Глава 7 Палатка

— О-о-а-а! — кричала она, вцепившись в меня, извиваясь и беспомощно прижимая свое порабощенное тело к моему. — Да-а-а! Нет, не отпускайте меня! Не отвергайте меня! Прошу Вас. Держите меня! Держите меня! Пожалуйста!

Ее кожа цвета слоновой кости обжигала. Все ее тело было покрыто потом. Даже ее прежде длинные светлые волосы, сейчас слегка подрезанные, и наполовину закрывавшие лицо женщины, были мокрыми. Ее вздрагивающее тело, подобно географической карте было покрыто красными пятнами, часть из которых оставил я сам. Остальные, были результатом прилива крови бушевавшей в ее теле, и переполнившей капилляры у поверхности ее кожи. Могло показаться, что она светится красным, как будто, внутри ее уязвимого, податливого, страстного нежного тела, бушуют некие тайные огни, зажженные мной, свидетельствуя о ее волнении и возбуждении. Она отчаянно сжимала вокруг меня свои руки.

— Что же Вы делаете со мной! — кричала женщина. — Что мужчины могут сделать со мной! Я люблю это! Пожалуйста, Господин, не останавливайтесь!

Запрокинутая голова. Приоткрытые губы. Закрытые глаза.

— О-охммм! — задыхалась она. — Да-а-а! O-о-а-а! Да-а-а! Да! О! О! Да, Господи-и-ин! Да Господин! Еще-о-о, я прошу-у-у Вас всем моим сердцем! Я умоляю Вас не останавливаться! О, Господин! Да, Господин! Да, Господин!

Послышалось отчаянное бренчание цепи прикованной к ее щиколотке.

— О-о-охмм, Господи-и-ин! Да, Господин! — стонала она.

Цепь была около ярда длиной, и соединяла ножной браслет, плотно охватывавший щиколотку женщины, с длинным тяжелым колом, вбитым глубоко в землю. Лишь около пяти дюймов этого кола осталось над поверхностью. Он торчал где-то в ярде и налево от входа в маленькую, полосатую палатку.

Девушка была полностью обнажена. Все, что на ней было это, то самое кольцо на лодыжке и ошейник. Обычно рабыня лежит на циновке, расстеленной на траве, прикрытая одеялом, и ждет внутри того, кто откинет полотно на входе в палатку. Это будет тот, кто внес установленную рабовладельцем плату за ее использование.

Мы находились уже приблизительно в двухстах пасангах к западу от территории ярмарки, на краю лесов Клеарчуса, рядом со старой западной дорогой.

— О-о-оххмм, да-а-а, — вскрикивала она, прижимаясь ко мне.

Ошейник, красовавшийся на ее горле, был совершенно простым и заурядным. Выгравированная надпись гласила: «Если Вы нашли меня, верните Бутсу Бит-тарску. Награда». Бутс использовал для всех смоих рабынь одинаковые ошейники.

— А-а-и-и-ий! — внезапно зашлась она в крике, от моего легкого прикосновения.

Я видел, что она уже была готова к большему. Женщина вплотную подошла к состоянию рабского возбуждения, и смотрела на меня совершенно шалыми глазами.

— Да, — сказал я. — Еще сильнее.

Она начала извиться и трястись.

— Сейчас мы начнем снова, — сказал я.

— Неужели я смогу еще хоть что-то почувствовать? — всхлипнула женщина.

— Ты даже еще не испытала рабского оргазма во всей его полноте, — усмехнулся я.

К этому времени, хорошо изучив ее чувственные места, я провел ее по той грани, которая давала ей возможность ощутить, но еще не испытать новый горизонт. Я держал ее там, на самом краю, некоторое время, ровно столько, сколько это нравилось мне, иногда разрешая ей остыть немного, но тут же, стоило мне того пожелать, с жестокостью рабовладельца, почти как если бы подзывая ее командой, которой она не могла отказать, возвращал женщину обратно на грань, где, почти в безумии, она дрожала и умоляла дать ей избавление.

— Еще нет, — вновь отказал я ей.

— Да, Господин, — заплакала она.

Решать мог только я! Она была полностью в моей власти. Она была рабыней.

* * *

— В любом случае, — сказал я Бутсу несколькими днями ранее, — позволь мне показать Тебе девушку.

— Это было бы весьма любезно с Вашей стороны, — заметил он.

— Кто знает, — пожал я плечами, — вдруг Ты передумаешь.

— Ни за что, — сказал он.

Мы с Бутсом прошли в область, где у агентов Самоса хранилась сотня девушек, присланных из Порт-Кара для продажи их во время Ярмарки Ена-Кара. Я на всякий случай уточнил их местоположение днем ранее. Это было в юго-западной части Павильона Красоты, а точнее на платформах Shu-27. Все девушки стояли на четвереньках на длинных, узких платформах, параллельно друг дружке, лицом к покупателям. Каждая была прикована за шею короткой цепью к кольцу, закрепленному в толстой доске перед ней. Переговариваться между собой им запретили. Агенты Самоса, с плетями в руках, тут и там прохаживались среди них.

