Как я об этом сразу не подумал?

Вечно голодные, угрюмые хищники вяло просыпаются с наступлением ночи, прилизывают истрёпанные хвосты, и, суеверно замаливая ревматизм, смачно кряхтят и опорожняются, соображая, куда бы отправится сегодня на охоту. И вдруг чуют по запаху, что где-то на опушке затаился человек!.. Усталый, трусливый, слабый… Возможно, очень вкусный.

— Да им принюхиваться особо не надо. — понизив голос, говорит Шишкин Крикун. — У наших волков свои доносчики по лесу рыскают, подглядывают, где что можно сожрать. Обычно этим зайцы занимаются. Вожак здешней волчьей стаи — умный собака — зайцев понапрасну не жрёт, а в страхе держит. Вот они перед ним и выслуживаются.

— Что ещё за вожак?..

— Крупный волчара. Редкостный экземпляр. Кулаков-Чудасов его фамилия.

— Вы, что же, волков по фамилии называете??

— Не всех. Большинство по кличкам. А самых главных — чисто из уважения — по фамилии. А что в этом такого?..

— Да это же просто бред. Такого не может быть.

— Ну, думай себе, Филушка, как хочешь. Бред — значит, бред. Однако, когда тебя волки сожрут, потом не ходи, не жалуйся. Умри с миром.

— Да не буду я никак умирать. — я нервно задёргался под пальто, чтоб ощутить прилив сил. — Наверное, дубиной какой-нибудь отмахаюсь.

— Брось, не обманывай себя. — грустно хмыкнул Шишкин Крикун. — И дубины здесь не найти, и посильней тебя люди сюда захаживали, да остались от них, как говорится, рожки да ножки.

— Врёшь ты. Всё врёшь.

— У нас раньше здесь и лесники служили, за порядком следили. Да всех волки пожрали.

— Всех?

— Всех до одного. И старшего инспектора лесхознадзора Печальникова, и лесника Клебанова — внука того самого знаменитого Клебанова, которым до сих пор гордятся в соседнем угольно-разведывательном бассейне — и даже депутата Абросимова из краевого законодательного собрания.

— Это всё чепуха и вздор. Я тебе не верю.

— Хорошо, мне не веришь, ты их самих послушай. Вот они, здесь рядышком.

Невероятным образом я вижу, как у ближайшей сосны расположились три серебристые человеческие тени. С усталым удовольствием и неторопливостью они разговаривают друг с другом, никого не примечая вокруг.

— Увы! — сказало мне Увы.

Я поёжился и прислушался к разговору.

— Конечно, у народа психика сильно хандрит, оттого, что войне с Абракадабром конца-края не видно, и всякие нервозности обострены до предела. — рассказывает лесник Клебанов. — Простой народ без нужды в наш лес и носа не сунет. Однако, есть некоторые несознательные граждане, которые думают так: ежели одного грибника сожрали, то уж другого ни за какие коврижки не сожрут!.. Смешно и очень даже странно это слушать. Как раз на следующий день, после того как волки слопали грибника Нечипуренко, я решил пристрелить тварей, а они меня подловили и зацапали. Всей стаей сожрали за милую душу, одни косточки остались.

— Где хоть это было?

— Да тут, неподалёку.

— А я иду так себе… ничего вроде погодка, моросит только немножко… — рассказывает старший инспектор лесхознадзора Печальников. — Иду и ни о чём таком не думаю, а тут: ни хрена себе! лежит грибник Нечипуренко сожранный!.. И, главное, помню я его ещё по институтскому общежитию, закадычный друг: нет, кричит бывало, насущной логики в императивах Канта! а есть, кричит, ни капельки не сомневаясь, истина в вине!.. А тут я на его тело в лесу наткнулся, на косточки-то обглоданные, а рядом вижу ещё кости лежат… сперва даже не понял ничего… вроде наш лесник Клебанов… «Станислав Эдуардович. — спрашиваю. — Вы ли это?..» И тут на меня сзади звериная махина навалилась, да зубами в горло вцепилась. Сразу насмерть.

— Очень даже горько слушать все эти воспоминания друзей. — сдержанно утирает слёзы депутат Абросимов. — Зря я в ваш лес сунулся, да чего уж теперь… Мне депутатский запрос сделали избиратели: типа до каких пор волки лютовать будут?.. Думают, мне заняться больше нечем, как только по буреломам ходить и чужие косточки пересчитывать… — смурнеет депутат Абросимов. — Но давеча пошёл в лес, надо за народ порадеть. Хожу и натыкаюсь на разные остатки человечьи: ба! да вот позвонок от Людки-поварихи!.. ба? уж не сам ли генерал из соседней части химических войск?.. эстампные такие косточки, безупречно саркастической формы… Умеют, надо признать, волки генералов жрать. Прямо со всей недостачей по ракетному топливу сжирают!!

— Это да… это они умеют… — лесник Клебанов потирает онемевшие ладони и мельком кивает в мою сторону. — А Ивана-царевича не они сожрали? Вчера вечером, кажись?..

— Вроде они. А вроде не они.

— А кто же ещё?.. Они.

— Жуткое дело!..

Приторным холодком пронимает ночной лес, терпеливо и натужно дышит. Слышны самые жалкие и затхлые писки, щебеты, ворчливо крадущиеся колдовские чары, стрёкот мгновенных воздушных налётов, сдавленное фырканье невидимых существ, поедающих друг друга!.. Чьи-то зорко-подозрительные шорохи, бархатное скопческое воркование, чьё-то униженное и вихляющее старушечье дыхание… кажется, что оно совсем рядом, за спиной, слилось в единое целое с тёмно-скрипучим воздухом… вдруг сам Чёрт Шпареный продвигается ко мне на цыпочках, неся на горбу ведьму Балду Ивановну, благосклонную к любой кровавой оргии!.. сиди, сиди, Филушка, и дожидайся… сейчас они тебя, сейчас…

— Чур, позволь мне Филушке черепушку вдребезги разнести! — просит Балда Ивановна. — Давно хотелось этому занятию научиться, да всё было недосуг.

— Ты мои принципы знаешь, даже не умоляй. — отнекивается Чёрт Шпаренный. — Я всё привык делать своими руками.

— Ну, позволь хотя бы брюхо ему вспороть и кишки вымотать — я это дело страсть как обожаю.

— Вот кишки вымотать позволяю, ибо когда ты весела — мне на тебя любо-дорого глядеть.

— У-у, гад ты какой, на комплименты потянуло!

— Не гад! Подлиза!.. Дома мне кое-что за это будет?

— Будет-будет, подлиза!..

…сейчас, Филушка, они тебя, сейчас…