— Вот эта девушка, — показал я Бутсу, — повезло, ее еще не продали.

На ее ошейнике проволокой был прикреплен белый диск — «Бронь». Некоторые из ошейников, которые прежде держали женщин на соседних полках, уже были пусты.

— Вы! — выдохнула она.

Дело было чуть раньше, в районе полудня, когда я впервые увидел ее на платформе.

— Ты помнишь меня? — несколько удивился я.

— Девушка никогда не забывает мужчину, который нанес ей первый удар плетью, — улыбнулась она.

— Как идут продажи? — поинтересовался я у нее.

— Я, правда, не знаю, Господин, — ответила она, — нас всех держат в отдельных рабских ящиках, и обычно выпускают только для упражнений или показа на рабских прилавках. Я сама впервые выставлена для демонстрации только этим утром.

— Я видел несколько пустых ошейников на других прилавках, — заметил я.

— Тогда, возможно, торги идут неплохо, — предположила она. — Я не осмеливаюсь крутить головой, чтобы посмотреть. Одна девушка была жутко избита за это всего ан назад.

Конечно, по количеству пустых ошейников решать о ходе торгов не стоило. Если пустых ошейников нет вовсе, тогда клиенты могут подумать, что никто больше не заинтересовался представленным живым товаром, а значит с девками что-то не так, и возможно, лучше пойти прицениться в другом месте. Если же оставить всего несколько девушек, и множество пустых ошейников, потенциальный покупатель может получить впечатление, возможно ошибочное, что ничего особого интересного уже не осталось, самое лучшее уже разобрано. Идеальное настроение, которое требовалось внушить клиенту, это чтобы он думал, что у Вас есть изумительные рабыни для продажи, и слишком многие люди интересуются и покупают здесь, и быстро разбирают товар. Вот в этом случае, он начинает хотеть, едва увидев девушку, схватить ее прежде, чем это сделает кто-то другой. Если Вы видите женщину, прикованную цепью к прилавку за ошейник, а через некоторое время уже обнаруживаете пустой ошейник, не будет нелогичным предположение, что ее только что продали.

Иногда женщина, которая была продана, некоторое время остается на платформе, возможно, пока ее новый хозяин осматривает остальной товар, но она отмечается тем или иным способом, как проданная. Есть несколько способов, как это может быть сделано. Например, ей на голову могут надеть белый мешок с красной надписью «Продано», или ей на ошейник крепят красную же бирку с тем же словом «Продано». А бывает, что на ней просто, жировым карандашом пишут слово «Продано», обычно, в соответствии с традицией, на ее левой груди.

— А вот мне кажется, что продажи идут не так, как они могли бы идти, и как того хотелось бы, — заметил я.

— Господин? — испуганно уставилась он на меня.

— Вы все были выставлены только этим утром, — начал объяснять я. — Это предполагает, что товары не перемещаются так быстро, как они могли бы. Кроме того, по моему впечатлению, исходя их того, что я видел здесь и в других местах Павильона Красоты, этой весной сюда привезли необычно много высококачественного живого товара.

Подозреваю, что многие из этих лотов, даже больших партий лотов, буквально комплекты соблазнительнейших рабынь, скованных цепью между собой по сорок — пятьдесят штук, могут закончить тем, что будут просто скуплены работорговцами по бросовым ценам для более поздней перепродажи.

— Я боюсь, что надсмотрщики будут рассержены, — простонала она.

Ее предчувствие было мне понятно. Она была рабыней.

— Интересуетесь этой рабыней? — спросил один из мужчин на платформе, подошедший ко мне поигрывая плетью в своей руке.

Не думаю, что он был из дома Самоса. Во всяком случае, мне он был не знаком. Скорее всего, это был местный агент работорговца, уполномоченный вести его дела на ярмарке. Немало мужчин в такой сезон нанимается на эту работу. Обычно, часть штата комплектуется ими, а часть теми, кто в другое время работает в домах работорговцев. Конкретно этот, вполне вероятно, был одним из тех, кто состоял в постоянном штате ярмарок. Всего таких ярмарок — четыре, они проводятся в Ен-Кара, Ен-Вар, Се-Кара и Се-Вар. Ими управляют торговцы, живущие близ Сардара круглый год.

Девушка немедленно замолчала, и замерла на четвереньках.

— Я думаю, что смогу найти покупателя на нее, — сообщил я.

— Кто он? — заинтересовался надсмотрщик.

— Ну-ну, — усмехнулся я. — Давайте не будем наивны.

— Хотите комиссию? — спросил он. — Мы крайне осмотрительны с такого рода бизнесом.

— Нет, — отмахнулся я.

— Отлично, — радостно заулыбался он.

Конечно же, он меня не знал, а потому опасался обычной уловки двух друзей, сговаривающихся при покупке рабыни. Один из них пытается получить комиссию за посредничество с продавца, которую он потом, разумеется, возвращает своему другу, покупателю. Таким образом, невольница оказывается куплена дешевле. Так как я не собирался заключать сделку на комиссию с ним, то он, по-видимому, предположил, что я собираюсь получить плату покупателя. Некоторые хитрецы фактически зарабатывают себе на жизнь таким способом, выступая в роли своеобразных агентов по закупкам, оказывая услуги, такие как выяснение расположения редких рабынь для истинных ценителей. У подобных людей существуют даже особые «списки предпочтений» на всех богатых завсегдатаев.

— Однако я бы оценил, если бы Вы поместили «Бронь» на нее, скажем, до восемнадцатого анна, — намекнул я.

— Невозможно. Посмотрите на нее сэр. Видите, какие у нее линии фигуры, — тут же начал набивать он себе цену, проводя плетью по телу рабыни. — Превосходное рабское мясо.

— Хм, я не смогу залучить сюда покупателя до оказанного времени, — сказал я.

— Десять медных тарсков, чтобы задержать ее до того момента, — предложил надсмотрщик.

— С головой у Тебя в порядке? — решил уточнить я у него.

— Это будет возвращаемо, — объяснил тот.

— На каких условиях? — спросил я.

— Если приведете Вашего покупателя к платформе до восемнадцатого ана, — сообщил он.

— А что, если он не захочет брать ее? — поинтересовался я, хотя конечно, фактически, я был полностью уверен, что Бутс не может не захотеть ее.

— Я не буду считать Вас ответственными за это, — пожал плечами продавец. — Я все еще буду должен вернуть Вам, Ваши тарски.

— Хорошо, — кивнул я, и передал мужчине десять медных монет.

Подозреваю, его уступчивость в данном вопросе, была результатом мягко говоря вялости рынка. Очень может быть, некоторые из этих девушек уйдут всего за те же самые десять медных тарсков.

— Замри, девка, — приказал мужчина Ровэне.

Я наблюдал за надсмотрщиком, пока тот, присев подле нее, прикручивал проволокой круглый белый знак «Бронь» к ее ошейнику. Свою плеть он положил позади нее. Некоторые рабовладельцы предпочитают класть плеть там, где рабыня может видеть ее, рассматривая тугие кожаные ремни, и ощущая ее угрозу. Другие, такие как этот товарищ, помещают плеть позади женщины, и в этом случае женщина не знает точно, где именно та лежит, но прекрасно знает, что она там есть. Второй случай, возможно, даже несколько больше пугает женщину. Никаких определенных правил в этом вопросе не существует. Многое зависит от самой девушки, от ее интеллекта и воображения, от степени ее дрессированности, в каждом определенном рассматриваемом случае, и тому подобных факторов. Иногда желательно положить плеть так, чтобы женский взгляд зацепился за нее, а в других случаях, для рабыни лучше просто дать понять, что она находится в непосредственной близости от ее кожи, где-то рядом, но женщина не узнает где именно, поскольку обернуться, чтобы определить местоположение не имеет права. Знак на его проволоке свисал с ошейника приблизительно на четыре дюйма. Это был один из нескольких таких значков в небольшой сумке, закрепленной не поясе продавца. Конкретно на этом чернилами было выведено «Восемнадцать». Некоторые из белых дисков были чисты, и готовы для записи другого времени бронирования. На красных бирках имелось только одно слово «продано». Были еще и черные знаки, которые иногда использовались, чтобы указать, что девушка больна.

Желтый диск указывает, что данная девушка не может быть продана без предварительной консультации с работорговцем. Иногда эти бирки используются, чтобы показать на различия среди рабынь, по крайней мере, среди самих работорговцев, сортируя женщин по классам или степени обученности. Например, коричневая бирка обычно указывает на низкую рабыню, такую как простая невольница чайника-и-циновки или кувшинная девка. Эти немногим больше, чем рабыни для выполнения женских работ. И так далее, вплоть до золотой бирки обычно отмечающего невольниц самого высокого качества, обычно дрессированных рабынь для удовольствий или танцовщиц. Однако чтобы быть совершенно честным, не существует никакого единого принятого стандарта относительно цветовой кодировки в этих вопросах. У разных торговых домов приняты свои собственные коды. Кстати, довольно необычно на рядовом невольничьем рынке увидеть женщин с какими-то иными бирками, кроме как «Продано» или «Бронь». На гореанском рынке, где женщины обычно раздеты, или будут раздеты для осмотра покупателем, не трудно будет рассмотреть, кто из них является самой красивой или интересной. А, кроме того, женщин на таком рынке заставляют показать свою красоту в лучшем виде, позируя и демонстрируя ее перед потенциальным покупателем. Это облегчает мужчине сделать выбор среди представленного в обилие живого товара.

Однако существует еще одна форма маркировки довольно широко распространенная во время продаж. Это касается аукционов, или при подготовке к большим торгам, когда девушек держат в выставочных клетках прежде, чем быть позже выставленными на продажу, обычно последовательно, перед публикой. Эта форма маркировки называется — диск торгов. На такой бирке указывается номер лота девушки на аукционе. Эта бирка, как и все прочие, обычно крепится к ошейнику. Это довольно удобно не только продавцу, помогая ему с отчетностью, но также может быть полезно и покупателю, который может на основе его предварительного осмотра и, возможно проверки прекрасных живых товаров в выставочных клетках, предлагать цену на торгах просто по номеру лота.

Я еще раз с удовольствием осмотрел девушку. Она очень красиво смотрелась, стоя на четвереньках на платформе, с короткой цепью на шее, спускающейся к кольцу. Помимо цепи теперь с ошейника свисала еще и белая бирка. Она забронирована до восемнадцатого ана. Служащий работорговца уже стоял на ногах, возвышаясь над ней. Плеть снова была в его руке.

Я отвернулся. Пора было поспешить к подмосткам Бутса.

— Я знаю, что ношу бирку «Бронь», Господин, — обратилась женщина к надсмотрщику. — Могу я изменить положение?

Сзади донесся звук хлесткого удара, сопровождаемый диким вскриком боли. Плеть упала на ее спину.

— Простите меня, Господин! — взвыла невольница.

Насколько же глуп был ее вопрос! Неужели она не понимает, что потенциальный покупатель, может статься и не заинтересуется ею, и что она, тем временем, своей небрежной позой или выражением лица, мешает появлению интереса у других клиентов. А еще, изменение ее позы сломает эстетическую целостность линии показа других рабынь, чем отвратит возможных покупателей, и их окажется меньше, чем ожидалось. Неужели, она думала, что ее дисциплина будет смягчена, только потому, что кто-то мог бы заинтересоваться ею? Э, нет! Ее дисциплина в этом случае будет утроена!

— Эх! — огорченно воскликнул Бутс, позже, в конце семнадцатого ана, когда он только увидел ее. — Вот ведь незадача! На ней бирка «Бронь»!

— Не волнуйся, — успокоил я, — Она забронирована именно для твоего осмотра.

— Правда? — удивился Бутс.

— Я договорился, — пояснил я.

— Ну, тогда давайте посмотрим на нее, — протянул Бутс.

В конце концов, Бутс сторговал ее за два серебряных тарска. Высокая, надо признать, цена за недрессированную рабыню, но, что и говорить, учитывая все обстоятельства, девка была превосходным приобретением. А прежде всего, она казалась идеальной для целей Бутса. Несомненно, со временем, из нее могла получиться роскошная «золотая куртизанка», а после выступлений, и в этом тоже можно было не сомневаться, она окажется весьма популярной в палатках для удовольствий. И хотя две серебряных монеты, это возможно, несколько больше чем Бутс хотел бы заплатить за нее, у антрепренера осталось целыми еще три серебряных тарска, остаток его выручки с продажи Бригеллы. А на эти деньги можно было протянуть ему, и его компании, до следующих выступлений, которые, по-видимому, придется давать где-нибудь в другом месте, но только на территории ярмарки.

— Я не знаю, как мне обойтись без своей Бригеллы, — простонал Бутс, готовя монеты, чтобы заплатить служащему работорговца.

— Посмотри на это с другой стороны, — предложил я. — По крайней мере, Ты получаешь «золотую куртизанку».

— Да, но для Бригеллы ролей даже больше, — не унимался Бутс.

— Ну да, эта девка далеко не Бригелла, — признал я.

— Истинно, — сокрушался антрепренер.

— Возможно, Тебе не стоило продавать свою Бригеллу, — заметил я.

— А деньги я где взял бы? — поинтересовался Бутс.

— Два серебряных тарска, — объявил надсмотрщик.

— Крутая цена за сырую, недрессированную девку, — попытался торговаться Бутс. — Разве мы не могли бы пересмотреть этот вопрос?

— Два серебряных тарска, — повторил мужчина.

— Не хочешь рискнуть удвоить их? Сыграем в наперстки и шарик, угадаешь, получишь вдвое, не угадаешь, девка моя! — предложил Бутс.

— Два, — спокойно сказал мужчина, показав на пальцах.

— У меня как раз, совершенно случайно, в моем кошеле, завалялись и наперстки и шарик, — улыбнулся Бутс.

— Два, — не поддался на уловку надсмотрщик.

Эта игра, как многие подобные, основана на наблюдательности и угадывании. Используются маленькие, перевернутые металлические чашки, или наперстки. Монета, камешек, шарик, или любой другой маленький предмет, помещается под одну из чашек, а потом они быстро перемешиваются. Вероятность угадать, если можно так выразиться, «дом» шарика, крайне мала, особенно если его нет ни под одним из наперстков. Насколько умел Бутс в том, что называется «ловкость рук», я знал еще по Порт-Кару.

— Две монеты, — повторил мужчина, и Бутс, наконец, смог расстаться с деньгами.

Служащий работорговца, конечно, мог быть доволен сделкой. Хорошая цена, особенно хорошая, если учесть спад на рынке.

Никаких трудности с получением моих десяти медных тарсков, отданных, чтобы держать бронь на девушку пока не придет Бутс, у меня не возникло.

— Ну как, доволен покупкой? — спросил я Бутса позже, когда мы уже покинули рынок, с девушкой, следовавшей позади нас, со связанными за спиной руками.

— Дороговато получилось, — проворчал Бутс.

— Но Ты рад, не так ли? — натаивал я.

— Да, — кивнул он.

— Значит, Ты мне благодарен? — уточнил я.

— Вечно и бессмертно, — заверил он меня.

— Возможно, я могу рассчитывать на ответную услугу, — намекнул я.

— Только попросите, — улыбнулся Бутс.

— Я хотел бы присоединиться к вашей труппе, — заявил я.

— Нет, — отказал антрепренер.

— Мне показалось, что Ты только что сказал, «только попросите», — заметил я.

— Все правильно, — усмехнулся Бутс. — Именно это я и имел в виду, что Вы можете только попросить, только это, и ничего больше. А теперь, где мои фургоны?

— А Ты — тертый мужик, — признал я.

— Да, — кивнул Бутс, — я — жесткий человек. Но никто не смог бы достичь таких высот в нашем бизнесе, будучи мягким.

— Твои фургоны находятся в том направлении, — сообщил я ему.

— Спасибо, — буркнул он.

— Ты не хочешь пересмотреть свое решение? — спросил я.

— Нет, — сказал Бутс, — и как я обойдусь без Бригеллы?

— Понятия не имею, — пожал я плечами.

— Я разорен, — картинно простонал Бутс.

— Возможно, нет, — постарался обнадежить я антрепренера.

— Вы — бизнесмен? — уточнил Бутс.

— Нет, — ответил я.

— Тогда, я могу лишь поблагодарить Вас, — заявил Бутс, — дабы иметь благопристойность, и чтобы воздержаться от формирования плохого мнения обо мне.

— Жаль, — сказал я.

— А Вы часом не знаете, где я могу найти себе новую Бригеллу? — спросил он.

— Возможно, Ты мог бы купить таковую, — предложил я.

— Увы, далеко не любая девушка может сыграть Бригеллу, — вздохнул он.

— Я тоже так думаю, — кивнул я.

— Я разорен.

— По крайней мере, у Тебя теперь есть золотая куртизанка, — напомнил я, — и я уверен, что она окажется весьма полезной в палатке удовольствий.

— Возможно, — сказал Бутс, бросив оценивающий взгляд назад.

— Я хотел бы присоединиться к твоей труппе, — вновь сказал я.

— Это не рассматривается, — ответил отказом Бутс. — Итак, где мои фургоны?

— Вон там, — указал я.

— Спасибо, — ворчливо поблагодарил он.

— Левее, — заметил я.

— Спасибо, — буркнул Бутс.

— Ты ничего мне не должен! — крикнул я ему вслед.

— Нет, нет, — сказал он, махнув рукой, — это не рассматривается.

И он продолжил свой путь, бормоча о Бригеллах, расходах, свободных женщинах, судьбе, неуловимых фургонах и горе, которое иногда сокрушает честных мужчин.

Насколько я выяснил у Бутса Бит-тарска, служба безопасности в Брундизиуме свое дело знала туго. Интересно, с чего бы это? А еще мне было крайне любопытно узнать, почему, по крайней мере, у некоторых в том городе появился интерес к Тэрлу Кэботу, или Боску из Порт-Кара. Многое мне казалось через чур загадочным в Брундизиуме. Похоже, это может оказаться интересным местом, и стоит нанести туда визит вежливости. Давненько я не был на охоте. Жаль только, что не получилось присоединиться к труппе Бутса. Вполне вероятно, подумалось мне, что никому и в голову не придет подозревать скромного члена группы бродячих лицедеев. Это было бы превосходное прикрытие. Скорее всего, завтра еще до сумерек фургоны Бутса и компании покинут ярмарку. Наиболее вероятно, что их маршрут лежит на запад, по дороге Клеачуса. Хм, опасная дорога. Но не было и никаких запретов на путешествия по ней. Спина Бутса последний раз мелькнула среди прилавков и ларьков ярмарки.

* * *

— Пожалуйста, позвольте мне кончить! — задыхаясь, шептала она. — Я умоляю, разрешите мне кончить! Пожалуйста, Господи-и-ин, позвольте мне кончить! Пожалуйста, Господи-и-ин! Пожалуйста-а-а, Господинннн!

Я изучал ее глаза, а она, выглядывая из-за закрывших лицо волос, отчаянно, жалобно смотрела на меня.

— Нет, — отрезал я.

Она застонала, и попыталась восстановить дыхание. Казалось, все ее мускулы напряглись, тело, словно окаменело, вытянулось и замерло, оставаясь почти неподвижным. Лишь тихое звяканье цепи на лодыжке женщины могло свидетельствовать о легкой дрожи ее ног. Ошейник, плоское, аккуратное, непоколебимое кольцо на ее горле, запертое позади шеи, был прекрасен.

Мы отошли от территории Сардарской ярмарки приблизительно на двести пасангов на запад, и остановились на краю лесов Клеарчус, на обочине старой западной дороги. Все прошедшие дни я держался поблизости от труппы Бутса, но не с ними. Антрепренер не стал терять время на бизнес, и мы пересекли леса Клеарчус без инцидентов. Сегодня у границы лесов, он дал первый после того как покинул ярмарку спектакль для местных селян. С ярмарки, как ожидалось, он был изгнан, на основании жалобы, поданной свободной женщиной, Леди Телицией с Асперича, и представленной на доске объявлений администрации ярмарки. Учитывая предполагаемую серьезность его правонарушений, он был еще и приговорен к штрафу в три серебряных тарска и публичной порке.

Можно понять, что тем вечером он был далеко не в прекрасном расположении духа. Такие ситуации, конечно, не редкость в жизни лицедеев. Возможно, самым худшим для него было то, что двое его актеров покинули его труппу, и присоединились к другой компании, решив использовать в своих интересах возможности предоставляемые ярмаркой. Эти мужчины обычно исполняли роли незадачливого отца и педанта. Бутсу теперь оставалось попытаться обойтись Чино, Лекчио, Биной, новой золотой куртизанкой и двумя его другими артистами. Дела его были настолько плохи, что он, сегодня, фактически разнообразил свое драматическое представление тем, что больше подходило для карнавала или праздничного представления. Что ж, ему нужно было суметь обойтись тем, что он имел.

К счастью, Чино был отличным жонглером, а Лекчио, как оказалось, был превосходным канатоходцем. Да и сам Бутс не был обделен талантами, касавшимися ловкости рук и искусного обмана. Действительно, оказалось, что его обветшалые, с овальными крышами фургоны были настоящими складами различных удивительных атрибутов, по большой части имеющих отношение к иллюзиям и фокусам. Такое разнообразие специализаций, кстати, не является чем-то необычным среди лицедеев. Большинство из них, кроме игры на сцене, сможет удивить Вас, игрой на флейте или калике, пением, танцами, клоунадой, острой шуткой и тому подобными искусствами. Они вообще, очень разносторонние и талантливые люди.

Кстати игрок Бутса, тот самый неприветливый парень в черной маске, обычно называемый в лагере просто «монстр», также остался с труппой. И не просто остался, но, насколько я мог судить, остался таким же последовательным и непреклонным, как прежде. Сегодня я опять слышал, как Бутс упрашивал его, чтобы тот время от времени сдавал игру, хотя бы ради бизнеса, или, по крайней мере, прилагал усилие, чтобы играть немного хуже. Тем не менее, и он вносил некоторый вклад в благосостояние труппы. Его игра в каиссу, обычно приносила несколько монет в копилку. Было кое-что, о чем я иногда хотел поговорить с ним, но пока откладывал это дело.

— Пожалуйста, Господин, — захныкала девушка.

— Ты готова? — спросил я.

— Да, да, да-а-а-а! — напряженно проговорила она.

— Да, что? — уточнил я.

— Да, Господин! — беспомощно ответила рабыня.

— Превосходно. Ты можешь кончить.

— А-аи-и-ий! — закричала девушка, дико, нечленораздельно, в освобождении, в облегчении, в животной благодарности.

А потом, отчаянно впившись ногтями в мою спину, извиваясь и выгибаясь подо мной, она, задыхалась, вскрикивала, не переставая заливаться слезами.

— О! О! О-о-о-ох! О!

Ее ноги, звеня цепью, обхватили меня.

— Я отдала себя полностью! — прорыдала она, едва смогла произносить вразумительные слова. — Я отдала себя Вам, Господин! Я Ваша! Я Ваша, Ваша, Ваш-а-а-а! О, да-а-а, я Ваша, Ваша-а-а!

Она вцепилась в меня руками и ногами, рыдая и задыхаясь. Я слышал звон цепи удерживавшей ее за щиколотку.

— Твой оргазм был всего лишь удовлетворительным, достойным свежеобращенной рабыни, — небрежно заметил я.

Она посмотрела на меня дико, не веря своим ушам, а затем тихо простонала, не выпуская меня из своих объятий.

— Существуют бесконечные горизонты и варианты таких реакций, зависящих от восхитительности, с которой рабыня, тем или иным способом доводится почти до грани безумия от удовольствия, причиненного ей владельцем, который в его жестокости, несмотря на ее желание, вынуждает женщину неуклонно и беспомощно, пребывать в состоянии исступленного восторга, не давая ей при этом никакого иного выбора, кроме как принять полное сексуальное удовлетворение. И это погружает беспомощную ее в долгое и нежное обслуживание, горячее и интимное, в котором ее рабский статус окончательно закрепляется на ней.

— Получается, что рабыня должна служить со всем многообразием способов, независимо от ее желаний в данный момент, или ей воли, — прошептала девушка.

— Конечно, — подтвердил я.

— И она в распоряжении рабовладельца, полностью, для всех форм работы и обязанностей, — вздохнула лежащая подо мной невольница.

— И это правильно, — согласился я.

— Она должна быть прилежной и послушной во всех делах.

— Да.

— Зато, это еще и вознаграждает и удовлетворяет, — довольно шепнула она мне.

— Правда?

— Да! И еще как!

— Интересно.

— Рабыня, как и ее владелец, — сказала она, — тоже цельная натура.

Высвободившись из объятий невольницы, я расслабленно откинулся на спину, глядя в брезентовый потолок палатки. Конечно, она была полностью права. Такие понятия как цельность натуры являются частью бытия. По своему собственному опыту я знал, что ничто не делает мужчину мужчиной, как власть. Чтобы мужчина мог считать себя мужчиной, он должен быть Господином своей жизни. А тот, кто отказался от своей власти, тот предал свою мужественность, тот более не может считаться мужчиной. Я часто спрашивал себя, что чувствуют те, кто подобно баранам сбивается в стадо и безропотно идет к своей собственной моральной кастрации? Неужели они счастливы, получая это в качестве компенсации за потерю их мужественности? Неужели это столь ценно для них? Но если бы это действительно было так, тогда почему они чувствуют необходимость визжать от раздражения при виде других, тех, кто презирает их ценности и избрал для себя иные пути?

Снаружи до меня доносились, уже ставшие привычными, стенания Бутса. Он сидел в нескольких ярдах от палатки удовольствий, у костра вместе с Чино и Лекчио.

— О, горе мне! — вопил Бутс. — Несомненно, мы разорены! Теперь, мы все опять будем голодать! В нашей копилке не наберется и двух медных тарсков! На что можно надеяться в такие дни истинным артистам, таким как мы! Куда катится этот мир, если такая искусная и известная труппа Бутса Бит-тарска, актера, импресарио и антрепренера, труппа, выступлениям которой рукоплескали высокие города и их Убары, самая лучшая театральная труппа на всем Горе, теперь вынуждена обратиться к простым карнавальным сценкам, да еще и разбавлять их жонглированием и эквилибристикой, к простым фокусам и иллюзиям, дабы развлечь деревенских мужланов. О благородные мои друзья, неужели я должен был дожить до такого позора, и пережить все это. Что мы должны избрать для себя, какую судьба принять? Просто голодать в гордом достоинстве или погибнуть от позора такого оскорбления?

— Ты неправ относительно, по крайней мере, одной вещи, Бутс, — заметил Чино.

— Ты о чем? — удивленно спросил Бутс, на время отрываясь от самобичевания.

— Да так, — сказал Чино. — Уверен, что в нашей копилке лежит несколько больше, чем два медных тарска.

— Что? — запнулся Бутс.

До меня донесся звон монет, по-видимому, кто-то из них потряс металлический сосуд для сбора оплаты.

— Послушай-ка, — сказал Чино. — Судя по этому звону и весу, здесь наберется, по крайней мере, на один серебряный тарск.

— Ты уверен? — с надеждой спросил Бутс.

— Сам посчитай, — предложил Чино.

— Да, — сказал Бутс. — Вау! Ого! А я и не знал, что мои навыки в фокусах, все еще настолько востребованы. Очень хорошо. Превосходно, замечательно. Чудесно, нет правда, здорово! Вы мои друзья, конечно, преуспели тоже. Ну да, я всегда говорил, что немного разнообразия делу не повредит. И Вы ребята знаете, нельзя всегда слишком серьезно относиться к искусству. Иногда стоит сделать перерыв даже в классической драме. Да, чрезмерная значимость не всегда хороша для понимания. Кроме того, мы все еще отчаянно нуждаемся в Бригелле. Таким образом, думаю, что это не будет неправильно, если, особенно в случае, с несколько менее просвещенной публикой и более отдаленными местами, мы добавим изюминку фокусов и иллюзий, а также некоторого количества веселья карнавала, и тому подобным вещей, до которых простой люд столь охоч. Безусловно, мы по-прежнему останемся фундаментально верными искусству театра, поскольку мы, прежде всего, как я уже сказал, серьезные актеры. Все-таки от этого зависит наша репутация. Что Вы думаете друзья? Я рад, что Вы согласны со мной.

Я лежал на спине, уставившись в потолок. Щека девушки прижималась к моему бедру. Когда-то она была свободной женщиной, Леди Ровэной из Лидиуса. Давно ли я видел ее в доме Самоса? Какой же гордой она была тогда! А теперь она была удовлетворенной рабыней, девкой, которую назвали «Ровэной», прижимавшейся щекой к бедру мужчины.

— А твой кульбит на канате был очень хорош, — похвалил Бутс Лекчио. — Ты должен попытаться повторить его дважды.

Малышка Бина сидела на цепи в другой палатке. Мне подумалось, что возможно, стоило бы попробовать ее разок-другой.

— Возможно, даже три раза, и потом сальто назад, — предложил Бутс.

Вспомнив, о каких кульбитах Лекчио он говорил, я не смог не улыбнуться от восхищения. Парень действительно молодец! А вот крошка Бина, хотя и была очень симпатична, но как мне показалось, еще не была способна почувствовать в себе рабского жара. Я понял, по различным тонким признакам, еще там на ярмарке, и окончательно убедился в этом сегодня, что Бутс в целом был ею не доволен. Боюсь, что как рабыня, она еще не достаточно изучила свой ошейник. А также, у нее имелась одна безобразная черта. Я уже не раз слышал, как она смеялась над «монстром». И это, я думаю, свидетельствовало о недопонимании ей своего статуса. Он-то, по крайней мере, был свободен, тогда как она — порабощена, пусть пока и не поняла этого окончательно.

— А еще мне показалось забавным, — заметил Бутс, — когда Ты свалился с каната. Возможно, Тебе стоит включить это в следующее выступление.

— Я это сделал не нарочно, — пробурчал Лекчио. — Просто давно не практиковался. Чуть шею себе не сломал!

Пожалуй, пора мне уже было покидать приятную компанию Бутса и его людей. Слишком мало смысла было для меня продолжать следовать за труппой. Мой собственный лагерь был разбит в двухстах ярдах в стороне. Хотя, конечно называть лагерем припрятанный сверток с припасами и оружием, закупленным на ярмарке, было некоторым преувеличением. Я счел, что было бы не слишком разумным покупать еще и щит с копьем, или даже лук, с колчаном стрел. Я не сомневался, что такие вещи, могли бы совершенно недвусмысленно показать всем заинтересованным людям, что перед ними человек, который не понаслышке знаком с оружием. А я и без этого буду вызывать достаточно серьезные подозрения, оказавшись в окрестностях Брундизиума — одинокий мужчина без какого-либо определенного рода занятий, но вооруженный до зубов. Я решил, что меч будет вполне логичным для любого мужчины, а также, на всякий случай, закупил набор тачакских кайв, их знаменитых седельных ножей, состоящий из семи, прекрасно сбалансированных метательных клинков. Я довольно умело обращался с ними, научившись этому давно, еще, в землях Народов Фургонов, или, как некоторые думают о них на равнинах Турии. Пора было покидать палатку удовольствий, и возвращаться к своим вещам. Стоило отоспаться перед завтрашней дорогой.

— Эй! — вдруг услышал я напряженный крик Бутса. — Кто здесь?

Я сразу напрягся. Выступления закончились еще несколько часов назад. И было поздновато для селян или путешественников шляться поблизости от леса в это время суток.

— Что-то случилось? — удивленно спросила девушка, почувствовав мое напряжение.

— Тихо, — шепнул я.

— Кто Вы? — снова выкрикнул Бутс.

Ответом ему было гробовая тишина. Кто бы там не скрывался в темноте, называть себя он не собирался. Быстро скользнув в свою тунику, я поднял ножны с мечом, и закрепил их на поясе.

— Выходите, — позвал Бутсом. — Я знаю, что Вы там. Не бойтесь. Назовите себя. Видите сюда, к свету.

— Если они будут спрашивать, был ли кто-нибудь с Тобой, — предупредил я девушку, — скажешь им, что я сбежал.

— Что происходит? — почти плача спросила она.

Я прижал палец к своим губам, призывая ее к молчанию. Это — очень естественный жест. Я не знаю, развивался ли этот жест, предполагаемый здесь как гореанский, независимо, или когда-нибудь в отдаленном прошлом, было принесен с Земли. Конечно, существует множество гореанских жестов, какие-то из которых подобны аналогичным земным, а какие-то совершенно отличаются. Кстати, есть и другой способ призвать человека соблюдать тишину, надо дважды слегка коснуться пальцами губ. Происхождение того жеста, насколько мне известно полностью гореанское.

Я оглянулся на женщину. Ее губы дрожали. Она была напугана. И она отчаянно хотела заговорить. Но, конечно, после моего жеста не могла этого сделать. Она была рабыней, получила приказ замолчать.

Я приподнял заднюю стенку палатки, и осмотрел местность за ней. Пожалуй, выходить придется именно таким способом. Я снова оглянулся назад, еще раз бросив взгляд на испуганную коленопреклоненную девичью фигуру. Она останется здесь, точно на том же мести где была сейчас. Цепь на ее ноге позаботится об этом. Насколько же красивы они бывают в ошейниках, подумал я напоследок, уже ускальзая из палатки.

Загрузка...